Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Играющая в Го

ModernLib.Net / Зарубежная проза и поэзия / Са Шань / Играющая в Го - Чтение (стр. 1)
Автор: Са Шань
Жанр: Зарубежная проза и поэзия

 

 


Шань Са
 
Играющая в Го

      La joueuse de go
      Перевод с французского Е. Клоковой
       Моим родителям
       Моему брату и Венди
       Моим бабушке и дедушке,
       которые были душой новой
       Маньчжурии

 

1

      Игроки на площади Тысячи Ветров покрылись инеем и стали похожи на снеговиков. Из носов и ртов вырываются облачка белого пара. Сосульки, выросшие под шляпами, смотрят в землю. Небо стало перламутровым, пунцовое солнце катится к закату, все катится и катится. Интересно, где находится опочивальня солнца?
      Когда здесь стали встречаться любители игры в го? Я не знаю. Доски, начерченные на гранитных столах, после тысяч и тысяч сыгранных на них партий превратились в лица, мысли, молитвы людей.
      Я сжимаю руками бронзовую грелку, которую сунула в муфту, топаю ногами, чтобы разогнать кровь. Мой соперник – чужак, он пришел на площадь прямо с вокзала. Борьба становится все острее, и мне становится тепло. Дневной свет гаснет, фигуры сливаются. Внезапно кто-то чиркает спичкой. В левой руке моего соперника появляется свеча. Другие игроки ушли. Я знаю, Матушка ужасно расстроится из-за моего позднего возвращения. С неба спустилась ночь, подул ветер. Мужчина защищает пламя свечи ладонью в перчатке. Я достаю из кармана бутылочку водки, делаю глоток – алкоголь обжигает мне горло. Решаю угостить незнакомца. Он смотрит удивленно, даже недоверчиво. Из-за бороды я не могу определить его возраст. Длинный шрам идет от виска через закрытый правый глаз. Поморщившись, человек одним глотком допивает водку.
      Ночь сегодня безлунная, ветер стонет жалобно, как новорожденный младенец. Высоко в небесах бог ссорится с богиней, и звезды осыпаются на землю.
      Мужчина считает и пересчитывает камни. Он проигрывает восемнадцать очков, вздыхает и протягивает мне свечу. Встает, выпрямляется во весь свой огромный рост, подхватывает чемодан и уходит, не оборачиваясь.
      Я собираю фигуры в деревянные бочонки. Они скрипят у меня под пальцами. Мои верные солдаты со мной, и моя гордость удовлетворена. Сегодня я праздную сотую победу.

2

      Матушка совсем маленького роста, она едва достает мне до груди. Долгий траур по мужу иссушил ее тело. Когда я сообщаю об отправке в Маньчжурию, она бледнеет.
      – Прошу вас, Матушка, пришла пора вашему сыну стать солдатом.
      Она молча уходит в свою комнату. Весь вечер ее горестная тень вырисовывается на белой пергаментной перегородке. Она молится.
      Сегодня утром в Токио выпал первый снег. Я опускаюсь на колени, потом простираюсь ниц перед алтарем предков. Поднявшись, вглядываюсь в портрет досточтимого Батюшки. Он улыбается мне. Комната наполнена его присутствием. Если бы я мог унести его частичку с собой в Китай!
      Семья ждет меня в гостиной. Все сидят на пятках, храня подобающее моменту молчание. Сначала я приветствую Матушку, как делал в детстве, уходя в школу. Опускаюсь на колени и говорю: «Окасама , я ухожу». Она низко кланяется в ответ.
      Я открываю раздвижную дверь и выхожу в сад. Не говоря ни слова, Матушка, Маленький Брат и Сестричка следуют за мной.
      Я оборачиваюсь и кланяюсь до земли. Матушка плачет. Темная ткань ее кимоно шуршит, когда она кланяется в ответ. Я пускаюсь бежать. Не в силах сохранять спокойствие, она бросается следом за мной по снегу.
      Я останавливаюсь. Она тоже. Опасаясь, что я брошусь в ее объятия, Матушка отступает на шаг.
      – Маньчжурия – братская страна! – кричит она. – К несчастью, террористы пытаются разрушить дружбу между нашими императорами. Твой долг – оберегать хрупкий мир. Выбирая между смертью и трусостью, отдай предпочтение смерти!
      Посадка проходит под звуки трубы. Семьи солдат толпятся на пирсе, нам бросают ленты, цветы, звучат крики «браво!», приправленные горечью пролитых слез.
      Берег удаляется, стихает шум порта. Горизонт расширяется, и нас поглощает бескрайнее пространство.
      Мы сходим на берег в Корее – в Пусане, пересаживаемся в вагоны и едем на север. На третий день, в сумерках, состав останавливается. Мы радостно спрыгиваем на землю, чтобы размять ноги и помочиться. Я облегчаюсь, весело насвистывая. В небе над моей головой летают птицы. Внезапно я слышу приглушенный крик. Какие-то люди убегают к лесу. Шагах в десяти от меня на земле лежит Тадаюки, недавний выпускник военной школы. Из его горла хлещет кровь. Открытые глаза смотрят вверх. Мы возвращаемся в вагоны. У меня перед глазами стоит молодое лицо погибшего товарища, искаженное гримасой удивления.
      Интересно, умереть так же легко, как удивиться?
      Поезд приходит на маньчжурский вокзал среди ночи. Покрытая инеем земля сверкает в свете фонарей. Где-то далеко воют собаки.

3

      Игре в го меня научил кузен Лу. Мне было четыре, ему – восемь лет.
      Долгие часы сидения за доской были сущим мучением, но жажда победы удерживала меня в неподвижности.
      Прошло десять лет, и Лу заработал славу исключительного игрока. В Новой Столице его стиль был так знаменит, что император независимой Маньчжурии даже пригласил его ко двору. Лу так и не поблагодарил меня за помощь, а ведь я была его тенью, его тайной, его лучшим соперником.
      Кузену Лу всего двадцать, но он уже старик. Белые пряди волос падают на лоб. Он передвигается мелкими шажками, сгорбившись и скрестив руки. На подбородке у него выросла жалкая, как у столетнего старца, бороденка.
      Неделю назад я получила от него послание:
      «Я еду к тебе, сестричка. Я принял решение обсудить с тобой наше будущее…»
      Остальная часть письма Лу была недоговоренным признанием, словно кузен макал свою кисточку в бледную тушь. Скорописные идеограммы парят над строчками, как белые журавли в тумане. Бесконечное и загадочное письмо на длинном листке рисовой бумаги раздражает меня.

4

      С неба все падает и падает снег, не давая нам упражняться. Мороз, холод и ветер прогнали нас с улицы, и мы сидим по комнатам, играя в карты.
      Кажется, здесь, в деревне на севере Маньчжурии, китайцы никогда не моются, а чтобы защититься от холода, натирают тела рыбьим жиром. В казарме после наших многочисленных протестов соорудили кабину для мытья, перед которой выстраиваются в очередь солдаты и офицеры.
      В воздухе стоит пар, стены сочатся влагой, на плите в огромном котле топится снег, и каждый зачерпывает свою порцию горячей воды из мятого жестяного ведра.
      Я раздеваюсь, обмакиваю салфетку в мутную воду и обтираю тело. Рядом со мной образовался кружок: офицеры трут друг другу спины и обсуждают последние новости. Я подхожу ближе и узнаю человека, только что вступившего в разговор: капитан Мори, один из ветеранов, сражавшихся за независимость Маньчжурии.
      Утренняя газета сообщает, что командующий Чжан Сюэлян взял Чан Кайши в заложники в Сиане , где тот шесть лет находился в изгнании вместе со своей армией. В обмен на свободу от генералиссимуса потребовали, чтобы Гоминьдан пошел на примирение с коммунистической партией во имя отвоевания Маньчжурии.
      – Чжан Сюэлян – недостойный сын и юбочник, – издевается капитан Мори. – Наутро после восемнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать первого года, когда наша армия сомкнула кольцо вокруг Шэньяна, где находился его генеральный штаб, развратник бежал, даже не попытавшись оказать сопротивления. А Чан Кайши – записной лжец. Он не сдержит обещания. Этот человек обнимется с коммунистами – чтобы удобнее было душить.
      – Никакая китайская армия не способна противостоять нам, – бросает реплику офицер, которому денщик старательно трет спину. – Гражданская война разрушила Китай. Наступит день – и мы завоюем весь его, как завоевали Корею . Увидите, наша армия беспрепятственно пройдет вдоль железной дороги, соединяющей Южный и Северный Китай. Мы за три дня возьмем Пекин, через шесть – будем маршировать по улицам Нанкина, а через восемь заночуем в Гонконге, и перед нами откроются ворота Юго-Западной Азии.
      Болтовня офицеров подтверждает слухи, распространяемые и в Японии, и среди наших пехотинцев. Правительство проявляет сдержанность, но всем ясно, что завоевание Китая с каждым днем становится все неотвратимее.
      Этим вечером я засыпаю счастливым – тело мое чисто, душа пребывает в покое.
      Меня будит шуршание шелка. Я у себя в комнате. Рядом, за стенкой, Отец, он в темно-синей юкате. К нему идет Матушка. Полы серого с лиловым отливом кимоно распахиваются, колышется нежно-розовая кисея рубашки. У Матушки молодое лицо, вокруг миндалевидных глаз ни одной морщинки. От нее пахнет весной – эти духи Отец привез из Парижа!
      Внезапно я вспоминаю, что после смерти отца мать не притрагивалась к флакону.
      Сон улетучивается, остаются лишь душевная боль и тоска.

5

      Кузен Лу сутулится. Ходит он, как уставший от жизни, пресыщенный человек. Глубоко запавшие глаза на изможденном лице смотрят на меня, не отрываясь. Я спрашиваю:
      – Что с тобой, кузен Лу?
      Он не отвечает.
      Я предлагаю ему сыграть в го. Он бледнеет, дергается, вертится на стуле. Расположение фигур на доске выдает смуту в его душе. Он создает то слишком узкую, то слишком широкую позицию, его гениальный мозг изобретает странные и не слишком удачные ходы. Думаю, он опять начитался древних трактатов по игре в го – ими торгует его сосед-антиквар, первостатейный мошенник. Иногда я даже спрашиваю себя, не приведет ли кузена Лу чтение манускриптов, имеющих, по слухам, божественное происхождение, пропитанных даосийскими тайнами и нашпигованных описанием трагических историй, к безумию, как это не единожды случалось с игроками былых времен.
      – Кузен, – говорю я, заметив, что он мечтательно разглядывает мою косу, вместо того чтобы обдумывать ходы, – ты стал каким-то странным. Что с тобой случилось?
      Лу так стремительно заливается краской, словно я разгадала его секрет. Он покашливает с видом капризного старика. Окончательно потеряв терпение, я спрашиваю с насмешкой:
      – Что еще ты откопал в своих книгах, кузен? Неужели нашел рецепт бессмертия? Ты все больше напоминаешь мне тех алхимиков, которые носятся с секретом изготовления красной киновари.
      Но Лу будто и не слышит. Он отводит взгляд от моего лица и смотрит на свое последнее письмо – я оставила его на столе.
      С момента приезда он ждет от меня ответа на не заданные в нем вопросы. Я решила, что не скажу ни слова.
      Он возвращается в столицу, простуженный и подавленный. Я провожаю его на вокзал и, глядя вслед исчезающему в снежном вихре поезду, чувствую смутное облегчение.

6

      Наконец-то первое боевое задание!
      Наше подразделение получило приказ преследовать группу террористов, покушающуюся на нашу власть на маньчжурской земле. Переодевшись в японскую форму, они напали на военную базу, чтобы завладеть оружием и боеприпасами.
      Четыре дня мы идем вдоль скованной льдом реки. Ветер дует в лицо. Снега навалило по колено. Новая шинель не спасает от пробирающего до костей холода. Я не чувствую ни рук, ни ног. Голова моя пуста. Я бреду, нагруженный, как вол, спрятав голову в воротник шинели, и мечтаю об одном – согреться у походного костра.
      У подножия холма начинается перестрелка. Многие солдаты, идущие впереди, падают, сраженные насмерть. Я бросаюсь на землю. Мы попали в западню! Враг закрепился на высотах и поливает нас из пулеметов, а мы не то что ответить – головы поднять не можем. Острая боль пронзает внутренности. Я ранен! Я умираю… Щупаю ладонью – никакой раны: просто скрутило от страха живот. Какой позор! Я поднимаю голову и вытираю залепивший глаза снег: самые опытные наши солдаты бросились на лед замерзшей реки, укрылись под берегом и отстреливаются.
      Я рывком поднимаюсь на ноги и бегу. В меня могли попасть уже тысячу раз, но на войне человек не властен ни в жизни, ни в смерти. Жребий за него тянет Судьба.
      Наши пулеметы открывают ураганный огонь, прикрывая атаку. Чтобы искупить давешнюю слабость, я выхватываю саблю и возглавляю штурм.
      Воспитанный в мире чести, не знавший ни преступлений, ни бед, ни невзгод, ни предательства, я впервые в жизни ощущаю ненависть: возвышенное, несравненное чувство, жажда справедливости и мщения.
      Снежное небо готово обрушиться на землю. Бандиты укрылись в скалах, но их выдает дым от стрельбы. Я бросаю две гранаты. Они взрываются. В вихре снега и огня в воздух взлетают ноги, руки, лохмотья плоти. Это дьявольское зрелище радует мое сердце. Я издаю вопль. Добиваю ударом сабли выжившего врага, который целится в меня. Его голова катится по снегу.
      Теперь мне не стыдно взглянуть в лицо предкам. Они передали мне фамильное оружие, заповедали быть храбрым и мужественным. И я не посрамил славных имен.
      Бой приводит нас в невменяемое состояние. Возбужденные видом крови, мы избиваем пленных, чтобы сломить их дух. Но китайцы упорствуют, они тверды, как скала. Устав от бессмысленного противоборства, добиваем их. Пускаем каждому по две пули в голову.
      Наступает ночь. Опасаясь новой ловушки, мы решаем разбить лагерь прямо на поле боя. Раненые товарищи стонут, хрипят и затихают. Холод склеивает им губы, они не выживут.
      Мы собираем тела наших погибших. Земля так промерзла, что нам не удается вырыть даже неглубокую могилу. Ничего, завтра голодные звери все здесь подчистят.
      Мы натягиваем на себя все, что попадается под руку, – одежду, снятую с мертвых, брошенные одеяла, зарываемся в лапник, закапываемся в снег. Сбиваемся в кучу, как бараны, и бодрствуем.
      В конце концов, я засыпаю, проникшись тихой истомой победителя. Из сна меня вырывают какие-то глухие звуки. Волки, устав ждать, пока люди уйдут, пожирают трупы.

7

      Кузен Лу возвращается на празднование Нового года.
      На ярмарке у храма Белой Лошади мы теряем в толпе наших друзей и остаемся наедине друг с другом. Он умоляет меня идти помедленнее, берет за руку. Я с отвращением вырываюсь. Пускаюсь бежать, чтобы найти остальных. Он преследует меня, как тень, призывает остановиться. Я впадаю в ярость. Требую, чтобы мы немедленно вернулись домой. Он делает вид, что не слышит. Перед павильоном с наклонной крышей, где висят огромные ледяные сталактиты, кузен заступает мне дорогу.
      Его глаза блестят, замерзшие щеки напоминают два лоскута пурпурной ткани, приклеенные на мертвенно-бледное лицо. Между бровями и лисьей шапкой переливается широкая полоса инея. Скорбное выражение его лица вызывает у меня отвращение. Я убегаю. Он кидается за мной, предлагает пойти полюбоваться вырезанными изо льда фонариками.
      Я ускоряю шаг.
      Лу несется сзади гигантскими скачками, умоляет выслушать его. Голос у него дрожит, он почти рыдает.
      Я затыкаю уши. Голос звучит слабее, но не отпускает меня, преследует неотступно.
      – Что ты думаешь о моем письме? – кричит он.
      Я останавливаюсь. Меня переполняет гнев.
      Лу смущен и не осмеливается подойти.
      – Ты прочла? – не успокаивается он.
      Я отвечаю со злым смешком:
      – Я его разорвала.
      Поворачиваюсь к нему спиной. Он хватает меня в объятия.
      – Выслушай меня!
      Я отталкиваю его.
      – Кузен Лу, сыграем партию в го. Если выиграешь, я приму все твои предложения. Если проиграешь, мы никогда больше не увидимся.

8

      Террористы все время ускользают от нас, и мы празднуем Новый год в обществе волков и лисиц. Выпавший снег лег на вчерашнюю порошу. Мы преследуем врага, зная, что рано или поздно у него закончатся боеприпасы и продовольствие.
      Какими словами описать суровую зиму Северного Китая? Завывает ветер, деревья ломаются под тяжестью снега и льда. Ели похожи на надгробные плиты, выпачканные черной и белой краской. Иногда в зарослях мелькает силуэт оленя, пробегает за кустами крапчатая лань. Звери посылают нам удивленный взгляд и исчезают.
      Мы продолжаем преследование. Через час всем становится жарко, люди задыхаются, но стоит на мгновение остановиться, чтобы передохнуть, и холод, пробираясь под шинели, морозит тела.
      Враг хитер, он воюет на своей земле и то и дело неожиданно нападает из засады, а потом мгновенно отходит. Мы несем потери, но не сдаемся.
      Кто сумеет дольше противостоять усталости и холоду, выйдет победителем в этой охоте.

9

      Игра начинается на рассвете, в углу гостиной, еще до восхода солнца. Лу не спал всю ночь. Глаза его налиты кровью, волосы всклокочены, он пьет одну чашку чая за другой, чтобы взбодриться, и все время тяжело вздыхает. Вчера и позавчера мои родители ездили с визитами, а сегодня устраивают новогодний прием. Хозяева и гости одеты в национальные костюмы, дом празднично украшен. Мы уходим в мою комнату, чтобы укрыться от шума и суеты. Но нас то и дело вызывают. Приветствуя одних гостей, мы опускаемся на колени и желаем им счастливого Нового года и удачи, другим просто кланяемся. Взрослые обожают поздравления и лесть. В ответ они дарят нам деньги в красных конвертах со словами: «Купите себе конфет, дети!»
      Лу возвращается к доске и презрительно швыряет конверты на стол. Чтобы досадить ему, я медленно распечатываю свои и пересчитываю банкноты, отпуская замечания.
      – Довольно! – говорит он. – Ты уже не ребенок.
      В ответ я строю ему рожу.
      – Тебе скоро шестнадцать, – раздосадованно шепчет он. – В твоем возрасте женщины выходят замуж и дают жизнь детям.
      – Значит, ты хочешь на мне жениться?
      Я хохочу.
      Лу мрачнеет.
      В полдень от стука барабанов, пения труб и грохота петард начинает дрожать земля. Я выглядываю в окно.
      На фоне неба, между деревьями, пляшут на ходулях танцовщики в красном.
      Лу затыкает уши. Странно, но народная музыка помогает мне собраться. Зимний свет, расцвеченный весельем улицы, отражается от доски. Праздники отгораживают меня от окружающего мира. Это уединение похоже на рулон пунцового шелка, упрятанный в деревянный сундук.
      После обеда кузен надолго уходит в себя. Он вытирает навернувшиеся на глаза слезы. А я молчу, устав притворяться идиоткой. По доске холодной пресной лапшой растекается молчание.
      Кузен в смятении, он без конца вздыхает, подперев рукой щеку. Около семи он совершает ошибку. Вечером, не дожидаясь конца партии, я замечаю ему, что он уже проиграл и следует выполнять условие пари.
      Кузен отталкивает стул и встает.
      На следующее утро мне сообщают о его отъезде. Поезд уходит в девять. Я успею перехватить его на вокзале. Он ждет от меня раскаяния и извинений. Что ж, пусть ждет. Удерживать его я не буду. Не стану поощрять глупые надежды. Он меня оскорбил и должен понести наказание. Позже я напишу ему и снова призову к себе – когда нечистые желания уступят место смирению побежденного.

10

      Наша рота окружает засыпанную снегом деревню. Предупрежденные о нашем подходе женщины, дети и мужчины сбежали. Остались одни старики – они прячутся в своих домах, убожество которых подчеркивают жалкие новогодние украшения.
      Мы сгоняем всех в центр деревни. Они прикрывают изможденные тела ветхими заштопанными одеялами и тупо смотрят на нас из-под шляп. Старики дрожат и стонут, стараясь пробудить в нас жалость. Я безуспешно пытаюсь говорить с ними по-мандарински – они ничего не понимают и что-то лепечут в ответ на тарабарском наречии. Я выхожу из себя, начинаю угрожать им пистолетом. Внезапно трое кидаются на землю, цепляются за мои ноги и на чистейшем мандаринском кричат, что ни в чем не виноваты. Я с отвращением пытаюсь высвободиться, отбиваюсь от них рукояткой пистолета. Но они крепче вцепляются в меня, бьются головами в живот.
      Моя растерянность веселит солдат. Я приказываю одному из них:
      – Помоги же мне, болван!
      Его усмешка превращается в свирепую гримасу. Он мгновенно срывает с плеча ружье и колет штыком ногу одного из стариков.
      Вопя от боли, раненый катается по земле. Двое других в ужасе опрокидываются навзничь. Опомнившись от потрясения, я кричу солдату:
      – Идиот, ты мог меня ранить!
      Зрители снова заходятся безумным смехом.
      Жестокость наших военных происходит из суровости воспитания, которое мы получаем. Детям постоянно отвешивают оплеухи и тумаки, их осыпают оскорблениями: таков привычный ежедневный ритуал общения с детьми. В армии, чтобы добиться от солдат безоговорочного подчинения и смирения, офицеры до крови избивают младших по званию и рядовых, лупят их по щекам остро заточенной бамбуковой линейкой.
      Мне глубоко претят пытки невинных людей. И мне жаль крестьян, живущих в невежестве, нищете и грязи. Этим мирным людям совершенно все равно, кому подчиняться – маньчжурскому императору, китайским военачальникам или японскому императору – лишь бы есть досыта каждый день.
      Я велю солдатам перевязать раненого и отправить стариков по домам. Мы обыскиваем их жилища и забираем съестное – все, до последней чашки муки. Я обещаю вернуть припасы, если они укажут, где скрываются террористы.
      На следующий день, еще до восхода солнца, один из жителей приходит в наш лагерь.
      Голод развязал ему язык. Не дожидаясь зари, мы бросаемся в снежную бурю в погоню за врагом.

11

      Десять дней спустя приходит письмо от Лу: он получил пропуск на внутренние земли и к тому моменту, когда я буду читать эти строки, уже отправится в Пекин.
      В моей душе поселяется смутная тревога. Я отправляюсь на площадь Тысячи Ветров, где игроки в го невозмутимо предаются своей страсти.
      Девочкой я сопровождала кузена повсюду, где бы он ни играл. Однажды он так разгорячился, что без чувств упал головой на доску. Я заняла его место и выиграла турнир. Благодаря этой победе я стала единственной женщиной, принятой в закрытый круг игроков в го.
      Прошли годы, и я с тоской наблюдаю закат моего детства, которое безвозвратно уходит и никогда не вернется.
      Лу ничего не понял. Он хочет привести меня в мир взрослых, не ведая, что этот скучный и суетный мир наводит на меня ужас.

12

      Мы получаем новый приказ. Нам предписано сжигать хлебные амбары во всех деревнях, чтобы помешать террористам пополнять запасы продовольствия.
      Разграбленный хутор похож на мрачную могилу. Завывания ветра смешиваются с рыданиями крестьян. Они распростерлись на земле перед пылающими развалинами, над которыми поднимается в небо жирный черный дым.
      Уже три месяца заснеженный лес отделяет нас от внешнего мира. Среди моих солдат растет ожесточение, они все время напиваются и задирают друг друга. Белый снег, серый воздух, всполохи огня и бесконечные марш-броски незаметно, но неуклонно подводят нас к безумию.
      Позавчера один капрал разделся догола и сбежал из лагеря. Мы нашли его лежащим без чувств в овраге. Пришлось накинуть ему на шею веревку и тащить обратно, как животное. Я слушаю его пронзительный смех и грубые ругательства и понимаю, что те же мысли и чувства постепенно овладевают моим мозгом.
      Нужно идти вперед, по снегу, в снежное безмолвие, пока безумие не пожрет наши души.

13

      Женская школа навевает на меня скуку.
      Система образования, принятая в стране, превращает девочек в глупых жеманниц, так что мои соученицы непременно станут безупречными светскими дамами. Самая красивая среди них – Хун, ее тщательно подбритые брови похожи на два лунных полумесяца. Она то хмурится, сводя их к переносице, то поднимает в знак нарочитого изумления. Ее наигранная веселость и манерный смех не могут скрыть от мира застенчивой робости девочки-подростка.
      Чжоу уродливее всех в классе, зато у нее самые длинные волосы. Непривлекательная внешность сделала ее высокомерной и язвительной, в этом ее изюминка. Ходит злая шутка, что ее мать, племянница маршала, сильная, как монгольский богатырь, женщина, управляет Столицей именно благодаря своему весу.
      На переменах девочки болтают о кинозвездах, платьях, драгоценностях, выгодных браках и о тайных любовниках императрицы. Никого не интересует современная литература с ее уничтожающей критикой нравов прогнившего общества, никто не обсуждает политическую повседневность, которая день ото дня становится все более удручающей. Из рук в руки передаются любовные романы – над ними так приятно предаваться сладким переживаниям и слезам. Независимая Маньчжурия изолирует нас от остального Китая на манер тихого гнездышка, в котором шелковичные черви вьют свои нежные коконы, прежде чем погибнуть в кипящем котле.
      После уроков я отправляюсь на площадь Тысячи Ветров. Игра в го приобщает меня к стремительно меняющемуся миру, за доской я забываю об унылой повседневности.
      Одноклассницы находят меня странной и считают мою страсть к го эксцентричным безумием. А вот игрокам свойственна благородная снисходительность и терпимость.
      Двадцать лет назад, сразу после женитьбы, мой Отец убедил Дедушку послать его учиться в Англию. Год спустя он вернулся домой, переняв европейские привычки, и бросил вызов традиционному образу жизни. Доверив мою сестру Лунную Жемчужину заботам своей матери, он увез жену на Запад. В Пекине, где жили семьи моих родителей, разразился скандал. Дедушка по материнской линии, удалившийся от двора сановник, разорвал отношения с Батюшкой моего отца, который продолжал служить императору. Я родилась в туманном Лондоне, что с первых же дней жизни сделало меня необычным ребенком. В моей мятущейся душе не осталось никаких воспоминаний о раннем детстве. После крушения империи старики помирились – их объединила ненависть к республиканцам. Умерли они практически одновременно. Вернувшись из Англии, чтобы соблюсти траур, мои родители подчинились приказу Бабушки, и мы уехали из Пекина в город, где мои предки владели охотничьими угодьями.
      Мечтавшая о мире Бабушка умерла на следующий день после начала войны, 18 сентября 1931 года. Через пять дней после окончательного разгрома в нашем городе появились спасавшиеся бегством китайские солдаты. Они ворвались в наш дом и разместили в комнатах своих раненых.
      Потом город осадили японцы. Обстрел длился три дня. На наш дом упала бомба, и большую часть бесценной мебели пожрал огонь. Китайская армия капитулировала. Солдаты исчезли. Ходили слухи, что японцы расстреляли за городом больше трех тысяч человек.
      После смерти Бабушки наша жизнь стала постепенно налаживаться. Японцы посадили в городе нового мэра. Баррикады разобрали. Над крышами домов подняли вражеские флаги. Открылись японские магазины, а традиционные шторы из белого полотна в ресторанах уступили место тканям с японскими иероглифами. По улицам мелкими шажками прогуливались японки с высокими прическами в узких кимоно и сандалиях на деревянной подошве.
      Нам пришлось строить новый дом. Инфляция едва не разорила семью. Моя мать уволила своих горничных, оставив на службе лишь кухарку да экономку. На смену обедневшей аристократии пришли нувориши. Город наполнился пышностью и весельем, открывались роскошные гостиницы, дорогие магазины и шикарные рестораны. Никогда прежде улицы и проспекты не выглядели такими вызывающе богатыми.
      Мои родители, каждый на свой манер, нашли способ убежать от реальности. Отец принялся составлять антологию английской поэзии, а Матушка начала тщательно переписывать каллиграфическим почерком свой дневник.
      Все, что было связано с жизнью в Европе, она убрала в сундук и заперла на замок. Иногда я пользуюсь ее отсутствием, чтобы стащить ключ из вазы, и рассматриваю фотографии, одежду, письма и редкостной красоты ткани, издающие колдовской аромат. Так не пахнут ни мускус, ни кедр, ни сандал, ни цветы в наших садах, ни деревья в наших городах, этот запах переносит меня в другой мир.
      Мечтания усиливают мою печаль.

14

      Удача! Целый месяц мы преследовали террористов в горах и наконец загнали их в ловушку, прижав к краю пропасти, откуда они смогут вырваться разве что на крыльях.
      Съестные припасы давно подошли к концу. Все, что осталось, мы поделили и раздали, так что каждый может посчитать на пальцах одной руки галеты, которые придется заедать снегом.
      Вчера в полдень, исчерпав боеприпасы, мы приняли решение атаковать китайцев в штыковом бою.
      Сегодня утром над горами повисло странное безмолвие. Даже ветер стих. В этой тишине слышны только крики фазанов. Мысленно я составляю завещание. Слова прощания успокаивают нервы.
      Я медленно вытаскиваю саблю из ножен. Протираю платком лезвие. Никогда еще эта сталь, выкованная в начале XVI века, не казалась мне такой блестящей. Сабля верно служила моим предкам, голов они ею снесли без счета. Блестящий клинок кажется сегодня зеркалом, в котором отражается грозная чистота смерти.
      Внезапно раздается звук горна. Я с воинственным кличем выпрыгиваю из траншеи. На вершине не заметно ни малейшего движения. Нет ни тени, ни человека. Террористы исчезли, испарились! Солдат подзывает нас к краю пропасти. Метрах в ста внизу, на белом снегу лежат трупы. Прежде чем кинуться в бездну, бандиты сбросили туда все оружие, погибших и раненых товарищей. Теперь я понимаю, почему вчера пополудни, после ожесточенной перестрелки, замолчали их ружья.
      У обеих сторон одновременно закончились боеприпасы, но ни они, ни мы не знали, что враг стоит на пороге поражения.
      Японцы решили добыть славу в последнем бою, китайцы же предпочли умереть. В величии коллективного самоубийства нашего врага есть доля грустной иронии. Поторопиться убить себя – значит позорно капитулировать. Древняя китайская цивилизация за тысячи лет своего существования вскормила множество философов, мыслителей и поэтов. Но ни один из них не понял уникальной силы смерти.
      Только наша, куда менее богатая, культура познала главную истину: действие подразумевает смерть; смерть и есть действие.

15

      По пришедшей с Запада традиции Новый год открывается сезоном балов.
      Сестра дает мне одно из своих сшитых по европейской моде платьев. Причесывает на пробор, наносит помаду на волосы и начинает красить мне лицо. Час спустя, поглядевшись в зеркало, я не узнаю себя. Кожа белая, как отстиранная в щелочи простыня. Веки темнее крыльев ночной бабочки. Накладные ресницы придают глазам плаксивое выражение.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10