" Шалунишки" не появлялись довольно долго – осторожничали. Я начал дремать. И пригрезилось, что сижу я на камне, опустив ноги в воду. А ноги не свои, волосатые, а гладенькие, стройненькие, девичьи. И вода не какая-нибудь, а морская, плещется о камень. Звёзды в ней отражаются. Ветерок солоноватый шевелит мои длинные волосы. Щекотно. Хихикаю. А отец тихо шипит откуда-то: " Тихо, сынок.
      Потерпи. Будь посерьёзнее. Они наверняка придут". Да я сам знаю, что придут. Но непривычно по первому разу. Ага. Вон и фары. Два мотоцикла, как и раньше на других пляжах. Они? Молодец па, так вычислить! Да, они. Останавливаются рядом, у самой воды. Без сантиментов, без экивоков. Фонарь в лицо. Нож к горлу: "Молчать, сучка!" Они? Ещё секундочку терпения. Валят на песок. Всё! Они! И я вскакиваю на ноги уже в своем обличье. И отец из воды – во всей красе. Только один, самый продвинутый попытался отмахнуться ножом. С него и начнём…
      Свою засаду я проспал до самого утра. Проснулся от заглядывающего в окно солнца.
      Блин, не поздно ли? Всё-таки забот сегодня… А чего это я… Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт! Что это?
      Оказалось, что я спал на прикроватном коврике, а на моей кровати лежали три незнакомца с неестественно бледными, нет, вообще белыми лицами. Ну, и это не так страшно. Но каким ужасом были перекошены эти и без того неприятные фейсы! И, кроме того… Нет, и важнее всего – они были мертвы. Я осторожно приподнял простыню, которой они были укрыты. На одежде – ни кровинки. Ран не видно. Кроме аккуратных четырёх дырочек на шее каждого. Это здесь у нас венозная артерия, да?
      Кто-то прокусил и высосал кровь? Я набросил на несчастных простыню, попятился, затем кинулся в ванную. Нет! Крови не видать. Оскалился. Да ну, бред какой-то.
      Не моими зубами. Подкинули? Зачем? Опять повязать? Но с такими ранами? Не, не знаю, но надо рвать когти. Прислушался. Тихо. Выжидают? Но чего ждать-то? Ладно.
      Посмотрим, кто такие. Я опять приоткрыл тела. Нет, никогда не видел. Что в карманах? У одного – паспорт, водительское удостоверение, документы на машину. У одного…ого! Фальшивое, но добротно сделанное удостоверение сотрудника всё ёщё весьма уважаемого органа. У всех троих весьма внушительные тесаки. А так…
      Ладно, по личности – позже. Сотовики у всех. Забрать. Свои вещички. Этих – укроем. Всё. Теперь кое что уточним у лукавой коридорной и – сматываемся.
      – Но я… я… честное слово… ничего…
      – Девушка, мне некогда. Но если хочешь, мы сейчас вызовем милицию. Там на дне ещё осталось. И пальчики твои на бутылке. И дружки твои кое-что уже рассказали, – блефовал я. – Не хочешь неприятностей, – быстро всё выкладывай. И как на духу.
      Ну?
      – Они… Старший… Сказал, что если будешь что заказывать, сначала ему передать. Что вы – наркокурьер и вас надо растрясти. Дал пять сотен евро.
      – Дёшево свою и чужую жизнь ценишь, а?
      – Но я… Ай…
      – Слушай теперь. Ты ничего не знаешь. Я там повесил табличку: " Не беспокоить".
      Сдаешь смену… скоро? Тем более. И ничего не знаешь. Ничего не видела. При любом раскладе. Меня тоже. Ни когда пришёл, ни когда ушёл. Возможно такое?
      – Бывает. Но когда постоялец сдаёт номер.
      – Я не сдавал. Всё. Поняла?
      – А они?
      – Они тоже будут молчать. Ручаюсь.
      В фойе первого этажа администраторша о чём-то переругивалась с кассиршей и внимания на меня обе не обратили. Тем лучше. Пусть ищут покойного Алика. Но, видимо, засиживаться мне здесь не судьба. В суд не пойду. И вообще, это всё – чёрт знает что! Что это со мной и вокруг меня творится? Не-ет. В райцентр, повидаю Тамару… А зачем, собственно? Зачем… Гм… зачем… Может, уже успокоилась и расскажет, чего она так испугалась. А! Может, просто увидеть. Не знаю. Давай шеф, жми.
      Дверь мне открыл хозяин. Отец Тамары то бишь.
      – Здравствуй – здравствуй, непризнанный гений, заходи, – протянул он мне руку.
      Мама! (это он жене), наш пропавший Лист объявился!
      – Почему лист? – улыбнулся я в ответ на искреннюю улыбку маэстро.
      – Ну, как же! Так мог исполнять собственный произведения только лист. Знаете: " Быстро, быстро, ещё быстрее, быстро, как только можно, и на следующей странице "Ещё быстрее". А у нас, вот, чудо случилось. Вы не представляете, какое это счастье, вновь видеть всё это – он широко развёл руками. – Только, – понизил он голос, – моей теперь тяжело. Это как предательство какое получилось. Нет, за меня она рада, но всё-таки… Пройдёмте к ней.
      И действительно, Феофиловна за это время резко сдала. Сидела грустная такая, неподвижная, ушедшая, или точнее, оставшаяся одна в этой тьме. Правда, когда мы вошли в комнату, встала, улыбнулась, протянула руку. И знаете, так её жаль стало, что не смог я изобразить какое-то рукопожатие, поднёс её к губам, поцеловал.
      Оценила, покрылась лёгеньким румянцем, даже улыбнулась уже по-другому.
      – Присаживайтесь, сейчас обедать будем, вот-вот Тамара придёт. А пока… всё-таки большая просьба. Я тут по памяти кое-что восстановил из вашего… репертуара.
      Знаете, один отрывок… Он выпадает из общей канвы. И я не пойму, откуда. Вот это – он потянулся за нотами и подал мне исписанные листы. Ну, признайтесь, не томите!
      – Я вот это играл? – изумился я.
      – Не томите, Виталий. Как я мог такое пропустить? У кого?
      – Да честное слово, не знаю. Так, навеяло.
      – Навеяло? Вам? Вот просто так? Ну, Виталий, вы… вы… просто гений! Да-да, и не смущайтесь!
      Звонок в дверь прервал, к моему облегчению, эти восхваления.
      – Томка. По звонку слышу. Она вечно торопится, нет терпения ключи из сумки доставать, – объяснил хозяин, направляясь в коридор.
      – Вы только… осторожно, пожалуйста, – прошептала слепая. – Она только-только в себя приходить стала.
      Слышно было, как что-то шепчет девушке отец. Ну, слава Богу, не сбежала, не забилась в истерике. Но в комнату предварительно заглянула, а вошла, словно здесь сидела здоровенная бешенная псина.
      – Здравствуйте, – почти прошептала она.
      Боже, как она съехала за эти дни. Лицо – одни глазищи. Но какие! И всё. Ничего другого я уже не замечал.
      – Здравствуй, – почему-то таким же сдавленным шёпотом произнёс и я.
      – Мы тут говорили о музыке, – взял инициативу в свои руки отец. – И знаешь, Том, оказывается, это он сам. Это – вновь потряс маэстро исписанными листами – он сам написал! Он просто велик, твой знакомый. И, наверняка, очень добр. Злой человек такого не напишет.
      – Злой человек – нет, – странно вздохнула девушка.
      – Вот и лады. Сейчас пойдём обедать.
      – Мы не хотим обедать. Мы прогуляемся, – покачала головой Тамара.
      – Ну что же ты за гостя…
      – Я знаю. Правда, Виталий?
      Что я должен был сказать? Тем более, что есть мне действительно, не хотелось.
      – Но вы обязательно потом приходите. Не пропадайте! – это маэстро мне уже вдогонку.
      – Далеко не пойдём. Вот здесь, на солнышке, – предложила Тамара и не спрашивая моего мнения устроилась на скамейке возле своего же подъезда. – Ну?
      – Не понял?
      – Зачем приехал? Что ты от меня хочешь?
      – От тебя? Хочу?
      – Ничего не хочешь? Просто так заглянул?
      – Но, Том, я… но я же люблю тебя.
      – Ты? Любишь? – девушка изумлённо округлила и без того огромные глаза.
      – А что тут удивительного?
      – Ты?! Можешь?! Любить?!
      – Но… но я не понимаю…
      " Господи! Она что, узнала про Лисичку? Или про…", – пронеслось в голове самое банальное.
      – Всё ты понимаешь. И я не дурочка. Видела…
      – Что? Да что же видела?
      Девушка вздрогнула, потом взяла себя в руки.
      – Тамара! Ради Бога! Беги сюда! С мамой плохо! – прервал маэстро с балкона на самом интригующем месте выяснение наших отношений.
      Одним махом, словно из катапульты, Тома пронеслась по лестнице и оказалась в квартире. Даже я приотстал, хотя ноги-то у меня подлиннее – через три ступеньки пёр.
      – Вот… Скорую я вызвал… – лепетал Тамарин предок, удерживая бьющуюся в конвульсиях женщину.
      – Он… маму… трогал? – прошипела девушка.
      – Виталий? Нет… Только руку поцеловал… А что? – растерялся маэстро.
      – Что же ты делаешь, чудовище? Её-то за что? – начала вдруг трясти меня за ворот рубахи девушка.
      – Да я… да ты что?
      В это время мама Тамары забилась в ещё более сильных судорогах, потом разом обмякла, затихла.
      – Умерла? Умерла? – прошелестел музыкант, лихорадочно пытаясь нащупать пульс.
      – Га-а-ад! – девушка отпустила меня, но рванулась почему-то не к матери, а на кухню. Я же кинулся к слепой. И совсем она не умерла. И даже наоборот…
      – Обернись, тварь! К смерти своей обернись!
      Я обернулся, и Тамара вдруг ткнула меня здоровенным ножом в живот. Это было столь неожиданно, что я даже не понял сразу и не почувствовал боли.
      – Она же… жи… – пролепетал я, чувствуя, как подкашиваются ноги.
      – Где смерть твоя? Здесь? Или здесь? – уже со всего размаха ударила ножом меня явно обезумевшая девушка. И смерть моя действительно была "где-то здесь", потому, что закружилось, закружилось всё у меня перед глазами, а затем взорвалось и разлилось ярко-зелёным пламенем. … Отец внимательно смотрит на меня и грустно качает головой.
      – Ты должен запомнить, сын, раз и навсегда, что это – жизнь. Это – борьба. Они злы и свирепы. Они неисправимы. Это – отбросы, брак, может, специально созданный природой для нашей цивилизации.
      – Я понимаю, отец. Но… не могу пока. Не могу!
      – Без этого ты не станешь и не будешь взрослым.
      – А что я буду?
      – Не знаю… У нас в роду никогда не было такой… аномалии, но в других семьях… нет, лучше тебе не знать. Лучше попробуем ещё раз. Я сам подберу… дичь.
      Успокоенный, я засыпаю, а отец ласково гладит меня по лицу…
      – Драк, драаак, ну, очнись же! – голос Тамары. Нежный голос и ласковые прикосновения. Я лежу в маленькой комнатке на маленькой кроватке. Такой маленькой, что ноги свисают чуть ли не на половину. Наверняка, Тамарина комнатка и её же кровать.
      – Ну, очнулся! Молодец! Как ты? Не очень больно?
      Да за такой взгляд этих глаз я бы, я бы… Эх, жаль, что ничего не болит! Да, действительно ведь ничего не болит! Да что же это? И Тамара с ножом привиделась?
      Я под одеялом провёл рукой по телу. Ничего. В смысле ран.
      – Я уже смотрела. Ничего. Заживает как… как…, ну не знаю.
      – Смотрела?
      – Ну… перевязала было, – её почему-то передёрнуло. Ну да, "почему-то". Кишки реально мне выпустила. Кого же от такой картинки не передёрнет. Но что и как дальше?
      – Это папа. Он закричал, что ма жива. И она на крик сказала, что глаза, словно слезами наливаются. Па закричал, что всё, как у него. Потом увидел, что с тобой…
      В общем, когда санитары приехали, они обоих забрали. У па натура тонкая, артистичная. Вот он в обморок и свалился. А я, пока они ещё не приехали, тебя сюда затянула. Вот и выхаживаю.
      – Не понимаю. Постой, дай въехать. Значит, маму со слезящимися глазами – в "Скорую", папу с обмороком – в "Скорую", а меня со вспоротым пузом – сюда, "выхаживать"?
      Как эээ кота какого?
      – Ну какого там кота? Почему?
      – Ну, людей – врачам, а котов – сами выходим?
      – Виталь, давай не будем. Тебя – санитарам? Ещё одну скорую вызывать потом?
      – Загадками говоришь. И вообще – чего воркуешь? Чего не добила? Может, для того и оставила?
      – У мамы, как и у отца, восстановилось зрение. И ещё – голос. Ты бы послушал!
      – Рад за вас всех. И что?
      – И отца и матери касался ты. Мы с па вспоминали. В тот вечер ты её не трогал, как-то при знакомстве обошлись. А отцу руку пожимал. А в этот раз – матери.
      Значит, это ты?
      – Ну, если так, давай тебя поцелую, чтобы мозги немного… А то с ножом!
      – Но я думала, ты её, как Женьку и тех других…
      – Я?
      – А кто, я что ли? Ты что, совсем меня за дурочку считаешь? И кроме того… ну, видела я, Виталя. Уже два раза видела. Тогда, у скамейки… И ужасно испугалась.
      Особенно, когда ты меня ещё схватил и поволок.
      – Понёс.
      – Угу. Оно, конечно, захватывающе, но я ещё не привыкла. Виталь, а ты можешь всё время быть вот таким?
      – Каким?
      – Ну, вот таким. Красивым. Стройным… человеческим, – осторожно погладила меня по лицу девушка. Я перехватил её руку, поцеловал. Тома немного напряглась, но ладошку оставила у меня на губах. И я начал потихоньку по этой нежной коже красться губами выше, выше, к плечу, к шейке, к щёчке, к чёлочке, к губкам…
      Здесь девушка затрясла головой и отстранилась.
      – А что я не всегда такой? – продолжил я начатую тему.
      – Ты сам знаешь.
      – Да сам я, – резко вскочил я с койки. И ахнул, вновь укутываясь в одеяло. Я был абсолютно голый!
      – А что было делать? Вся одежда в крови и в этой… Ай! – её опять передёрнуло.
      – И вообще, тебе же всё равно, правда?
      – Что всё равно? Почему?
      – Но это же всё не настоящее?
      – Да… да ты что? Как это не настоящее! Ещё какое… Откуда ты знаешь, нет, откуда ты такое придумала?
      Она обидела меня и озадачила. На что, на протез какой намекает? С чего бы? Если она, когда я лежал без чувств… дурота! Она же не такая! Или… Нет, брежу. Я потёр виски и вопросительно уставился на девушку.
      – Ну ладно, – вздохнула она. – Хватит. Скоро па приедет. Я его убедила, что ему что-то почудилось. Но я то знаю. Давай на чистоту… Кто ты, драк?
      – Дурак???
      – Ну, хорошо… Действительно, неблагозвучно. Сократим по- другому. Дрон, а?
      Пойдёт? Так то ты, дрон?
      – Загадками говоришь.
      – Всё. Хватит. Если не веришь, что видела, пойдём к компу. Можешь уже? Тогда вон, возьми, оденься. Это па покупал, – кивнула она на какую-то одежду. Не то маэстро был в хорошем настроении, не то тамара ему подсказала, но всё – от белья до майки оказалось "последнего писка".
      – Ничего прикид, – обернулась на моё "готово" девушка. – Да и сам… Эх, это бы всё – и наяву. Ладно, идём.
      Она включила довольно устаревший комьютер и пока он загружался, объяснила.
      – Когда ма вдруг очнулась и сказала про глаза, а отец – что симптомы, аналогичные тем, что были у него, я поняла. Как громом ударило. А что и как делать – не знала. Ты уж извини – не знала, как вас, дронов, лечить. А потом и отец на тебя взглянул – вырубился. Ну, я к нему – обморок. Смотрю на тебя – не живой вроде. Тогда я за мобильник – и снимать!
      – Подожди. Ты убила человека – и снимать?
      – Человека? Да какого человека, в натуре? Ты меня ва-а-аще за дурочку принимаешь?
      Во! Смотри! " Человек"! Как говорил один, не помню кто: "Матёрый человечище".
      – Это Ленин про Толстого.
      – Ну вот, смотри, Толстой, смотри! и за дурочку меня больше не держи! Вот! Вот!
      И вот! А как тебе в таком ракурсе? И вот. Так что, хватит мне здесь…
      – Постой… Это… что?
      – Ты, милый мой дроник, ты! Вон там, на полу. Одежду свою узнаёшь?
      – Я… да ты что? Ты что? Я???
      – Ну, когда ножом тебя ударила, с тебя вся эта… эээ… маскировка сразу и съехала. Показался во всей красе без макияжа и педикюра.
      – Ерунда какая-то… Какая-то ерунда…
      – Постой! ты куда?
      – Я же говорю – ерунда какая-то…
      Я вышел из квартиры. Под ногами покачивалась лестничный марш с надписями на стене:"Томка – дура" и "Я тебя люблю!" Давно не красили. судя по надписям – с детства до юности девушки. Опираясь время от времени о перила, я спустился вниз и побрёл куда-то, пытаясь собраться с мыслями. Но ведь ерунда какая-то! Повторяя этот рефрен, я добрёл до той самой скамейки – подальше от всех, плюхнулся на неё.
      Поискал по карманам сигареты. Как же, в новой одежде! Да нет, вот же! Переложила из моёй. Моей! Да, та жуткая тварь лежала в моей одежде. Оскалив пасть с острыми клыками. А из распоротой рубахи текло что- то зелёное. Зелёное? Вон, тогда на этой же скамейке оставалась какая-то зелёная пена. Но нет, всё равно ерунда! Но не я это, не я! Бред! Или сон? Это где я уснул до всего этого? Ага, в гостинице.
      И это всё снится от того пойла, которым меня приветила коридорная. А те дырки на шеях у ночных гостей вполне могли бы теми зубками, что на фото… Бред! Да бред же! А память услужливо показывала мне фотографии монстра во всех ракурсах. Тогда ясно, чего те наркоты здесь повырубались. Но тогда понятно, почему и в камере…
      И почему следак рехнулся. Всё объясняется. Объясняется? Ну не хрена себе – объясненьице! А что, лапу помнишь, тогда, когда Эльвиру пытался развязать? Я посмотрел на обуглившийся фильтр. Закурил следующую. Значит… Значит, при… да, при опасности я превращаюсь в какого-то монстра? "В какого-то"! Мягко сказано. А потом, когда опасность миновала или там, разборка окончена – опять в свой облик? Такое объяснение немного успокоило. И Тамара подошла. Девушка села рядом. Заглянула в глаза. Осторожно погладила по щеке.
      – Но ты же добрый дроник, правда? Ты моих па и ма исцелил. Это ведь ты, правда?
      – Не знаю, Том. Если честно, то и не думал даже. Только пожалел.
      – Видишь, только пожалел, а они уже и прозрели. Па звонил, маму скоро выпишут.
      Спасибо дроник.
      – Что ты такое выдумала? – перехватил я её руку. – Что за "дроник"?
      – Но ты же…
      – Я человек! Запомни, человек!
      – Хорошо- хорошо, " человек". Отпусти. Больно!
      – Извини, ради Бога. Но пойми…
      – Послушай… Виталя, но я же всё знаю. Зачем дальше комедию ломать?
      – Но я не знаю. Понимаешь? Веришь? Не знаю! Мистификация? Но тебе зачем? И… некоторые события… Но я – человек! Даже если всё это… Но… это – какие-то новые защитные функции устрашения, а?
      – Ага! Лежал, помирал и устрашал.
      – Но не умер же! Может, и устрашал, чтобы никто не подошёл и не добил?
      – Если бы я не перевязала и твою зелёную кровушку не остановила. ещё неизвестно, чем бы всё кончилось.
      – Ты его… меня… перевязывала?
      – Но ты же добрый дрон. Знаешь, взгляд остался такой- же. Вот как и сейчас – несчастный-разнесчастный… Не проходит твоя теория устрашения. Хотя, когда меня домой нёс отсюда – да… "устрашил". Зубки-то ого-го. И потом… что, дроны их не чистят? Запашок, извини, – поморщилась девушка.
      – У нас нет обоняния.
      – Но при встречах со мной придётся… Что?!!! Что ты сказал?!!! У вас?!!!
      Я сам взвился со скамейки и ошалело уставился на неё.
      – Ну вот, проболтался, дрон. Или драк? Ну! Теперь садись назад, чудовище, и рассказывай правду. А то сейчас уйду. Навсегда. Добуду где- нибудь огнемёт и буду тебя им отваживать. Ну!
      – Да не знаю даже, откуда это вырвалось! Нет, ну честное слово… Мне… ну сядь, пожалуйста. Мне действительно, возвращалась какая-то другая память. Другой отец. Какие-то события, которых не было. И я сам не такой. Но человек, человек, понимаешь? А не дракон. " Драк" и "дрон" – от этого слова, да?
      – А тебе какое больше нравится?
      – Больше всего мне нравится "Виталий". И знаешь, всё как-то нахлынуло, когда тебя увидел. Твой взгляд. И все эти таланты… нет, не все. Некоторое раньше прорезалось. Память там, музыка… А вот это… Может, тогда, в драке первый раз, когда ещё курсантом был? Не знаю. А вот недавно, когда в камере сидел и меня хотели… избить, тогда – наверняка. И когда следак сказал, что отец умер…
      Но до этого, вот здесь, на скамейке. А из воспоминаний…
      – Подожди… После этого… ну, после того, как мы здесь… то есть, как ты уехал, ты что, в тюрьме сидел?
      – В изоляторе.
      – Но за что?
      – Да там, думали, что я двести тысяч баксов спёр. А на кой они мне? В общем суд оправдал.
      – И тебя там уголовники избивали? И у тебя за это время ещё и отец умер? Виталик, бедный…
      Девушка обняла меня, прижалась щёчкой к моей щетине. Наверное, укололась. Или, вероятнее всего, вновь вспомнила. Отодвинулась. Я же прервал свою исповедь.
      Лучше самому разобраться. У Томы каким-то нежным мотивчиком проявился сотовик.
      – Да. Сейчас будем.
      – Пойдём. Па приехал.
      – Зачем мне теперь?
      – Да ты что?
      – Будем играться в красавицу и чудовище? Ты лучше мои шмотки вынеси. А я здесь подожду.
      – Пойдём. Па ничего такого не знает. Нет, он знает, что ты их как-то исцелил.
      Вот и всё. Ты чего боишься? Пойдём. Посидим. Пообедаем. А там – как хочешь. Не нужна чудовищу красавица… или нужна не такая – тебе виднее.
      Обед прошёл очень мило. Помолодевший от счастья маэстро рассказывал о потрясении врачей, об ощущениях жены, о том, какой у неё сейчас голос. Он даже попытался его нам продемонстрировать. Тамара, оказывается, ещё и кулинарией увлекалась. Во всяком случае украинский борщ, да ещё с пампушками, удался на славу. А ещё хозяин открыл какое-то древнее шампанское, которое хранил "на особый"на особый случай". И тост он поднял за "неведомого кудесника". И даже Тамаре разрешил пригубить. И всё было хорошо, пока в перерыве между блюдами мы не вышли покурить на балкон, а Тома не включила на кухне телевизор.