Поэт, писатель, этнограф, краевед

Вся короткая жизнь Петра Михайловича Кудряшёва была связана с Уралом. Человек разносторонних дарований и стремительной, необычной судьбы, он родился в 1797 году в солдатской семье, на окраине России, в небольшом уездном городке Верхнеуральске, который еще совсем недавно был крепостью. Образование получил в Верхнеуральском военно-сиротском отделении, в 18-летнем возрасте начал военную службу, получил чин унтер-офицера. В 1817 году он – бригадный писарь, в 1820-м аудитор 4-го Оренбургского линейного батальона с выслугой 6 лет. В 1822-м его переводят в Оренбург, назначив аудитором Оренбургского ордонансгауза (чиновником по судебным делам при комендатуре) и одновременно Кизильского гарнизонного батальона. Все это, казалось бы, не предполагало занятий писательским трудом.

Литературная деятельность Кудряшева широко развернулась в Оренбурге, где он написал большинство своих поэтических и прозаических произведений. В Оренбурге вокруг Кудряшева, пользовавшегося заслуженным авторитетом, сплотился кружок литераторов, в который входили учитель словесности уездного училища поэт Павел Емельянович Размахнин, братья Александр и Михаил Крюковы. Всех их объединяло литературное творчество. Все они время от времени публиковались в центральных журналах и альманахах. Известность получили стихи А. П. Крюкова и его повесть о пугачевском восстании «Рассказ моей бабушки». Сюжет и некоторые детали повести использовал А. С. Пушкин в своей «Капитанской дочке».

Посетивший Оренбург в 1824 году редактор-издатель журнала «Отечественные записки» П. П. Свиньин познакомился с Кудряшевым и по достоинству оценил его дарование. По-видимому, между ними установилась переписка, и именно благодаря заботам столичного издателя было опубликовано большинство произведений уральского автора.

Кудряшеву легко давались языки. Насколько известно, он владел башкирским, киргизским (казахским), татарским и калмыцким. Его лингвистический талант и пытливый, любознательный ум сделали его одним из первых южноуральских краеведов. Он стремился изнутри понять жизнь и традиции коренного населения Урала; для его отзывчивой и чуткой души естественной была идея мирного сосуществования и культурного взаимопроникновения народов многонационального края. В его произведениях чувствуются смелость и прогрессивность взглядов, глубокая симпатия к простым людям. Издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин назвал его «…певцом картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсацких».

П. М. Кудряшев в числе первых в русской литературе обратился к теме Пугачева, первым проявил интерес к личности Салавата Юлаева – героя башкирского народа. По свидетельству оренбургского историка И. Казанцева, Кудряшеву принадлежит первый перевод на русский язык песни о Салавате Юлаеве, которая положена на музыку известным русским композитором А. А. Алябьевым (не опубликована).

В 2012 году в нашей стране празднуется 200-летие Отечественной войны 1812 года. П. М. Кудряшев создал цикл песен, посвященных героическому участию в ней башкирского войска: «Прощание башкирца с милой», «Песнь башкирца перед сражением», «Песнь башкирца после сражения».

Декабрист

В Оренбурге Кудряшев встает во главе существовавшего еще до него Оренбургского тайного общества, созданного на основе масонской ложи. При нем тайное общество пополнилось молодыми, более решительными членами. П. М. Кудряшев разрабатывает программные документы Общества: Устав и Инструкцию, а также гимн, определявшие цели, задачи и планы организации. «Оренбургское тайное общество, – говорилось в Уставе, – составлено с целью политической: изменение монархического правления в России и применение лучшего рода правления к выгодам и свойствам народа для составления истинного его благополучия … проведение политического переворота … предполагается: через членов Оренбургского тайного общества внушать рядовым Оренбургского гарнизонного полка, казакам войска Оренбургского и простым людям мысли о равенстве и братстве … ненависть к правящей несправедливости…» В результате переворота планировалось объявить: «1. Россию свободною. 2. Уменьшение годов службы нижних чинов и удвоение их жалования. 3. Освобождение крестьян помещичьих. 4. Прощение налогов и недоимок государственных. 5. Избавление нижних чинов от телесного наказания».

В Оренбургском тайном обществе обсуждался и конкретный план, рассчитанный на то, чтобы «поднять знамя бунта в городе», используя перешедшие на сторону восстания регулярные и казачьи войска, а также поддержку населения. Программой предусматривалось лишить свободы военного губернатора и верных ему чиновников и затем, взяв власть в Оренбурге, двинуться на Казань, поднимая «все лежащие по пути селения». Планировалось дополнить военный «бунт» массовым народным, прежде всего крестьянским, восстанием. Члены Общества вели пропаганду в войсках.

Вступающие в Общество давали письменную клятву: «Именем всемогущего Бога! Принимая звание члена Оренбургского тайного общества, клянусь повиноваться … быть готовым на всё, хотя бы это клонилось к разрушению собственного счастья. Ежели не исполню сей клятвы, то да лишусь спокойствия, счастия всех милых моему сердцу и да разразится гром небесный над главою клятвопреступника».

По неясной нам причине Кудряшев «навлек гнев» оренбургского генерал-губернатора П. К. Эссена. Последний летом 1824 года ходатайствовал о разжаловании поэта в унтер-офицеры и возбудил против него судебное дело по ложному обвинению в «уклонении от должности». Следствие тянулось свыше двух лет и было прекращено по манифесту 22 августа 1826 года. В результате Кудряшев занемог «болезнию, продолжающеюся без малого два года», но, несмотря на это, оставался руководителем Общества.

Планы Общества, конечно же, были утопическими, и им тогда не суждено было осуществиться. Оренбургское тайное общество было раскрыто властями в апреле 1827 года по доносу провокатора. В этой ситуации Кудряшев, несмотря на тяжелую болезнь, повел себя мужественно, – узнав о доносе, успел предупредить членов Общества и уничтожить компрометирующие их материалы. Поэтому, за неимением прямых улик, Кудряшева и многих арестованных вскоре освободили. Однако сам П. М. Кудряшев, вероятно, вследствие пережитого, неожиданно умирает от апоплексического удара 9 мая 1827 года.

О творческом наследии

Ситуация вокруг литературного наследия Кудряшева в каком-то смысле парадоксальна: получается, что писатель есть, а вот познакомиться с его произведениями очень сложно. Часть текстов П. М. Кудряшева была опубликована в сборнике «Башкирия в русской литературе», а также в хрестоматии «Оренбургский край в русской литературе». В Челябинской области лишь в 2009 году в книге В. С. Боже и И. В. Купцова «Старый Верхнеуральск в слове современников» был напечатан его «Киргизский пленник». И это всё, а ведь П. М. Кудряшев еще при жизни много публиковался в столичных журналах «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Благонамеренный» и других. В открытом доступе этих произведений не найти. Начались поиски, запросы в другие города. Первым откликнулся оренбуржец Александр Исковский, который прислал работу Кудряшева «Сокрушитель Пугачева. Илецкий казак Иван».

Неожиданно оказалось, что творчество П. М. Кудряшева в наше время продолжают изучать. Так, Т. Гузаиров в своем исследовании утверждает, что А. С. Пушкин обращался к кудряшевскому «Сокрушителю Пугачева» и учитывал его смысловые акценты в своей работе над «Историей Пугачевского бунта». Поэма П. М. Кудряшева «Абдрахман» (полностью нигде не опубликованная) сегодня интересна исследователям истории национальной борьбы «куреш». Другая его работа «Предрассудки и суеверия башкир» была опубликована в Москве в 2006 году в книге «Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия». Но при этом авторство П. М. Кудряшева в ней не указано, а есть только ссылка на источник – журнал «Отечественные записки». Также стоит отметить, что статья Кудряшева «О пребывании Его Величества Государя Императора [Александра I] в Оренбурге» была опубликована в современном журнале «Отечественные записки» (№ 6 за 2002 год), но без указания его авторства.

Как видим, наследие Кудряшева разбросано по разным источникам, старинным и современным. Собрать воедино существенную его часть (хотя, конечно, далеко не всё) нам удалось благодаря таким ученым, как кандидат филологических наук Н. А. Хуббитдинова (Уфа); доктора филологических наук мать и дочь А.Г. и В. Ю. Прокофьевы (Оренбург); доктор филологических наук Т. И. Рожкова (Магнитогорск), которые отозвались на просьбу составителя и тем самым позволили современному читателю познакомиться с работами нашего автора. Особую благодарность за помощь в работе над книгой хочется высказать доктору филологических наук Е. К. Созиной (Екатеринбург). В настоящее время удалось найти более 20 произведений Кудряшева: стихов, повестей, писем.

П. М. Кудряшев жил и писал в эпоху, которая в памяти потомков навсегда останется связанной с именем Пушкина. Обретаясь в глухой провинции, в отрыве от столиц и значимых культурных событий своего времени, он тем не менее оказался одним из достойных ее представителей. Он был не просто современником А. С. Пушкина, они печатались в одних журналах, а темы их произведений часто пересекались.

Кудряшев прожил короткую, длиною всего лишь в 30 лет, но яркую жизнь, и более 20 из них – в Верхнеуральске. В «Киргизском пленнике» им оставлено своеобразное завещание родному городу: «Благословляю, благословляю тебя, незабвенный Верхнеуральск!.. Пленительный городок!» Челябинский писатель, председатель Областного фонда культуры К. А. Шишов однажды назвал П. М. Кудряшева верхнеуральским Пушкиным. Действительно, в культурной истории самого старого и самого малого города, да и всего Южного Урала П. М. Кудряшев занимает очень важное, если не сказать – уникальное, место.

Знакомясь с произведениями и жизнью Петра Михайловича Кудряшева, начинаешь глубже, объемнее воспринимать историю родного края, и приходит сожаление от того, что и сегодня – в век информационной открытости – его творчество для южноуральцев остается неизвестным, а его личность недооцененной. Из этого сожаления и родилась идея – хотя отчасти исправить историческую несправедливость, издать под одной обложкой ту часть наследия уральского автора, которая нам доступна. Реализовать этот замысел нам помог книгоиздатель Игорь Розин, которому составитель этого сборника выражает глубокую благодарность.

Надеемся, что наша книга вернет П. М. Кудряшева из тени забвения, что произведения его обретут своего читателя, и образ нашего талантливого и незаурядного земляка навсегда впишется в культурный ландшафт Южного Урала.

А. М. Вернигоров

Пояснения редактора

Классифицировать сочинения П. М. Кудряшева по хронологическому принципу очень непросто. В его текстах, которые печатались при его жизни и в течение нескольких лет после смерти в тогдашних журналах, крайне редко указывалась дата их написания. А рукописи Кудряшева, насколько нам известно, не сохранились.

Жанрово-тематический принцип классификации также показался нам сомнительным. Кудряшева смело можно считать создателем некоего новейшего для его времени «постмодернистского», синкретического жанра, где в сюжетную историю оказываются вкраплены этнографические зарисовки, переводы аутентичных народных (преимущественно башкирских) песен и т. д. Чтобы убедиться в этом, читатель может, например, познакомиться с «башкирской повестью» «Абдряш» или обратиться к зачину «калмыцкой повести» «Даржа».

В этой свободе, казалось бы, вполне провинциального автора проявляется его натура – независимая, стремительная, открытая потоку событий «как он есть», вне умозрительных классификаций и разделений.

Поэтому, размышляя с составителем этого издания о принципах расположения материала, мы приняли, вероятно, единственно возможное для нас решение – дать произведения Кудряшева одним единым потоком, выстроить их в соответствии с некоторой внутренней логикой восприятия. Чтобы гипотетический читатель, переворачивая страницы книги, пережил что-то вроде чувства свободного погружения во вселенную автора. Вселенную, которая вылилась из-под пера Кудряшева, рассыпалась по миру осколками журнальных публикаций, а сейчас впервые приоткрывается нам в своем относительном единстве.

Редкий пример бескорыстия

Письмо в журнал

Печатается по: «Отечественные записки», 1826, часть 28

Как часто самые благороднейшие поступки, самые прекраснейшие примеры добродетели, могущие привести в умиление человечество, скрываются во мраке неизвестности, в то время как дела, приводящие в ужас, в содрогание, тысячекратно повторяются крылатою молвою, переходят из уст в уста, от зенита до надира и распространяются по обеим половинам земного шара! Повторяю: как часто самые блистательнейшие поступки добродетели бывают никому не известны; а деяния, возмущающие человечество, гремят по вселенной! Пусть они гремят; но в глазах добрых людей благородные поступки какого-нибудь Фрола Силина¹[1] гораздо выше деяний всех тех завоевателей, которые утесняли человечество, начиная от Александра Филипповича Македонского до Наполеона Карловича Бонапарте! Я хочу говорить вам о редком бескорыстии служившего Оренбургской пограничной таможне объездчиком Шамаева.

В последнем десятилетии прошедшего XVIII века один из помещиков здешней губернии прислал в Оренбург своего приказчика, с деньгами двадцати тысячами рублями, для покупки баранов. Приказчик, находясь на меновом дворе, обронил упомянутые деньги, состоявшие в государственных ассигнациях. Сии деньги были найдены таможенным объездчиком Шамаевым. Означенный приказчик, хватясь потерянных денег, не мог помыслить об отыскании оных, ибо на меновом дворе народу толпилось целые тысячи; бедняк пришел в отчаяние; не знал, что предпринять, что делать, и решил – удавиться! Между тем объездчик Шамаев ходил по меновому двору, прислушивался к разговору каждого и старался узнать, кто именно потерял найденные им деньги, о которых он еще никому не объявил; но старание Шамаева не имело успеха: никто не говорил, никто не слыхал о потере денег. Напоследок Шамаев зашел в находящуюся в меновом дворе харчевню и увидел в ней неизвестного крестьянина. Бледное, страшное лицо и дикие, мрачные взоры показывали глубокую горесть и сильное отчаяние этого человека. Сей крестьянин был не другой кто, как приказчик, потерявший двадцать тысяч рублей. Он не говорил ни слова, только беспрестанно требовал водки, которую поглощал с жадностью. Шамаев внимательно смотрел на крестьянина, и, заметив на его лице знаки горести и отчаяния, старался с ним вступить в разговор. Крестьянин хранил молчание и продолжал пить водку. Наконец безотвязчивый Шамаев вывел упоминаемого крестьянина из терпения: он с сильною досадой воскликнул:

«Что тебе надобно? Чего ты от меня хочешь?»

«Ничего, – отвечал Шамаев, – ничего; я хочу только знать, для чего ты беспрестанно пьешь водку, и пьешь столько много?»

Крестьянин: «Для чего? С горя!»

Шамаев: «С какого?»

К.: «С такого, о котором тебе знать не нужно!»

Ш.: «Почему же? Может статься, я успею помочь тебе».

К.: «Нет! Теперь никто в свете мне не поможет!»

Ш.: «Едва ли! По крайней мере, расскажи, какая беда с тобой случилась?»

К.: «Какая беда! Да такая, что я должен сию же минуту удавиться!»

Ш.: «Боже тебя сохрани от убийства! Такой беды, которая бы заставила удавиться, никогда быть не может».

К.: «Ты говоришь – быть не может! Нет, может! Знай: я, часа два назад тому, потерял двадцать тысяч рублей!»

Ш.: «Так ужели из денег надобно давиться?»

К.: «Если бы они были мои, то я бы пожалел их – и более ничего, но деньги-то господские».

Шамаев, вынув из-за пазухи найденные им деньги, показал их отчаянному[2] крестьянину и спросил, не ему ли принадлежат они. Крестьянин остолбенел и не мог выговорить ни слова. Честный Шамаев повел крестьянина в таможню и, донеся присутствующим оной о найденных деньгах, возвратил их по принадлежности. Присутствующие объявили крестьянину, что, по силе VI артикула Воинского сухопутного устава, из упомянутых денег третья часть должна принадлежать Шамаеву. Крестьянин изъявил согласие отдать не только третью часть, но даже целую половину; однако же добрый Шамаев от принятия оной отказался и говорил, что ему ничего не надобно; что он поступил так, как должно; ибо, по мнению его, утаить найденное значит все то же, что украсть или ограбить кого-нибудь. Присутствующие и крестьянин убеждали бескорыстного Шамаева, чтобы он взял хотя тысячу рублей; но убеждения не помогли, и Шамаев решительно объявил, что он не возьмет ни копейки. Наконец, по неотступной просьбе крестьянина, Шамаев согласился взять от него простого, очень дешевого сукна столько, сколько нужно на сюртук и рейтузы.

Вот истинно редкий пример добродушия и бескорыстия, которому надобно удивляться потому более, что Шамаев принадлежал к числу людей, имеющих пропитание от одного только жалования!

Тебя нет уже на свете, добрый, честный, бескорыстный Шамаев! Тебя нет уже; но я от души, от сердца благословляю твою память!

Покорнейше прошу вас, М.Г. [милостивый государь], благороднейший поступок объездчика Шамаева сохранить от забвения и поместить письмо сие в «Отечественных записках». Честь имею быть, и проч.

(1) См. сочинения Н. М. Карамзина.

К размахнину

При посылке повести «Пугачев»*

Печатается по: «Оренбургский край в произведениях русских писателей». – Оренбург, 1991.

Сокрушитель Пугачева. Илецкий казак Иван

Оренбургская повесть

Печатается по: «Отечественные записки», 1829, часть 40, № 115–116.

Прекрасный майский день приближался к вечеру. Последние лучи заходящего Cолнца, быстро пробежав по куполу прибрежного Золотого Собора[3], мгновенно умерли в неизмеримом пространстве воздуха. Сердитые волны Урала утомились и утишили рев свой. Огромные тени растущих на левом берегу реки вековых вязов, трепещущих осин и печальных осокорей улеглись на поверхности водной и напомнили собою баснословных гигантов. Любимец весны, легкокрылый ветерок, резвясь, перелетал из куста в куст и увивался около белых ландышей и душистых дубравок. Дикий и пронзительный крик галок и грачей, старинных и всегдашних обитателей прибрежной рощи, раздавался в воздухе и терзал слух оренбургских жителей. В отдалении свистел любимец и певец природы, соловей, который, к сожалению, редко, очень редко посещает здешние пустынные места. Наконец шум и крик сменились совершенною тишиной: самые величайшие крикуны из галок и грачей умолкли и задремали в своих гнездах. Любитель мрака, филин отправился на ночную добычу и, как предвестник злосчастия, угрожавшего Оренбургу, сел на самый верхний крест Зеленого Собора и громким ауканьем огласил воздух. Изредка раздавался оклик часовых, стоявших на крепостных бастионах. Свод темно-голубого неба горел бесчисленным множеством звезд. Луна печально плыла в воздухе; серебристые лучи ее падали на каменную стену, окружающую Оренбург и напоминающую незабвенного Неплюева. На форштадтской церкви Св. Георгия зазвучал колокол… «Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать. Двенадцать часов! Как скоро пролетело время; смотри, пожалуй, уж наступила полночь!» – вскричали Иван и Дарья, которые стояли у ворот одного из форштадтских[4] домиков и тихо между собою разговаривали.

«Полночь, – повторили они, – а мы не успели еще наговориться!..»

Дарья: «Ах, Иван, нам время расстаться. И ты едешь в Яицк ¹ непременно?»

Иван: «Непременно».

Дарья: «Да какая причина понуждает тебя туда ехать?»

Иван: «Какая причина? Ужели ты не знаешь, Даша, что в Яицке находится православный русский царь?»

Дарья: «Едва ли это правда. Все говорят, что русский царь давно уже скончался, а в Яицке находится какой-то бродяга, который обманывает народ и ложно называет себя царем. Лучше, Иван, не езди!»

Иван: «Нет, Даша; еду, непременно еду. Если я найду в Яицке обманщика, то немедленно возвращусь в Оренбург; если же там находится настоящий царь, то я послужу ему верою и правдою и, быть может, успею дослужиться до хорошего чина».

Дарья: «У тебя только чины на уме; да что за польза в этих чинах? Ужели от чина тебя прибудет?»

Иван: «Я желаю себе чина только для того, чтобы тебя сделать госпожою».

Дарья: «Нет; получивши хороший чин, ты забудешь меня, милый Иван!»

Иван: «Не думай этого, Дашенька! Вот перед нами церковь Божия; клянусь святым Георгием, я никогда тебя не забуду; ты мне всех милее и всего дороже!»

Дарья: «Не знаю, у меня что-то сердце ноет беспрестанно. Верно, ожидает нас что-нибудь худое! С тех пор как ты задумал ехать в Яицк, мне каждую ночь видятся самые страшные сны. Меня часто давит домовой, и каждый раз, когда я спрошу его: к добру или к худу? – он глухим, сиповатым голосом отвечает: к худу! Вот четыре утра сряду у нас пела курица: а это, ты сам знаешь, предвещает какое-нибудь большое несчастье. Я прошедшего дня была в роще, там услышала голос кукушки, спросила ее: сколько лет осталось мне жить на белом свете? И она прокуковала один только раз. Ах! Милый Иван, с нами непременно случится что-нибудь худое. Знаешь ли, четвертого дня филин целую ночь просидел на кровле нашего дома; а третьего дня зловещий ворон прилетел и сел на ставень нашего окошка: все это не к добру! Как хочешь думай, любезный Иван, а нам угрожает злое несчастье; с нами случится какая-нибудь тяжкая беда!»

Иван: «Не кручинься, милая Даша, чаще молись Богу: Господь сохранит нас от всякой беды, от всякого несчастья».

Дарья: «Итак, прости, любезный Иван: я боюсь, как бы меня не хватилась матушка!»

Иван: «Прости, душа моя Дашенька».

Дарья: «Дай Бог тебе счастливого пути».

Иван: «А тебе дай Бог доброго здоровья, и чтобы ты без меня не скучала и верила, что я никогда тебя не забуду. Прости, милая!..»

Любовники простились и расстались. Иван с глубоким вздохом пошел домой, а Дарья заперла за собою калитку и стерла горячие слезы, которые по румяному и полному лицу ее катились градом.

Кто таков Иван? Кто такова Дарья? Иван – илецкий казак, причисленный к оренбургскому войску, сын урядника Творогова, прекрасный двадцатилетний мужчина, не ученый, необразованный, но от природы умный, пылкий и честолюбивый. Дарья – прелестная шестнадцатилетняя девушка, дочь вдовы, жены оренбургского хорунжего Бавина, скромная, тихая, милая. Более года уже прошло, как Иван и Дарья полюбили друг друга; но любовь их была младенческая, чистая, невинная, святая. Все желания их состояли в том, чтобы чаще видеться, чаще говорить друг с другом. Иван уверял Дарью, что он скоро на ней женится; Дарья от души, от сердца верила Ивану и заранее почитала себя счастливою… Но туча мрачных горестей невидимо собиралась над головою бедной девушки!..

По наступлении утра Иван оседлал верного коня своего и, вооружась саблею, пикою и ружьем, отправился в Яицк, искать счастья. Бедная Дарья, разлучаясь с ним, тосковала, печалилась, каждое воскресенье ходила в молельню ² и там с чистою душой умоляла Всевышнего о ниспослании счастья милому ее другу.

Благословенные берега тихого Дона были свидетелями рождения такого человека, который, впоследствии времени, забыв закон Всевышнего, явился преступником перед самим Творцом небесным; презрев присягу, данную государю, сделался не только изменником, но, похитив священное имя монарха, стал возмутителем народа, виновником ужаснейших бедствий и кровожадным губителем множества невинных людей; нарушив обязательство перед отечеством, оказался врагом ему и злодеем, а разрушив все права, естественные перед человеческим родом, сделался врагом всему роду человеческому ³. Я говорю об известном изверге Пугачеве ⁴. Отец сего злодея был донской казак Зимовейской станицы ⁵ Иван Измайлов Пугачев, который между товарищами своими пользовался особенным уважением. В то время когда бессмертный Петр бросал бранные перуны в дерзновенного Карла, Измайлов сражался на полях полтавских как храбрый казак, как истинный сын отечества. Возгорелась новая война; российский орел мощными когтями своими начал сжимать рога турецкой луны – и мужественный Измайлов снова явился на поле брани. Храбрость, не знающая границ, или, лучше сказать, дерзновенная запальчивость, доставила возможность туркам схватить Измайлова и увести в плен. Побег возвратил ему свободу; он снова явился в войско, снова сражался против поклонников Магомета и пал на поле битвы. После него остался сын, Емелька Пугачев, под присмотром развратной матери беспечного дяди. Природа наградила Емельку стройным, мужественным станом, красивым лицом, проницательным взором, острым умом и геройским духом. Но худое воспитание и дурные примеры испортили добрые качества Пугачева. Он, в самых молодых летах, женился на дочери донского казака Дмитрия Никифорова, Софье, с которою прижил трех детей, одного сына и двух дочерей. Потом Пугачев служил во время Семилетней войны и находился при взятии Бендер, где оказал отличие, за которое получил чин есаула, но, почитая себя мало награжденным, оставил родину, мать, дядю, жену, детей и бежал в Польшу; там скитался между раскольниками, свел знакомство с беглым гренадером Алексеем Семеновым и питался мирским подаянием. Из Польши перешел Пугачев в Малороссию, потом удалился в Уральск. Опасаясь заслуженного наказания и узнав междоусобное несогласие уральских казаков, Пугачев старался подговорить их бежать на Кубань; причем обещал им большие выгоды. Побудительною причиной ко всему подговору было предположение Пугачева, что казаки, согласясь бежать, изберут его своим атаманом, почему он может с ними начать разбой и, хотя на несколько времени, укрыться от поимки. Но безумное предположение Пугачева не имело успеха: он был пойман Дворцовой волости в селе Малыковке и отправлен в город Симбирск, а оттуда отвезен в Казань. Здесь Пугачев содержался в тюрьме, судился и был приговорен к отсылке в Сибирь; но, познакомясь с раскольничьим попом и подговорив караульного солдата, бежал ⁶ и снова явился к уральским казакам, во множестве находившимся при Камыш-Самарском озере. Здесь честолюбивый злодей возымел самые дерзкие, самые безумные замыслы и торжественно объявил себя императором Петром Третьим. Легковерные уральцы поверили Пугачеву и везде старались распространять слухи, что он действительный государь. Основываясь на этом слухе, простой народ каждодневно стекался к самозванцу толпами и предлагал ему свои услуги. Главные любимцы Пугачева, казаки Афанасий Перфильев, Иван Чика, Максим Шигаев, Василий Плотников, Денис Караваев, Григорий Закладнов и другие, приняли на себя имена первостепенных русских вельмож. Хитрый Пугачев, притворяясь смиренным, уверил своих приверженцев, что он желает возвратить престол не собственно для себя, но для наследника; сам же имеет намерение удалиться в Филаретовский скит, чтобы там посвятить остаток дней своих набожности и уединению. Желая больше привлечь к себе уральцев, Пугачев уверял их, что они составляют самое лучшее войско в России; что, по возвращении престола, он предоставит им самые знатнейшие выгоды и что, почитая храбрых казаков, намерен вступить с ними в родство, дабы доказать целому свету любовь и уважение, которые он питает к знаменитому казацкому войску. В самом деле, коварный Пугачев устоял в своем слове: по любви, или по каким-либо расчетам, он женился на дочери уральского казака Петра Кузнецова, Устинье ⁷, и приказал своим приверженцам почитать ее настоящею императрицею.

Искатель счастья, Иван благополучно прибыл в скопище[5] злодея Пугачева и старался разведать, кто таков этот человек: самозванец или настоящий царь? Все казаки уверяли Ивана, что Пугачев не обманщик, не самозванец, но действительный император Петр III и что многие из них коротко знают [его]: ибо видали в Петербурге в то время, когда он был еще на престоле. Простодушный и неопытный Иван поверил словам обманщиков и горел желанием как можно скорее вступить в службу мнимого царя, чтобы не щадить для него ни крови, ни жизни. Некоторые из уральцев представили нетерпеливого Ивана к варвару Чике, называвшемуся графом Чернышевым. Сей злодей, выслушав и одобрив желание молодого казака, отвел его к самому Пугачеву, который, увидя нашего героя, спросил с казацкою важностью: кто он таков и чего хочет? Иван, решительно почитая Пугачева царем, с большим подобострастием отвечал, что он илецкий казак, приехал из Оренбурга нарочно для того, чтобы послужить Его Величеству верою и правдою до последней капли крови, и что он почтет себя чрезмерно счастливым, если удостоится вступить в службу православного царя русского. Ответ и прекрасный вид Ивана совершенно понравились Пугачеву, который велел привести его к присяге, поздравил с чином есаула и оставил при себе адъютантом. Какая радость, какое восхищение для честолюбивого Ивана! Ему не приходило в голову, что он, посвятив себя на службу не царю, но обманщику и величайшему злодею, сам сделался важным преступником против законов и против отечества. Говорят, что радость, сколь ни приятна сама по себе, но еще делается приятнее, когда есть с кем разделить ее. Так точно и обрадованный Иван желал разделить свою радость: он поспешил отправить письмо к милой Даше, которым уведомил ее о своем счастии и уверял, что нашел не обманщика, не самозванца, а настоящего русского царя, который чрезмерно[6] добр, чрезмерно милостив; почему он будет служить Его Величеству, не щадя живота своего, и со временем надеется дослужиться до знатного чина; тогда-то поспешит явиться к милой Дарье и предложит ей свою руку.

Дарья получила это письмо в воскресенье и, слушая его, проливала слезы. Влюбленные никому и ничему столько не верят, как друг другу и тому, чего желают. Дарья поверила Ивану, что он вступил в службу не к обманщику, а к истинному государю; она радовалась счастью своего возлюбленного и желала, чтобы милый Иван как можно скорее возвратился в Оренбург и сделался ее мужем. Желание самое невинное, самое естественное в такой девушке, коей наступила уже семнадцатая весна – то роковое время, в которое сердце каждой красавицы начинает биться сильнее, начинает напоминать о потребности – любить. Обрадованная Даша тотчас надела на себя праздничный гранитуровый сарафан, обложенный золотою сеткою и широкими позументами, с серебряными напереди пуговицами, и на голову повязала богатую ленту, убранную крупным жемчугом и составляющую самое лучшее украшение казацких девушек. Потом она отправилась в молельню и во все время богослужения думала об одном только Иване, молилась за одного только Ивана, желала счастья одному только Ивану. С этого времени милая Дарья начала почитать себя счастливою; она забыла мучительную тоску; побледневшее лицо ее снова покрылось розами; унылые взоры заблистали прежним огнем; румяные уста оживились прежней улыбкою; высокая полная грудь начала трепетать по-прежнему. Она разлюбила уединение, стала посещать хороводы, веселилась со своими подружками, резвилась как ласточка, пела как малиновка. Все подруги любили веселую Дарью, все молодые казаки на нее засматривались, все старики и старушки хвалили ее. Милая девушка часто, очень часто мечтала: вот скоро возвратится любезный Иван, вот скоро он будет моим: ах, какое счастье, какая радость!.. Но радость Даши промчалась быстро как стрела, исчезла как метеор во мраке ночи!

Пугачев полюбил проворного Ивана и произвел в майоры. Новопожалованный майор увидел одну из уральских красавиц и полюбил ее; он не столько пленился красотою девушки, сколько ее несметным богатством. Новая любовь Ивана была счастлива: он томился не долго – предложил руку красавице, получил ее согласие и, не тратя времени, женился на ней. Жестокий, бесчеловечный Иван! Кто бы мог подумать, чтобы ты в столь короткое время мог забыть милую Дашу? Не ты ли клялся святым Георгием, что будешь вечно любить ее? Не ты ли утверждал, что она тебе всех милее, всего дороже? Коварный, бессовестный человек! Ужели ты не постыдился изменить той, которая тебя полюбила всем сердцем, всей душою? Ужели ты забыл, что есть Всевышний Судия, который отомстит тебе за нарушение клятвы и за то, что ты обманул простосердечную девушку?.. Нет, нет, друзья мои! Иван не изменил Дарье: он не пленился другой красавицею; он даже никогда не думал о новой любви: только одна несправедливая и вымышленная пустословием и злоязычием молва достигла до слуха Даши, что будто бы ее милый друг женился, – и бедная девушка поверила ложной молве. Легкокрылое веселье улетело, резвая радость сокрылась: Даша начала кручиниться, начала печалиться, стала вянуть, стала сохнуть, захворала – слегла в постель…

Шайка разбойника Пугачева день ото дня увеличивалась; он разорил уже несколько селений и приступил к Уральску, с тем, чтобы сжечь этот город и всех, кто осмелится не признать его царем и не покориться ему, – предать мучительной казни. Секретарями Пугачева были два казака, уральский Иван Почиталин и илецкий Максим Горшков. Сии нарушители закона составляли разные возмутительные бумаги и, под именем императорских манифестов, указов и грамот, посылали оные в разные места и к разным людям. Самозванец отправил строжайшие указы к уральскому коменданту, полковнику Симонову, и к войсковому старшине Мартемьяну Михайловичу Бородину, от которых требовал сдачи Уральска; в противном случае угрожал им виселицею и самыми мучительнейшими пытками. Но Симонов и Бородин, как верные сыны отечества, не устрашились угроз варвара и решились защищать вверенный им город до последней капли крови. Пугачев, видя неудачу в своем предприятии, оставил Уральск и решил идти к Оренбургу. Вслед за ним была выслана воинская команда; но на сей раз счастье обратилось на сторону злодея: он разбил верных сынов отечества и взял в плен 12 старшин уральского войска, над которыми явил первый опыт неслыханной лютости и жесточайшего тиранства: предал несчастных самой мучительнейшей, самой позорнейшей казни. Во время пути от Уральска к Оренбургу варвар Пугачев всё предавал огню и мечу. Деревни и крепости пылали, кровь невинных людей орошала пустынные берега быстрого Урала. Злодей не щадил ни пола, ни возраста: вырывал младенцев из объятий отчаянных матерей и убивал их; как молодых, так и стариков предавал мучительной смерти; невинных дев со злобною радостью отдавал на поругание буйной толпе своей; осквернял и разорял храмы Божьи и ничего не почитал священным. Самый ад улыбался деяниям своего любимца! Изверг Пугачев прибыл к Оренбургу, окружил его и от губернатора Рейнсдорпа требовал сдачи. Между тем в стан самозванца беспрестанно стекались казаки, заводские крестьяне, башкирцы, тептяри, чуваши, мордва и другая сволочь. Шайка разбойников умножилась до тридцати тысяч. С некоторых заводов были доставлены к Пугачеву пушки, мортиры, бомбы, ядра и другие воинские снаряды. Злодей день ото дня сильнее и сильнее приступал к Оренбургу; но не мог причинить ему никакого вреда, почему решился продолжать осаду и голодом принудить жителей к сдаче. В то время как Пугачев осаждал Оренбург, некоторые злодеи из его шайки разоряли окрестные селения. Оренбургский неслужащий казак Василий Торнов превратил в пепел Нагайбацкую крепость, а любимец Пугачева Чика осадил город Уфу; но не могши взять его, разорил многие заводы, села и деревни. Пугачев от Оренбурга ездил иногда к Уралу; в то время, вместо него, начальником оставался казак Максим Шигаев, который производил неслыханные злодейства, убийства и грабежи и повесил посланного в Оренбург, от генерал-майора, лейб-гвардии Конного полка рейтара за то, что сей последний не хотел нарушить присяги и должной монаршему престолу верности.

Иван, служивший с большим усердием и ревностью самозванцу Пугачеву, получил от сего злодея чин полковника. Он чрезмерно любил Дарью и всячески желал увидеться с нею; но исполнить сие желание не находил ни малейшей возможности, ибо оренбургские ворота были во всякое время крепко заперты и форштадтские жители все находились в городе. Что же осталось делать пылкому любовнику? Он написал письмо и нашел случай переслать его к Дарье. Сие письмо содержало уведомление о получении полковничьего чина, удостоверение в неизменной любви и нетерпеливое желание увидеться, хотя на несколько минут, с предметом своей страсти. Дарья, получив это письмо, чрезмерно обрадовалась и забыла мучительную горесть свою; она в самое короткое время совершенно выздоровела; письмо любезного друга подействовало на нее лучше всех аптекарских микстур, всех тинктур, капель, порошков и эссенций. Теперь она заботилась только об одном: как бы увидеться с милым Иваном; выдумывала тысячу способов, тысячу возможностей – и все отвергла; думала, думала и наконец решилась на самое отважное предприятие. Во время ночной темноты влюбленная девушка нашла средство укрыться из города; но не успела отойти нескольких сажен, как встретилась с разбойническим разъездом. Кто идет? – вскричали злодеи. Дарья ужасно перепугалась. Кто идет? – повторили они. Дарья от страха не могла выговорить ни слова и была окружена разъездом, который состоял из пяти татар Каргалинской слободы, которая иначе называется Сеитовским посадом. Сии злодеи старались, сколько дозволяла ночная темнота, рассмотреть испуганную девушку; потом, что-то пошептав между собою, они схватили Дарью, связали ей руки, посадили на лошадь и повезли неизвестно куда.

Зачем же Дарья вышла из Оренбурга? Как зачем? Она имела намерение пробраться в стан Пугачева, чтобы отыскать своего милого друга, увидаться и поговорить с ним. Теперь она, вместо свидания со своим возлюбленным, попала в когти разбойников, которые отвезли ее в киргизскую степь, верст за двести от линии, к знакомому им старшине Джагалбалинского рода, Бузбетского отделения известному богачу Тюльке. Злодеи, забывшие честь и Всемогущего Бога, продали несчастную девушку упомянутому старшине за двести баранов ⁸, и бедная Дарья сделалась невольницей полудикого киргиз-кайсака. К счастью нашей девушки, старшина Тюлька был семидесятилетний старик, а потому он и не мог быть опасным для девической ее добродетели. Дарья поступила в прислужницы к младшей жене Тюльки, по имени Латыше, которая при первом разе полюбила юную невольницу, обласкала ее и уверила в своей милости. Несчастная девушка поневоле должна была привыкнуть к киргизскому образу жизни; она скоро познакомилась с бешбармаком, каймаком, крутом, казами, кумысом и айраном ⁹. Несмотря на то, что ее житье было довольно хорошо, она беспрестанно печалилась и часто плакала, воспоминая свою родину, свою мать и своего милого друга. Кто же виноват, любезная Дарья? Пеняй сама на себя. Зачем ты желала иметь свидание с Иваном? Зачем вышла из Оренбурга? Ты бы жила под родительским покровом; и жила бы покойно. Теперь страдай, теперь томись в неволе, несчастная девушка! Оплакивай свою горькую участь и желай свободы. Но кто знает, получишь ли ты драгоценную свободу? Может быть тебе не суждено уже видеть милой родины, милой матери и милого друга. Может быть ты, как подкошенный цветок, увянешь безвременно, и горестные дни окончишь в пустынных степях киргиз-кайсацких. Жаль тебя, несчастная девушка!..

Злодейства разбойника Пугачева при самом начале не обращали на себя внимания правительства, которое почитало их незначительными и не могущими иметь важных последствий; но как скоро сделались известными варварские замыслы его и действия, тогда премудрая и великая императрица Екатерина, к скорейшему потушению сего опасного пожара, изволила назначить генерал-аншефа Бибикова. Сей достойный муж, желая оправдать доверенность императрицы, поспешно прибыл в город Казань и объявил дворянству о своем назначении. При сем случае нашим бессмертным поэтом Державиным была произнесена прекрасная, убедительная речь, которая имела самое сильное влияние на благородное сословие. Помещики Казанской губернии, ревнуя общему благу, изъявили единодушное желание вступить под начальство Бибикова и действовать против изверга Пугачева. Екатерина, получив о сем донесение, изволила изъявить дворянству Высочайшую благодарность и наименовала себя казанскою помещицею. Отряженный генерал-аншефом Бибиковым генерал-майор князь Голицын принудил Пугачева оставить осаду Оренбурга и разбил варвара под Татищевскою крепостью. К сожалению, непредвиденная и рановременная смерть генерала Бибикова не дозволила ему окончить дела, на него возложенного. Между тем князь Голицын вторично разбил Пугачева под Сакмарою и принудил удалиться в рудокопные заводы Оренбургской губернии. В сем последнем сражении Иван был ранен в правую ногу пулею навылет, но от сей раны скоро излечился.

Злодей Пугачев, вместо того чтобы раскаяться и обратиться к милосердию великодушной монархини, старался о приумножении разбойнической толпы и о приготовлении пушек и разных воинских снарядов. Варвар, несмотря на поражения, претерпленные им от храбрых Мансурова и Михельсона, успел разорить несколько селений и заводов, взять пригородок Осу, переправился через реку Каму и пришел к Казани. Здесь разбойник Пугачев был встречен храбрым и мужественным генерал-майором Павлом Потемкиным. Злодеи, не надеясь устоять против верных сынов отечества, пользуясь изменою суконщиков, нашли способ прорваться в предместье города с Арского поля и зажгли жительство[7]. Генерал-майор Потемкин, желая спасти от злодеев казанский Кремль, вошел в оный и до тех пор оборонялся, пока не пришел на помощь городу неутомимый полковник Михельсон с отрядом. Злодеи, узнав о приходе сего отряда, кинулись в поле; но три раза, в три разные дни, были сильно разбиты и принуждены разбежаться. Некоторая часть разбойников, вместе с атаманом своим Емелькою Пугачевым, устремилась к Волге, переправилась через оную и начала производить ужасные варварства. Злодеи разорили и превратили в пепел несколько селений и два города, Цивильск и Курмыш; потом, с величайшею поспешностью, отправились к Алатырю.

Для искоренения бунта, для прекращения убийства и грабительства и поимки изверга Пугачева, был назначен, по собственному вызову, генерал граф Панин. Между тем Пугачев, умножив разбойническую шайку, бросился к Саранску и Пензе; но был преследован корпусом полковника Михельсона, прошел оные, устремился через Петровск к Саратову и овладел сим городом. Комендант Саратова, полковник Бошняк, сражаясь мужественно, пробился сквозь злодейскую толпу с пятьюдесятью человеками офицеров и солдат и приплыл в Царицын.

Разбойники, ограбив Саратов и оросив улицы его кровью невинных жителей, устремились к Царицыну; но здесь встретили сильное сопротивление и принуждены были отступить. Проходя к Черноярску по астраханской дороге, в сорока верстах за Царицыным, злодеи были настигнуты корпусом деятельного полковника Михельсона, к которому подоспели на помощь донские казаки. Здесь-то злодейская толпа была разбита наголову, и Пугачев, с немногими приверженцами, едва успел спасти жизнь свою. Он, переплыв через реку Волгу на луговую сторону, имел намерение пробраться на саратовские степи, именуемые Узенями; но судьбы Всевышнего уничтожили намерение изверга.

Умственная слепота нашего Ивана исчезла; он ясно увидел, что служил не царю русскому, а злодею, разбойнику, обманщику, самозванцу. Иван почувствовал сильное угрызение совести; пришел в совершенное раскаяние и, желая загладить преступление свое, уговорил уральцев Чумакова и Федулева предать Емельку в руки правосудия; к чему убедили они и других казаков, всего человек до двадцати пяти. Раскаявшийся Иван и его товарищи схватили Пугачева, связали и доставили к уральскому коменданту Симонову, а сей представил его к прибывшему в Уральск бессмертному герою Суворову, имевшему тогда чин генерал-поручика. Пугачев, окованный и за крепкой стражею, был отправлен в Симбирск, а оттуда в Москву, где с сообщниками своими, за все варварства и злодеяния, получил достойную казнь ¹⁰. Иван и все те, которые предали Пугачева в руки правосудия, получили прощение и дозволение возвратиться в свои жительства ¹¹.

Иван желал иметь крылья, чтобы как можно скорее быть в Оренбурге. В продолжение пути ему казалось, что время течет очень медленно; он исчислял дни, часы и минуты, которые должно было провести в дороге. Любовь не давала покоя нетерпеливому Ивану; она пылала в нем с новою силою, и образ милой Даши не оставлял его ни на минуту; он мечтал о ней наяву; он видел ее во сне; он не знал еще о несчастии бедной девушки. Время текло; путь Ивана продолжался. В одно утро сердце молодого казака сильно затрепетало; взор заблистал радостью, и огненный румянец разлился по щекам его – глазам Ивана показались в отдаленности купола церквей и стены Оренбурга. Нетерпеливый любовник взъехал уже в предместье форштадта и встретился с одним из своих давнишних друзей. Первый вопрос Ивана был о милой Дарье, и первый ответ его друга был о несчастии Дарьи. Какое известие для Ивана! Приятнейшие надежды его исчезли; пылкие мечты молодости улетели; обманчивая радость сокрылась; печаль и горесть отуманили развеселившееся лицо молодого любовника. Иван явился к родным своим, которые приняли его с величайшею радостью. Ни предметы милой родины, ни ласки нежных родных не могли развеселить, не могли утешить печального и огорченного Ивана; он беспрестанно думал о прекрасной Дарье и горел желанием освободить ее из тяжкой неволи.

Прошло уже два месяца с тех пор, как Иван возвратился в Оренбург; он наконец придумал средство, могущее послужить к освобождению милой Дарьи. Сие средство состояло в том, что нетерпеливый любовник уговорил несколько отважнейших удальцов из своих товарищей и несколько каргалинских татар, с которыми тайным образом отправился в киргизскую степь. В тогдашнее время черта Оренбургской линии не имела нынешнего устройства, и самовольные переезды через границу были очень обыкновенны. Иван от встретившихся киргизцев разведал о всех подробностях, относящихся к старшине Тюльке и к прелестной его невольнице. Наши удальцы ехали со всевозможною поспешностью; киргизские степи были им так известны, как почтальону большая столбовая дорога, по которой он проезжал уже до пятидесяти раз. В исход пятого дня Иван и его товарищи приблизились к кочевью старшины Тюльки и решились дождаться ночи. Солнце закатилось, вечерняя заря разлилась по лазоревому своду; звезды заиграли на чистом небе; луна распространяла бледный свет свой… Наступила полночь. Казаки и татары грозно грянули на киргизский аул; опрокинули несколько кибиток и привели в ужас сонных киргиз-кайсаков. Раздался крик; раздался вой; раздались громогласные восклицания: «Алла! Алла! Худай ярлыка!»¹² Отважное предприятие неустрашимого Ивана увенчалось счастливейшим успехом: он отыскал милую Дарью; не теряя времени, посадил ее на заводную лошадь и вместе с путешественниками своими оставил расстроенные кочевья. Казаки не прикоснулись к имуществу киргизцев; но корыстолюбивые татары не оставили поживиться несколькими халатами, несколькими коврами и тому подобным. Обратный путь Ивана был очень весел: он ехал рядом с Дарьей; он беспрестанно смотрел на Дарью; он описывал свои приключения Дарье; он слушал рассказы Дарьи. На седьмой день счастливые любовники были уже в Оренбурге.

Через неделю после возвращения в Оренбург Иван послал сваху просить руки Дарьиной. Сваха, придя в дом Дарьи, помолилась святым иконам и поклонилась на все четыре стороны; потом, по старинному обыкновению, села на лавку против самой матицы и объявила о причине своего прихода. Мать Дарьи, не думая долго, дала слово – и в тот же день назначено быть рукобитью[8]. Наступил вечер. К Дарье, по приглашению ее матери, собрались подруги, красные девушки; потом явился жених со свахою и родственниками своими и сел за длинный стол, в передний угол. Из-за занавеса выступила невеста, поклонилась гостям и жениху; сему последнему поднесла на тарелке платок, за который получила от него серебряный рубль; после того села с женихом рядом; по сторонам их уселись свахи и родственники. Матери Дарьиной женихова сваха поднесла стакан зеленого вина, который старушка приняла и начала пить. В то время девушки запели:

– Матушка, пей, / Да меня не пропей – / Дочь свою любимую, / Дочь свою послушную, / Дочь свою Дарьюшку, / Да по батюшке Андреевну. / Матушка! Пей, / Да меня не пропей…

Когда старушка окончила стакан, тогда все гости принялись за рюмки и за серебряные чарки; началась пирушка, которая продолжалась около трех часов; потом гости встали из-за стола, помолились святым иконам и отправились по домам своим. Девушки пошли провожать жениха и дорогою пели и повторяли следующее:

– Взвейте же вы, / Ветры буйные! / Снесите же вы / С гор белые снеги, / Чтобы наши гости / У нас посидели, / У нас посидели, / На нас поглядели! / Взвейте же вы… и проч.

После того каждый вечер начались так называемые вечерки, которые состоят в том, что жених приходит к невесте, садится с нею за занавес, между тем девушки веселятся, играют с молодцами в фанты, поют песни, пляшут и проч. Таким образом протекла целая неделя; наступила суббота – день девичника. Девушки отправились к жениху за мылом; потом вместе с невестою пошли в баню, где ей расплели темно-русую косу; возвратясь оттуда, поехали на кладбище; там невеста поплакала над могилой своего отца.

Наступил вечер. В дом невесты собрались гости, и начался девичник, то есть пирушка, которая продолжалась до полуночи.

На другой день, после обедни, дружка приехал в дом Дарьи; спросил, готова ли невеста, и, получив утвердительный ответ, удалился. Вскоре после того он приехал вторично с женихом и со всем поездом. Невеста сидела уже за столом; подле нее находился семи– или восьмилетний мальчик, со скалкою в руках, который должен был продавать девичью косу. Мальчик, получив от дружки несколько денег, удалился, а на место его сел жених со свахою и поезжанами[9]. Дружка напомнил, что время уже ехать в храм Божий; почему все из-за стола вышли и начали молиться святым иконам.

Мать Дарьи и, вместо отца, один из родственников ее благословили невесту и жениха образом святого Николая Чудотворца, хлебом и солью. Невеста, покрытая фатою, села со свахами в телегу, а жених, с тысяцким и большим боярином, в другую; дружка же верхом – и все отправились в церковь. Между тем в дом жениха была доставлена постель невесты и все ее приданое. По совершении брачного обряда невесту привезли к жениху и они оба заняли место в переднем углу; по сторонам их сели дружка, свахи, поезжане и приглашенные гости. Длинный дубовый стол был накрыт белою скатертью. Дружка закричал громогласно: «Поварушка матушка! Встань на куньи лапки, достань до судной лавки: что есть в печи, все на стол мечи!» Вмиг появились на стол большие пироги, огромные части жаркого, соленые окорока, запеченные в тесте, и проч., и проч. Застучали стаканы, рюмки и серебряные чарки. Зеленое вино полилось рекою. Дружка кричал беспрестанно: – За здоровье князя новобрачного и княгини новобрачной – кушайте, гости!

Оренбургские казаки, сколь храбры против злодейств киргизцев, столь же неустрашимы и против даров вечно юного Вакха. Вскоре лбы их покраснели, носы побагровели, щеки запылали румянцем. Острые шутки посыпались, слова полились рекою; громкий хохот раздавался беспрестанно. Развеселившиеся старики, разглаживая закрученные усы свои и длинные бороды, по которым текло вино и масло, расстроенными голосами затянули следующую песню:

Казаки свой ум имеют, / Жизнь прекрасную ведут; / Пикой, саблею владеют / И горилку славно пьют!

Со врагом казак сразится – / Победит врага за раз; / Если ж вздумает напиться – / То напьется на заказ!

Для киргизца лиходея – / У него готов аркан; / Для горилки чудодея – / У него готов стакан.

С пикой, саблею и водкой / Он умеет в дружбе жить; / И с молоденькой красоткой / Он умеет пошалить.

Есть враги – с врагами бьется – / И врагов он вмиг побьет; / Есть вино – он вмиг напьется – / Тотчас песни запоет!

Казаки свой ум имеют, / Жизнь прекрасную ведут; / Пикой, саблею владеют / И горилку славно пьют!\

(1) Яицком назывался прежде город Уральск.

(2) Молельнею называется часовня старообрядцев.

(3) См. сентенцию, заключенную по делу изверга Пугачева 1775 года января 9 дня, которая была опубликована во всеобщее сведение.

(4) При описании злодейств, поимки и казни Пугачева сочинитель сей повести руководствовался «Русскою историей» С. Н. Глинки, официальными бумагами, рассказами оренбургских старожилов, сентенциею, официальным описанием деяний Пугачева и жизнеописанием генералиссимуса графа Суворова.

(5) Сия станица названа Зимовейскою в книге «Ложный Петр III, или Жизнь, характер и злодеяния бунтовщика Емельки Пугачева», напечатанной в Москве 1809 года, а в «Русской истории» С. Н. Глинки она наименована Замовянскою. Которое из сих названий справедливо – я решить не могу.

(6) Сей побег учинен Пугачевым 19 июня 1773 г.

(7) Самовидцы рассказывают, что сия девушка была первейшая красавица из всего Уральска.

(8) Во время замешательства, произведенного Пугачевым, не только татары, но и русские схватывали друг друга и продавали киргизцам.

(9) Бешбармак – мелко искрошенное баранье мясо, смешанное с небольшими кусочками теста; каймаки – сливки, сметана; крут – род сыра, имеющего хотя острую, но довольно приятную кислоту; казы – конские копченые колбасы; кумыс – кобылье заквашенное молоко; айран – кислое коровье молоко, разведенное водою.

(10) Пугачев четвертован в Москве; голова его была воткнута на кол, части тела разнесены по четырем частям города и положены на колеса, а после на тех же самых местах сожжены. Перфильев также четвертован в Москве. Чике была отсечена голова в городе Уфе, воткнута на кол для всенародного зрелища, а труп его вместе с эшафотом сожжен. Шигаев и Торнов повешены. Плотников, Караваев, Закладнов, Иван Почиталин и Горшков наказаны кнутом и, по постановлении знаков и вырыванию ноздрей, сосланы на каторгу. См. сентенцию, заключенную по делу Пугачева.

(11) По сему предмету вот что сказано в 9 пункте вышеупомянутой сентенции: «Илецкого казака Ивана Творогова, да Яицких: Федора Чумакова, Василия Коновалова, Ивана Бурнова, Ивана Федулева, Петра Пустобаева, Козьму Кочурова, Якова Почиталина и Семена Шелудякова, в силу Высочайшего Ее Императорского Величества милостивого Манифеста, от всякого наказания освободить; первых пять человек потому, что, вняв гласу и угрызению совести и восчувствуя тяжесть беззаконий своих, не только пришли сами с повинною, но и виновника погубы их Пугачева связав, предали себя и самого злодея и самозванца законной власти правосудию. Пустобаева за то, что он отделившуюся шайку от самого злодея Пугачева склонил придти с повиновением, равномерно и Кочурова, еще прежде того времени явившегося с повинною; а последних двух, за оказанные ими знаки верности, когда они были захвачены в толпу злодейскую, и были подсылаемы от злодеев в Яицкий городок, то они, приходя туда, хотя отстать от толпы опасались, однако возвещали всегда о злодейских обстоятельствах и о приближении к крепости верных войск; и потом когда разрушена была злодейская толпа под Яицким городом, то сами они к военноначальнику явились. И о сем Высочайшем милосердии Ее Императорского Величества и помиловании сделать им особое объявление через отряженного из собрания члена сего января 11 дня, при всенародном зрелище пред Грановитою палатою, где и снять с них оковы».

(12) Боже! Боже! Господи помилуй!

Мятежник Пугачев

Отрывок из повести. Глава первая

Печатается по: «Заволжский муравей», 1833, № 14, июль.

Киргизский пленник

Быль Оренбургской линии

Печатается по: «Отечественные записки», 1826, часть 28.

Верхнеуральск, составляя пограничную крепость, принадлежит к числу уездных городов Оренбургской губернии; он находится под 53° 52’ 40’’ северной широты и под 76° 47’ 12’’ восточной долготы от первого меридиана, через остров Ферро проведенного. Немногие крепости, немногие города могут похвалиться таким прекрасным местоположением, какое играет Верхнеуральск, стоящий на левом, крутом берегу быстрого Урала. Вокруг него возвышаются горы, расположенные в виде неправильного амфитеатра. С одной стороны виден величественный, безлесный Извоз, с глубоким ущельем, которое начинается от самой вершины и оканчивается близ подошвы; с другой – синеется угрюмая, дикая сопка, на коей лежат ужасные камни, издали кажущиеся огромным строением; подле нее зеленеется Мохнатая гора, покрытая молодым березняком. Вдали чернеет цепь гор Рифейского хребта[11]. Между ними, в большом отдалении, в ясное время видна страшная Иремель-тау, грозный исполин Каменного Пояса[12], покрытый вечными снегами и окруженный холодными туманами и сизыми облаками! Быстрый Урал шумит, извивается в тысяче излучинах и, при самом городе, принимает в себя прозрачную Урляду, с которой вблизи соединяются светлые струи тихой Узельги. На правом берегу Урала разлиты многие озера, которые, при солнечном свете, блестят как чистое серебро. В недальнем расстоянии от города протекает игривая речка Ямская. Словом, быстрый взор на каждом шагу встречает предметы самые прелестные, самые восхитительные, самые романические!..

Благословляю, благословляю тебя, незабвенный Верхнеуральск! Ты занимаешь незавидное место на карте Азиатской России; но самое первое – в моей памяти, в моем сердце! Могу ли, могу ли я забыть время, проведенное в тебе, пленительный городок? То бесценное время, в которое меня окружала радость, в которое меня лелеяло счастье. – Увы! Почто минуты радости пролетают быстро? Почто счастье наше бывает непродолжительно? Но что такое радость? Мыльный пузырь! Что такое счастье? Блестящая пыль на крылышках бабочки! Дунь – и мыльный пузырь лопнет! Прикоснись ко крылышкам мотылька – и блестящая пыль исчезнет… Расставшись с тобою, незабвенный Верхнеуральск, я расстался с игривою радостью, расстался с легкокрылым счастьем! Все, что было для меня мило, что было для меня драгоценно – осталось в тебе, незабвенный Верхнеуральск!..

Увы! С тех пор я узнал людей, не имеющих ни сердца, ни чувств, таких людей, которые забыли права человечества и отравили жизнь мою ядом мучительной горести!.. Но судьбы неисповедимы! Может быть, и мне предстоит счастливая будущность; может быть, и я паки[13] узнаю радости, как Федор, о котором хочу рассказать моим читателям, слышав приключение его от одного почтеннейшего старца, находившегося при заведении Оренбургской линии: оно случилось вскоре по основании Верхнеуральска ст [атским] совет [ником] Кирилловым.

Федор, прекрасный молодой вахмистр, сын бывшего Билярского драгунского полка поручика, по приказанию начальства, вместе с тридцатью драгунами, состоял при пастьбе конского табуна, находившегося на внутренней стороне линии, в пятнадцати верстах от Верхнеуральска, при озере Малом Богадаке. В одну темную ночь табун и находившиеся при оном драгуны были окружены разбойническою шайкою киргизцев, состоявшею из четырехсот человек. Варвары сделали сильный и стремительный натиск; но неустрашимые драгуны встретили их храбро. Началась ужасная битва: засвистели пернатые стрелы; зазвучали булатные копья; зажужжали свинцовые пули; от острых сабель и тяжелых палашей посыпались искры – и горячая кровь обагрила холодную землю!.. Варвары бились, желая корысти; драгуны защищались, исполняя священный долг службы. Сохраним от забвения имена трех героев, в особенности отличившихся во время сей битвы: это были старые, заслуженные драгуны Лобов, Волков и Абалдуев, слыхавшие свист шведских пуль и звуки турецких сабель. Сии драгуны – истинные сыны Отечества, истинные герои – сражались как разъяренные львы, как лютые тигры; они изрубили многих злодеев; а мужественный Лобов сильным ударом тяжелого палаша перенес надвое предводителя разбойнической шайки, киргизского батыря Карагуша… Но что может сделать горсть храбрых противу буйного многолюдства? – Драгуны, все без исключения, были побиты; один только Федор, покрытый двенадцатью ранами и ослабевший от большого истечения крови, взят в плен. Варвары, осмотрев раны несчастного вахмистра, перевязали их по-своему, потом посадили его на лошадь, руки и ноги стянули арканами. После того злодеи поехали к берегам Урала, а некоторые из них погнали конский табун. Во время пути киргизцы, гнавшие лошадей, беспрестанно ударяли огнивами в кремни для того, чтобы разливавшиеся от оных ударов искры освещали им дорогу. Злодеи перегнали табун и переправились через Урал вплавь, близ Красного Яра.

Что могло быть хуже положения, в каком находился несчастный Федор? Связанный, он не мог пошевелиться; а между тем раны причиняли ему жесточайшую боль. Путь разбойников продолжался четверо суток. Каждую ночь варвары, расположившись ночевать, покрывали связанного Федора войлоком и на края оного ложились сами, для того чтобы молодой вахмистр не мог сделать побега. На пятый день киргизцы прибыли в свой аул, расположенный на небольшой речке, близ бора, именуемого Карагач. Федор достался в невольники старому батырю Кутлубаю, который принялся лечить нашего единоземца от полученных им ран. Способ лечения был самый простой, именно: Федора каждодневно обкладывали горячею овчиною, за минуту перед тем с барана снятою. Это простое лечение было очень полезно для нашего вахмистра; он, по прошествии пяти недель, совершенно выпользовался[14]. По выздоровлении Федора была призвана старая колдунья, называемая Джа-Адугар, которая, по мнению суеверных киргизцев, умела производить то, что каждый пленник, сделавший побег, во время оного заблуждался и снова попадал в неволю. Старуха, вырвав несколько волос из головы Федора и спросив его об имени, поставила бедного невольника среди кибитки, на расчищенном и солью посыпанном месте, на котором раскладывается огонь. После сего колдунья принялась делать заговоры, велела Федору три раза отступать назад, плевать на свои ступни и каждый раз выскакивать из кибитки, потом насыпала ему на язык несколько золы, на которой он стоял, – и колдовство кончилось. После того Кутлубай говорил Федору следующее: «Слушай, невольник! Ты должен мне служить верно; за это я буду кормить тебя, одевать и обувать; но ежели ты сделаешь побег, то знай, что нигде не можешь от меня укрыться – ни на земле, ни в воде, ни в воздухе: я тебя поймаю – и тогда, с жесточайшего наказания, подрежу тебе кожу на подошвах, насыплю туда мелко изрубленных конских волос, и сделаю то, что ты будешь мучиться и раскаиваться целую жизнь!» Такие жестокие угрозы у варваров киргизцев, к несчастью бедных невольников, исполняются на самом деле.

Батырь Кутлубай имел трех сыновей, Ак-Кусюка, Ишберду, Юламана, и дочь Баяну. Сыновья Кутлубая были смелые батыри, или лучше сказать – славные воры и разбойники, от которых много терпела Оренбургская линия; но Баяна нисколько не походила на своих братьев: она была прелестная 16-летняя девушка – скромная, невинная, добродушная и очень, очень милая!

Соображаясь с обыкновением земляков своих, варвар Кутлубай обрил молодому невольнику голову и одел его в киргизское платье. Житье Федора было бы довольно сносно, если бы киргизцы кормили его досыта; но злодеи каждодневно давали невольнику своему одни только кости и небольшую чашку молока или растопленного сала. Желудок молодого вахмистра, привыкший к русским щам, круглым пирогам, блинам и оладьям, долго не мог принимать киргизской умеренной пищи, а особливо растопленного сала; но нужда всему научит! Занятие Федора состояло в том, что он, закованный в тяжелые железа, должен был каждодневно пасти киргизских баранов. Как часто несчастный молодой человек, изнуренный голодом и ослабевший от полудневного зноя, повергался на землю! Как часто, в глубокой горести, он вспоминал священные берега Урала, вспоминал отца, мать, братьев и сестер! Как часто умолял Всевышнего о даровании ему золотой свободы! Как часто, приведенный в отчаяние, призывал смерть, чтобы она прекратила его мучения!

Время текло; целый год прошел уже с того дня, как несчастный Федор попал в неволю, – горестный, мучительный год! Он показался нашему вахмистру целым веком. Шелковая трава, покрывающая киргиз-кайсацкие степи, зеленелась, цветы разливали приятный запах, жаворонок резвился в воздухе, трепетал и громким пением изъявлял свою радость; все веселилось, все восхищалось прелестями живительной весны: один только Федор крушился, один только Федор проливал горькие слезы!..

Однажды несчастный невольник, утомленный дневными трудами, лежал в некотором расстоянии от кибитки своего хозяина, смотрел на голубое небо, усеянное звездами, и мечтал о свободе. Приближалась полночь; но благодетельный сон бежал от глаз несчастливца… Наконец природа вступила в права свои – и Федор начал дремать… Вдруг раздался тихий, приятный голос… Молодой вахмистр раскрыл глаза – и кого же увидел перед собою? Прелестную киргизскую девушку, дочь Кутлубая. «Встань, встань, бедный невольник! – так начала говорить Баяна. – Встань и утоли свою жажду». Федор, удивленный неожиданным приходом девушки, приподнялся, но не знал, что говорить, хотя хорошо уже научился киргизскому языку. «Я тебе принесла кумызу, – продолжала Баяна, – пей его, милый невольник!» Федор принял чашу; девушка села подле него. «Мне жаль тебя, милый невольник, – говорила она, – жаль, очень жаль! Тебя мало кормят, а потому я и принесла кумызу, который утолит твой голод, утолит твою жажду… Даю тебе верное слово: каждую ночь, если будет возможность, я стану приносить тебе кумыз и мясо: только ты должен быть молчалив, чтобы никто не сведал об этом. Знаешь ли, милый невольник, я тебя люблю, очень люблю и со временем, быть может, постараюсь возвратить тебе свободу». Федор, со слезами на глазах, благодарил прекрасную Баяну за ее добродушие, за ее обещание, и уверял, что он благодеяний милой девушки не забудет до самой смерти.

Киргизская девушка устояла в своем слове: она каждую или почти каждую ночь приносила мясо и кумыс, предлагала их молодому невольнику; садилась возле него; говорила ему о любви своей и о том, что она чувствует большое удовольствие, когда видит и слушает его. Федор не мог быть равнодушным к прелестям милой девушки: он полюбил ее – и полюбил нежно, страстно, пламенно!

О первейшее благо жизни нашей, союз двух сердец, всесильная любовь! Ты, как дивная чародейка, творишь чудеса: истребляешь наши горести, уменьшаешь несчастия, прогоняешь тяжкую скуку; ты рассыпаешь вокруг нас радости, умножаешь наше счастье, разливаешь веселие, ты усыпаешь путь наш благовонными розами, ты услаждаешь горестную неволю и облегчаешь тяжесть оков! Федор, узнав силу любви, нашел в ней отраду и утешение в своем несчастии.

В одно время Кутлубай, сыновья его и прочие киргизцы были приглашены в соседственный аул на поминки, отправляемые по одном умершем богаче. В ауле Кутлубая остались одни только женщины и дети. По наступлении ночи прекрасная Баяна явилась к Федору и говорила ему: «Радуйся, милый друг! Ты можешь теперь получить свободу; не теряй времени: вот тебе острая пила; скорее распили свои оковы; лошади и съестные припасы уже готовы; мы можем теперь же ехать… Ведь ты не оставишь меня здесь?» – «Могу ли, могу ли я тебя оставить, прекрасная Баяна! – вскричал Федор, принимаясь пилить железа, – ты моя спасительница, ты мой Ангел! Я скорее соглашусь умереть в неволе, нежели уехать без тебя, несравненная девушка!»

Любовники, не теряя времени, сели на лошадей, хорошо оседланных и обвешенных съестными припасами, и благополучно отправились в путь. Они ехали только по ночам, а во время дней укрывались в оврагах и кустарниках.

По наступлении утра семейство Кутлубая хватилось Баяны и невольника; но, не нашед их, догадалось, что они бежали. Сведение о сем дошло до Кутлубая не прежде, как на другой уже день. Разъяренный киргизец, – произнося ругательства своей дочери и клянясь Магометом, что он изрубит ее в мелкие куски, если догонит, – отправился, вместе с сыновьями своими, вслед за бежавшими; но, к счастью, Федор и Баяна были уже далеко; а потому и преследование не могло иметь никакого успеха.

На седьмой день после своего побега юные любовники прибыли благополучно в Верхнеуральск. Могу ли, должен ли я описывать свидание Федора с отцом, матерью, братьями и сестрами? Нет! Предоставляю воображению читателей составить картину, могущую растрогать сердце самого нечувствительного человека.

Киргизская девушка приняла христианскую веру; при святом крещении она была наречена Ольгою – и сделалась супругою счастливого Федора. Прелестная Ольга очень скоро выучилась говорить по-русски, привыкла к нашим обычаям, к нашему образу жизни и была доброю женой, доброю хозяйкой и доброю матерью своих детей – плодов супружеской любви.

Конец невымышленной повести и конец испытанию терпения моих читателей!

Сетование киргиз-кайсацкого пленника

Печатается по: «Оренбургский край в произведениях русских писателей». – Оренбург, 1991.

Письмо П.П. Свиньину

Печатается по: «Отечественные записки», 1828, часть 35.

М. Г. П. П.! [Милостивый государь Павел Петрович]

Кто читал «Отечественные записки», тот знает, что Ваше путешествие по Сибири принесет немалую пользу нам, русским, любящим свое отечество, о котором некогда мы принуждены были почерпать известия почти из одних иностранных источников, большею частию наполненных илом пристрастия и тиною ошибок. Но Сибирь такая страна, о которой говорили Гмелин, Паллас и, наконец, г-н Спасский.

Позвольте же побеседовать с Вами об одной Оренбургской линии и сопредельных с нею местах. Наша губерния никем или почти никем не описана: я разумею подробное описание, за исключением известного сочинения Рычкова, которое, быть может, было хорошо в свое время, но ныне оно очень и очень недостаточно! Почитаю долгом упомянуть о нескольких любопытных предметах, которые, как мне кажется, заслужат и Ваше внимание.

Если Вы из Оренбурга поедете к вершинам Урала по линии, то не встретите тут ничего занимательного ни для чувств, ни для воображения. Один предмет, который займет Вас, есть Губерлинские горы, отстоящие от Оренбурга в 220–230 верстах; в них очень много самой хорошей яшмы: но это не собственные слова мои, ибо я совершенный невежда в металлургии и минералогии.

Когда Вы приедете в крепость Кизильскую, то можно бы Вам отправиться в деревню Сибаеву, отстоящую от Кизильской в двадцати верстах. В этой деревне живет начальник 6-го башкирского кантона, полковой сотник Бектемиров. Он (разумеется, при содействии здешнего г-на военного губернатора) доставит Вам такие материалы, которые займут не последние страницы в Вашем журнале. У некоторых чиновников, состоящих в 6-м башкирском кантоне, есть грамоты царя Алексея Михайловича и предшественников его. Сии грамоты очень любопытны. Ежели Вы, М.Г., имеете намерение обратить внимание Ваше на башкирцев, то нигде не можете сделать столь верных наблюдений над этим полукочевым народом, как в деревне Сибаевой. Когда Вы не будете дорожить временем, то можете в сей деревне провести несколько дней. Тут Вы узнаете отличительную характеристику башкирцев, узнаете их нравы, обыкновения, образ жизни, предрассудки и проч. Я не могу утверждать, что песни и сказки башкирские имеют оттенки поэм Ариостовых; но могу сказать, что в тех и других есть большое сходство с нашими народными песнями и сказками. В башкирских преданиях, на которых основаны их сказки и песни, всегда встречаются батыры, нисколько не подобные древним рыцарям, но имеющие особенный характер, свойственный одним башкирцам. Краткость времени не дозволяет мне распространиться по сему предмету, но я могу удовлетворить любопытство Ваше одною из песен этого народа. Вот самый вернейший перевод сей песни, которая в подлиннике имеет рифмы, но не имеет метрической просодии:

Не могу удержаться, чтобы не сообщить Вам еще одной башкирской песни, которая, мне кажется, занимательнее предыдущей:

Песнь башкирца после сражения

Сия песня получена мною в 1821 году, во время проезда моего через 6-й башкирский кантон, от одного ученого муллы (жреца), имени которого я теперь не упомню. Этот же мулла сообщил мне еще две песни, кои переведены мною на русский язык и напечатаны в «Вестнике Европы» 1822 и 1823 годов. Почитаю долгом заметить, что, переводя «Песнь башкирца после сражения», я старался только удержать мысли подлинника, но принужден был отступить от простоты слога, составляющей главное достоинство упоминаемой песни. Ежели Вам, М. Г., угодно будет, то я впоследствии времени, с особенным удовольствием, сообщу несколько сказок и несколько песен башкирского народа; но позвольте предложить условие, чтобы Вы не имели большой строгости к моему слогу и чтобы я знал, куда именно к Вам относиться.

Мне кажется, что Вы не можете достигнуть настоящей цели, если поедете через селения башкирцев без переводчика. Я осмеливаюсь рекомендовать Вам самого способнейшего для сей обязанности, именно чиновника, служащего в губернаторской пограничной канцелярии, Черкасова.

Из деревни Сибаевой не угодно ли Вам отправиться к Ярындыку? Эта гора есть одна из высоких уральских и отстоит от Сибаевой не более как в пятнадцати верстах. Она представит самую живописную, самую восхитительную картину, которая украшает сего исполина Каменного пояса. Здесь встретите Вы прекрасные рощицы, густые леса, быстрые ручьи, каменные утесы и проч., словом, встретите такое зрелище, которое может наполнить душу Вашу самым живейшим восторгом.

С горы Ярындык, по мнению моему, всего лучше ехать Вам по дороге, которая ведет от реки Большой Кизил к городу Верхнеуральску, отстоящему от сей реки во 120 верстах. Едучи по этой дороге, Вы встретите между крепостью Магнитною и редутом Янгельским два кургана довольно значительной величины. Может быть, получите о них какое-нибудь сведение от соседственных башкирцев или жителей, расположенных по берегам Урала.

С Кизильской дороги вы можете поворотить на крепость Магнитную. Ни крепость, ни местоположение оной не могут обратить на себя внимания Вашего; но зато Вы не оставите осмотреть гору, известную под именем Магнитной, находящуюся в восьми верстах от крепости. Эта гора изобильна магнитом и лучшею железною рудой, которою довольствуются заводы, принадлежащие г-ну Пашкову.

Отправясь из Магнитной и проехав шестьдесят верст по линии, Вы будете в уездном городе Верхнеуральске. Здесь нет ничего восхитительного; но зато Вы взглянете на величественный Извоз, на дикую каменную сопку – и они на несколько минут займут внимание Ваше.

Не угодно ли будет заглянуть в архив Верхнеуральской комендантской канцелярии. В ней хранятся многие бумаги, доказывающие обширный ум бывшего оренбургского губернатора Неплюева: прекрасные распоряжения его насчет устройства здешней линии; политические меры, предпринятые к посеянию вражды между киргизцами и башкирцами; словом, в бумагах встречаются многие черты, доказывающие патриотизм сего знаменитого и попечительного начальника, который старался на незыблемом основании утвердить и как можно более распространить торговлю с Бухарией, Хивой, Персией и завести коммерческие обороты с самою Индией; наконец, в этом же архиве имеется очень много бумаг, из которых можно сделать любопытное извлечение насчет замешательства, произведенного злодеем Пугачевым. Не знаю, кстати ли упомяну я здесь об официальной переписке, происходившей в сороковых и пятидесятых годах прошедшего столетия и хранящейся в означенном архиве. Эта переписка заключает в себе очень много забавного, например, вот список с рапорта Бунакова, писанного к бывшему верхнеуральскому коменданту Ступишину:

«В прошедшей неделе по дистанции редута Спасского обстояло все благополучно, кроме, что по ту сторону Симов пойман журавль, которого за присмотром того же разъезда к Вашему высокоблагородию представляю».

Вот еще выписка из книги, в которую вносились приказы, отдаваемые полковником Ступишиным:

«Завтра праздник: ученью и работам не быть; а помолившись Богу, идти в кабак и вино пить.

Пароль, Егор Алексеевич (Ступишин).

Лозунг, Марья Ивановна (Ступишина)».

Не оригинальные ли такие бумаги? Их много, очень много в верхнеуральском архиве.

Из Верхнеуральска не угодно ли Вам будет проехать 97 верст по линии, именно до крепости Степной? Местоположение сей крепости есть одно из числа самых прекрасных. Во 100–150 верстах от Степной находится такой предмет, который должен обратить на себя внимание ученого и любопытного путешественника: я говорю о храме или капище, находящемся в киргизской степи. Этот храм, построенный из дикого камня, начал уже разрушаться, но сохранил весь наружный вид и внутреннее расположение свое. Некоторые из русских линейных жителей, видевших упомянутый храм, говорят, что на стенах его есть какие-то надписи, по мнению их, татарские; напротив того, грамотные башкирцы утверждают, что означенные надписи не заключают в себе ни одного знака, имеющего сходства с татарскими буквами. Любопытно знать: какой это храм? Кем и когда построен? Не имеет ли чего общего с архитектурою древних народов? Из чего состоят имеющиеся в нем надписи – из букв или каких-либо особенных знаков, и в чем именно заключается смысл оных? Вот вопросы, которые встречаются сами по себе и которые, быть может, Вы решите удовлетворительным образом и тем доставите какую-нибудь новую черту для истории. Не излишним почитаю присовокупить к сему, что об упоминаемом мною храме, или капище, Вы можете получить некоторые сведения в городе Верхнеуральске от служащего в тамошнем гарнизонном батальоне унтер-офицера Новопашеннова, который видел этот храм в 1812 или 1813 году, во время преследования киргизцев.

Ежели Вы из крепости Степной поедете в город Троицк, то в оном получите подробные сведения о тамошней торговле, производимой на меновом дворе с киргизцами и бухарцами; но самый город не имеет в себе ничего любопытного. Впрочем, если Вы не рассудите ехать в Троицк, то из крепости Степной можете отправиться в завод Златоустовский, славный в России превосходною отделкою белого оружия и богатый своими рудниками. Близ этого завода находятся самые высочайшие из уральских гор: Пиктау, Ирямал-Тау и Кара-Тау, о коих упоминает в письме к Вам, от 3 марта 1824 года, Г. И. Спасский. Кто не видал Альпов, тому и угрюмые Рифеи кажутся самыми величественными предметами в природе. Я видел сии последние горы и прихожу в восхищение от одного воспоминания о них! Здесь природа представляется в различных изменениях своих: на одной горе – и зима и лето, и дикие скалы и зеленеющиеся холмы; там прекрасные равнины, а вокруг непроходимые леса; тут величественные реки и шумящие источники; словом: слияние ужасов и дикости со всеми очаровательными и прелестными видами. Вместе с г-ном Спасским душевно желаю, чтобы Вы не оставили без измерения высочайших из тех гор, которые по справедливости заслужили громкое имя земного пояса. Горное начальство златоустовских заводов, конечно, доставит Вам все возможные способы к исполнению сего предприятия, которое да увенчается счастливейшим успехом!

Сим оканчиваю слабые замечания мои о любопытных предметах; несмотря на обширность этого письма, оно не заключает в себе всего того, что есть занимательного на Оренбургской линии. И проч.

Петр Кудряшев, аудитор.

(Р. S. Находясь в госпитале за болезнью и узнав только третьего дня вечером о приезде Вашем сюда, я принужден был писать замечания свои прямо набело, а потому извините меня за ошибки и небрежность слога.)

(1) Этот стих переведен буквально.

(2) Разумеется, Магомета.

(3) Обещаемом мусульманам по их Алкорану.

Простонародные слова, употребляемые в Оренбургской губернии

Печатается по: «Отечественные записки», 1830, часть 42, № 122.

М. Г. П. П.! [Милостивый государь Павел Петрович]

Многие из числа наших ученых занимаются собиранием провинциальных слов, употребляемых в разных местах обширной России, как видно из Трудов Московского общества словесности. Подражая этому, и я собрал несколько подобных слов, употребляемых в Оренбургской губернии. Сии слова суть следующие:

Айда (татарск.) – иди.

Арба – телега.

Байгуш (киргизск.) – бедняк, нищий.

Балта (башкирск.) – топор.

Буран (татарск.) – метель, вьюга, непогода.

Варнак (сибирск.) – ссыльный.

Взопрел – вспотел.

Вилок – качан.

Восейка – назад тому несколько дней.

Гомзулька – фигурка.

Гуньливый – вялый.

Завариха – мучная каша, молдавская мамалыга.

Казан – большой котел.

Казенка (пермск.) – перегородка.

Карга (татарск.) – ворона.

Кокурка – небольшой белый хлеб, замешанный на масле.

Кошма (татарск.) – войлок.

Кулага – род калужского теста.

Кулига – поляна, покрытая ягодами.

Купоросится – сердится, надувается.

Кургашик (киргизск.) – молодой, однолетний баран.

Курдюк (киргизск.) – хвост, задняя часть барана.

Курья – речной залив.

Малахай – большая шапка с висячими полями, ушами.

Морда – рыболовная снасть, верша.

Набольший – старший.

Напойка – щепоть табаку.

Озорник – буян, разбойник.

Ососок – поросенок.

Пельмени, пельяны, перьмени – маленькие вареные пирожки; род малороссийских вареников, только не с сыром, но [с] говядиною. Перьмени есть любимейшее кушанье пермяков.

Пленка – силки.

Рубец, рубцы – скотский желудок.

Студенец – родник.

Стяг – коровья туша.

Трясунка (пермск.) – лихорадка.

Туяс (пермск.) – берестяная посуда, бурак.

Тюбетейка (киргизск.) – шапочка, скуфья.

Увал – холм.

Хлопуша (пермск.) – лжец, обманщик.

Цыпки – болячки на ногах.

Чекмень – кафтан.

Чембары – шаровары.

Шабер – сосед.

Шандал (татарск.) – подсвечник.

Шаньга (пермск.) – лепешка, обмазанная сметаною, смешанною с мукою; род ватрушки.

Шары (пермск.) – глаза.

Шлях – след, тропа.

Щерба – уха.

Яга – шуба, сшитая из жеребячьих шкур, вверх шерстью.

Яргак – кожаный халат.

Препровождая вышеозначенные слова на рассмотрение Ваше, честь имею быть и проч.

Абдряш, башкирская повесть

(Взгляд на Башкирию)