 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Желязны Роджер :: Раззаков Федор :: Joyce James :: Толстой Лев Николаевич :: Станюкович Константин Михайлович :: Чехов Антон Павлович :: Андерсон Пол Уильям :: Лавкрафт Говард Филлипс :: Лондон Джек Популярные книги:: The Boarding House :: Бурый волк :: Основание :: Пошехонская старина :: Тварь в лунном свете :: Как мы изобрели фотосинтезатор :: Подземная Москва :: Вторая книга Паралипоменон :: 10 лекций о Каббале :: Суперсыщик Калле Блумквист |
Мертвые бродят в пескахModernLib.Net / Роллан Сейсенбаев / Мертвые бродят в песках - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Экологическая трагедия 24. IX.93. Вчера дочитал книгу Сейсенбаева «Отчаяние» и могу оценить, какая это крупная вещь. Народный эпос. Сначала меня раздражала его куча мала: вали и то, и се – и разные места Казахстана: Арал, Алма-Ата, Балхаш, Семипалатинск; еще и Москва, а через газеты – и весь мир: и Америка, и Индия, и Румыния… Еще и эпохи разные – через стили повествования: нынешние рассудочные споры ученых и предания прежних времен, выдержки из газет – и стихи… Пестрота персонажей и профессий: рыбак, мулла, поэт, секретарь обкома, ученый, наркоман, пьяница, безумная пророчица, жена-хозяйка, а главное – стихии природы: пески, песчаные бури, ливень и засуха, капризы небес, ледников, рек, птиц, рыб – их, мирных, хищное остервенение, когда в бешенство от безводья и солончаков приходят (как души людей в невыносимых условиях…). О, это универсум – этот роман. Еще и политика, и разные ее контрадикторные устремления, и ее буффонные персонажи лицедеи на арене массмедиа. Роман панорама Бытия. И главный персонаж тут не личность, а народ в лицах разнообразных – в теснине между Природой и Историей, между этими Симплегадами: как между Сциллой и Харибдой пройти каравану народа и не быть размолоту и проглочену? Ибо стал безумен и шизофреничен гут человек, не в силах совладать и ориентироваться в навалившейся со всех сторон и так сразу требующей реакции многослойной действительности, в которой одно противоречит другому, и как согласовать все? У всех вроде своя частичная правота; и в аргументах «партии и правительства» орошать земли, и в установке экологов: не трожь Природу, она само регулирующаяся система и мстит за некомпетентное вторжение, что и случилось как раз на территории Казахстана: его народ стал жертвой рассудочных экспериментов – и политиков (построить социализм-коммунизм), и ученых (преодолеть природу!), и т. п. И возникает, естественно, ностальгия по прежнему, отлаженному кругу жизни в ладу с природой, приноравливаясь к ней, а не насилуя. Тогда и человек был гармоничен: джигит, певец жырау, аксакал… Да и теперь самые хорошие люди – те, что из прошлого, с закваской оттуда: Насыр, мудрец-мулла, Откельды, народный врачеватель, Акбалак, поэт, и милые плавные женщины: поэтическая Карашаш и мудрая Корлан, но их сын (Насыра и Корлан) Кахарман родился уже в чумное время, ошалевшее среди вихря взаимоисключающих ценностей. Он ищет правды и блага, желает служить народу и жить по совести – и непрерывно наталкивается на путаницу мира сего, барахтается в его сетях, запутывается еще более в попытках вырваться сразу и добиться… – устает, пьет, впадает в отчаяние – и кончает с собой, как перед этим символически и прообразно – выбрасываются на берег от невыносимости сверхсоленой (переогненной) воды Арала его священные рыбы: Белуга и Сом. Так и Кахарман: удушив растленного анашиста, изнасиловавшего женщину самосжигается. Да, опасный путь и «выход». Отчаяние – великий грех и приводит к самоубийству, а это деяние греховнее убийства даже, в котором человек еще имеет шанс покаяться…. Усталость и безразличие – предтечи отчаяния. Вон как размышляет Кахарман, везя тело матери в цинковом гробу: «Что за время такое теперь наступило? Два самых глубоких таинства – рождение и смерть – потеряли ореол святости, мы смотрим теперь на них обыденно, даже если они имеют отношение к людям очень нам близким. «Это следствие твоей усталости, – спрашивал себя Кахарман, – или причина? Впрочем, не все ли равно? Следствие это или причина – в первую очередь это факт. Что нам смерть близкого человека? Что вообще нам умирание, смерть как таковые? Словно все мы давным давно превратились в маленьких дьяволов – совершенно равнодушно смотрим на то, как мрут наши ближние, как умирают моря вокруг нас, природа…». Перипетии бытия вгоняют его в Мысль – единственное пространство простора и свободы, что человеку осталось, но и тут он упирается в ограниченность смертного ума: «Кахарман сидел в купе и тупо смотрел перед собой. Зло ухмыльнулся: «Все размышляешь, раб божий Кахарман. И не надоело тебе? Вот задумался ты сейчас о жизни и смерти. Конечно, это два разных понятия. Пока ты живешь – ты мыслишь. А вот ответь: что случится с твоими мыслями, когда не станет и тебя? Уйдут с тобой в сырую землю или полетят в небо вместе с душой? Нет, не ответить тебе, человечишко, на этот вечный вопрос. Не дано. Потому что не умеешь ты мыслить, а умеешь только разрушать, осквернять. Сказано: есть предел человеческому уму, а вот глупость его безбрежна… – Так что сиди, молчи в тряпочку, мыслитель…». И Кахарману – по доброй традиции умников европейской и русской литературы, кому черт является (Фаусту, Ивану Карамазову, Адриану Леверкюну…) – является свой национальный дьявол, джинн – мелкий бес, с забавными восточными приметами и колоритом Плагиат? Нет, цитированье и парафраза, вариация на вечный сюжет, что постоянно во всех литературах (вспомним использование античных мифов, сюжетов и персонажей). И вот как оригинально подан взгляд джинна на человеческий род, на ад и их там, бесов, в службу: «По мне, я бы весь этот мерзопакостный род человеческий подпалил на адовом огне – слегка, для порядка, чтобы напомнить: вот вам цветочки, подождите – будут ягодки…. Вы уничтожили на земле все, что можно было уничтожить. Когда Бог всех вас за грех изгонит в ад, он прикажет нам, бесам, сойти на землю. Он прикажет: оживите на земле все ручьи и речушки, все озера и моря, которые погубил идиот-человек! Оживите зверей и всех остальных тварей, которыми когда-то наполнил я землю! Из-за вас придется нам впрягаться в это ярмо! Думаешь, легко это будет? Да мы захлебнемся в крови, задохнемся, когда будем разгребать после вас горы дерьма! Так вот, дружок: люди – это звери, не даст им Бог милости, так и знай…». Такой сюжет – экологический – неведомо было поднимать ни Гете, ни Достоевскому, ни Томасу Манну… Но тут эта трагедия – природу и истории – еще и трагедией ума усилена: невозможность разуму разобраться что к чему, найти правильный путь и мысль; все предательски подводят и оборачиваются ложью и злом (как вон вроде бы идеально-прекрасные принципы «свободы, равенства и братства», или идеал коммунизма как счастья для всех… Стадия «несчастного сознания», как обозначил Гегель таковую в «Феноменологии духа». И она прейдет, но вынести ее человеку, на кого она пришлась, эта фаза в развитии его народа, неимоверно тяжко, и вот наш казах сокрушен…. Однако выход, и благой, намечается. Кахарман перед своим концом напрягает ум, чтобы передать сыну Беришу, к чему пришел: «Что ж, надо проститься, надо сказать последние слова, пока есть время. Сколько у него минуты: три? – Сынок! Хочу тебе сказать об одном: не смей уставать! Не будет пути – иди по бездорожью! Из последних сил – но иди!» Что ж, это тоже «конечный вывод мудрости земной», как и в «Фаусте» Гете, достойный его вариант. И тоже – неустанность завещается человечеству: Лишь тот достоин жизни как свободы, Кто каждый день идет за них на бой. Еще и национальный акцент расслышиваю, процитировав: у германца, земледельца и горожанина, акцент на Времени («каждый день»), тогда как у казаха-кочевника – на Пространстве («путь», «дорога», «бездорожье», «иди»). И там вертикаль Бытия подчеркну erobern, что переведено у нас как «иди на бой», буквально, значит: «превысить», усвоить себе то, что НАД – Оbег. А казахский Логос ориентирован на горизонталь мира, как и естественно быть в космосе кочевника. Важно и продсужение последних слов Кахармана: «– Мы рабы с самого рождения, и таким наше поколение останется до конца. Но вы то! Вы то будьте людьми – слышишь, сынок!» Таков Логос Рода и преемственности поколений: следующее поколение да выполнит то, чего не смогло предыдущее. Это – Логос жирный, стада и приплода. Логос Судьбы. Трудно тут родиться Логосу Свободы, Личности, что так мощно развился в Европе и России. А почему? Благодаря христианству, а в нем – принципу ПОКАЯНИЯ, в силу которого и великий грешник, разбойник, блудница могут вмиг переродиться, стать на новый путь самосозидания, ломая Предопределение. В романе Сейсенбаева персонажи все более обращаются от гнусной и нелепой жизни сей к сверхценностям: предания, легенды, песни, что из народной сокровищницы фольклора и из древности протягиваются, но и еще выше – тянутся к Богу, Аллаху, Корану. И цитируются из этой книги прекраснейшие стихи – о сотворении благого мира и дивной природы. Более того, принимается интернационализм в религиях: Библия тоже читается. Правда, оттуда берется, из Нового Завета, самая «языческая» его книга – Откровение Иоанна, или Апокалипсис, где чуть ли не адекватно описывается то, что совершается вокруг Кахармана. И все же тот предел в Духе: послушание Корану, заветам отцов. Ну а если я такой блудный, сорвался уж с путей, как вон джигит Кахарман и многие персонажи Сейсенбаева из его поколения, – им то как быть? Нет в них той закваски и мерного ритма, что в их отцов вложены патриархальным бытом. Они уж расшатаны изначально – и как собраться в целость, Личность? Или так и оставаться ареной противоборствующих импульсов и понятий, в шизофренической ситуации распада, раздвоения и разумножения личности, как наш Кахарман, с умом, не развитым культурой, но с сильной натурой, рвущейся действовать? Самочинно взятый им на себя долг вершить правду-справедливость приводит его к убийству, а совесть – к самосуду самоубийству. А улучшение рода, породы и развитие в личность предоставляет сыну, МИНУЯ СТАДИЮ ПОКАЯНИЯ. Но как же сыну улучшиться, коли он снова по тому же кругу будет идти и не получил в отце опыта-примера: осилить отчаяние, переступить преступление даже свое с помощью раскаяния – и так выйти на второе дыхание, на следующие ступени восхождения в Личность? Ведь и наш добрый Кахарман в общем пребывает в убеждении, что этот мир – зол, а сам он хорош, и если стал дерьмом, то это от условий мира, а не от себя. И в этом плане высший (даже по сравнению с Кораном) казахам уровень подан Абаем, к кому в книге Сейсенбаева не раз обращаются. Абай ведь устремлял вектор казаха внутрь себя: как вылечить свое зло и пороки. Вслушаемся в контекст, в котором появляется образ Абая. В районе Синеморья (их Арал) седьмой день бушуют соляные ураганы. «Ураган часто меняет направление и способен уничтожить весь урожай в целинных областях, не пощадив и хлопок Узбекистана. Тогда и над Иртышом пройдут соляные дожди… «Значит, беды наших родных краев могут сказаться и за тысячи километров?» – простодушно удивлялась Айтуган (жена Кахармана. – Г.Г.). «Да, недуг, который случается в одном конце Земли, обязательно даст знать о себе совсем в другом. Таковы закономерности природы. Вот бы так было и в человеческом обществе! Увы, нет этого»… «Ты все о том же печалишься, Кахарман, – мягко ответила Айтуган. – Раньше я не понимала строчек Абая: «Не будь сыном своего отца, а будь сыном своего народа», – думала: как же такое может быть? А теперь знаю: есть такие люди на земле, и один из них…» – Она не закончила, отвернулась, зарделась…» …Мчатся годы, все чаще и чаще человек задумывается о своем предназначении, и если ты мыслящий человек, тебе невозможно пройти мимо великого Абая. Кахарман издавна не расставался с книгой Абая. Он страдал над ее страницами. Ибо была она и правдива, и горька. Но и черпал в ней силы, оттачивал ум…. Он понял, что Абай – разный. И еще – что у каждого свой Абай». Вот это, личность Абая в каждом, – уже переход от Судьбы к Свободе, от Рода – к Личности. (Не могу еще добавить: от фатализма ислама, с его акцентом на Предопределении и судьбе, – к христианскому творчеству личности в свободе…). А ведь загадочно звучат эти строки Абая, как коан дзенбуддийский. «Не будь сыном своего отца» это прерыв цепи Рода и его рока (подобно и у Христа: да оставит человек отца и мать и пойдет за Мной…) и означать может свободу выбора человеком своего пути и возрастания в Личность, становясь членом более широкой общности – народа. Но тут подстерегает еще большая взаимозаменимость индивидов, джигитов, как особей природных. Так что как «сын своего отца» – более в этом может быть индивидуальности и ближе переход к Личности. Григорий Гачев Мертвые бродят в песках Со скорбью в душе посвящаю эту книгу РЫБАКАМ АРАЛА, ЖИТЕЛЯМ СЕМИПАЛАТИНСКА, ЖЕРТВАМ ядерного безумия и экологических катастроф ХХ века – чьи голоса бьют набатом, чьи души стонут над планетой и взывают к разуму живых. … Вода! Ты – величайшее в мире богатство, но и самое непрочное в мире – ты, столь чистая в недрах земли. Можно умереть подле источника, если в твоей прозрачности есть хотя бы маленькая примесь магния. Можно умереть у твоего озера – если оно солончаковое. И даже утренняя роса становится ядовитой, если есть в ней соль. Ты не терпишь примесей, не выносишь ничего чужеродного, ты божество, которое так легко спугнуть… Но тто простое счастье, которое ты даешь, – бесконечно. Здравствуй, ласковая, прохладная вода! В ушах путника даже слабая родниковая капель звучит как мощный гул моря – так ты желаннна в пустные, вода! 1968 Здесь, у самого аула Караой, Сырдарья начинает шириться, бурно шуметь, вскипать желтоватой пеной у берегов. Всяк стоящий на берегу поймет ее радость. Словно бы она, тащась день изо дня по горячим пескам, уже теряла надежду добраться до моря, уже задыхалась, а здесь, у самого аула Караой, ударил вдруг ей навстречу гул долгожданного моря и она вся встрепенулась, расправилась, весело затрубила – и понеслась, мчится к нему, верная и преданная, вот уже тысячи лет, вот уже тысячи лет… Всяк стоящий на ее берегу, впрочем, не может не заметить и другое. Он обнаружит, что река с годами медленно, но верно мелеет, берега осыпаются. Он подумает об этом, и станет на сердце у него сумрачно. Так отвечает человеческая душа на любое исчезновение, на любую смерть. Среди окружающих ли ее людей или среди природы. Ибо исчезновение, ибо уход в небытие того, что когда-то было рядом и, быть может, казалось вечным, – это лишнее напоминание человеку о его бренности… Молодой учитель географии стоял на берегу и с жалостью смотрел на реку. Да, она мелела. Там по всему верховью, из нее жадно сосут воду промышленные предприятия, воздвигнутые на берегах за последние годы. Вода ее уходила в песок, бесхозно выплескиваясь на огромные плантации хлопка и риса, разбросанные вдоль обоих ее берегов… Если так будет дальше, то скоро Сырдарья окажется испитой до дна. Однажды она не принесет свою воду морю – она умрет. Если умрет река, умрет и море. Если умрет море, умрут и рыбаки, и землепашцы, и животноводы, населяющие ее берега. Вымрут и аулы, разбросанные по всему побережью. И дальше – смерть потянется к городам… Трудно все это было представить учителю Жалелхану, но такое вполне могло случиться. Он уже третий год учительствовал в Караое; приехал сюда сразу после института, по направлению. За это время сколотил из увлекающихся ребят небольшой географический кружок. Видя, что они любознательны, учитель выводил их в походы. За разговорами, за увиденным, за услышанным ребята лучше узнавали родной край; да и самому ему было интересно. Прошлым летом они прошли вверх по Амударье, а в этом решили совершить путешествие по Сырдарье… Они шли весь день, только к вечеру учитель дал команду. «Ребята, привал!» И вот уже потянулся дымок костра, туристы принялись готовить ужин, но прежде всего конечно же бросились купаться. После ужина все, как это водится в походах, потянулись к костру, зазвучала гитара, некоторые, впрочем, отправились спать, утомленные дальней дорогой. Учитель, помешивая палкой в костре, спросил школьников: – А знаете ли вы, что в истории практически нет властителя, который не побывал бы на берегах Сырдарьи? Ребята, приготовившись слушать, молчали. Красное солнце уже скрылось за песчаными холмами, было сумрачно. В степи за спинами ребят юркали суслики, пробегали вслед за ними лисы… – Лет триста или двести назад еще до нашей эры эти степи населяли воинственные саки. Персидский царь Кир надумал однажды их покорить. Но дорожили саки своей землей. Они разбили персидское войско, а самого Кира взяли в плен… Мягкий голос учителя завораживал. И не только ребят. Совсем молоденькая его коллега Жадыра, только только после института, слушала его с той девичьей задумчивостью и смущенностью, которые ясно выдавали ее нарождающееся чувство. – Саки были не совсем обычным племенем. Дело в том, что во всем у них главенствовали женщины. Мужчины подчинялись им, поклонялись их духам. После пленения Кир царица саков Томирис приказала воинам отсечь Киру голову и бросить ее в бурдюк, наполненный кровью. «Ты жаждал крови, Кир? Так насыться же ею!» – сказала она при этом. Воины крепко завязали бурдюк и кинули его в Сырдарью. Почитайте девятитомник Геродота – там есть эта историческая легенда. – После Кира на престол заступил Дарий. Скоро он собрал огромное войско и решил уничтожить скифов. Скифы отступили, но, отступая, сжигали за собой все, уничтожали колодцы. Тогда Дарий вызвал их на открытый бой. Царь скифов Иданфис вместо ответа прислал персам подарки: быстрокрылую птицу, мышь, лягушку и пять стрел. «Значит скифы запросили пощады!», – обрадовался Дарий. Но мудрый его полководец Гарил объяснил: «О всемогущий Дарий! Это не так. Этим они хотят сказать: персы, летите птицами, бегите мышами, скачите лягушками через наши болота – но прочь с нашей земли! Иначе ждет вас смерть от скифских стрел!» Дарий тут же покинул земли скифов. В том походе он выколол глаза храброму скифскому воину Иманбеку, который просил царя высвободить из плена его друга. Он выколол глаза Иманбеку, но за это отпустил на волю его друга. И понял, что такие люди, что такое племя не склонит своей головы ни перед кем. Иманбек жил на берегу Сырдарьи. Он стал музыкантом, целителем, пророком и поэтом… Один из учеников, семиклассник Омаш, воскликнул: – Мне дедушка говорил, что могила святого Иманбека сохранилась! – Да, она сохранилась. Раньше люди специально приходили, приезжали поклониться духу святого Иманбека – это исцеляло людей от болезней. Теперь она осталась на территории Байконура, туда не попасть… – А где Алтын тюбе? – Алтын тюбе в Туркмении, Бесшатыр на Или… Красивые мавзолеи на могилах святых видны издалека. А если присмотреться к их камням, то и в рисунке, и в орнаменте, и в самой архитектуре можно найти доказательства того, что культуры – Казахстана, Средней Азии и Египта, Ближнего Востока очень похожи… Омаш посмотрел в ту сторону, где по его предположениям должен находиться Байконур, и задумался. Полоса багрового заката окрашивала далекие барханы, и воображению подростка на миг предстало персидское войско в железных шлемах. Оно двигалось зловеще колыхаясь, над ним стоял гул человеческих голосов, слышался лязг мечей, звон копий… – Позже, в третьем-четвертом веке, этими землями владели тюркские каганаты… – Учитель! – вспомнил Омаш. – Вы обещали почитать нам стихи… – Тюркских воинов? Потом как-нибудь… – Он помолчал – Омаш, ты можешь объяснить, что такое человек? – Я? – растерялся школьник и ляпнул первое, что пришло ему в голову: – «Человек – звучит гордо!» Вокруг засмеялись. – Это, конечно, да. Ну а если самому подумать? Омаш молчал, не находя нужных слов. – Человек – это начало разумной жизни. Только ему дан разум. В то же время человек таит в себе множество опасностей. Его знания могут превратиться в огромную разрушающую силу, – сказал Жалелхан. – Почему? – Ребята, затаив дыхание, ближе подвинулись к нему. Учитель помолчал и вздохнул: – Иногда мне кажется, что человек – это грандиозная ошибка природы… Ребята переглянулись, ничего не понимая. – Потому что человек восстал против матери, которая его породила – против природы. Жадыра вскинула голову и сказала с какой то дерзостью, искренним ее убеждением: – Подчинить природу себе, заставить ее служить человеку – разве это не главная наша цель? Грустно улыбнулся Жалелхан: – Нет, Жадыра, не главная. Природу нужно любить, но не надо ее покорять и подчинять. Это невозможно. Природа жестоко мстит человеку за вмешательство. Жадыра смотрела на него с непониманием. – Впрочем, это тема для очень серьезного разговора, мы об этом еще поговорим. Эти мысли пришли ко мне не просто: я заметил, что камыш на реке поредел, сама река обмелела… Ну что, спать? – А стихи? – загалдели ребята. – Учитель, а почему наши войска вошли в Чехословакию? – спросил вдруг Омаш. – Потому что чехи хотели свергнуть социализм! – закричали все. – Омаш, а ты сам как к этому относишься? – Жалелхан с любопытством посмотрел на ученика, который нравился ему больше других своей откровенностью, какой-то недетской сообразительностью. – Я не люблю насилия, – тихо ответил Омаш. – И я не люблю… Возникла пауза: неловкая, необъяснимая и странная. – Давай больше не будем говорить об этом, идет? Думаю, что руководители двух государств урегулируют эту проблему. – Жалелхан, а все-таки почитайте нам стихи, – попросила Жадыра. Он улыбнулся ей за то, что она сознательно или нет? – сгладила неловкость. – Ну что ж, уговорили. Опасайтесь, о мудрецы, этого кошмарного мира, опасайтесь! Избегайте, о несведущие, людского демона, избегайте! Здесь – смерть властелин, здесь хаос падишах, Гнет – здесь герой, интрига здесь властелин. Порядок здесь – невозможен, справедливость здесь — невидима. Благо здесь – редкость, здравие здесь – поколебимо. Летучая мышь враждует с днем, мотылек со свечой. Варварство ты вооружил мечом, а разум искалечил. Льва ты отдал на растерзание муравью, вот твоя справедливость, о мир! Слона ты отдал на растерзание мухе, вот твое правосудие, о жизнь! Долго лежал Омаш с открытыми глазами. Как много звезд на небе! Какие они крупные! Кажется, крикни – и все посрываются и полетят на землю серебряным дождем… Он смотрел на звезды и слышал плеск Сырдарьи. Потом подумал про Байконур, про могилу святого Иманбека. Вот бы стать таким же смелым! Стать таким же прекрасным поэтом, как Иманбек! С тем он и уснул. Собака сумасшедшей Кызбалы села посреди двора, задрала вверх морду и завыла. Жуткий это был вой, словно она предчувствовала не одного покойника, а целых десять. В Караое другие псы, обычно отзывавшиеся на любой звук, теперь молчали, напуганные, словно бы собака сумасшедшей Кызбалы этим воем хоронила не только людей, но и вообще всякую живую тварь в ауле и вокруг; их в том числе. На песчаный взгорок у моря взбежал матерый волк – вожак стаи. Он тоже задрал морду и завыл. К нему присоединилась волчица с волчатами. Но недолго они выли. Сбежали с пригорка и торопливо затрусили в сторону Балхаша… Мимо Караоя тем временем стали пробегать стада сайгаков, Один… два…три… они мчались стремительно, не оглядываясь – уходили отсюда и тоже к Балхашу. Люди в ауле спали и не знали, что в степи началось лихорадочное волнение, что все там пришло в движение. Собаки наконец учуяли живые запахи всколыхнувшейся степи. Одна за другой они принюхивались, прислушивались, вот начали взлаивать… одна, вторая… лай их ширился и вскоре соединился в одно жуткое целое. Люди стали просыпаться, выскакивать во двор, и вскоре весь Караой был на ногах. Старый рыбак Насыр вышел на улицу, накинув легкий чапан. Увидел пробегающих за кузницей сайгаков и подумал: «Что их вспугнуло?» Нехорошее предчувствие тронуло его сердце: как бы не случилось чего с Омашем. Учитель-то, конечно, учитель, этот Жалелхан, но ведь тоже человек молодой, неопытный. Ишь, чего надумали: пешком по Сырдарье, до самого Ташкента… Омаш проснулся от сильной тошноты. Попытался подняться, чтобы отойти в сторону и, там облегчиться, – но не смог этого сделать. Только он привстал, как тут же упал навзничь и потерял сознание… Жалелхана бил озноб. Он тихо постанывал от жуткой головной боли, ему казалось, что боль сейчас разорвет череп на части. Он тоже порывался встать, но тело было как ватное. С трудом перевернулся на бок – его вырвало. Стало легче. Он сел, огляделся. Ребята были на месте, не было среди них только Омаша. Уже светало. Потянулся к чайнику, чтобы глотнуть воды, но его снова стало рвать. Тут он увидел Омаша, который лежал в стороне, лицом вниз. Жалелхан приподнял голову мальчика. Омаш был без сознания. Жалелхан бросился будить ребят. Ни одного из них не удалось поднять на ноги. Ребята постанывали, делали попытки встать, но тут же падали, как подкошенные. Жадыра открыла глаза. Жалелхан сказал ей: «Кажется, мы все отравились…» Учительница слабо, согласно кивнула. Превозмогая дикую головную боль, сильно шатаясь, спотыкаясь, Жалелхан направился к чабанскому домику, который был за пригорком в полукилометре от них. Там должны быть люди, люди помогут им, только бы дойти, только бы дать знать… Вдруг он увидел змей. Их было много, их было очень много. Все вокруг него колыхалось, блестело в лучах восходящего солнца живым, серебристым ковром. Но не было им дела до человека, который брел, еле передвигая ноги. Их живая, шипящая лавина передвигалась от берегов реки к пескам. Они уходили в пески… Жалелхан приближался к дому чабана. Лошади, чуя змей, в страхе ржали и бились. Жеребец, привязанный к столбу посредине двора, кружил вокруг столба хрипя, вставая на дыбы. Сколько он ни стучался в дверь, ему не открыли. «Неужели чабан тоже отравился! – осенило Жалелхана. – Значит… значит, это речная вода… вода Сырдарьи…» Подошел к жеребцу. Но его снова скрутило и стало рвать. Лошадь шарахнулась от резкого, неестественного запаха, которым понесло на нее от учителя. Он протягивал руку к уздечке, но лошадь не подпускала человека к себе… С великим трудом он взобрался на лошадь. «Сообщить… только бы успеть сообщить…» лихорадочно думал Жалелхан. Поскакал в сторону шоссе. Змеи под копытами коня разлетались, шипя и извиваясь. Директор здешнего рыбопромысла Кахарман Насыров в то утро был на ногах раньше обычного. В эти минуты он мчался в область на бюро обкома. – Что это? – испуганно вскрикнул шофер, резко тормозя. Змеи, двигаясь широкой лентой, пересекали шоссе. – Пусть пройдут, – ответил Кахарман с легкой досадой. Он посмотрел на часы. – Сколько их, Кахарман ага, смотрите! Это на целый день… – Что же сорвало их с места? – удивился Кахарман. – Скачет кто-то. – Шофер показал рукой. Всадник махал им и что-то кричал, но они не могли разобрать его слов. – Это же наш учитель! – узнал шофер. – Жалелхан! – Дети!.. – закричал Жалелхан, приближаясь. – Дети отравились… Дети… Кахарман выскочил из машины, снял учителя с коня, втащил в машину. – В область! – на ходу крикнул он шоферу. – В область сообщи! А сам поскакал в сторону реки. Омаш бредил. Время от времени сознание возвращалось к нему. Он открывал глаза, видел проползающих совсем рядом змей и снова терял сознание – теперь уже от ужаса, отвращения. Рядом – кто корчась от боли, кто тихо постанывая, пытались встать – рядом с ним было еще семнадцать ребят и совсем молоденькая учительница Жадыра. Змеи не нападали на людей, они торопливо уползали в пески – быть может, понимая, что не от этих жалких, корчащихся двуногих существ следует сейчас ожидать опасности… Нет, не от них. – Омаш!.. – Отец… – прошептал Омаш, слабо улыбаясь. – Я… Я не хочу умирать… – Ты не умрешь, сынок… Не умрешь… Кахарман поднял сына на руки. Он стоял с сыном на руках – мимо них ползли и ползли змеи. И показалось ему вдруг, что река в ту минуту вышла из берегов, вся превратилась в этих черных, гнусных тварей и пошла войной на род человеческий. Но все было проще. О, все было совсем просто. Но Кахарман пока этого не знал. Он не знал, что накануне химкомбинат в верховьях Сырдарьи спустил в реку особо ядовитый японский дефолиант. Семнадцать детей и два учителя из Караоя, чабан и его семья стали первыми жертвами зарождающейся катастрофы Синеморья. Кахарман стоял с мертвым сыном на руках и пока еще не знал ничего этого. Как, впрочем, и то, что к обоим берегам уже стало прибивать мертвую рыбу, что она уже начала разлагаться, что первый смрад, первое зловоние уже поднималось от воды, повергая всякого стоящего на ее берегу в пучину отчаяния… Часть первая Уже много лет не так текут прошлогодние воды – море высохло, а берег стал пустыней. Жди каждый день какой-нибудь беды от людей. Если всадник в беде – и в сапогах перейдет реку, если конь в беде – и в удилах будет пить воду. Не спалось старому рыбаку Насыру, долго и беспокойно ворочался он в куцей, жесткой постели, все вздыхал и бормотал что-то неразборчивое. Плохо и мало спится человеку на старости лет; беспокоят воспоминания. Приходят из прожитой жизни и ворошат память тяжелые, трудные годы. А то вдруг лезут в голову всякие мелкие, забавные истории, вроде бы давно забытые. И кто разберет, почему так причудливо устроена человеческая память. Разве что сам Аллах… 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11 |
|||||||