А о чем ещё может мечтать горожанин в черт знает каком поколении?
      Я.: О! Насколько я понял, и по текстам, и так, ты - постмодернист. А чем является для тебя этот самый постмодернизм?
      Ф.: Ха, а какие у тебя отношения с воздухом, которым ты дышишь?
      Это мой метод мышления, мой способ формулировать, сознательно выбранная стратегия формировать взаимоотношения с миром. Если бы постмодернизм не позиционировался как самостоятельное культурное явление, я бы, наверное, стал "стихийным" постмодернистом... Да, собственно, я и был таковым всю свою сознательную жизнь. С тех пор, как в раннем детстве сделал два "секретика". (Наверняка все помнят, что это такое: в земле вырывается ямка, туда кладется фольга, на фольгу - какое-нибудь детское "сокровище", все прикрывается прозрачным стеклышком и засыпается землей. Потом можно ходить, любоваться.) Так вот: я сделал два "секретика", один рядом с другим. Только в одном на фольге лежала вырезка из журнала "Крокодил", карикатура с голой задницей. А в другом "секретике" вместо фольги лежала бумажка, на которой было крупно написано слово "жопа". Я приводил туда друзей, спрашивал: "слева, или справа?" - и, в зависимости от ответа, показывал или картинку, или надпись. Текст вместо объекта и наоборот. Сейчас на эту тему такую спекуляцию развить можно! Но не нужно, наверное.
      Согласившись, что спекуляции лучше не развивать, а разливать, я разлил ещё пива и сообразил, что пока ещё ничего не узнал про личную жизнь Фрая. А момент выдался как раз подходящий...
      Фрай и интимно-семейные отношения.
      Я.: Ты, кстати, женат?
      Ф.: Ни жены, ни детей, ни даже родителей. Анекдот про дракончика помнишь?
      Стоит, плачет: я маму съел, я папу съел, я сестренку съел, я бабушку съел. - И кто ты после этого? - Захлебывается рыданиями: сиротинушка!
      Ну вот и я что-то вроде этого дракончика, только жизнерадостный.
      Я.: Неужели не нашлось ни одной дамы, которая бы тебя захомутала? Ф.: Не люблю хомосапиенсов с хватательными рефлексами. Какого бы пола они не были.
      Я.: Или ты ждешь ПП (прекрасную принцессу)? Но по характеру, вроде, не похоже.
      Ф.: Ну уж... Только ПП мне не хватало. С ними одни проблемы: то сама в лягушку превратится, то голова в тыкву, то задница в карету...
      Я.: А в твоей жизни была ли любовь? Понимаю, что вопрос дурацкий и банальный, но все-таки? И была она несчастной или счастливой?
      Ф.: И я сейчас скажу жуткую банальность: "несчастная любовь" и "счастливая любовь" - это очень глупые словосочетания.
      Конечно, я мог бы выдумать какую-нибудь пронзительную историю. Но не буду: лениво, да и не хочется голову никому морочить. Пресловутая "любовь", которая всех так интересует, в большинстве случаев - дешевая химера-самоделка.
      Есть некая данность: инстинкт продолжения рода - один из самых мощных инстинктов. И есть традиционные человеческие попытки, в диапазоне от величественных до жалких, придать осуществлению этого инстинкта некий дополнительный смысл - т.е. "уговорить", убедить себя, что "все не так просто". Ну, я и сам в течение жизни предпринимал множество аналогичных попыток - что с того? Они были как две капли воды похожи на те истории, которые может рассказать о себе почти любой человек - если он не монах и не законченный маньяк с абсолютно извращенным сознанием. Правда, мне никогда не удавалось убедительно врать себе. И из этого как бы логически вытекало, что на самом деле никого я не "люблю" - просто в очередной раз старательно выстраиваю тонкую систему взаимной зависимости, взаимных обязательств, взаимных обманов. Причем, очень искренне выстраиваю, при наличии мощного эмоционального фона, и все такое прочее. На вопрос "зачем" при этом обнаруживался только один беспомощный, зато внятный, ответ: "все так делают".
      Все вышесказанное - не исповедь законченного мизантропа... Просто попытка сформулировать, что такое в моей системе символов "несчастная" и "счастливая" любовь. Пожалуй, излишне многословная, как большинство моих попыток что-либо сформулировать.
      Но если уж использовать термин "несчастная любовь", следует понимать, что это не только "разбитое сердце", а любой традиционный лирический сюжет, в том числе, и с "хорошим концом". Отношения, которые выстраиваются по формуле "биологический инстинкт плюс красивое вранье". Таких историй в моей жизни было немало, как и в любой другой человеческой жизни. И это, на мой взгляд, может интересовать только блаженных читательниц "женских романов", любопытству которых я совершенно не собираюсь потакать.
      А все, что выходит за пределы этой схемы, наверное и есть "счастливая любовь". Например, отношения с человеком, который "идет в ту же сторону" не знаю, как ещё можно сформулировать. С таким человеком совершенно не обязательно make love - хотя, наверное, бывает так, что и это не помешает.
      С таким человеком совершенно не обязательно жить вместе, или даже часто встречаться. Можно не видеться годами и не испытывать по этому поводу никакого дискомфорта. Можно... да все что угодно. Для "счастливой любви" нет никаких правил. В качестве примера я сознательно выбираю историю, героиня которой никогда её не прочитает, она по-русски вообще ни слова не знает. Есть одна классная тетка, которая живет... ну, скажем так, очень не в Москве. Я не видел её уже года три. И не предпринимаю никаких активных действий, чтобы увидеть: мне вполне достаточно просто знать, что она где-то есть. Она моей персоной, пока я отсутствую, тоже совершенно не интересуется. Раз в год присылает вялое, но как бы обязательное поздравление с Рождеством by e-mail - и все. Она старше меня на двадцать с лишним лет. Я даже представить себе не могу нас в какой-нибудь эротической ситуации. У неё глаза пятнадцатилетней девчонки и глубокие морщины, по-моему, от улыбок. Как и с большинством моих заграничных приятелей, я с ней познакомился "по делу".
      Двух часов хватило, чтобы подружиться. Нам почему-то всегда было очень весело вместе: даже отправившись вдвоем купить хлеб к обеду, мы чувствовали себя как школьники, прогуливающие уроки. Мы очень много смеялись по самым пустяковым поводам - в этом смысле мы оказались идеальными партнерами: начинали ржать одновременно, заводили друг друга и не могли остановиться. И ещё с нами все время что-нибудь случалось: всякие безобидные мелкие странности. То птица на плечо сядет, то у двух стульев в кафе, на которые мы садимся, одновременно ломаются ножки, то кондитерская, которая нам понравилась и при этом (это написано на дверях!) закрывается в 7 вечера, оказывается открытой в полночь...
      Теперь я задним числом понимаю, что это и была первая "счастливая любовь" в моей жизни. Очень похоже на дружбу, но немножко больше, чем просто дружба... и слегка "чудесатей".
      Я.: Какая же у тебя сексуальная ориентация? Где-то я нашел упоминание, что Макс Фрай - голубой. Есть ли у тебя особые предпочтения в сексе, за исключением секса с мозгами читателей? И не занимаешься ли ты, до кучи, содомией с кошками?
      Ф.: С кошками содомией заниматься сложно. Разве что с котами... Зато и с теми, и с другими вполне можно заниматься старой доброй зоофилией. Но все лавры в данной области принадлежат Олегу Кулику. Не буду их у него отнимать, пожалуй. Парень все-таки на это святое дело жизнь положил.
      А сексуальная ориентация, как и многие другие вещи - дело настроения.
      По поводу голубизны и прочей прикладной педерастии - все очень просто.
      Как-то я гулял по Москве со своим приятелем, страстным, надо сказать, любителем моих книг. Путь наш пролегал мимо памятника героям Плевны, где известно какой народ тусуется. Приятель тут же начал довольно безвкусно ерничать и отпускать всяческие традиционные низкопробные замечания по поводу геев, чего я терпеть не могу. То есть, шутить-то можно и нужно на любую тему, вопрос в том КАК. В данном случае все звучало очень глупо и пошло. Поскольку парень до обращения к этой теме был вполне вменяем и неглуп, у меня от таких контрастов крышу сорвало. "Ну, - думаю, - сейчас ты у меня получишь!" Сделал злодейское лицо и говорю: ты, дескать, аккуратнее, я тоже педик. Ты мне, кстати, давно нравишься. Нет сил больше терпеть, поехали в нумера!
      В общем, закономерно, что человек, который подписывается еврейской фамилией и публикует везде фотографию своей африканской рожи, ещё и орет, что он голубой. Кстати, на самом деле я чеченец. И ещё я женщина, причем лесбиянка. И бомж без московской прописки. Список будет расширяться и дополняться. Я готов вписаться в любую группу, которую тупое трусливое "большинство" считает "вредной", "опасной", "неполноценной", или "ущербной". Возможно, для сотни тысяч человек, по большей части, молодых, которые на последние деньги покупают мои забавные книжки, это станет прививкой против глупости. Не знаю, не уверен. Но почему бы не попробовать?
      Приписывая себе, а не пиву, доблесть "раскручивания" Макса на откровенность, я решил, что больше такого шанса не представится, и принялся дальше разрабатывать эту тему.
      Фрай и наркотики.
      Я.: Вот, ты декларируешь, что готов "приписаться" к любой общности париев. Но сейчас изгои общества даже не бомжи и проститутки, а больные наркоманией. Не уверен, что ты во всеуслышание готов объявить про себя, что ты наркоман. Извини, но вписка в эту группу риска предполагает нечто большее, нежели неподкрепленная поза.
      Ф.: "Наркоманы" и все те группы, что я перечислял раньше - разные вещи. Принадлежность тем, о ком я сказал, определяется рождением. Причем я ещё не видел ни одного человека, которому давали выбрать. Наркоман - это все-таки результат совокупности поступков.
      Было бы тупым ханжеством говорить, что я таких поступков никогда не совершал. Разумеется, богемная юность предполагает наркотики. Это почти обязательно, как в других социальных группах обязательно надо пьянствовать. Я бы ещё подумал прежде, чем решить, что хуже. Больше половины моих тогдашних приятелей и бывших одноклассников уже умерли, кстати сказать. А некоторые выжили только потому, что вовремя переехали в Голландию, туда, где продукт качественный, заработать на него - плевое дело, и в тюрьму не загремишь. Забавно, что ребята ехали туда именно как в наркоманский рай, а на месте постепенно обустроились, обуржуазились, переженились все. Наркотиками балуются по-бюргерски, во время уикэндов. Я по сравнению с этими "пропащими" - просто перекати-поле.
      Но декларировать свою принадлежность к наркоманам, даже к бывшим наркоманам, тоже было бы глупо. Какой из меня наркоман?! Мне все это не особенно нравилось. В первую очередь потому, что у меня врожденная паническая потребность контролировать все, что со мной происходит. Поэтому так и не втянулся. Несколько лет жил в одной коммунальной квартире с самым знаменитым городским варщиком винта. Знакомые слюнки пускали, представляя, как я там по-соседски оттягиваюсь. А у меня вся творческая энергия расходовалась на то, чтобы придумать правдоподобную версию, почему я сегодня опять не хочу угоститься: с единственным симпатизирующим мне соседом все-таки ссориться не хотелось.
      Наверное, если бы я был "домашним мальчиком", у которого такая возможность раз в жизни выпадает, я бы иначе к этому относился. Но мне было шестнадцать лет, когда я услышал последнее в своей жизни "нельзя". С тех пор все "нельзя" и "можно" я говорю себе сам, не прибегая к услугам посторонних. А когда сам абсолютно все решаешь, гораздо меньше шансов долго оставаться дураком.
      Я.: У меня есть телега, что читатели бывают домашние и дикие. На домашних, как и на фанатов-фанатиков любого толка, влияние твоего текста огромно. И сказав им, что ты террорист, голубой, транссексуальная лесбиянка, даун с ДЦП, ты, может, и не вызовешь волны подражания, но только не с наркотиками...
      Ф.: От души надеюсь, что некоторые "домашние" читатели все-таки могут отрастить крылышки и улететь - как домашний гусь Мартин, с которым путешествовал Нильс.
      Кстати, каким же надо быть невменяемым идиотом, чтобы сменить сексуальную ориентацию, руководствуясь чьим-то примером! А потом всю жизнь терпеть, скрипя зубами...
      А наркотики некоторые гаврики и без моей рекламы уже жрут. Мне рассказывали про каких-то горе-мечтателей, которые отправлялись "в Ехо", а потом на отходняке, жаловались, что там все не так, как я написал. И смех и грех!
      Собственно, если человеку позарез припечет оправдать свои поступки, он призовет на помощь целый пласт литературных примеров, тут моя скромная персона даже не особенно требуется. У того же Кастанеды 99 процентов текста - сплошь рассуждения о внутренней дисциплине, самоконтроле и прочих малопривлекательных для расхлябанного сознания вещах, но массовая публика выковыривает оттуда только наркотический опыт - не слишком, кстати, интересный, по сравнению со всем прочим.
      Коли речь зашла о Кастанеде и об измененных состояниях сознания, вызываемых поеданием всякой растительности, я подумал, что неплохо было бы завернуть в более тихую гавань и поговорить, например, о питие.
      Фрай и кулинария.
      Я.: В одном интервью, данном Светой Мартынчик, одним из твоих официальных представителей, было сказано, что Фрай не любит пить сухое и есть жидкое. Это понятно. А какой состав у того жидкого, и твердого, что ему нравится?
      Ф.: Кулинарные предпочтения, тоже дело настроения.
      Однако заядлым фраеловам известно, что Фраи лучше всего клюют на селедку и яблочные пироги. Убедительная просьба не резать то и другое на маленькие кусочки и НЕ ПЕРЕМЕШИВАТЬ!!! Если под рукой нет ни селедки, ни яблочного пирога, можно поэкспериментировать с улитками, мидиями, ореховым мороженым, брокколи, а также китайской, вьетнамской и индийской кухнями. Но это все лирика: вообще-то я жру, что дают, лишь бы готовить не нужно было. Кто "дает" - отдельный вопрос. Бывает и так, что никто.
      Пить надо хорошо приготовленный чай, конечно. Дома и не дома. В "Китайском летчике Джао Да" после восьми вечера можно получить жасминовый чай с жень-шенем и чай "Зеленый пион" - дорого, но оно того стоит. Друг присадил меня на кактусовый чай. Теперь, когда его запасы у меня закончились, я мечтаю о продолжении банкета. Но в Москве он мне не встречался, да и за границей надо здорово побегать, чтобы найти. В Дюссельдорфе я его-таки нашел, убив на это полдня. В Праге - не нашел. Теперь поездки интересуют меня именно с этой точки зрения.
      И ещё есть в мире такой напиток для холодных зимних ночей: крепкий сладкий черный чай с ромом - это отдельная песня, об этом поэмы писать надо!
      А иногда можно пить хорошо приготовленный кофе. В Москве надо заказывать капучино "Черный лес" в "Кофе-Хауз" на третьем этаже "Галереи Актер". Просто капучино - в "Кофе-Зен" в Камергерском и в "Арт-кафе Капучино" на Никитском бульваре. Макиато и эспрессо из разных сортов кофе - непременно в "Кофе-Бин" на Покровке.
      Насчет алкогольных напитков - боюсь, что я тебя разочарую. Я "дурак выпить". Иногда, если "для дела надо", а так бывает, могу заказать джин-тоник, чтобы сотрапезники не напрягались, и цедить его весь вечер.
      Впрочем, я свою порцию, наверное, в юности успел выпить. Тогда это было что-то вроде экстремальных видов спорта.
      Время уже близилось к трем часам ночи, в моей голове, от обилия полученных сведений, образовалась информационная каша. Ею и руководствуясь, я пошел на финишную кривую.
      Фрай обо всяком и разном.
      Я.: Как живется в натуре дважды виртуалу? Дважды виртуал - виртуал он - и офф-лайн, виртуал интернетовский и тот, что для простых читателей. Не перепутываются ли они?
      Ф.: Ну, получается, что есть три чувака. "Офф-лайновый виртуал", который молча строчит книжки. "Он-лайновый виртуал", который пишет всякие эссе с обзорами и периодически бурно с кем-то общается. И третий - счастливый обладатель материальной тушки, которая "отвечает за базар" виртуалов, и, кроме того, занимается какой-то дурацкой деятельностью, периодически озадачивается то зарабатыванием денег, то их прокучиванием, и вообще "живет жизнь". Но путаницы тут нет: путаться не в чем. Я даже говорю в точности так же, как пишу. Вернее, пишу, как говорю: в данном случае яйцо было все-таки раньше курицы. Фрай во всех своих ипостасях - личность тошнотворно цельная.
      "Виртуалы" никогда не говорят и не делают ничего такого, под чем бы обеими руками не подписалась "тушка". С другой стороны, "тушка" тоже пока не совершила ничего такого, о чем "виртуалы" не могли бы открыто поведать своей аудитории. Кстати, именно они, виртуалы, держат меня в ежовых рукавицах: им изначально легче быть честными, храбрыми, веселыми, не принимать себя всерьез и т.п. - понятно, почему, да? Они оперируют только словами, а "тушка" - ещё и поступками. Но "тушке" приходится под них строиться. Эта дрессура идет ей на пользу, кстати сказать.
      Я.: Может ли Фрай, засунув руку в дырку между мирами, вытащить за волосы сам себя из затруднительной ситуации?
      Ф.: Кажется, я всю жизнь только этим и занимаюсь.
      Я.: А где ты живешь? В Германии, России или Ехо?
      Ф.: Прямо сейчас - в Москве.
      Что будет потом - понятия не имею. Но у меня вообще есть некоторая тенденция к регулярной миграции.
      Я.: М-да... Чем-то Макс Фрай напоминает мне следы Слонопотама. Чем дальше, тем больше и запутаннее. Так и ходишь кругами...
      Ф.: Угу. Следы Слонопотама - это мой фирменный стиль.
      Я.: Кстати, хороший ход: вернутся к тому, с чего начали... А может сейчас ты просто боишься, что твои "фрайернутые" читатели, увидев своего живого и настоящего кумира, разорвут на клочки твои клетчатые штаны и желтый плащ, добела ототрут грим Отелло и оставят уйму засосов на всех обнажившихся частях тела.
      Ф. Надеюсь, что нет: все-таки я не поп-звезда какая-нибудь.
      Я.: Ты - хуже! Или лучше! Хотя и несопоставим.
      Ф.: Конечно, я хуже: я и петь-то не умею.
      Больше ни о чем серьезном в ту ночь мы не говорили. Под утро Фрай исчез так же тихо, как и появился. А я, придя в себя после бесчисленных встреч-проводов не то миллениума, не то просто 2000 года, наконец, расшифровал диктофонную запись, которую и предлагаю любезному читателю.
      ПРОГРАММИСТ, ПОЭТ, ПЕВЕЦ.
      Любителям эстрады давно известно имя поэта-песенника Симона Осиашвили. Он автор более четырехсот песен, многие из которых приобрели широкую популярность. А недавно поэт выпустил компакт-диск, в котором он сам исполняет свои песни.
      Наш корреспондент встретился и побеседовал с Симоном Осеашвили.
      - Симон, расскажите, как случилось так, что вы стали поэтом?
      - Начало было таким: я родился и жил во Львове. В школе я был математическим мальчиком. Учавствовал в олимпиадах и даже получал призы. Совершенно осознанно пошел в Политехнический институт учиться по специальности прикладная математика.
      Получив высшее образование, я стал работать программистом. Стихов не писал и даже почти и не читал.
      И так было пока мне не исполнилось 24 года.
      Мой начальник по работе дал мне тогда журнал "Юность", в котором была напечатана повесть Вениамина Смехова "Служенье муз не терпит суеты". Это один день драматического актера. Актер этот все время бегает, репетиции, съемки, записи, спектакли. Приходит он ночью домой, весь вымотанный и вспоминает стихи своего друга. И приведены эти стихи.
      Уже потом, года через два, Сергей Никитин положил их на музыку и исполнил. А тогда они впервые были опубликованы.
      Все их, конечно знают:
      "Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди,
      Под музыку Вивальди и вьюгу за окном
      Печалиться давайте, давайте, давайте.
      Печалиться давайте об этом и о том..."
      И так далее. Сами по себе, это замечательные стихи. В них и музыка, и алитерация, все эти переливы звука. Они захватили меня своей поэтической стихией.
      Если бы мне не попался этот журнал, я бы наверное до сих пор жил во Львове и работал программистом... Но после того, как я прочел это стихотворение, все мое мироощущение, самоосознание изменилось радикальнейшим образом.
      Я бормотал эти стихи как безумный. Бормотал, бормотал, бормотал... И вдруг заметил, что бормочу уже другие слова. Слова, которые я сам придумал.
      Они были плохие, глцпые, дилетантские, но я упивался этим плетением словес.
      А потом, через некоторое время, я понял, что уже не могу без этого жить. Правда. И я решил поступать в Литературный институт имени Горького.
      Поэт Давид Самойлов, которому я посылал свои стихи, написал мне, что поэзия - это судьба. Тогда, в моих ранних работах он этой судьбы не увидел. Нет, он очень доброжелательно ко мне отнесся, но в то же время и строго...
      Тем не менее, со второго раза я поступил. Вы знаете, у нас самая пишущая страна, и конкурс там был до двухсот человек на место. Мне удалось заручиться рекомендациями Юрия Левитанского и Льва Озерова и - я прошел.
      Так началась моя поэтическая жизнь.
      Работа у меня тогда была очень романтичная - сторож. Я охранял на пару с собакой по кличке Джек, склад с электрооборудованием около Киевского вокзала. Днем я бежал на лекции, а по ночам чего-то писал... Я с нежностью вспоминаю те времена.
      - Чему же вас научил этот институт? Писать?
      - Научить писать невозможно!
      Но студенческие годы научили меня держать удар. Когда я учился, по вторникам проходили творческие семинары, на которых мы обсуждали творения друг друга. Ничего более жестокого и страшного в моей жизни не было! Инквизиция, Страшный Суд бледнеют перед тем, что мы там вытворяли.
      За неделю до семинара я отдавал своим 15-ти товарищам по группе то, что я сочинил за последние пол-года. А после обсуждения твоих работ выходишь, и думаешь: Все, ты полное ничтожество, бездарь! Пора забирать документы и топиться! Пора завязывать с рифмоплетством!
      Но проходило какое-то время, раны зализывались и я продолжал писать стихи.
      В любом случае, обучение в литинституте меня образовало. Приходилось много читать и какую-то культуру я приобрел.
      - Как же вы перешли от стихов к песням?
      - Одним летом я приехал на каникулы во Львов. Там один мой приятель познакомил меня со своим другом, который оказался студентом Консерватории. Звали его Роман Якуб. Я давно потерял уже с ним связь. Кажется, он куда-то уехал, но все равно, он сыграл в моей жизни очень серьезную роль. И он ко мне пристал: давай напишем песню. Я говорил ему, отстань, я песен никогда не писал и не собираюсь, это дурное дело, низкий жанр... Но он из меня вынимал душу, пока я не написал ему текст песни. Если б не он, я бы не стал поэтом песенником...
      Так вот, написал я эту песню, называлась она "Москва-Олимпиада". Идиотский текст. Я не знал жанра, просто срифмовал какие-то слова. Роман написал музыку и через месяц повел меня во львовский Дворец молодежи.
      Мы приходим, там полтысячи зрителей. Выходят музыканты, начинают играть, петь. И я смотрю, как пятьсот человек слушают слова, которые я написал!
      Скольким людям можно почитать стихи? Ну пяти, десяти, а тут - целый зал! И крыша у меня уехала. Вот как, оказывается, можно выходить к людям со своим словом!
      Это было потрясение, когда люди слушали мои слова, пусть даже глупые. Люди слушали, аплодировали, и я понял, все, теперь я буду писать песни.
      И стал. Но я не умел. Это ведь совершенно отдельный жанр. Стихи для песен. Но и по сей день я придерживаюсь принципа, что тексты песен должны иметь самостоятельную ценность, не только звуча вместе с музыкой. Чтобы было не стыдно дать прочесть их глазами.
      - А как же просто стихи?
      - Постепенно, со временем, я перестал писать собственно стихи. Как-то отмерла эта необходимость. Особенно когда я понял, что песни у меня получаются. Они нравятся слушателям, пользуются популярностью. Они стали моим хлебом, что не произошло со стихами. Вся моя жизнь ушла в эту работу. Но любой мой текст мне не стыдно дать прочитать.
      - Но теперь вы ещё и исполнитель собственных песен...
      - Да.
      В моей жизни было несколько вех, которые радикально меняли мою судьбу. И одной из таких вех стало мое выступление в ГКЗ "Россия" два года назад. Это был мой творческий вечер. И там я в первый раз вышел ко зрителям не только как автор песен, но и как исполнитель.
      На студии с помощью моих друзей Александра Кальянова и Игоря Зубкова была записана фонограмма. И я исполнил сам свою песню. Зрители её очень тепло приняли. Я прекрасно понимаю, что приняли они её не потому, что я так уж замечательно её спел, просто на том концерте была замечательная атмосфера. Выступали прекрасные артисты, звучали хорошие песни, публика была в таком добром расположении духа, что могла доброжелательно принять что угодно.
      Произошло та же история, как тогда, когда я впервые услыщал как пятьсот человек слушают мою песню. Но здесь в зале было уже две с половиной тысячи зрителей. Они сидели и слушали меня. Как я сам им преподношу свою песню.
      И я понял, что теперь и без этого я жить уже не могу. Сейчас я уже выпустил свой компакт-диск, на котором записаны 11 песен в моем исполнении, к которым я написал и тексты и мелодии.
      Такая история...
      - Симон, вы творческий человек. Скажите, что заствляет вас написать тот или иной текст?
      - Я никогда не пытался препарировать свой творческий проуесс. Я никогда не писал песен по конкретным жизненным обстоятельствам.
      Меня часто спрашивают: А это было в твоей жизни? Имея в виду какую-то конкретную песню. Может и было, так или иначе, но когда оно происходило, ничего не написалось.
      - Вы долго носите это в себе?
      - Нет, не специально. Это как-то происходит само собой.
      Созревает строчка текста. Одна. У меня ни один текст не пошел от идеи. Только от строки.
      Откуда она берется, не знаю. Наверное, откуда-то свыше... Вот строка у меня появилась, она меня завела, вот я уже весь вибрирую. И начинаю писать. Я ещё не знаю о чем это будет. Так создавались почти все мои песни.
      - Они все доходят до слушателя, или есть какие-то "для индивидуального пользования"?
      - Я расскажу такой случай. Лет десять назад я приехал к своему дяде на похороны его жены. И вот, я захожу в приходую, там никого нет, и вижу - лежит молоток.
      Меня потрясла эта деталь. Бытовая мелочь - приготовили молоток, чтобы заколачивать гроб.Потом я захожу в комнату, там гроб, полно каких-то незнакомых женщин, они плачут...
      Это было такое сильное потрясение, что я придумал стихотворение, которое назвал "Мама умерла". Именно придумал, а не записал на бумагу. Боялся писать, чтоб не воплотились эти слова. Слова от первого лиуа, слова лирического героя.
      И вот, когда моей мамы действительно не стало, я отдал эти слова Добрынину, и он написал песню, которую исполнил Миша Шифутинский. Получилась очень сильная песня. Ее трудно дослушать до конца.
      - Симон, вы сказали, что вибрируете. Это какое-то особое состояние?
      - Да, и оно составляет главную радость моей жизни, когда я сижу на диване и пишу песню. В эти моменты - я самый счастливый человек. Я не думаю о том, что за свою работу получу деньги, что новая песня принесет мне какой-то авторитет. Это все приятно, нужно, полезно, это жизнь, но не в этом самая главная моя радость. Радость - в моменты, когда я придумываю.
      Я сижу, переписываю. У меня масса тетрадей с черновиками. Их интересно посмотреть, как от начального варианта я прихожу к результату.
      - А так, чтобы сразу, набело?
      - Это крайне редко. Вот "Дорогие мои старики", ко мне пришла строчка "постарели мои старики"...
      В конце-концов, это мое личное дело, как все это пишется. Главное - чтобы этот мучительный процесс шлифовки, доводки не был виден в песне.
      Я мучаюсь, создавая текст. Но это радостное мучение. Я люблю его. Наверное, я мазохист.Мне нравится, когда работа меня мучает. Преодолев это мучение, я прихожу к тому результату, который мне нравится.
      - Это состояние, в котором вы творец, приходит внезапно, или можно его как-то в себе вызвать?
      - Чаще всего - спонтанно. Но бывают ситуации типа цейтнота.
      Я помню, когда мы писали песни для Леши Глызина в его новый альбом, мне ребята звонили со студии и по телефону проигрывали инструментальную фонограмму. А я параллельно слушал и сочинял слова на нее.
      Так были сделаны песни "Ты не ангел", "Пепел любви". Было надо - и получалось. Я приходил в свое радостное состояние и выходили хорошие песни.
      - В том, что они хороши для слушателей, в этом нет никаких сомнений. А критика, цензура, были ли они к вам благосклонны?
      - Когда была написана песня "Не сыпь мне соль на рану", редактура на телевидении со мной долго спорила. Это были времена, когда песню запросто могли запретить и "не эфирить". Меня упрекали в том, что не по-русски звучат слова "не говори навзрыд". Мол, навзрыд можно только плакать или рыдать, а говорить нельзя.
      Я долго доказывал, что я написал не, скажем, рубить дрова навзрыд, а говорить. То есть говорить, сдерживая рыдания. Но мне твердили, что это не литературно.
      Наконец, я вспомнил цитату из Пастернака:"Февраль. Достать чернил и плакать. Писать о феврале навзрыд..."
      Все. Авторитет сказал. Разрешили.
      - Симон, вы ориентированы только на эстраду, или пробовали писать тексты и для рок-музыки?
      - Я ориентирован на шлягер.
      В начале 80-х я писал что-то, что было больше похоже на рок-поэзию. Но я считаю, что она искусственна. О естественных человеческих чувствах она говорит какой-то придуманной образной системой. Я понял, что мне это не близко.
      Главный принцип моей работы - Писать об общечеловеческих вещах общечеловеческим языком. Может быть именно по этому людям близко мое творчество, может быть поэтому оно находит в них отклик.
      Например песня "Дорогие мои старики". Казалось бы, ну чего там такого? А тем не менее, она живет. Были же песни о родителях, "Родительский дом, начало начал..." Но ведь так пафосно люди не говорят! А сказать: дорогие мои старики - это по-человечески.
      Самое важное - найти слова, которые могли бы тронуть не понятием, а чувством.
      - И это у вас превосходно получается, особенно в песнях от женского лица.
      - Да. Женщины очень удивляются, говорят: как ты такое можешь о нас знать? Когда я для Ирины Понаровской написал "Ты мой бог", она спросила:"Ты мужчина или притворяешься?"