— СРАЗИСЬ СО МНОЙ, ГАЙДЗИН!!! — заревел Кеи и ринулся на Фицдуэйна, высоко подняв топор над головой.

“Этот человек сделал все, чтобы убить меня, и чуть не убил моего сына”, — подумал Хьюго. И все же он испытывал огромное сожаление, нажимая на спусковой крючок автомата. Очередь трассирующими пулями сверкнула в воздухе подобно молнии и, без труда пробив вычурные самурайские доспехи Кеи, превратила его могучее тело в кровавые лохмотья.

Останки того, кто лишь секунду назад был председателем “Намака Корпорейшн”, рухнули на пол, и по безупречным деревянным плашкам пола потекли струйки алой крови.

— Вот так-то, Намака-сан, — сказал Фицдуэйн, обращаясь больше к самому себе. — У нас, гайдзинов, есть свои слабости, но убивать мы умеем, и с этим уже ничего не поделаешь. Впрочем, ничего почетного в этом нет.

В дальнем углу зала для единоборств скрючился новый глава отдела безопасности “Намака Корпорейшн”. Несмотря на свой воинственный самурайский шлем, он был бледен и весь дрожал от страха.

Фицдуэйн подошел к нему, небрежно направив на испуганного человечка ствол “калико”.

— Гото-сан, — сказал он ровным голосом. — Вы уверены, что избрали правильную карьеру?

Гото содрогнулся, но сказать ничего не мог. Гайдзин убил пятерых вооруженных человек меньше чем за минуту, и начальник безопасности “Намака Корпорейшн” ни капли не сомневался, что шестым покойником в этой компании станет он сам. Новую должность он принял сразу после неожиданной гибели Китано в надежде упрочить свое влияние и авторитет в кейрецу братьев Намака, однако он никогда не желал быть чем-то большим, чем администратор. При виде крови и насилия его сразу начинало тошнить, а голова шла кругом.

— Гото-сан, — снова обратился к нему Фицдуэйн. — Вставайте и покажите мне, как выбраться отсюда, если не хотите, чтобы я проделал в вашей шкуре несколько лишних отверстий.

Испуганный японец не реагировал.

Фицдуэйн приподнял автомат так, что ствол его оказался направлен точно между глаз Гото.

— Будьте так добры, — добавил он сухо.

Чифуни, прислушиваясь к поющим над головой пулям, подумала, что единственным, что до сих пор помогало им уцелеть, была двойная пирамида из мешков с песком высотой в два и длиной футов в восемь, за которой они укрылись от плотного автоматического огня.

Поначалу она довольно долгое время не могла сообразить, что здесь делают эти мешки, так как их расположение ни в косм случае не могло служить удобной огневой позицией для охраны. Только потом она догадалась, что при сильном ветре с их помощью утяжеляли салазки приземлившихся на крыше вертолетов.

Мешки, к сожалению, были заполнены мелким, сухим и удивительно сыпучим песком, так что при каждом попадании он тут же начинал высыпаться через отверстие. Через несколько минут у них будет достаточно песка, чтобы лепить из него куличики, но прикрытия они лишатся. Необходимо было срочно что-то придумать.

Сержант Ога лежал на спине, держа свой “хеклер-и-кох” направленным вверх, на крышу контрольной башни. Время от времени, когда кто-нибудь из охранников перегибался через перила, чтобы выстрелить вниз и неосторожно высовывал голову, сержант стрелял точными короткими очередями. Ему приходилось экономить патроны, однако он уверенно держал ситуацию под контролем, и Чифуни даже подумала, что сержант определенно талантлив. Подобная меткость стрельбы отнюдь не была обычным явлением даже в десантных войсках.

— Как у вас со штурмовой подготовкой, сержант-сан? — спросила Чифуни. Она намекала на специальную профессиональную подготовку, которую проходили полицейское подразделения, предназначенные, так сказать, для очной борьбы с террористами и для освобождения заложников.

Ога, заметив над ограждением башни еще один темный силуэт, быстро выстрелил два раза подряд, и сверху на них пролился стремительный кровавый дождь.

— Не сказать, чтобы я все отлично помнил, но, думаю, кое-что осталось при мне, — отозвался сержант. — Говорят, это как езда на велосипеде: ездить можно в любом возрасте, только к старости суставы громче скрипят.

Чифуни слегка улыбнулась. Ей приходилось слышать аналогичное замечание относительно другого столь же популярного способа проводить досуг.

— Если мы останемся здесь, — продолжила она, — нас, скорее всего, убьют. Если мы двинемся к дверям и попытаемся атаковать охранников внутри павильона, у нас вряд ли что-нибудь выйдет. Там их по меньшей мере полдюжины, а нам еще нужно преодолеть сорок с лишним ярдов открытого пространства. Кроме того, как только мы выберемся отсюда, мы попадем под огонь крупнокалиберного пулемета с башни.

— Значит, нам остается либо штурмовать контрольную башню, либо дожидаться помощи? — переспросил Ога.

— Помощь прибудет минут через двадцать или больше, — ответила Чифуни. — Даже если это будет опергруппа быстрого реагирования.

— Тогда положите в павильон одну гранату из подствольника, а Ренако прикроет вас огнем, пока мы будем пробиваться в контрольную башню, — предложил сержант. — Мне кажется, что после взрыва вертолета основные силы остались на крыше.

— Сколько там, по-вашему, человек? — спросила Чифуни.

— Меньше, чем было, — мрачно ответил сержант. — Два или три, самое большее — четверо. Так что попытаться стоит.

Чифуни посмотрела вверх, на вершину башни. Она могла бы попробовать забросить гранату из своего подствольного гранатомета и туда, но, во-первых, граната могла не успеть взвестись, а во-вторых, если она все же встанет на боевой взвод, мощный взрыв почти наверняка заденет и их тоже. Чифуни сделала себе мысленную заметку — в следующий раз не забыть взять с собой несколько старых добрых ручных гранат. Собственно говоря, повальное увлечение огнестрельным оружием направленного действия всегда казалось ей нелепым: каждому известно, что через несколько секунд после начала любой заварушки все ее здравомыслящие участники успевали найти себе подходящее укрытие. В этих условиях ручные гранаты были лучшим из способов довести дело до конца.

Ренако внезапно вскрикнул, и Чифуни обернулась в его сторону. С перекошенным от боли лицом детектив наклонился к земле и руками подтягивал свою ногу за мешки, словно она вдруг потеряла способность двигаться сама по себе. Очевидно, он неосторожно высунулся из-за их ненадежного укрытия, и ему в ногу попала пуля. Чифуни увидела, как лицо детектива посерело, а на лбу выступили крупные капли пота. Боль от такой раны, даже если она не угрожала самой жизни, должна была быть чрезвычайно интенсивной.

— Ренако-сан, — обратилась к нему Чифуни. — Не могли бы вы взять на себя крышу? Мы собираемся пробраться в башню и очистить се от врагов, но нам нужно несколько секунд, чтобы мы успели добежать до дверей. Потом мы сможем помочь вам.

Ренако слабо кивнул. Ога помог ему перевернуться на спину так, чтобы он мог постоянно держать под прицелом ограждение на крыше башни, потом проверил магазин его оружия и убедился, что патрон загнан в патронник. У Ренако тоже был “хеклер-и-кох”, и Ога передвинул регулятор на автоматический огонь.

— Ничего сложного, Ренако-сан, — сказал он. — Просто окатите подонков свинцом, как только они появятся.

— Слушаюсь, сержант-сан, — ответил Ренако. Голова у него кружилась, а ограждение на крыше башни то расплывалось, то снова становилось видным отчетливо. Впрочем, детектив надеялся, что сумеет некоторое время продержаться и не потерять сознание.

Чифуни не очень хотелось стрелять в дверь павильона сорокамиллиметровой гранатой, так как ей казалось, что если Фицдуэйн жив, то он, скорее всего, находился где-то в том районе, однако они уже не могли позволить себе роскошь выбирать.

— По моему сигналу, сержант-сан, — сказала она, повернувшись к Ore. Тот кивнул.

— Вперед! — прокричала Чифуни.

Сержант Ога выскочил из-за мешков с песком, паля по павильону и дверному проему из автомата. Спасаясь от огня, охранники вынуждены были на время укрыться, так как Чифуни почти мгновенно присоединилась к сержанту со своей автоматической винтовкой. Заметив, что враги им пока не угрожают, она навела на дверь гранатомет и выстрелила.

Граната, размером с электрическую лампочку и имеющая форму пули-переростка, вылетела из подствольника и исчезла в темном дверном проеме.

Грохнул взрыв, сверкнуло багровое мрачное пламя, и из-за укрытий вывалилось несколько мертвых тел. Чифуни окатила дверь последними патронами из своего магазина, ловко перезарядила оружие и помчалась вслед за сержантом к дверям контрольной башни. Под ноги ей то и дело попадались все еще горячие обломки вертолета, а стрельба с крыши возобновилась. Пущенная ею граната могла вывести из строя вовсе не всех обороняющихся.

Дверь в башню была искалечена взрывом вертолета и еще горела. Сержант выбил се на бегу, прыгнул вперед, покатился по полу и залег, стреляя во все стороны. За дверью, однако, никого не было — только узкие металлические ступеньки, которые вели вверх, в комнатку дежурного и на крышу контрольной башни.

Наверху промелькнуло чье-то лицо, и Ога снова выстрелил. Лицо исчезло, но сержант знал, что промахнулся. Он был очень зол на себя за то, что открыл бесполезную стрельбу и насторожил засевших на крыше якудза.

Чифуни догнала его и опустилась рядом на одно колено. Ступени вели к открытой двери, и она, намереваясь снова использовать гранатомет, мысленно прикинула расстояние и возможные последствия взрыва. В противном случае им пришлось бы карабкаться по ступенькам под огнем, и все преимущества были бы у обороняющихся. На их стороне не было теперь даже фактора внезапности.

Она не могла обвинить сержанта за то, что он начал стрелять. Если бы здесь, у подножия ступеней, кто-нибудь был, то запоздай сержант с выстрелом хоть на долю секунды, и они оба уже были бы мертвы. Бой, как и большинство вещей в жизни, состоял из последовательности возможностей, между которыми приходилось постоянно выбирать. Принимая решения в бою, человек либо продвигался вперед, либо сталкивался с последствиями неправильно сделанного выбора. Сожаление по поводу допущенной ошибки помочь делу не могло.

Пока сержант перезаряжал свой автомат, Чифуни прикрывала его короткими прицельными очередями по тем местам, откуда, по ее мнению, мог появиться противник. Впрочем, она пока что никого не видела.

— Что бы вы предпочли, сержант-сан, — поинтересовалась она во время короткой паузы между очередями, — чтобы вас взорвала я или подстрелил противник?

Не дожидаясь ответа, она снова выстрелила — магазин повышенной емкости С-Маг казался поистине бесконечным и сообщал штурмовой винтовке огневую мощь ротного пулемета.

Ога мгновенно понял, что она имеет в виду.

— Давайте, — отозвался он, поднимая вверх большой палец. За грохотом выстрелов Чифуни не расслышала его слов, однако в значении жеста ошибиться было невозможно, и она наградила сержанта быстрой улыбкой.

Припав к земле у подножья лестницы, Чифуни выстрелила из подствольного гранатомета, послав гранату почти вертикально вверх. Она с довольным видом следила, как маленький снаряд влетает в комнату дежурного, и мысленно продолжила его траекторию, воображая, как он ударяется в крышу башни.

Пригнувшись еще ниже, она закрыла уши руками. В замкнутом пространстве башни взрыв прогремел особенно внушительно, и Чифуни почувствовала, как ее толкнуло взрывной волной. Сверху посыпался мусор, а воздух наполнился дымом и удушливыми клубами пыли.

Перезарядив гранатомет, она пустила еще один снаряд, слегка изменив угол наклона траектории на случай, если первая граната пробила крышу насквозь. Раздался еще один мощный взрыв, хотя ей показалось, что взрывная волна на этот раз была послабее: определенно крыша башни или ее стена развалились, и взрывная волна частично ушла в этот пролом.

— За мной! — окликнул ее Ога и помчался вверх по ступенькам. Оба они получили примерно одинаковую штурмовую подготовку и теперь, не тратя времени на разговоры, приняли на себя обязанности по взаимной поддержке и прикрытию.

В комнате дежурного они обнаружили два изуродованных трупа. Крыша башни провалилась в самом центре, и под мусором и обломками виднелось третье тело. На полуобвалившуюся крышу вела коротенькая металлическая лесенка.

Ога начал быстро подниматься по ней, а Чифуни его прикрывала. Пробравшись наверх, сержант на секунду исчез из вида, затем снова появился. По лицу его расплывалась улыбка.

— Я пойду позабочусь о Ренако, — сказал он. — А вы лучше взгляните сами, Танабу-сан. Не беспокойтесь, опасности нет.

Широко улыбаясь, сержант Ога быстро спустился по лесенке и поспешил вниз, к своему раненому детективу. Он так ничего больше и не сказал Чифуни, и она, весьма заинтригованная, поднялась на крышу. Здесь лежало еще два мертвых тела, изуродованных взрывами гранат и нашпигованных осколками. Их кровь впитывалась в пыль, которая оседала повсюду.

Несмотря на заверения сержанта, Чифуни заглянула за ограждение с большой осторожностью. Сначала она лишь ненадолго поднял голову над краем башни, стараясь бегло оценить обстановку, затем посмотрела внимательнее. Увиденное заставило ее подняться во весь рост.

Внизу, на площадке, сидели, скрестив ноги и положив руки на голову, несколько охранников. Чуть поодаль, также с поднятыми руками, сидел еще один человек, одетый в высшей степени странно. Чифуни показалось даже, что на нем она видит остатки древних самурайских доспехов. На современном поле боя они выглядели особенно неуместно. Впрочем, вид у этого человека был такой, словно он вместе со своими доспехами побывал под лавиной.

За спинами пленников с необычным оружием в руках, которое, как Чифуни уже знала, называется “калико”, стоял Фицдуэйн. Ирландец был босиком, в широких брюках и изодранной белой рубахе, но он был жив, и он улыбался.

Фицдуэйн помахал ей рукой.

— Вы выглядите как никогда прекрасно, Чифуни-сан, — сообщил он. — Я только никак не возьму в толк, кто здесь кого спасает. Может быть, вы знаете?

Чифуни почувствовала необычайно сильный прилив чувств. Ей захотелось сбежать вниз, обнять этого удивительного человека, крепко прижать его к себе и любить, любить без конца. Глаза защипало от слез, и она с трудом удержалась, чтобы не расплакаться. Несколько секунд она не двигалась, стараясь взять себя в руки и вернуть утраченное самообладание. Потом Чифуни начала смеяться. Поначалу смех давался нелегко, но ей было так хорошо, что останавливаться не хотелось. Радость и приятное возбуждение охватили ее с такой силой, что Чифуни отбросила столь важный для нее в прежние времена, прослеживавшийся в каждом ее слове и жесте самоконтроль. Ощущения свободы, приподнятости и оптимизма переполняли ее.

— Я думала, что вас уже убили, гайдзин-сан, — ответила она, улыбаясь.

— Это чуть было не случилось, когда вы выстрелили по дверям павильона из своего подствольного гранатомета, — жизнерадостно пояснил Хьюго. — К счастью, один мой друг, — он указал на Гото в расщепленных самурайских доспехах, — принял удар на себя. Должно быть, он заранее подготовился к такому повороту событий, хотя нельзя сказать, чтобы он ждал его с нетерпением.

Чифуни почувствовала, что щеки се мокры от слез.

— Я хочу тебя, Хьюго, — беззвучно прошептала она по-японски.

Фицдуэйн смотрел на нее снизу, и она послала ему воздушный поцелуй.

Фицдуэйн чувствовал себя слишком расслабленным и вялым; лень было даже открыть глаза.

Он не знал, где находится, но его это не слишком заботило. Единственное, что имело значение, так это то, что ему было тепло и уютно, к тому же он был уверен, что находится в безопасности. Завтра, считал он, само о себе позаботится.

Он лежал с закрытыми глазами, наполовину бодрствуя, наполовину дремля. Мысли и обрезы неторопливо появлялись перед его мысленным взором и столь же медленно уплывали прочь. Вот возникло перепачканное сажей лицо Чифуни, которая смотрела на вето совсем по особенному, и Фицдуэйн вспомнил, как она появилась на вершине контрольной башни в изорванном и грязном деловом костюме, с винтовкой на плече. Потом перед глазами замелькали полицейские вертолеты, из которых посыпались вооруженные до зубов кидотаи, вспыхнули ослепительные прожектора, забегали эксперты с видеокамерами, появились пластиковые мешки для перевозки трупов и полицейские в хирургических масках. Вспомнил Фицдуэйн и сердитого полицейского офицера, которому Чифуни со спокойной настойчивостью объясняла, что они дадут свои показания позже. Раздавшийся из переносной рации холодный начальственный голос, услышав который, полицейский чин даже слегка попятился, избавил их от немедленного расследования, и Фицдуэйн понял, что снова летит в вертолете, и что вокруг сгустилась ночь.

Потом из темноты возник длинный приземистый дом с просторной верандой и нависающей крышей, с традиционными бамбуковыми шторами шодзи на окнах. Фицдуэйн помнил долгий горячий душ, помнил, как текла по полу красная от чужой крови вода, и отвращение охватило его с новой силой. Потом он вообразил себе пар, поднимающийся над старинной медной ванной, в которую он с трудом вскарабкался, и в ушах его зазвучал голос Чифуни, советовавшей не шевелиться и убеждавшей, что все будет прекрасно.

Так оно и получилось.

Фицдуэйн вытянулся. В воде он чувствовал себя невесомым и удивительно бодрым. Это было изысканное ощущение, ощущение беспечного полета, свободы от забот и ответственности.

Горячие ванны были божественным изобретением. Ими пользовались еще древние римляне, и Фицдуэйн знал, что они прекрасно справлялись со своими трудностями. Японцы были просто помешаны на этой процедуре, и этим, быть может, объяснялось экономическое чудо, которое они явили миру. В Ирландии горячие ванны не были распространены, и этим тоже многое можно было объяснить.

В тот момент Фицдуэйну казалось, что горячие ванны в состоянии решить добрую половину мировых проблем. В ванну можно было даже запустить английскую пластиковую уточку.

Это было лучшее из всего, что Фицдуэйн мог придумать. Он очень верил в желтых пластиковых уточек, которые, по поверью, приносят счастье. У Бутса было их несколько штук — целый выводок, — и он обожал их, хотя, как правило, малыш не давал им спокойно плавать, а топил и смотрел, как они выныривают из-под воды. Кто-то когда-то сказал Фицдуэйну, что уточки на самом деле символизируют мужское начало, но он сомневался, действительно ли это так. Неужели в простых игрушечных утках для ванны заключено какое-то глубинное сексуальное значение? Неужели существует какая-то фрейдистская теория, которая могла бы это объяснить?

Впрочем, какое это имеет значение? Если утки еще и эротичны, тем лучше. Впрочем, пластиковая игрушка не на многое способна. Самому Фицдуэйну утки нравились, но он предпочитал женщин.

Женщины были мягкими и теплыми, заботливыми и ласковыми, с ними было интересно поговорить, и они рожали прекрасных младенцев, таких, как Бутс. Фицдуэйну понадобилось немало времени, чтобы понять это, но он на самом деле любил маленьких детей и очень скучал по сыну. В последнее время ему особенно сильно хотелось вернуться домой и крепко обнять его, обнять, как он еще ни разу его не обнимал, и делать это снова и снова.

Но те же самые женщины иногда бывали просто опасны, и всегда — сложны. В результате, в общении с ними приходилось преодолевать немалые трудности, но Фицдуэйн уже давно заметил, что любая вещь или человек, заслуживающие внимания, как правило, оказываются не простыми.

Ему вдруг пришло в голову, что из этого и состоит настоящая счастливая жизнь: из детей, горячих ванн, пластиковых уточек, женщин и трудностей. Люди бесконечно долго искали и продолжают искать смысл жизни, а он, вот так походя, лежа в ванне, открыл то, что не давалось в руки философам и ученым на протяжении тысячелетий. Для этого ему потребовалось полежать в горячей воде всего два часа, или на это ушли дни и годы? Сейчас он не имел ни малейшего представления о времени.

Фицдуэйн открыл глаза и увидел мерцающие в ночном небе звезды. Ночной воздух, пахнущий морем, казался свежим и прохладным. В Ирландии, где бы ты ни находился, всегда ощущалась близость моря, а в Данкливе можно было почти постоянно, кроме редких безветренных дней, расслышать шепот прибоя. Фицдуэйн любил голос моря, каким бы он ни был, громким или тихим; этот звук дарил ему ощущение покоя и умиротворенности. Здесь же он не мог расслышать шорох волн, как ни старался, а это значило, что морс расположено не далеко, но и не близко. Понемногу Хьюго начал припоминать, что дом, в который он попал, был выстроен довольно далеко от берега и стоял на каменистой террасе, врезанной в склон горы. Фицдуэйн был уверен, что отсюда должен открываться великолепный вид на морс и бухту внизу, однако проверить это сейчас было невозможно.

Горячая ванна была установлена во внутреннем дворике, оформленном как традиционный японский декоративный сад, и здание окружало его со всех четырех сторон. Во дворике царило уединение и полная тишина, нарушаемая лишь обычными ночными звуками: шорохом листвы и негромким голосом ветра. Сколько Фицдуэйн ни прислушивался, он не мог уловить даже отдаленного шума автомобильных моторов. Это означало, что домик вряд ли находится в самом Токио или даже вблизи от него — город-гигант не затихал даже ночью.

Все окружающее казалось Фицдуэйну прекрасным — это был миниатюрный, но вполне самостоятельный отдельный мир, в котором главенствовали законы гармонии и красоты. Должно быть, именно выверенные пропорции японской традиционной архитектуры ласкали здесь глаз, создавая ощущения спокойствия и неподвижности. Сочетание линий и фактуры отделочных материалов ненавязчиво, исподволь рождало ощущение гармонии, единения с природой и временем.

Фицдуэйн слышал когда-то, что секрет красоты японских садов таится в сочетании строгости, простоты и глубокого понимания природы естественного. Вместо клумб, на которых теснили друг друга специально выведенные гибриды, и прочих излишеств, характерных для западного садового искусства, здесь присутствовали лишь самые простые и естественные из всех природных материалов — песок, гравий, булыжники, несколько аккуратно выровненных кустов и скромные полевые цветы. Безусловно, естественность ландшафта была иллюзией, но иллюзией, которая никуда не исчезала, даже если знать, что самый маленький камень здесь со тщанием отобран и помещен на заранее определенное для него место. В этом была сама Япония с ее татемаи и хонни.

Фицдуэйн почувствовал на своих плечах прикосновения мягких ласковых рук. Сильные, но осторожные пальцы начали массировать ему шею и плечи. Ощущение было настолько приятным, что Фицдуэйн снова закрыл глаза и позволил себе окунуться в океан блаженства, накатившего на него теплой бархатной волной. Иногда искусные пальцы Чифуни оставляли его спину и опускались все ниже и ниже, лаская его в самых интимных местах.

Несколько минут спустя Фицдуэйн взял ее руки в свои и стал целовать кончики пальцев, всякий раз проводя языком по коже ладоней. Чифуни была одета только в легкий халат-якату, и сквозь его мягкую ткань Фицдуэйн затылком ощущал податливую тяжесть ее полных грудей и остроту напряженных острых сосков.

— Идем со мной, — шепнула Чифуни ему на ухо, и Фицдуэйн почувствовал, как кончик ее языка скользнул вглубь по лабиринту ушной раковины. Обнаженный, он поднялся из горячей воды и шагнул на каменные плиты, которыми была вымощена площадка вокруг ванной. Холодный ночной воздух обжег его кожу, однако возбуждение не покинуло тела, а напрягшийся пенис указывал в небо, где бледные зарницы предвещали скорый рассвет.

Чифуни набросила ему на плечи мохнатое полотенце, чтобы высушить воду на его плечах и укрыть от прохладного ночного бриза, потом взяла второе полотенце и, опустившись на колени, стала промакивать живот и бедра. Она прикасалась к нему свободно, без всякого стеснения или сдержанности, словно они давно были любовниками и не имели друг от друга секретов. Фицдуэйн вскоре почувствовал, как ее упругий язык движется у него в промежности, лаская замшевую поверхность яичек. Через несколько минут этой эротической стимуляции, показавшихся ему вечностью, после ласки настолько изысканной, что она казалась болезненной, он наконец почувствовал, как ее пальцы легли на клавиши его флейты, а полные губы сомкнулись вокруг мундштука.

Прекрасные волосы Чифуни, блестящие и густые, которые она обычно собирала в пучок или в какую-нибудь иную строгую прическу, теперь рассыпались по ее мраморным плечам и слегка щекотали его ноги. Экстатическое наслаждение поднялось в нем с такой силой, что Фицдуэйн едва мог его выносить. Тогда он наклонился вперед, поднял Чифуни на руки и прижал к груди.

Он почувствовал экзотический запах ее духов, название которых он не сумел определить, но которые еще усилили его влечение. Это был легкий сладкий аромат, смешивающийся с легким и острым мускусным запахом ее собственного возбуждения. Руки Чифуни обвились вокруг его шеи, их губы соприкоснулись в глубоком поцелуе, языки сплелись, и Фицдуэйн, оттолкнув плечом загораживающую вход циновку, понес се в дом, туда, где он заметил мерцающие огоньки свечей.

Пол в комнате был застелен новенькими тростниковыми татами, но вместо напольного матраса Фицдуэйн с удивлением обнаружил низкую и широкую кровать. Тогда он поставил Чифуни на пол и, не переставая целовать се в губы, снял с нее тонкий, как паутинка, халат, а потом уложил ее на кровать.

Чифуни откинулась на спину и, не отрывая от него взгляда своих темно-карих глаз, в которых плясали золотые искры, повернулась к Фицдуэйну, слегка согнув колени и открывая ему потайной сад мягких вьющихся волос на лобке.

Хьюго опустился рядом с ней на кровать и поцеловал сначала лоб, потом глаза и губы, потом шею, не переставая при этом нежно теребить кончиками пальцев ее соски и грудь. Чифуни извивалась и стонала, се колени поднялись выше, а бедра начали подрагивать, поднимаясь навстречу Фицдуэйну. Ногти ее вонзились ему в спину, а гибкий влажный язык снова очутился в ухе, так что Фицдуэйн чувствовал ее горячее и частое дыхание на своем лице.

Он прикоснулся языком к ее груди, слегка укусил за сосок и продолжал кусать до тех пор, пока она не ахнула и не задохнулась от страсти. Продолжая ласкать ее грудь руками, Фицдуэйн провел кончиком языка вниз по ее животу, пересек мягкий треугольный сад и приник к влажной и манящей плоти ее лона.

Чифуни сжала его голову ногами, а Фицдуэйн обежал языком ее волшебные, мягкие врата и, медленно перебирая их горячие складки, проник в глубину и, действуя медленно и осторожно, нащупал там в укромном уголке маленький бугорок горячей плоти. Чифуни негромко вскрикнула от его прикосновения и принялась ритмично подниматься ему навстречу, а он старался отвечать на эти выпады движениями языка и губ.

Чифуни достигла пика наслаждения с протяжным и страстным криком. Она даже пробормотала какую-то фразу по-японски, которой Фицдуэйн не понял, потом провела рукой по его волосам и стиснула плечи. Затем она снова поднималась ему навстречу, один оргазм следовал за другим, так что Фицдуэйн почти растворился в бушующем море ее страсти, где одна волна не была похожа на другую.

Фицдуэйн совершенно утратил ощущение времени. Его мир сократился до размеров тела Чифуни, а его страной стало влажное и горячее, пахнущее мускусом и поросшее кудрявым лесом убежище между ее ногами, куда он рвался со всей нежностью и страстью, пока Чифуни извивалась и стонала в его объятьях. Ее кожа стала мокрой от пота, и его руки скользили по ней, лаская тело Чифуни без всякого стеснения и без соблюдения каких бы то ни было условностей. Ему принадлежал каждый квадратный дюйм ее тела, который он мог и хотел ласкать, целовать, гладить и пощипывать.

В конце концов, Чифуни подняла руки и притянула его к себе. Фицдуэйн слегка приподнялся на руках, а она снова сжала его фаллос своими тонкими пальцами таким образом, чтобы помочь ему еще несколько минут удержаться на краю бездны, сдерживая оргазм и сохраняя упругость инструмента страсти. Потом Чифуни пропустила его внутрь, и он атаковал ее тело сильнее и сильнее, задыхаясь от нежности, а она отвечала ему встречными выпадами. Оба они раскачивались, словно в лодке в штормовую погоду, а потом — тело к телу, грудь к груди, едва касаясь губ губами, но не отрывая взгляда друг от друга, — слились воедино, и Чифуни почувствовала, как его горячее семя упругой струйкой течет в нее и как по щекам катятся соленые слезы.

Когда Фицдуэйн проснулся, во дворе снова было темно, и он не сразу сообразил, что проспал весь день.

Это было совсем неудивительно. Инцидент с братьями Намака был изматывающим сам по себе, а последующий секс-марафон с Чифуни, хоть и состоял из изысканнейших наслаждений, отнял у него последние силы.

Он попытался вслепую отыскать часы, потом открыл глаза. С открытыми глазами все оказалось намного проще. Фицдуэйн увидел новые свечи в подсвечниках и склонившееся над ним лицо Чифуни. Увидев, что он проснулся, Чифуни поцеловала его. Ее волосы были влажными после душа, а одета она была в махровый купальный халат.

— Четырнадцать часов, — сказала она. — Или около того.

— Для занятий любовью это уж слишком, — сонно откликнулся Фицдуэйн. — Разве мы не отдыхали?

Чифуни засмеялась.

— В ванной комнате есть бритвенные принадлежности, — сообщила она. — Я пока приготовлю что-нибудь поесть. Ты голоден?

— Еще как!

И Фицдуэйн принялся развязывать пояс ее халата.

— Рассказы на подушке, — сказала Чифуни.

Она лежала без одежды, повернувшись к нему спиной, и рассеянно щурилась на пламя свечи, наслаждаясь тем, как оно пляшет на прохладном ветру и как мечутся по стенам причудливые тени.

Фицдуэйн улыбнулся, но поправлять ее не стал. Чифуни говорила на безупречном английском, и только иногда допускала вполне простительные неточности. Он отпил еще немного шампанского и посмаковал вкус. Фицдуэйн не знал, был ли это завтрак, обед или ужин, но шампанское все равно казалось ему уместным. После долгого сна, занятий любовью, душа, бритья, еды и еще одного сеанса любви он чувствовал себя посвежевшим, бодрым, снова готовым к действиям. Теперь он со знанием дела мог утверждать, что в мире не найдется ничего более приятного, чем лежать в постели с женщиной и мирно беседовать, ощущая во всем теле приятную расслабленность после сексуального контакта. С этим могло сравниться разве что то же самое, но при наличии под рукой бутылки хорошего вина.