Она поджала губы.

– Как насчет гематита? Гематит – такой крутой блестящий черный жидкий металл, похож на камень, верно? Или я опять все выдумала?

«Элизиум» – неприступное автономное сооружение – казался чем-то неземным. Здание было построено в так называемом стиле «военной архитектуры», чистый авангард, в значительной степени заимствованный у футуриста Ратиба Абдул-Каххара. Здание окружал забор из колючей проволоки, на крыше размещались солнечные батареи, и капсула стояла среди буйных зарослей, словно цветок из пластика и титана.

– Она больше нашей, – отметила Фан. – Почему нам достались дешевые места?

– Мы – план на случай непредвиденных обстоятельств, помнишь? Они отправили нас на орбиту. Неразумно запускать в космос большие сооружения, так ведь?

Она недовольно забурчала. Зависть – противная штука.

Воспользовавшись паролем, мы вошли внутрь.

Миновали холл.

Обнаружили труп.

Лазарь, вернее то, что от него осталось, неподвижно лежал в контейнере, мертвый и безмолвный. Все оборудование в помещении сгорело от замыкания. В комнате стоял тошнотворный запах. Пол был залит антибактериальной жидкостью.

– Наш друг Лазарь уснул, – сказала Фан, цитируя Новый Завет. – Но он больше не проснется. Он не поднимется. Он сгниет.

– Я так и думал, – сказал я.

– Не сомневаюсь в том, Хэл. Ты же мужчина.

Голос Фантазии предательски дрожал. Естественно, мы видели трупы, выполняли вскрытия в школе. Но сейчас это была уже реальность, а не ГВР, к тому же он был одним из нас. Мы знали его больше десяти лет. Возможно, мы не очень его любили, но все-таки…

Все-таки это был Лазарь. Наш Лаз.

Он всегда был одним из нас.

И кто-то убил его.

Позднее я смогу доказать, что он погиб от электрического разряда, мощного выброса, все защитные системы не сработали одновременно. Значит, тот же, кто убил Лазаря, пытался так же убить и меня. Я легко отделался. Кто-то «прореживает стадо». Нас всего десять на Земле, без Лазаря – уже девять. Погибни я, было бы восемь.

Что общего между мной и Лазарем?

Ничего не могу придумать. Я решил сочинить панегирик Лазарю.

«Друзья, я стою здесь перед вами сегодня, чтобы сказать несколько слов о покойном Лазаре Вайсе. У нашего Лазаря была сверхъестественная способность заставлять окружающих чувствовать себя тупицами рядом с ним. Я вовсе не хочу сказать, что он был очень умным. Просто самодовольным и расчетливым».

Бог с ним.

Пора будить его подружку, она в другом конце вестибюля.

Она пребывала в полном здравии. Так мирно спала. Странно. Она совсем не была похожа на ту девушку, которую я знал.

Но до чего же она была красива!

Глядя на ее тело, плавающее в искусственной колыбели, я вспомнил инкубатор. В первом классе у нас был инкубатор. Крошечные цыплята вылуплялись из яиц. Пушистые желтые комочки – настоящие, по крайней мере мы так думали тогда.

Я помню, как Эллисон говорил о чуде рождения. Мы наблюдали, как цыплята пробивают яичную скорлупу. Мы тогда были такими невинными, изумлялись. В инкубаторе им тепло, они в безопасности, говорил Эллисон. Видимо, он хотел сказать, что в ГВР персонал школы позаботится о нас, коль скоро наши родители отправили нас учиться в ГВР, как мы могли бы заботиться о цыплятах. Мы дали им имена, они стали нашими питомцами.

Вот тогда я впервые обратил внимание на Симону. До этого момента я просто считал ее неплохой девчонкой, потому что нам нравился один сорт конфет. Но сейчас меня поразило выражение ее лица, когда она, не отрываясь, смотрела на цыплят. Я не мог отвести от нее взгляд, она как будто хотела спросить что-то.

– А что случилось с их мамой курицей? – наконец спросила она.

Хороший вопрос. Эллисон украл цыплят? Нет? Тогда где она?

До этого момента я не думал о смерти.

Эллисон что-то ответил, но я уже не слушал. Я смотрел на Симону, затаив дыхание. Я всю ночь не сомкнул глаз, все думал о ней, мысль поселилась в моем сердце и все больше занимала меня. Из этого вырастали другие мысли, приходили другие чувства, вновь отбрасывались, поскольку не казались мне важными. Мама может умереть? А что это значит? Куда она отправится? И я тоже умру?

Ее вопрос изменил меня. Не сразу, конечно, но постепенно, год за годом. Меня поразила острота ее мысли, ее невинное лицо и то, что, казалось бы, невинный вопрос нес в себе страшную угрозу. Не думаю, что она переживала все это так же сильно, как я. Возможно, для меня это был момент озарения. Мысль преследовала меня. И до сих пор преследует.

Воспоминания нахлынули на меня, и, глядя на ее тело, плавающее в контейнере, я понял, что и моя любовь к Симоне, и мой интерес к природе смерти родились именно тогда.

Я установил настройки на выпуск и стал ждать, когда машина выполнит свою работу. Фан заставила меня отвернуться, когда доставала обнаженное тело из контейнера. Она плотно завернула ее в одеяло. Я впервые увидел, как Симона открывает глаза. Ах, Симона!

Она огляделась с удивлением и страхом. Мы сообщили ей, кто мы такие. Мы попросили ее успокоиться и выслушать нас. Но она вся сжалась, с трудом понимая то, что мы ей рассказывали. Я старался говорить спокойно и негромко. Я не хотел ее волновать.

Но мне не удалось.

Осознание происходящего заставляло ее содрогаться.

– Мои родители умерли?

– Они не умерли, но никогда и не жили. Их просто не было.

Она восприняла действительность куда тяжелее, чем я надеялся. Возможно, это признак здоровой психики. Мне очень хотелось обнять ее, но я не хотел, чтобы мне снова разбили нос.

– У меня есть сестра? – спросила она. – А кузен в Вермонте?

– Они все – персонажи ГВР. Как Дарвин.

– А шрам, который я получила, когда задела коралл? – сказала она, поворачивая руку, чтобы взглянуть на свой локоть, и, конечно, не обнаружила его на месте.

– Нам дали запрограммированную внешность, запрограммированный голос, они совсем не наши. И даже ощущение своей личности было только наполовину наше. Но это неважно, наша старая оболочка. Теперь мы – бабочки, вылупившиеся из куколки.

– У меня психическое расстройство? – спросила она. – Мне кажется, да.

Фан вытащила успокоительное.

– На, успокойся, поможет тебе уснуть, – предложила она.

– Спасибо, я уже выспалась.

И тут полились слезы. Она обхватила себя руками и принялась оплакивать ложь.

В течение последующих нескольких часов я пытался выстроить осмысленные взаимоотношения с Симоной.

Подросток во мне уничтожен – химическим, электрическим или духовным путем? – и я должен был поддержать Симону, пройдя вместе с ней сквозь все стадии горя. Я надеялся, что в ее душе зародится мысль обо мне как о возлюбленном, тем более что Лазаря больше нет. Однако я чувствовал, что это невозможно, «даже если ты будешь последним выжившим на земле». Конечно, я не последний, но почти последний.

Нежность никогда не была моей сильной стороной. А любовь сделала неуклюжим и грубым.

Самое печальное, что я ей нравился: не Лазарь, конечно, но многие годы она считала меня своим другом. Мы были близкими людьми, и наша глубокая привязанность друг к другу была искренней. Испытывая непреодолимое желание защитить ее, помочь ей, я, жертва назойливых гормонов, смог лишь оттолкнуть ее от себя.

Хотя, может быть, я слишком строг к себе.

Я выкопал могилу позади здания. Ничего особенного. Мы предали тело земле, Симона возложила цветы на могилу, цветы, которые я собрал для нее.

Фантазия сочла церемонию странной. Она без конца хихикала.

– По-моему, она нездорова, – заметила Симона.

– Я совершенно в порядке, – запротестовала Фан. – Я здоровее всех здоровых! Я здоровее вас обоих!

Симона стала следить за приемом таблеток. Они с Фан обговорили этот вопрос без меня, и каким-то образом Симона добилась своего. Почему Фан согласилась передать все лекарства Симоне, хотя наотрез отказывалась отдать их мне? Можно только догадываться. Я был рад, что она взяла на себя заботу о здоровье, теперь я смогу сосредоточиться на первоочередной задаче.

– Кто-то убил Лазаря и пытался убить тебя. Думаешь, у нас завелся серийный убийца? – спросила Симона.

– Просто убийца, – ответил я. – У серийного убийцы должен быть мотив.

– Что ты имеешь в виду?

– Он преследует какую-то идею? Получает удовольствие от процесса, сексуальное или еще какое? Если так, то мы можем назвать его или ее серийным убийцей.

– Зачем нужно было убивать Лазаря? – продолжила Симона. – Возможно, именно здесь кроется ответ? Кроме очевидного, что это может быть?

– Это снижает шансы человечества на десять процентов.

– Больше, – вмешалась Фантазия.

Я предложил ей посчитать еще раз.

Она настаивала, что больше, потому что Лаз был, бесспорно, лучшим, самым умным. Если кто и мог победить Черную напасть, так только он.

– Тогда я – второй?

– Третий, – сказала она. – На второе место я бы поставила ее, – она кивнула в сторону Симоны.

– Я бы тоже, – согласился я.

– Зато убийца, видимо, думал иначе, – подытожила Фан.

Симона подумала и согласилась.

– Если так, то меня недооценивают уже не в первый раз. Ладно, может, вы и правы. Это рабочая версия. Итак, у кого из нас зуб на человечество? Мы ведь и сами в основном люди.

– Вряд ли, – сказала Фан.

– Да ладно, просто вырезали несколько генов. Если посмотреть на нашу ДНК…

– Симона, когда речь идет о том, люди мы или нет, «в основном» не может быть.

– Девочки, давайте не будем вдаваться в подробности. Любой из нас мог затаить неприязнь к человечеству. Любой мог быть недоволен тем, как с нами поступил Гедехтнис. Но кем надо быть, чтобы убивать людей?

Никто мне не ответил.

– Маэстро, – предложил я, недовольный их молчанием.

– Он – программа.

– Он самый современный искусственный интеллект, который…

– … Который связан условиями программы, – продолжила за меня Симона.

– Нет, – не согласился я, – он саморазвивающаяся программа, может быть самосовершенствующаяся. За то время, что мы его знаем, он сильно изменился, стал нестабильным. Только не говорите, что вы этого не заметили.

– Значит, ты считаешь, что это он нас убивает? Хэл, тебя послушать, выйдет, что он – железный робот и прет напролом. «Унич-тожь че-ло-ве-чест-во!» Ты лаешь не на то дерево.

– Ну, если не Маэстро, может, какая-нибудь другая программа? – предложил я.

– Может, рассмотрим альтернативный вариант, если это один из нас?

– Больше никого нет.

Симона покачала головой.

– Но кто из нас может быть настолько хладнокровен?

Никто не ответил.

– Ладно. Я – ненормальный, она сум… прости меня, Фан, у нее давнее психическое расстройство. И это не мы.

Я исключил Симону, потому что было совершенно ясно, что она никогда раньше не выходила из ГВР, а для того, чтобы сотворить нечто столь сложное, как выброс Каллиопы, нужно знать, что мы находимся не в настоящем мире.

– Тогда кто же?

– Давайте упростим мотив, – предложила Симона. – Предположим, это ревность. Злоба. Кто-то так сильно ненавидел Лазаря, что убил его. Этот человек так же сильно ненавидит и тебя, пытается с тобой расправиться. Вы из разных групп, но не исключено, что кто-то входит в обе.

– Хорошо. Кто ненавидит Лазаря? Это все «болваны», – рассуждал я. – Я, Тайлер, Меркуцио, Фан.

– Я никого не ненавижу, – запротестовала Фантазия.

Я не стал обращать внимание на ее протесты.

– Теперь. Кто ненавидит меня? – продолжил я. – Это Лаз, Исаак, не исключено, что Вашти. Кто-то еще?

– Шампань тебя недолюбливает, – вставила Симона.

Верно, Шампань. Еще?

Вроде больше никого. В группах нет совпадений.

– Возможно, мы чего-то не знаем. Исаак ссорился с Лазарем, например?

– Друзья до гроба, – сказала Симона. – А твои приятели?

– А что?

– Ты им доверяешь? – спросила она.

– Так же как и остальным.

Фан облегченно вздохнула и ухмыльнулась.

– У Тая подленькая душонка, и Мерк хитрая лиса. Я знаю, о чем они шепчутся у меня за спиной.

Мы снова и снова перебирали варианты, но никак не могли прийти к решению.

– Как только мы доберемся до главного здания в Дебрингеме, мы сможем проверить оригинальные записи, – сказал я. – И только так узнаем наверняка, кто это сделал.

– Поехали, – заспешила Фантазия.

– Погодите минуточку, – сказала Симона, усмиряя наш пыл. – У нас на хвосте убийца, чья навязчивая идея заставляет его жечь электричеством подключенных к машинам людей. Он сделал это уже дважды. Наши товарищи по-прежнему уязвимы, заперты в ГВР. Нужно вытащить их оттуда.

– Из Дебрингема я мог бы вытащить их всех с помощью кода.

– Прекрасная мысль, но на дорогу уйдет несколько дней.

– Да, у него будет предостаточно времени, – согласился я.

– А отсюда нельзя их вытащить?

– Не знаю. Я пытался из своей капсулы. Доступ ни к черту. Разве что самому отправиться в ГВР, – рассуждал я. Эта идея сама собой пришла мне в голову. – Я мог бы отыскать Пейса. Пейс – мощный инструмент, обходит почти все охранные устройства. Он вытащил меня. Возможно, с его помощью я вытащу и моих друзей.

В ад и обратно. Снова залезть в ящик, в котором так легко меня поджарить. Опрометчиво, сказала бы Фан, зато цель благородна. Даже две на самом деле, ведь подобный поступок мог поднять мнение Симоны обо мне. Она вызвалась следить за показаниями приборов и пообещала вытащить обратно при малейших признаках опасности.

Мое возвращение напоминало то ли пробуждение от горячечного сна, то ли смертельную инъекцию. Как только вводятся препараты, начинают угасать ощущения, будто падаешь куда-то в темноту.

По щиколотку в песке и воде я обходил крабов, размером с арбуз. Дорогая прибрежная собственность, таинственная, залитая лунным светом, но фальшивая. Пейса нигде нет, никого нет.

– Эй, есть кто-нибудь? – позвал я. – Нэнни? Маэстро?

Что это с моим голосом?

Я вызвал спрайт, но вместо оранжево-черного прибыл серебряно-синий. Не мой. Я ведь не был собой.

Поскольку я использовал контейнер Симоны, система приняла меня за нее. Значит, я вернулся в ГВР девушкой моей мечты, ее клоном, настолько же точным, как и Жасмин.

Вот черт. Это все меняет. Я могу теперь воспользоваться прикрытием.

Если бы я прошел в другую комнату, был бы Лазарем. Представляю, какое впечатление я произвел бы на своих товарищей. Он восстал из мертвых! Хотя нет, нападение уничтожило всю электронику, ее не восстановить.

Значит, Симона. Под видом ее я мог расставлять ловушки.

Но сначала самое главное. Как мне добраться до Пейса? Вряд ли он ползает здесь среди крабов. Может, он вернулся к мосту Чинват? Может, топчется у моей могилы? Похоже, он привязался ко мне и к Лазарю, поскольку мы подвергались опасности. Зато Симоне придется самой за ним гоняться, что весьма непросто без помощи Нэнни. Я мог перемещаться только с помощью спрайта.

К кому же мне пойти?

Тайлер. Он сразу принял мой вызов. Я оказался в его доме, обставленном скупо и прагматично, обычная берлога холостяка. На стенах были развешаны картины Шампань, что слегка скрашивало обстановку. Он сидел на диване из искусственной кожи, на нем были джинсы и черная футболка с надписью «Ланг Баттер». У него было несколько таких футболок: по футболке на каждую крутую команду середины века – Lung Butter, Banana Enema, Max BSG. Вкус и тому подобное значения не имели. Он напомаживал волосы таким образом, чтобы они торчали с двух сторон наподобие рогов, такие загнутые внутрь рога, наверное, были у дьявола. Он выглядел напряженным и расстроенным, на лице – следы бессонницы. Одной рукой он продолжал играть в компьютерную игру, а другой приглашающе махал мне.

– Повезло?

– В чем? – переспросил я.

– Выбраться отсюда.

Он принял мое молчание за отрицательный ответ.

– А я думал, что удалось. И где же тогда ты пропадала?

– Только не говори, что ты обо мне волновался, – улыбнулся я.

Тай швырнул пульт управления игрой из-под локтя на пол, тот запрыгал, как камень-голыш по воде.

– Не смешно, – предупредил он. – Ничего смешного!

Я принес ему свои весьма неуклюжие извинения.

– Ладно, извини, – сказал он, принимая мои извинения и извиняясь сам. – Я начинаю сходить с ума. У меня такое ощущение, словно мы в осаде. В голове сплошная каша. Ипохондрия, наверное. Но я рад, что с тобой все в порядке. Я верно говорю?

– В основном, – согласился я. Он кивнул.

– Шампань капризничает.

– Не сомневаюсь.

– Она не… – Он помолчал, хмурясь. – Она скоро должна переехать сюда.

– Насовсем?

– На время. Вместе безопаснее, верно?

Я пожал плечами. Я не был уверен. Он начал загибать пальцы.

– Никаких следов Лазаря, Хэллоуина, Фантазии. – Он помахал тремя пальцами для убедительности, потом добавил еще один. – Тебя я считал номером четыре. А еще это происшествие с Меркуцио. Это уже половина класса.

Мне удалось разговорить его только потому, что он принял меня за Симону.

Маэстро и Нэнни? В самоволке. В последние дни они стали необычно тихими. А в отсутствие программ никто не мог покинуть школу. Тай и остальные застряли в ГВР, по уши завязли, и надеялись только на чудо. Они ждали, что придет кто-нибудь и отведет их в реальную (как они думали) жизнь. И где, черт его дери, пропадает этот Эллисон? Почему он их бросил так надолго? Они понимали, что-то идет не так, но не знали, в чем дело.

Он рассказал мне про Меркуцио.

Он был напуган.

Я решил, что его слова были искренними, в ответ я рассказал ему все, что знал.

Сначала он не поверил, потом рассердился, но в конце концов все понял.

– Чудненько, чудненько, чудненько, – повторял он. – Жизнь всего лишь сон. Вот черт, Хэл, ты сделал невозможное: моя головная боль стала еще сильнее.

Мы сравнили свои записи, взвесили подозрения. Он считал, что во всем виноват Маэстро.

– Нам не нужно было взламывать систему. Я бы никогда не стал баловаться с компьютерами, если бы знал, что он примет это так близко к сердцу. И что теперь? Теперь он разбушевался, слетел с катушек. Он Сатурн, пожирающий своих детей, помнишь, как у Гойи… Точно, он проглотил нас целиком, и теперь мы сидим в его виртуальном брюхе, а он переваривает нас одного за другим.

– В таком случае нам нужно пробить себе дорогу молнией, – заявил я.

А такой молнией мог оказаться Пейс. Я рассказал Таю все, что знал про эту внесистемную программу, с ее помощью, как я предполагал, я собирался вытащить моих братьев и сестер на свободу. Если бы только знать, где сейчас Пейс.

Он обещал смотреть во все глаза.

Мерк ничего подобного предложить мне не мог. Я нашел его в нашей маленькой школе из красного кирпича, он занимался в темноте.

– Уходи, – сказал он, – здесь небезопасно.

– Везде небезопасно, и здесь, и там. Где угодно.

Он нахмурился. Рука застыла на полпути.

– Интересно-интересно.

– Что именно?

– Ну-ка, скажи еще что-нибудь, – попросил он, распрямляя спину, и я увидел его белые пустые глаза.

– Господи, Мерк, ты на самом деле ослеп?

Он показал наверх, где висели наши спрайты.

– У тебя цвета Симоны. И это единственное, что я могу увидеть. Но твой голос звучит…

– Как?

– Несколько не так, по-моему. Кто ты?

Я признался. Я рассказал ему все.

Если все остальные, прослушав мой рассказ, испытывали потрясение и ужас, правда, в разной степени, то Меркуцио только развеселился. Он хихикал, прикрывая рот рукой, фыркнул, когда я ему сказал, что мир, который мы считали реальностью, на самом деле продолжение ГВР. Когда же я сказал ему, что его реальное тело покоится в капсуле в «Шангри-Ла», он захлопал в ладоши и начал хохотать.

– Капсулы! Я так и знал, – говорил он сквозь смех, – мы дурацкие существа из капсул.

К концу моего рассказа он несколько успокоился, до него начал доходить смысл сказанного.

– Значит, только нули и единицы, – подытожил он.

Он рассказал мне, как Маэстро его ослепил, – наказание, вполне сопоставимое с моим гробом, как мне кажется. Правда, все равно я думаю, что мне досталось хуже.

– Я не видел – нет, так нельзя сказать, – не слышал Маэстро с тех пор, как он меня ослепил. Но он еще вернется, Хэл. Я чую. Ты должен вытащить меня отсюда.

– Этим я сейчас и занимаюсь, – заверил его я. – С чего он так взбеленился? И кстати, что это было тогда на вечеринке, что ты сделал с Маэстро?

Мерк пожал плечами.

– Доработал перебойник. Запустил новую помеху.

– Ты хочешь сломать всю систему?

– Нет, только Маэстро. Машина перестает его слушаться. Если он хочет переместиться куда-то, она швыряет его куда угодно, но не туда, куда нужно. Должно быть, забавно. Хотя, похоже, что-то не сработало. Если бы я прочитал записи, возможно, я бы понял, в чем дело.

– Я займусь и этим.

– Отведи меня в Тадж-Махал, я пройду через тот проход…

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Пожалуй, – согласился он. – Это ведь тоже ГВР.

Все верно, а без Пейса и Нэнни я и вовсе не могу никуда отправить его. По крайней мере, пока не доберусь до настоящего Дебрингема. Я все больше склонялся к тому, что именно этот ход будет лучшим. Я думал, что Пейс может оказаться где-то здесь, около покалеченного Мерка, но прозрачного паука нигде не было видно. Есть ли какой-то способ вызвать его?

Я попытался связаться с Исааком, но он не откликнулся.

Вашти была не в настроении, даже пока думала, что перед ней Симона. Я думаю, она не могла отделаться от мысли, что попала в ловушку. Впрочем, это ее не оправдывает.

Я объяснил ей, что я не Симона.

Объяснил, что не маскируюсь под Симону, что внешность ничего не значит.

Когда я выложил ей правду, она закатила мне целую сцену.

– Ты хочешь сказать, что мы телята на откорме?

– Что?

– Нас забрали у мам, посадили в ящики, мы никогда не видели солнца. Так выращивают скот на убой.

– Мне кажется, ты не поняла суть происходящего.

Из кафе в стиле джаз, в котором пребывала Вашти, я перебрался в сумасшедший дом Фантазии, где нашел Пандору, она была здесь с тех пор, как исчезли Нэнни. Одна империя, две нации, три луны: Фан потратила многие годы на создание и переделку своих причудливых фиолетовых владений, она придумала бурную историю своей земли, в которой я, наверное, никогда не смогу разобраться.

Я нашел Пандору в лагере для беженцев, на границе между двумя сражающимися нациями, индигами и резигами. Она играла в кости со Смайликами.

– Que relevo![11] – воскликнула она по-португальски, поднимаясь с песка и отряхивая одежду. – Можно мне перебраться к тебе, Симона? Мне здесь жутко не нравится, а домой не попасть.

Я выложил все новости сразу. Как и Вашти, ее больше удивило, что я переоделся Симоной, нежели сам факт гибели всего человечества: мы последние живые люди на земле, кто-то пытается нас убить, а кстати, ты еще ни разу не бывала в реальном мире.

– Она вовсе не такая, как ты думаешь, – предупредила меня Пан, и на губах у нее, словно змейка, промелькнула короткая полуулыбка.

Она не стала ничего объяснять, лишь, отвернувшись, вертела свои побрякушки: колечки, брелки – все это она, несомненно, захочет восстановить в реальном мире.

Сам не знаю почему, я рассказал ей про свой визит в Сан-Паоло. Домен 7777. На этот раз полуулыбка превратилась в настоящую. Отбросив все заботы, мы болтали с ней о местах, где она росла, о парке, планетарии и о летающих тарелках фрисби, но это была всего одна минута, может, меньше.

Она призналась, что ей очень хочется вырваться отсюда. Перебраться в свою старую программу. Среди прочего, она тренировала детскую футбольную команду. Два десятка первоклашек и их родители, наверное, удивляются, куда она запропастилась.

Естественно, в той степени, на которую способны виртуальные персонажи.

Она искала не свободы, а нормальной жизни. Она желала вернуть иллюзию. Я посочувствовал ей, но и только.

Над нами возник красно-оранжевый спрайт – это Исаак наконец ответил на мой вызов.

Я покинул Пандору и отправился во владения Исаака, Хемену, легендарный «Город Восьми». Тысячелетний город Хемена – колыбель культа Тота, египетского бога знания. Там Тот высидел космическое яйцо, чем положил начало сотворению мира. Спустя множество лет в греческой культуре Тот воплотился в Гермеса, а город назывался теперь Гермополис. Еще позднее он получил название Аль-Ашмунан.

Мои познания в географии не произвели на Исаака никакого впечатления.

Он изучающе разглядывал меня, скрестив руки на груди, серьезный и задумчивый.

– Все это правда? – вдруг спросил он.

– Что правда?

– Про Лазаря.

– А что с ним?

– Он мертв? – почти выкрикнул он. – Ты ведь наш местный составитель некрологов, верно?

Значит, он знает, что я не Симона. С кем-то успел переговорить? Может, с Вашти?

– Танатолог, – поправил я его. Смерть как переходное состояние. Между философом и следователем большая разница. Исааку, конечно, было все равно. Я сказал ему все это и, конечно, сказал, что Лазарь мертв.

Его лицо сразу приобрело кислое выражение.

– А мир? Объясни это мне.

Я подтвердил его худшие опасения.

Он смотрел на меня, слушал внимательно и время от времени задавал вопросы, какие мы задаем обычно человеку, если надеемся, что он врет. Эй, парень, разрази меня гром, если я вру. Исаак это почувствовал. Он смотрел на восток, на спокойное течение Нила. Колыбель цивилизации – искусственной цивилизации ГВР, но цивилизации – была полна обычной дневной суетой, по берегам туда и сюда сновали тысячи людей.

Он горько вздохнул.

– Уничтожь мир, уничтожь другой, уничтожь уничтоженное, – произнес он.

Ничего подобного я не слышал раньше.

– Цитата из Суфия?

– Что ты здесь делаешь? – ответил он мне на это. – Тебе что, нечем заняться?

Все зависело от того, видел ли он Пейса.

– Послушай, – сказал он.

Евангелие от Исаака… "Однажды в жаркой пустыне один человек, стоя на четвереньках, раскапывал раскаленный песок. Мимо на верблюде проезжал его друг.

– Что ты делаешь? – спросил его друг.

– Я потерял золотую монету, – ответил человек.

– Тогда я помогу тебе.

Друг слезает с верблюда, и они принимаются просеивать песок в надежде, что в нем вот-вот блеснет золото. Долго в полном молчании они прилежно работали. Наконец, почесав в затылке, друг спросил:

– А ты помнишь, где в последний раз видел монету?

– Конечно помню, у себя дома..

– У себя дома? Тогда почему бы не поискать ее там?

– Потому что в моем доме темно, – ответил человек. – Как я найду ее там?"

– Ладно, – сказал я, – и что, черт возьми, все это значит?

– Сам догадайся, – посоветовал он и ушел. Никогда раньше мы с Исааком не разговаривали так долго. Пожалуй, это был не только самый длинный, но, возможно, и самый вежливый наш разговор.

Я слышал, что друзья – это наше зеркало. Не знаю, хорошо это или плохо, но нас привлекают люди, чья личность напоминает нам нас самих. То же и с врагами. Странные у меня зеркала в таком случае. Чем больше я вглядываюсь в них, тем больше мне кажется, что я живу в комнате смеха.

Последней в моем списке была Шампань. Пустая, высокомерная Шампань. Она приняла мой вызов и, как только я появился, принялась кричать на меня. Мне только этого и не хватало.

Я ничего не мог понять.

– Ну давай же, жми, а я буду дышать!

Что такое она несет? Она вцепилась в меня обеими руками, трясла, куда-то тянула.

– Он задыхается!

Позади нее с кушетки свешивалось безвольное тело, Тай с трудом дышал, глаза у него остекленели. В крови у него уже было слишком много углекислого газа. Нехватка кислорода. Баланс нарушен, навряд ли он выживет. Кожа стала уже синеватого цвета из-за цианоза. Больше всего я боялся именно этого. Еще один из нас умирает, а я ничем не могу ему помочь.

Шампань зажала ему нос и прижалась губами ко рту. Она вдувала воздух ему в легкие, а я нажимал на грудную клетку. Пятнадцать нажатий после каждого вдоха.

Ничего не изменилось.

– Респиратор, – тяжело дыша, потребовала она.

– У нас нет респиратора, – напомнил я.

Что бы мы ни делали, мы уже не могли ему помочь. Вот черт, он был слишком далеко, тело Тая в пяти тысячах миль от нас. Все равно что пытаться реанимировать голограмму. Спасать его, находясь в Ванкувере или Атланте, тогда как он был в Берлине. Он умер.

Шампань все пыталась помочь ему, делая искусственное дыхание. Это любовь, подумал я.

Она не могла принять реальность, с которой я уже смирился.

Тайлер! Черт возьми, Тайлер! Они убили его. Убили моего самого близкого друга, и я мог бы… может быть, я мог его спасти… если бы только знал как… но я не знал. И теперь он – прах, призрак, затухающее воспоминание. Я в этом виноват. Он помог мне научиться противостоять Маэстро, противостоять любимчикам… это он помог мне стать тем, чем я стал… это несомненно. Я же отплатил ему тем, что не мог принять Шампань, смеялся над ней, зная, что ему это неприятно. Хорошо, очень хорошо. Из-за чего он умер? Ради какой цели? Зачем? Разве есть хоть что-нибудь на свете, ради чего можно перекрыть кислород, поступавший в легкие хорошего человека, настоящего мужчины?

Мужчины? Пожалуй, еще ребенка. Мы все еще дети.

Бедняга Тай.