– И отлично сделал. Более, чем отлично! Это просто счастливый случай. Ну, да об этом потом, а теперь позволь мне переодеться. Я весь день пробыл в парадной форме. Так позволишь?
      – О чём тут спрашивать! – улыбнулся граф.
      Князь позвонил, и с помощью явившегося камердинера начал переодеваться, не переставая задавать вопросы усевшемуся в покойном кресле приезжему другу.
      – И большое тебе досталось наследство? – спросил он.
      – Как тебе сказать? Приехать стоило! Два дома в городе, именье небольшое в пяти верстах от Тамбова, душ около трёхсот. Дом, конечно, с полной обстановкой, усадьба тоже – полная чаша. Да и деньгами тысяч около шестидесяти.
      – Это ты верно сказал, что стоило приезжать. И неужели ничего не растащили?
      – Вообрази, ни одной нитки. Там такие сторожа сторожат, каких я в первый раз в жизни вижу. Это старик со старухой, обоим в сложности лет более двухсот, но здоровы и бодры и так держат всю деревню, что те в струнку ходят. Они-то мне всё с рук на руки и передали. «Ни-синь-пороха, батюшка барин, ваше сиятельство, не пропало после покойной вашей тётушки», – говорят. И я им верю.
      Туалет князя был кончен, и вошедший лакей доложил, что подано ужинать. Друзья отправились в столовую. Беседа снова полилась.
      – Скажи мне, кстати, Сергей, что у тебя здесь на днях произошло? – спросил граф Свиридов. – На последнем привале мой кучер и лакей выслушали от содержателя постоялого двора целую историю о какой-то чертовщине, которая произошла здесь у тебя; говорят, будто ты раскрыл какую-то старую беседку и нашёл там два скелета.
      – Это – правда, – ответил князь Луговой и подробно рассказал графу легенду, окружавшую заветный павильон в парке и оправдавшуюся в первой своей половине страшной находкой, о ходе работ, произведённых для того, чтобы открыть его, о похоронах найденных человеческих останков – словом, обо всём, происшедшем два дня тому назад. Свою речь он заключил словами: – Завтра я покажу тебе этот павильон.
      – Завтра? Почему же не сегодня?
      – Сегодня? – дрогнувшим голосом спросил князь и невольно посмотрел в окно, выходящее в парк.
      На землю уже спустилась тёмная летняя ночь. В тенистых аллеях парка мрак был ещё гуще.
      Граф Пётр Игнатьевич заметил смущение приятеля и, поймав этот взгляд, насмешливо произнёс:
      – Ты что это, брат, в деревне-то стал трусить не только живых, но даже мёртвых?
      – Какие пустяки! – вспыхнул князь. – Пойдём после ужина.
      Его более всего взбесило то, что приятель угадал причину, по которой он хотел показать павильон не сейчас, а завтра.
      – Если очень страшно, то уж пойдём лучше спать, – всё ещё насмешливым тоном заметил граф Свиридов.
      – Ты, брат, не валишь ли с больной головы на здоровую? Кажется, сам труса празднуешь? – отпарировал князь Луговой.
      – Ну, это брат, старая штука. Способ простой, когда совестно сознаться. Нет, съедим последнее блюдо и пойдём. А вот тебе наливка для храбрости.
      – Не забудь и себя.
      Друзья с наслаждением выпили душистую влагу из сока черешен, а затем, встав из-за стола, вышли на террасу.
      Парк был действительно окутан мраком, но в цветнике было сравнительно светло, так как на него падал слабый, матовый свет последней четверти лунного диска.
      Князь Луговой, взяв под руку графа, спустился с террасы в цветник и направился по той аллее, которая вела к заветному павильону. Несмотря на то, что место, где стоял он, было вычищено, всё же деревья здесь были гуще, нежели в остальном парке, а потому вечером это место казалось мрачнее. К тому же в это время, как нарочно, и луна скрылась за облаками. Это наводило какую-то жуть.
      Друзья были нервно настроены. Оба готовы были бы с удовольствием вернуться в уютную столовую или в не менее уютный кабинет, но обоих удерживал стыд сознаться друг пред другом в этом чувстве, которое они оба называли трусостью.
      Они подошли уже к выходу на полянку, как вдруг матовые лучи луны пробрались на последнюю и осветили открытую дверь павильона.
      Друзья остановились как вкопанные невдалеке от входа в неё. Они оба увидали, что на одной из скамеек, стоявших внутри беседки, сидели близко друг к другу две человеческие фигуры – мужчина и женщина. Контуры этих фигур совершенно ясно выделялись при слабом лунном свете, рассмотреть же их лица и подробности одежды не было возможности. Друзья только заметили, что эти одежды состояли из какой-то прозрачно-светлой материи.
      – Однако, – первый заметил граф, – видно, для здешней молодёжи не особенно страшен этот павильон, если она тотчас же стала избирать его для любовных свиданий.
      Князь Сергей ничего не ответил. Он стоял рядом с другом, бледный, с остановившимся на видении взглядом. Он сразу подумал, что пред ним не живые люди, а призраки, что это духи умерших в павильоне людей посетили свою могилу.
      – Что с тобой? – дрожащим голосом спросил граф Свиридов, вдруг сам почувствовавший какой-то инстинктивный страх.
      Но не успел князь ответить, как за павильоном, в нескольких шагах от них, раздался дикий, безумный хохот и послышались удаляющиеся тяжёлые шаги.
      – Это он, – произнёс князь Сергей и пошатнулся.
      Граф Свиридов, несмотря на охвативший его тоже почти панический страх, успел подхватить приятеля и не дал ему упасть. Когда он посмотрел снова на дверь павильона, внутри последнего никого не было.
      – Он имеет выход с другой стороны? – спросил граф, не выпуская из объятий почти бесчувственного князя.
      – Нет… – после большой паузы, несколько пришедший в себя, произнёс тот.
      – Не может быть! – возразил граф Пётр Игнатьевич. – Ты видишь, всё исчезло. Можешь убедиться, – заметил князь, уже совершенно овладев собою. – Войдём!
      Они вошли в павильон, представлявший, как известно, круглую башню с одной дверью.
      – Это странно! – взволнованно воскликнул граф Свиридов.
      – Я тебе порасскажу ещё много странных вещей.
      Друзья возвратились в дом отнюдь не под хорошим впечатлением всего ими виденного и перечувствованного, и, конечно, им было не до сна, а потому они уселись в уютном кабинете, мягко освещённом восковыми свечами. Окна в парк были открыты, и в них тянуло тою свежестью летней ночи которая укрепляет тело и бодрит дух. Некоторое время друзья молчали.
      – Чем же это наконец объяснить? – первый нарушил это молчание граф Пётр Игнатьевич.
      – Объяснить?.. Нет, брат, объяснить это едва ли чем можно… Надо принимать так…
      – Это ужасно!.. Я на твоём месте сейчас же уехал бы из такого страшного места.
      – А я между тем не уезжаю, хотя сегодня не в первый раз испытываю проявление этой таинственной силы.
      После этого князь передал другу о своём сне накануне того дня, когда был открыт павильон, и о видении, которое было на другой день.
      Тот слушал внимательно и, когда князь кончил, воскликнул снова:
      – Это ужасно!
      – А ты ещё считал меня трусом!.. Ну, прав ли ты? А знаешь, когда мы шли по твоему настоянию в павильон, я чувствовал, что что-нибудь случится!
      Снова оба замолчали.
      – Кстати, – первый начал Пётр Игнатьевич, – призрак говорил тебе о любимой девушке, в которой твоё счастье… Она-то у тебя есть?
      – Есть, – ответил князь, – ведь я сперва на радостях встречи, а затем вследствие этого переполоха, позабыл сказать тебе, что я женюсь. Я сегодня сделал предложение и получил согласие.
      – То-то ты был в таком параде. На ком же ты женишься?
      – На княжне Полторацкой.
      – Вот как. Где же ты откопал такое существо, которое оказалось способным пленить твоё ветреное сердце?.. Оно должно быть совершенством, так как мы с тобою, несмотря на то что у нас разные вкусы, разборчивы.
      – Ты не ошибся: княжна Людмила – совершенство.
      – Где же она живёт?
      – У её матери имение в нескольких верстах от Лугового…
      – Ага, значит, соседка. Какова же она собою?
      Князь восторжённо стал рисовать пред приятелем портрет княжны Людмилы. Любовь, конечно, делает художника льстецом оригиналу, а потому по рассказу влюблённого князя Людмила выходила прямо сказочной красавицей – действительно совершенством.
      Граф Пётр Игнатьевич слушал друга улыбаясь. Он понимал, что тот преувеличивает.
      – Посмотрим, посмотрим, – заметил он, когда князь кончил описание достоинств своей невесты, – если ты прикрасил только наполовину, то и тогда она достойна быть женою князя Лугового.
      – Она-то достойна, а вот достоин ли я?.. Ты увидишь сам, что я не только не преувеличил, но даже не в силах был воспроизвести пред тобою её образ в настоящем свете… Это выше человеческих сил.
      – Одним словом, ни в сказке рассказать, ни пером описать, – засмеялся граф Свиридов. – Но от этого тебе же хуже: я влюблюсь и начну отбивать.
      – Ты этого не сделаешь!
      Голос князя как-то порвался. Шутка друга больно кольнула ему сердце.
      «А что, если действительно княжна Людмила полюбила меня только потому, что жила в глуши, без людей, без общества? – подумал он. – Нельзя же, в самом деле, считать обществом тамбовских кавалеров. Она увидит графа и вдруг…»
      При этой мысли князь почувствовал, как похолодела в нём вся кровь.
      Граф Пётр Игнатьевич заметил произведённое его шуткой впечатление и произнёс:
      – Да ты, кажется, серьёзно принимаешь шутку и впрямь испугался моего соперничества?
      – Нет, не то, голубчик! Только прошу тебя, не шути так! Моё чувство слишком серьёзно. Мало ли что на самом деле может случиться!
      – Ну, ты действительно влюбился до сумасшествия! – воскликнул граф Свиридов. – На тебя даже нельзя и обижаться. За кого же ты меня принимаешь, если думаешь, что я способен, даже при полной возможности, отбить невесту у приятеля?
      – Ты можешь сделать это невольно. Ты слышал, что «он» сказал? «Адские силы против вас».
      – Спасибо и за то, что, по твоему мнению, я могу явиться одной из адских сил.
      – Они могут действовать через тебя.
      – Нет, голубчик, у меня на груди есть крест. Но оставим этот разговор. Можешь, если опасаешься, даже совсем не знакомить меня со своей невестой.
      – Нет, отчего же… Мы поедем к ним завтра же. Прости меня, я действительно говорил несообразности. Я так взволнован… У меня до сих пор звучит этот смех, который мы слышали у павильона. Я ведь слышу во второй раз…
      – Второй раз!
      Князь Сергей рассказал другу обстановку своего первого любовного признания княжне Людмиле, подаренный ему ею первый поцелуй, после которого послышался тот же резкий смех около павильона.
      – Она очень испугалась? – спросил граф.
      – Да, но я успокоил её, первый придя в себя, и объяснил ей, что это крик совы.
      – Может быть, это действительно кричала сова?
      – Нет… Я-то знаю, что это – не сова, а «он». Ведь когда мы слышали этот смех издали, солнце ещё не заходило, а совы кричат только ночью.
      – А сегодня?
      – Сегодня мы слышали этот смех совсем близко. Он совершенно не похож на крик совы. Эти птицы так не кричат.
      – Гм… – промычал граф Свиридов, – тебе и книги в руки. Но бросим этот разговор. Успокойся только; если ты даже настоишь на том, чтобы я поехал к твоей невесте и познакомился с нею, я за нею ухаживать не буду. Расскажи-ка лучше мне, как начался этот твой деревенский роман.
      Князь подробно стал описывать свою первую встречу с княжной на похоронах его матери, затем его визиты в Зиновьево, прогулки по саду и недавний разговор о павильоне.
      – Так это княжна натолкнула тебя на мысль открыть эту башню? Да? Ну, этого я ей никогда не прощу. Ведь не исполни ты её каприза, мы сегодня не были бы свидетелями всех этих ужасных вещей и давно спокойно спали бы. А теперь посмотри, ведь светает, – заметил граф Пётр Игнатьевич.
      Действительно, в открытые окна кабинета уже лился свет утренней зари, мешавшийся с тусклым, мерцающим светом догоравших в подсвечниках и бра свечей.
      – Пожалуй, действительно этого не было бы, – улыбнулся князь.
      – Конечно! Ишь какая!.. Пусть ты из-за неё не спишь ночей – она будет твоей женой; а я тут при чём, что по её милости должен тоже не спать? Слуга покорный! Пойдём-ка, в самом деле, спать.
      – Я велел поставить тебе постель в моей спальне.
      – Отлично, поболтаем ещё немного… Только, чур, больше не вести никаких разговоров с призраками!
      – Не накликай.
      – Ты, кажется, заставляя меня спать в одной комнате с собою, пускаешься на хитрость, надеясь, что мы вдвоём-то с ними справимся?
      – Ты неисправим, Петя… Всё тебе смешки. Впрочем, тебе хорошо: это тебя не касается.
      – И тебя, мой милый, едва ли. По-моему, призраков никаких нет и быть не может. Во всём этом есть доля твоего расстроенного воображения.
      – И даже в том, что ты видел и слышал в павильоне?
      – Да, быть может, это всё была лишь игра лунного света.
      – Если ты так умеешь сам себя успокаивать – благо тебе.
      – Так идём спать, – зевнул граф.
      В сопровождении вошедшего камердинера оба друга отправились в спальню, разделись и легли, но ещё долго не засыпали, беседуя о всевозможных вещах – главным образом о петербургских новостях. Они заснули наконец, когда солнце уже поднялось над горизонтом.
      Проснулись оба друга после полудня, свежие и бодрые. Всех испытанных потрясений вчерашнего дня как не бывало. Сомнения, тревоги и предчувствия исчезли из ума и души князя Сергея.
      Через полчаса после завтрака оба друга на лихой четвёрке понеслись по направлению к Зиновьеву.
      Княгиня Васса Семёновна с истинно русским радушием встретила товарища будущего мужа своей дочери. Княжна Людмила грациозно присела ему. Свиридов, глядя на неё, не мог внутренне не сознаться, что князь Сергей отнюдь не пел ей вчера особенно преувеличенных дифирамбов; счастье, озарившее, подобно солнцу, всю Людмилу, придавало особый блеск её красоте.
      «Она произведёт положительно фурор в Петербурге!» – мелькнуло в голове графа Петра Игнатьевича.
      Побеседовав с полчаса на террасе, княгиня извинилась хозяйственными делами и отпустила молодых людей погулять в саду до обеда. Когда она ушла во внутренние комнаты, княжна Людмила, в сопровождении жениха и графа, спустилась в сад.
      Свиридов не произвёл на неё особенного впечатления. Вся поглощённая созерцанием своего милого «Серёжи», княжна не обратила внимания на характерную, хотя совершенно в другом роде, красоту графа Петра Игнатьевича.
      Зато оценила эту красоту другая. Это была Таня Берестова. Она пробралась в сад и, незаметно скользя среди кустов и затаив дыхание, всё время следила за статным белокурым красавцем.
      «Это вот не чета князю, – думала девушка. – Луговой пред ним совсем пропадает. В Петербурге, может, и ещё лучше есть. Это здесь, в глуши, нам всё диковинкою кажется».
      Таня мечтой неслась на берега Невы и создавала в своём воображении царские дворцы, палаты вельмож, роскошные праздники, блестящие балы, с толпой блестящих же кавалеров. Обо всём этом она имела смутное понятие по рассказам княжны, передававшей ей то, что говорил ей жених; но фантазия Тани была неудержима, и она по ничтожному намёку умела создавать картину.
      Для графа Петра Игнатьевича, не говоря уже о князе Луговом, день, проведённый в Зиновьеве, показался часом. Быстро освоившись с ним, княжна была обворожительно любезна, оживлённа и остроумна. Она рассказывала ему о деревенском житье-бытье, в лицах представляя провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду.
      Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семёновны.
      Далеко не радовали эти звуки Таню. Веселье в саду, долетавшее до окна её каморки, до боли резало ей ухо и заставляло нервно вздрагивать.
      «Ишь, раскатываются! Весело! – злобствовала она, уже успевшая достаточно разглядеть друга князя Лугового и налюбоваться на него. – Ну да посмеётся хорошо тот, кто посмеётся последний. Поживём – увидим!»

X
УБИЙСТВО