Глава 1

Театр – моя страсть

Господа, я очень люблю театр! Помню, как в детстве отец часто водил меня в театр, и живое театральное действо на сцене меня удивляло и восхищало. Я мечтал стать артистом или театральным режиссером, однако отец настаивал на том, чтобы я стал врачом и продолжил его фамильную династию. Но прежде, чем начать интересный и правдивый рассказ о моих театральных приключениях, моей театральной эпопее, давайте сначала я представлюсь моему дорогому читателю. Зовут меня Сергей Соколов, мне сейчас сорок лет, работаю врачом в Москве и одновременно пишу сатирические произведения. Я женат на красивой блондинке Валентине, у меня одна дочка Аннушка. Недавно я вступил в Союз писателей России, получил членский билет. Родители мои живут отдельно от меня, давно уже на пенсии.

Почему я озаглавил свой рассказ, как театральная эпопея? Дорогой мой читатель, я, конечно, в курсе того, что эпопея– произведение эпического характера, захватывающее большой временной период и имеющее большое значение в жизни народа. Но одновременно с этим, как считаю, эпопея – сложная и значительная история, которая может повествовать даже о жизни одного человека. А мои театральные детские мечтания, моя страстная любовь к театру, не могут быть чем-то вроде театральной эпопеи? А мои бесконечные обращения к разным театральным режиссерам на протяжении многих лет, частые переживания, беготня по различным театрам со своими комедиями, мои настойчивые просьбы прочитать их, мое участие в различных театральных конкурсах, а также многое другое, что я постараюсь отразить в своем рассказе, не могут считаться театральной эпопеей?! А мои бесчисленные бессонные ночи, когда я писал разные сатирические комедии, мои горькие думы по поводу засилья старых пьес, мое творчество на протяжении многих лет не может считаться моей театральной эпопеей, которая не знает конца?!..

Итак, я объяснил читателю, почему назвал свой рассказ театральной эпопеей, а теперь перейдем к самому рассказу.

Как уже упоминал, мой дорогой и не в меру беспокойный отец, врач по профессии, Константин Михайлович Соколов, ставший впоследствии доктором медицинских наук, профессором, мечтал видеть своего единственного сына тоже врачом. Он постоянно рассказывал о самой гуманной в мире профессии, доказывая, что именно профессия врача – моя судьба, и больше не надо ни о чем мечтать! Но он в то же время знакомил меня с театром, водил на разные театральные спектакли, советовал читать побольше классики. Конечно, как и всякий родитель, отец желал видеть меня счастливым и образованным человеком. Помимо обучения в обычной школе – десятилетке, я ходил в музыкальную школу. Многие педагоги в музыкальной школе признавали мои способности, указывая на очень хороший слух, память и даже способность к импровизации. А отец, слушая музыкальных педагогов, сиял, стоя рядом со мной. Потом, приходя домой, как сейчас вспоминаю, он хвалил меня и рассказывал долго о разговорах с педагогами моей маме. Отец при этом упоминал, что я с моим музыкальным слухом буду прекрасно слушать шумы сердца больных людей. Он часто проделывал некоторые эксперименты со мной: сажал меня одного в одну комнату, оставив дверь открытой, а сам с мамой находился в другой комнате, и постукивал пальцами по столу, требуя, чтобы я повторял все его движения. Я охотно соглашался (мне казалось это легким и интересным занятием, которое даже забавляло меня), повторял его постукивания пальцами по столу, а он с мамой восторгались моим слухом и хвалили меня.

– Молодец, Сережа! – говорил счастливый мой отец тогда, поглаживая меня по голове. – Ты станешь хорошим врачом!

– Врачом? – с большим сомнением спросил я.

– Да, да, именно – врачом! – повторил мой отец, а мама моя Елена Васильевна добавила:

– Не упрямься, Сережа! Ведь папа тебе только добра желает.

Как помню, я тогда впервые вслух признался моим родителям, что мечтаю о театре, желаю стать актером или театральным режиссером, на что отец сразу возразил мне, махая указательным пальцем:

– И думать о том не смей, Сережа! Будешь врачом! Будешь продолжать нашу врачебную династию!

Как я сейчас ругаю себя за то, что согласился поступить в медицинский институт! Я просто тогда в десятом классе смалодушничал, не отдал документы в театральный институт, хотя мечтал об этом все детство. Вспоминаю частые беседы с отцом, который убеждал меня стать врачом, а мама при этом повторяла надоевшую мне фразу:

– Все артисты нищие, сынок!

Как мне жалко зря потраченные годы, проведенные в медицинском институте, которые мог бы с удовольствием посвятить театру! Однако что тут сетовать и махать кулаками после драки – я поступил в медицинский институт, надел белый халат и стал посещать занятия. Однако одновременно с занятиями я не прекращал ходить в театр, часто ходил один или с друзьями на разные спектакли, не пропускал ни одной премьеры. Я ходил и в Драматический театр, который ставил лишь старые классические пьесы давно умерших авторов, также полюбил Театр юмора, раза два ходил в Театр современных инсценировок, но потом перестал ходить в последний театр, однако об этом расскажу чуть позднее. Еще тогда в юности я заметил, что режиссеры ставят лишь классические пьесы, пьесы зарубежных авторов, нет новых современных пьес современных драматургов, что меня удивляло. Конечно, я понимал, как и мои друзья, что классические пьесы нужны, их никогда не следует забывать, но почему же не ставят современных пьес наших драматургов? На этот вопрос мне никто не отвечал, поскольку ни мои друзья, ни родители не входили в театральную среду. И даже позднее, когда я стал печататься в различных литературных журналах, многие редакторы журналов отшучивались или просто пожимали плечами, когда заходил разговор о засилье классических пьес в наших театрах.

– Вы понимаете, что наш театр похож на какой-то музей старых и поношенных вещей? – спрашивал я многих редакторов, понимая в глубине души, что никакого толкового ответа не получу, но мне хотелось выразить вслух, о чем я думал не раз, чтобы хоть кто-то поговорил со мной на театральную тему. – Наш старый репертуарный театр мертв. От него пахнет на версту нафталином.

Большинство редакторов уклонялись от ответов, делая вид, что очень заняты или не понимают моего беспокойства.

Только один главный редактор театрального журнала «Амфитеатр» нехотя ответил мне:

– Гм, а что собственно вы сами предлагаете?

Честно говоря, я очень удивился его ответу и порывисто ответил со свойственной мне горячностью:

– А я предлагаю ставить на сцене новые пьесы!

– Новые?

– Да!

– Это ж какие новые, позвольте вас спросить? – брезгливо поморщился редактор, смотря на меня, словно на ненормального. – Смотрите-ка на него, – обратился он к своим коллегам, которые сидели рядом и делали вид, что не прислушивались к нашему разговору, – он предлагает ликвидировать наш репертуарный театр!

– А что вы предлагаете вместо репертуарного театра? – задал мне вопрос другой редактор, сидящий рядом со мной. – Одну антрепризу оставить?

– Господа! Вы меня неправильно поняли! – объявил я. – Я хочу, чтобы в наших репертуарных театрах режиссеры ставили современные пьесы!

– Гм, современные?

– Именно так, господа!

– Но их нет, – возразили мне.

– Их вы не печатаете, поэтому считаете, что современных пьес нет! – продолжал убеждать я редакторов, понимая, что разговор бесполезен, но все же продолжал разговор. – Хотя бы в Интернете поищите прежде, чем отрицать наличие современных пьес! Вот ваш журнал театральный, но пьесы не печатаете.

– Да, мы не печатаем пьес! Мы только печатаем анонсы разных театров, статьи о спектаклях.

– А! Статьи о тех старых спектаклях, которые ставили еще при царе Горохе? – усмехнулся я.

– Гм, молодой человек, не надо над нами посмеиваться, – сухо ответил мне главный редактор, нервно постукивая пальцами по столу. – Вы не вправе здесь обсуждать работу нашей редакции! Так что забирайте свои пьесы, вы явились не по адресу!

А один из редакторов добавил:

– В Интернете нам чего-то искать? Да Интернет– это всемирная помойка!

Я усмехнулся, понял, что дискутировать бесполезно, забрал свои рукописи и поспешно вышел из редакции.

Именно благодаря театру, я стал вольнодумцем, который воспитывался на пьесах Мольера, Шиллера, Бомарше, Грибоедова. Я с большим удовольствием смотрел несколько раз трагедию «Гамлет» Шекспира, хотел прочитать эту трагедию, но в продаже книг Шекспира я не находил, а в библиотеках мне отвечали отказом, что пьесы Шекспира находятся у читателей. Будучи тогда наивным и простодушным мальчиком, я решил сходить в нашу библиотеку через месяц, чтобы выяснить, может, пьесы Шекспира уже прочитали и можно взять хотя бы одну книжку с его пьесами на короткое время? Господа, каково же было мое удивление, когда библиотекарша, даже не смотря на меня и копаясь в бумагах на столе, ответила мне с нескрываемым раздражением:

– Ну, сколько, мальчик, тебе говорить можно, а? Пьесы Шекспира читают!

Я набрался храбрости и быстро спросил, краснея от волнения:

– А когда мне можно придти?

– Не знаю, – ответила крайне неохотно библиотекарша, продолжая копаться в бумагах.

– А что тогда мне посоветуете прочитать? – не унимался я.

– Вот смотри на столе, – равнодушно протянула библиотекарша.

На столе лежали книги Ленина, Карла Маркса, книжечка Леонида Брежнева «Малая земля», еще что-то, уж не помню, но пьес Шекспира на столе я не заметил.

– Скажите, а есть сейчас в библиотеке пьесы Шиллера? – спросил я библиотекаршу.

– Нет.

– А пьесы Бомарше?

– Тоже нет.

– А пьесы Мольера?

Библиотекарша подняла, наконец, голову, недовольно взглянула на меня, помолчала минуту, потом строго спросила:

– Мальчик, ты всех писателей будешь здесь мне перечислять?

– Но я хочу их прочитать! – воскликнул я, краснея от волнения.

– Нет сейчас ничего.

– Я в каталоге я эти пьесы нашел, вот….

– Да, в каталоге книги есть, но они сейчас на руках, мальчик! Или домой, а то я сейчас милицию вызову.

– Гм, зачем милицию вызывать? – удивился я. – Я хочу читать книги, я…

– Мальчик, эти книги на руках, понятно?

Я отошел от стола библиотекарши, тяжело вздохнул и вышел из библиотеки.

Потом мой школьный товарищ Дима сказал, что дефицитные книжки библиотекари отдают читать своих знакомым, поэтому этих книг нельзя никогда найти на библиотечных полках, или иногда даже продают некоторым знакомым.

– Как продают? – удивился я. – Ведь это библиотечные книги!

Мой товарищ Дима лишь посмеялся надо мной, говоря, что я наивный и следует уже становиться взрослее:

– Слушай, Сережа, ты как на Луне растешь, что ли? Знаешь, какая маленькая зарплата у библиотекаря?

– Ну…

– Вот и ну! Хорошие книжки – дефицит, как и хорошая колбаса! Вот и обменивают кило колбасы на дефицитную книжку, которую ты не можешь прочитать. Потом читатель приносит эту книжку в библиотеку, дает библиотекарше еще новый дефицит, а она ему – новую дефицитную книжку. Бизнес своего рода!

– Фу, как противно…

– Это жизнь, старик! – объяснял мне Дима, улыбаясь. – А иногда дефицитные книжки даже продают.

– Как это?

– Молча! Бизнес своего рода, а потом книжки списывают. Или пишут, что их читатели потеряли.

Помните, мой дорогой читатель, старые лозунги о том, что наша страна являлась самой читающей страной в мире? Да? А помните сбор макулатуры в обмен на интересную книжку? Помните, надеюсь, книжных спекулянтов у входа в книжные магазины? Я-то все помню, помню мои тщетные поиски пьес Шекспира, Шиллера, Мольера. Как мне хотелось их прочитать! Не найдя этих пьес в библиотеках, я решил ходить в читальню, чтобы читать нужные мне пьесы. Представляете себе, господа, мои дорогие читатели, отчаяние юноши, который хочет читать Шекспира, других известных драматургов, но не может найти их пьес в продаже или в библиотеках, живя в самой читающей стане мира?! Не абсурд ли, хотя мы жили и продолжаем жить в стране абсурда!.. И как мне было трудно читать пьесы в читальне, когда такое чтение требует тишины, покоя! Я тратил каждое воскресенье в читальне несколько часов, чтобы читать пьесы Шекспира. Отец постоянно ворчал, говоря, что потраченное мной время надо было уделить занятиям медициной, но я старался пропускать его замечания мимо ушей и не отвечать ему – так спокойнее жилось. Наконец, прочитав в читальне несколько пьес Шекспира и Мольера, я также прочитал многие сочинения Вольтера. Дидро, Жан Жака Руссо, Чернышевского, Добролюбова, которые еще более способствовали моему свободолюбивому нраву. Если отец с матерью жили тихо, даже опасливо, я рос и становился совсем иным, чем они: смелым, горячим, решительным. Я открыто говорил своим знакомым ребятам во дворе, что надоело жить в царстве дефицита и нищеты. Неоднократно отец и мать делали мне замечания, даже кричали на меня, говоря, что я должен помалкивать и не говорить, о чем думаю, с ребятами во дворе.

– Нет! – решительно возразил родителям я. – Молчать я не буду!

– А тогда тебя посадят в тюрьму! – известил меня отец, весь красный от волнения. – Или тебя посадят в сумасшедший дом.

– Меня? Но я не больной.

– Посадят, Сережа, – поддакнула отцу моя мать. – Лучше помалкивай, так лучше будет.

Здесь дома ты можешь говорить, о чем думаешь, но вот на улице или в школе не советую.

Я тебе по секрету скажу, только ты никому во дворе и школе не рассказывай.

И она впервые рассказала мне про своего отца, который погиб в сталинских застенках.

Его арестовали за какую-то случайную фразу, которую он сказал при многих свидетелях на работе, не думая о последствиях. Поздно ночью в квартиру моего дедушки, как рассказывала мать, плача, вошли три мрачных офицера, которые довольно грубо приказали дедушке быстро одеться и пройти с ними. Они посадили дедушку в черную машину и увезли, даже не сказав, куда его везут и зачем. Потом по прошествии целых двадцати лет моя бабушка узнала, что его на следующий день утром повели в суд, приговорив к десяти годам за антисоветскую агитацию. Тщетные попытки бабушки узнать, где находится ее муж и арестован ли он, не увенчались успехом, и долгие годы она прожила в отчаянии и страхе. Лишь во времена хрущевской оттепели она узнала, наконец, правду, но от этого легче ей не стало. Бабушка умерла от рака легких. Умирая, она рассказала все моей маме со слезами на глазах.

– Прошу тебя, моя Леночка, – шептала бабушка моей маме, – помнить всегда о бедном твоем отце, чтобы дети твои не повторили его судьбы! Чтобы они не говорили что-то при чужих! Чтобы твои дети помалкивали, а то их посадят и убьют сталинские палачи! Дай мне слово, что ты воспитаешь их умными молчунами, которые сто раз подумают, а один раз из ста что-то скажут, предварительно обдумав каждое свое слово!

Моя мама тогда успокоила умирающую, говоря, что последует ее советам…

Отец сурово спросил:

– Понял ты, какая опасность тебе грозит или нет?

– Но ведь время сейчас уже не то… – попытался возразить я, однако отец завопил, подскакивая со стула и бегая по квартире, грозно сверкая глазами:

– Идиот! Ой, какой идиот мой сын, Лена!

– Не ругай моего сына! – заступилась за меня мама.

– Нет, какой он идиот! Да именно в э т о й с т р а н е всегда то время, когда могут тебя посадить в психушку, или арестовать за какую-то фразу! – Слова «этой стране» он специально выделил, стуча кулаком по столу.

Я послушно кивнул, чтобы только закончить неприятный разговор и успокоить моих не в меру крикливых и опасливых родителей. Однако отец не стремился идти спать, а напоследок решил добавить:

– И еще, Сережа!.. Лучше тебе работать врачом, чем актером или режиссером.

– Но…

– Нет, ты хотя бы выслушай отца!.. Врач не болтает попусту, понял?.. А режиссер или там актеришка должен что-то на сцене болтать, а вдруг что-то крамольное скажет?..

Тогда тебя сразу в психушку поместят или посадят в тюрьму за антисоветскую пропаганду! Понял?

Я снова послушно кивнул, думая совсем о другом – о театральной сцене, о мечте стать режиссером или актером. Мечта, к сожалению, осталась лишь мечтой… Как рассказал ранее своим дорогим читателям, в десятом классе я смалодушничал, решив подчиниться отцовской воле и поступить в медицинский институт. Ой, сколько раз я ругал себя за то, что поступил в медицинский институт и стал врачом, не любя эту профессию!

Шесть лет обучения в мединституте пролетели быстро. За это время я успел не только освоить медицину, но и прочитать все пьесы Шекспира, Мольера, Островского, Чехова. Бомарше. Кое-что я прочитал в читальне, тратя субботние и воскресные дни, кое – что мне давали прочитать товарищи по институту, которые узнали о моей страсти к театру.

Будучи студентом, я пытался выступать в студенческом любительском театре. Сыграл несколько эпизодических ролей в спектаклях Шекспира, Мольера, потом я со своими единомышленниками решили поставить «Гамлета», пригласили даже худрука Театра юмора Ширмыршлянского и худрука Драматического театра Сеновина. Наша игра обоим худрукам понравилась, особенно, они хвалили после окончания спектакля меня за успешно сыгранную роль Гамлета. Не думал в те счастливые минуты я, что доведется еще несколько раз повидаться с обоими режиссерами, худруками, но уже в иной роли – в роли автора, который пытается безуспешно предложить им свои пьесы для постановки на сцене.

Однако об этом чуть позднее, мой дорогой читатель!

Глава 2

Юмор, один юмор

Иосиф Борисович Ширмыршлянский, художественный руководитель Театра юмора, вышел утром из дома, позевывая, неспеша сел в поджидавшую его машину.

– Поехали, Федя! – приказал своему водителю Ширмыршлянский.

Ширмыршлянский был грузный, рослый господин с вьющимися черными волосами с проседью, зачесанными назад, семидесяти лет, одетый в строгий черный костюм, белую сорочку и черный туго завязанный галстук. Так он всегда одевался, когда ехал на работу. Многие поговаривали за его спиной, что он похож на партийного чиновника, а некоторые дамы из театра посмеивались, обсуждая традиционную одежду своего начальника: «Наш барин Ширмыр опять в своей черной униформе!» Как догадался читатель, «Ширмыр» являлось кличкой худрука Театра юмора. Ходил он очень важно, подняв голову высоко вверх, будто стремился на потолке что-то разглядеть. Будучи Львом по знаку Зодиака, он с детства желал лишь руководить всем и вся, наконец, по достижении пятидесятилетнего возраста добился должности худрука Театра юмора, о которой столь долго мечтал! Более полувека проработал Ширмыршлянский в Театре юмора, начинал там сначала актером, потом окончил режиссерские курсы и стал работать режиссером. Больше всего он любил ставить на сцене спектакли – обозрения, капустники. Сейчас он работал над спектаклем «Бравый солдат» по мотивам романа Гашека. Конечно, именно Ширмыршлянский написал театральную версию романа, и именно он, Ширмыршлянский, руководил постановкой спектакля в качестве худрука. Многим актерам и режиссерам Театра юмора не нравился властный, авторитарный стиль руководства театром, однако Ширмыршлянского это совсем не волновало – он открыто не раз заявлял всем: «Не нравится тебе работать со мной? Двери моего театра всегда открыты! Можно зайти в театр, можно и выйти. Или вылететь из него! Я никого тут не задерживаю!» Господин Ширмыршлянский не любил иных мнений, кроме своего собственного, даже не старался хотя бы выслушать мнение актера или режиссера, которые пытались порой что – то возразить худруку. Все альтернативные мнения по различным вопросам казались ему посягательством на его руководящую роль в Театре юмора. Говоря о Театре юмора, Ширмыршлянский всегда говорил так: «Мой театр», словно театр являлся его собственной вотчиной, имением, и что интересно: все сотрудники свыклись с этим, не пытаясь даже что-то возразить или поспорить.

Ширмыршлянский закурил трубку и задумался. Сегодня предстояла новая репетиция спектакля «Бравый солдат». Все роли в спектакле давно распределены им, актеры быстро заучили текст, остались лишь мелочи: костюмы, грим, освещение, музыка, некоторые актерские интонации, но эти мелочи особо не волновали его. Несколько возмутило позавчера на очередной репетиции заявление молодого актера Николая Кузнецова, который пытался при всех заявить, что Гашек написал не юмористический роман, а сатирический. Тогда Ширмыршлянский не среагировал на заявление Кузнецова, которого никто из работников театра не поддержал. Но вчера на репетиции, когда Кузнецов вновь повторил свои слова, неожиданно для всех молодая актриса Татьяна Архипова, светлая шатенка с голубыми глазами, горячо поддержала Кузнецова:

– Да! Почему вы, Иосиф Борисович, не прислушиваетесь к мнению Кузнецова?

Ширмыршлянский попытался отшутиться, даже не смотря в сторону Архиповой:

– Пока мне медведь на ухо не наступил, так что со слухом у меня все в порядке.

Кто-то из актеров засмеялся, так что Ширмыршлянский надеялся, что инцидент закончен, однако Архипова не унималась и продолжала, покраснев, настаивать на своем:

– Нет, это не ответ, Иосиф Борисович!.. Вы считаете, что спектакль должен предстать просто, как театральная фантазия на тему Гашека?

– Вздор! Какая фантазия? – морщась, спросил Ширмыршлянский. – Ты разве против юмора?

Все сотрудники Театра юмора привыкли, что их худрук обращался ко всем на «ты», даже к тем актерам, которые достигли пожилого и старческого возраста. Он сам считал, что такое обращение вовсе не фамильярность или хамство, а скорее товарищеское обращение к коллегам, хотя лично к своей дорогой персоне требовал обращения именно на «вы». Поначалу молодые актеры Архипова и Кузнецов тоже были удивлены подобным обращением, но потом свыклись с этим.

– Нет, не против, – моментально возразила худруку Архипова, – но Гашек написал сатирический роман, а вы пытаетесь скатиться только на один юмор. Юмор ниже пояса!

– Какой вздор!

– Вовсе не вздор! Роман Гашека и его главного героя Швейка читатели полюбили за его антимилитаризм!

Ширмыршлянский сидел на кресле, не двигаясь, не меняя выражения лица.

А Кузнецов тут же добавил, ободренный репликой Архиповой:

– Войну и всяких военных тупых чинуш надо высмеивать, а мы только поем о триппере! Говорим о клистире!

Ширмыршлянский неожиданно для всех актеров захлопал в ладоши, приговаривая:

– Браво!.. Браво! Какой темперамент у наших молодых актеров! Вот бы им так на сцене играть, а не со мной спорить.

– Вы не слышите нас! – воскликнула Архипова. – Швейк не хочет воевать! Вот где поговорить нам со зрителями, уставшими от войны, незаметно перетекшей в контртеррористическую операцию!

Ширмыршлянскому надоело слушать двух молодых актеров.

– Прекратить прения в моем театре! – разозлился Ширмыршлянский. – Вот ты, Архипова недавно институт закончила, не так ли?

– А при чем…

– Сначала бы поработала годик– другой, опыт бы получила, а то сразу меня критиковать вздумала! Спектакль должен состояться, а ты с Кузнецовым хочешь его сорвать!

– Нет, Иосиф…

– Немедленно приказывать прекратить прения в моем театре! – продолжал Ширмыршлянский. – У нас тут театр, а не политический форум. У нас Театр юмора и забывать это не нужно. Кто тут против юмора, может выйти. Двери моего театра всегда открыты на вход и на выход. У нас один юмор и еще раз юмор! Сатиры в моем театре не будет! – Тут Ширмыршлянский замолк на минуту, закурив трубку, потом строго спросил: – Гм, скажите, а вы оба, Архипова с Кузнецовым, считаете, что сатира не должна смешной?

– Нет, она должна быть смешной, она должна высмеивать… – попытался ответить худруку Кузнецов, но его резко оборвал Ширмыршлянский, улыбнувшись фальшивой улыбкой:

– Браво, как хорошо, что хоть иногда ты со мной соглашаешься, Кузнецов! «Смешить и еще раз смешить!» – вот девиз моего театра… Смешить, а не высмеивать! Понимаешь разницу?

– Но…

– Так, – перебил актрису Ширмыршлянский, – можешь организовать свой собственный театр, но не здесь, а в другом месте, и там ставить свои спектакли, но здесь мой театр!

И я здесь худрук, ясно?.. – Ширмыршлянский нахмурился, замолчал минут на три, держа поистине театральную паузу, когда все актеры молчат, но зрители понимают, что пауза вовсе не снимает напряжения в зале, и пауза служит для осмысления услышанного и прочувствованного в спектакле.

Все актеры в зале молчали.

– Вы оба срываете нашу репетицию, – заявил Ширмыршлянский.

– Но…

– Итак, продолжим нашу репетицию! – распорядился Ширмыршляский, не желая больше разговаривать с молодыми актерами.

Машина подъехала к Театру юмора, Ширмыршлянский открыл дверцу, медленно вышел из машины и привычной твердой походкой направился к служебному входу, находящемуся с боковой части здания. Возле двери он заметил средних лет брюнета в джинсах, с усами и небольшой бородкой, с черной сумкой в руках. Брюнет нетерпеливо переминался с ноги на ногу, глядя на подходящего худрука и слегка улыбаясь ему. То был я, мой дорогой читатель! Я решил встретиться с Ширмыршлянским и отдать ему свои две сатирические комедии. Конечно, я не надеялся, что Ширмыршлянский вспомнит обо мне, когда в пору моего студенчества он зашел посмотреть наш любительский театр.

– Здравствуйте! – обратился я к Ширмышлянскому.

Ширмыршлянский даже не посмотрел на меня, бросив только, когда он взялся за ручку входной двери:

– Гм, это вы мне?

– Да! Я – писатель Соколов, автор двух комедий, я хочу….

– Гм, молодой человек, все хотят! – сухо ответил худрук. – Оставьте свои гениальные рукописи на вахте.

– Но…

Тут Ширмыршлянский остановился, наконец, взглянув на мое обеспокоенное лицо, и назидательно произнес:

– Слушайте, я попрошу вас, молодой человек, не задерживать меня и не всучивать свои рукописи на улице. Оставьте все на вахте, мне передадут. Вернее, в моем театре есть завлит, он прочтет.

– Но я хотел…

– Все хотят, молодой человек! – улыбнулся фальшивой улыбкой Ширмыршлянский, чуть толкая меня, так как я загораживал ему вход в здание. – Пропустите вы меня или нет?

Я моментально посторонился, шумно вздыхая. Ширмыршлянский поспешно вошел в театр, а я остался стоять у входа. Было слышно, как худрук накричал на служащих, потом крик прекратился. Ко мне вышел средних лет охранник с заспанным лицом и спросил, оглядывая меня с головы до ног:

– Ты чего тут стоишь?

Знаете, мой дорогой читатель, мне всегда не нравилась фамильярность, грубость, но я чудом сдержался и ответил как можно спокойнее:

– Я хотел поговорить с Ширмыршлянским, но…

– Все хотят с ним поговорить! Он приказал, чтобы тут всякие посторонние не стояли.

– Но мне нужно передать завлиту мои комедии!

– Отдай их мне, я передам завлиту. Ответ будет через две недели.

Мне ничего не оставалось делать, как выполнить требование охранника. На этом моя встреча с Ширмыршлянским закончилась. Я побрел домой, думая, как же встретиться с Ширмыршлянским и поговорить с ним.

А Ширмыршлянский прошел в свой просторный кабинет, уселся в мягкое кресло.

Он помнил, что сегодня должна состояться репетиция спектакля «Бравый солдат», поэтому вытащил из ящика стола блокнот со своими заметками.

В кабинете стоял возле стены большой коричневый письменный стол, рядом со столом – два кресла, вдали у окна телевизор, холодильник, книжный шкаф, мягкий диван. На стене выше стола висел портрет Станиславского, Ширмыршлянский почитал известного режиссера, его систему и всегда повторял на репетициях известные слова Станиславского: «Не верю!» На столе худрука красовался новенький ноутбук, принтер. Зазвонил телефон, но Ширмыршлянский не торопился брать телефонную трубку. Однако телефон звонил, не переставая.

– Да, слушаю… – вяло протянул Ширмыршлянский, беря трубку и перелистывая блокнот.

– Ну, Иосиф Борисович, не торопишься трубку брать? – услышал он в трубке уверенный и насмешливый баритон.

Ширмыршлянский отложил блокнот, услышав в трубке голос художественного руководителя Драматического театра Юрия Ксенофонтовича Сеновина.

– Гм, приветствую тебя, Юрий Ксенофонтович! – чуть улыбнулся Ширмыршлянский. – Чем обязан звонком?

– Да, так… Вспомнил о тебе, решил позвонить. Али побеспокоил? Отвлек от репетиций?

– Пока я только зашел в кабинет, если честно.

В трубке раздался приглушенный смех Сеновина:

– Ха!.. И поздновато ты на работу являешься, друг мой!

– Совсем нет, – возразил Ширмыршлянский, – как всегда, в одиннадцать часов. Вообще – то мне не десять лет, чтобы мне тыкать! Я сколько раз о том тебе говорил!

В трубке снова раздался смех, Сеновин быстро ответил:

– Ладно, будем общаться на «вы»… Я…

– У тебя какая-то новость или нет? – нетерпеливо спросил Ширмыршлянский.

– Хотел попросить тебя…, извините, вас попросить помочь мне с новыми актерами. – Сеновин вспомнил, что Ширмыршлянский не терпел фамильярностей к своей дорогой персоне, хотя всем остальным тыкал, даже к собеседникам старше себя по возрасту.

– Новыми? У тебя в знаменитом Драматическом театра не хватает актеров? – удивился Ширмыршлянский.

– Как сказать…

– А ты правду скажи, авось полегчает, – усмехнулся Ширмышлянский, закуривая трубку.

– Штатных единиц у меня в театре свободных нет, то правда, но проблема в том, что все актеры старые… Нет молодых актеров! – признался Сеновин.

– Сочувствую, Юрий Ксенофонтович, сочувствую!.. И понимаю тебя прекрасно, когда самая молодая актриса в театре в возрасте пятидесяти восьми лет.

– Гм, вот мне не до смеха, – сухо ответил Сеновин, прекратив смеяться.

– Есть у меня молодые актеры, целых два есть, – ответил Ширмыршлянский, вспомнив о Кузнецове и Архиповой, – но они тебе не понравятся.

– Это почему?

– Дерзкие они… Настойчивые… И для твоего театра они вовсе юные, всего лет двадцать пять.

– Хорошо! Я согласен, можно с ними переговорить?

– Не уважают они свое начальство… А переговорить с ними всегда можешь, если захочешь. Главное, чтобы они согласились перейти в твой театр. – Ширмыршлянский говорил, вспоминая последнюю репетицию спектакля «Бравый солдат» и короткую словесную перепалку с Кузнецовым и Архиповой, хмурясь.

– Обломаем их.

– Не уверен, молодые, настойчивые, цену себе знают!

– Гм, все мы цену себе знаем…

– Да ну?.. И во сколько ты меня или себя оцениваешь?

– Ладно, давайте по делу…Вы мне их отдадите? – с надеждой спросил Сеновин.

– Ну, что значит отдашь? Они разве крепостные? Не пойдут они в твой театр! Я-то с радостью им предложу к тебе перейти, честно, с радостью от них отделаюсь…

– Правда?

– Сущая, сущая правда, милейший Юрий Ксенофонтович!.. – Ширмыршлянский помолчал минуту, потом заявил, думая, что последующее его заявление испугает Сеновина: – Им сатира в театре нужна, а в твоем театре не ставят сатиру, как знаю.

– Верно, – согласился Сеновин, – у меня только классика, трагедии, драмы…А тебе, как понимаю, сатира не по душе?

Ширмыршлянский покачал головой, кладя трубку на стол.

– Что значит» по душе или нет»? – ответил Ширмышлянский. – Зачем моему Театру юмора (само название говорит за себя: Театр юмора, а не сатиры) лишние проблемы?

Еще финансирование закроют. И так сейчас вопят, что старые репертуарные театры не нужны.

– Ну, не волнуйтесь, Иосиф Борисович!..

– Как тут не волноваться? Сатира высмеивает, а чего мне кого-то высмеивать? Достаточно, как считаю, моему театру смешить, а не высмеивать!

– Согласен.

Ширмыршлянский замолк на минуту, закуривая, потом не отказал в себе удовольствии поиронизировать над собеседником: – Говорят, у тебя новый репертуар?

– Новый?

– Да!.. Новые постановки древнегреческих драматургов! – Сказав эту фразу, Ширмыршлянский не выдержал и засмеялся. – Спектакль по мотивам древнегреческого драматурга Софокла, да?

Сеновин минуту помедлил с ответом, поняв скрытую иронию в словах собеседника, потом ответил с досадой:

– Ну… ну, зачем так посмеиваться, Иосиф Борисович?.. Я ж к вам со всем уважением!..

Ну, зачем так…

– Ладно, ладно тебе расстраиваться, успокойся, – Иосиф Борисович понял, что напрасно так поиронизировал над Сеновиным и решил сменить тему разговора: – Как там Фуцман поживает?

– Фуцман? Ах, этот Фуцман!.. А вот именно этот Фуцман в своем Театре современных инсценировок ставит разные спектакли по мотивам! – разгорячился Сеновин. – Понимаете, именно этот Фуцман ставит сейчас инсценировку комедии «Горе от ума»!

И еще получит свои авторские!

– Что я слышу? – удивился Ширмыршлянский. – Ведь комедия «Горе от ума» и так уже написана для театра, чего тогда ее переписывать и делать по ней инсценировку?

– Милейший Иосиф Борисович! От жизни отстаете! – упрекнул Сеновин Ширмыршлянского. – А инсценировка того же Фуцмана пьесы Шиллера? Тоже спектакль по мотивам… Авторские, авторские… Вот раньше такого он бы не позволил!

– Раньше?: Опять ты ностальгируешь по совковым временам недостроенного коммунизма? – хохотнул Ширмыршлянский, вспомнив, что Сеновин был коммунистом и свой партбилет в 1991 году не сдал, как многие, и продолжает верить в коммунистические идеалы.

Возникла напряженная пауза, во время которой Ширмыршлянский перелистывал блокнот, ожидая ответа собеседника, но тот замолк, обидевшись.

Через минуты две Сеновин заговорил вполголоса:

– Попрошу вас, Иосиф Борисович, не посмеиваться над моими идеалами, взглядами!

– Ладно, остынь… А недавно и мой театр ставил комедию «Горе от ума», – вспомнил Ширмыршлянский.

– А в нашем Драматическом театре эту комедию играют уж двадцать лет! – сообщил Сеновин.

Сеновин минуту помолчал, потом добавил:

– Этот Фуцман хочет не просто поставить инсценировку по мотивам «Горе от ума».

Он ставит мюзикл.

– Что я слышу? – удивился Ширмыршлянский. – Вот так потеха!

– Потеха, точно сказано.

– Ладно, шут с этим Фуцманом, – поморщился Ширмыршлянский, – ему уже надоел этот разговор и он покачивал головой.

– А я, Иосиф Борисович, – продолжал Сеновин, – истинный приверженец классицизма в драматургии! И считаю, что нет сейчас хороших современных пьес! Вот раньше…

– Слушай ты перестань со своим «раньше», хорошо?

– Хорошо, но вы согласны со мной в том, что сейчас нет хороших современных пьес?

Ширмыршлянский кивнул головой, добрея:

– Браво! – повторил свое любимое слово Ширмыршлянский, улыбаясь. – Полностью с тобой в этом согласен! Полностью! Еще с этими современными авторами повозишься!

– Верно, тут приходил ко мне один брюнет, надоел со своими комедиями.

– И ко мне приходили недавно… Да что недавно, сегодня один брюнет возле двери остановил…

– Одни графоманы кругом! – добавил Сеновин. – Нет современных хороших пьес!

Поэтому я ставлю одну классику!

– Говорят, Шекспир тебе наскучил?

– Что значит наскучил? А кого мне еще ставить?

– Как кого? А Грибоедов?

– Ну, Грибоедов тоже есть… Островский, Шиллер…Мало пьес, нет хороших пьес…

Вот я и решил повозиться с древнегреческими драматургами, их хочу ставить.

– Софокла?

– И Софокла, и Эсхила, и Эврипида, и многих, многих других…

– А как у тебя в театре с юмором?

– С юмором?.. Туговато, если честно… Хотя есть задумка поставить комедию «Лисистрата» Аристофана.

– Ну, приглашай на премьеру.

– Охотно приглашу… Так насчет молодых актеров что мы решили? – напомнил свою просьбу Сеновин.

– Я им предложу перейти к тебе, а дальше… Дальше пусть сами решают.

– Уж ты постарайся, Иосиф Борисович! – попросил Сеновин.

– Естественно постараюсь, – слегка усмехнулся Ширмыршлянский, – они мне не нужны в моем театре… Такие смутьяны мне не нужны!

– Смутьяны?

– Да!

– Гм, а мне смутьяны нужны, что ли? – удивился Сеновин.

– Ну, не хочешь и не бери, – пожал плечами Ширмыршлянский, будто он являлся владельцем крепостных актеров, которых можно было продать и отдать другому хозяину. – Со мной не спорят в моем театре!.. Я им создам в моем театре такие распрекрасные условия, что они побегут куда подальше.

– Будем надеяться.

Ширмыршлянский минуту помолчал, потом спросил:

– Слушай, вот ты ставишь такое старье, уж извините, если задел своим вопросом…

– Я ставлю классику, если вы то забыли, я… – повысил голос Сеновин, но его тут же перебил Ширмыршлянский:

– Стой, не кипятись, Юрий Ксенофонтович!..Я просто интересуюсь реакцией твоих зрителей.

– А что мои зрители?

– Ну, как они смотрят это старье… тьфу, эту одну классику, с интересом? Софокл, Эсхил, Аристофан…

– Нормально смотрят, даже хлопают!

– Да неужели? И как зрители вникают в это старье? Понимают, о чем речь?

– Да.

– А говорят, что зрители у тебя ходят только смотреть на игру твоих старых актеров, – ляпнул Ширмышлянский и тут же понял, что не следовало было этого говорить.

– Что – о?!.. Старые пьесы, старые актеры?!.. – взревел Сеновин так, что Ширмыршлянский вздрогнул и отвел руку с телефонной трубкой подальше, чтобы не слушать крик Сеновина. – Я к вам с просьбой, по – человечески, а вы?!..Смеяться надо мной, да? А у вас в Театре юмора новые пьесы есть, да?.. Покажите, посмотрю, если таковые есть!.. «Ревизор» – современная пьеса?

– Успокойся, я…

– Или «Фигаро»? Или «Бравый солдат»?

– Ладно, ладно, Юрий Ксенофонтович! Успокойся и приглашай на премьеру Софокла! – добродушно сказал Ширмыршлянский, посмеиваясь. – Извини, но ко мне зашли, пока!.. – С этими словами он повесил трубку, не дожидаясь ответа Сеновина.

Ширмыршлянский перелистал свой блокнот, потом встал, подошел к окну. В дверь кабинета осторожно постучали, но он не откликнулся на стук. Через минуту вновь раздался осторожный стук и дверь чуть приоткрылась.

– Кто там? – недовольно спросил Ширмыршлянский, не оборачиваясь.

– Это я, Иосиф Борисович, – послышался приглушенный женский голос.

Дверь открылась полностью и в кабинет вошла средних лет дама в коричневом брючном костюме, шатенка с серыми глазами, сильно напудренная и накрашенная.

Это была завлит Театра юмора Котова Елена Степановна.

Ширмыршлянский ее переносил с трудом, даже один раз предложил уволиться, но потом все-таки извинился, заявив, что сказал, не подумав. Ему не нравились умные женщины, а Котова была как раз умной и не раз спорила с ним по разным театральным вопросам, что очень раздражало худрука. Вдобавок Ширмыршлянский не выносил излишней косметики на женском лице, открыто заявляя не раз, что женское лицо должно быть красиво и не без косметики. Однако Котова лишь посмеивалась про себя, слыша заявления худрука. Так они и работали, нередко ссорясь и споря, многие годы.

– Что тебе?

– Извините, Иосиф Борисович, если отрываю от дел, – начала медленно Котова, – вы говорили вчера об утверждении нового репертуара театра…

– Ну… – меланхолично протянул Ширмыршлянский, позевывая.

– Вот я и зашла, чтобы поговорить об этом.

– Ну… – также протянул Ширмыршлянский.

Котова застыла, не зная, что дальше говорить. Иногда сотрудники Театра юмора не понимали своего худрука – он впадал в меланхолию, ничего не желал делать и слушать, отвечал одними междометиями, как и сейчас; складывалось такое ощущение, что Ширмыршлянский отсутствовал в театре, мечтая и витая где-то в облаках, несмотря на то, что он находился именно в Театре юмора. А Ширмыршлянский в самом деле сейчас призадумался, вспомнив молодые студенческие годы, когда пытался играть в капустниках и играть в КВН. Вот с тех пор он полюбил капустники– обозрения, желая ставить лишь их, если станет театральным режиссером. А когда, наконец, добился должности режиссера, ему пришлось ставить известные комедии давно умерших драматургов, участвовать в бесконечных репетициях, хотя хотелось ставить одни смешные капустники. Репертуар Театра юмора не обновлялся уж десять лет: комедии Шекспира, «Горе от ума» Грибоедова, комедии Мольера, несколько лирических комедий старых советских драматургов, кое-что из зарубежной драматургии. Но поискать что-то новое для своего театра, современную пьесу современного драматурга даже не приходило ему в голову, как ни странно, хотя неоднократно Ширмыршлянский участвовал в различных театральных конкурсах. Справедливости ради нужно отметить, что худруку полгода назад пришло в голову поставить спектакль по мотивам романа Гашека, что он и сделал, написав инсценировку и начав репетиции спектакля «Бравый солдат». Однако пьес российских современных драматургов Ширмыршлянский не искал и не ставил в своем театре.

Котова молчала, ожидая приглашения худрука сесть, но его не услышала. Ширмыршлянский, подумав еще минуту, отошел от окна, сел в кресло и сокрушенно вздохнул.

– Извините, Иосиф Борисович, мне уйти? – осторожно спросила Котова.

– Нет, почему уйти… Чего стоишь, садись, раз зашла, – предложил Ширмыршлянский.

Котова присела на край кресла напротив Ширмыршлянского.

– Так, чего репертуар нам менять? Какая в том надобность? – позевывая, спросил Ширмыршлянский.

– Ну, вы сами ранее…

– Послушай, я говорил то вчера при всех для проформы только.

– Да?

– Нет, ты мне скажи другое: зритель в мой театр идет или нет?

– Идет.

– Чего тогда обновлять репертуар?

– Но…

– Нет, ты ответь: зритель в мой Театр юмора идет?

– Идет, но…

– Чего там «но»?.. Черт, ну, сколько можно говорить одно и то же? – разозлился Ширмыршлянский. – Вот ты чего ко мне зашла?

– Утвердить репертуар театра, Иосиф Бо…

– Утвердить? Да пусть он еще несколько лет будет один и тот же! – решил Ширмыршлянский.

– Как? – не поняла Котова.

– А вот так, моя дорогуша!.. Ты мне ответь, если сможешь и знаешь все наши театры, какой театр сейчас обновляет свой репертуар?

Котова минуту помолчала, потом неспеша ответила:

– Вот Драматический театр сейчас ставит Софокла…

– Ха!.. Новость какая! Новая пьеса, ха – ха!.. – слегка усмехнулся Ширмыршлянский. – Премьера пьесы древнегреческого драматурга Софокла! И какую именно пьесу Софокла там ставят?

– «Антигону».

– Гм, хороша новая пьеса древнегреческого драматурга!.. Для меня, твоего художественного руководителя, то не новость. Только что я говорил с Сеновиным!..

И вот что я думаю, зачем нам постоянно репетиции?

– Как зачем?

– Лишь имитация деятельности, дорогая ты моя Котова! – признался Ширмыршлянский, закуривая трубку. – Одна имитация!.. Новых пьес нет!.. Нет новых хороших комедий!..

Чего тогда нам репетировать?

Котова моментально спросила худрука, только потом понимая, что иногда следует и помолчать, когда говоришь с начальством:

– А вы сами когда-нибудь искали новые пьесы?

– А чего искать того, чего нет?..

– Нет? – несказанно удивилась Котова.

– Нет, нет и еще раз нет! – занервничал Ширмышлянский, чуть хмурясь.

– Как можно заведомо утверждать, что чего-то нет в природе, не пытаясь даже искать, что хочешь найти? Как в народной сказке: «Ищу, не знаю что, не зная, где»?

Ширмыршлянский пристально посмотрел на Котову, минуту помолчал, потом задумчиво сказал:

– Слушай, а ты бы стала хорошим философом, как погляжу.

– Философом?

– Да, может, тебе работу новую поискать? – с надеждой в голосе спросил Ширмыршлянский.

– Гоните опять меня? – тревожно спросила Котова.

– Что ты!.. Вовсе нет… Так, подумалось что-то…

– А в Интернете вы искали новые пьесы, если журналы сейчас их не печатают? – поинтересовалась Котова.

– Гм, Интернет? Зачем мне чего-то там искать? Интернет – всемирная помойка! – ответил неприязненно Ширмыршлянский, закуривая.

– Но…

– Опять ты со мной споришь?

– Нет, а вы же участвуете каждый год в разных театральных конкурсах. Неужели там нет ничего достойного нашего театра?

– Нет, как ни странно.

Котова слегка усмехнулась и заметила:

– Но кто-то же выигрывает на театральных конкурсах, получаете призы.

– Что этим хочешь сказать? – не понял Ширмыршлянский.

– Если та или иная современная пьеса российского драматурга получила первое или второе место, разве нельзя поставить в нашем театре?

Ширмыршлянский минуту помолчал, потом недовольно воскликнул:

– Зритель и так идет в мой театр!.. Москва все-таки!.. Приезжих много, они всегда идут в театры, как в музеи. Чего мне эти репетиции проводить, время тратить?

Котова возразила:

– Не поняла вас, Иосиф Борисович… Вы хотите отменить репетиции?

– Ну, совсем их отменять не следует…

– А как же с репетициями «Бравого солдата? – спросила Котова.

– Ах, да!.. – кивнул Ширмыршлянский. – Вот эти репетиции буду проводить, а на остальные пусть бегает Голодаев.

– Голодаев?

– Да!.. Зачем мне каждый день бегать на репетиции и выслушивать мнения некоторых молодых смутьянов?

Котова понимающе кивнула:

– Ясно, вы говорите о Кузнецове и Архиповой.

– О них!.. – подтвердил Ширмыршлянский.

– И из-за них хотите отменить все репетиции в театре?

– Ну, зачем же передергивать? Не все… Одной репетиции в месяц было бы достаточно.

Вот пусть Голодаев ходит один раз в месяц на репетиции старого нашего репертуара, а я буду ходить на репетиции «Бравого солдата».

– А зрителям и Кузнецов, и Архипова нравятся, – заметила Котова.

Ширмыршлянский нахмурился, сердито говоря:

– Они мне надоели, нельзя ли их перевести в Драматический театр?

– Не знаю… Они не захотят…

– Надо постараться их перевести или заставить уволиться из моего театра, – твердо произнес Ширмыршлянский, – А репетиции «Бравого солдата» сколько будут длиться?

– Да, скоро репетиции «Бравого солдата» закончатся, – быстро ответил Ширмыршлянский. – Он отложил трубку в сторону, потом глянул внимательно на своего завлита, поинтересовался:: – Ну, какие еще вопросы ко мне?

– То есть… то есть репертуар…

– Да!.. Репертуар, как был, таким он и останется!.. – приказал Ширмыршлянский. – В моем театре должен быть только юмор и один юмор!.. Если даже мы ставим Гашека, то спектакль должен быть ю – мо-рис-ти-чес-ким! – Последнее слово он произнес по слогам, делая ударение на каждом слоге. – Никакой сатиры в моем Театре юмора быть не должно!.. Пусть тогда эти Кузнецовы и Архиповы создают свой собственный театр, если смогут!.. Если им дадут таковую возможность создать в наше время свой театр!

Ну, вопросы еще ко мне есть?

– Нет… Я зашла, так как вы говорили об утверждении нового репертуара и…

– Я говорил? – оборвал завлита Ширмыршлянский. – Возможно, тебе то почудилось…

Или я мечтал тогда о новых комедиях, которых нет… Ну, сколько можно ставить одно и то же?

Котова быстро спросила:

– Тогда, как нам быть? То вы говорите, что хватит старого репертуара, потом сетуете, что не хватает нам новых комедий?

Ширмыршлянский одобрительно кивнул:

– Правильно говоришь, Котова, браво!… Повторяешь мои мысли… Капустники желаю ставить, понятно тебе?

– Капустники? – спросила Котова.

– Да! Если нет хороших новых комедий!

– Капустники? – почему-то переспросила Котова, пристально глядя на худрука.

– А чего ты переспрашиваешь? Непонятно сразу?

– Нет… Удивилась…

– Нечего тебе удивляться!.. Капустники безобидны, просто один юмор и еще раз юмор, не более того. К разным юбилеям, торжествам.

– А кто будет писать эти капустники?

– Кто, кто… Я, кто же еще… Будем работать и придумывать капустники. Все, иди к себе, работай! – приказал Ширмыршлянский, хватаясь за телефонную трубку. – Я очень занят…

Глава 3

Инсценировки и секс

Фуцман Моисей Викторович, художественный руководитель Театра современных инсценировок, лысый, лопоухий господин низкого роста, лет сорока, одетый в коричневый пиджак, черные брюки, белую сорочку и желтый туго завязанный галстук, сидел в своем кабинете, задумавшись. В руках он держал листок с перечислением спектаклей своего театра. Отечное, с резкими чертами лицо его, изможденное ранними морщинами, свидетельствовало о весьма бурной молодой жизни, большим числом бессонных ночей, несоблюдением режима. Еще в студенческую пору он больше времени уделял посещению дискотек, кафе, пытаясь потом наверстать упущенное ночами в преддверии очередных экзаменов. Позднее, уже став работать режиссером, он являлся частным гостем ночных клубов, фуршетов и презентаций. Заняв долгожданную должность худрука, он первым делом изменил название своего театра. Ранее театр назывался совсем по – другому – Театр современной пьесы, но такое название предполагало постановки современных пьес, чего не желал Фуцман – он хотел ставить лишь инсценировки, писать свои версии по мотивам известных романов и пьес, получать авторские гонорары за переписывание и безбожное искажение известных пьес и романов. Добился Фуцман переименования театра с помощью чиновников Министерства культуры, целый год потратил на визиты к ним, льстиво улыбаясь и одаривая дарами секретарш и многих чиновников, обещая помнить их всех на всю оставшуюся жизнь. Вдобавок проворный и хитроумный Фуцман закрутил короткий роман с одной развязной бабенкой из Минфина, которая как раз курировала бюджетное финансирование Министерства культуры. В итоге наш герой добился, наконец, желаемого. Надо сказать, что Фуцман слыл великим эротоманом, однако жены и постоянной любовницы у него не было. Еще будучи студентом, он познакомился с одной молодой девушкой, но их роман закончился довольно быстро. Фуцман жаловался, кому только мог на женское легкомыслие и их стервозный нрав, но за его спиной знающие люди поговаривали, что как раз он изменил своей знакомой, переспав со случайной повстречавшейся девушкой. Его знакомая какое-то время пребывала в неведении относительно неверности своего любимого, но через месяц она закатила бурную сцену ревности, заметив следы ярко красной помады на шее своего любимого; Фуцман пытался отнекиваться какими-то несвязными междометиями, но объяснить ей толком ничего не смог – не говорить же ей сущую правду, что совершенно неожиданно встретил на улице понравившуюся ему блондинку в короткой юбке, быстро познакомился с ней, предложил выпить кофе в ближайшем кафе, а потом затащил в постель? После разрыва и бурной сцены Фуцман пытался знакомиться с женщинами на разных фуршетах, презентациях, бывали у него случайные мимолетные связи, но серьезно его никто из женщин не воспринимал. Со временем Фуцман понял, что, возможно, оно и к лучшему, если нет жены и постоянной любовницы – не надо никому ничего объяснять и ни перед кем не надо извиняться и оправдываться за новую любовную связь и очередную измену. Многие сотрудники театра удивлялись, как женщинам на разных фуршетах и презентациях мог понравиться лысый, низкий человечек, да еще и лопоухий, двигающий иногда своими оттопыренными ушами?

Однако женская душа подчас загадочна, мой милый и дорогой читатель, и даже совсем невзрачный, некрасивый низкий мужчина может иногда понравиться женщине…

– Та-ак, – протянул Фуцман, читая список пьес, – «Мушкетеры», мюзикл по мотивам романа Александра Дюма… Хорошо… «Золушка, доктор Айболит и Буратино», спектакль по мотивам детских сказок… Мюзикл «Горе от ума», по мотивам одноименной комедии Грибоедова… Мюзикл– это хорошо!.. И секс там будет, что тоже хорошо…

Секса, секса нам не хватает в постановках. Та-ак, далее читаем… Мюзикл «Ревизор», по мотивам одноименной комедии Гоголь «Ревизор»… спектакль «Играем самого Шиллера», по мотивам пьесы «Мария Стюарт»… Мюзикл «Отелло», по мотивам одноименной трагедии «Отелло» Шекспира… Шесть спектаклей, мало или нормально? Гм, подумать надо…

Фуцман встал, медленной походкой прошелся по кабинету.

– Ой, а я ж не написал свою версию спектакля «Горе от ума! – спохватился он, подходя к столу и беря список пьес. – Как это я не углядел… Сцен секса там нет, вот ужас-то!.. Придется пока снять спектакль с афиш…

Размышления Фуцмана прервал телефонный звонок. Он поморщился, не желая ни с кем говорить, через полминуты телефон звонить перестал. Но через минуту телефон вновь зазвонил и Фуцман нехотя поднял трубку, держа ее на весу далеко от уха.

– Да! Слушаю! – вполголоса произнес Фуцман, садясь в кресло.

В ответ он услышал незнакомый относительно молодой мужской голос, который настойчиво добивался встречи с худруком Театра современных инсценировок и который твердил про свои комедии.

Фуцман чертыхнулся про себя, шумно вздохнул и ответил довольно сурово:

– Постойте, молодой человек! Давайте-ка послушайте меня, хорошо?

– Но я…

– Послушайте меня сначала! Наш театр не нуждается в чьих-то пьесах, это понятно сказано или требуется повторить для тупых?

– Почему вы так грубо….

– А потому! – Фуцман нахмурился и строго потребовал: – Сначала не мешало бы представиться!

– А – а… Соколов я!

– Эта фамилия мне ничего пока не говорит, – слегка усмехнулся Фуцман, – не Шекспир, не Мольер, но слушайте снова мой ответ, Соколов: наш театр не нуждается в ваших творениях! Все! – Фуцман протянул трубку, желая опустить ее на рычаг, но из трубки раздался отчаянный возглас Соколова, молящего о продолжении разговора: