3

После установки шатра Кори Монтейн ощутил вдруг упадок сил и легкое недомогание. Он уселся на брезентовый стул у своего передвижного домика с кружкой горячего чая в руках. Монтейн медленно потягивал ароматный напиток, и его взгляд рассеянно скользил по вывескам магазинов и постоялых дворов, расположенных вокруг центральной площади городка. Огромные дубы и каштаны тихо шелестели над головой. Вся картина была словно напоена покоем и легкой грустью.

На протяжении долгой истории человечества люди не раз создавали идеалы своего бытия, от сентиментального Нью-Йорка Франка Капры до безмолвных арктических замков Ричарда Кейна, поэта-романтика двадцать первого столетия. Но для огромного числа людей идеал их земного существования приблизительно соответствовал наблюдаемой Монтейном картине. В то благословенное время, приметы которого так любовно и старательно были воссозданы в этом городке, табак не вызывал рака, натуральные масло и сливки не являлись символом греха, о ядерном оружии попросту не слышали, а работа доставляла людям больше радости, чем что-либо другое. Дюжие бородатые игроки в крикет вполне могли отправиться на игру с командой из соседнего городка на паровозе, а отдаленный грохот вполне могли издавать сами братья Райт, клепающие очередного бесполезного механического монстра в своей мастерской.

В такие вечера Монтейну становилось ясно, почему так много обитателей Орбитсвиля предпочитают жить в подобных небольших городках. Но ему также было понятно, что это простое человеческое желание может прямиком привести людей к серьезной угрозе их существованию, угрозе, которая, по глубокому убеждению Монтейна, таилась в самом Орбитсвиле. Орбитсвиль являлся ловушкой, а покойная и безмятежная жизнь — приманкой.

— С вами все в порядке, Кори?

Монтейн оглянулся. Со стороны шатра, установка которого подходила к концу, к нему подошел Нибз Аффлек. Это был еще довольно молодой человек с серьезными глазами и красным лицом, что являлось следствием слишком длительного пристрастия к алкоголю. Аффлек присоединился к общине Монтейна год назад. Убежденность и страстная вера проповедника настолько вдохновили его, что он даже сумел избавиться от своего пагубного пристрастия. Как результатном был очень предан Монтейну и проявлял свою благодарность неустанной заботой о здоровье своего наставника, заботой порой очень назойливой.

— Все в полном порядке, Нибз. — Монтейн взглянул на молодого человека из-под своей широкополой шляпы. — Я немного устал, только и всего.

— Такую работу, как установка палаток, вы могли бы оставить и нам.

— Может, вам интересно будет узнать, что шестьдесят лет еще не дают человеку права приковать себя к инвалидному креслу. — Монтейн улыбнулся, показывая, что не хотел обидеть своего собеседника, да и сам не обиделся.

— Кроме того, вы же знаете наши правила, Нибз. Мы все равны и все должны в одинаковой мере участвовать в работах. Это правило относится и ко мне.

Молодой человек переступил с ноги на ногу. Вид у него был самый разнесчастный.

— Я вовсе не имел в виду, что вы…

— Все в порядке, Нибз. Я благодарен вам за заботу. А теперь, не окажете ли мне одну любезность?

— Конечно, Кори! — с горячностью ответил Аффлек. Его круглое лицо засияло. — Вы только скажите, и я тут же исполню ваше поручение!

— В этом городке выходит ежедневная газета, ну совсем, как у Марка Твена. Я подумываю дать в ней объявление и буду весьма вам признателен, если вы раздобудете для меня сегодняшний выпуск.

— Конечно, Кори!

Аффлек повернулся и торопливо пошел через площадь. Глаза его светились безграничным и искренним счастьем.

Монтейн, нахмурившись, смотрел ему вслед. Аффлек был чистосердечен, трудолюбив и добр, но на редкость простодушен и наивен. А Монтейну недоставало совсем других сторонников. Ему требовались смышленые помощники с хорошо подвешенными языками, умеющие добыть достаточно большие суммы денег. Ему нужны были люди, обладающие гипнотическим сочетанием деловой хватки и религиозного энтузиазма, способные убедить богатых граждан Орбитсвиля раскошелиться. Надо сказать, что найти миллионеров на Орбитсвиле было довольно сложно, но даже если богач и обнаруживался, даже если удавалось выманить его из своей крепости, все равно он не спешил жертвовать крупную сумму денег на то, что считал нелепым чудачеством христиан.

Когда-то Монтейн верил, что обладает способностью притягивать средства, необходимой для успеха его крестового похода, что его устами говорит и трогает сердца людей сам Бог. Но так было шесть лет назад. Монтейн едва не застонал от мысли, сколько же времени миновало с тех пор, как он прозрел, и как мало за это время было достигнуто.

Первые пятьдесят лет своей жизни Кори Монтейн был обычным и ничем не примечательным обитателем городка Пьютерспир-97. Число в названии указывало на номер ближайшего к городку портала. Впоследствии вместо этого на Орбитсвиле была введена система индексации. То, что номер Пьютерспира завершал первую сотню, свидетельствовало об удаленности городка от столицы, Бичхед-Сити. Но Монтейна это мало беспокоило, ему нравилось жить вдали от крупных городских центров, вдали от промышленности и торговли. Ему принадлежала небольшая пекарня. Выпечка хлеба, приготовление мясных пирожков и изысканных кондитерских изделий приносили скромный, но вполне достаточный доход. В доме Монтейна царила гармония, у него никогда не возникало конфликтов с помощниками, он любил свою жену Милли и дочь Тару.

Ничто не указывало на то, что в его жизни могут произойти серьезные перемены, наоборот, все свидетельствовало о том, что Монтейн проживет до глубокой старости в полной гармонии с окружающим миром. Но все изменилось за какие-то мгновения.

То роковое январское утро выдалось промозглым и неуютным, но Монтейн вовсе не собирался предаваться унынию. Крупные капли дождя стучали по мостовой, разбиваясь хрустальными фонтанчиками. Монтейн подумал, что сегодняшний день очень напоминает сочельник, с которым у него всегда ассоциировалась дождливая погода. Освещенные витрины весело отражались в мокрой мостовой, внося свой вклад в сходство с праздничной атмосферой грядущих Святок.

Монтейн довольно улыбнулся, отметив еще одно сходство с предпраздничным днем — торговля в это утро шла исключительно бойко. Пора уже и пополнить прилавок новой порцией товара. Монтейн решил нарезать на куски большой пирог с телятиной и яйцом и парочку сладких «марципановых горок».

— Милли, — позвал он жену, доставая из холодильника пирог, — куда ты подевала все ножи?

— Они здесь, в стерилизаторе, — откликнулась из кухни жена.

— Ты не могла бы мне их принести?

Милли, издав нетерпеливый возглас, появилась в дверях с подносом, на котором горкой лежали остро заточенные ножи. Ее раздраженный голос напомнил Монтейну, что жена этим утром собиралась отправиться в Кентербери выпить кофе с приятельницами. В эту минуту Милли внезапно поскользнулась, нелепо взмахнула руками и упала лицом вперед. Впоследствии предположили, что всему виной оставленные покупателями лужи на полу магазина. Но в это слегка грустное, ностальгическое утро у Монтейна не было никаких предчувствий чего-либо неожиданного, тем более, трагического. Однако в то самое мгновение, когда Милли падала на пол, он отчетливо понял, что случилось непоправимое. Жуткий полухрип-полувздох, в котором смешались боль, страх и недоумение, подтвердил его страшную догадку.

— Милли! — Монтейн обежал стойку и склонился над лежащей лицом вниз женой. Из-под Милли выглядывал краешек подноса. С перекошенным от ужаса лицом Монтейн опустился на колени и перевернул тело жены. Под левой грудью торчала ручка ножа, лезвие которого целиком ушло в тело Милли.

Женщина умирала. Она смотрела на Монтейна изумленным, ничего не понимающим взглядом. Он чувствовал, как жизнь толчками уходит из ее тела. На светлой блузке расплывалось алое пятно. Ручка ножа под действием последних сердечных сокращений вздрагивала и игриво покачивалась. Все было кончено.

Монтейн закричал.

Последующие часы и дни были сущим кошмаром. После того, как полиция провела предварительный следственный осмотр места трагедии, и карета скорой помощи увезла тело Милли, Монтейн остался наедине с дочерью. Он повернулся к Таре, чтобы обнять ее, надеясь, что вместе им будет легче пережить страшную трагедию, в одно мгновение разрушившую их счастливую жизнь. Но к его недоумению Тара ответила на его молчаливую мольбу холодной яростью, словно это он был виновен в смерти Милли. Монтейн так и не смог пробиться сквозь стену ненависти и отчуждения, внезапно выросшую между ним и дочерью. Сразу после похорон Тара собрала свои вещи и уехала из города, никому не сказав, куда направляется.

Монтейн в мыслях не раз возвращался к тем трагическим дням. Он пытался философски осмыслить тот удивительный факт, что причиной перемены в его мировоззрении явились не смерть жены и уход дочери, а как это ни странно, геологические особенности района Пьютерспира.

Городок расположился на дне широкой блюдцеобразной впадины, обозначаемой на старых топографических картах как ложе Макинтоша. Монтейну всегда было известно это название, но прежде оно являлось лишь поводом для вульгарных школьных шуток. Он также знал, что толщина слоя каменистой почвы, на котором стоял город, в некоторых местах не превышала и двух метров, но это мало его заботило. Все изменилось, когда он впервые после похорон пришел на могилу Милли.

Он опустился на колени рядом со свежим холмиком. Когда-нибудь эта земля примет и его тело, и тогда он воссоединится с Милли, ведь смерть — лишь часть естественного природного цикла. Человек выходит из земли и возвращается в землю.

И в этот момент Монтейн внезапно осознал, что тело Милли от безликого серого слоя илема отделяет всего лишь ширина ладони. А за ним ледяная, мертвая пустота космоса, безмолвие звездного неба! Милли от этого черного пространства отделяют лишь несколько десятков сантиметров почвы и илема! А значит, она никогда не воссоединится с землей, никогда не обретет покоя. Здесь невозможно тихое поглощение тела умершего человека окружающим миром, здесь невозможно воссоединение с этим миром, данным Богом. Но ведь это же несправедливо!..

Монтейн долго стоял на коленях у могилы жены. Его мозг, подобно парящей в небе птице, балансировал между божественным вдохновением и безумием. Когда же Монтейн, наконец, поднялся на онемевшие ноги, он стал уже совсем другим человеком. Позже люди, имеющие отношение к медицине, говорили ему, что его превращение явилось результатом скорее психологического шока нежели глубокого религиозного переживания. Монтейн отвечал им, что ему лучше знать, что с ним случилось.

Даже сейчас, когда проповедник сидел на поросшей травой центральной площади Оринджфилда и мирно потягивал горячий чай — он никуда не мог деться от одной-единственной грызущей его день и ночь мысли. Почему никто так и не может понять того, что все они оказались в дьявольской западне?! Что за вид массового безумия, что за форма коллективной слепоты поразили человечество после того, как оно переселилось на Орбитсвиль?!

Еще два века назад люди были продуктом цивилизации, основным законом которой являлась борьба за выживание. Люди были суровы, циничны, их одолевали самые разные сомнения. Они понимали, что за все надо платить, что космос ничего не отдает даром. И тем не менее, обнаружив Орбитсвиль, они, не раздумывая, доверились ему, как пчела доверяется цветку.

Никто не остановился и не сказал: «Подождите! Давайте не будем спешить, давайте обдумаем то, что мы видим. А видим мы гигантскую сферу из не поддающегося анализу материала, обладающего необычными гравитационными свойствами. В центре сферы висит солнце, окруженное силовым полем, образующим что-то вроде клетки. Силовая клетка устроена так, что на внутренней поверхности Орбитсвиля существует смена дня и ночи и даже смена времен года. Эта штука без всякого сомнения имеет искусственное происхождение! Орбитсвиль сулит нам разрешение всех наших проблем, он сулит нам избавление от трудностей, обещает исполнить все наши мечты! Он слишком хорош, чтобы быть правдой. А если так, то стоит задуматься, может быть эта штука ничто иное, как ЗАПАДНЯ?!»

Монтейн не имел ни малейшего представления о создателях Орбитсвиля, но он знал сердцем, что эти загадочные существа задумали исказить судьбу человечества, данную Богом. А значит, создатели Орбитсвиля — враги Божьи. Орбитсвиль оставался спокойным в течение двух столетий — срока, достаточно долгого по сравнению с жизнью человека, но для истории Вселенной являющегося лишь кратчайшим мигом. Плотоядные цветы всегда хранят спокойствие до тех пор, пока жертва не заберется поглубже, пока не исчезнет малейший шанс на ее спасение. Эти два века Орбитсвиль попросту ждал!

Но вот недавно появились сообщения о светящихся зеленых линиях, перемещающихся вдоль поверхности гигантской сферы. Монтейн увидел в этом первые признаки грядущей катастрофы. Челюсти капкана дрогнули в предвкушении момента, когда они захлопнутся и жертва будет поймана…

Монтейн встряхнулся и постарался вернуться к более земным делам. Вдалеке он увидел фигуру возвращающегося Нибза Аффлека. Нибз торопился и время от времени переходил на бег. Белое пятно в его руке скорее всего было газетой. Монтейн улыбнулся, вспомнив те безвозвратно ушедшие времена, когда он мог позволить себе растрачивать силы зря. В свои шестьдесят лет проповедник выглядел еще довольно крепким человеком — густые темные волосы, лицо почти без морщин, прямая спина, — но с недавних пор стал быстро уставать. Монтейн вовсе не считал, что его подтачивает какая-то скрытая болезнь. Ему казалось, что на плечи давит груз его знаний, тяжесть которых возрастает с каждым годом. Может быть, это токсины усталости разъедают его душу, так же как они отравляют мышцы переработавшего тела.

Аффлек резко остановился. После бега по жаркому солнцу его нездоровый румянец разгорелся еще ярче, сильно смахивая на чахоточный.

— Вот ваша газета, Кори. Я принес вам экземпляр.

— Вижу, что принесли. — Монтейн осторожно поставил кружку на землю рядом с собой. — Сколько она стоит?

— Какие деньги, Кори! — обиженно воскликнул Аффлек. — Да и стоит-то она всего ничего, какой-то четвертак.

— Спасибо, Нибз.

Монтейн поначалу хотел заставить Аффлека взять деньги, но подумал, что тот и впрямь обидится. Награда состояла в том, чтобы сделать проповеднику приятное, большего Нибз и не желал. Монтейн жестом разрешил молодому человеку уйти, сам же взялся за газету. Она оказалась довольно объемистой и громоздкой, как в старых видеофильмах. Но печать при этом была современная, лазерная — издатели не перегибали палку в своей тяге к традициям далекого прошлого. Монтейн, не испытывавшей не малейшего желания портить зрение, удовлетворенно хмыкнул.

На первой странице бросался в глаза заголовок «ЦЕНТРАЛЬНАЯ УЛИЦА ОСТАНЕТСЯ В ТЕМНОТЕ». Статья представляла собой отчет о споре в городском совете по поводу просьбы одного из бизнесменов разрешить установку световых вывесок на витринах его магазинов. Другие статьи были в том же духе: одна о том, как некий фермер обнаружил на своем поле неизвестный сорняк, другая о выставке акварелей, принадлежащих кисти жены мэра города.

Монтейн просмотрел газетные столбцы со снисходительным интересом и уже собирался перевернуть очередную страницу, когда наткнулся на совсем коротенькую статью в самом низу газетного листа. Его привлек заголовок, упоминающий астрономию — Монтейн с особым вниманием относился ко всему, что касалось отношений Орбитсвиля с естественным миром. Вот что он прочитал.

АСТРОНОМЫ В РАСТЕРЯННОСТИ Дорогие сограждане. Если кто-нибудь из вас заметил розоватые отсветы над горизонтом в той стороне, где находится Бичхед, то знайте, что причиной тому является вовсе не огромное число зажженных разом красных светофоров. Нет, всему виной — красные лица наших уважаемых протирателей штанов, наших смотрителей за звездами, которые сегодня вечером заявили, что они потеряли визуальный контакт с известной доселе Вселенной!

Профессор Карпентер из Университета Гарамонда попытался объяснить этот недосмотр очень просто — Орбитсвиль всего-навсего переместился в пространстве. Но не падайте духом и не прислушивайтесь, не колеблется ли почва под вашими ногами. Не стоит волноваться — поколеблены не основы ваших домов, а всего лишь основы науки!

Монтейн медленно опустил газету и уставился в пространство. Сердце бешено стучало. Его не обманул ернический тон газетной статьи. Безусловно, вся эта история нуждается в проверке, но он уже сейчас был убежден — в космосе действительно произошло что-то невероятное. Необходимо выяснить следующее: Ловушка Орбитсвиля уже захлопнулась или это всего лишь начало? Обречено ли население Орбитсвиля, или еще есть время, чтобы ускользнуть из дьявольского капкана на космическом корабле и найти какую-нибудь данную Богом планету, пригодную для жизни? Если человеческая раса погибнет, не будет ли виноват в этом он. Кори Монтейн? Ведь ему удалось сделать так немного!

Ужас и глубочайшее чувство вины затопили Монтейна. Он встал и быстрыми шагами направился к шатру, где беззаботно веселились, завершив свои дневные труды, его сторонники.

4

Прежде чем выйти из библиотеки, Никлин просмотрел список заказов на книги. Оказалось, что три дома расположены на его пути. Заказаны были вестерн Джека Шеффера, небольшой справочник по конструированию моделей планеров из бумаги и иллюстрированный трактат о железных дорогах викторианской Англии. Современные книги выглядели несколько больше тех, что были в ходу в двадцатом веке, поскольку их страницы покрывал защитный слой, делающий их практически вечными. Судя по внешнему виду, книгам было не больше двух веков.

Никлин подумал, что, если астрономы не разберутся со своим оборудованием пне восстановят связь с Землей, интерес к его библиотеке может упасть. Джим имел в основном дело со старыми книгами, поступающими с Земли. На Орбитсвиле практически не создавалось сколько-нибудь значительных или даже интересных произведений. По мнению специалистов, это являлось прямым следствием отсутствия какой-либо социальной напряженности. Основным двигателем искусства всегда был конфликт, а на Орбитсвиле, площадь которого в пять миллиардов раз превышала площадь Земли, у людей не было особых причин конфликтовать или, тем более, воевать. Неизбежным следствием такой жизни стало то, что даже те немногие, кто решался взяться за перо или сесть к клавиатуре, создавали лишь что-то вымученное, пустое и тривиальное.

Никлин глубоко сомневался, что его клиенты в Оринджфилде берут на себя труд анализировать свои читательские пристрастия, но прекрасно знал — они отдают явное предпочтение старым книгам, изданным еще до переселения с Земли. Может быть, объяснялось это ностальгией, ностальгией не столько по Старому миру, сколько по уютному чувству надежности и защищенности, которое давала людям Земля. Книжного рынка по причине крайней разбросанности населенных пунктов на Орбитсвиле не существовало, так что единственным источником книг являлась Гильдия владельцев библиотек, взявшая на себя заботу по доставке контейнеров с книгами из покинутых городов Земли.

Никлин положил на видное место журнал для записей, чтобы припозднившийся посетитель мог сам выбрать книгу и отметить свое посещение. Критически окинув взглядом библиотеку, он напоследок стер пыль со стойки и вышел на улицу, оставив дверь незапертой. Вот-вот должна была появиться Зинди.

Она, по-видимому, следила за домом Джима в окно, поскольку сразу же выскочила из дверей и стремительно понеслась по зеленой траве. Родители разрешили Зинди пойти с Никлином в город угоститься мороженым. Девочка не преминула отметить столь значительное событие, надев свою лучшую шляпу из розовой соломки с пряжкой в виде черепашки Тоби, замершей в такой позе, какую ни один представитель панцирных не сумел бы воспроизвести даже под угрозой немедленной смерти.

— Привет, Джим!

Зинди подбежала к нему, создав вокруг себя маленький ураган.

— Знаешь, я могу съесть самое огромное мороженое, какое только бывает!

— Ну что ж, даром оно тебе не достанется, — с шутливой суровостью ответил Никлин, протягивая ей книги, — я доверяю тебе разнести их. За каждую получишь по порции отличного мороженого. Ясно?

— Слушаюсь, мой повелитель! — Зинди покорно склонила голову.

Они пересекли мост и зашагали в тени высоких свистящих деревьев, росших вдоль дороги. Никлин посмотрел на Зинди — похоже, девочка пребывала не в духе. Надеясь, что ее настроение не связано с предполагаемым перемещением в космосе Орбитсвиля, Никлин спросил, в чем дело.

— Я все думаю о тех странных вещах, о которых говорили сегодня по телевидению.

Никлин весело фыркнул.

— Вот уж чем бы я не стал забивать себе голову!

— Но это так ужасно, Джим! Разве тебя не беспокоит это сообщение?

— О перемещении Орбитсвиля? — Он еще раз фыркнул. — У меня очень чуткий сон, Зинди, и я полагаю, что заметил бы, если бы мир вдруг взял и переместился.

— Но как же звезды? Они ведь теперь совсем другие!

— Но откуда это известно? — Никлин, в жизни не видевший ни одной звезды, имел весьма смутное представление об астрономии, но это отнюдь не помешало ему тут же изложить свою космогоническую теорию. — Я как-то читал, что иногда астрономы обнаруживают целое скопление неизвестных далеких галактик. Но, вглядевшись попристальней, ученые мужи начинают понимать — то, что они приняли за дюжину галактик, всего лишь одна-единственная! Просто свет, идущий от нее, отклоняется то туда, то сюда, пока достигнет глаз наших дорогих мудрецов, которые, не разобравшись в чем дело, приходят в неописуемое волнение и начинают громко кудахтать по поводу открытия целых одиннадцати галактик, которых на самом-то деле не существует.

Зинди нахмурилась:

— Какое это имеет отношение к…

— Мой пример означает, что, когда речь идет о звездах, то не стоит доверять своим глазам. Свет имеет свойство отклоняться. Может статься, что пространство… пространство… — тут Никлин ощутил прилив того бурного и греховного восторга, который охватывал его всякий раз, когда отдельные, разрозненные поначалу слова, начинали складываться в величественную и стройную ложь, — …неоднородно, что оно отнюдь не одинаково в разных точках. Быть может, в пространстве имеются целые аномальные области, где свет буквально сворачивается в тонюсенькие трубочки, и все, что ты видишь, начинает путаться и мешаться. Вдруг Орбитсвиль попал в одну из таких областей, тогда внешняя картина мира действительно изменится. Это совершенно естественно.

— Джим, — Зинди своей утрированной серьезностью напоминала сейчас нелепого тринадцатилетнего профессора логики, забредшего в своих рассуждениях в тупик, — Джим, для меня все, что ты сейчас сказал, звучит как полнейший бычий навоз!

— Но эта теория объясняет факты гораздо лучше, чем вся эта чепуха о перемещении Орбитсвиля на расстояние, равное миллионам световых лет.

— А что ты скажешь об исчезновении космических кораблей и причалов?

— Аномальные области влияют не только на распространение света, — вдохновенно продолжал сочинять Никлин, — материя в таких областях попадает во что-то вроде бури, в этакий космический торнадо, который разгоняет частицы межзвездной пыли почти до скорости света. При этом возрастает их масса, понимаешь? Увеличивается энергия этих частиц, и они оказываются способными счистить все с поверхности Орбитсвиля буквально за несколько секунд, подобно гигантской пескоструйке.

— А как насчет… — Тут Зинди внезапно замолчала. Закрыв глаза, она сомнабулически покачала головой. — Интересно, пополнил ли мистер Чикли свои запасы грецких орехов? В прошлый раз, помнишь, Джим, грецких орехов у него не оказалось, а без них у мороженого совсем не тот вкус.

— Ты очень плавно изменила тему, Зинди, — улыбнулся Никлин, — практически незаметно.

— Мне вдруг надоело говорить о… всей этой чепухе.

— Вот видишь, — удовлетворенно заметил Никлин, — я с самого начала говорил тебе, что все это сплошное занудство.

Никлин шутливо ткнул Зинди локтем в бок. Она споткнулась и в ответ сильно двинула его плечом. Так они и продолжали свой путь, задерживаясь, чтобы занести книгу или немного порезвиться.

— Что это за звуки, Джим? — потянула его за руку Зинди. — Я и в самом деле что-то слышу или мне только кажется?

До городской площади оставалось еще несколько минут ходу, но теперь уже и Никлин уловил хрипящие, басовитые звуки, совершенно нехарактерные для сонных окрестностей Оринджфилда.

— А, — протянул он, — наверное, это разъезжающие святоши. Похоже, они даром времени не теряли и уже приступили к своей агитации. Но от меня они не получат ни гроша.

— Что такое агитация?

— Это когда какой-нибудь ловкач пытается убедить тебя, что будет гораздо лучше, если все денежки из твоего кошелька перекочуют в его карманы.

В глазах Зинди, к великому удивлению Никлина, зажегся неподдельный интерес.

— Давай пойдем взглянем, что там происходит.

— А как же наше мороженое?

— Не растает!

Зинди теперь почти тащила Никлина за руку, стремясь побыстрее оказаться на городской площади.

— Ну пойдем же, Джим!

Никлину ничего не оставалось, как недоуменно пожать плечами и ускорить шаг. По мере приближения к площади музыка становилась все громче и громче. Но вот они завернули за угол и вышли на открытое пространство. В самом центре площади высился огромный полотняный шатер, предназначенный, по-видимому, для проведения собраний в ненастные дни. Перед шатром на небольшом возвышении была установлена платформа. На ней стоял высокий темноволосый человек. Он обращался к аудитории, насчитывавшей около четырех сотен слушателей. Большинство из них сидело на складных стульях непосредственно перед платформой. Остальные неровным полукругом стояли сзади. «Оставляют себе лазейку, — с одобрением отметил Никлин. — Послушают, а затем смоются прежде, чем сборщики денег поймают их в свои сети».

Когда они с Зинди подошли к толпе, девочка хотела было пробраться поближе к платформе и занять свободные места, но Никлин удержал ее. Зинди мгновение сердито смотрела на него, но потом весело улыбнулась, и они выбрали себе место там, где слушатели стояли не так плотно и можно было видеть оратора. Никлин постарался встать так, чтобы можно было улизнуть в любой момент. И лишь поозиравшись вокруг и убедившись, что нигде не видно сборщиков пожертвований, он успокоился и смог воспринимать слова человека на платформе.

— …в этом вечернем выпуске «Оринджфилдского Обозревателя». Заметка, о которой я говорю, весьма ядовита и остроумна. Может быть, ее автор сейчас здесь? Нет? В конце концов, это не так уж и важно, поскольку у меня нет никакого желания спорить с анонимом. Этот человек попросту делал свое дело, выражая точку зрения редакции на то, что, несомненно, выглядит как классический случай — всезнающие ученые мужи в очередной раз сели в лужу.

У нас в Пьютерспире бытует поговорка — «ученость не помеха глупости». Так что я с сочувствием отношусь к довольно распространенному взгляду на ученого, разбивающего лоб столь же часто, как и атом.

Оратор замолчал, пережидая пока стихнет довольный смех аудитории. Он стоял в прежней позе, даже выражение его лица не изменилось, но каждый из присутствующих вдруг понял, что шутки кончились, и теперь речь пойдет о куда более серьезных вещах. Никлин, несмотря на свой скептицизм и совершенно неожиданно для самого себя, заинтересовался. Проповедник, если это был именно он, совершенно не походил на своих собратьев. На нем была самая обычная одежда — простая серая шляпа от солнца, голубая рубашка с короткими рукавами и серые брюки, а вовсе не ряса или уныло-респектабельный костюм, с которыми обычно ассоциируется образ религиозных вербовщиков. И говорил Монтейн тоже в совершенно обычной манере, в его речи начисто отсутствовала показная манерность. К сидевшим перед ним людям он обращался напрямую, не прибегая ни к каким ухищрениям. Никлину начал нравиться этот человек. Он вновь поймал себя на мысли, что с нетерпением и неподдельным интересом ждет продолжения.