Глава 3. АЛЕКСАНДР VI

Траур по случаю кончины Иннокентия VIII продолжался, как и предписывалось, девять дней и завершился пятого августа 1492 года. Теперь Святейшей коллегии вновь предстояла нелегкая задача — выбрать достойнейшего из своей среды.

Конклав включал тогда 27 кардиналов, но четверо из них не смогли прибыть в Рим — их епископства находились на окраинах католического мира. Шестого августа прелаты собрались на заключительную заупокойную мессу; епископ-кардинал Джулиано делла Ровере произнес традиционную проповедь «Proeligendo Pontifice» note 8.

Затем, присягнув на Евангелии не изменять однажды сделанному выбору, они перешли в зал для голосования, двери которого, по старинному обычаю, замуровали — каменная кладка разбирается лишь после объявления имени нового папы.

Предположения и слухи о вероятных кандидатах на католический трон уже несколько дней волновали воображение римлян. Поговаривали, что наибольшие шансы на избрание имеют двое: неаполитанец Оливьеро Караффа и его соперник, лиссабонский кардинал Джорджо Коста. Исход голосования затрагивал интересы многих европейских держав, и в донесении моденского посла Кавальери упоминается о кругленькой сумме в 200000 дукатов — эти деньги, переведенные одному римскому банкиру королем Франции, должны были обеспечить победу Джулиано делла Ровере, на него же сделала ставку Генуя, добавившая к французскому золоту еще 100000 дукатов.

Больше трех суток шло совещание, и вот утром одиннадцатого августа, неожиданно для всех, как гром среди ясного неба, разнеслась весть: римский папа — Родриго Борджа. Особенно удивительным казалось единогласие, проявленное конклавом. В своем послании к Совету восьми — флорентийской Синьории — Валори подчеркивает, что избрание Александра VI произошло после жарких споров, но против не было подано ни одного голоса. Последнее обстоятельство дружно игнорируется всеми историками, а между тем оно заслуживает внимания, поскольку позволяет взглянуть на Родриго глазами его современников.

Кардинал Борджа, безусловно, был очень богат. Но трудно допустить, что его личные средства превосходили объединенное финансовое могущество Французского королевства и Генуи, так что «встречный подкуп» колеблющихся членов конклава маловероятен. Чем же в таком случае объяснить единодушие кардиналов, остановивших выбор на человеке, которого впоследствии обвинят во всех смертных грехах? Единственно возможный ответ очень прост: Родриго де Борджа наряду с несомненными пороками и недостатками обладал такими достоинствами, которые обеспечили ему уважение остальных итальянских иерархов.

Большинство писателей, прошлых и современных, трактовали эти выборы как заведомую серию циничных сделок; ничем иным, по их мнению, не может быть объяснен приход к верховной власти столь отъявленного негодяя, как Борджа. Конечно, полностью исключать участие золота в событиях одиннадцатого августа не следует; сказочное богатство и щедрость преосвященного Родриго, а также «свойственная ему непостижимая ловкость» — факты столь же общеизвестные и достоверные, как и откровенная продажность многих его «коллег», также облаченных в пурпур. Но был ли Борджа негодяем, верно ли утверждение, что «никогда на престоле св. Петра не находился человек худший, чем он»?

Оправдать подобные заявления можно только невежеством их авторов. Ни один исследователь, изучивший историю папства, не может с чистой совестью утверждать, что Александр VI по своим личным, человеческим качествам был хуже взбалмошного, алчного и сварливого Сикста IV или ничтожного Иннокентия VIII. Как и они, Борджа отнюдь не увлекался пастырской деятельностью, но зато в отличие от своих предшественников проявил несомненный ум и способности политика.

Конечно, с позиций сегодняшнего дня кажется противоестественным, что первосвященнические обязанности были возложены на человека корыстного, аморального и, в сущности, совершенно нерелигиозного. Однако воздержимся от искушения апеллировать к этическим нормам современности. Борджа, будучи гораздо одареннее других кардиналов и пап XV века, не возвышался над средним нравственным уровнем людей своего круга, но вряд ли это нужно ставить ему в вину.

Папство эпохи Возрождения — исторический феномен, почти не имевший аналогии. Считаясь наместником Христа на Земле, римский папа был в то же время государем, и его вооруженные силы использовались в столь же мирских целях, как и армии светских владык. Такое положение вещей, в корне противоречащее духу и букве Евангелия, не могло не наложить отпечаток фальши и двусмысленности как на деятельность пап, так и на их образ мыслей. Искреннее служение Богу несовместимо даже с дипломатией, тем более — с военной деятельностью. А преемники св. Петра вспоминали о духовном значении церкви и своем архипастырском достоинстве лишь в те минуты, когда требовалось добиться уступки или покорности от какого-нибудь европейского венценосца. Лишь мощная волна Реформации, ставшая смертельной угрозой для полновластия католической церкви, отрезвила римских первосвященников. Можно сказать, что именно великое сражение за умы и сердца христианского мира, разгоревшееся в XVI веке, стало причиной нравственного возрождения католицизма. Но до начала этих событий оставалось еще почти полвека. Пока что, не подвергаясь систематической и нелицеприятной критике, князья церкви без зазрения совести пользовались в личных целях своим исключительным положением. Немаловажно и следующее обстоятельство: многие из них принимали слишком уж всерьез догмат о собственной непогрешимости. А поскольку церковное гссударство рассматривалось как прообраз Царства Божьего на Земле, то стремление пап расширить его пределы получало солидное теологическое обоснование.

Сын своего времени, Александр VI думал и действовал в соответствии с традицией и живыми примерами. Но, будучи умнее и последовательнее большинства своих предшественников, он сумел вплотную приблизиться к не достигнутому никем из них идеалу — созданию мощного теократического государства, управляемого единой династией. Родриго Борджа и его сын Чезаре пугали соперников не жестокостью и вероломством, а силой, решимостью и удачливостью. Именно зависть и ненависть, порожденные этим страхом, вдохновляли историографов, создавших впоследствии эпопею злодеяний Борджа. Теми же причинами объясняется тенденциозность, а зачастую и недостоверность в изложении многих исторических эпизодов, сопутствующих избранию Александра VI.

Так, Виллари, заметив, что «весть о его избрании вызвала уныние во всей Италии», приводит в качестве одного из самых ярких и известных примеров рассказ о неаполитанском короле Ферранте, который, узнав об интронизации Борджа, не смог удержать слез, «хотя прежде ничто, даже смерть собственных детей, не повергало его в столь глубокую скорбь». Возникает действительно возвышенная картина: богобоязненная, благочестивая душа, пораженная горем и ужасом при виде воплощенного порока, взявшего бразды правления церковью; благородный король, оплакивающий кончину всех христианских надежд. Но прежде чем вместе с хронистом умиляться этой трогательной историей, попытаемся задать вопрос: что еще нам известно о короле Ферранте?

Оказывается, главной чертой характера неаполитанского монарха была жестокость, граничащая с патологией. Достаточно привести лишь одну деталь — ее упоминает Джовио в «Истории моего времени». Королю доставлял особое удовольствие вид поверженного врага — удовольствие столь острое, что его хотелось продлить. Трупы политических и иных противников Ферранте, казненных, замученных или умерших в темнице, набальзамированные придворными медиками, доставлялись во дворец и одетые в их собственную одежду хранились в одной из дворцовых зал. У короля скопилась целая коллекция таких мумий, и ничто не радовало его сильнее, чем их созерцание.

Таким был человек, оплакивавший избрание Борджа. Король Неаполя враждовал с миланским герцогом Лодовико Сфорца (о причинах этого конфликта будет сказано в следующей главе), и у него теперь имелись веские основания для огорчения — семейства Борджа и Сфорца связывали не только дружеские, но и родственные узы. Кроме того, Ферранте активно пытался помешать избранию столь нежелательного для него кандидата, и это не составляло секрета в Риме. В общем, ярость и страх, охватившие короля, когда он узнал, что высший престол католического мира занят другом его врагов, вполне объяснимы. Король мог заплакать. Но… произошло ли это в действительности?

Читаем «Историю Италии» Гвиччардини: «Известно, что король Неаполя, узнав об этом, пришел к королеве, своей супруге, со слезами на глазах, чего не бывало с ним до тех пор никогда, даже в минуту смерти его ребенка, и сказал, что избран папа, который станет погибелью его страны и всего христианства». Значит, августейшие слезы проливались в ходе супружеской беседы, и если они стали достоянием гласности, то лишь со слов королевы. Таким образом, мы имеем дело — в лучшем случае — с показаниями только одного, и далеко не беспристрастного, свидетеля. Тем не менее слезы Ферранте кристаллизовались на скрижалях истории, и этот пример типичен.

Столь же сомнительным представляется утверждение Виллари о всеобщем унынии, охватившем Италию после избрания Борджа.

Позволительно спросить, какие города и в какой форме проявили свою скорбь, дав основания для подобного вывода? Ни Виллари, ни Гвиччардини не вдаются в подробности, но зато мы располагаем текстами приветствий и поздравлений, с которыми обратились к новоизбранному папе послы городов в Риме.

Миланцы явно не имели повода для недовольства — кардинал Асканио Сфорца, брат герцога Лодовико, был одним из горячих сторонников Родриго Борджа и немало способствовал его победе, отмеченной в Милане многодневным праздником.

Флорентийцы? Тоже нет. Медичи относились к Борджа весьма дружелюбно и приветствовали решение конклава, а посол Феррары писал из Флоренции, что «это будет, как говорят здесь, великолепный папа».

По мнению Венеции, «невозможно было бы найти лучшего пастыря для Святой церкви», выказавшего себя столь «опытным и мудрым предводителем в годы пребывания кардиналом».

Приветствие Генуи звучало, правда, несколько двусмысленно: «Заслуга его — не в самом избрании, а в том, что столь многие желали этого события».

Мантуя объявила, что «давно уже понтификат не доставался человеку, чей ум и любовь к справедливости снискали бы ему в предшествующие годы такую известность».

Сиена выразила радость по поводу избрания «папы, получившего тиару лишь благодаря своим заслугам и достоинствам». В том же духе откликнулись на это событие посланцы Лукки.

Конечно, не стоит преувеличивать искренность приведенных поздравлений, но вместе с тем было бы ошибкой объяснять их исключительно желанием польстить новому папе, кем бы он ни был. Мы уже видели, что независимые итальянские города отнюдь не испытывали благоговейного трепета перед Святейшим престолом и вполне могли позволить себе хотя бы большую сдержанность в выражении чувств, будь избрание Борджа настолько огорчительным сюрпризом, как повествуют Виллари и Гвиччардини.

В действительности все обстояло наоборот. Интронизация Александра VI вызвала в Италии не скорбь, а радость. И для этого имелись основания. В самом деле: кардинал Борджа славился умом и «ловкостью в обделывании затеянных им дел», его богатства были неисчислимы, щедрость — общеизвестна. Он принадлежал к одному из знатнейших родов Южной Европы и пользовался огромным влиянием. Все это позволяло надеяться на блестящий понтификат, не омраченный безрассудной жадностью и непредсказуемыми порывами человека, непривычного к высокому положению и власти. Родриго де Борджа отнюдь не был святым, но никто и не предъявлял такого требования в качестве критерия пригодности нового папы.

Правда, остаются еще обвинения в подкупе. Они начались сразу же после избрания и повторялись на протяжении четырех столетий. Вполне возможно, что Родриго в этом отношении не отступил от традиции доброго десятка своих предшественников, но предыстория выборов и их результат свидетельствуют о важном обстоятельстве: даже если деньги и повлияли на решение конклава, они не стали решающим фактором. Не золото сделало кардинала Сан-Никколо Александром VI. А уж если искать своекорыстные мотивы в действиях отцов римской церкви, то более вероятным, чем прямой подкуп, кажется следующее соображение.

Люди средневековья жили в сословном обществе, где власть денег была велика, но не безгранична, как это имеет место при демократии. Высокое положение, даруемое титулом, званием или саном, ценилось больше, чем мы можем себе представить. А избрание Борджа сразу же делало вакантными несколько важнейших — и очень доходных — церковных постов, начиная с вице-канцлерского. Кардиналы, сумевшие заблаговременно снискать расположение нового папы, не без основания рассчитывали, что львиная доля этого «наследства» достанется им. И можно быть уверенным, что епископства в Валенсии и на Майорке, в Порту и Картахене, не говоря о многочисленных монастырях, аббатствах и деканатах — все их возглавлял Борджа, — являлись куда более соблазнительной приманкой, чем просто деньги, даже очень большие.

…В тот день более семисот духовных лиц различного ранга двигались в торжественной процессии к собору св. Петра. За ними служители вели под уздцы двенадцать белоснежных коней в золотой сбруе. Яркое августовское солнце дробилось на тысячи лучей, отражаясь от сверкающих доспехов и оружия ватиканской стражи, папских гвардейцев и знатнейших римских всадников, удостоившихся участия в церемонии. На ступенях собора кардинал-архидиакон Франческо Пикколомини возложил тиару на склоненную голову Родриго де Борджа, и звуки труб возвестили «городу и миру» о вступлении нового владыки на Святейший престол.

Папе подвели коня, и он проследовал в Ватикан — уже верхом, как подобает хозяину Рима, благословляя народ, запрудивший улицы и площади по пути процессии. Это был, конечно, самый счастливый день дона Родриго — сбылись его честолюбивые замыслы, и цель, к которой он шел больше тридцати лет, была достигнута: ликующие толпы приветствуют его, законно избранного папу Александра VI. Он немолод, но полон сил, планов и замыслов и сквозь дождь цветов едет к своему трону. Ветерок играет яркими и шелковыми штандартами. Скрещенные ключи — эмблема Ватикана, напоминающая всем добрым католикам о власти, данной преемникам св. Петра, — чередуются на них с пасущимся быком — родовым гербом Борджа.

И друзья, и враги видели перст Божий в символике этого герба применительно к Александру VI. Если для одних бык олицетворял силу и величие нового папы, то другие на все лады обыгрывали тему бычьей плодовитости, и соответствующие песенки вскоре зазвучали на римских перекрестках. Неудивительно, что прозвище «Бык» с тех пор закрепилось за Александром, сперва в устной речи, а впоследствии — и в рукописных копиях многочисленных памфлетов.

Глава 4. СОЮЗЫ БОРДЖА

Восемнадцатилетний Чезаре находился в Пизе в тот день, когда его отец занял трон св. Петра. Учитывая горячую любовь Александра VI к своим детям, кажется странным, что он не пригласил старшего сына на римские торжества. Высказывалось мнение, что присутствие Чезаре могло бы стать поводом для нежелательных толков, принижающим достоинство нового папы, но скорее всего историки и в этом случае ошибаются, приписывая людям прошлого собственные взгляды. Итальянцы XV века настолько привыкли к первосвященникам, обремененным многочисленным потомством, что участие Чезаре Борджа в праздничной процессии не удивило бы никого. К тому же Лукреция и Жофре тогда еще жили в Риме, и Александр VI, видимо, считал, что присутствие детей на интронизации ни в малейшей степени не может его скомпрометировать.

Как бы то ни было, Чезаре продолжал занятия, покинув Пизу лишь через месяц — отец назначил его комендантом замка Сполето, города на полдороге между Римом и Перуджей. Оттуда он послал письмо Пьеро де Медичи во Флоренцию — факт сам по себе незначительный, но интересный в связи с установившимся мнением о личной вражде между Чезаре и флорентийскими правителями.

Гвиччардини сообщает, что Борджа, еще находясь в Пизе, обратился к Пьеро с просьбой о посредничестве в некой криминальной истории, в которую был замешан один из его друзей. Специально приехав во Флоренцию, Чезаре — по словам историка — несколько часов безуспешно дожидался аудиенции во дворце Медичи и наконец вынужден был ни с чем вернуться обратно, немало уязвленный таким пренебрежением.

Трудно сказать, как возникла такая версия, но ясно одно — она не имеет ничего общего с действительностью. В упомянутом письме Чезаре приносит свои извинения в связи с тем, что из-за крайней спешки не посетил Пьеро, проезжая через Флоренцию в Сполето. Загадочная, темная история — тоже миф; в письме содержится просьба оказать содействие некоему Ремолино, желающему получить должность на кафедре канонического права в Пизанском университете (а не избежать суда, как уверяет Гвиччардини). В этом-то деле Борджа и просит дружеской поддержки Пьеро де Медичи. Судя по всему, желаемая услуга была незамедлительно оказана — уже в следующем году означенный Ремолино числится полноправным (то есть штатным) лектором канонического права, как явствует из «Истории Пизанской академии» Фаброниса.

Письмо показывает, что семнадцатилетний юноша уже вполне сознавал свое исключительное положение в обществе. Весь стиль, выражения и подпись — «Ваш брат, Чезаре де Борджа, избранник Валенсийский» — соответствует тону, принятому в переписке коронованных особ. Своеобразный титул Чезаре объясняется тем, что он уже получил от Александра VI архиепископа Валенсии — должность, приносившая 16000 дукатов годового дохода — и готовился принять герцогское достоинство.

А папа в Риме между тем не знал покоя. Первое, на что он обратил внимание, было наведение порядка в городе. Преступность за годы правлении Иннокентия VIII достигла, как уже говорилось, неслыханных масштабов и еще более усилилась за краткий промежуток междуцарствия. В августе 1492 года ежесуточно около двухсот римлян погибали насильственной смертью — в десять раз больше, чем в спокойные годы. Перед организованными бандами наемных убийц и вольнопрактикующих грабителей трепетали не только мирные горожане, но и отряды стражников.

Александр VI быстро и решительно изменил положение — он не собирался делить власть над Римом с кем бы то ни было. Не прошло и недели, как главари бандитов — их имена не составляли тайны — уже качались на виселицах; укрепленные притоны были взяты штурмом и разгромлены. Сменив наиболее продажных судей, папа ввел новые муниципальные должности — тюремных инспекторов и комиссаров, которым поручалось наблюдение за охраной спокойствия на городских улицах. Кроме того, каждый четверг Александр VI лично принимал посетителей, чьи споры или жалобы не могли быть решены обычным судом.

Правопорядок в Риме был восстановлен, но куда сложнее обстояли дела в области внешней политики. Тучи войны вновь начали заволакивать итальянское небо, и надлежало всерьез позаботиться об устойчивости папского трона. Главная угроза для мира на Апеннинском полуострове исходила на этот раз из Милана, от Лодовико Мария Сфорца по прозвищу «иль Моро», занимавшего престол в качестве регента при своем племяннике, молодом герцоге Джане Галеаццо. Отстранив от правления мать юноши, Лодовико поместил — вернее сказать, заточил — его в крепость Павию; ради соблюдения приличий это объяснялось заботой о безопасности принца. Вместе с Джаном почетное заключение разделяла его юная жена, Изабелла Арагонская, дочь герцога Калабрийского, наследника Неаполитанского королевства (сына короля Ферранте).