Это и безбожно и бесчеловечно.
      Нужно же как-то и когда-то выяснить, есть ли судьба. А если судьбы нет и ее придумывают, чтобы оправдать то, что не может быть оправдано, значит, нет и того, кто пишет судьбы? Впрочем, что об этом рассуждать, когда и без того так много невыясненного. А с кем выяснять? Не все можно спросить у тети Кати. Да и не на все способна она ответить.
      Екатерина Матвеевна все свободное время шила. Заказчики были из больших господ. Зашеинская работа, ее ручной шов ценились хорошим рублем.
      Ежегодно, раза два, а то и три, Екатерина Матвеевна уезжала. То в Саратовскую пустынь на богомолье, то в Белогорский монастырь под Кунгуром. А то просто так - в города посмотреть новые фасоны платьев. Иногда брала с собой Маврика.
      Маврику очень хотелось в поездках встретить Ивана Макаровича, и однажды ему показалось, что он видел его в меблированных комнатах, где они жили в Сарапуле.
      Однако тетя Катя сказала, что Маврик ошибается, что виной этому шоколадное мороженое, потому что всякий шоколад, в том числе в мороженом виде, возбуждает воображение. Успокаивая племянника, Екатерина Матвеевна говорила, что Иван Макарович Бархатов жив, здоров и чувствует себя очень хорошо. А как и откуда она знает об этом - просила не любопытничать.
      Это очень странно. У нее от Маврика завелись секреты. Она, кажется, недоговаривает что-то при нем о боге. Но разве можно провести Маврикия? Он стал замечать, что у тети Кати портятся отношения с богом, хотя она и ездит по монастырям.
      Скорей бы уж вырасти Маврику и узнать все, а то живешь неизвестно кем. И не маленький и не большой. Кругом идут такие серьезные разговоры! Все рассуждают, размышляют, а ты ничего не можешь понять. Взять того же доктора Комарова... Он при всех говорит, что тишина, мир и покой сохраняются только в таких городках, как Мильва, в большом свете давно уже пахнет порохом. Комаров предсказывает неминуемую войну.
      Вот и сейчас, в кругу своих друзей и знакомых, Николай Никодимович Комаров говорит о войне. Все слушают его, и никто не верит в войну.
      В войну не верят никогда, во всяком случае до того, пока она не начнется.
      IV
      Весна благополучного в первой своей половине тысяча девятьсот четырнадцатого года, отблагоухав черемухой, зацветала сиренью. На заводе множество заказов. Берут на простые работы из деревень. Санчик Денисов дождался своего. Отслужил положенный срок Павел Кулемин. Не верилось Женечке Денисовой, что вернулся ее жених.
      - Не дай мне сойти с ума! Ты ли это? - При отце, при матери, при чужих людях обнимает своего Павлика верная невеста.
      А он, истомившийся, изревновавшийся, ждет не дождется дня свадьбы. И этот день пришел. Людно было в церкви. Самые разные люди сбежались смотреть, как венчается красавица бесприданница, не улыбнувшаяся все эти годы и майскому дню и веселым сватам, шутками да песнями убеждавшим ее сменить серого солдата на удачливого сокола с домком, с коровкой, с лошадью, с телячьим покладистым характером, хоть веревки из него вей, хоть масло пахтай...
      Весело гуляли на свадьбе Жени Денисовой и Павла Кулемина два друга, два шафера с белыми лентами, Санчик и Маврик, Звончей всех кричали они "горько, горько".
      Счастья желают гости молодой чете, новой рабочей семье.
      - А я, - с гордостью сообщает Санчик своим друзьям, - теперь я тоже буду спать на кровати, а не на полу. Павлик берет меня жить к себе. И работать я перейду к нему в цех. Там будь здоров сколько платят!
      У всех, кажется, успешно идут дела. И все потому, что завод дымит на полную силу всеми трубами.
      Бойко торгуют магазины. Чураков похваляется еще не купленным автомобилем. В Мильве ни у кого не было автомобиля. Куропаткин еле успевает считать наличные.
      На складе "Пиво и воды" тоже дела идут хорошо. Сбылись сны Любови Матвеевны Непреловой. И дохи и шубы. И дрожки и ружья. И гости и в гости нет свободного вечера. Герасим Петрович на "ты" с самим приставом, и чиновники из казначейства, из управления завода для него никакие не господа, а просто так - для препровождения времени. От них ничего не надо Герасиму Петровичу, а им водить знакомство с таким хлебосольным доверенным фирмы лестно и небесполезно. У кого званые ужины, где можно побаловаться первосортным пивком и сочными пирогами, не затрудняя себя ответными угощениями непьющего хозяина? Где возможно такое? Только у Герасима Петровича Непрелова.
      Слухи ходят, что доверенный фирмы "Пиво и воды" не прочь сам завести свое дело и будто бы уже рубятся бревна для дома и помещений молочной фермы "Бр. Непреловы".
      - Нет, нет, - уверяет Герасим Петрович, - разговоров больше, чем бревен. Мне еще служить да копить, копить да служить...
      Это верно только отчасти. У Герасима Петровича уже есть кое-что. Хозяин фирмы Болдырев награждает Герасима Петровича особо за его безупречную честность. Хозяева куда лучше полиции умеют проверять пользующихся их доверием.
      Дочка Ириночка уже отлично разговаривает и радует Герасима Петровича. Жаль только, что, кроме нее, не родился мальчик, из которого можно было бы воспитать человека с твердым характером и, конечно, с красивым почерком. Из Маврикия никогда и ничего путного не получится. Лодырь, фантазер и петрушка. Хорошо, если он станет хотя бы таким балаганщиком, как Всесвятский. Но для этого нужно иметь хотя бы его рост. А пасынок, ко всему прочему, и недоросток. Кем станет он, что из него получится, невозможно и предположить, но заранее можно сказать - ничего хорошего. И в этом Герасим Петрович не будет чувствовать себя виноватым. Ему не дали приложить рук к пасынку. Но если бы он и приложил их, все равно бы в этом случае изменилось немногое. Сказывается кровь. Толлинская кровь. Братья Владимир и Андрей Толлины, еще до рождения Маврика, путались в каких-то цареотступнических кружках. И если бы не их ранняя смерть, то, может быть, Маврик был бы сыном и племянником арестантов.
      Что же можно сделать с пасынком, если в нем кровь отца? Как влить в его жилы свою непреловскую спокойную, терпеливую, сильную кровь?
      Герасим Петрович по-своему был прав, и можно ли строго судить его за то, что Маврик чужд ему всем своим существом, начиная с внешности, напоминавшей первого мужа его жены. Правда, он обещал ей, себе, умирающей бабушке Маврика и, наконец, богу любить пасынка. И он старался, но не мог.
      Раздумывая о Маврике, Герасим Петрович каждый раз приходил к одному и тому же заключению - пусть растет, как растет...
      V
      Маврик собирается в Омутиху, чтобы покончить с малокровием, хотя у него и нет никакого малокровия, но так говорит доктор Комаров. Он у всех находит что-нибудь, чтобы заманить в свою пустующую Комаровку, построенную в четырех верстах от Мильвы. Где пьют кумыс и привозные воды.
      Тетя Катя нынче решила съездить в Елабугу. Там живет ее знакомая по школе кройки и шитья. Она вышла замуж за немолодого, но обеспеченного человека и теперь каждый год приглашает Екатерину Матвеевну побывать в Елабуге, поговорить о жизни. Екатерина Матвеевна, отказываясь в прежние годы от приглашения поехать к Ложечкиным, нынче собиралась туда с удовольствием. Наверно, наскучалась за зиму. А Елабуга - это люди, пароход, Кама. Маврик тоже поехал бы с теткой, да тянет Омутиха, тихомировская мельница. И...
      И многое другое, что, может быть, не следует называть пока и про себя.
      Илья с Фаней, может быть, уедут на лето к тетке в Варшаву. С Санчиком приходится встречаться реже. Он весь день на заводе. Новые друзья тоже кто куда. Омутиха - это все-таки не худшее, что можно придумать, хотя там теперь и нет Викторина Тихомирова, а только Владик. Викторин учится в корпусе. Он кадет. Он станет морским офицером.
      У Маврика в табеле одна пятерка. Две четверки. Остальные тройки. Что делать! Не может же он всю жизнь держать себя в руках. Хорошо, что нет двоек.
      Теперь нужно надеяться только на себя.
      Мать не была обрадована табелем, а отец тем более, хотя и ничего не сказал о тройках, и, лишь слегка улыбнувшись, посоветовал Маврику:
      - Я думаю, Андреич, нужно ехать завтра же с утра в Омутиху.
      Маврик мотнул головой. Ему хотелось уехать как можно скорее. Он мог бы и сегодня.
      Утром кучер запряг лошадь. Не Воронка, конечно. А смирного Карька, на котором любила ездить мать. Маврику впервые доверялась лошадь. Хоть как-то все-таки был замечен его переход в третий класс гимназии.
      - Не гони, - предупредил Герасим Петрович. - Поезжай не трактом, а лесной дорогой. Не трясет, и лошади мягче бежать.
      - Я знаю.
      - Не вздумай распрягать лошадь сам, - предупредила Любовь Матвеевна.
      - Не беспокойся, Люба, - сказал Герасим Петрович. - Андреичу нужно подрасти, чтобы снять хомут. Распряжет Федор.
      Любовь Матвеевна ничего не сказала на это. Она молча страдала за своего сына. Ей так хотелось, чтобы Маврик укреплял ее семью, а Маврик не мог этого делать, хотя и всячески старался. Наоборот, он как бы разрушал семью, вносил в нее разлад даже своим присутствием. И Любовь Матвеевна, любя своего сына, старалась при его отчиме быть холоднее и строже.
      Надо понять и Любовь Матвеевну. Не может же она винить мужа за то, что Маврик прямая противоположность отчиму и отчим не может за это любить пасынка. Поэтому он, наверно и не желая, роняет усмешечки или хоть чем-нибудь да кольнет пасынка. То невысоким ростом. То называя его "Андреич", подчеркивая этим, что он не Герасимович. В Омутихе его тоже станут называть "Андреич". Ну и пусть. Не всегда же так будет.
      - Да не растеряй подарки, - наказывает Герасим Петрович. - Отдашь тючок бабушке. Не задень колесом о ворота, когда будешь выезжать. В субботу пусть ждут.
      Маврик не задел колесом о столб ворот и не задел бы. Он не погонит лошадь, если б его и не предупреждали. Он любит и жалеет лошадей. И лошади любят его. Карько наклонит голову, подставит шею, и Маврик, не приподымаясь на цыпочки, легко снимет с него хомут и легко разнуздает его. У Маврика достаточно силы, чтобы затянуть супонь самого тугого хомута. Об этом не знают. И пусть. Маврик ничего не будет делать напоказ. Всеволод Владимирович учил его презирать хвастливость. И если он еще не научился окончательно презирать ее, то все же стремится к этому.
      Легко бежит Карько по мягкой пыльной дороге через покосы. Нужно же полюбоваться, посмотреть, не произошло ли что за зиму в этом знакомом лесу. Все-таки нет для Маврика лучше примильвенских хвойных лесов. Они темны, зато молчаливы. Не то что болтливый лиственный лес.
      И если на свете где-то водятся лешие и ведьмы, то только в лиственных колдовских лесах. В сосновых, еловых, пихтовых и, уж конечно, в кедровых нечего делать нечисти. Гадюка или жаба и те не найдут приют в хвойном лесу. А ветер и в бурю не ревет здесь на все голоса, а гудит ровным шумом. Ш-ш-ш - шумит милый мильвенский, пахнущий смолой, грибами, сухой здоровостью, а не гнилой мокростью лес.
      Если он, Маврикий Толлин, когда-нибудь научится сочинять стихотворения, то лучшие и самые длинные будут про лес. Он и сейчас пробует:
      Мой милый, милый хвойный лес.
      Тебя я вижу снова...
      Но дальше-то что?.. Нужна же рифма к слову "лес", а он ничего не может придумать, кроме "влез". Это хорошая рифма... Но как ею воспользоваться? Не скажешь же "В тебя я снова влез"... Как только мог Александр Сергеевич Пушкин написать столько стихов и все в рифму?
      - Но-но, Карий... Не подслушивай, может быть, в самом деле я "трещотка", "выскочка", "петрушка", "балбес"...
      Маврик вспоминает все прозвища, которые ему давались, и наконец кричит:
      Мой милый, добрый хвойный лес!
      В меня давно, с рожденья влез
      Один престра-престрашный бес,
      И я, "петрушка" и "балбес",
      Люблю тебя, мой хвойный лес!
      VI
      В деревне Омутихе двадцать один дом и одна улица. Дома крыты соломой и только два или три тесом. Все омутихинцы ходят в лаптях. И только те, что посправнее, по праздникам надевают сапоги.
      Непреловы, судя по всему, относились к справным. Изба у них под тесовой крышей. Три лошади. Три коровы. Десятка полтора овец. Свиньи. Куры. Две пасеки. На одной держат пчел, а другая - просто лес. И не маленький. Заблудиться нельзя, но не просвечивает с одного края на другой. А ходят в лаптях. Старший брат Герасима Петровича Федор говорит про лапти:
      - А в них привычнее и сподручнее.
      Может быть, скупы? Да нет. Не более, чем другие.
      Пашут деревянной сохой с железным лемехом. Мильва рядом. И Мильва делает хорошие недорогие плуги. Немногим дороже сохи. Суждение то же:
      - Сохой-то сподручнее и привычнее.
      Жена Федора Петровича ткет холсты, прядет нитки. Это требует много труда. И покупная ткань обходится дешевле. И это знают все. Но снова те же слова:
      - Свой-то холст привычнее и сподручнее.
      И все ходят в своем сподручном холсте, в домотканой портянине.
      Дед, бабка, старший сын с женой, трое взрослых детей живут в одной комнате избы. Она же и кухня, и столовая, и спальня, а иногда и помещение для телят и ягнят.
      Почему бы не пристроить еще хотя бы одну комнату? Лес рядом. Летом после сева и до покоса выдается свободное время. Свободного времени достаточно зимой. Что же мешает? У Федора Петровича сильные руки. Наконец, в своей деревне есть свои дешевые плотники.
      Н-нет! Деды так жили, и мы проживем.
      Может быть, им мешает жить лучше недостаток знаний, как говорит Всеволод Владимирович? Может быть, они не знают, как можно жить лучше? Но ведь Федор Петрович грамотен. Он бывает очень часто в Мильве и знает, что при двойных рамах теплее и меньше идет дров. Он видит, что на отдельных тарелках есть приятнее, чем, мешая друг другу, хлебать из общей чашки. Маврикова мать подарила его жене множество разных тарелок. Но их расставили на длинной полке, тянущейся вдоль стены, "для погляду". И только Маврику подают особую тарелку, и он, конечно, не ест из нее. Зачем же позволять выделять себя?!
      От тараканов есть много средств, но тараканов полно. И если какой-то из них попал в щи, его преспокойно вынимают ложкой и выплескивают, продолжая есть щи с тем же аппетитом. Маврик не брезглив, но все же... Он никогда не будет относиться с уважением к тому, что его отчим называет "простотой деревенской жизни". Какая же это простота? Не мыть руки перед едой - простота? Равнодушно смотреть на ползущую по рубахе вошь простота, и утверждать, что вошь тоже нужна, потому что она из человека дурную кровь пьет... Это простота?
      Извините, это не простота, а что-то другое. А что, Маврик не знает и сам. Но знает, что он не может и не будет уважать за это жизнь в непреловской избе.
      Однако же в Омутихе много прелестей. Рожь. Лес. Речки. Рыба. Но и тут можно бы многое изменить. Через непреловский огород течет прелестная речонка. Балагурка, приток Омутихи. Кто мешает перегородить ее хотя бы самой простенькой плотиной, выкопать совсем небольшой прудик и пустить икряных карасей, линей? Ведь это же верная даровая рыба. Этого нет и не будет.
      Кто мешает по опушкам пасек насадить смородиновых кустов, садовой малины, ежевики?.. Ведь никто же из деревенских ребят не будет рвать ягоды, как не рвут чужого гороха, растущего в поле. Этого тоже нет и не будет.
      А вот прошлогоднюю дряблую редьку будут есть, чтобы она не пропадала, как и заплесневевшие грузди, совсем не думая, что попусту преющий навоз может дать ранние овощи. И без стекла. Не устраивая парников, как это делают в Мильве, а просто паровые гряды с глубокими лунками, куда не забираются утренние весенние заморозки, которые не пускает горячо преющий навоз под грядой.
      Маврик помогал Краснобаевым делать такую гряду, а у Федора Петровича столько навозного богатства, но огурцы еще и не думали цвести. А как скажешь об этом бабушке Ирине или дяде Федору? Ведь нельзя же быть умнее их в двенадцать лет. А он умнее. Не во всем, а в том, что знает, что видел, что испробовал сам.
      VII
      Дядя Федор предложил Маврику лошадь и сам затянул подпруги седла. Маврик с плетня влез на смирного коня, оперся носками ног на укороченные стремена и отправился на мельницу.
      Кавалериста встретили не без добродушной иронии:
      - Не взмылил ли ты своего Буцефала?
      - Да что вы, Варвара Николаевна, я рысью-то еще не умею ездить. Да у него, кажется, и нет рыси.
      Как и ожидал Маврик, он встретил Фаню Киршбаум, теперь поражающую своей красотой, и разборчивую Варвару Николаевну. В девушке было прекрасно все. Какой-то необыкновенно мягкий смугловатый цвет лица, длинные косы, завивающиеся в жгут, тонкий нос, ослепительно сверкающие маленькие белые зубы и большие глаза. На нее нельзя смотреть долго, как на яркий свет. На яркий, но холодный. Другое дело Лера. В ней все живет и дышит лесом, полем, речкой, ландышами, утром, сказкой... Наверно, не случайно Варвара Николаевна на самом видном месте в своей комнате повесила картину в тонкой рамке, где красовалась девушка с распущенными волосами, похожая на Леру, а под картиной надпись - "Лесная сказка".
      Да, она лесная сказка... А Манечка Камышина и Сима Пряничникова просто так - никто, пряничные гимназистки, посыпанные сахарным песком с ванилью.
      Конечно, здесь же Шумилин Геня. Пятиклассник. Удивительный художник. Он даже мелом может так нарисовать, что жаль стирать рисунок с классной доски. Теперь он рисует Фаню. Во весь рост. Картина будет два аршина высотой и шириною чуть не полтора. Наверно, Фаня на картине получится еще прекраснее. Уж он-то постарается пририсовать и то, чего в ней нет да и не будет.
      Влюблен. Ну что ж, пора. Ему пятнадцать лет. Еще не полные. Но месяц можно не считать.
      Явился и Мерцаев Игорь. Его прозвали в Мильве "строганы голяшки, тесаны носки". Потому что он не как все, а в крагах. Игорь говорит, что краги необходимы для езды на велосипеде. Врет. Он просто хочет выделяться. Скажите, зачем ему часы с подцепком, на котором двадцать три брелока? Хватило бы одного. Пусть двух. Нет, ему нужно, чтобы все разглядывали их, а он рассказывал. Это итальянская монетка. А это маленький Будда с секретной крышкой. Сюда кладется яд.
      И все:
      - Зачем? Зачем кладется яд? Ну, Игорь...
      А он:
      - Ну право, стоит ли мне объяснять, зачем бывает нужен людям яд?
      И так минут на двадцать пять, пока не переберутся все брелоки. А если этого не хватит, то у него окажется что-нибудь другое. Кольцо из цепи Фридриха Барбароссы. Платок Шаляпина. Перо из шляпы Виардо, цена которому сто двадцать пять рублей. Игорь ему никто.
      Другое дело Воля...
      Воля Пламенев... Высокий... Меднолицый. Стройный. Сильный. Он самый старший. Ему шестнадцать лет. Отличный голос. Он поет:
      Фонтан любви, фонтан живой,
      Принес я в дар тебе две розы.
      Лера аккомпанирует ему. Опускает глаза. Щеки ее горят. Она волнуется. Неужели боится ошибиться и перепутать клавиши? Нет, тут что-то другое. А что?
      Ее глаза сияют, когда она разговаривает с Пламеневым. Сияют так же, как тогда, на Ходовой улице, под господской рябиной, при встрече с Мавриком. Неужели она его... Нет, этого не может быть.
      Лера, заметив, что Маврик пристально смотрит на нее, говорит ему:
      - А тебя сегодня ждет сюрприз.
      - Скоро?
      - Минуты через три. Сюрприз сейчас приводит себя в порядок.
      Но не проходит и минуты, вбегает Ильюша.
      - Так это ты сюрприз?
      - Нет, Мавр, я не сюрприз. Я только лишь гонец сюрприза. Внимание, внимание... Раз, два, три... Откройтесь, двери!
      Двери, выходящие на террасу, открываются. Появляется в морской форме кадет Викторин Тихомиров. Он ослепительно великолепен.
      Мгновение - все замерли. Еще мгновение - и крики, шум, объятия. Все оживлены. Какая неожиданная встреча! Какой сюрприз! Маша Камышина на правах самой близкой подруги Леры, знавшая Викторина совсем маленьким, обнимает его и целует. Маврику удается пожать всего лишь мизинец Викторина. Он в этом доме всегда оказывается в смешном положении.
      Освободившись от объятий друзей, Викторин подходит к Фанечке Киршбаум. Кажется, в этом нет ничего особенного. Фаня давняя подруга Леры. Фаня часто бывала у Тихомировых, и ее никто не выделял. Однако же сегодня она и Викторин встречаются будто впервые. Взаимно восхищаясь, робеют один перед другим.
      - Здравствуйте, Фаня, - говорит Викторин, а в словах слышится признание...
      - Здравствуйте, Викторин, - отвечает Фаня, и в этих словах все слышат: "И вы мне очень нравитесь".
      - Все ясно, Мавр, - шепнул Ильюша своему другу. - Все они хотят выглядеть на пять лет вперед. Фанька тоже изображает из себя княжну Мери. А мы пойдем на пруд.
      Маврик отказался. Он не собирается опережать время, но и не хочет поступиться тем, что Лера разбудила в нем так рано. Зачем ей это было нужно? Может быть, ей хотелось маленького пажа? Так он не паж и не маленький, хотя и невысокий... Ему почти тринадцать лет. Им прочитан весь Лермонтов. Весь Пушкин. "Евгения Онегина" он перечитывал уже три раза. И кажется, нечто похожее происходит здесь, на мельнице. Он сегодня слышал, как она сказала:
      - Воля, вас я ждала все утро...
      - Лерочка, а я не спал всю ночь...
      Чего же больше? Что же еще он должен узнавать? Оставаться здесь? Нет, ни за что на свете. Ах, Лера, как ты несправедлива! И Маврик решил вернуться в Омутиху:
      - Мне очень ненадолго дядя Федор разрешил взять лошадь. Потому что он на ней сегодня собирается пахать пары.
      - В воскресенье? - спросила, понимающе улыбаясь, Лера.
      - Мне нужно ехать. Всего хорошего, - раскланялся Маврик и пошел к лошади.
      Он ее повел в поводу. Догадливый Воля понял, что Маврик не сможет сесть на лошадь без помощи и стесняется попросить, чтобы его подсадили, подбежал к нему и крикнул:
      - Барклай, я тебя подсажу!
      Маврик не успел отказаться от этой обидной услуги, как оказался в седле.
      Этого оскорбления при Лере он никогда не простит Пламеневу.
      И чтобы хоть как-то оправдаться, Маврик спешился будто бы затем, чтобы подтянуть подпругу. А потом, не зная как, он вставил ногу в стремя, не зная почему, его нога вдруг сделалась длинней. Вскарабкавшись в седло, не оглянувшись, он дернул поводьями. Лошадь побежала рысью, и он усидел в седле.
      О, мы еще с тобой поспорим, удачливый соперник!..
      ВТОРАЯ ГЛАВА
      I
      Деревня, где скучал Маврикий,
      Была медвежьим уголком,
      По праздникам хмельные крики,
      По будням - каша с молоком.
      Этими строками начинался роман в стихах, еще не получивший названия. Его автор, уединившись на дальней пасеке, не был уверен, что главный герой романа будет называться Маврикием. Он придумает другое имя, но пока оно не находится. В святцах есть близкое имя Кантидий, но оно слишком неизвестно. Ничего, найдется, когда напишется все, а теперь с черновых листков нужно переписать в тетрадь те строки, которые уже сочинились. И Маврикий переписывал:
      Мой дядя самых честных правил:
      Своим хозяйством строго правил,
      Гречиху сеял, лен и рожь,
      Не брал чужого, но - не трожь
      Его мочальное богатство...
      Он почитал за святотатство
      Есть свежий хлеб, коль черствый есть.
      За что хвала ему и честь.
      Переписав, а затем перечитав эти строки, сочинитель радовался, что у него уже начало получаться не хуже, а местами лучше, чем у Александра Сергеевича, которого он полюбил во втором классе гимназии окончательно и на всю жизнь.
      Теперь нужно найти в ворохе бумаг листок о ферме "мон-пер". Вот он:
      А брат его, от вас не скрою,
      Совсем был на другую стать.
      Хотел он ферму здесь построить
      И фермером молочным стать.
      Но, боже мой, какая скука
      Сидеть на ферме день и ночь,
      Картошку есть с зеленым луком,
      Не быть в "Прогрессе" и не мочь
      Ее увидеть хоть глазком,
      Убечь отсюда хоть ползком,
      Хоть тараканом, хоть ужом.
      Ужо тебе "мон-пер". Ужо!
      Здорово! И главное, французские слова тоже есть. Без них какой же роман в стихах! Не зря у него нынче четверка по французскому языку. Теперь нужно дописать что-то еще о полях, о лесах, о том, как герой романа, взмылив коня, появляется на мельнице, которая может быть и не мельницей, а старинным замком. А потом сразу переходить к этому листку:
      На скакуне он прискакал
      И там Огнева увидал.
      Он пел романсы, танцевал,
      Своим хвалился длинным ростом.
      И восхищал легко и просто
      Дворянку столбовую Веру,
      Которая совсем не в меру
      Влюблялась чуть не каждый день,
      Забыв о верности, о долге,
      И вызывала кривотолки
      Среди окрестных деревень.
      Маврикий опять перечитывает переписанные строки. Ему не верится, что это он сам мог написать такие стихи, которые заставляют даже его утирать слезы, а уж она-то поймет и оценит, как жестоко было с ее стороны обращать внимание только на рост и на голос. А что рост? Какую роль он играет? Пушкин тоже был маленького роста.
      Дальше, дальше... Его, наверно, ждут уже к обеду. Пусть ждут. Ему не до похлебок. В нем горит огонь возмездия. Он ему бросает вызов.
      Не торопись рука. Не искривляйтесь строки. Разве ты забыл, что служенье муз не терпит суеты?
      Пишитесь же ровнее строки:
      Перчаткой новой шерстяною
      Был сделан вызов. Трус молчит,
      И за плотиной водяною
      Боится он скрестить мечи...
      Но секундант, моряк бывалый,
      Стыдит Огнева, Иля тоже,
      Такой хороший, славный малый,
      Назвал его... какой-то рожей...
      Огнев трясется и немеет.
      Боится схватки, но не смеет
      Признаться в трусости при Вере,
      И он, в себя совсем не веря,
      Кляня злосчастную судьбину,
      Поплелся тихо за плотину.
      В первом замысле своего романа Маврикий Толлин на поединке за мельницей хотел убить Огнева, но потом передумал. Униженный и обиженный Пламеневым, выплакав из-за него столько горьких слез первой мальчишечьей ревности, он все же не мог так жестоко поступить с ним. Его сердце не могло выработать так много зла, а нравственность - допустить лишение жизни одним человеком другого человека, хотя бы и на бумаге. Да и кроме этого, если дуэль будет со смертельным исходом, то нужно дописывать очень много строк. Должна же появиться полиция. Затем суд. Затем пермская тюрьма.
      И героем получится не он, а Огнев. Не лучше ли, показав свое превосходство, сжалиться над ним, затем наказать его изгнанием?
      Так и было сделано:
      За мельницей мечи скрестились,
      Маврикий выбил меч Огнева,
      И тот сдался ему на милость:
      - Прости! Позволь сказать два слова...
      Мне не помог мой длинный рост...
      Маврикий страшен был, но прост.
      И он сказал: - Несчастный, встаньте!
      Я объясню вам откровенно.
      От Веры навсегда отстаньте
      И уезжайте непременно
      Куда угодно, мал ли свет,
      А к ней тебе дороги нет.
      Бежал Огнев быстрее лани,
      Мелькали только его длани.
      И далее - прямое объяснение в своих чувствах, заполняющих всю его душу, всего его:
      О Вера-Лера, я люблю!
      Твой взор невиданый ловлю.
      И ночь не в ночь, и день не в день,
      Брожу, как сумрачная тень.
      Пусть я иссохну, как скелет,
      В мои почти тринадцать лет.
      Рыдания душат Маврика, слезы заливают последние строки романа в стихах. И пусть. Даже лучше. Все равно он не будет больше переписывать. Завтра его двоюродный брат Тиша Непрелов отнесет ей эти листы, и она, потрясенная, придет и скажет, как тогда:
      - Я уважаю вас, Толлин. Вас нельзя не уважать.
      Только этого и хочет он. Даже, может быть, меньше. А то что же получается? Отец и дядя Федор, да и все Непреловы относятся к нему с усмешечкой. Мать тоже любит его как какого-то неполноценного. Викторин в своей морской форме вообще ко всем сухопутным относится свысока, и Маврик при нем как один из свиты. Санчик хотя и моложе Маврика на год, но завод сделал его старше чуть ли не на два года. Они не поссорились, а отдалились. Илья тоже находит, что Маврик ведет себя неправильно, а он правильно.
      Родиться бы ему лучше в обыкновенной кулеминской семье, и работать бы на заводе, и не знать бы Викторина, Леры и вообще... И вообще, эта милая, хорошая гимназия ведет его куда-то не туда.
      II
      Варвара Николаевна Тихомирова пришла в Омутиху, чтобы поговорить с матерью Маврика. И, встретившись, она сказала:
      - У впечатлительных и одаренных мальчиков иногда бывает ранняя влюбчивость. Она проходит, как и всякое возрастное заболевание, и проходит тем скорее, чем заботливее и внимательнее лечат ее.
      Затем она рассказала очень мягко, с доброй улыбкой о том, как Маврик воспылал нежными чувствами к ее внучке, и умолчала о романе в стихах, боясь навлечь гнев вспыльчивой матери.
      - Я и сама замечаю, что мой сын сам не свой. Бродит по лесам, прячется от людей. Бормочет во сне. Исхудал. Провалились щеки. Неужели он... Но ему не исполнилось и тринадцати. Тринадцать будет в октябре.
      На это рассудительная Варвара Николаевна сказала наставительно:
      - Природа, нередко бывая торопливой, опережает возраст. В этом я не вижу ничего опасного. Мальчику нужно помочь. Хорошо, если б он съездил куда-нибудь. Отвлекся. Ему нужны новые впечатления. А потом уроки... школьные мастерские, и он вернется в свою колею.
      У Любови Матвеевны ум был быстрый. Она, еще не распростившись с генеральшей, решила, что Маврикий поедет в Елабугу и вернется оттуда с теткой.
      Вечером она, приласкав сына, сказала ему:
      - А не поехать ли тебе в Елабугу за теткой?
      - Одному? - спросил Маврик.
      - Ты же перешел в третий класс. Неужели тебе в провожатые нужна какая-нибудь Панфиловна, - вспомнила она старуху, которую нанимали для него в Перми.
      - А когда?
      - Да хотя бы завтра. Твоя тетка так будет рада!
      Любовь Матвеевна иногда ревновала сына к сестре. Она знала, что Маврик свою тетю Катю любит больше матери. Но она также знала, что, выйдя второй раз замуж, она приблизила Маврика к тетке.
      Вот и сейчас, видя, как обрадовался он, Любовь Матвеевна, глубоко вздохнув, прижала к своей груди сына и, целуя его кудри, искала слова успокоения. Они нашлись. И она поняла, что бог, или судьба, или еще какая-то сила вознаграждает Маврикия любовью тетки за отнятое у него.