Я ответил без всяких раздумий. Что-что, а как устроить проверку характера, я знал прекрасно.

– Единственный способ по-настоящему узнать человека, – сказал я Александру, – сыграть с ним в гольф. Ничто так скоро не раскрывает в истинном свете шельмовство и злокозненность. Был у меня юрист, которому я доверял долгие годы, пока в один прекрасный день не увидел, как он рукой достал свой мяч из рытвины в грунте. На следующее утро я прервал с ним всякие деловые отношения. Он еще не успел сбежать с вверенными ему деньгами, однако недобрый огонек в его глазах показывает, что это лишь вопрос времени. Гольф, мой дорогой друг, – самое лучшее испытание. Тот, кто отправляется в раф один-одинешенек и играет мяч, как он лежит, будет служить исправно и честно. Тот, кто бодро улыбается, когда патт теряет направление из-за не к месту вылезшего из земли червяка, чист душой. А вот торопливый, неуравновешенный и жестокосердный игрок так же проявит себя и в повседневной жизни. Вам ведь не нужен неуравновешенный казначей?

– Нет, если это отразится на бухгалтерии.

– Еще как отразится. По оценкам статистиков, уровень преступности среди хороших гольфистов существенно ниже, чем в любом другом слое общества, возможно, за исключением епископов. С тех пор как Вилли Парк выиграл первое место в Прествике в 1860 году, не было случая, чтобы победитель Открытого чемпионата провел в заключении хотя бы день. В то же время плохие гольфисты – не те, что плохо играют, а те, что черны душой и не считают удар, когда не попадают клюшкой по мячу, никогда не поправляют выбитый дерн, говорят под руку сопернику и не сдерживают свой гнев – буквально днюют и ночуют в тюрьме. Да они даже и не считают нужным подстричься в те редкие дни, когда вдруг оказываются на свободе.

Моя речь произвела на Александра заметное впечатление.

– Ей-богу, – сказал он, – разумно.

– Само собой.

– Так тому и быть. Честное слово, не вижу, как еще сделать выбор между Холмсом и Диксоном.

Я насторожился.

– Холмс? Уж не Митчел ли Холмс?

– Он самый. Да вы его, должно быть, знаете. Он, кажется, живет здесь неподалеку.

– А Диксон – это что же, Руперт Диксон?

– Снова верно. Еще один ваш сосед.

Признаюсь, мне стало не по себе. Такое чувство, будто мяч упал в яму, вырытую моим же нибликом. Я корил себя за то, что не догадался узнать, кому предназначена проверка, прежде чем выступать с предложениями. Мне очень нравился Митчел Холмс, да и его невеста тоже. Скажу больше, именно я, хоть и в самых общих чертах, объяснил ему, как нужно делать предложение Милисент. Дальнейшие события показали, что Митчел внял моим наставлениям. Не раз и не два приходилось мне сочувственно выслушивать мечты Митчела о том, как ему повысят жалованье и они наконец поженятся. Почему-то, когда Александр заговорил о казначействе, мне и в голову не пришло, что Митчел претендует на столь важную должность. Я лишил его всякой надежды. Испытание гольфом – единственная проверка, не сулившая Митчелу успеха. Только чудом Митчел мог не сорваться во время игры, а ведь именно от невоздержанных гольфистов я предостерегал Александра.

Я подумал о сопернике Митчела, и на душе стало еще тяжелее. Руперт Диксон был довольно неприятным молодым человеком, однако даже его злейшие враги не сказали бы, что он не гольфист по натуре. Во время игры с самого первого драйва и до последнего патта Руперт неизменно являл собой образец спокойствия.

Александр уже ушел, а я все сидел в раздумьях. Строго говоря, я, конечно же, не имел права принимать чью-либо сторону, и хотя мой друг не взял с меня слово молчать, я прекрасно понимал, что наш разговор не подлежит огласке. Разумеется, ни один из претендентов не должен был подозревать, что игра с Александром – нечто большее, чем обыкновенный дружеский раунд.

Однако я не мог оставаться безучастным к судьбе двух влюбленных, чье будущее целиком зависело от предстоящего испытания. Я тотчас надел шляпу и отправился к дому мисс Бойд, поскольку наверняка знал, что найду Митчела именно там.

Митчел и Милисент сидели на крыльце и любовались луной. Они тепло, хотя и несколько сдержанно, приветствовали меня. В общем, было заметно, что мое появление никоим образом не вписывалось в их планы. Впрочем, едва я рассказал, зачем пришел, их отношение переменилось. Молодые люди увидели меня в другом свете – ангелом-хранителем, философом и другом.

– И кто только подсказал мистеру Патерсону такую глупость? – возмутилась мисс Бойд.

Я – из лучших побуждений – умолчал о своей причастности к делу.

– Это просто смешно, – продолжала девушка.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Митчел. – Старик Патерсон без ума от гольфа. От него стоило ожидать чего-нибудь в этом духе. Что ж, это конец.

– Полноте, – возразил я.

– А что «полноте»? – вскинулся Митчел. – Вы прекрасно знаете, что я откровенный, прямодушный гольфист. Если мяч летит на северо-северо-восток, когда я отправляю его точно на запад, мне есть что сказать на сей счет. Это загадочное явление явно требует комментариев, и я их даю. Естественно, случись мне срезать драйв, я считаю своим долгом во всеуслышанье заявить, что сделал это не нарочно. И вот, насколько я понимаю, именно такие мелочи и решат исход испытания.

– Митчел, милый, а не мог бы ты научиться владеть собой на поле? – спросила Милисент. – Ведь гольф – всего-навсего игра.

Наши с Митчелом взгляды встретились, и я уверен, в моем взгляде читался такой же ужас, что я увидел в глазах Митчела. Иногда женщины говорят, не подумав. Не стоит сразу же делать выводы о недостатках их воспитания или образа мыслей. Они просто не понимают, что говорят.

– Тише! – хрипло сказал Митчел, с трудом оправившись от потрясения. – Помолчи, любимая!

Пару дней спустя я повстречал Милисент неподалеку от почты. Глаза ее светились счастьем, лицо сияло.

– Вы не представляете, как все здорово складывается, – сообщила она. – Когда Митчел ушел, я принялась листать журнал и наткнулась на удивительное объявление. Там говорилось, что все великие люди в истории человечества достигли успеха благодаря умению держать себя в руках. Даже Наполеон ничего не добился бы, не научись он управлять своим необузданным нравом. А еще там было сказано, что любой может стать как Наполеон, если заполнит приложенную к объявлению заявку на замечательную книгу профессора Орландо Стибритта «Искусство владеть собой». Только нужно было торопиться, потому что в течение пяти дней книга предлагалась совершенно бесплатно, а после – за семь шиллингов, но с заказом лучше не медлить из-за очень большого спроса. Я сразу же написала и, к счастью, успела до того, как все разобрали – у профессора Стибритта как раз остался один экземпляр книги, и она только что пришла. Я сейчас ее полистала, и она чудо, как хороша.

Милисент протянула мне небольшой томик. Я бросил взгляд на книгу. На первой же странице моим глазам предстала подписанная фотография профессора Орландо Стибритта, прекрасно владевшего собой, несмотря на длинные седые бакенбарды. Далее шли материалы для чтения, размещенные между широкими полями. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять методы профессора. Попросту говоря, он воспользовался тем, что авторские права на размышления Марка Аврелия истекли около двух тысяч лет назад, стащил у философа избранные цитаты и приторговывал ими под своим именем. Я не стал говорить об этом Милисент. В конце концов, не мое это дело. Вполне возможно, хотя и не очевидно, профессору Стибритту тоже нужно на что-то жить.

– Сегодня же отдам книгу Митчелу. Правда, здорово сказано: «Видишь, сколь немногим овладев, можно повести благотекущую и богоподобную жизнь»?[8] Будет просто чудесно, если Митчел поведет благотекущую и богоподобную жизнь всего за семь шиллингов, ведь правда?

Тем же вечером в гольф-клубе мне встретился Руперт Диксон. Он выходил из душа и по обыкновению выглядел довольным собой.

– Прошли сейчас раунд со стариком Патерсоном, – сказал Руперт. – Он, кстати, хотел с вами поговорить. Правда, уже уехал в город.

У меня захватило дух. Оказывается, испытание началось!

– Как сыграли? – спросил я.

Руперт Диксон скривился в самодовольной ухмылке. Ухмыляющийся человек, завернутый в полотенце, к тому же с прядью мокрых волос на одном глазу – зрелище весьма отталкивающее.

– Недурно. Я вел шесть вверх за пять лунок до конца, хотя мне отчаянно не везло.

При этих словах во мне затеплился огонек надежды.

– Так вам не везло?

– Кошмарно. На третьей лунке мне удался лучший в жизни удар медяшкой – а это что-нибудь да значит – и что же? Мяч перелетел грин и потерялся в рафе.

– Ну, тут вы небось пар-то выпустили, а?

– Я? Пар?

– Вы ведь, наверное, высказали все, что думаете по этому поводу.

– Что вы. Я же не враг себе, чтобы терять голову во время игры. Что это дает? Только испортишь следующий удар.

С тяжелым сердцем я отошел прочь. Диксон вне всяких сомнений выдержал испытание как нельзя лучше. Казалось, не пройдет и нескольких дней, и я узнаю, что место казначея уже отдано Диксону, а Митчела даже и проверять не станут. Впрочем, наверное, Александр Патерсон рассудил, что это было бы не вполне честно по отношению ко второму соискателю. Вскоре Митчел Холмс позвонил мне и спросил, не могу ли я сопровождать его во время матча с Александром и оказывать моральную поддержку.

– А уж она мне понадобится, – сообщил он. – Если честно, я очень волнуюсь. Жаль, не хватило времени на основательное изучение книжки, что купила Милисент. Я понимаю, конечно, «Искусство владеть собой» – подлинный шедевр от корки до корки, и вообще не книга, а золото, но ведь у меня было-то всего несколько дней, и я не успел как следует проникнуться. Чувствую себя, словно автомобиль, залатанный на скорую руку: что-нибудь да отвалится в самый неподходящий момент. Кто знает, сумею ли я сдержаться, если утоплю мяч в озере? А внутренний голос подсказывает мне, что еще как утоплю.

Мы помолчали.

– Вы верите в вещие сны? – неожиданно спросил Митчел.

– Что?

– Вещие сны.

– А что вещие сны?

– Я спрашиваю про вещие сны, потому что сегодня мне снилось, будто я играю в финале открытого чемпионата. Я попал в раф, а там корова. И вот, эта корова как-то печально на меня взглянула и говорит: «Попробуй-ка хват Вардона вместо обычного с перехлестом». Я еще, помню, подумал: «Однако, какая странная корова», но теперь вот она у меня из головы не идет. А вдруг в этом и правда что-то есть? Не случайно же такие сны снятся.

– Неужели вы поменяете хват накануне важного матча?

– Наверное, нет. Просто я немного не в себе, иначе и не вспомнил бы про корову. Ладно, увидимся завтра в два.

День выдался ясным и солнечным, но когда я приблизился к полю, поднялся довольно коварный ветер. Александр Патерсон уже разминался на стартовой площадке. Почти сразу подошел Митчел Холмс в сопровождении Милисент.

– Начнем, пожалуй, – сказал Александр. – Я ударю первым?

– Разумеется, – кивнул Митчел.

Александр установил мяч.

В гольфе Александр Патерсон отличается осторожностью и никогда не рискует. Перед любым ударом – пусть даже и самым простым – он исполняет своеобразный ритуал: долго примеривается к мячу, делает два выверенных пробных замаха и только потом собирается бить. Подойдя к мячу, он какое-то время топчется на месте, меняя положение ног, потом замирает, подозрительно вглядывается в горизонт, будто ожидая, что тот, стоит лишь отвернуться, непременно выкинет какую-нибудь скверную шутку. Тщательно осмотрев горизонт и убедившись в его добропорядочности, Александр переводит глаза на мяч. Он еще немного переминается с ноги на ногу, затем поднимает клюшку. Три раза с величайшей аккуратностью клюшка подносится к мячу и снова поднимается. Тут Александр снова бросает резкий взгляд на горизонт, словно надеясь застигнуть его врасплох. Покончив с этим, он медленно поднимает клюшку, чтобы затем столь же медленно опустить ее так, что головка едва не касается мяча. Вот клюшка снова идет вверх и снова опускается, поднимается в третий раз и в третий же раз идет вниз. Какое-то время Александр стоит недвижим, погруженный в раздумья, словно индийский факир, созерцающий вечность. Затем он снова поднимает клюшку и снова подводит ее к мячу. Наконец, содрогнувшись всем телом, Александр медленно замахивается и бьет, отправляя мяч метров на сто пятьдесят по идеально прямой линии.

Подобная практика порой не вполне благотворно сказывается на особах с тонкой душевной организацией, а потому я с тревогой вглядывался в физиономию Митчела, которому не доводилось прежде наблюдать Александра Патерсона в игре. Несчастный юноша заметно побледнел и со страдальческим видом обернулся ко мне.

– Он что, всегда так? – прошептал Митчел.

– Всегда, – отвечал я.

– Тогда мне конец! Разве можно спокойно играть в гольф с этим цирковым акробатом?

Я лишь промолчал в ответ. Увы, это была чистая правда. Уж на что я человек уравновешенный, и то давно зарекся играть с Александром Патерсоном при всем к нему уважении, иначе мне, вероятно, пришлось бы покинуть лоно баптистской церкви.

Тут раздался голос Милисент. Девушка держала открытую книгу, в которой я узнал бессмертное творение профессора Стибритта.

– Повтори себе суждение о том, – мягко произнесла она, – что часть справедливости – сносить и что против воли проступки[9].

Митчел кивнул и твердой походкой отправился выполнять удар.

– Перед тем как сыграть, милый, – продолжала Милисент, – вспомни: «Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства»[10].

В следующую секунду мяч Митчела взмыл в воздух и, преодолев метров двести, упал на фервей. Драйв удался на славу. Митчел последовал совету Марка Аврелия до последней буквы.

Великолепный второй удар отправил мяч Митчела почти к самому флажку, и розыгрыш лунки был завершен одним из прекраснейших паттов, что мне когда-либо доводилось видеть. Когда же на следующей непростой лунке с водной преградой Митчел легко доставил мяч через озеро на грин и сыграл в пар, мне стало легче дышать. Каждому гольфисту случается пережить звездный час – казалось, сегодня пришел черед Митчела. Играл он безукоризненно. Продолжай он в том же духе, и его злосчастная раздражительность не дала бы о себе знать.

Третья лунка довольно коварна. Первым ударом игрок посылает мяч через овраг, а если не повезет, то в него. После неудачного начала остается только молиться и подбирать клюшку в надежде выбить мяч из оврага. Преодолев препятствие, можно вздохнуть спокойно. Хороший игрок тратит на эту лунку пять ударов – уверенный первый, прицельный второй, и до грина уже рукой подать.

Мяч Митчела приземлился в ста двадцати метрах за оврагом. Митчел подошел ко мне и со снисходительной улыбкой принялся наблюдать за Александром, исполняющим свой ритуал. Его благодушие было легко объяснимо. Никогда мир не кажется таким прекрасным и светлым, а причуды окружающих столь безобидными, как после отличного удара на сложной лунке.

– Никак не возьму в толк, зачем он все это делает, – покачал головой Митчел, глядя на Александра едва ли не с отеческой нежностью. – Если бы я перед каждым драйвом устраивал этакий балет, наверное, позабыл бы, зачем пришел, и отправился домой восвояси.

Александр завершил показательные выступления и положил мяч метрах в трех от края оврага.

– А он, как говорится, верен себе. Стабильность прежде всего, – прокомментировал Митчел.

Митчел спокойно выиграл лунку. Однако на следующем поле в его стойке стала заметна некоторая расхлябанность, и я забеспокоился. Чрезмерная самоуверенность в гольфе почти столь же губительна, как и неверие в свои силы.

Худшие опасения подтвердились. Митчел срезал удар. Мяч прокатился метров двадцать, попал в раф и остановился в лопухах. Митчел открыл было рот, но быстро захлопнул его. В недоумении подошел он к нам с Милисент.

– Я сдержался, – сказал он. – Но что, черт возьми, случилось?

– «Вникни в руководящее начало людей, – прочитала Милисент, – хотя бы и мудрых, – чего избегают, к чему склоняются»[11].

– Вот-вот, – отозвался я, – вы отклонили корпус.

– И что же мне теперь – идти на поиски этого дурацкого мяча?

– Не волнуйся, милый, – ответила Милисент. – Ничто так не возвышает душу, как способность надежно и точно выверить все, что выпадает в жизни[12].

– Кроме того, – напомнил я, – вы ведете в игре.

– Да, но счет скоро изменится, – парировал Митчел и как в воду глядел. Александр прошел лунку в плюс один и выиграл.

Это происшествие немного выбило Митчела из колеи. В его игре уже не чувствовалось прежней беспечности и задора. Он уступил следующую лунку, сыграл вничью шестую, отдал седьмую, затем собрался и свел к ничьей восьмую.

Девятая лунка, подобно многим другим на нашем поле, элементарно игралась бы в четыре удара, однако мяч так легко катится по грину, что иногда пар кажется несбыточной мечтой. После неудачного драйва здесь может не хватить и десятка ударов. Стартовая площадка расположена на дальнем берегу озера, за мостом, где водная преграда узка, как ручей. Первый удар приходится делать через воду, да так, чтобы не угодить в деревья и небольшой кустарник на другом берегу. Расстояние до фервея – каких-нибудь шестьдесят метров, так что преграда скорее психологического свойства, однако сколько надежд потерпело здесь крушение, и не сосчитать.

Александр справился с препятствием своим по обыкновению коротким прямым драйвом, и настал черед Митчела.

Наверное, предыдущие неудачи сказались на его настроении. Выглядел Митчел неуверенно. Он нервно взмахнул клюшкой и при этом заметно отклонил корпус. Митчел рубанул по мячу, срезал удар и угодил прямо в дерево, от которого мяч отскочил в высокую траву. Мы перебрались на другой берег по мосту, и тут влияние профессора Стибритта определенно стало ослабевать.

– Вот отчего бы им не постричь эту чертову траву? – раздраженно вопрошал Митчел, раздвигая заросли нибликом в поисках мяча.

– Должен же на поле быть раф, – осторожно высказался я.

– Что происходит, – вступила Милисент, – по справедливости происходит: исследуй тщательно – увидишь[13].

– Все это прекрасно, – без особенного энтузиазма ответил Митчел, тщательно исследуя траву. – Вот только кажется мне, что Зеленый комитет открыл этот проклятый гольф-клуб исключительно в интересах кэдди. Эти комитетчики небось радуются каждому потерянному мячу, а прибыль от продажи найденных маленькими мерзавцами мячей делят с ними пополам.

Мы с Милисент обменялись взглядами. Слезы стояли в ее глазах.

– Но, Митчел! Вспомни Наполеона!

– Наполеона?! А при чем тут Наполеон? Разве Наполеону приходилось играть драйв через первобытную чащу? Да и кто такой Наполеон, собственно говоря? Что все носятся с этим несчастным Наполеоном, будто он чего-нибудь добился? Тоже мне важная птица. Подумаешь, всего-то взял, да и получил пинка при Ватерлоо.

К нам присоединился Александр.

– Никак не найдете мяч? – спросил он Митчела. – Да уж, раф здесь не из приятных.

– Я-то не найду. А завтра какой-нибудь пучеглазый и кривоногий недоумок-кэдди с восемьюстами тридцатью девятью прыщами найдет и продаст за шесть пенсов. Хотя нет, мяч-то был новый. Этак, глядишь, и целый шиллинг отхватит. Шесть пенсов себе и шесть Зеленому комитету. Неудивительно, что эти комитетчики покупают новые автомобили быстрее, чем их успевают производить. То-то их жены щеголяют в норковых шубах и жемчужных ожерельях. Да и черт с ним! Продолжу другим мячом.

– В этом случае, – заметил Александр, – в соответствии с правилами матча проиграете лунку.

– Ладно, сдаюсь. Лунка ваша.

– Таким образом, – продолжил Александр, – счет первых девяти лунок один вверх в мою пользу. Прекрасно. Очень приятная, равная игра.

– Приятная! Знаете что? Пожалуй, эти чертовы комитетчики не оставляют кэдди ни пенса. Они небось прячутся за деревьями, пока те сбывают награбленное, а потом подкрадываются и отбирают все деньги.

Я заметил, как Александр недоуменно поднял бровь. К следующей лунке мы шли вместе.

– А Холмс-то, оказывается, горяч, – задумчиво произнес Александр. – Кто бы мог подумать. Вот так и начинаешь понимать, как мало знаешь о людях, если знаком с ними только по работе.

Я вступился за бедного юношу:

– У него золотое сердце. Но, видите ли, – надеюсь, вы простите старого друга за откровенность – мне кажется, ваш стиль игры немного действует ему на нервы.

– Стиль? И что же у меня не так со стилем игры?

– Не то чтобы не так, но человеку молодому и энергичному не всегда доставляет удовольствие наблюдать за столь неторопливым игроком, как вы. Признайтесь мне, как другу, неужели вам необходимо делать два пробных замаха перед каждым паттом?

– Скажите пожалуйста, – покачал головой Александр. – Неужели это и впрямь так его расстраивает? Боюсь, я уже не в том возрасте, чтобы менять привычки.

Ответить мне было нечего.

Десятая лунка была занята, и нам пришлось подождать несколько минут. Вдруг кто-то тронул меня за руку. Я обернулся и увидел Милисент, стоявшую рядом со мной в расстроенных чувствах.

– Митчел больше не хочет, чтобы я шла с вами, – обреченно сказала она. – Говорит, он из-за меня нервничает.

– Плохо, – покачал я головой. – Я-то надеялся, что вы на него положительно повлияете.

– Я тоже надеялась. А вот Митчел против. Говорит, мол, я мешаю ему сосредоточиться.

– Тогда вам, наверное, лучше подождать нас в клубе. А вот мне, пожалуй, придется как следует потрудиться.

Бедная девушка всхлипнула.

– Этого я и боюсь. На тринадцатой лунке растет яблоня, и я уверена, что кэдди Митчела примется есть яблоки. Страшно подумать, что скажет Митчел, если услышит хруст яблока во время удара.

– Да уж.

– Вся надежда на это, – сказала Милисент, протягивая мне книгу профессора Стибритта. – Не могли бы вы читать Митчелу отрывки из книги, если он вдруг начнет кипятиться? Мы вчера пролистали ее и подчеркнули подходящие места синим карандашом. Там на полях помечено, когда что читать.

Выполнить такую просьбу мне было не сложно. Я взял книгу и молча пожал девушке руку. Затем присоединился к Александру и Митчелу, который все продолжал чихвостить Зеленый комитет.

– Следующая лунка, – говорил он, – раньше была простой и короткой. Негде было мяч потерять. И вот однажды жена кого-то из этих деятелей сказала, что ребенку нужны новые ботинки, и они, изверги, удлинили лунку на сто пятьдесят метров. Бить теперь надо через холм, и стоит мячу отклониться хоть на четверть дюйма, как оказываешься в настоящем затерянном мире – сплошь скалы, бурелом, расщелины, а посреди этого великолепия разбросаны старые горшки и кастрюли. Это ж практически летняя резиденция Зеленого комитета. Так и кишат, так и ползают повсюду, то и дело слышны радостные вопли, что они издают, набивая мешки потерянными мячами. Что ж, на меня пусть не рассчитывают. Возьму и сыграю сегодня старым мячом, который держится на честном слове. Пусть только дотронутся до него, сразу превратится в пыль.

И все же гольф – игра непредсказуемая. Казалось бы, Митчел в таком состоянии должен был проиграть в пух и прах. Однако на десятой лунке он снова поймал свою игру. Отменный драйв позволил ему выйти на грин вторым ударом, а затем двух паттов хватило, чтобы сыграть лунку в пар. Александр потратил на лунку пять ударов, и счет в матче сравнялся.

Одиннадцатая лунка, предмет недавней критики Митчела, и впрямь довольно коварна. Срезанный драйв действительно приносит игроку серьезные неприятности. Впрочем, Митчел и Александр сыграли чисто и без труда уложились в четыре удара.

– Если так пойдет дальше, – сияя, прокомментировал свой удар Митчел, – Зеленому комитету придется прекратить разбой и искать работу.

Двенадцатая лунка – пар пять. Здесь длинный фервей, к тому же не прямой. Александр осторожно, но точно обогнул поворот фервея и закончил лунку шестым ударом. Митчел же вторым ударом отправил мяч в высокую траву рафа и вынужден был взяться за ниблик. Впрочем, ему удалось свести лунку к ничьей благодаря блестящему выходу на грин.

Тринадцатую лунку выиграл Александр. Лунка лежит в трехстах шестидесяти метрах от ти, а ловушек здесь нет никаких. Александру понадобилось три удара, чтобы добраться до грина, однако последний из них положил мяч на расстоянии всего одного патта от лунки. Митчел вышел на грин вторым ударом, но трижды ошибся с добиванием.

– Кстати, – оживился Александр, – свежий анекдот. Друг спрашивает начинающего гольфиста: «Как успехи, старина?», а тот отвечает: «Отлично! На последнем грине сделал целых три идеальных патта!»

Митчел шутку не оценил. Я с тревогой вглядывался в его лицо. Промахнулся-то он из очень удобного положения, и если бы не эта досадная ошибка, лунка была бы спасена, так что мне было чего опасаться. Взгляд Митчела по пути к четырнадцатой лунке выдавал беспокойство.

Вряд ли в нашей округе найдется более живописное местечко, чем окрестности четырнадцатой лунки. Такой вид придется по душе любому ценителю природы.

Однако если и есть недостаток у гольфа, это, пожалуй, неспособность игрока от всей души радоваться природным красотам. Там, где нормальный человек видит зеленую травку и романтические заросли кустарника, гольфист содрогается при виде этого ужасного рафа, в который чего доброго угодит его мяч. Гольфист не любит, когда в небе кружат птицы, потому что их крик мешает сосредоточиться. Если отвлечься от гольфа, мне очень нравится овраг на склоне холма. Он радует глаз. Тем не менее во время игры я не раз и не два проклинал этот самый овраг.

Итак, право первого удара снова перешло к Александру. Его драйв выглядел нарочито медлительным. Добрых полминуты водил он клюшкой над мячом. Так кошка присматривается к черепахе: то опасливо протянет к ней лапу, то резко отдернет. Наконец Александр ударил и положил мяч на одну из немногих ровных площадок на склоне холма. На этой лунке драйв должен быть особенно аккуратным. Малейшая неосторожность, и мяч заденет холм, а там и скатится в овраг.

Теперь играть приготовился Митчел. Он уже поднял клюшку, как вдруг позади раздался громкий хруст. Я быстро обернулся на звук. Кэдди Митчела с отсутствующим видом вгрызался в огромное яблоко. Не успел я прошептать молитву, как драйвер опустился, и мяч, безобразно отклонившись, ударился о холм и отскочил в овраг.

Стало тихо – так тихо, будто замер весь мир. Митчел выпустил клюшку из рук и обернулся. На него было страшно смотреть.

– Митчел! – воскликнул я. – Друг мой! Опомнитесь! Не горячитесь!

– Нет? Не горячиться? А какой в этом смысл, когда все вокруг только и делают, что уплетают яблоки у меня за спиной? Что тут вообще происходит – игра в гольф или увеселительная прогулка для мальчиков из бедных семей? Яблоки! Давай, дружок, скушай еще одно! А то и два. Приятного аппетита. Обо мне не беспокойся. Лопай на здоровье. А может, пообедаешь? Ты ведь наверняка не наелся за завтраком и теперь не прочь заморить червячка, да? Погоди минутку, я сбегаю в бар и принесу тебе бутерброд и бутылку лимонада. Располагайся поудобнее, малыш! Присаживайся. Желаю приятно провести время.

Я лихорадочно листал книгу профессора Стибритта, но подходящая пометка синим карандашом никак не попадалась. Пришлось положиться на удачу.

– Митчел, – позвал я, – послушайте. «Сколько досуга выгадывает тот, кто смотрит не на то, что сказал, сделал или подумал ближний, а единственно на то, что сам же делает, чтобы оно было справедливо и праведно»[14].

– Ну и что же я сделал сам? Я отправил мяч на самое дно треклятого оврага и потрачу не меньше дюжины ударов, чтобы выбраться. Это, что ли, справедливо и праведно? Дайте-ка мне эту книгу.

Он выхватил томик у меня из рук, поглядел на него со смесью любопытства и ненависти, аккуратно положил на землю и несколько раз подпрыгнул на нем. Затем ударил книгу драйвером. Наконец, будто решив, что время полумер прошло, Митчел с разбегу зафутболил злосчастный фолиант в заросли травы.

Он обернулся к Александру, который молча наблюдал за происходящим.

– С меня хватит, – бросил он. – Сдаюсь. Прощайте. Пойду к заливу.

– Хотите искупаться?

– Нет, утопиться.

Легкая улыбка тронула обычно суровое лицо Александра Патерсона. Он дружески похлопал Митчела по плечу.

– Не стоит, друг мой. Надеюсь, вы еще послужите нашей компании в качестве казначея.

Митчел пошатнулся и ухватил меня за руку, чтобы не упасть. Все замерло. Лишь монотонное жужжание пчел, шелест листвы поодаль да чавканье кэдди нарушали тишину.

– Что?! – вскричал Митчел.

– Как вы, наверное, слышали, место казначея вскоре освободится. Оно ваше, если не возражаете.

– То есть… это значит… вы это мне предлагаете, что ли?

– Вы прекрасно меня поняли.

Митчел поперхнулся. Поперхнулся и кэдди. Порой душевные переживания и физические неудобства находят одинаковое выражение.

– Я отлучусь ненадолго, ладно? – прохрипел Митчел. – Надо повидать кое-кого.

Вскоре он скрылся из виду за деревьями. Я обернулся к Александру.

– Помилуйте, я очень рад, конечно, но как же испытание?

Старина Патерсон снова улыбнулся.

– Испытание, – отвечал он, – завершилось совершенно удовлетворительно. Пожалуй, обстоятельства вынудили меня несколько изменить первоначальные правила, однако все прошло как нельзя лучше. Сегодняшний матч дал мне много пищи для размышлений, и, тщательно все обдумав, я пришел к выводу, что «Красильням и химчисткам Патерсона» нужен казначей, которого я могу обыграть в гольф. Лучшего кандидата, чем Митчел Холмс, не найти. Подумать только, – в глазах Александра загорелся восторженный огонек, – я могу сделать с этим мальчиком что захочу, как бы хорошо он ни играл, – стоит лишь немного подержать его в напряжении. Два-три лишних тренировочных свинга, и он уже теряет голову. Вот такой человек мне и нужен на ответственную должность в компании.