Она попросту испугалась. Испугалась того, что понимая поэтическую натуру своего вновь увиденного отца, инстинктивно подумала, что у него под влиянием собственного выступления и эйфории переданной ему восторженными слушателями, обострились чувства, и он в тот момент готов был обнять весь мир, а позже, когда буря чувств утихнет, поймёт, что сделал ошибку, бросившись в объятия незнакомой ему женщины, назвавшейся его дочерью, будет мучиться сам и доставит и ей немало страданий.
      Раевский после концерта постоял на сцене, ожидая, что зрители разойдутся, а женщина, написавшая письмо, останется в зале. Но зрители продолжали аплодировать с затихающим энтузиазмом, и он понял, что ставит себя в глупое положение, при котором он останется на сцене под топот ног разбегающихся слушателей. У него мелькнула картинка из давнего прошлого, когда выступая на концерте в провинциальном городе на Украине, кажется в Кировограде, объявил, что в заключение он расскажет своё любимое стихотворение, но не успел его закончить, как из зала по одному, а потом группами стали выбегать люди. Он не мог понять, что происходит: только что они буквально неистово аплодировали и вдруг такая реакция на последнее стихотворение. Но оставшиеся в зале, стоя продолжали аплодировать, и он со смешанными чувствами ушёл со сцены и спросил администратора областной филармонии, где он выступал:
      – Что происходит?
      – Не обижайся, Володя, – потерявший на войне глаз, администратор, по имени Шая разъяснил: – это галошники. Бегут в раздевалку получить свои галоши и одежду, чтобы успеть на автобус. Но ты слышишь – тебе продолжают аплодировать. Выйди на сцену.
      – Хорошо, а Вы, дайте команду никого в зал не пускать.
      Раевский вышел на сцену и произнёс:
      – Спасибо, товарищи! В знак благодарности за ваше тёплое отношение к моему творчеству, выразительно показанное вашими аплодисментами, даже не считаясь с риском получить свои галоши позже, я почитаю ещё.
      – В зале засмеялись и вновь зааплодировали.
      И он под барабанную дробь стуков в закрытые двери начал читать стихи, и к удовольствию оставшихся, читал ещё с полчаса. Он забыл бы эту историю, но в восьмидесятых, на одном из съездов, делегат из
      Украины напомнил ему об этом случае.
      Но сейчас была совсем другая ситуация, и Раевский, поклонившись ушёл со сцены. Несколько раз он выглядывал из-за кулис, но зал опустел полностью. Не пришла*она* и за кулисы.
      Раевский ужасно расстроился, и когда подошли друзья Марка с выпивкой и закуской, они сначала выпили в гримуборной, а потом поехали в гостиницу, где остановился Раевский, продолжили в ресторане, и закончили в его трёхкомнатном номере. Раевский давно так не напивался, но настроение ему пьянка не исправила, и он всё время жаловался собутыльником на какую-то женщину, что не пришла и не осталась.
      – Да не переживай, Володя, из-за какой-то бабы. Мы тебе сейчас привезём такую ципочку, что оближешься.
      – Дурак, ты Мотя, мне никто уже не нужен. Мне*она* нужна.
      – Кто дурак, да я знаешь…
      – Успокойся, Мотька, тебя пригласили с таким человеком поужинать, а ты… – пытался урезонить приятеля Марк.
      Наконец, Раевский почувствовал, что переполнен и сказал:
      – Пошли вы все в жопу, а я пошёл спать. Извините за компанию!
      – Хорош адресок ты нам указал, поэт, – и продолжал уже вдогонку уходящему Раевскому, – Но мы тебя великодушно прощаем. Евреи народ мирный, да и шуметь в гостинице нельзя. Уже поздно.
      – А чего евреи? Я не еврей. Я узбек, – гордо заявил один из приятелей.
      – Ты, Узбек, на себя в зеркало посмотри, узбек он.
      – Подумашь, зеркало. Моя мама еврейка, зато папа узбек.
      – Чё, она у него в гареме жила? -
      – Каком гареме? Она только третьей женой была, отец говорил, что самая любимая.
      Компания покатилась со смеху.
      – Ну и брехун, ты Узбек – прошлый раз говорил, что четвёртой женой была. Ну да хрен с тобой.
 
      Дверь открылась и Семён шагнул в коридор. И тут произошло неожиданное. Семён увидел в метре от себя направленный на него пистолет и возглас:
      – Halt! (Стоять!)
      Сотни, а может и тысячи раз он с разными напарниками, отрабатывал это упражнение в кировоградской десантной бригаде. Сейчас, ещё не слыша дальнейшего восклицания: "Polizei!", – и не видя протянутого удостоверения, десантник, младший сержант Котик, мгновенно отреагировал (как учили): захват, бросок и угрожавший ему человек летит через него, своими ногами разбивая электрическую лампочку в коридоре и вылетая из квартиры в открытую дверь, шаг вперёд – и новая угроза, но удар левой ногой в пах противнику, а правой удар кулаком в челюсть и бросок в сторону от третьего, бросившегося на него человека. Прогиб, в руке табурет, бросок, но противник успевает от него увернуться. Громкий окрик по-русски:
      – Стоять, Котик! Полиция.
      В конце комнаты, у окна стоит человек с пистолетом, направленным
      Семёну в грудь. У Котика был на такой случай приём ухода от выстрела, но он очнулся. И, наверное, благодаря русской речи.
      – Руки вверх, стреляю без предупреждения.
      Семён успел увидеть перепуганного насмерть Соколова, сидящего на диване и больше он ничего не помнил. Очнулся он от того, что ему плеснули в лицо водой, а может и от нашатыря, потому что слышался запах аммиака. Лежать на полу было неудобно, болел затылок и руки за спиной, по всей вероятности, в наручниках. Правый глаз был прикрыт, наверное, заплыл от удара.
      – Aufzustehen! (Встать!)
      Семён попробовал встать, но всё тело заныло.
      – Меня что, били? – спросил он по-русски и получил ответ:
      – Нет, гладили. Благодари Бога, что не пристрелили. По инструкции должны были, – объяснил Гартнер, русскоговорящий полицейский, наверное, выросший в России, – встать можешь?
      – Попробую, – и превозмогая боль повернулся набок, стал на колени и поднялся.
      – Выходи!
      Идя по коридору, он видел перепуганные лица людей, выглядывающих из дверей. В лифт его завели двое полицейских в форме и с автоматами, поставили лицом к задней стенке и приказали не двигаться, иначе будут стрелять. Прямо у подъезда его ждал полицейский джип, и рядом стоял ещё один полицейский с автоматом и второй держал поводок с привязанным на нём громадной овчаркой.
      Семён сейчас всё фиксировал. На анализ своих действий и действий полиции у него не было ни сил, ни времени. "Вот это залёт! Будет теперь у мена время обо всём подумать. Как доложить Вере, почему меня нет. Плохо, если она позвонит Соколову, но у неё, кажется, нет его номера телефона" – думал Котик, сидя в зарешеченном джипе с мигалками. Он не представлял, что с ним будет дальше, в голове был полный сумбур. Его привезли в КПЗ, завели в крохотное помещение с сидением, крючками для одежды, сняли наручники и приказали раздеться. Из этой комнатушки он вышел голый через другую дверь, очутился в просторной душевой. Нажал на красную кнопку и пошла тёплая вода. Хотел сделать погорячей, но только увеличилось давление. Мыло не нашёл, зато были кнопочки и на них надпись, что это шампунь, а на второй жидкое мыло. Помывшись, дёрнул дверь, через которую зашёл – закрыто. Другая дверь завела его в комнату с зеркалом за толстым стеклом, с умывальником и унитазом в углу. На вешалке висела новая белоснежная рубашка, выглаженные брюки на резинке, майка, трусы, носки и туфли на резинках. К удивлению
      Семёна, всё ему подошло.
      – И когда они меня успели обмерить? – вслух сказал Семён.
      Вода немного облегчила боль, глаз почти не видел. Он посмотрел в зеркало и ужаснулся синяку на пол-лица. Дернул двери, они оказались закрытыми. Сел на скамейку, дверь открылась, человек в непонятной форме, видимо надзиратель, повёл его по коридору с облицованными белым кафелем стенами и полом с прорезиненном покрытием.
      – Это чтобы я если упаду, не сломал бы чего-нибудь, – улыбнулся
      Котик.
      Его завели в большую комнату, в которой сидели три человека в белых халатах, наверное, врачи. Надзиратель приказал раздеться, а сам остался стоять у двери. Один врач подошёл к Семёну, потрогал и приподнял больное веко. Семён чуть отшатнулся от боли.
      – Da? schmerzt? (Что, болит?)
      – Ага, ja, ja!
      Врач что-то говорил сидящим за столом коллегам, а те писали.
      Затем команды: повернись, нагнись присядь, подними руки и т.д. Всё как на медкомиссии в военкомате, только тщательней и дольше осмотр.
      После медосмотра его завели в столовую и предложили выбрать себе еду самому. Семён подумал, что попал в лучшую, закрытую столовую для чиновников. Несколько салатов, мясные блюда, соусы на выбор. Семён взял себе куриную ножку, салат из редиски, кофе и булочку. Когда он покушал, то спросил надзирателя:
      – Извините, пожалуйста, мне нужно сообщить домой, а то там будут волноваться.
      Надзиратель его подвёл к телефонной будке и проинструктировал:
      – Через три минуты телефон автоматически отключится. Связь только в пределах Германии. Звоните.
      Семён набрал домашний номер, и только пошёл гудок, Вера схватила трубку, наверное сидела у телефона.
      – Алё, алё! – крикнула торопливо Вера, – это ты, Сеня? Я уже волнуюсь.
      – Слушай меня внимательно и не перебивай.
      – Хорошо.
      – Я влетел в халэпу. Рассказывать какую нет времени. Я в полиции.
      Позвони Панайоти, чтобы работали пока без меня. В красной папке лежит Rechtsschutzversicherung – адвокатская страховка, зелёная первая страница. Поищи мне адвоката, желательно с русским языком. Я по возможности позвоню. Никаких действий не принимай и никого ни о чём не расспрашивай. Всё будет в порядке. Рите скажи, что папа в командировке…, – в трубке раздались гудки.
      Семёна завели в комнату с решёткой на окне. Она ничем не отличалась от гостиничных одноместных номеров в Союзе, может только отсутствовал шкаф и унитаз был за прозрачным пластиком.
      – Распорядок и правила поведения прочитайте, – сказал охранник, указал на табличку с текстом и вышел.
      Подъём в семь, завтрак в восемь, и дальше всё почти, как в армии, и свет выключают в одиннадцать. Телевизор висел на стене, и его удобно смотреть и лёжа. Семён включил программу Евро-спорт, но смотреть одним глазом было плохо, он выключил телевизор, закрыл глаза и отключился сам. Ночью проснулся и первое мгновение не мог сообразить, где он находится, но вспомнил вчерашние события, и сон мгновенно улетучился. Открыл глаза. В комнате, а вернее в тюремной камере, горел ночник. На душе стало омерзительно и страх неизвестности обволок душу. Семён даже задрожал, но сказал себе:
      – Не трусь, Котик. Держи себя в руках. Ничего страшного не произошло. Ну, отсидишь пяток лет…
      Но эти слова перепугали его опять. Что будет с Верой и дочкой?
      Ему что, в такой тюрьме можно сидеть, а им позор от людей. Скрыть это, ведь, невозможно. А как Рита без своего папки будет? И Семён заплакал. Слёзы облегчили душу, он вытер пододеяльником слёзы, тяжело вздохнул и вспомнил причину всех неприятностей. Соколов, сосед, ровесник, товарищ детских игр, соученик. Всю жизнь Семён за него заступался и вот результат. И за что? За то что одолжил ему деньги. Может в деньгах заключена магическая сила зла? Но ведь это только бумажки. Зло в людях. Вот и Фимка, с детства хитрил, лебезил, искал прикрытия. Его надо было раскусить раньше. Кто как не он пришёл с рэкетом к ним в кооператив? После того и пошли все неприятности. Эх, дурак ты, Котик, дурак. От этого все неприятности.
      Что дальше делать? Посмотрим. Надо спать. Разбудил его громкий оклик из репродуктора, вмонтированного в стенку: "Aufstieg!" (Подъём!)
      Семён вскочил и начал делать зарядку, но некоторые движения вызывали боль и пришлось их избегать, но двадцать минут, отведенных на зарядку использовал полностью и осмотрелся уже при дневном свете.
      Через решётку в окне просматривался двор с зелёной лужайкой и асфальтированной дорожкой по краям, и Семён подумал, что похоже на стадион, но поменьше. С противоположной стороны стояло здание кирхи с часами на башне и просматривались цветные витражи окон. Осматривая комнату, Семён обнаружил в тумбочке стола Библию и стопку бумаги.
      Ручки не нашёл, и подумал, что её и не может быть, так как она может быть применена, как колющий предмет.
      Щёлкнул запор двери, она открылась и новый надзиратель, поздоровавшись, отдал Семёну его портмоне и часы. Семён спросил, что будет с ним дальше.
      – В девять Вас вызовут к следователю и тот решит, что будет дальше и какую изберут для Вас меру пресечения.
      – Могут освободить? – как-то заискивающе спросил Семён и удивился своему тону.
      – Ничего не знаю. Решает следователь.
      Семён обратил внимание на то, как разговаривают надзиратели.
      Никакого высокомерия или насмешки в их интонации не слышалось.
      Просто говорят так, как говорят люди обращаясь к друг другу по делу.
      Семён подумал, что это пока он подчиняется. Стоит ему не подчиниться и тон изменится, и под другим глазом фингал, наверное, появится. В восемь часов щёлкнул замок и по радио объявили, что надо выходить на завтрак. Семён открыл дверь и увидел, что из других камер выходят люди, совсем не похожие на зэков, и двое надзирателей приказали стать каждому у своей двери. Затем сказали, что разговаривать между собой запрещено и повели в столовую.
      Завтрак был достаточно разнообразным. Семён положил на поднос яичницу из двух яиц, салат и кофе. Человек, с длинными до плеч волосами, стоящий перед Семёном, обратился к повару, накладывающему порции:
      – Hallo Arnold! (Привет, Арнольд!)
      – Привет, Курт! Недолго ты отсутствовал.
      – Почему пива нет? – весело спросил Курт.
      – Придёшь ко мне на Рождество, налью, – не то в шутку, не то всерьёз, в тон Курту ответил повар.
      Семён сел за стол, прикрученный как и стулья к полу, напротив Курта.
      – Что это у тебя на глазу? – спросил Курт у Семёна.
      – Бандитская пуля, – шутя ответил Семён?
      – А ты что, полицейский? – засмеялся Курт.
      К ним подошёл надзиратель.
      – Разговаривать запрещено, – спокойно сказал он.
      – Я только спросил, вкусная яичница или нет? – дурачился Курт.
      – Ты, доиграешься, Руперт, что я доложу о твоём поведении.
      – Молчу, как кролик, – и когда надзиратель отошёл, сказал: – он неплохой парень, не доложит, – а ты что, первый раз?
      – Мг, – боясь разговаривать, промычал Семён.
      – Повезло тебе, парень. В центре города, возле суда, старая тюрьма, как в средневековье. Наверное, забита до отказа, поэтому тебя сюда привезли.
      После завтрака опять завели в камеру, а ровно в девять повели к следователю. Небольшая светлая комната. За столом сидит пожилой, лет пятидесяти шести мужчина с простым, как у крестьянина лицом, но молодыми глазами, с интересом смотревшими на Котика. Пригласил сесть и разглядывал своего подследственного, как будто хотел разгадать чем тот дышит. Минуты через три спросил:
      – Вы Котик? – дальше все стандартные вопросы, уточняющие анкетные данные.
      Когда с ними закончили, следователь, назвался Михаилом Шумахером, но улыбнувшись добавил, что к Формуле он не имеет отношения, и продолжил:
      – Против Вас, Котик, возбуждено уголовное дело в вымогательстве.
      Расскажите, пожалуйста, почему Вы пошли требовать у господина
      Соколова деньги?
      – Я бы хотел говорить в присутствии адвоката.
      – Насмотрелись криминальных фильмов? У вас есть адвокатская страховка?
      – Да.
      – Удивительно, у русских её никогда не бывает. Какая страховая касса?
      – Я точно не помню, из Гамбурга, зелёная обложка.
      – Hamburg-Mannheimer Rechtsschutzversicherung?
      – Да, точно, – обрадовался Семён.
      – У Вас есть постоянный адвокат?
      – Нет, но я попросил вчера жену найти.
      – Мы могли бы предложить Вам адвоката, но это в случае, если бы
      Вы получали социальную помощь, а так можете подбирать сами. Давайте договоримся, что Вы мне расскажете, я только запишу на диктофон, а подписывать Вы ничего без адвоката не будете. Я решу, какую меру пресечения к Вам применить, и может быть, Вы и сами подберёте себе адвоката. Согласны?
      – Согласен, – не очень уверенно произнёс Семён.
      – Тогда вперёд.
      Семён начал издалека, как они росли вместе во дворе, как жили, как учились в школе, как он всегда опекал своего соседа. Как тот приходил к нему одалживать деньги, как он просил его вернуть их.
      Семёну трудно было рассказывать, он подбирал слова и иногда следователь переспрашивал несколько раз и Семён пытался снова доходчиво объяснить. Когда он закончил свой рассказ, следователь спросил:
      – Пострадавший Соколов заявил полиции, что Вы и в Одессе занимались рэкетом.
      – Что??? – задохнувшись от возмущения, спросил Семён по-русски, и опомнившись продолжил по-немецки, – извините, я специально умолчал, что это он занимался рэкетом, а он, – Семён задумался подбирая подходящее слово, – Hundesohn (собачий сын)…
      – Я просил Вас говорить всё и воздержитесь от характеристик в чужой адрес. Говорите по сути.
      – Семён начал рассказывать, но в динамике раздался голос, что пора на обед.
      – Продолжим в пятнадцать часов, обедайте.
      За обедом Курт, опять севший за одним столом с Семёном, спросил его?
      – Ты в волейбол играешь?
      – А что?
      – Можно пойти на прогулку, а можно в спортзал. Там есть волейбольная сетка и баскетбольные щиты, можно и гимнастикой заняться.
      – Боюсь, что пока не смогу. Пойду на прогулку.
      – Желание арестанта для нас закон, – ёрничал Курт.
      Получасовая прогулка проводилась во дворе. Заключённых вышло на прогулку всего 5 человек. Им разрешили ходить по кромке двора, а два надзирателя стояли в углах по диагонали друг к другу. Они предупредили заключённых, что разговаривать нельзя, но эта строгость была условной. В углу двора, невидимого из окна Семёновой камеры, стоял вольер, как в зоопарке, размером 4Х4 метра, сверху закрытый сеткой. В нём тоже прогуливался человек, а над ним стоял надзиратель с автоматом. Такой же вольер рядом пустовал. Семён подумал, что в том вольере прогуливается, если можно так сказать, преступник, серьёзней, чем он, а может уже осуждённый, и пока он, Семён под следствием, то гуляет здесь, а потом ему уготована такая клетка.
      Увиденное испортило и так плохое настроение, и Семён решил, что следующий раз пойдёт в спортзал. Там хоть весёлый мужик Курт будет.
      Семён услышал за собой шаги и услышал русскую речь.
      – Ты, паря побыстрее шагай, сердце кровь лучше разгонит, – говорил обгоняющий Семёна мужчина средних лет с давней небритостью.
      – А как ты узнал, что я знаю русский?
      – Такой бланш мог заработать в Германии только русский. Или в драке, или от полицаев. Угадал?
      – К сожалению, угадал.
      – Иди за мной поговорим. За что тебя?
      – За добро, что делал приятелю.
      – Э, парень. Тебя плохо воспитывали.
      – Почему это?
      – Папа с мамой должны были рассказать, что добро наказуемо.
      Понял? Помолчим, на нас охранник смотрит.
      Полчаса пролетели очень быстро. Когда он зашёл в камеру, то на столе увидел молитвенную книжку, такую же, какие читал в синагоге в своём доме. "Заботятся о моей душе. И откуда они узнали?" – подумал
      Котик и вспомнил, что когда заполнял бланк для прописки, то в графе
      "Religion" написал – JЭdische (иудейская), хотя в Бога не верил, но его соотечественники, прибывшие раньше, предупредили, что так нужно писать. Полистал книгу, просматривая страницы на русском языке.
      – Вроде нигде не сказано, что нельзя делать добро и нельзя оказывать сопротивление человеку, направившему на тебя пистолет. Ну как бы там ни было, помоги мне Боже, если ты есть, русский, еврейский или китайский, – сказал Котик вслух и услышал:
      – Котик, к следователю.
      – Вот он сейчас и есть мой бог, – грустно подумал Семён.
      Он продолжил рассказывать следователю историю с их кооперативом, и роль, которую сыграл в его развале Соколов.
      – Как Вы думаете, – спросил в конце беседы Шумахер, – может он это делал по принуждению, или по собственной воле?
      – Не знаю. Можно вопрос, господин следователь?
      – Можно.
      – Мне нужно позвонить домой вечером. Надзиратель сказал, что Вы можете разрешить.
      – Могу, только Вам это не понадобится.
      – Почему? – испугался Семён.
      – Потому что Вы будете сегодня дома. Не возражаете?
      – Нет, конечно.
      – So hier (так вот), Котик, я решил взять с Вас подписку о невыезде за пределы земли Гессен, мне кажется, что вы не представляете опасности для общества вообще и для Соколова в частности. Рекомендую Вам не появляться в районе его жилья, а если встретите случайно, отойдите подальше. Прошу Вас, не подведите меня и в первую очередь себя. Ищите себе адвоката. Чем быстрее тем лучше, хотя такие дела у нас делаются не быстро. Недели Вам хватит. Вот моя визитная карточка, отдадите ему. Прочитайте и распишитесь.
      Семён взял заполненный лист бумаги и хотел сразу расписаться, но следователь остановил его:
      – Прочитайте, потом подписывайтесь.
      Семён торопился, перескакивая через строчки, но понял, что не имеет права уезжать из земли Гессен до окончания следствия, и должен немедленно прибыть, если его вызывает прокуратура или полиция. Семён подписал. Хотел спросить, почему его не спрашивают о том, почему он оказал сопротивление полиции, но вспомнил одну армейскую историю ставшую, для него и его друзей своеобразным девизом: "Противогазы брать?"
      Ещё когда Котик проходил курс молодого бойца, старшина Байда построил учебную роту и сказал, что сейчас они совершат трёхкилометровый кросс, и солдат Вышня спросил:
      – Противогазы брать, товарищ старшина?
      – Всем взять противогазы и через минуту в строй, – мгновенно отреагировал старшина.
      Уже когда все бежали в казарму, рядовому Вышне достались все эпитеты – придурок и идиот из которых, были самыми мягкими. После того как все встали в строй, последовала команда:
      – Одеть противогазы, бегом марш.
      Те кто бегал в противогазе, оценит вопрос Вышни по достоинству. С тех пор, прежде чем что-нибудь спросить, Семён говорил себе:
      "Противогазы брать?"
      Вспомнив, Семён не задал вопрос и Шумахер, оторвав копию подписки, вручил её Котку со словами:
      – Можешь идти и не делай глупостей.
      – Danke, – сказал Михаил, и надзиратель отвёл его в камеру.
      Минут через двадцать принесли одежду. Всё выглядело как новое, выстирано и поглажено.
      Выйдя из здания, сразу же позвонил Вере и сказал, что поедет заберёт машину и часа через полтора будет дома. Пошёл на автобусную остановку и оттуда поехал на Бонамес. Машина стояла на том месте, где он её оставил, но подойдя к ней, увидел, что левая дверь не заперта, но всё что лежало в машине: солнцезащитные очки, часы, управляемые по радио, фотоаппарат, фонарик – осталось на месте.
      Подумал о том, что было бы, оставь он открытой машину в Одессе. У его соседа, машину оставленную на ночь во дворе, лишили колёс и передних сидений, сняли аккумулятор, карбюратор и ещё что-то. Здесь за брошенную на улице старую машину можно схлопотать штраф, а в металлолом её сдать можно только за деньги.
      Сел за руль и задумался. Домой ехать не хотелось, потому что сейчас люди возвращаются домой, а он не хотел, чтобы его видели в таком виде. Правда, всё равно увидят, так он будет говорить, что упал на стройке. Поехал домой. Из знакомых его никто не видел, но в лифте ему встретился пожилой человек из местных, поздоровался и сделал вид, что ничего не заметил у Семёна на лице. Когда вошёл в дом, дочка кинулась к нему, и на секунду застыла.
      – Папа, что у тебя?
      – Упал, доця.
      Зашёл на кухню, Вера стояла у плиты и что-то жарила.
      – Извини, не могу отойти от плиты, сейчас заканчиваю.
      – Хорошо, я подожду.
      Семён позвонил Панайоти. Сказал, что завтра ещё будет дома, есть срочное дело. Спал плохо. Утром проснувшись, взял телефонные книги и стал выбирать телефоны адвокатов и адвокатских контор, подчёркивать и делать закладки. Казалось, что весь Франкфурт заселён адвокатами, так их было много. Дождался девяти часов и стал обзванивать, спрашивая, знает ли адвокат русский язык и есть ли русскоговорящий адвокат в конторах. Оказалось, что нужно спрашивать не только знание языка, а на чём специализируется адвокат или контора. Одни ведут хозяйственные дела, другие специализируются на конфликтах наёмных работников с работодателями, третьи не занимаются уголовными делами и т.д.
      Уже когда Семён не надеялся найти нужного ему специалиста, один адвокат, наверное, местный немец, посоветовал ему позвонить по такому-то телефону и спросить Николая Бамберга. Это немец из России, недавно закончил вместе ним университет и специализируется по вопросам, о которых говорит господин Котик. Семён позвонил.
      – Ало!
      – Моя, фамилия Котик, не могли бы Вы пригласить к телефону господина Бамберга, – спросил Семён по-немецки.
      Когда в трубке мужской голос назвался Бамбергом, Сёмён продолжил по-русски.
      – Здравствуйте, господин Бамберг. Моя фамилия Котик, мне нужна
      Ваша помощь.
      – Коротко суть дела расскажите.
      – Против меня возбуждено уголовное дело в вымогательстве. Но это неправда. Меня оклеветали, и полиция меня арестовала.
      – Ясно. У Вас есть страховка?
      – Да.
      – Так, сейчас половина двенадцатого. Вы можете придти к пятнадцати тридцати?
      – Могу.
      – Захватите, пожалуйста страховой полис. Адрес Вы, надеюсь, знаете, и получив утвердительный ответ, Бамберг произнёс немецкое, – чуйс!- пока.
      Адвокатская контора, которая находилась на центральной площади города – Констаблервахе, в многоэтажном доме, носящим название *Bienenstock* (пчелиный улей), в двадцати минутах ходьбы от дома, и Семён в точно назначенное время вошёл в вестибюль. За барьером сидела девушка, и когда Котик назвал свою фамилию, направила его в кабинет Бамберга.
      Бамбер, молодой парень с громадной рыжей шевелюрой, поздоровался за руку, предложил сесть, проверил страховой полис и попросил подробно рассказать суть дела. Он предупредил, что запишет всё на магнитофон. Семён стал подробно рассказывать, так же, как рассказывал Шумахеру, а Бамберг одновременно печатал пересказ на компьютере так быстро, что всего пару раз остановил Семёна, чтобы переспросить. Времени всё забрало немного, всего минут сорок. Затем
      Бамберг спросил, почему Семён не рассказал, как его задерживала полиция.
      – Меня следователь об этом не спрашивал, поэтому я и Вам не рассказал.
      – Расскажите и это, не упуская никаких деталей.
      – Как только открылась дверь, я шагнул в прихожую и не успел её закрыть, как человек, угрожая пистолетом, крикнул: "Хальт!" Я, бывший десантник, мастер спорта по борьбе, провёл приём, которому нас учили, и угрожавший мне человек вылетел за дверь, разбив ногами светильник на потолке.
      – Как это? – переспросил Бамберг и засмеялся.
      Семён объяснял всё по порядку, что помнил.
      – Вы должны пойти к врачу и зафиксировать все травмы, которые Вам нанесла полиция.
      – Зачем это нужно, Господин Бамберг? Всё скоро заживёт.
      – Сейчас Вы должны делать то, что говорю я. Через два дня принесите мне справку, или пришлите по почте. Всё, что мне будет нужно по делу, я буду Вам звонить. И второе, забудьте о неприятностях и спокойно живите и работайте.
      – А когда будет суд?
      – А может до суда и не дойдёт. Я буду делать всё, что в моих силах. А если будет суд, то не скоро, суды завалены работой и пройдёт несколько месяцев, пока они доберутся до нас. На сегодня Вы свободны.
 
      В тот вечер, когда Котик попал в КПЗ, начальник Франкфуртского
      Городского полицейского управления (PolizeiprДsidium), слушал доклад капитана Шульберта о происшествиях на подведомственном капитану районе города. Перед полковником Глазге лежал письменный отчёт о происшествиях, но на некоторых он останавливался и спрашивал капитана.
      – Скажите, Шульберт, а не кажется ли Вам странным, что за две недели это у Вас третий случай, когда мальчишки выхватывают у старушек сумочки, и они до сих пор не найдены, хотя описания их пострадавшими сходятся и район их действий один и тот же?
      – Мои люди с ног сбились, но узнать точно имена грабителей пока не можем.
      – Плохо занимаются, раз не могут. Вы обратили внимание, что все ограбленные немецкие женщины, хотя в том районе живёт больше иностранцев. Может они своих не трогают?
      – Да, наверняка так.
      – А сумочки нашлись?
      – Одну нашли в мусорном ящике, а другую в притоке реки Нидды. На той, что в мусорном ящике, есть отпечаток одного пальца.
      – Уже кое-что. Ищите. А эту фамилию я уже где-то встречал. Он русский?
      – Нет, немец, прибывший из Казахстана.
      – А фамилия русская и довольно известная – Чехов. Не родственник писателя?
      – Нет, однофамилец. У него мать немка, а отец русский.
      – Ну что он – ворует?
      – Прошлый раз за пиво не расплатился, оштрафовали, а сейчас бутылку водки хотел украсть, засунул в штаны, а она возле кассы и выпала. Вызвали полицию, а этот Чехов объяснить ничего не мог – был пьян.
      – Что намерены с ним делать?
      – Опять оштрафуем.
      – Так, а это что, игра в полицейских и воров? Неплохой сюжет для плохого фильма о полицейских. Чего молчите?
      – Здесь наша вина.
      – Что значит наша? Коллективной вины не бывает, каждый должен отвечать за свои поступки, капитан. Как получилось, что наделали столько шума? Безоружного, трезвого человека не могли взять спокойно. Да и нужно ли было его брать?
      – Я вчера ездил с отчётом в Висбаден, Вы знаете, по делу
      Кристофа, а старший группы захвата принял своё решение. И опытнейший служака этот Циглер, а…
      – Почему переоделись в цивильное? – не дал договорить полковник.
      – Завтра с ним разберусь, он сейчас в нашем медпункте. Лейтенант
      Гартнер (это он сумел остановить этого э… Котика) объясняет, что не хотели светиться перед жильцами дома.
      – Не хотели и устроили спектакль. Как получилось, что один безоружный парень двух полицейских обезоружил?