23

Чтобы достичь Пантеона, нам пришлось пройти через несколько постов — солдаты контролировали подступы к собору Святого Петра и к Борго. Потасовки на улицах прекратились, но отмечались скопления народа в южной части Трастевере, и трудно было сказать, были то бунтовщики или просто любопытствующие.

Кроме того, стало известно о неповиновении многих народных дружин — в частности, на Марсовом поле, — отказывавшихся сдать оружие. Поговаривали, что влиятельное семейство Колонна, враждующее с Медичи, здорово раздувало это пламя неповиновения.

Все эго создавало атмосферу тревоги, так что большинство римлян предпочли отсиживаться в своих домах. Улицы почти опустели, маски исчезли, мрачное зимнее небо еще ниже нависло над городом.

Пока мы шли, я пересказал Леонардо содержание моих бесед с вдовой д'Алеманио.

Мэтр в основном пришел к тем же выводам, что и я, и тоже рассчитывал извлечь немало полезного из посещения дома гравера.

Нам повезло: дверь открыла сама служанка. У нее было очень усталое лицо, но она все же попыталась улыбнуться.

— Мессер Синибальди?

— Розина… — произнес я. — Розина Форлари?

Черты ее сразу затвердели, из глаз выступили слезы.

Она оглянулась через плечо, опасаясь, как бы нас не услышал кто-нибудь из родственников покойной. Убедившись, что рядом никого нет, женщина предложила нам пройти в кухню, где ее ожидала гора немытой посуды. Она прикрыла дверь и оперлась о нее спиной.

— Вы пришли по поводу Гаэтано, правильно?

Я кивнул:

— Вы видели его сегодня?

Вытащив из-под передника большой носовой платок, она вытерла глаза и высморкалась.

— Он приходил ночью… попрощался с хозяйкой… Сказал мне, что уезжает насовсем. Что больше я не увижу его…

Конец фразы утонул в рыданиях.

— Розина, — настаивал я, — нам крайне важно поговорить с ним прежде… прежде чем этого не сделали другие…

Она с тревогой взглянула на меня:

— Он опять наделал глупостей?

— Боюсь, что да…

— А ведь он стал таким спокойным… так любит свою библиотеку…

Она вздохнула.

— Но нет, нет, я не знаю, где он. У него есть комната в Ватикане…

— Мы только что оттуда, там его нет. Он не упоминал при вас какое-нибудь потайное место?.. Катакомбы, к примеру?

— Ах! Опять начинаются эти истории! Да будет ли им конец?

Я придвинул табурет, чтобы она могла сесть.

— Да, что-то вроде продолжения старых историй… Розина, выслушайте меня… Мы знаем, что отец Гаэтано был убит… Пьетро Портезе… ведь это его отец, не правда ли? Известны нам и причины, по которым умерла его мать. Все это нелегко пережить… ему… и вам. Нам хочется понять… это в его интересах.

Она глубоко вздохнула и по очереди оглядела нас. Остановила взгляд на мне. И наконец решилась:

— Да, пережить это было нелегко, вы правильно сказали. Его мать… она была моей сестрой. Гаэтано не исполнилось и десяти месяцев, когда она умерла. Она еще кормила ребенка грудью! Мы так и не узнали, что произошло. Знали только, что Пьетро встречался с какими-то странными людьми. Однажды вечером кто-то принес его тело к нашему порогу. Его то ли зарезали, то ли что-то в этом роде. Джинна, сестра моя, была слаба здоровьем. Она не смогла этого вынести. И два дня спустя она… бросилась в Тибр.

Розина вновь утерла щеки платком.

— Что было делать с ребенком, спрашиваю я вас? Пришлось мне стать ему матерью. Через какое-то время ко мне пришла синьора д'Алеманио. Я не была с ней знакома, но она объяснила, что ей обо мне говорили и что она хотела бы, чтобы я работала у нее. Могла я взять с собой и Гаэтано, но при условии, что назову его своим сыном и дам ему другую фамилию. Несколько чудным показалось мне такое предложение. Она наверняка что-то знала, вы не думаете? Право… Однако служба была приличная, а хозяйка такая любезная, приветливая, особенно с малышом. Вот так я и поступила к д'Алеманио. Повзрослев, Гаэтано превратился в маленького повесу. Вечно пропадал на улице, дрался. Он не терпел, когда его просили сделать что-нибудь — помочь в уборке, например, — и не переносил поучений. Слушался только синьору. С ней он был ангелочком! Она даже научила его читать, писать и прочему… Разрешала ему брать любую книгу. «Бери, Гаэтано, читай!» И он учился с удовольствием, знания давались ему легко. Меня это совсем не удивляло, потому что его отец был очень умным! Гаэтано был очень любознательным, задавал такие вопросы и давал такие ответы!.. Настоящий философ! Одним словом, я надеялась, что обучение образумит мальчика. И подумать только! Ему уже перевалило за двадцать, а он так и остался бездельником: спал днем, напивался вечером, приходил домой под утро… Правда, какое-то время все же работал в гравировальной мастерской: хозяйка настояла. Но он и мэтр Мартин почему-то не поладили друг с другом. Однажды Гаэтано — ему тогда было около тридцати — повздорил с одним настоящим синьором, нунцием из Ватикана. И как раз перед Пантеоном. Все началось с оскорблений, с ругани, а кончилось дракой. Синьор потерял сознание. Нунций, вы только подумайте! Гаэтано арестовали. Ему грозили годы и годы каторги в каменоломнях. И тут вмешался ваш отец. Они о чем-то говорили в тюрьме, и хозяйка приходила туда… Она, верно, рассказала ему о его родителях, о том, как выучила его. А отец ваш и вправду оказался душевным человеком! Я очень плакала, когда он погиб… Во всяком случае, через месяц Гаэтано освободили. Но ему велено было немедленно покинуть Рим. Я и плакала от горя, и смеялась от счастья… В один день они спасли его для меня и сразу отняли! Гаэтано, как сейчас помню, уехал 7 апреля 1500 года, сперва в Геную, потом в Испанию. И там нанялся матросом. Уж и поплавал он, скажу я вам! По морям, о которых никто и не знал… Один раз его корабль разбился у какого-то неизвестного острова, где жили дикари. Те вполне могли убить его… Не знаю уж, как он выпутался. Так вышло, что прожил он с ними довольно долго, ходил нагишом, как они, ел обезьян, каких можно видеть в зверинце папы. Я полагаю… Она замолчала надолго.

— Он не очень-то любил рассказывать об этом, но я полагаю, он даже жил с одной из женщин того острова… Да… А впрочем, неизвестно, как другой поступил бы на его месте… Однажды туда пришел другой корабль, португальский. Гаэтано уплыл на нем, но больше никогда не плавал. Он решил, несмотря ни на что, вернуться в Рим. Что и сделал.

— Он привез сувениры из своих странствий? — поинтересовался Леонардо.

— Целый сундук! Разные ожерелья, засушенные растения, какие-то мази… И невиданное оружие тоже: трубочки, стреляющие стрелами… Он еще долго даже продолжал что-то рисовать на своей груди. Право, как дикарь!

Да Винчи сжал мою руку: мало-помалу мои предположения оправдывались!

— Когда он появился… О Боже! Прошло-то семь лет! Семь лет! Он был… почти черным! В плечах раздался… И с бородой! Встреть я его на улице, не узнала бы! Однако надо было прятать его. Я обратилась к хозяйке, и та поселила его в своем домике в порту Рипа-Гранде. Хочу сказать, что хозяйка была состоятельной женщиной. Ей принадлежат этот дом, мельница на Квиринале, амбар для хранения муки и при нем домишко… Все это досталось ей в наследство. Гаэтано жил там почти год, никуда не выходил, читал запоем, писал. Довольно быстро он понял, что о нем уже забыли. Тот нунций перебрался в другое место, бывшие товарищи тоже разбрелись кто куда. Когда ему надоело сидеть взаперти, хозяйка подыскала подходящую работенку: должность в библиотеке Ватикана. Поначалу ему пришлось трудновато, но он доказал, на что способен. Ведь он знал латынь, испанский и немного французский. Ему стали доверять.

В 1512 году его назначили помощником префекта. А вообще-то он замещал Ингирами, потому что того почти никогда не было на месте.

— И он не боялся быть узнанным? — удивился я.

— В этом квартале ему нечего было бояться. К тому же он был осторожен, особенно вначале: никогда ни с кем не спорил, избегал заговаривать первым…

— А как же мэтр д'Алеманио?

— Синьора не хотела, чтобы хозяин знал о его прошлом. И он никогда не интересовался судьбой Гаэтано, так чего ради лезть ему в душу?

— А лошади… — вмешался Леонардо, — он любил лошадей?

Старая служанка взглянула на мэтра так, будто он изрек пророчество.

— Да, так оно и было! Он пристрастился к ним, когда скитался по Испании. А раз его комната находится в Ватикане, он в любое время мог брать лошадь в папской конюшне. Думаю, он хороший наездник…

Она посмотрела на наши удовлетворенные лица и нерешительно спросила:

— Вы… вы из-за этого пришли? Он украл лошадь? Не хотелось ни лгать ей, ни разбивать ее сердце.

— Это… несколько сложнее, — слукавил я. — Он неким образом… как бы сказать… получил старые долги. Очень старые. Но верно и то, что он уехал навсегда. Чтобы утешить вас, я сказал бы… что у него не было другого выхода.

Смалодушничав, мы быстро положили конец беседе и ушли, горячо поблагодарив старую Розину. Все равно рано или поздно эта женщина узнает правду…

Группа солдат обложила дворец Капедиферро. От нечего делать они играли во дворе в кости. Их заранее предупредили о нашем прибытии, и нас без промедления пропустили в небольшую красную гостиную, где уже находились обе родственницы главного смотрителя улиц.

По их разгневанным лицам можно было судить о том, как неприятна дамам вся эта суматоха.

— Надеюсь, вы последние, господа? — раздраженно спросила мать. — Нам часами задают вопросы, на которые мы не знаем, что отвечать!

Леонардо, из учтивости откинув свой капюшон, заговорил примирительным тоном:

— Нас тоже огорчает этот беспорядок, сударыни, и мы хотели бы устранить его. Однако случилось нечто серьезное, и от ваших показаний, возможно, зависит жизнь человека.

— Даже так? — вздохнула она.

— Мы этого очень боимся, — подтвердил Леонардо. Пока завязывался разговор, я не спускал глаз с Флоры. Она восхитительно смотрелась в платье из голубой тафты, вышитом жемчужинками, однако отвечала на мои взгляды с глубочайшим безразличием. Ее холодность обескуражила меня. Несколько дней назад она открыла мне свою дверь и свое сердце; я до сих пор ощущал прикосновение ее волос к моим плечам…

— Когда вы обнаружили отсутствие мессера Капедиферро? — продолжил да Винчи.

— Вчера он не обедал. В этом нет ничего необычного, но он не появился и к ужину…

— А ночью?

— Горничная нашла его постель нетронутой.

— Взял он с собой одежду, оружие, какую-либо вещь?

— Синьор… — раздраженно ответила старшая Альдобрандини, — ваша полиция раз десять обыскала весь дом… Да и слуги уверяют: ничего не пропало. А вообще мы с дочерью живем здесь не больше месяца. Я не веду учет одежды моего кузена и не слежу за его приходами и уходами.

— Показался ли он вам обеспокоенным? — вмешался я. — Казался ли он в последнее время чем-то озабоченным, молчаливым? Или был с вами откровенен?

— Вы говорите о главном смотрителе улиц, молодой человек! Не знаю, принято ли это в вашей семье, но в нашей…

К нашему большому удивлению, Флора оборвала ее:

— Вам лучше сказать правду, мама…

Все озадаченно посмотрели на девушку. Меня же ее выходка не удивила.

— …иначе мессер Синибальди опять будет торчать под нашими окнами… Впрочем, вас не видно было уже три дня, — бросила она в мой адрес. — Должно быть, прятались в кустах шиповника… Вы там исцарапали себе лицо?

Поразившись такому нахальству, я невольно пощупал щеки: они горели.

К счастью, Леонардо вывел меня из затруднения:

— Что это за правда, о которой говорит ваша дочь?

Синьора Альдобрандини замялась:

— Об этом… о таком говорить не приличествует, и мой кузен не простит мне…

— Ваше умолчание, синьора, повлечет за собой еще худшие последствия.

— Ну… раз вы так считаете… Так и быть! Два дня назад, утром, когда я проснулась, мне показалось, что я слышу рыдания со стороны кухни. Я спустилась и, открыв дверь, увидела своего кузена. Он сидел за столом перед кувшином с вином, одетый, будто только что пришел домой. Он плакал. Я подумала, что это от вина, потому что он, по всей видимости, был пьян. Он что-то невнятно бормотал… какие-то ругательства. Заметив меня, он встал и, сжав кулаки, прошел мимо. Я ясно расслышала, как он сказал: «Но я туда пойду! Можешь мне верить, пойду!» Потом он поднялся в свою комнату. Я даже не поняла, узнал ли он меня.

— Вы больше ничего не расслышали?

— Бред пьяного, который я не смогла бы повторить. Было там что-то и о женщине. Он проклинал какую-то Веронику. И… — она перекрестилась, — и его святейшество Льва Десятого. Но только не подумайте, что я очень уж прислушивалась и…

В соседней комнате вдруг раздались возбужденные голоса, и в гостиную ворвался Балтазар, не дав синьоре договорить:

— Гвидо, наконец-то! Целый час тебя разыскиваю!

Он мельком взглянул на обеих дам, небрежно поклонился им:

— Простите за вторжение, но у меня приказ папы!

Схватил меня за руку и, не дав мне опомниться, потянул в прихожую. Леонардо последовал за нами.

— Гвидо, — выпалил Балтазар, — есть срочное дело! Кардинал поручил передать вам вот это! Читайте! Скорее!

Я вскрыл запечатанный пакет.

Письмо было написано почерком Бибьены.

«Гаэтано прислал нам письмо, в котором велит срочно прибыть в катакомбы для суда над Капедиферро. Если через четыре часа нас там не будет, он убьет его и уничтожит известную вам вещь…

Я немедленно отправляюсь туда с командором Сан-Спирито и капитаном полиции. По получении сего пусть вас проводят на старую Аппиеву дорогу. После большого виноградника и разрушенной башни вы увидите проход в развалившейся стене. В ста шагах к югу вы найдете провал в скале. Туда спущена веревочная лестница, которую вы заметите по привязанной к ней красной ленточке. Поспешите, никого не ставьте в известность. Леонардо знает, что он должен сделать».

— Катакомбы… — пробормотал да Винчи. — Последняя жертва! Человек, брошенный в яму на гравюре Босха! Конечно же: это не колодец, это катакомбы!

— Нам нужны лошади, — засуетился я. — Балтазар!

— Погоди, — остановил меня мэтр. — Сперва нужно вернуться в Ватикан.

— В Ватикан? Но у нас нет времени, да и в письме сказано…

— Мне необходимо кое-что забрать в Бельведере. А ты пойдешь за планом подземелий. Гаэтано наверняка подготовил себе другой выход.

Я извинился перед дамами и попрощался. Не скрывая досады, пристально взглянул на Флору. Она же посмотрела на меня, как на пустое место…

На колокольне Санта-Мария-Портико колокола пробили половину третьего.

24

Балтазар и другой солдат подвезли нас на своих лошадях к древней римской дороге. У разрушенной башни стояли три привязанные лошади, одна из которых принадлежала капитану Барбери. Балтазар узнал ее, но не высказал удивления.

— Возвращайтесь назад, под деревья, — сказал я ему, — и не показывайтесь.

Затем мы перешагнули через руины небольшой стены и направились к югу, к куче из камней, старых кирпичей и обломков скалы. Пройдя немного, заметили красную тряпку, обозначавшую вход в расщелину. Была она довольно широкой, пролезть в нее можно было свободно, однако она круто уходила в глубину. Путь был указан веревочной лестницей.

Леонардо развернул план катакомб, повертел его и так и сяк.

— Увы, никаких отметок! Невозможно сориентироваться.

Я первым ухватился за лестницу, чтобы начать спуск. У Гаэтано, видимо, выработалась привычка лазить по подобным штукам, чего нельзя было сказать ни обо мне, ни о Леонардо. Я слышал его охи и вздохи.

Мы спускались все ниже и ниже, нас обволакивали холодная сырость, непроницаемая темнота.

Наконец футов через пятнадцать мы ступили на твердую почву.

— Все в порядке? — шепотом спросил я.

— Рука сильно болит, — тяжело дыша, отозвался Леонардо.

На коленях мы продолжили путь по низкому тоннелю. Чуть дальше, левее, виднелся огонек. Вскоре проход расширился до размеров галереи, и мы смогли встать. Она оказалась высотой в два человеческих роста и проделана была в известняке. По бокам были выдолблены подобия прямоугольных выемок со стенками, в которых первые христиане хоронили своих покойников. Такие гробы поднимались до потолка, но все они были пусты. На равном расстоянии в специальных небольших нишах горели светильники, распространяя вокруг желтоватый свет.

Я уже хотел было удивиться, когда вдруг с противоположного конца галереи раздался голос Гаэтано:

— Подходите! Подходите же… Не бойтесь!

Мы двинулись дальше, опасаясь ловушки, которую он вполне мог нам устроить.

Галерея оканчивалась довольно просторной пещерой, по-видимому, когда-то служившей склепом. Над древними могилами высился свод, вытесанный уступами прямо в скале.

Оказавшись в пещере, мы увидели капитана Барбери, кардинала Бибьену и чуть в стороне, в тени, командора Сан-Спирито, которого мы узнали по традиционной одежде. Все трое, побросав оружие на пол, стояли, повернувшись к Гаэтано.

Тот находился в дальнем конце пещеры, стоя за чем-то вроде жертвенного алтаря, на котором, связанный по рукам и ногам, лежал Капедиферро. Казалось, главный смотритель улиц спал, во всяком случае, так нам хотелось думать. В ногах и у головы горели свечи. Гаэтано держал в руке кинжал, упертый острием в грудь Капедиферро и в любой момент мог пронзить его сердце.

Заметил я, что убийца подготовил себе и путь к бегству: он стоял у выхода из склепа, готовый в любой момент исчезнуть в лабиринте галерей, знакомых только ему.

— Ну-ка, кто к нам пришел? А! Молодой Синибальди и…

Леонардо вынужден был откинуть капюшон.

— И?.. — повторил тот.

— Это член городского суда, — солгал Бибьена. — Я попросил Гвидо сопроводить его сюда.

Леонардо молча поклонился, рассчитывая, что в полумраке его невозможно узнать.

— Судья, надо же… — присвистнул Гаэтано. — Я велел вам привести папу…

— Его святейшество принимает делегацию нового короля Франции. Он не может уклониться от своих обязанностей. Однако я являюсь его первым советником и имею все полномочия для…

— Этого достаточно, — прервал его Форлари. Затем, повернувшись ко мне, сказал: — У вас есть оружие?

И я, и Леонардо широко распахнули плащи, показывая, что безоружны.

— Прекрасно. Только прошу не подходить ближе: мне не хотелось бы нажать на кинжал до суда над Капедиферро.

На его лице появилась гримаса, которую игра света сделала особенно отвратительной. Ничего общего с приветливым выражением служащего Ватиканской библиотеки…

— Так на чем мы остановились? Да… Эти синьоры крайне озабочены судьбой их друга. Я их успокоил: он всего лишь усыплен… Вчера вечером он любезно ответил на мое приглашение. Он, без сомнения, рассчитывал извлечь из него для себя какую-то выгоду. К сожалению, во время короткой дискуссии он вспылил. Так что я был вынужден…

Он указал на главного смотрителя улиц, мешком лежавшего на каменном столе.

— Некоторые растения являются опасными ядами. Они либо усыпляют, либо убивают — в зависимости от используемого количества. Да вы и сами, молодой Синибальди, смогли в тот вечер убедиться в их силе. Но согласитесь, что действовал я разумно: вы живы, так же, как и тот завитой синьор, бывший утром на мессе. Кстати, как он?

Ответил опять Бибьена:

— Посол Джорджо находится под наблюдением врачей. Они уверяют, что ему уже лучше.

— Так это был посол? В отверстие я плохо разглядел. И тем не менее это является доказательством моей правоты: кара настигает лишь тех, кто этого заслуживает.

— Даже через пятьдесят лет, — заметил Бибьена.

— Вам и это известно, кардинал? Поздравляю! А впрочем, это не так уж и важно. Но здесь вы правы, мне потребовалось время. Записи Платина я нашел лишь прошлой весной. До того я считал, что мои родители умерли от какой-то заразной болезни. Зараза! Представьте, что я испытал при чтении написанного! Пришлось раздобыть кое-какие дополнительные сведения об этой Римской академии… Хорошенькая подобралась компания ученых в кавычках, отъявленных карьеристов и мошенников… Известно ли вам, что после смерти Павла Второго в 1471 году большинство заговорщиков помиловали? Так что стоит иногда заниматься свержением пап! Некоторые даже получили приличные должности… Платина, Капедиферро, многие другие… Помпонио Лето возобновил чтение лекций, академия вновь вернулась к своим привычным занятиям и порокам. К своим привычкам и порочности! Взгляните-ка, молодой Синибальди, на надпись на стене справа от вас.

Я осмотрел стену, как было велено, и вслух прочитал:

— «18 января 1475 года

Пантагатус, Маммеус, Папириус, Минициус, Емилиус.

Исследователи античного мира в правление Помпонио Лето, верховного понтифика, и Минутиус, сладчайшей из проституток Рима».

— 1475 год, через семь лет после раскрытия заговора! Они продолжали приходить сюда! Теперь-то вы понимаете: я хотел бы, чтобы Лев Десятый увидел все это своими глазами, — язвительно произнес Гаэтано. — «Правление Помпонио Лето, верховного понтифика»! Это весьма и весьма позабавило бы его, так гордящегося своим саном!

— Прошу не оскорблять его святейшество… — начал было Бибьена.

— Да будет вам, кардинал! Мы не сомневаемся в ваших верноподданнических чувствах… Оцените лучше совпадение: этой надписи ровно сорок лет, день в день. Неплохая годовщина, не правда ли? Настоящий праздник, не так ли? Более того, Капедиферро признался мне этой ночью, что и он в этом списке! Да-да, под именем Пантагатус. И не он один: Джентиле Зара был Маммеусом, Массимо Беллаторре — Емилиусом, Мартина д'Алеманио звали Папириусом, а Фларимондо — Минициусом. Трогательная семейка, что скажете? Хотя что тут говорить? Суперинтендант рассказал мне, что за несколько дней академики устали от своих забав. И катакомбы постепенно стали тем, чем и не переставали быть, — местом упокоения наших предков.

Он ненадолго замолк, потом скрипучим тоном произнес:

— Что до моего отца, то он не познал этого эстетства. Не вернулся ни к своей карьере, ни к любви своих близких. В то время как его убийцы купались в деньгах и почестях, он был мертв. Мать моя, кстати, тоже… А я… я был сиротой. Не находите ли вы это несправедливым, ваше преосвященство? В высшей степени несправедливым! А вы, командор? Как бы вы поступили, узнав о таком позоре? О позоре настолько горьком, что он перевернул вашу жизнь? Что он сделал ее… невыносимой… Не возникло бы у вас желание отомстить? У меня же оно появилось. О дальнейшем вы догадываетесь… Какое-то время я работал у мэтра д'Алеманио. Недостаточно долго для того, чтобы он меня узнал, как мне кажется… но это другая история. Как бы то ни было, идея сообразовать наказание преступников с изображением на одной из этих гравюр показалась мне… уместной, да и… даже забавной. Кстати, это не наводило прямо на мысли о Римской академии: оставшиеся в живых могли не спасаться бегством. Ну а найти их не составило труда… Д'Алеманио я знал, да и Капедиферро тоже. Я познакомился и «подружился» со старухой Джульеттой, которая, впрочем, в молодости звалась Минутиус. Мы частенько встречались, выпивали, и она мне рассказала… О ростовщике Зара, к примеру… Довольно-таки гнусный был тип… Не один римлянин возблагодарил Всевышнего за его смерть. Говорила и о Флоримондо, ничтожестве, опустившемся до попрошайничества. О Массимо Беллаторре, погибшем на поле битвы более тридцати лет назад. А ведь ему было уготовано место на гравюре… очень жаль… О знакомстве нашего суперинтенданта с неподобающими людьми… Именно Джульетта свела меня с молодым Верде. Ну а остальное… Остальное зависело от моей ловкости и фантазии.

— И от жажды крови, — добавил я, не удержавшись. — Чем виноват перед вами бедняга Джакопо Верде?

— Бедняга Джакопо Верде… — эхом откликнулся Гаэтано. — Да, я искренне об этом сожалею. Но убийство нищего прошло незамеченным… Даже на колокольне Санта-Мария Маджоре! Между прочим, не думайте, что я получал удовольствие, убивая всех этих людей. Я делал это по необходимости, вы поняли. Ну а что касается молодого Верде, я никогда не покусился бы на него, не будь он серьезно болен. Болезнь легких. Он кашлял, харкал кровью и почти ничего не ел. В девятнадцать лет стал стариком. Возможно, я сократил его мучения…

— Так же как и обжигальщика Гирарди, который чувствовал себя не так уж плохо, — иронично произнес Барбери.

— Капитан, вы заблуждаетесь! Того человека убил не я, его удавили по настоянию суперинтенданта. Мне даже не было известно о его существовании. Только по воле случая тот, кто обнаружил ростовщика, оказался сыном Джульетты.

— А ключи? — спросил Бибьена. — Как вы достали ключи?

— Ого! Вижу, моя история вас заинтересовала, мне очень приятно. Ключи от колонн и дарохранительницы по сравнению с остальным — детская игра: ведь библиотека соединена переходом с Сант-Анджело, вам это должно быть известно. В пристройке хранятся некоторые архивные материалы: наиболее ценные книги, папские хартии… Это помещение расположено по соседству с тем, где хранятся все городские ключи. Я подружился с их хранителем — милейший, кстати, человек. От случая к случаю мы оказывали друг другу мелкие услуги… Я, например, присматривал за его сокровищем, когда ему хотелось поразвлечься. Любопытно, но чем холоднее было на улице, тем больше этому плуту хотелось выпить.