Глава 1

Театр – моя страсть

Господа, я очень люблю театр! Помню, как в детстве отец часто водил меня в театр, и живое театральное действо на сцене меня удивляло и восхищало. Я мечтал стать артистом или театральным режиссером, однако отец настаивал на том, чтобы я стал врачом и продолжил его фамильную династию. Но прежде, чем начать интересный и правдивый рассказ о моих театральных приключениях, моей театральной эпопее, давайте сначала я представлюсь моему дорогому читателю. Зовут меня Сергей Соколов, мне сейчас сорок лет, работаю врачом в Москве и одновременно пишу сатирические произведения. Я женат на красивой блондинке Валентине, у меня одна дочка Аннушка. Недавно я вступил в Союз писателей России, получил членский билет. Родители мои живут отдельно от меня, давно уже на пенсии.

Почему я озаглавил свой рассказ, как театральная эпопея? Дорогой мой читатель, я, конечно, в курсе того, что эпопея– произведение эпического характера, захватывающее большой временной период и имеющее большое значение в жизни народа. Но одновременно с этим, как считаю, эпопея – сложная и значительная история, которая может повествовать даже о жизни одного человека. А мои театральные детские мечтания, моя страстная любовь к театру, не могут быть чем-то вроде театральной эпопеи? А мои бесконечные обращения к разным театральным режиссерам на протяжении многих лет, частые переживания, беготня по различным театрам со своими комедиями, мои настойчивые просьбы прочитать их, мое участие в различных театральных конкурсах, а также многое другое, что я постараюсь отразить в своем рассказе, не могут считаться театральной эпопеей?! А мои бесчисленные бессонные ночи, когда я писал разные сатирические комедии, мои горькие думы по поводу засилья старых пьес, мое творчество на протяжении многих лет не может считаться моей театральной эпопеей, которая не знает конца?!..

Итак, я объяснил читателю, почему назвал свой рассказ театральной эпопеей, а теперь перейдем к самому рассказу.

Как уже упоминал, мой дорогой и не в меру беспокойный отец, врач по профессии, Константин Михайлович Соколов, ставший впоследствии доктором медицинских наук, профессором, мечтал видеть своего единственного сына тоже врачом. Он постоянно рассказывал о самой гуманной в мире профессии, доказывая, что именно профессия врача – моя судьба, и больше не надо ни о чем мечтать! Но он в то же время знакомил меня с театром, водил на разные театральные спектакли, советовал читать побольше классики. Конечно, как и всякий родитель, отец желал видеть меня счастливым и образованным человеком. Помимо обучения в обычной школе – десятилетке, я ходил в музыкальную школу. Многие педагоги в музыкальной школе признавали мои способности, указывая на очень хороший слух, память и даже способность к импровизации. А отец, слушая музыкальных педагогов, сиял, стоя рядом со мной. Потом, приходя домой, как сейчас вспоминаю, он хвалил меня и рассказывал долго о разговорах с педагогами моей маме. Отец при этом упоминал, что я с моим музыкальным слухом буду прекрасно слушать шумы сердца больных людей. Он часто проделывал некоторые эксперименты со мной: сажал меня одного в одну комнату, оставив дверь открытой, а сам с мамой находился в другой комнате, и постукивал пальцами по столу, требуя, чтобы я повторял все его движения. Я охотно соглашался (мне казалось это легким и интересным занятием, которое даже забавляло меня), повторял его постукивания пальцами по столу, а он с мамой восторгались моим слухом и хвалили меня.

– Молодец, Сережа! – говорил счастливый мой отец тогда, поглаживая меня по голове. – Ты станешь хорошим врачом!

– Врачом? – с большим сомнением спросил я.

– Да, да, именно – врачом! – повторил мой отец, а мама моя Елена Васильевна добавила:

– Не упрямься, Сережа! Ведь папа тебе только добра желает.

Как помню, я тогда впервые вслух признался моим родителям, что мечтаю о театре, желаю стать актером или театральным режиссером, на что отец сразу возразил мне, махая указательным пальцем:

– И думать о том не смей, Сережа! Будешь врачом! Будешь продолжать нашу врачебную династию!

Как я сейчас ругаю себя за то, что согласился поступить в медицинский институт! Я просто тогда в десятом классе смалодушничал, не отдал документы в театральный институт, хотя мечтал об этом все детство. Вспоминаю частые беседы с отцом, который убеждал меня стать врачом, а мама при этом повторяла надоевшую мне фразу:

– Все артисты нищие, сынок!

Как мне жалко зря потраченные годы, проведенные в медицинском институте, которые мог бы с удовольствием посвятить театру! Однако что тут сетовать и махать кулаками после драки – я поступил в медицинский институт, надел белый халат и стал посещать занятия. Однако одновременно с занятиями я не прекращал ходить в театр, часто ходил один или с друзьями на разные спектакли, не пропускал ни одной премьеры. Я ходил и в Драматический театр, который ставил лишь старые классические пьесы давно умерших авторов, также полюбил Театр юмора, раза два ходил в Театр современных инсценировок, но потом перестал ходить в последний театр, однако об этом расскажу чуть позднее. Еще тогда в юности я заметил, что режиссеры ставят лишь классические пьесы, пьесы зарубежных авторов, нет новых современных пьес современных драматургов, что меня удивляло. Конечно, я понимал, как и мои друзья, что классические пьесы нужны, их никогда не следует забывать, но почему же не ставят современных пьес наших драматургов? На этот вопрос мне никто не отвечал, поскольку ни мои друзья, ни родители не входили в театральную среду. И даже позднее, когда я стал печататься в различных литературных журналах, многие редакторы журналов отшучивались или просто пожимали плечами, когда заходил разговор о засилье классических пьес в наших театрах.

– Вы понимаете, что наш театр похож на какой-то музей старых и поношенных вещей? – спрашивал я многих редакторов, понимая в глубине души, что никакого толкового ответа не получу, но мне хотелось выразить вслух, о чем я думал не раз, чтобы хоть кто-то поговорил со мной на театральную тему. – Наш старый репертуарный театр мертв. От него пахнет на версту нафталином.

Большинство редакторов уклонялись от ответов, делая вид, что очень заняты или не понимают моего беспокойства.

Только один главный редактор театрального журнала «Амфитеатр» нехотя ответил мне:

– Гм, а что собственно вы сами предлагаете?

Честно говоря, я очень удивился его ответу и порывисто ответил со свойственной мне горячностью:

– А я предлагаю ставить на сцене новые пьесы!

– Новые?

– Да!

– Это ж какие новые, позвольте вас спросить? – брезгливо поморщился редактор, смотря на меня, словно на ненормального. – Смотрите-ка на него, – обратился он к своим коллегам, которые сидели рядом и делали вид, что не прислушивались к нашему разговору, – он предлагает ликвидировать наш репертуарный театр!

– А что вы предлагаете вместо репертуарного театра? – задал мне вопрос другой редактор, сидящий рядом со мной. – Одну антрепризу оставить?

– Господа! Вы меня неправильно поняли! – объявил я. – Я хочу, чтобы в наших репертуарных театрах режиссеры ставили современные пьесы!

– Гм, современные?

– Именно так, господа!

– Но их нет, – возразили мне.

– Их вы не печатаете, поэтому считаете, что современных пьес нет! – продолжал убеждать я редакторов, понимая, что разговор бесполезен, но все же продолжал разговор. – Хотя бы в Интернете поищите прежде, чем отрицать наличие современных пьес! Вот ваш журнал театральный, но пьесы не печатаете.

– Да, мы не печатаем пьес! Мы только печатаем анонсы разных театров, статьи о спектаклях.

– А! Статьи о тех старых спектаклях, которые ставили еще при царе Горохе? – усмехнулся я.

– Гм, молодой человек, не надо над нами посмеиваться, – сухо ответил мне главный редактор, нервно постукивая пальцами по столу. – Вы не вправе здесь обсуждать работу нашей редакции! Так что забирайте свои пьесы, вы явились не по адресу!

А один из редакторов добавил:

– В Интернете нам чего-то искать? Да Интернет– это всемирная помойка!

Я усмехнулся, понял, что дискутировать бесполезно, забрал свои рукописи и поспешно вышел из редакции.

Именно благодаря театру, я стал вольнодумцем, который воспитывался на пьесах Мольера, Шиллера, Бомарше, Грибоедова. Я с большим удовольствием смотрел несколько раз трагедию «Гамлет» Шекспира, хотел прочитать эту трагедию, но в продаже книг Шекспира я не находил, а в библиотеках мне отвечали отказом, что пьесы Шекспира находятся у читателей. Будучи тогда наивным и простодушным мальчиком, я решил сходить в нашу библиотеку через месяц, чтобы выяснить, может, пьесы Шекспира уже прочитали и можно взять хотя бы одну книжку с его пьесами на короткое время? Господа, каково же было мое удивление, когда библиотекарша, даже не смотря на меня и копаясь в бумагах на столе, ответила мне с нескрываемым раздражением:

– Ну, сколько, мальчик, тебе говорить можно, а? Пьесы Шекспира читают!

Я набрался храбрости и быстро спросил, краснея от волнения:

– А когда мне можно придти?

– Не знаю, – ответила крайне неохотно библиотекарша, продолжая копаться в бумагах.

– А что тогда мне посоветуете прочитать? – не унимался я.

– Вот смотри на столе, – равнодушно протянула библиотекарша.

На столе лежали книги Ленина, Карла Маркса, книжечка Леонида Брежнева «Малая земля», еще что-то, уж не помню, но пьес Шекспира на столе я не заметил.

– Скажите, а есть сейчас в библиотеке пьесы Шиллера? – спросил я библиотекаршу.

– Нет.

– А пьесы Бомарше?

– Тоже нет.

– А пьесы Мольера?

Библиотекарша подняла, наконец, голову, недовольно взглянула на меня, помолчала минуту, потом строго спросила:

– Мальчик, ты всех писателей будешь здесь мне перечислять?

– Но я хочу их прочитать! – воскликнул я, краснея от волнения.

– Нет сейчас ничего.

– Я в каталоге я эти пьесы нашел, вот….

– Да, в каталоге книги есть, но они сейчас на руках, мальчик! Или домой, а то я сейчас милицию вызову.

– Гм, зачем милицию вызывать? – удивился я. – Я хочу читать книги, я…

– Мальчик, эти книги на руках, понятно?

Я отошел от стола библиотекарши, тяжело вздохнул и вышел из библиотеки.

Потом мой школьный товарищ Дима сказал, что дефицитные книжки библиотекари отдают читать своих знакомым, поэтому этих книг нельзя никогда найти на библиотечных полках, или иногда даже продают некоторым знакомым.

– Как продают? – удивился я. – Ведь это библиотечные книги!

Мой товарищ Дима лишь посмеялся надо мной, говоря, что я наивный и следует уже становиться взрослее:

– Слушай, Сережа, ты как на Луне растешь, что ли? Знаешь, какая маленькая зарплата у библиотекаря?

– Ну…

– Вот и ну! Хорошие книжки – дефицит, как и хорошая колбаса! Вот и обменивают кило колбасы на дефицитную книжку, которую ты не можешь прочитать. Потом читатель приносит эту книжку в библиотеку, дает библиотекарше еще новый дефицит, а она ему – новую дефицитную книжку. Бизнес своего рода!

– Фу, как противно…

– Это жизнь, старик! – объяснял мне Дима, улыбаясь. – А иногда дефицитные книжки даже продают.

– Как это?

– Молча! Бизнес своего рода, а потом книжки списывают. Или пишут, что их читатели потеряли.

Помните, мой дорогой читатель, старые лозунги о том, что наша страна являлась самой читающей страной в мире? Да? А помните сбор макулатуры в обмен на интересную книжку? Помните, надеюсь, книжных спекулянтов у входа в книжные магазины? Я-то все помню, помню мои тщетные поиски пьес Шекспира, Шиллера, Мольера. Как мне хотелось их прочитать! Не найдя этих пьес в библиотеках, я решил ходить в читальню, чтобы читать нужные мне пьесы. Представляете себе, господа, мои дорогие читатели, отчаяние юноши, который хочет читать Шекспира, других известных драматургов, но не может найти их пьес в продаже или в библиотеках, живя в самой читающей стане мира?! Не абсурд ли, хотя мы жили и продолжаем жить в стране абсурда!.. И как мне было трудно читать пьесы в читальне, когда такое чтение требует тишины, покоя! Я тратил каждое воскресенье в читальне несколько часов, чтобы читать пьесы Шекспира. Отец постоянно ворчал, говоря, что потраченное мной время надо было уделить занятиям медициной, но я старался пропускать его замечания мимо ушей и не отвечать ему – так спокойнее жилось. Наконец, прочитав в читальне несколько пьес Шекспира и Мольера, я также прочитал многие сочинения Вольтера. Дидро, Жан Жака Руссо, Чернышевского, Добролюбова, которые еще более способствовали моему свободолюбивому нраву. Если отец с матерью жили тихо, даже опасливо, я рос и становился совсем иным, чем они: смелым, горячим, решительным. Я открыто говорил своим знакомым ребятам во дворе, что надоело жить в царстве дефицита и нищеты. Неоднократно отец и мать делали мне замечания, даже кричали на меня, говоря, что я должен помалкивать и не говорить, о чем думаю, с ребятами во дворе.

– Нет! – решительно возразил родителям я. – Молчать я не буду!

– А тогда тебя посадят в тюрьму! – известил меня отец, весь красный от волнения. – Или тебя посадят в сумасшедший дом.

– Меня? Но я не больной.

– Посадят, Сережа, – поддакнула отцу моя мать. – Лучше помалкивай, так лучше будет.

Здесь дома ты можешь говорить, о чем думаешь, но вот на улице или в школе не советую.

Я тебе по секрету скажу, только ты никому во дворе и школе не рассказывай.

И она впервые рассказала мне про своего отца, который погиб в сталинских застенках.

Его арестовали за какую-то случайную фразу, которую он сказал при многих свидетелях на работе, не думая о последствиях. Поздно ночью в квартиру моего дедушки, как рассказывала мать, плача, вошли три мрачных офицера, которые довольно грубо приказали дедушке быстро одеться и пройти с ними. Они посадили дедушку в черную машину и увезли, даже не сказав, куда его везут и зачем. Потом по прошествии целых двадцати лет моя бабушка узнала, что его на следующий день утром повели в суд, приговорив к десяти годам за антисоветскую агитацию. Тщетные попытки бабушки узнать, где находится ее муж и арестован ли он, не увенчались успехом, и долгие годы она прожила в отчаянии и страхе. Лишь во времена хрущевской оттепели она узнала, наконец, правду, но от этого легче ей не стало. Бабушка умерла от рака легких. Умирая, она рассказала все моей маме со слезами на глазах.

– Прошу тебя, моя Леночка, – шептала бабушка моей маме, – помнить всегда о бедном твоем отце, чтобы дети твои не повторили его судьбы! Чтобы они не говорили что-то при чужих! Чтобы твои дети помалкивали, а то их посадят и убьют сталинские палачи! Дай мне слово, что ты воспитаешь их умными молчунами, которые сто раз подумают, а один раз из ста что-то скажут, предварительно обдумав каждое свое слово!

Моя мама тогда успокоила умирающую, говоря, что последует ее советам…

Отец сурово спросил:

– Понял ты, какая опасность тебе грозит или нет?

– Но ведь время сейчас уже не то… – попытался возразить я, однако отец завопил, подскакивая со стула и бегая по квартире, грозно сверкая глазами:

– Идиот! Ой, какой идиот мой сын, Лена!

– Не ругай моего сына! – заступилась за меня мама.

– Нет, какой он идиот! Да именно в э т о й с т р а н е всегда то время, когда могут тебя посадить в психушку, или арестовать за какую-то фразу! – Слова «этой стране» он специально выделил, стуча кулаком по столу.

Я послушно кивнул, чтобы только закончить неприятный разговор и успокоить моих не в меру крикливых и опасливых родителей. Однако отец не стремился идти спать, а напоследок решил добавить:

– И еще, Сережа!.. Лучше тебе работать врачом, чем актером или режиссером.

– Но…

– Нет, ты хотя бы выслушай отца!.. Врач не болтает попусту, понял?.. А режиссер или там актеришка должен что-то на сцене болтать, а вдруг что-то крамольное скажет?..

Тогда тебя сразу в психушку поместят или посадят в тюрьму за антисоветскую пропаганду! Понял?

Я снова послушно кивнул, думая совсем о другом – о театральной сцене, о мечте стать режиссером или актером. Мечта, к сожалению, осталась лишь мечтой… Как рассказал ранее своим дорогим читателям, в десятом классе я смалодушничал, решив подчиниться отцовской воле и поступить в медицинский институт. Ой, сколько раз я ругал себя за то, что поступил в медицинский институт и стал врачом, не любя эту профессию!

Шесть лет обучения в мединституте пролетели быстро. За это время я успел не только освоить медицину, но и прочитать все пьесы Шекспира, Мольера, Островского, Чехова. Бомарше. Кое-что я прочитал в читальне, тратя субботние и воскресные дни, кое – что мне давали прочитать товарищи по институту, которые узнали о моей страсти к театру.

Будучи студентом, я пытался выступать в студенческом любительском театре. Сыграл несколько эпизодических ролей в спектаклях Шекспира, Мольера, потом я со своими единомышленниками решили поставить «Гамлета», пригласили даже худрука Театра юмора Ширмыршлянского и худрука Драматического театра Сеновина. Наша игра обоим худрукам понравилась, особенно, они хвалили после окончания спектакля меня за успешно сыгранную роль Гамлета. Не думал в те счастливые минуты я, что доведется еще несколько раз повидаться с обоими режиссерами, худруками, но уже в иной роли – в роли автора, который пытается безуспешно предложить им свои пьесы для постановки на сцене.

Однако об этом чуть позднее, мой дорогой читатель!

Глава 2

Юмор, один юмор

Иосиф Борисович Ширмыршлянский, художественный руководитель Театра юмора, вышел утром из дома, позевывая, неспеша сел в поджидавшую его машину.

– Поехали, Федя! – приказал своему водителю Ширмыршлянский.

Ширмыршлянский был грузный, рослый господин с вьющимися черными волосами с проседью, зачесанными назад, семидесяти лет, одетый в строгий черный костюм, белую сорочку и черный туго завязанный галстук. Так он всегда одевался, когда ехал на работу. Многие поговаривали за его спиной, что он похож на партийного чиновника, а некоторые дамы из театра посмеивались, обсуждая традиционную одежду своего начальника: «Наш барин Ширмыр опять в своей черной униформе!» Как догадался читатель, «Ширмыр» являлось кличкой худрука Театра юмора. Ходил он очень важно, подняв голову высоко вверх, будто стремился на потолке что-то разглядеть. Будучи Львом по знаку Зодиака, он с детства желал лишь руководить всем и вся, наконец, по достижении пятидесятилетнего возраста добился должности худрука Театра юмора, о которой столь долго мечтал! Более полувека проработал Ширмыршлянский в Театре юмора, начинал там сначала актером, потом окончил режиссерские курсы и стал работать режиссером. Больше всего он любил ставить на сцене спектакли – обозрения, капустники. Сейчас он работал над спектаклем «Бравый солдат» по мотивам романа Гашека. Конечно, именно Ширмыршлянский написал театральную версию романа, и именно он, Ширмыршлянский, руководил постановкой спектакля в качестве худрука. Многим актерам и режиссерам Театра юмора не нравился властный, авторитарный стиль руководства театром, однако Ширмыршлянского это совсем не волновало – он открыто не раз заявлял всем: «Не нравится тебе работать со мной? Двери моего театра всегда открыты! Можно зайти в театр, можно и выйти. Или вылететь из него! Я никого тут не задерживаю!» Господин Ширмыршлянский не любил иных мнений, кроме своего собственного, даже не старался хотя бы выслушать мнение актера или режиссера, которые пытались порой что – то возразить худруку. Все альтернативные мнения по различным вопросам казались ему посягательством на его руководящую роль в Театре юмора. Говоря о Театре юмора, Ширмыршлянский всегда говорил так: «Мой театр», словно театр являлся его собственной вотчиной, имением, и что интересно: все сотрудники свыклись с этим, не пытаясь даже что-то возразить или поспорить.

Ширмыршлянский закурил трубку и задумался. Сегодня предстояла новая репетиция спектакля «Бравый солдат». Все роли в спектакле давно распределены им, актеры быстро заучили текст, остались лишь мелочи: костюмы, грим, освещение, музыка, некоторые актерские интонации, но эти мелочи особо не волновали его. Несколько возмутило позавчера на очередной репетиции заявление молодого актера Николая Кузнецова, который пытался при всех заявить, что Гашек написал не юмористический роман, а сатирический. Тогда Ширмыршлянский не среагировал на заявление Кузнецова, которого никто из работников театра не поддержал. Но вчера на репетиции, когда Кузнецов вновь повторил свои слова, неожиданно для всех молодая актриса Татьяна Архипова, светлая шатенка с голубыми глазами, горячо поддержала Кузнецова:

– Да! Почему вы, Иосиф Борисович, не прислушиваетесь к мнению Кузнецова?

Ширмыршлянский попытался отшутиться, даже не смотря в сторону Архиповой:

– Пока мне медведь на ухо не наступил, так что со слухом у меня все в порядке.

Кто-то из актеров засмеялся, так что Ширмыршлянский надеялся, что инцидент закончен, однако Архипова не унималась и продолжала, покраснев, настаивать на своем:

– Нет, это не ответ, Иосиф Борисович!.. Вы считаете, что спектакль должен предстать просто, как театральная фантазия на тему Гашека?

– Вздор! Какая фантазия? – морщась, спросил Ширмыршлянский. – Ты разве против юмора?

Все сотрудники Театра юмора привыкли, что их худрук обращался ко всем на «ты», даже к тем актерам, которые достигли пожилого и старческого возраста. Он сам считал, что такое обращение вовсе не фамильярность или хамство, а скорее товарищеское обращение к коллегам, хотя лично к своей дорогой персоне требовал обращения именно на «вы». Поначалу молодые актеры Архипова и Кузнецов тоже были удивлены подобным обращением, но потом свыклись с этим.

– Нет, не против, – моментально возразила худруку Архипова, – но Гашек написал сатирический роман, а вы пытаетесь скатиться только на один юмор. Юмор ниже пояса!

– Какой вздор!

– Вовсе не вздор! Роман Гашека и его главного героя Швейка читатели полюбили за его антимилитаризм!

Ширмыршлянский сидел на кресле, не двигаясь, не меняя выражения лица.

А Кузнецов тут же добавил, ободренный репликой Архиповой:

– Войну и всяких военных тупых чинуш надо высмеивать, а мы только поем о триппере! Говорим о клистире!

Ширмыршлянский неожиданно для всех актеров захлопал в ладоши, приговаривая:

– Браво!.. Браво! Какой темперамент у наших молодых актеров! Вот бы им так на сцене играть, а не со мной спорить.

– Вы не слышите нас! – воскликнула Архипова. – Швейк не хочет воевать! Вот где поговорить нам со зрителями, уставшими от войны, незаметно перетекшей в контртеррористическую операцию!

Ширмыршлянскому надоело слушать двух молодых актеров.

– Прекратить прения в моем театре! – разозлился Ширмыршлянский. – Вот ты, Архипова недавно институт закончила, не так ли?

– А при чем…

– Сначала бы поработала годик– другой, опыт бы получила, а то сразу меня критиковать вздумала! Спектакль должен состояться, а ты с Кузнецовым хочешь его сорвать!

– Нет, Иосиф…

– Немедленно приказывать прекратить прения в моем театре! – продолжал Ширмыршлянский. – У нас тут театр, а не политический форум. У нас Театр юмора и забывать это не нужно. Кто тут против юмора, может выйти. Двери моего театра всегда открыты на вход и на выход. У нас один юмор и еще раз юмор! Сатиры в моем театре не будет! – Тут Ширмыршлянский замолк на минуту, закурив трубку, потом строго спросил: – Гм, скажите, а вы оба, Архипова с Кузнецовым, считаете, что сатира не должна смешной?

– Нет, она должна быть смешной, она должна высмеивать… – попытался ответить худруку Кузнецов, но его резко оборвал Ширмыршлянский, улыбнувшись фальшивой улыбкой:

– Браво, как хорошо, что хоть иногда ты со мной соглашаешься, Кузнецов! «Смешить и еще раз смешить!» – вот девиз моего театра… Смешить, а не высмеивать! Понимаешь разницу?

– Но…

– Так, – перебил актрису Ширмыршлянский, – можешь организовать свой собственный театр, но не здесь, а в другом месте, и там ставить свои спектакли, но здесь мой театр!

И я здесь худрук, ясно?.. – Ширмыршлянский нахмурился, замолчал минут на три, держа поистине театральную паузу, когда все актеры молчат, но зрители понимают, что пауза вовсе не снимает напряжения в зале, и пауза служит для осмысления услышанного и прочувствованного в спектакле.

Все актеры в зале молчали.

– Вы оба срываете нашу репетицию, – заявил Ширмыршлянский.

– Но…

– Итак, продолжим нашу репетицию! – распорядился Ширмыршляский, не желая больше разговаривать с молодыми актерами.

Машина подъехала к Театру юмора, Ширмыршлянский открыл дверцу, медленно вышел из машины и привычной твердой походкой направился к служебному входу, находящемуся с боковой части здания. Возле двери он заметил средних лет брюнета в джинсах, с усами и небольшой бородкой, с черной сумкой в руках. Брюнет нетерпеливо переминался с ноги на ногу, глядя на подходящего худрука и слегка улыбаясь ему. То был я, мой дорогой читатель! Я решил встретиться с Ширмыршлянским и отдать ему свои две сатирические комедии. Конечно, я не надеялся, что Ширмыршлянский вспомнит обо мне, когда в пору моего студенчества он зашел посмотреть наш любительский театр.

– Здравствуйте! – обратился я к Ширмышлянскому.

Ширмыршлянский даже не посмотрел на меня, бросив только, когда он взялся за ручку входной двери:

– Гм, это вы мне?

– Да! Я – писатель Соколов, автор двух комедий, я хочу….

– Гм, молодой человек, все хотят! – сухо ответил худрук. – Оставьте свои гениальные рукописи на вахте.

– Но…

Тут Ширмыршлянский остановился, наконец, взглянув на мое обеспокоенное лицо, и назидательно произнес:

– Слушайте, я попрошу вас, молодой человек, не задерживать меня и не всучивать свои рукописи на улице. Оставьте все на вахте, мне передадут. Вернее, в моем театре есть завлит, он прочтет.

– Но я хотел…

– Все хотят, молодой человек! – улыбнулся фальшивой улыбкой Ширмыршлянский, чуть толкая меня, так как я загораживал ему вход в здание. – Пропустите вы меня или нет?

Я моментально посторонился, шумно вздыхая. Ширмыршлянский поспешно вошел в театр, а я остался стоять у входа. Было слышно, как худрук накричал на служащих, потом крик прекратился. Ко мне вышел средних лет охранник с заспанным лицом и спросил, оглядывая меня с головы до ног:

– Ты чего тут стоишь?

Знаете, мой дорогой читатель, мне всегда не нравилась фамильярность, грубость, но я чудом сдержался и ответил как можно спокойнее:

– Я хотел поговорить с Ширмыршлянским, но…

– Все хотят с ним поговорить! Он приказал, чтобы тут всякие посторонние не стояли.

– Но мне нужно передать завлиту мои комедии!

– Отдай их мне, я передам завлиту. Ответ будет через две недели.

Мне ничего не оставалось делать, как выполнить требование охранника. На этом моя встреча с Ширмыршлянским закончилась. Я побрел домой, думая, как же встретиться с Ширмыршлянским и поговорить с ним.

А Ширмыршлянский прошел в свой просторный кабинет, уселся в мягкое кресло.

Он помнил, что сегодня должна состояться репетиция спектакля «Бравый солдат», поэтому вытащил из ящика стола блокнот со своими заметками.

В кабинете стоял возле стены большой коричневый письменный стол, рядом со столом – два кресла, вдали у окна телевизор, холодильник, книжный шкаф, мягкий диван. На стене выше стола висел портрет Станиславского, Ширмыршлянский почитал известного режиссера, его систему и всегда повторял на репетициях известные слова Станиславского: «Не верю!» На столе худрука красовался новенький ноутбук, принтер. Зазвонил телефон, но Ширмыршлянский не торопился брать телефонную трубку. Однако телефон звонил, не переставая.

– Да, слушаю… – вяло протянул Ширмыршлянский, беря трубку и перелистывая блокнот.

– Ну, Иосиф Борисович, не торопишься трубку брать? – услышал он в трубке уверенный и насмешливый баритон.

Ширмыршлянский отложил блокнот, услышав в трубке голос художественного руководителя Драматического театра Юрия Ксенофонтовича Сеновина.

– Гм, приветствую тебя, Юрий Ксенофонтович! – чуть улыбнулся Ширмыршлянский. – Чем обязан звонком?

– Да, так… Вспомнил о тебе, решил позвонить. Али побеспокоил? Отвлек от репетиций?

– Пока я только зашел в кабинет, если честно.

В трубке раздался приглушенный смех Сеновина:

– Ха!.. И поздновато ты на работу являешься, друг мой!

– Совсем нет, – возразил Ширмыршлянский, – как всегда, в одиннадцать часов. Вообще – то мне не десять лет, чтобы мне тыкать! Я сколько раз о том тебе говорил!

В трубке снова раздался смех, Сеновин быстро ответил:

– Ладно, будем общаться на «вы»… Я…

– У тебя какая-то новость или нет? – нетерпеливо спросил Ширмыршлянский.

– Хотел попросить тебя…, извините, вас попросить помочь мне с новыми актерами. – Сеновин вспомнил, что Ширмыршлянский не терпел фамильярностей к своей дорогой персоне, хотя всем остальным тыкал, даже к собеседникам старше себя по возрасту.

– Новыми? У тебя в знаменитом Драматическом театра не хватает актеров? – удивился Ширмыршлянский.

– Как сказать…

– А ты правду скажи, авось полегчает, – усмехнулся Ширмышлянский, закуривая трубку.

– Штатных единиц у меня в театре свободных нет, то правда, но проблема в том, что все актеры старые… Нет молодых актеров! – признался Сеновин.

– Сочувствую, Юрий Ксенофонтович, сочувствую!.. И понимаю тебя прекрасно, когда самая молодая актриса в театре в возрасте пятидесяти восьми лет.

– Гм, вот мне не до смеха, – сухо ответил Сеновин, прекратив смеяться.

– Есть у меня молодые актеры, целых два есть, – ответил Ширмыршлянский, вспомнив о Кузнецове и Архиповой, – но они тебе не понравятся.