Это начало осени. Ветер с деревьев рвет листья. Они еще не желтые, но все равно ветер срывает их. Правда, и ветер нужен. Нужен для змейков. Маврик с Санчиком запускают змейки, которые научились делать сами. Змейки взлетают очень высоко. Очень интересно пускать к ним по нитке телеграммы. Они в одну минуту долетают до змейков. Но разве пускание змейков можно сравнить с купанием? С беганием босиком? С жарой? На пруду злые волны. Ни одной лодки. Только буксир "Ермак" таскает туда и сюда дровяные баржи. Рыба, наверно, и та попряталась на дно.
      Правда, и осенью тоже бывает кое-что интересное. На Соборной площади строят тесовые лавки арбузники. Сколько угодно бобов и репы. Подешевели яблоки. На огурцы уже никто не смотрит. Их солят, и все. Но без пальтишка не выйдешь. А у Санчика не было пальто. Только шуба. В шубе еще ходить рано. Пришлось отдать ему старый дедушкин пиджак, чтобы сшили пальтишко. Шили долго, но получилось настоящее пермское пальто с хлястиком и на клетчатой подкладке. Бабушка Митяиха выпросила ее в какой-то лавке.
      Плохое время года осень. Ее никогда не полюбит Маврик. Но в эту осень был очень хороший день. Маврик встретил такую девочку, каких нельзя встретить и на картинках в самых дорогих детских книжках. Он не знал этой девочки, а она знала его. Она первая подошла к нему и назвала по имени.
      Вот это как было...
      VI
      Это было на той же Ходовой улице. Маврик любовался красной рябиной, которая росла напротив краснобаевского дома в господском палисаднике. Эту рябину можно было уже есть. Дать ей только немножко подвянуть на погребе, и она "посластеет". Так уже делали Сеня и Толя в прошлом году. Они же говорили, что рябина слаще меда после первого заморозка, но тогда ее не остается. Съедают птицы.
      Пока размышлял Маврик о рябине, пока он придумывал, на что можно выменять у кучерского сына Левки рябину, послышался тоненький, тоньше птичьего, голос:
      - Здравствуй, Маврик!
      Маврик оглянулся. Перед ним стояла очень красивая и очень маленькая седая женщина, а с ней девочка. Обе они были в осенних пальто из одинаковой серой, мышиного цвета, материи. И обе они улыбались. И обе походили на волшебниц.
      - Маврик, разве ты не узнал меня?
      - Нет, - ответил Маврик.
      - Маврик, разве ты не помнишь елку в общественном собрании?
      - Помню. Я хорошо помню, как я там был.
      - Тогда ты должен помнить девочку, которой ты привязал к косе блестящую ниточку из золотого дождя с елки.
      Маврик старался вспомнить и не мог.
      - Нет, я не помню...
      - А я помню, - сказала девочка. - И буду помнить всегда.
      - И я буду помнить, - сказала нестарая старушка. - Это было очень мило с твоей стороны.
      - Пожалуйста, приходи к нам, - пригласила девочка. - Меня зовут Лера. А это моя бабушка.
      Маврик шаркнул ногой и раскланялся, как учили его в школе Александры Ивановны Ломовой. Он не протянул первым руку.
      Этому тоже обучили его.
      - Ну право же, ты настоящий кавалер, - сказала бабушка девочки, назвавшейся Лерой.
      Далее у Маврика не хватило небольшого запаса вежливости, полученного у Александры Ивановны и порастерянного в Мильве, и он спросил:
      - А где вы живете?
      - Твоя тетя скажет тебе, когда ты назовешь ей нашу фамилию Тихомировы.
      - Генералы?
      - Положим, не все, а только Лерочкин дедушка.
      - Спасибо, - поблагодарил совсем тихо Маврик и еще тише сказал: - Я, может быть, приду... Я, наверно, приду, - добавил он, глядя на такое красивое, на такое нарисованное, на такое сказочное лицо Леры.
      - У тебя с тех пор немножечко потемнели волосы. - Лера потрогала его кудри, улыбнулась и сказала: - Приходи. У меня два брата. У них есть ослик...
      Это решило все. Ослик - это почти пони.
      - Обязательно приду... Обязательно, Л-л-лера, - слегка заикаясь, назвал он впервые это имя, которое стало теперь самым красивым из всех имен.
      Бабушка и внучка простились с Мавриком и пошли дальше. Маврик остался под рябиной в господском палисаднике. А из окна краснобаевского дома печально смотрела Сонечка Краснобаева, которой вчера исполнилось ровно восемь лет, и Маврик был у нее на именинах и подарил ей фарфорового кукленка в маленькой ванночке, куда можно наливать воду и мыть младенца.
      Это было вчера. Он сидел рядом с ней за столом, и Сонина мама говорила про них:
      "Ах, какая парочка, барашек да ярочка..."
      А сегодня?.. Сегодня совсем другое. Его гладит по голове генеральская внучка. Он шаркает ножкой. Кланяется. Он говорит ей: "Обязательно приду..." Что же это?
      - Сонька, о чем ты? - спрашивает ее мать.
      - Ни о чем... Просто так.
      Сонина мама сажает на колени свою младшую дочурку. Обещает завтра же ей купить школьную сумку, букварь, тетради, карандаши... И что-то еще...
      Но что ей школьная сумка? Разве можно утешить девочку цветными карандашами? Сонечка плачет. Мать решает про себя: "Наверно, не выспалась прошлой ночью" - и убаюкивает свою маленькую любимицу, зная, что сон высушит ее слезы. А Сонечка долго не уснет, она всего лишь притворится спящей и будет думать, думать...
      VII
      - Ты обязательно, ты обязательно, Мавруша, должен нанести визит Тихомировым, если тебя приглашала сама генеральша, - говорила Екатерина Матвеевна, радуясь, что племянник будет принят в таком благородном и таком закрытом почти для всех доме.
      Был доволен и Маврик, хотя и не знал, что такое визит и почему его надо нанести, а не просто принести или поднести как подарок, как букет.
      Вскоре выяснилось, что визит - это значит сходить на недолочко в гости, а почему визит "наносят", как наносят оскорбление, удары, тетя Катя тоже не знала.
      Но раз наносят, значит, наносят, и Маврик его с радостью нанесет.
      Затем стало известно, что таким господам, как Тихомировы, визит нельзя наносить пешком, потому что они дворяне.
      В слове "дворяне" Маврику слышалось нечто унизительное. Когда ученик получал двойку, то ему говорили, что из него вырастет "дворянин с метлой". Когда хотели унизить собаку, ее называли "чистокровной дворянкой". Почему же тетя Катя слово "дворяне" произносит с таким уважением? Наверно, так надо.
      Маврику было сказано, что в воскресенье утром его повезет наносить визит Яков Евсеевич Кумынин. Потому что возьмет он недорого и у него появилась новая тележка с крыльями от грязи и с кожаным сиденьем.
      Подготовка к визиту началась в субботу. Тетей Катей был сшит новый костюм, накрахмалены обшлага и воротник, куплен пышный голубой бант с крупным белым горохом, подровнены у парикмахера кудри, а затем вымыты в двух водах и надушены одеколоном "Саддо-Якко".
      Утром было не до Санчика, и он не явился к чаю. Тетя Катя несколько раз перевязывала бант и переспрашивала племянника, как и кого зовут из Тихомировых. Маврик твердо заучил тихомировские имена и пообещал, что им не будет сказано ни одного лишнего слова, что в гостях он будет не долее получаса.
      Ровно в десять Яков Евсеевич подал лошадь. И, как следовало ожидать, сбежались ребята. Их всех занимало, что это значит? Кто и куда едет? И все узнали, что Маврик едет в генеральский дом. Узнала об этом и Сонечка Краснобаева. Ах бедняжечка!
      Маврик вылетел из ворот и хотел было впрыгнуть в тележку, но что-то помешало ему. Что-то остановило его. И он понял, что молчащим ребятам нужно объяснить, почему он сегодня так одет и почему он должен ехать на лошади.
      Когда было сказано все, Маврик заметил, что это не произвело никакого впечатления на ребят. Они молча выслушали его и молча проводили, Маврик не мог понять, что произошло и почему им, кажется, не очень приятно, что у него такой счастливый день.
      Яков Евсеевич тоже молча сидел на козлах, поторапливая вожжами Буланиху, будто ему тоже было не очень приятно. Но разве Маврик виноват, что у него такие знакомые и к ним нельзя появляться просто так?
      Дверь открыла горничная, и Маврик выпалил ей:
      - Маврикий Толлин. Прошу доложить. - Все, как было велено.
      - Да зачем же докладывать, мы тебя и без доклада вторую неделю ждем.
      Послышались голоса. Среди них он различил тонюсенький голосок Леры. Маврика провели в гостиную, генеральша поправила смявшийся бант. Появились все. Маврик представлялся, назывался с реверансом. Все ему очень понравилось, и так было жаль, что генерал не носил эполеты, а был просто в тужурочке и даже без галстука, как Иван Макарович Бархатов. Валерий Всеволодович тоже оказался какой-то не такой. Он даже не походил и на серьезного человека. Шутил и смеялся. Показывал фокусы. Р-раз - и полная коробка спичек. Р-раз - и она пустая. Он очень удивился, что Маврик такой чинный, такой важный. И еще более удивился, чуть даже не свалился со стула, когда узнал, что Маврик приехал с визитом на лошади. Маврик сам виноват в этом. Вернее, не он, а его длинный язык.
      Маврику показалось, что никто не заметил и не заметит, если он не скажет сам, что под окнами его ждет лошадь. А ему хотелось, чтобы все знали об этом. И конечно, Лера. Поэтому Маврик подошел к окну и, приподнявшись на носки своих новеньких желтых башмаков, заглянул на улицу.
      - Ты что, мой дружок? - спросила его Лерина бабушка, Варвара Николаевна.
      Маврик ради этого вопроса и заглядывал в окно. И он небрежно, как бы между прочим ответил:
      - Хотел проверить, не ушла ли лошадь, на которой я приехал.
      Вот тут-то Валерий Всеволодович и покатился со смеху, чуть не упав со стула. Почему-то улыбнулась и Лера. Не смеялась только бабушка, Варвара Николаевна. Она очень серьезно спросила:
      - А если и ушла твоя лошадь, что тогда?
      - Ничего тогда, но все-таки, - ответил Маврик, не зная, что нужно было сказать.
      - Вот что, - сказала тогда Варвара Николаевна, - спустись и скажи уважаемому Якову Евсеевичу Кумынину, что ты просишь его не затруднять себя и не мокнуть под дождем, потому что ты останешься у нас на весь день. И попроси извинения за то, что ты заставил его ждать...
      Маврик покраснел.
      - Хорошо. Я сейчас.
      - Нет, нет... Мамочка, разве можно посылать гостя? Я сбегаю сам. Тут Валерий Всеволодович быстро выбежал, и было слышно, как он мчался по лестнице.
      Маврик чувствовал, что что-то не так. Что-то было неправильное не только в его приезде на лошади, но и в ожидании Якова Евсеевича под дождем. И это подтвердилось, когда Валерий Всеволодович вернулся с Кумыниным и, проводя его в комнаты, сказал:
      - А я не знал, что ты мокнешь на улице. Давай по одной. У меня к тебе охотничье дело...
      - Давай. Я всегда рад стараться, - ответил по-свойски Яков Евсеевич.
      - Прошу извинить меня, Маврик, - раскланялся, хитро-прехитро улыбаясь, Валерий Всеволодович и увел, обняв, Кумынина к себе.
      Варвара Николаевна внимательно следила за Мавриком. По его лицу пробегала то обида, то стыд, то признание чего-то, и наконец он, обратившись к Варваре Николаевне, сказал:
      - Тетя Катя сделала это из уважения к вам. Ведь вы же дворяне...
      Варвара Николаевна обмерла. Она открыла рот, потом бросилась к Маврику. Ей стало так неприятно, что не тщеславие заставило его приехать на лошади Кумынина, а уважение к Тихомировым вынудило Екатерину Матвеевну прибегнуть к этому параду.
      - Нет, не я и не Валерий, - начала говорить она, - преподали тебе урок хорошего тона, а твоя прямота, правдивый мальчик, заставляет нас об очень многом подумать. - И затем, обращаясь ко всем, она продолжила: Извозчик - это извозчик. И если Якова Кумынина унижает его приватное извозчичье занятие, то кто мешает ему не жадничать и заниматься только его прямым делом? Ведь он же кузнец. А если ему нужны легкие рубли, то нечего обижаться, что ему приходится сидеть на облучке. Ведь если бы Маврик приехал просто на извозчике, то никому бы не пришло в голову упрекать мальчика за то, что тот его ждет.
      С этого часа у Маврика появился новый друг - Варвара Николаевна Тихомирова. Как знать, может быть, когда-нибудь он будет называть ее бабушкой. Милой бабушкой.
      VIII
      Потом Лера играла на рояле. И, наверно, хорошо играла. Но Маврик не очень любил музыку, кроме разве гармошки. Та пела, плакала, смеялась. А рояль что-то хотел произнести, но не мог выговорить, потому что у него не было голоса, а только струны...
      На ослике прокатиться тоже было нельзя. Шел дождь. Да и у осла была слишком большая голова, слишком длинные уши и очень неприятный рев. Пришлось вернуться в дом.
      Решили поиграть в короли. Как раз было четверо: Маврик, Лера и ее два брата, Викторин и Владислав. У Тихомировых все имена начинались на букву "В". И только Лерина мама была на другую букву. Ее звали Мастридия. Она бывает именинницей в один день с тетей Катей. В этом есть тоже что-то предсказательное. И вообще от судьбы не уйдешь. Не беда, что Лера немножечко выше Маврика. Но когда они сидят рядом, это незаметно.
      Теперь Маврик знал их всех. И они были очень хорошие люди. Хорошие, но другие. У них можно бывать. И он будет бывать у них. Но у них он никогда, наверно, не станет своим человеком. У них даже за столом нужно вести себя не как у всех.
      Неинтересно быть дворянином, но и жить, как живет вся Ходовая улица, тоже не подходит для Маврика.
      Неужели все-таки он принадлежит к тем, про которых говорят "не поймешь кто" и "ни то ни се"? Это плохо. А все же Тихомировым нужно дать понять, что он тоже не из простых. Поэтому Маврик решил сказать Варваре Николаевне, чтобы слышали все:
      - А ведь я мещанин города Перми.
      - И очень хорошо, - сказала Варвара Николаевна и, кажется, обрадовалась услышанному.
      А Валерий Всеволодович снова хохотал. Ему, кажется, достаточно показать палец, и он будет смеяться. Но, просмеявшись, он сказал:
      - А я думаю, что ты из рода князей Барклай де Толли и не знаешь этого, - и снова улыбнулся.
      Тут Маврик вспомнил, как бабушка Толлиниха сказала ему однажды, что придет время и Маврик узнает, какую знаменитую фамилию носит он. И кажется, бабушка назвала слово "Барклай".
      - Может быть, - ответил Маврик Валерию Всеволодовичу. - Бабушка тоже говорила что-то такое... Но мне все равно.
      Шутка Валерия Всеволодовича приняла неожиданный поворот. Провожая Маврика до дома, он повторил ему совершенно серьезно, что его фамилия имеет прямое отношение к фамилии Барклая де Толли. Только он не досказал, какое именно отношение. Не договаривала об этом и пермская бабушка. Тихомиров предположил, что фамилия Маврика пошла от прозвища крепостных, принадлежащих Барклаю де Толли, - Толлины. Толлины мужики. Толлины крестьяне. И эту неожиданно пришедшую в голову версию Валерий Всеволодович, не пройдя и ста шагов по Большому Кривулю, провожая Маврика, стал считать абсолютной и неоспоримой. По принадлежности тем или иным господам возникали многие крестьянские фамилии. Например, в Прикамье уйма крестьянских фамилий Строгановы. Эту версию он считал безусловной и потому, что фамилия Маврика с двумя буквами "л" не могла быть фамилией русского происхождения, тогда бы она звучала просто Толин, а не Толлин.
      Вернувшись домой, Маврик стал расспрашивать про князя Барклая де Толли. Екатерина Матвеевна долго вспоминала, где она слышала это имя. И вспомнила только вечером. А вспомнив, нашла потрепанную книжку, которая называлась "1812 год". В книжке был портрет Барклая де Толли.
      Может быть, Маврику стоит подумать еще, кем ему быть, когда он подрастет. Стать фельдмаршалом и скакать на коне вовсе не так плохо. Конечно, это опасно. Могут убить, и тетю Катю некому будет поить и кормить, но ведь Лере-то будет очень приятно, когда она узнает, что Маврик решил стать полководцем.
      Но это пока нетвердо. А сейчас нужно спать.
      Во сне прилетела милая, желтогрудая, с белыми щечками птичка. Это большая синица. Здесь ее ласково называют кузей... кузькой... кузнецом. Кузя сел на спинку кровати, отряхнулся и спросил голосом Ильюши Киршбаума:
      "И когда только ты перестанешь забивать себе голову всякой чепухой? И вообще, лучше бы ты не ходил к Тихомировым..."
      Но это теперь уже невозможно. И не потому, что первая детская привязанность к Лере будет манить его к Тихомировым. Каждый из них по-своему интересен и приятен.
      IX
      Не так много знал о Тихомировых Маврик. Несколько больше знали о них взрослые люди, но знали скорее по догадкам. Тихомировы не выносили на люди того, что касалось только их. Даже внутри семьи не принято было посвящать одного в дела другого. Это бабушкина школа.
      Бабушка, Варвара Николаевна, отдав дань исканиям путей к счастью народа, перечитала все доступное ей от утопистов до революционных демократов, решила для себя, что высокие общественные основы начинаются с высоких нравственных начал человека. Насаждать благородное, воспитывать в человеке хорошее и есть главнейшая из сил переустройства общества.
      Наивная убежденность бабушки переделать мир только проповедями и личным примером служения добру не вызывала возражения окружающих, но и не стяжала поклонников. Варвару Николаевну безоговорочно любили такой, какая она есть. Любили внуки, любили дети, обожал муж.
      Всеволод Владимирович Тихомиров в свое время сочувствовал ранним народникам. Его жизнь на Омутихинской мельнице, приносящей только убытки, тоже можно было назвать своеобразными народническими попытками общения с народом.
      Старик Тихомиров принадлежал к тем военным, для которых профессия была случайной, много знал и очень много читал. Он восхищался Марксом, преклонялся перед Энгельсом, и тем не менее написанное ими было для него лишь одной из точек зрения, которая может и восторжествовать, но, конечно, не в России, а там, где уже не едят из общей чашки, не моются в курных банях и не кичатся лаптями, предпочитая их кожаной обуви. Всеволод Владимирович любил Россию и русский народ, но не верил, не мог поверить, как бы он этого ни хотел, что его страна выйдет в первый ряд. В это не мог верить не один он, но и многие, очень многие хорошие и по-своему передовые люди.
      Дети Тихомировых, воспитанные в духе неприязни к самодержавию, нашли свои способы борьбы с ним. Старший, Владимир, отец Леры и ее братьев, оказавшись народовольцем, был приговорен к каторге. Убежав с каторги, пропал без вести.
      Неизвестно, каким путем пошел бы второй сын, Валерий, если бы не счастливая встреча с механиком по дизелям Иваном Макаровичем Бархатовым. Студента Тихомирова поразила простота и ясность суждений нового знакомого о вещах сложных и явлениях, казавшихся неразрешимыми. Они сблизились настолько, что Валерий Тихомиров получил возможность познакомиться с Владимиром Ильичем Лениным.
      Совсем не таким представлял Тихомиров Владимира Ильича. Это было удивительное излучение простоты и ясности. Это был человек, заставляющий мыслить, видеть, понимать.
      Прошло не так много дней, и Валерий Тихомиров решил для себя, что на свете есть и могут быть только две партии. Это партия порабощенных и партия поработителей. А остальные, как бы они ни назывались и какими бы они ни притворялись, не имеют самостоятельного значения. Они либо сопутствуют, либо прислуживают.
      Быть марксистом, состоять в одной партии с Владимиром Ильичем - это значит помогать рождению нового общественного строя, готовить людей к встрече большой весны, ускорять ее приход. Большевик - это не искатель, а проводник найденного, открытого, увиденного в грядущем.
      Стоит ли ради этого жить, а если понадобится, то и отдать жизнь? Для Тихомирова на этот вопрос один ответ. И он отвечает, став не только большевиком, но и профессиональным революционером, таким же, как и его друг, механик по дизелям, которого мы уже знаем как сапожника Ивана Макаровича Бархатова.
      Если бы знал об этом пристав Вишневецкий! Какой бы чин, какую бы медаль-размедаль получил он! Подумать только, сапожник и генеральский сын, столбовой дворянин. Такие разные, такие далекие друг от друга люди, как благостный, бородатый, пузатый старик Матушкин, заядлый рыболов Артемий Кулемин, предприимчивый штемпельщик Киршбаум, такая тихая и такая жалостливая Варвара Емельяновна, стремящаяся вылечить и безнадежный зуб, работают вместе с Тихомировым и Бархатовым в глубоком подполье, представляя собою пусть малое зерно пока еще немногочисленной партии, которая вскоре поведет за собой миллионы тружеников.
      Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
      ПЕРВАЯ ГЛАВА
      I
      Пятнадцатого августа кончилось школьное лето. В земском складе бойкая торговля учебниками, сумками, ручками, карандашами, школьной бумагой, из которой ученики сами сшивают тетради - это дешевле.
      Маврик тоже готовится к учебному году. У него хороший ранец, а в ранце - книги, пенал, коробка для завтрака, бутылочка для молока. Там же и электрический фонарик, подаренный папой в Перми. А вдруг пригодится фонарик! Его можно показать мальчикам во втором классе. Интересно же им, как горит маленькая электрическая лампочка.
      В первый школьный день Маврик встал рано. Поминутно смотрел на часы, чтобы не опоздать. Ждал Санчика - он идет в первый класс и уже знает все буквы и немножко читает по складам. В ненастные дни Маврик был его учителем.
      На улицах Мильвы ватаги школьников. Им тоже еще рано в школу, и у них еще есть время поколотить ребят из соседней школы на Купеческой улице или быть побитыми "купчатами".
      Чинно проходят по улице ученики в фуражках городского училища со значками "ГУ", их дразнят "гуся украл". Их недолюбливают сверстники, у которых после трех классов начальной школы кончилось образование. А эти "гуси" будут учиться еще четыре года и выучатся на табельщиков, чертежников, конторщиков, разметчиков.
      Хоть и не выйдут в господа, а все-таки не свой брат, не мастеровая молодежь.
      Съехались техники - ученики Мильвенского судостроительного училища. Это взрослые люди. Многие с усиками. Самому младшему из них шестнадцать лет. Они в настоящей форме. Тужурки с золотистыми пуговицами. Фуражки с кантами и со значком.
      Техники проходят всегда по Купеческой улице, даже если им не по пути. Там женская гимназия, и у них много знакомых гимназисток.
      - Давай, Санчик, пойдем в школу через Купеческую улицу, - предлагает Маврик.
      - Давай, - как всегда, отвечает согласный на все Санчик.
      И они идут.
      На Санчике старая Маврикова курточка. Он в сапогах. И большинству мильвенских школьников покупают сапоги. Не по ноге. С запасом. Чтобы хватило "на всю школу", то есть на все три года обучения.
      Толе Краснобаеву тоже купили новые сапоги. Он их начистил ваксой. Здорово блестят.
      Санчик и Маврик шли медленно. Лера не встретилась. Решили вернуться. Потом снова вернуться. И наконец Санчик сказал:
      - Вон она. Я отбегу...
      Лера шла в синем форменном платье, в белом фартуке, с белым бантом в косе и несла большой букет цветов.
      - Здравствуй, Маврик. Какой ты нарядный!
      Лера одобрительно отозвалась о его синем бархатном костюме, расправила под ремнями ранца белый воротник и преподнесла из букета, а потом продела в петлицу куртки большую садовую ромашку и сказала:
      - А эту вторую твоему товарищу, который почему-то стесняется.
      - Спасибо, Лера... А я нарочно пошел по этой улице, чтобы увидеть... Чтоб посмотреть, - слегка заикнулся Маврик, - как идут гимназистки в гимназию. Добро пожаловать! - сказал он ей, не зная, что говорят в таких случаях, и убежал.
      Санчик и Маврик появились у ворот своей школы. Ворота еще не открылись, а возле них уже гудел рой ребят. Знакомых оказалось мало.
      - Здравствуйте! - поклонился всем Маврик. - Я тоже буду учиться в этой школе.
      В ответ раздался хохот. Затем для первого знакомства была выдернута из петлицы ромашка, подаренная Лерой, а затем получен первый синяк.
      За что? Что сделал он?
      - Отдайте! - крикнул Маврик.
      - Отдайте, - повторил подоспевший Толя Краснобаев.
      Этого было вполне достаточно, чтобы начать потасовку.
      - Задаешься? - спросили Толю. - Значит, тоже хочешь? Получай.
      И Толя получил хороший тумак, затем второй, третий, а когда он дал сдачи, его свалили с ног и стали бить сумками. Маврик лежал ничком в крапиве, его белый воротник был вымазан чернилами. Чернила школьники приносили с собой в пузыречках, привязанных на веревочках к поясу.
      Тут подоспел на помощь брату Сеня. При виде сильного, коренастого третьеклассника драчуны бросились врассыпную.
      - Погодите, - сказал Толя, вытирая кровь, сочащуюся из разбитого носа. - Узнаете, как ни за что бить.
      Открылась калитка. Гурьба школьников, сбивая один другого, кинулась на школьный двор. Маленький тесный дворик едва уместил сто с лишним школьников трех классов кладбищенской церковноприходской школы.
      Потом открылись двери школы. Снова давка. Школьники разбрелись по своим классам. Первоклассники еще не знали, кому и с кем сидеть.
      Ученик второго класса Маврикий Толлин вошел последним. Он тоже не знал, куда ему сесть. Измазанный, с синяками на лице, в обрызганном чернилами кружевном воротнике, держа в руках ранец, ремни которого были оторваны, он стал возле печи.
      Вошла учительница Манефа Мокеевна. Полная. Приземистая. Седеющая, с сердитым лицом.
      Все встали. И она, не сказав школьникам "здравствуйте, дети" или просто "здравствуйте", как это делали все учителя в школе Ломовой, обратилась к Маврику:
      - Ну что ты стоишь как казанская сирота?
      Класс громко и пронзительно захохотал. Класс хотел прозвища Маврику, и оно нашлось. "Казанская сирота". Ха-ха! В самый раз.
      - Я не знаю, куда мне можно сесть, - поклонился Маврик и добавил, еще раз поклонившись: - Здравствуйте, Манефа Мокеевна. - Ее имя он знал еще летом. И знал, что она злая, потому что ее никто не взял замуж.
      Это обескуражило Манефу Мокеевну. Мальчик, стоящий покорно у печи, не желая, преподал ей урок вежливости.
      Манефа Мокеевна никогда не любила школы, детей и самой профессии учителя. Но нужно было что-то делать в жизни, кем-то быть. И она, сестра урядника, где-то и чему-то подучившись, стала учительницей, вымещая на детях свою злобу за неудавшуюся жизнь.
      - Хорош, хваленый груздь, - сказала Манефа Мокеевна, осматривая Маврика. - Еще за парту не сел, а уж в синяках и царапинах. Где ты так измазаться успел? Кто тебя?
      С задних парт Маврик увидел поднятые кулаки. В его ушах еще слышались слова: "Наябедничай только, ябеда-беда, не так причешем".
      Манефа Мокеевна ждала, что Маврик назовет своих обидчиков и те добавят ему после школы, и она повторила:
      - Кто же? Говори! Они посидят у меня без обеда.
      - Никто, - ответил Маврик. - Я сам.
      - Значит, трусишь говорить правду своей учительнице, Мартын Зашеин?
      В классе снова раздался угодливый хохот.
      - Я... я... я не Мартын и не Зашеин, - волнуясь, возразил Маврик. - Я ученик второго класса Маврикий Толлин.
      Теперь хохотала и сама учительница. Ее живот подпрыгивал. Она закашлялась от смеха. Бледный Маврик не знал, как вести себя далее. Но тут Манефа Мокеевна поняла, что ее поведение находится за чертой допустимого. Она, силясь улыбнуться, положила на плечо Маврику свою широкую короткопалую руку и сказала:
      - Иди, я посажу тебя, кружевной ангелок, на первую парту.
      И посадила.
      II
      Для первого дня, проведенного в школе, Маврику достаточно было и трех прозвищ, подсказанных учительницей: "казанская сирота", "хваленый груздь" и "кружевной ангелок". Кроме них, у него появились и другие: "Зашей, продай вшей", "Маврикий-заикий". Но уроки еще не кончились. Пришел кладбищенский батюшка, отец Михаил. Законоучитель.
      Все встали. Молча поклонились. Потом повернулись к иконе Кирилла и Мефодия - первоучителей славянских. Толя Краснобаев прочел молитву "Царю небесный". Отец Михаил благословил рукой класс и сказал:
      - Да благословен будет год нынешний, как год минувший, - затем спросил, не забывали ли повторять преподанные им молитвы, молились ли по утрам, перед обедом, после обеда и перед сном?
      - Да-а-а, - гудел класс, отвечая на каждый вопрос. - Не забывали... Повторяли... Молились...
      - Это хорошо, дети мои. Верю, а потом проверю. А теперь расскажу вам о боге.
      Отец Михаил расчесал пятерней свою сивую с желтизной бороду, провел руками по голове, высморкался в красный клетчатый платок и начал:
      - Бог есть дух - всемогущий, вездесущий, всезнающий...
      Маврик, позабыв о своих обидах, смотрел в беззубый рот своего законоучителя и думал: зачем ему нужно понятное рассказывать непонятно? Это же самое он слышал еще в первом классе от нарядного, красивого священника в блестящей темно-лиловой рясе, с бородой, как на иконе у Иисуса Христа, и с такими же большими синими глазами. Его звали отец Иннокентий, и он служил хотя только раннюю обедню, но в кафедральном соборе. От него пахло не как от этого, не вчерашними щами из старой капусты, а церковью и причастием. Маврику очень хотелось подсказать отцу Михаилу, как нужно говорить о боге, и он сказал вслух:
      - Бог все знает, все видит, и от него ничего нельзя скрыть.
      - Именно, отрок мой, - подтвердил законоучитель и погладил Маврика по голове.
      Поощренному Маврику захотелось сказать о боге еще больше, и его голос зазвенел:
      - Люди только думают, что можно обмануть бога, спрятать от него свои грехи, а как их спрячешь, когда с неба все видно и бог все помнит, все терпит, а потом, как придет конец его терпению, его милостям, он как возьмет камень да как трахнет им по голове грешника...
      - Это, положим, все так, - остановил Маврика законоучитель, - но зачем трещать-то тебе, трещотка? Трещоток тоже не милует господь...
      Маврик осекся, побледнел. Отец Михаил смягчил свои слова и сказал:
      - На первый раз бог прощает трещоток и выскочек, если они, конечно, впредь не будут трещать, перебивать и выскакивать.
      В классе прошел шумок. Послышался шепоток: "трещотка", "выскочка".
      Маврик получил еще два новых прозвища, на этот раз данные ему священником. А он не Манефа-урядничиха, а отец Михаил, который не боится и самого протоиерея, потому что у него двоюродный брат архиерей. И если бы отец Михаил не гулял на свадьбах, на похоронах и на крестинах, если бы его не уводила пьяного под ручку кладбищенская просвирня, тогда бы его сделали протоиереем. Об этом знают школьники. Им известно, что он "плюет на всех с большой колокольни" и не боится опаздывать к обедне и служить ее "на скорую руку", так что и псаломщик за ним не успевает.