— Вот мы и пришли, — сказала княжна, походя к сейфу. Она сделала несколько манипуляций. Сервомоторы тяжелой дверцы повернули ее, открывая доступ в объемистый ящик из полевой брони.
      — Вот — сказала девушка, протягивая ему металлическую коробку.
      — Что это? — Джек недоуменно разглядывал предмет, который там находился. — Это что, книга? Ну и вид у нее.
      — Это записи давно умершего человека. Он вел их на протяжении всей жизни, но за сотню веков они практически полностью были уничтожены временем. Этой тетради больше 11 тысяч дет.
      — Тетрадь. Насколько я помню, так назывались брошюры из чистых листов для записей рукой. Какая древность... — произнес Джек, вдруг почувствовав сильное волнение. — Но сюда не поместится много текста...
      — От остального осталась труха. В этой тетради удалось восстановить лишь 65 листов, и то мыслимыми и немыслимыми ухищрениями.
      Джек вытащил то, что называлось тетрадью, разглядывая тусклый переплет пластика, покрытый густыми сетками трещин, осторожно раскрыл. Коричневые от времени, а местами почти черные листы были составлены из мельчайших кусочков, соединенных при помощи коричнево-черной, под цвет бумаги, пленки. Капитан вопросительно посмотрел на Нику.
      — Записи реставрировали при помощи атомного сканера и конфигуратора. Несмотря на ветхий вид, бумага сейчас прочнее стали. За тысячи лет молекулы чернил разбрелись по листам и буквы прорисовывали, высчитывая места наибольшей концентрации красителя.
      — Ну так можно такого навосстанавливать! Я догадываюсь, кто это писал.
      — Да, это нашли вместе с джаггернаутом в могиле Князя Князей. Дневникам повезло меньше, чем оружию. Ты прав. Реставраторы сломали все зубы об эти записи.
      — Как это можно читать? — спросил Джек, открыв наугад пару страниц. Ведь все это — рукопись с архаичным начертанием букв, но это полбеды. Нет связного текста, одни обрывки слов.
      — Время ничего не щадит. Я знала, что тебе не понравится дневник в оригинале. Хоть в глубине практически ничего не пострадало, все равно удовольствия для тебя не будет никакого. — Ника дала ему стандартную кассету.
      Джек воткнул ее в считыватель, отрегулировал тембр и громкость.
      «...к реке. Закатное солнце золотило деревья на крутом обрыве. Стоял жаркий летний вечер июля. От реки доносились голоса, плеск, хохот. Молодые грузчики из артели, охранники и амазонки купались. Мне хотелось, тоже плюнув на все, залезть в воду. Но нельзя... Пророк, мессия, восставший из мертвых, не должен давать повода простым смертным усомниться в своей божественности. Да и я ведь старик на самом деле, хотя смотрю этими глазами на мир всего 25 лет и молодое тело иногда властно напоминает своими порывами об этом.
      Охрана стояла на почтительном отдалении. Но даже присесть на землю было нельзя — они бы не поняли...
      Телохранители почтительно расступились. Седой человек в одежде архивариуса подошел ко мне. Отец.
      — Здравствуй, папа, — сказал я, глядя на закатное солнце.
      — Не богохульствуйте, Князь Князей. Все знают, что вы сын господний, посланный для вразумления заблудших. Митрополит посадил на кол еще одного человека, который кричал, что Пророк всего лишь человек,
      — Да, один из моих слуг застал меня за упражнениями. Глупые люди не понимают, что даже Пророку нужно уметь владеть мечом, поднимать гири, отрабатывать удары ногами. Он сразу пошел рассказывать об этом встречным и поперечным. Во всяком случае, я не просил преподобного Алексея об этом.
      — Ты заставляешь людей считать себя богом, сын.
      — Нет, это они хотят видеть меня богом, отец. Но мы-то знаем, что это не так. Напрасно ты отказываешься от титулов и положения, которое я тебе предлагаю.
      Быть человеком, который произвел Пророка на свет, очень , почетно, а главное выгодно. Мой брат, Сергей, не заставил себя упрашивать, когда я ему дал графский титул и земли тамбовского княжества в управление.
      — Он еще молод. — Старый княжеский архивариус при этих словах покривился. — У него нет принципов,
      — Ты снова затеваешь старый спор, папа. По-твоему, я должен был использовать свой талант во благо народа: строить машины, изобретать лекарства, просвещать темных и забитых... И уж ни в коем случае не лезть на престол. — Я немного помолчал, потом продолжил: — Скажи, отец, как ты думаешь, скоро ли меня посадили бы на кол? Через неделю, месяц, год? Ах, эти прекрасные идеалы бессребреничества прошедшей эпохи... Как они мне знакомы, сколько вреда они принесли, разоружая прекраснодушных теоретиков перед злонамеренными практиками.
      — Ни один князь, из тех, что правили княжеством Владимирским, не пролил столько крови, сколько ты. Но они .были невежественными дикарями. Ты же умен, последователен, а главное, все понимаешь и знаешь, чего хочешь. Ну, разве мало тебе быть князем во Владимире? Разве мало поклонения и роскоши? Я не знаю, кто научил тебя, как выдержать Большое Испытание... Я мог бы сказать, что последние три года, перед тем, как ты стал кандидатом-соискателем, ты учился по старым утаенным книгам обращению с компьютерами.
      — И правильно сделал, что не стал говорить. Тем более что это неправда. Знаешь, тебя могут убить по одному моему знаку...
      — Сын, ты будешь страшным тираном. Тебе уже мало несчастной Владимирской земли. Тебе мало Суздаля и Рязани, тебе мало Тамбова и Новгорода. Твои лодьи готовы нести твою богопротивную власть по огромной планете, снося джаггерами и «тамбовками» тех, кто осмелится противиться тебе. Остановись, сын... Пойми, что ты безумен... Я хорошо, слишком хорошо знаю тебя, чтобы понять, что стоит за разведывательным полетом на Запад. Кто поверит, что для этого нужно лететь на эскадре вооруженных массометными пушками и атомными ракетами антигравитационных кораблей и загружать боекомплектом не только зарядные камеры, но и все свободные помещения на корабле?
      — Не атомными, — механически поправил я его. — Ракетами с боеголовками полного распада. Мощное и экологически чистое оружие.
      — Неважно. Ты летишь воевать и знаешь, что придется встретиться с сильным противником.
      — Массометные пушки — «тамбовки», как ты выражаешься, очень прожорливы. Во время осады Тамбова пара пушек израсходовала за полчаса сорок возов стеклянной картечи. На лодье их семь. Мы будем очень далеко от дома, мало ли что может случиться. Буду рад, если оружие не понадобится.
      Мне вспомнилось, как после отказа князя Тамбовского капитулировать я приказал обстрелять город ночью массометными пушками.
      Он считал оборону неприступной: рвы, высокие и толстые стены, надеялся на сильный гарнизон и народное ополчение, пушки и автоматическое оружие недаром княжество было самым серьезным противником Владимира, его политики, его интересов на юге.
      Вспомнил громовые раскаты от полета разогнанной нереактивной тягой до пяти километров в секунду картечи, огненные дожди траекторий, ад взрывов, вой обезумевших людей.
      Стеклянные шарики пробивали насквозь стены, разносили дома, зажигали все новые очаги пожаров.
      Я обставил эту бомбардировку с театральной пышностью: массометы стояли открыто, в свете костров и факелов, перед каждым выстрелом пронзительно гудели трубы, оповещая людей в городе о том, что через мгновение на них обрушится смерть. Бояре вздрагивали от раскатов грома, попы крестились, солдаты и офицеры Техкорпуса ревели от восторга.
      — Ты хочешь повторить эту страшную бойню. Зачем? — архивариус почти выкрикнул. — И ты, и я знаем, что там осталась развитая технически цивилизация и гармоничное, справедливое общество. Люди там равны и сами выбирают себе правительство. Там нет произвола, достоинство и честь каждого защищены законом.
      Ты летишь туда, чтобы растоптать все это, установить диктатуру по образу и подобию родного отечества... Мне кажется, что ты или больной, или безумный. Я не знаю, кто тебя научил всему этому. Я воспитывал тебя совсем не так. Ты стал маньяком в этом своем Кадетском корпусе. Я не знаю, как нужно было издеваться над ребенком, чтобы воспитать такое чудовище.
      — Тише, отец. — Теперь меня смешили эти старые споры. — Совсем не нужно, чтобы они слышали такое. Вряд ли я смогу спасти тебя от кола на площади... Совсем не обязательно, что я должен был унаследовать твои идеалы по факту рождения и заниматься сейчас семейным бизнесом — рыться в старых книгах и писать славословия князю, получать затрещины от высокопоставленных холуев и с готовностью подставлять зад под княжеские розги. Если тебе интересно, когда это началось, вспомни тот день, когда покойный Иван Васильевич определил меня в кадеты. — Отец поник и заметно съежился. — Ты спорил с князем, не желая меня отпускать, а он выпорол тебя, хорошо, на кол не посадил. Тогда я понял, как соотносятся ум и сила. Похоже, ты так и остался прекраснодушным идеалистом. Мне хватило твоего примера, чтобы понять, как это плохо. А сейчас ты пытаешься навязать мне по факту родства свои идеалы, которые ни к чему хорошему тебя не привели. Ни пала! У каменных, ни богатства, ни власти ты не добился, а теперь хочешь, чтобы и я был таким же.
      Отец замолчал и стоял, глядя на закатное зарево. Я понял, что обидел его насмерть.
      — Ты знаешь, не все, что писали об этой стране за океаном, правда. Везде правят деньги и сила, все остальное всего лишь камуфляж. Да и неизвестно, что там сохранилось.
      В небе показался летающий корабль. Огромная чечевица небесной лодьи бесшумно приближалась. Крики и плеск за кустами смолкли.
      Антигравитационный корабль размером с половину футбольного поля подлетел совсем близко, так, что стали видны стрелки в прозрачных плестигласовых башенках и пилоты в фонарях кабин.
      Заходя на посадку, лодья развернулась кругом, словно кокетничая, показывая плавные аэродинамические обводы корпуса и жерла массометных пушек.
      Она была действительно красива своей грозной мощью — добротное изделие владимирских оружейников середины 2647 года. На борту был написан номер «005» это был мой корабль.
      Лодья исчезла за деревьями, опускаясь в карьер.
      Грузчики из артели заторопились на погрузку, подгоняемые десятниками, таскать в мешках и плетеных корзинах шарики из плавленого кварца для ненасытных пушек.
      — Ведь правда она хороша? — спросил я. — В машине нет ничего лишнего, все функционально, четко и просто. Если бы ей дать цельнометаллический, герметичный корпус, можно было бы летать в стратосфере и даже за пределами атмосферы. Можно было бы отправиться на Луну или Марс.
      И это без всяких сверхсложных баллистических расчетов, центров управления полетами, экономии каждого миллиграмма веса на корабле, озоновых дыр, столбов пламени от одноразовых ракетных ступеней. Все было бы так же просто, как поездка на автомобиле.
      Отец недоверчиво посмотрел на меня
      — Лучше бы ты летел на Марс и вообще занялся исследованием Космоса, раз тебе некуда силу девать.
      — В свое время я видел рисунок в альбоме карикатур, посвященный запуску первого российского спутника, — телега, запряженная тощей клячей, везет ракету на старт.
      — У нас в библиотеке такой книги нет.
      Отец, так же как и я, обладал фотографической памятью.
      — Я видел ее в конце двадцатого века, по-моему, в начале девяностых... В княжеской библиотеке такого действительно нет.
      — Ты опять бредишь. Мне ли не знать, что ты родился в 2623 году.
      — Становится холодно. Давай дойдем до карьера и поговорим в кабине лодьи.
      Мы пошли по тропинке через кусты: сутулящийся и выглядящий немного пришибленным отец, я, мордовороты-охранники и офицеры штаба.
      Вскоре лес круто оборвался, и мы оказались на берегу затона, доверху наполненного стеклянными шариками.
      Полупрозрачные груды зарядов горели в последних лучах закатного солнца. Вода была частично слита, частично испарилась от жара падающих капель плавленого кварца, выпущенных из расположенной почти за 70 километров установки в старом Гусь-Хрустальном.
      Огромные, ржавые корпуса направляющих компенсаторов башнями возвышались над озером, до краев полным стеклянными шариками.
      Во время работы установки нагревались почти до красного каления, поэтому красить их было бесполезно, все равно любое покрытие горело, и горячий металл покрывался слоем окалины.
      Несмотря на уродливый вид и явную схожесть с металлоломом, компенсаторы были мощными и высокоточными машинами, создававшими проходной коридор для кварцевых шариков, после того как, извергнутые из реактора-плавильника и выброшенные в небо ускорителями, они взлетали на 400 километров за пределы атмосферы и медленно падали в уменьшенном компенсаторами гравитационном поле. Проходя мимо, я распорядился, чтобы установки законсервировали, потому что в этом году лить картечь мы больше не будем до нового паводка на Клязьме, который наполнит карьер водой.
      Разумеется, я никогда не объяснял отцу, как действуют эти механизмы, а он, воспитанный на старых картинках, представлял себе промышленные агрегаты блестящими, ухоженными, я: снабженными соответствующими бирками и управляемыми целыми сменами операторов, сидящих в просторных залах управления.
      Однажды я привел его сюда ночью, когда установка работала и раскаленные шарики плавно падали в воду, стягиваемые полями компенсаторов. Со стороны эта картина производила впечатление сильного, могучего, недоброго колдовства. Папа хоть и считался образованным человеком, но, как и все, был суеверен.
      Именно тогда он всерьез стал считать, что в меня вселился злой дух, используя это тело для своих целей.
      Мы подошли к лодье. Она стояла, выпустив посадочные стойки, огромная, грузная и беспомощная на земле. На корму по наспех сколоченным трапам забирались грузчики с мешками и корзинами, а потом бежали обратно, свалив свой груз в зарядные камеры. Отослав пилотов и охрану спать, я остался наедине с ночью, своими сомнениями и отцом, который еще больше их усиливал. Щелкнув тумблером, погасил лампы в кабине.
      Свет костров и факелов почти не доставал сюда. Пощелкивали датчики биолокатора, шелестяще тикали часы, едва слышно доносился невнятный шум погрузки.
      — Мы одни здесь. Нас никто не слышит, — сказал я. Ночь побеждала остатки дня, в высоком небе уже появились самые яркие звезды: Вега, Альтаир, Денеб. На западе ярко горела Венера. Земля уже была темна, и лишь в небе дотлевали облака, подсвеченные далеким солнцем, которое ушло за горизонт.
      — Как ты думаешь, зачем я ношусь с тобой? — спросил я его.
      — Наверное, потому, что я все-таки тебе отец, — ответил он.
      — Ну что это меняет? Ты считаешь, что я хочу получить родительское благословение и напутствие перед дальней дорогой?
      — А как ты сам думаешь? — По его тону было понятно, что он обиделся.
      — Не буду врать, что мне это сильно нужно. Просто ты' единственный в этой стране, да и, наверное, на всем свете, кто мог бы понять старого, не слишком счастливого человека, которому выпал еще один шанс.
      Ты ведь воспитан в старых понятиях, на идеях конца двадцатого века, впрочем, как и я. С одним отличием, правда. То, что ты видел на картинках, о чем читал в книгах, было для меня реальностью.
      — Ты хочешь убедить меня в своем безумии? Какое счастье, п что мать не дожила до такого: мало того что ты отказался от своей семьи, от рода для того, чтобы объявить себя новым князем, ты еще хочешь доказать мне, что это правда. Не поверю ни за что. Ты просто сошел с ума. Тебя надо лечить — антидепрессанты, нейролептики, элекгросон, и ты станешь нормальным. Кстати, нечто подобное, вплоть до инсулинового шока и лоботомии, нужно было применить ко всем «сверхчеловекам», вождям, диктаторам, чтобы привести их в чувство и оградить от их больной, ядовитой психики нормальных людей. Я не виню тебя, сын, — ты не ведаешь, что творишь.
      — Как трогательно...»
      Тут из колонок ударила невразумительная смесь звуков. Джек поморщился.
      — Это что?
      — Запись дальше идет на техно, — не слишком уверено сказала Ника.
      — Не верю. Белиберда какая-то. Хотя постой, поставь декодировку технобукв на старый английский.
      — Да, действительно, — Ника вдруг с облегчением рассмеялась. — Князь Князей изменил правописание английского по принципу «как слышится, так и пишется», а сам продолжал делать это по старинке.
      «...Старый слабоумный идиот. Ты думаешь, что знаешь все о норме и безумии и даже готов насильственно насаждать свои понятия при помощи электрошока и других «гуманных» средств. Правители прошлого создали комплекс ограничений, предписанный простым смертным, и даже добились того, что и через 650 лет после их конца некоторые личности повторяют, как попугаи, этот бред.»
      Отец с ужасом посмотрел на меня.
      — Не понимаю...
      Я повторил ему на русском, значительно смягчив выражения.
      Мы снова долго сидели и молчали.
      — Откуда ты знаешь, что в сейчас в Америке? Шпионишь в их пользу? спросил я хмурым протокольным тоном.
      — 428 лет назад высоко над городом пролетела серебряная птица, оставляя за собой тонкий туманный след, который состоял из четырех нитей, — архивариус не понял шутки и стал объяснять совершенно серьезно то, что я давно уже знал.
      — Я видел эту картинку, — перебил я отца. — Рисовальщики довольно точно разглядели самолет. Это восьмимоторный американский бомбардировщик «Б-52». У него четыре консоли со спаренными реактивными двигателями.
      — Он сбросил...
      — Неужели бомбу? — опять пошутил я. — Ты мне уже ведь рассказывал. Коротковолновый передатчик с комплектом батарей и инструкцию на ломаном русском по отправке сообщения вместе с листовкой, как хорошо живется в Америке. Я знак гораздо больше тебя, папа.
      Не говоря больше лишних слов, включил ему запись, периодически останавливая воспроизведение и переводя. Это был отрывок передачи нью-йоркской радиостанции, принятый с запущенного мною спутника. На частоте 105,5 FM диктор рассказывал о приготовлениях к экспедиции, предпринимаемых государственным акционерным обществом «Exploration Ltd», имеющей целью высадку на побережье Франции, которая состоится сразу после спуска на воду океанского транспорта «New May-flower» и судов сопровождения, включая танкер и четыре эсминца конвоя. Акция планировалась на март следующего года с тем, чтобы колонисты могли получить осенью урожай и дожить до следующей весны.
      Рассказ перемежался рекламными призывами приобретать акции, с обещаниями вкладчикам дивидендов и огромных земельных наделов.
      Вскользь упомянули там и о критически настроенных журналистах, которые были линчеваны неизвестными патриотами за сбор тщательно замалчиваемых фактов подготовки вторжения.
      Оказывается, большинство из тех, кто поплывет на «New Mayflower», амнистированные преступники, наркоманы, больные СПИДом и синдромом X. Все переселенцы проходят тотальную психоидеологическую обработку под девизом «Убей чужака». Ими изучаются минно-взрывное дело, тактика противопартизанских действий. За колючей проволокой в тренировочных лагерях ежедневно слышна стрельба — будущие колонисты проводят боевые стрельбы.
      В рамках государственного заказа проходят опыты по выращиванию опийного мака и конопли в Мексике и Колумбии, строятся новые винокуренные заводы, организуются закрытые производственные лаборатории по выпуску крека, героина и лизергиновой кислоты. Разумеется, поставки наркотиков и алкоголя планируются для жителей Европы.
      Понятно, что все данные, собранные «отщепенцами», громогласно опровергались как попытка нажить политический капитал на осквернении Великой Исторической Миссии — Нового Заселения Старого Света.
      Отец страдальчески морщился, временами поглядывал на меня с недоверием. Несмотря на свой проамериканский менталитет, он, зная про «веселые» дела, которые творились при освоении Америки, и сложив это с моей информацией, мог представить, что ожидало всех нас.
      В глазах его стоял вопрос, насколько правдиво то, что ему говорят. Архивариус кривился, мотал головой, но продолжал слушать, завороженный звучанием чужого языка.
      — Я не верю тебе, — закричал он и вдруг осекся, наткнувшись на мой твердый взгляд, которым я пробил его насквозь. — Ты клевещешь, потому что хочешь протянуть свои грязные лапы и туда, — добавил он более спокойно. Откуда я знаю, что все это правда? Спутник еще какой-то придумал. Неужели ты сможешь запустить спутник? Все, что ты смог, — это построить деревянные корабли для своих варваров, которые способны некоторое время держаться в воздухе вопреки законам физики.
      — Спутник... — ответил я с усмешкой. — Это было просто. Двигатель подъемной тяги, несколько тяговых, ржавая цистерна, холодильная установка, нагреватель, термостат, сканер, много антенн. Правда, и проработал он всего пять часов. Чего можно ждать от такой рухляди...
      Отец пристально посмотрел на меня.
      — Так почему же тебя это тревожит?
      — По данным последней телеметрии, температура была всего 45 градусов.
      — Ну и что?
      — Вот и я думаю, что ничего страшного.
      Я не сказал о том, что угнетало меня больше всего. Я боялся, что мой орбитальный разведчик был сбит противоспутниковой ракетой или, еще хуже, наземным лазером большой мощности. Видимо, отец понял мои сомнения.
      — Что еще ты знаешь об этой стране? Какая она сейчас?
      — Что можно узнать из пяти часов массовых радиопередач. — Я сделал паузу. — Государственный строй — республика. Управляет выборный президент. Его выбирают исключительно и из военных. Сенат и конгресс отсутствуют. Вместо них Координационный Совет, большинство его членов — высшие армейские чины. Как я понял, страна недавно закончила воевать с Мексикой и присоединила ее территории в качестве пятьдесят третьего штата. В стране сильная армия, вооруженная танками и самолетами. Очень строгая цензура, искусственно нагнетается напряженность и поддерживается «энтузиазм». Вообще страна в высшей степени неоднозначная и странная. Государственная власть крепка только в городах, а городов там немного. В прочих местах власть признается лишь формально. На самом деле управляют бандиты, шерифы, командиры воинских частей — где кто и как извернется. Из городов не разбегаются лишь потому, что в других местах будет еще хуже. Но вообще это мои домыслы. Они утверждают, что там демократия, любовь народа к президенту и правительству, то есть Координационному Совету, успехи в возрождении промышленности и транспорта, подъем науки, техники, искусства. Вовсю действуют государственные программы увеличения рождаемости. Запрещены противозачаточные средства. За распространение — тюрьма. За аборты — смертная казнь. На супружеские пары, не имеющие детей, смотрят косо, считается, что рождение детей не только личное дело. Все это подкрепляется системой льгот и пособий многодетным семьям в городах и дополнительных налогов и штрафов для бездетных.
      Если судить по данным радиоперехвата, девяносто процентов времени идут развлекательные программы, густо начиненные рекламой, репортажи с бейсбольных матчей, политизированные шоу и патриотические песни. Остальное — выпуски новостей. В Совдепии даже в самые худшие времена по радио хоть иногда говорили о Поэзии, литературе, живописи, науке, на худой конец.
      Я прокрутил запись. Хор пел нечто напыщенно парадное, выражая охвативший вдруг их энтузиазм.
      — Пламя души своей, знамя страны своей мы пронесем через миры и века, я пропел это, отчаянно фальшивя. — Если помнишь, была такая песня у нас. Мотивчик похожий.
      Он молчал долго... Насмерть... Наверное, он представлял Америку страной, где нет горя и слез и писсуары сделаны из золота. Каково ему было узнать, что там сейчас еще хуже, чем было у нас при Сталине? Интеллигенция боится авторитарных режимов, мечтает о месте, где нет так возвышающего их тотального оболванивания и нетерпимости к чужому мнению. Хотя, если это у них отнять, они будут несчастны. Как они смогут жить без разговоров вполголоса на кухне за бутылкой портвейна? Гордясь свободой мысли, они подобны олигархам с их гордостью властью и богатством. И те и другие заинтересованы, чтобы у них было, а у других нет. Олигархи морят народ голодом и замыкают его в круг безысходных житейских проблем, а интеллектуалы, типа моего папашки, претендуют на духовное руководство и запутывают в общем-то простые вопросы, чтобы истина была заменена их мнением. А впрочем, все люди таковы.
      Ну, да я отвлекся.
      — Этого не может быть, — сказал он, очнувшись от тяжелых раздумий, все еще находясь под впечатлением от пения многоголосого хора и мощного звучания незнакомых инструментов. — Это не может быть правдой.
      — Это правда, на самом деле. Ты ведь прекрасно знаешь, какие записи есть у нас в библиотеке. В свое время ты прослушал все, когда я восстановил компьютер. И главное. У меня ведь много часов этого перехвата. Теоретически голоса можно синтезировать при помощи специальных программ, но если ты хоть немного понимаешь, как это делается, то, извини, папа, я не готов провести тысячи часов за ящиком с экраном лишь для того, чтобы убедить тебя.
      — Как я сразу не догадался, — в голосе архивариуса стало пробиваться злобное торжество. — Ты это сделал, чтобы убедить бояр, своих солдат и все наше общество...
      — Может, хватит идиотства на сегодня, — оборвал его я. — Кого из нынешних власть имущих вдохновят идеалы американской демократии? Кого остановит гармоничное социальное устройство? Мы живем в каменном веке, папа, где никому нет дела до утопических изысков давно истлевших бородатых мертвецов.
      — Но ведь тогда выходит, что ты действительно понимаешь этот язык, что за океаном есть страна, которая обогнала нас на сотни лет по устройству общества и развитию техники.
      — И еще кое-что...
      — Не может быть.
      — Какой же ты дурак! Тебя приводит в священный трепет чужая речь, особенно когда я говорю на их языке. Кретин. Посмотри вокруг себя, выгляни в окно. Да на то, чтобы рассчитать одни только обводы корпуса, ушли десятки часов машинного времени. Знания, которые были использованы, больше не существуют в нашем мире... Вернее, я единственный, кто может с грехом пополам использовать программы компьютерного проактирования и старые справочники. А сколько нужно знать, чтобы рассчитать параметры тяговых и подъемных двигателей написать программы для управления кораблем. Физику, математику, программирование, сопромат, электротехнику, радиоэлектронику. Откуда все это стало известно сопляку из богом забытого Владимира через века после того, как исчезли последние остатки научно-технических знаний?!
      — Злой дух, которым ты одержим, подсказал тебе все это.
      — Дважды дурак. — Я сделал паузу. — А реакторы полного распада, нереактивная тяга, джаггернауты и массометы? По понятиям науки, в которую ты веришь, как папуас в Мумбу-Юмбу, это невозможно: «перпетуум-мобиле» нарушение закона сохранения энергии и импульса. Оказывается, злые духи неплохо разбираются в технике. А может, и ты считаешь, что злые духи носят мои корабли, облепив их кучей, толкают электроны в батареях, греют плазму в реакторах? Лучше признай, что сумма знаний, которая потребовалась для этого, невозможна в наше несчастное время.
      — Кто же ты на самом деле? — Отец с ужасом смотрел на меня.
      — Лишь один знал это в погибшем мире.
      — Ты хочешь сказать, что ты в самом деле этот ужасный сумасшедший изобретатель, человек, который продавал бомбы бандитам и террористам, чуть не взорвал планету, грабил и убивал... Нет, сын, ты, наверное, плохо учил историю, если выбрал для самозванства такую личность. Я ведь читал его дневники в подлиннике, а не в канонических текстах. Читал записи, с позволения сказать, соратников.
      Я смотрел на седого поджарого человека в одежде княжеского архивариуса. Никогда не думал, что будет так обидно. В памяти ворочались картинки, которые, наверное, лучше было бы забыть.
      ...Колонна машин движется по заснеженным улицам темной, умирающей столицы, лишенной тепла и электричества.
      Я смотрю, как мимо меня за стеклами «Опеля-Фронтеры» ползут грузовики с продовольствием и снаряжением. Покачиваясь, проплывает автобус с женщинами и детьми...
      В темных окнах домов изредка появляются неверные огоньки, и это заставляет пристально вглядываться в стылые громады многоэтажек. Стволы джаггернаутов направлены во все стороны, готовые открыть огонь.
      Редкие пикеты из несчастных солдат и милиционеров, которые, как и все в этом городе, больны синдромом X, таким образом выжившее из ума правительство пытается удержать жителей, заставляя их умирать в четырех стенах промороженных насквозь квартир, сбиваются стрелками на головных машинах. Лучи рукотворных молний на мгновение нестерпимым блеском разгоняют ночь. На водителях и стрелках шлемы с кроссполяризационными ячейками в смотровых стеклах, что придает им жуткий вид инопланетных роботов-гуманоидов. Костры из горящих домов и техники освещают нам дорогу...
      ...Бесконечная трасса. Фуры вязнут в снегу. Водителей торопят — многие дети совсем плохи. Мои генераторы не дают им умереть, но и жить они не могут. Надежда и отчаяние толкают машины вперед. В окружающих деревнях ни огонька, из труб не идет дым — повальные смертельные отравления продуктами своего хозяйства осенью и синдром X, которому на Природе есть где развернуться во всю мощь, опустошили землю на сотни километров...
      ...Бледный зимний день в деревне Киржач. У новенькой башни водокачки монтируются генераторы формы — целое поле сложнопрофилированных конструкций высотой в человеческий рост. Стучат молотки и топоры, шипит сварка — по периметру башни под самой крышей сооружается крытая терраса для дозорных, устанавливаются бронеблоки, монтируются пулеметные гнезда. Изнутри выкидывается все лишнее, там монтируются приборы и системы. Все делается в крайней спешке, и только общее истощение людей не дает возможности разгореться выяснению отношений...
      ...Дети отчаянно плачут и сопротивляются, когда их силой Е затаскивают в башню. Наверху, в анабиозной камере, они успокаиваются и позволяют уложить себя на многоярусные стеллажи. Дыхание становится ровным, щеки розовеют — чумазые и измученные жители нового мира вместе со своими матерями засыпают, чтобы проснуться, когда уже не будет ни болезней, ни смерти...