- Да, наверное, - задумчиво произнес он.
      Его взгляд непроизвольно упал на часы. Он мягко отстранился от матери.
      - Почти три часа, - сообщил он. - Вы, наверное, едва держитесь от усталости. Представляю, как вас, должно быть, утомили все эти события. А вы ещё недостаточно окрепли. Вам необходим отдых и сон.
      - Вряд ли я сейчас смогу заснуть. Хочешь, я побуду с тобой?
      - Нет, - возразил Алексис. - Я должен побыть один и сам во всем разобраться. Я хочу, чтобы вы крепко заснули и ни о чем не переживали. Достаточно с вас переживаний.
      Поцеловав её и пожелав ей спокойной ночи, он вышел из её покоев.
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
      Елизавета не могла сомкнуть глаз. Она все время думала о сыне: как он воспринял неожиданное известие? что он чувствует? что собирается делать? Дверь его спальни была приоткрыта. Через это маленькое пространство просачивался тусклый и мерцающий свет свечи. Алексис, подобно своей матери, тоже не мог сомкнуть глаз.
      Граф Вольшанский - его отец! Невероятно! Этот благородный, решительный и уважаемый человек, к которому он проникся симпатией, ещё не зная - кто он, который искренне любит его матушку, - его отец. Он должен был бы радоваться, что этот человек его отец. Но он не испытывал радости.
      С одной стороны, Алексис испытывал огромное облегчение, что князь Ворожеев в действительности оказался не его отцом. Еще с детства холодная вражда между родителями болью отзывалась в его душе. В мыслях он осуждал отца за пренебрежительное отношение к матери, за легкомысленное поведение и недостойный образ жизни. Но только в мыслях! Потому что в словах или действиях пойти против отца ему не позволяло духовное благородство и дворянское воспитание. И хотя Алексис никому не признавался, но его давно тяготило, что он сын такого человека; а после того, как он узнал, что тот пытался отравить его мать, - стало для него невыносимо.
      Но с другой стороны, он испытывал какую-то тяжесть, что граф Вольшанский, о существовании которого он до последнего времени не подозревал, оказался его отцом. От Алексиса требовалось немного - принять его как отца. Принять, потому что тот тоже никогда не знал о его существовании, потому что не по своей воле расстался с его матушкой, потому что любит её и потому что с ним она счастлива. Но Алексис слишком хорошо знал, что такое - принять разумом, но не принять сердцем. А сердцем принять графа Вольшанского он не мог, хотя тот и вызывал у него дружескую симпатию, восхищение, уважение и доверие.
      Князь Ворожеев и граф Вольшанский. Алексис мысленно сравнил эти два образа: один образ - полная противоположность другому. Один - бесчестный, подлый, коварный, бездушный; другой - достойный, благородный, отзывчивый, понимающий. И между ними он - считающийся сыном одного, являющийся сыном другого, и не испытывающий сыновней любви ни к одному из них.
      Сыновняя любовь к отцу. Это чувство вряд ли было знакомо Алексису, потому как он не испытывал к князю Ворожееву, которого все эти годы считал своим отцом, даже доли той любви и привязанности, что испытывал к матери. Однако как примерный и воспитанный сын, он относился к нему с должным почтением и преданностью. И вот, нечто подобное ему предстояло и теперь. Не испытывая сыновних чувств к графу Вольшанскому, относиться тем не менее к нему с должным почтением и преданностью. Казалось, одно лицемерие сменялось другим. И это было тяжело для Алексиса.
      Алексис не заметил, как его долгие размышления постепенно сменились сном. Он проснулся в начале девятого утра. Приведя себя в порядок и одевшись, он спустился в столовую. Елизавета была уже там.
      - Доброе утро, милый! - произнесла она.
      - Доброе утро, матушка!
      - Анфиса, поставь прибор для молодого князя, - распорядилась Елизавета.
      - Князя, - усмехнулся он. - Какой я князь!
      Елизавету очень задели его слова, но она сделала вид, что не обратила на них внимания. Анфиса поставила прибор и быстро удалилась, оставив своих хозяев одних. За завтраком мать и сын не перемолвились ни словом. Лишь под конец Алексис произнес:
      - Матушка! Я думаю, мне необходимо уехать в деревню в наше имение на какое-то время.
      - Но почему?
      - Я должен разобраться в себе: в своей жизни, в своих чувствах, ответил он. - А среди размеренной и спокойной деревенской жизни на лоне природы мне будет легче это сделать. К тому же там наверняка накопилось много дел, требующих моего вмешательства. Сенокос, уборка урожая...
      - Ты очень страдаешь, сынок?
      - Я не страдаю, - возразил он. - Но поймите меня правильно, матушка! Я не пятилетний ребенок. Я не могу со счастливой улыбкой и распростертыми объятиями принять человека, который вдруг оказался моим отцом. Я очень уважаю графа, ценю и восхищаюсь им, но принять его как своего отца... Мне это нелегко!
      - Я все понимаю, - сказала Елизавета. - Твои чувства вполне естественны. Сейчас в твоем сердце пока ещё не определилось место для графа Вольшанского. Но из-за этого ты не должен бежать!
      - Я не бегу, - возразил Алексис. - Я просто хочу разобраться и привести в порядок свои мысли и эмоции.
      - Что ж. Коли ты так решил, я не буду тебе перечить. Когда ты думаешь отъехать?
      - Сегодня. Я хотел бы уехать до того, как вы расскажете графу правду.
      - Хорошо. Я расскажу ему правду после того, как ты уедешь, - пообещала Елизавета.
      В три часа по полудню Алексис был уже полностью собран в дорогу. Коляска, запряженная парой лошадей, ждала его у ворот особняка. Елизавета вышла его проводить. И в это же самое время другая коляска подъехала к воротам особняка княгини Ворожеевой. Елизавета и Алексис остановились в растерянности. Еще издали они узнали в человеке, сидящем в коляске, графа Вольшанского.
      - Добрый день, граф! - приветствовал его Алексис.
      Елизавета в знак приветствия кивнула головой и улыбнулась несколько напряженной улыбкой.
      - Добрый день, сударь! Добрый день, Елизавета Алексеевна! - ответил тот.
      Алексис вел себя с ним как обычно. Ничто в его поведении, словах или жестах не выдавало той огромной перемены по отношению к Владимиру Вольшанскому, которая произошла в его душе за последнюю ночь. Алексис был учтив, вежлив и непринужден. Во всяком случае, с виду.
      - Я гляжу, вы куда-то отправляетесь, сударь? - заметил Владимир.
      - Да, я отправляюсь в деревню в наше имение, - ответил Алексис. - Там накопились некоторые дела, требующие моего участия и контроля.
      - Понимаю.
      - И коли уж мне довелось вас встретить перед своим отъездом, граф, могу я попросить вас сделать кое-что для меня?
      - Я вас слушаю.
      - Я оставляю здесь самое дорогое мне существо. - Он взглянул на Елизавету. - И мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что оставляю её под вашей защитой.
      - Но Алексис! - возмутилась Елизавета и слегка покраснела.
      - Она не так сильна, как кажется, - продолжал тот. - Она очень ранима. Ей нужна ваша забота и поддержка. Особенно сейчас.
      - Ни о чем не беспокойтесь! - произнес Владимир. - Однако вам не нужно было просить меня об этом.
      - А теперь, извините меня, но мне пора ехать.
      Он легко запрыгнул в коляску, в которой уже находился его маленький багаж.
      - С богом! - произнесла Елизавета.
      Он бросил на неё оптимистический взгляд, который словно говорил: "Все должно обернуться хорошо. Иначе и быть не может".
      "И он уверяет, что не бежит", - подумала Елизавета, когда коляска её сына стремительно выехала из ворот.
      Владимир нежно обнял её за плечи.
      - Вы огорчены его отъездом? - спросил он.
      - Ему это необходимо.
      - Вы ему рассказали о нас, не так ли?
      Елизавета кивнула головой.
      - Я очень хотел бы с ним подружиться, - после некоторой паузы произнес он. - Мне нравится ваш сын, Елизавета. Он так похож на вас. Может быть, поэтому мне так легко с ним.
      Его слова приятно взволновали Елизавету. Она ближе прижалась к нему и положила голову на его плечо. На её губах сияла блаженная улыбка.
      - За то время, что мы не виделись, я уже успел соскучиться, признался Владимир. - С самого утра я не находил себе места. Мне так хотелось увидеть вас. Я не выдержал этой разлуки и приехал.
      - Я так рада, что вы приехали!
      Он крепко обнял её и какое-то время продолжал держать в своих объятиях.
      - Я должна сказать вам нечто важное, - промолвила Елизавета.
      Его руки медленно выпустили её из сладкого плена.
      - Что вы хотите мне сказать? - спросил он.
      - Не здесь. Это не слишком подходящее место. Пойдемте.
      Она привела его в гостиную и плотно закрыла дверь. Она была взволнованна и не сразу начала разговор. Владимир молча и терпеливо ждал.
      - Я вчера сказала вам, - наконец, произнесла она, - что есть ещё нечто важное, что касается вас и меня.
      - Да, я помню.
      - Это также касается Алексиса. После той ночи на маскараде... Вернее в ту ночь на маскараде... Так случилось, что он был зачат в ту роковую ночь. Алексис - ваш и мой сын. Вы его настоящий отец, а не князь Ворожеев.
      Глаза Владимира округлились от удивления. Он ожидал услышать от неё все, что угодно. Но такое!..
      - Мой сын... - произнес он. - Ваш и мой... Нет, так не бывает!
      - Ему сейчас девятнадцать лет, - продолжала Елизавета. - Он родился семнадцатого мая: через девять месяцев после той ночи. Когда я выходила замуж за князя Ворожеева, я уже знала о том, что беременна. Именно поэтому я и вышла замуж.
      - О Боже! - прошептал он.
      - Алексис ваш сын, - ещё раз повторила Елизавета, выделив слово "ваш", - можете в этом не сомневаться.
      Владимир с нежностью посмотрел на нее.
      - Я ничуть не сомневаюсь в ваших словах, Елизавета, - Просто все это настолько... Я даже предположить не мог о таком продолжении этой маскарадной истории.
      - Ну почему? Мы же были близки. И вероятность зачатия, хоть и небольшая, но все же существовала. А вы никогда не задумывались над тем, что от этой связи у вас может быть ребенок?
      - Нет, - откровенно признался Владимир. - Возможно, это прозвучит безответственно, но я над этим не задумывался. Я думал о девушке, которая завладела моим сердцем, но о том, что у неё может быть мой ребенок... Нет, об этом я не думал.
      - И я, признаться, тоже об этом не задумывалась. До первых симптомов.
      - Бедная моя, - с невыразимой нежностью и благоговением произнес он. Сколько же вам пришлось принести жертв, сколько выстрадать! А меня не было рядом. Смогу ли я когда-нибудь возместить вам все это?
      - Возместить? - с улыбкой и со слезами счастья на глазах произнесла она. - Ну что вы такое говорите? Это мне надобно вам возмещать, то что вы долгое время были лишены великой радости - растить своего сына.
      Он крепко сжал её в объятиях. Его охватило необыкновенное чувство счастья. Он словно только что осознал значение всего того, что сказала ему любимая женщина.
      - Мой сын... - произнес он, и его лицо от этого слова просияло счастьем. - Плоть от плоти моей, кровь от крови. Я так мечтал об этом. И теперь... Подумать только: все это время он рос вдали от меня, а я даже не подозревал о его существовании! Мой сын... Уже такой взрослый!
      - Ну, не такой уж ещё и взрослый, - возразила Елизавета, и её лицо тоже просияло счастьем. - У него ещё вся жизнь впереди. И хотя в свои юные годы он уже многое испытал, познал боль от разочарования, но это не значит, что он стал неуязвимым и ему не потребуется помощь, сильная воля и ум его отца.
      - Я так хочу его увидеть! Мне нужно столько ему сказать! Как вы думаете, Елизавета, как он все это воспримет, когда узнает, что я его отец?
      - Дело в том, что...
      - Да я понимаю, необходимо немного подождать, - сказал Владимир. Ему, пожалуй, не следует это говорить, пока все как-то не уладится. Пока ваш брак с Ворожеевым не будет аннулирован.
      - Дело в том, что он все знает.
      - Как знает?
      - Я ему все рассказала: и про маскарад, и про то, что вы его отец. Я рассказала ему сразу же после того, как вчера приехала от вас. У нас был долгий разговор. Я посчитала, что он должен все узнать и узнать именно от меня.
      - Что ж, - сказал Владимир. - Коли вы так посчитали, значит, это правильно. Вам, как никому другому, известна душа нашего сына.
      - Нашего сына, - медленно произнесла Елизавета. - Как прекрасно звучит!
      - Поистине прекрасно, - согласился он. - А как он отреагировал на все это?
      - Сейчас ему очень трудно, - неопределенно ответила она. - Он ещё не может прийти в себя после всех этих событий с отравлением и двоеженством. Он очень хорошо к вам относится, но он пока ещё не готов принять вас, как своего отца. На это нужно время. Но, я думаю, это обязательно произойдет, и произойдет очень скоро.
      Он прижал её руку к губам и с благоговением поцеловал. Затем он посмотрел на неё теплым, нежным взглядом. Его взгляд словно проник ей в душу и освободил от последних оков тайны. Голосом, полным любви и благодарности, он произнес:
      - Благодарю вас. Вы не представляете, какой огромный дар вы мне преподнесли.
      Владимир пробыл у Елизаветы до самого вечера. Они откровенничали, делились впечатлениями и радовались. И все их откровения, впечатления и радости были связаны с Алексисом.
      Окрыленный и воодушевленный после этой встречи, Владимир возвратился в свой особняк. Он был счастлив как никогда. Судьба не просто благоволила ему, она сделала его своим избранником, потому что только своему избраннику судьба способна преподнести такие огромные дары, как любовь женщины, которая для тебя дороже всех на свете, и сына, о котором ты так долго мечтал. Своего собственного сына - плоть от плоти, кровь от крови! Сына, у которого похожий характер, похожие способности и наклонности, сына, который является продолжением тебя самого! Владимир и раньше испытывал симпатию к Алексису, но теперь он любил его всем сердцем. И причиной этого стало одно единственное слово. Слово, которое связывало их неразрывными и прекрасными узами. И хотя Владимир понимал, что ему предстоят ещё трудности в борьбе за преподнесенные судьбой дары: нужно было добиться разрешения на брак с Елизаветой, добиться любви Алексиса и каким-то образом дать ему свое имя, но эти трудности его не страшили.
      Подобно Владимиру Елизавета также чувствовала себя окрыленной и счастливой. Небывалая легкость переполняла её существо. Словно юная девушка, Елизавета закружилась в гостиной, раскинув руки в стороны, а затем побежала через комнаты в свои покои.
      После долгих лет она наконец-то сбросила маску, скрывавшую огромную тайну её жизни, маску, довлевшую на неё со страшной силой и заставлявшую её поневоле обманывать.
      ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
      После того, как Елизавета открыла последнюю и самую важную тайну Владимиру, он больше не появлялся в её доме. Прошло три дня, а от него не было никаких известий. Обычно Владимир навещал её по любому поводу, а теперь, когда поводов появилось предостаточно, он исчез. Елизавета уже начала всерьез беспокоиться. Она даже написала ему письмо, в котором просила объяснить причину его молчания, непонятного и тягостного для нее. Однако отправить это письмо она не успела. Едва она окончила его писать, как лакей принес ей письмо от графа Вольшанского. Елизавета вскрыла конверт и прочла:
      "Моя самая дорогая, нежно любимая и милая моему сердцу Елизавета! Надеюсь, мое обращение не покажется вам немного дерзким и несвоевременным. Мне безумно захотелось назвать вас своей и осыпать вас теплыми и прекрасными словами, коих вы заслуживаете. Простите, ежели вызвал ваше недовольство. Однако какой-то внутренний голос подсказывает мне, что вы ничуть не сердитесь на меня, а даже, наоборот. Я словно вижу, как улыбаются ваши губы нежной и трогательной улыбкой, как сияют ваши глаза, когда вы читаете эти строки. На вашем лице нет и следа недовольства, так же как в моих словах нет дерзости, ибо самые прекрасные порывы нашей души нельзя считать дерзостью. Я счастлив, окрылен и влюблен! Я все более и более осознаю, как это необыкновенно, удивительно и прекрасно, - что с нами произошло много лет назад и что происходит теперь! Однако мое счастье так хрупко и неопределенно. Вернее - наше счастье, ибо теперь мы - единое целое. И я должен сделать все возможное, чтобы обезопасить это хрупкое и неопределенное, но такое дорогое счастье. Именно поэтому мне необходимо на некоторое время покинуть вас. Покинуть, чтобы потом навсегда обрести: вас и нашего сына. По этим словам вы, наверное, догадываетесь, куда устремлены мои намерения. Я желаю, чтобы вы и наш сын носили мое имя. На данный момент я имею весьма смутное представление, как это можно сделать. Здесь в Петербурге я обращался к некоторым влиятельным и сведущим в данной области персонам, однако их влияний и сведений оказалось недостаточно. Кроме того, мне необходимо уладить ряд дел, так или иначе связанных с предстоящими изменениями в моей жизни. Я думаю, вы меня понимаете.
      Искренне ваш, граф Владимир Вольшанский.
      P.S. Простите меня за трехдневное молчание, которое было вызвано уважительными причинами, иначе его никогда не было бы".
      Прочитав письмо, Елизавета прижала его к сердцу. На её губах светилась нежная и счастливая улыбка.
      - Как он бесподобен, мил и очарователен! - восторженно произнесла она. - И как я его люблю!
      А между тем это "некоторое время", о котором говорил в письме Владимир Вольшанский, растянулось на целый месяц. Этот месяц по сравнению с двумя предыдущими, бурными и насыщенными всевозможными событиями, показался Елизавете застойным и монотонным. И действительно, после резких перемен, полностью перевернувших её жизнь, наступило столь же резкое затишье. С одной стороны, подобное затишье было необходимо Елизавете, чтобы отдохнуть от событий, привести в порядок свои мысли, восстановить нормальное течение жизни, а с другой стороны, весьма резкий переход от перемен к затишью подготовил благоприятную среду для душевной апатии. Елизавету охватывали разные и совершенно противоречивые чувства: надежда, обновление и радость или же внутренняя пустота, одиночество и неуверенность.
      Алексис по-прежнему оставался в деревне. Он регулярно посылал Елизавете письма, а она регулярно на них отвечала. В одном из первых писем она поведала сыну о своем разговоре с Владимиром Вольшанским, о том разговоре, в котором сделала важное признание. При этом она не преминула отметить, как обрадовался Владимир, узнав, что он его сын. Елизавета заметила, что её сын в своих письмах старается избегать упоминания имени графа Владимира Вольшанского и всего, что связано с маскарадной историей и его происхождением. Алексис писал о хозяйственных делах, об объемах урожая, о полученных доходах, о своем досуге, но ни слова о том, чего более всего интересовало Елизавету. И хотя она на него не оказывала давления, однако нельзя сказать, что подобный уход от столь важной темы её не беспокоил.
      Кроме всего прочего, дело о преступлении её пока ещё супруга князя Ворожеева было передано на ревизию в сенат25 и обещало задержаться там на неопределенный срок. На Елизавету, как на супругу, свалились все его имущественные дела. Они находились в таком беспорядке, что ей требовалось корпеть над ними целые дни напролет, разбирая долговые расписки, закладные, документы о совершенных сделках, приобретенные банковские облигации, записывая все данные в расходной книге и подсчитывая стоимость имущества.
      По решению суда Ворожеев обязан был возместить Полине Солевиной все то, что он когда-то у неё украл. Для этого необходимо было определить хотя бы приблизительно размер состояния Солевина и получаемый им доход от торговли на тот период. Проделать кропотливую работу по изучению частично сохранившихся документов хоть и выпало не на Елизавету, но ей достаточно от этого перепало.
      Таким образом, Елизавета, замкнувшись в своем доме и почти никуда не выезжая, погруженная в скучные и неприятные дела, чередуемые с душевной апатией, размышлениями, редкими визитами Корнаева и ещё более редкими визитами матери, провела этот бессобытийный месяц вдали от сына и любимого человека.
      Владимир появился в доме Елизаветы неожиданно. Она сидела за письменным столом в своем кабинете, когда вошел лакей и сообщил:
      - Ваше сиятельство, к вам их сиятельство граф Вольшанский пожаловали. Прикажите принять?
      На губах Елизаветы от столь приятного известия засветилась радостная улыбка. Подобно невольнице, перед которой только что распахнулись двери темницы, Елизавета выпорхнула из своего кабинета и побежала навстречу Владимиру. Он ожидал её в передней, медленно похаживая.
      - Как же долго вы отсутствовали! - воскликнула она, и в её голосе прозвучал легкий упрек, перемешанный с радостью.
      - Вы не представляете, как мне приятно, что вы меня так встречаете, произнес он.
      - Я рада вас видеть! Но пойдемте в гостиную. Негоже моему будущему супругу оставаться в передней, словно посыльному. Я собираюсь засыпать вас вопросами. И потребовать от вас объяснения.
      Она взяла его за руку и повела за собой в гостиную. Она усадила его в кресло, позвала лакея и распорядилась, чтобы для неё и графа Вольшанского принесли чай, сладости и какое-нибудь легкое угощение. К кофе у неё с некоторого времени пропала охота, да у Владимира с этим напитком ассоциировались неприятные воспоминания. Оставшись с Владимиром наедине, Елизавета как можно ближе придвинулась к нему.
      - Итак, - произнесла она, устремив на него свой шутливо-строгий взгляд.
      - Ежели вы будете на меня так пронзительно смотреть, - с улыбкой произнес Владимир, - сомневаюсь, что смогу дать какие-либо объяснения.
      - Хорошо, не буду так смотреть, - согласилась Елизавета.
      - Прежде всего, должен вам сказать, - начал Владимир, - мне удалось выяснить, что надлежит сделать, чтобы Алексис носил мое имя. Это не так сложно, как я вначале предполагал.
      - Да? - удивилась Елизавета.
      - Однако все, на первый взгляд, несложное нередко за собой скрывает определенные трудности. Сие применимо к данному случаю.
      - Объясните, пожалуйста.
      - Существуют довольно простые способы признания незаконнорожденных детей. Лучший из них, на мой взгляд, это жениться на матери ребенка и, соответственно, дать ей и ему свое имя. Возможно также, официально объявить во всеуслышание о нем, как о своем сыне и наследнике. Однако у столь простых способов имеются трудности. Я не могу на вас жениться, потому как вы все ещё являетесь супругой другого человека. И я не могу признать официально своего сына, потому как он считается сыном другого человека.
      - Преступника, имя которого обесчещено, - прибавила Елизавета.
      - И, тем не менее, для всего света, как это ни прискорбно для меня, этот человек - отец моего сына. И я не знаю, как это изменить. И потом, признав своего сына, я запятнаю вашу репутацию, Елизавета. А я не могу этого допустить. Это какой-то лабиринт, у которого имеется вход, но не имеется выхода.
      Во время их разговора бесшумно вошел лакей с наполненным подносом. Он расставил десертные приборы, сладости и угощения, после чего, произнеся: "Извольте откушать, ваши сиятельства", удалился.
      - Не огорчайтесь, Владимир, - произнесла Елизавета. - Ведь не вечно же так будет. Однажды все изменится. Нужно только подождать. Я понимаю, для вас, как и для любого мужчины, нет ничего важнее появления сына, о котором вы так долго мечтали, единственного наследника и продолжателя рода. Ваше желание объявить всем о нем, вполне понятно. Но вы забываете, что помимо вашего желания, есть ещё желание Алексиса. И с ним нельзя не считаться. И все же самое главное - не в том, чтобы свет считал Алексиса вашим сыном, а чтобы он сам так считал.
      - Да, это правда, - согласился Владимир. - Мой сын - не малолетний ребенок, а взрослый молодой человек с собственными взглядами и суждениями. И я, увы, не имею ни влияния на него, ни родительской власти над ним, ни права на его любовь. Конечно, все это не придет, едва только он станет носить мою фамилию. Но мне хотелось бы, в тот день, когда он примет меня, и я смогу заключить его в свои объятия, предложить ему все то, чего он был лишен долгие годы. Вы не должны думать, Елизавета, будто все это я делаю ради собственных амбиций! Для меня, прежде всего, важны интересы моего сына. Я никогда не стал бы ничего предпринимать, не посоветовавшись с ним и с вами.
      - Я в этом ничуть не сомневаюсь, - сказала она. - Однако пойдемте пить чай.
      - Пойдемте, - ответил он на её приглашение.
      За чаем их разговор переключился на другую тему. Елизавета принялась рассказывать о всех событиях, происшедших за последний месяц: о том, что имущество Ворожеева временно перешло под её опеку; о том, что на неё свалился огромный объем дел; о том, что его оставшееся состояние, часть или все целиком, должно перейти Полине Солевиной. Она также рассказала ему о письмах Алексиса, о своем волнительном ожидании известий, касающихся её развода, и даже об одолевавшей её временами апатии. Владимир внимательно её слушал, как способен слушать только любящий человек, для которого даже мельчайшее событие жизни любимой имеет большое значение.
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      Елизавета держала в руках заветный документ, свидетельствующий о том, что князь Дмитрий Кириллович Ворожеев более не является её супругом.
      Наконец-то она свободна! Она закрыла глаза и перед ней пронеслась её жизнь в этом ненавистном браке: все её обиды, разочарования, слезы и унижения. Некоторые неприятные и скверные эпизоды её жизни восстали из руин прошлого и обратили на неё свои отвратительные лики. Но если раньше подобные лики вызывали у неё боль и обиду, то сейчас - месть.
      Сколько же боли причинил ей этот человек! И эта боль не давала ей покоя. Желание отомстить на протяжении долгих лет не покидало Елизавету. И хотя ей удалось возвыситься над своим мужем и даже подчинить его, но в своей мести она не чувствовала себя полностью удовлетворенной. Ей хотелось растоптать его так, как он всегда топтал её.
      В суровых и мрачных стенах следственного изолятора в комнате для посещений Елизавета ожидала своего бывшего супруга, чтобы сообщить ему то, что она скрывала от него все годы их брака.
      В сопровождении конвоя Ворожеева привели в камеру для посещений и посадили напротив Елизаветы. Затем по просьбе Елизаветы конвоиры удалились, оставив наедине двух непримиримых врагов, которых разделяла железная решетка. Для арестанта Ворожеев выглядел не так плохо, как ожидала Елизавета. Ни следов страданий, ни бледности на его лице она не обнаружила. Мало того, едва он увидел её, как его лицо расплылось в улыбке насмешливой и шутовской, которая была так ненавистна Елизавете.
      - Bonjour, mon epouse chere26, - своим обычным насмешливым тоном приветствовал он её. - Вы пришли навестить меня в этом грязном и отвратительном месте? Как это мило с вашей стороны! Я тронут!
      - К моему великому счастью, я уже не ваша супруга, - надменно произнесла она. - И вот документ, свидетельствующий об этом.
      - Comme cela malhonnetement et perfidement!27 - упрекнул её он, скорчив презрительную гримасу. - Стоило мне попасть в беду, как вы немедленно воспользовались этим. Вы бросили меня на произвол судьбы в этом грязном и отвратительном месте. Вместо того, чтобы поддерживать меня в моем, точнее - в нашем несчастье, как того нам велит супружеский долг, вы подло отреклись от меня. Куда девалась ваша честность и порядочность, моя обожаемая Эльза, я уже не говорю о простом христианском милосердии?
      - Кто мне читает нравоучения о честности и порядочности? - возмутилась она. - Двоеженец, мошенник, вор и душегуб!
      - Вы не должны верить всем этим гадостям, в которых меня обвиняют, сделав невинное лицо, произнес он. - Я невиновен. Меня незаслуженно отправляют на каторгу.
      - Каторга - это самая малость, которую ты заслуживаешь за то зло, что ты причинил другим. Тяжелая работа, суровые условия жизни пойдут тебе на пользу. Однако я пришла сюда не затем, чтобы позлорадствовать или посмеяться. Хотя ты всегда смеялся надо мной, словно над глупым и ничтожным созданием, и сейчас мне представилась возможность ответить тебе тем же, но я этого делать не буду.
      - А зачем же вы пришли, моя обожаемая Эльза, позвольте полюбопытствовать?
      - Затем, чтобы сообщить тебе нечто, о чем ты даже не подозреваешь.
      - Как интересно! Нечто, о чем я даже не подозреваю. Что же это такое? Я прямо весь сгораю от любопытства!
      - Насмешничаешь! Что ж, смейся! Пока. Потому что после, когда я сообщу тебе это, ты вряд ли сможешь смеяться.
      - Я ещё больше сгораю от любопытства! Сообщи же мне скорей!
      - Ты всегда считал меня до тошноты правильной, - начала Елизавета. Ты называл меня "святошей" и при этом кисло кривил губы. Ты без всякого зазрения совести нередко повторял мне, что как женщина и как мать я никуда не годна. Ты не скрывал от меня свои любовные похождения. Более того, иногда ты словно нарочно при мне упоминал о них, демонстрируя тем самым свое пренебрежительное отношение ко мне. Ты ни во что меня не ставил, смеялся надо мной, топтал мою душу, а я страдала от этого. Ты причинял мне боль, но самое отвратительное, что моя боль приносила тебе наслаждение!
      - О, моя драгоценная Эльза, - демонстративно зевнул Ворожеев. - Какая отменная проповедь! Только не надо её продолжать, ибо её суть я уже уловил. Я был для тебя плохим мужем. Каюсь!
      - Ты считал и, пожалуй, до сих пор считаешь, что я была тебе верна, хоть и ненавидела тебя, - продолжала Елизавета, не обращая внимания на его ехидство. - И ты даже не подозреваешь о том, что в моей жизни был другой мужчина. И не просто был! В его объятиях я испытала истинное наслаждение. Именно от этого мужчины я родила Алексиса.
      Громкий хохот Ворожеева прервал её.
      - Что за чушь! - пренебрежительно фыркнул он. - Какой блеф! Ты пытаешься уверить меня, что Алексис не мой сын?
      - Я не пытаюсь уверить, - без тени смятения заявила она, - потому что так оно и есть. Он не твой сын!
      - Он родился через девять месяцев после нашего брака. А в то время ты меня любила и всегда была при мне.
      - Если ты хорошо посчитаешь, то обнаружишь, что он родился не через девять месяцев, а через восемь.
      - И что это значит? - вызывающе спросил Ворожеев.
      Елизавета почувствовала, что в нем закипает гнев. И это принесло ей наслаждение.