- Ага, - удовлетворенно проговорил он, молча послушав звук на протяжении десяти-пятнадцати секунд, - вот и будильник. Нам, хотя и без особой спешки, но все-таки пора...
      Он возник неведомо как и откуда, очутившись отчасти - в проходе, отчасти - под столом, находившимся через стол от занимаемого шефом и собратом, и теперь жутко, монотонно визжал, затравленно глядя из-под стола бессмысленными глазами. Визжал, как циркулярная пила, которую обманули, подсунув брус сухостойной лиственницы, визжал, как будто черти делали колбасу из его кишок, вместо фарша пользуясь горяченькими угольками. Визжал, останавливаясь только для того, чтобы набрать новую порцию воздуха, да и то не вдруг, успевая побагроветь к этому моменту. А кроме того он совершенно очевидно ничего не соображал, и тут не помогли своевременно примененные народные средства, вроде битья по щекам и обливания холодным "Баржоми". А кроме того - он все норовил забиться во всю меру своих сил под стол, и появлялись некие признаки того, что ему не мешало бы сменить подгузник. Тем временем парочка, вежливо распрощавшись с окончательно переставшим что-нибудь понимать официантом, неторопливо спускались по лестнице, заботливо взявшись под руки. Оделись. Вышли на площадь и пошли, сворачивая каждый раз совершенно для нее неожиданно, в непонятных, незапоминаемых, ненужных направлениях.
      - Послушай, это у нас в городе?
      - Э-э-э... вне всякого сомнения.
      - А почему я...
      - Скажем, - так задумано, чтобы ни одна официальная дорога не вела и ниоткуда чтобы видно не было. Таких вещей полно вокруг нас, и можно запросто, гуляя по лесу не нагулять на расположенный там объект не из-за охраны даже, а только потому, что все дороги, все тропы ОГИБАЮТ его, обтекают так, что в него не упрешься невзначай. Понятно? Так вот очень близко к тому и талантливо сделано.
      - А фирма эта...
      - Так это когда было, - он проникновенно заглянул в топазовые глаза, - и, главное, где? И какая разница? И в последний ли раз?
      Оглянешься - и впрямь как не бывало. Ничего не бывало. Как иной раз снится какое-нибудь добро, и уж руки протянешь, и разулыбаешься во сне, но тут проснешься, как на грех, - ан хвать! - ан нету.
      - Вот-вот, - подтвердил он, как будто бы читая ее мысли и чувствуя ее чувства, - так-то оно лучше будет, спокойней.
      "Проводил это я ее до дому, процеловались, как водится, в подъезде, минут тридцать, все никак, дураки, не могли оторваться друг от друга, как будто не знали, чем это чревато. Так вот кто я, оказывается, такой! Предприниматель начинающий! По крайней мере, - в том числе. И пришла мне в голову мысль лежащая на поверхности, но до того сбивающая, что у меня даже дух захватило: вспомнил я, как она сон свой рассказывала, так вот не вошел ли, грешным делом, ее гиперобъем под воздействие кристалла, - опосредованно, через мой? А-а-а... пусть будет, как будет, потому что я все отчетливее чувствую, насколько плевать становится на все и всяческие резоны, когда бывает вот ТАК.
      XVI
      Около месяца тому назад, выполняя соответствующие договоренности, я пригласил Ритусю к себе домой, попросил ее отвернуться, и она отвернулась, не забыв перед этим презрительно выпятить губу. Я тем временем со второй попытки вполне сознательно уже совместил кристалл с гиперобъемом Ритуси. Мы с кристаллом и вообще в последнее время довольно успешно друг друга осваиваем, и у меня уже и тогда была уверенность, что если совмещение достоверно произошло, то хоть что-то все-таки будет непременно. И весь этот месяц я ничего толком не знал, потому что Ритуся совершенно явно начала избегать меня, а особенно столь привычных для нас в прежние времена разговоров тет-а-тет. Она осталась вроде бы прежней, но появилось, - ей-ей появилось, я-то вижу! - у человека что-то, к чему он может вернуться от любых невзгод. Это, надо сказать, здорово сказывается. Знаете это? "Ну и пусть на работе нелады, и устал я, как собака. Ну и пусть сынок двоечник и смотрит на меня пустыми глазами. Зато жены сегодня дома нет, а у меня полнехонькая бутылочка спрятана. Вот сяду я это перед телевизором, колбаски нарежу, рюмашку налью..." И т.д. и т.п. - в зависимости от человека. Она молчала, и я, соответственно, не навязывался, хотя мне до кончика хвоста хотелось знать, о чем мечтает она на самом дне своей жутковатой (если не наигрывает все-таки) души. Точнее даже - куда, на что именно направляет ее помимо ее же воли Тот Самый инструктор. Наконец, вчера появились первые достоверные сведения, а именно, около десяти часов вечера у нас раздался телефонный звонок, и мать, которая была рядом, подняла трубку, аллекнула, сделала страшные глаза и говорит:
      - Тебя...
      - Кто?
      - Не представились. Женский голос.
      Я не сразу узнал по телефону этот слегка задышливый голос:
      - Здравствуйте.
      - Здравствуйте...- Я даже кивнул зачем-то, как будто меня могли видеть, - настолько ко мне никогда не звонили взрослые женщины.
      - Вы меня не узнаете? Это Надежда Петровна, Риточки... Маргариты Крицкой мама...
      Тут я и впрямь ее узнал.
      - Здравствуйте. Что-нибудь случилось?
      После этого она заревела. Не знаю более глупого и неловкого положения, чем стояние с телефонной трубкой в руке, когда с другого конца в нее рыдает почти вовсе тебе незнакомая женщина. Взрослая женщина.
      - Я... Я бы никогда вам не позвонила, но сейчас просто не знаю, что делать.
      Тут я, кажется, перепугался уже всерьез:
      - Господи, да что случилось-то?
      - Вы знаете, ее до сих пор нет дома.
      - Да не волнуйтесь вы так, сейчас еще совсем не так уж поздно.
      - Нет. У нас так не бывает... Раньше не бывало. Она не имела такой привычки - по ночам неизвестно где шляться...
      - Понятно. А я чем могу вам помочь?
      Она ответила не сразу, - похоже, сама не очень-то задумывалась, зачем, собственно, звонит.
      -Может быть, ты случайно знаешь, где она?
      -Нет. Честное слово, - даже представления не имею.
      И, надо сказать, это было, ну, прост-таки наичистейшей правдой. Ритуся никогда не делилась со мной, что и как изменилось с тех самых пор, когда она попала в сферу влияния кристалла.
      -И больше вы ничего мне не скажете?
      -Не знаю. Может быть, еще кому-нибудь из ее друзей позвоните?
      -Я только о вас и знаю. По-моему там никого больше и нет.
      -Не волнуйтесь. Думаю, она незадолгим появится.
      -Да я и вообще хотела поговорить. Она очень сильно изменилась в последнее время, какая-то еще более молчаливая стала, вид такой, что ей вообще ни до чего...
      -Говорят, что у нас переходной возраст... А она у вас - так и вообще не из общительных.
      -Да нет, это все не то... Я же мать, я же чувствую. Она вообще переменилась, стала страшно сильной, резкой в движениях, ухватки какие-то... окончательные.
      -Боитесь, в дурную компанию встряла? Оно, конечно, все бывает, но мне в это как-то не верится.
      -Да нет, не то! Не знаю, как объяснить, не могу сказать... Она спала, а я зашла к ней в комнату, хотела... одеяло у нее поправить, а у нее все тело в кровоподтеках, будто ее кирзовыми сапогами пинали...
      -Ничего такого не знаю и не слыхал. И она мне ничего такого не говорила.
      -Знаете, она такая прям стала, с такими руками...
      -Возраст такой. Все быстро растут и меняются. Я вот тоже за полгода на пять сантиметров вырос...
      -Ладно. Значит, конкретного ты ничего все-таки не знаешь... Верю, Риточка мне говорила, что ты никогда не врешь... Ой, да что же делать-то!? Ой-й... Мамочки мои, да что же делать-то!?
      И она, не прощаясь, - очевидно, от расстройства, - повесила трубку. И действительно, - откуда же мне знать-то - что? Я же совершенно не в курсе ее нынешних путей и забав. А по поводу "не то" мамаша ее, надо сказать, чрезвычайно точно отразила сложившуюся ситуацию. Ритуся не стала стройнее, но совершенно утратила прежнюю рыхлость. Или, иными словами, - прежние объемы перестали быть полнотой и стали этакой монолитной, напряженной тяжеловесностью. Ловкостью, совершенно лишенной изящества. На манер крупного дикого травоядного, вроде зубра, тура, носорога. Или кабана. Глаза утратили свой нервический блеск и налились чуть сонной уверенностью, которая явственно чувствуется даже сквозь очки. И в каждом движении так и сквозит это самое "не то". Как-то, знаете, верится в один конкретный эпизод, о котором до меня все-таки дошли смутные слухи. Дело в том, что Тот Самый Толик Бабакин после памятного мордобоя, похоже, остался активным Ритусиным недоброжелателем, а, может быть, даже именно стал именно активным недоброжелателем именно после этого события. В последнее время он, похоже, сделал свой жизненный выбор (это всегда бывает заметно) и пошел в прихвостни к десятиклассникам, - таким, знаете, которые способны часами молча сидеть на лавочках, непрерывно плюя перед собой на мостовую, светят сигаретками в местах, какие потемнее, ходят ссутулясь и сунув руки в карман, ра-асслабленной такой, развинченной походочкой. Понятное дело, он у них именно что прихвостень, то самое, что, как я слышал, кое-кто называет "шестеркой". Выглядит это все страшно противно, почти невозможно смотреть, как он заглядывает своим покровителям в пустые их глаза, как подобострастно им улыбается. Последнее время они собираются в парке Жертв Империалистической Интервенции (тут закопаны красные или случайно подвернувшиеся, которых расстреляли не то поляки, не то англичане), сидят на лавочке... Парк небольшой, до лавочки их тянущимся ногам донести владельцев не совсем уж невмоготу-лень, но темноватый и подзапущенный. Мостовая перед лавочкой захаркана так, что непривычного человека стошнить может от одного вида. Это - близко от нашей школы, и, кроме того, расположен он так хитро, что многим удобнее ходить в школу и из именно через него. Ритуся, по слухам, как раз и шла из школы домой, а они там в количестве трех особей (включая Толика) сидели..."
      И не то, чтобы она совсем их не видела, но уж внимания не обратила никакого - это точно. Ей было о чем с удовольствием подумать и без сгорбленных фигур на лавочке. Увидев ее, Толик искренне обрадовался: покровителям было скушно, а ближайшим предметом развлечения в таком разе совершенно спокойно мог оказаться он сам. Ритусиным проходом проблема решалась практически идеально. Сначала он все-таки наморщил лоб в некотором интеллектуальном усилии, но потом справедливо решил на это дело плюнуть и попросту крикнул:
      -Эй, жирная!
      Она, - то ли правда не расслышала, то ли вид сделала, но только продолжала идти, как шла, - отрывисто-тяжеловесными шагами и глядя в точку мостовой, находящуюся приблизительно в полутора метрах впереди. Толик не гораздо-лихо свистнул, а потом заорал:
      -Ты что, бля, оглохла?
      Ритуся как шла, так и развернулась, не останавливаясь и даже не замедляя шага, - в очередном шаге, на пятках и по элементарной прямой двинулась к лавочке. Когда она подошла, Толик расплылся в широчайшей улыбке:
      -А, так ты, - она подошла уже вплотную, - все-таки слы...
      И не договорил, потому что Ритуся молча, со страшной силой ударила его нижней частью крепко сжатого кулака по открытому в болтовне рту. Удар не был особенно техничным, - сверху-вниз, как дубиной, но недостаток техники с лихвой компенсировала сила и стремительность, голова Толика дернулась, он коротко взвизгнул от острой боли в прикушенном языке, а бледные, веснушчатые, короткопалые руки очкастой девчонки как клещами схватили его сзади за верхнюю часть приталенного пальтишка, сорвали с лавочки и саданули коленками о заплеванный асфальт. Потом, храня прежнее молчание и с прежней устрашающей целеустремленностью, она сгребла его сальные волосы, отогнула голову жертвы назад и опять в том же стиле, коротко, страшно взмахнув рукой, треснула его по физиономии. Только тут, опомнившись, вмешались его сотоварищи, и, как это обычно бывает, удары их оказались далеко не столь эффективными, как они себе это воображали, а она переносила их с потрясающим терпением, как будто и боли не чувствует, и вообще словно не ее бьют. У Толика от удара лопнула кожа на скуле, он хлюпал разбитым носом и плакал, но в боевых действиях уже участвовал. И она дралась со всеми троими, без мастерских ударов и красивых приемов, но как минимум не оставаясь в долгу: она хватала их за грудки и резко, всей массой рвала на себя - вниз - чуть в сторону, так что они падали на колени, резко, всем телом пихала обеими руками предпочтительно на ту самую лавочку, но если не удавалось, - то и просто так, и они отлетали, спотыкались и не всегда могли удержаться на ногах. По-кабаньи встряхивалась, резко поворачивалась всем телом, с устрашающей силой толкала их, когда парням удавалось вцепиться в нее. Сильно досталось одному из старшеклассников, который пнул ее, но был пойман за ногу, с размаху опрокинут на асфальт и мимоходом слегка затоптан. А главное, - она, казалось, не только не уставала, а только больше входила в раж, с ритмичным, тяжким сопением, ритмично, тяжеловесно толкая, дергая, колотя их. Движения ее не были особенно молниеносными, но и задержек в них не было, и уж в каждое действие она полностью вкладывала всю массу, всю силу и все старание без остатка. С привычным, во многих крысиных свалках обретенным умением они лупили ее, но она даже не морщилась, когда чей-нибудь кулак врезался в ее широкую, плоскую щеку или рассекал губу, а тем, кому удавалось попасть по туловищу соперницы, казалось при этом, что ударили они по какому-то подобию твердой резины. По чему-то вроде туго накачанного колеса. И все-таки они, невзирая на фактор внезапности, на нарастающую растерянность постепенно одолевали одну втроем. И тогда Ритуся неожиданно схватилась за треснувший у головки болта продольный брус, из таких, собственно, лавочка и состояла, - и неистово рванула его на себя и вверх, ломая, выворачивая тяжелый обломок из сиденья. Ее толкнули, пнули остроносой туфлей в спину, но она, широко расставив кургузые, толстые ноги, ссутулившись, - устояла. Дерево, щепясь, затрещало и лопнуло, показав неожиданно-свежую белизну косого скола, и в руках воительницы оказалась дубина около восьмидесяти сантиметров эффективной длины. И первым делом, со страшным воем разорвав воздух, она обрушилась на правый бок Толика, который произнес короткое слово: "Гек!"- и, отлетев в сторону, рухнул в кучу грязных гнилых листьев. Возникало впечатление, что, в отличие от рукопашной, в действиях ее с такого рода оружием наличествует некое умение, какой-то профессионализм в ухватках: всего-то три или четыре удара, и один из старшеклассников с паническим воплем: "Атас! Она БЕШЕНАЯ!", по-заячьи стреканул в кусты, а его друг, с отнявшейся после страшного удара по колену ногой, с разбитой в кровь рожей, инстинктивно отползал от нее на заднице, следил за воздетым в боевой готовности к небу колом и скулил. Наконец, от нестерпимого ужаса придя в себя, осознав вдруг, что ВСн сейчас запросто может вот так вот и кончиться, полупрорыдал-полупровизжал: "Ты что!? Ты что!? С ума сошла?!!", - и тогда только она тоже вроде бы опомнилась. Грозное оружие заколебалось, замерло в воздухе, а потом полетело в голые кусты, и, плюнув нидингу, который предпочел почетной смерти в бою - позорную сдачу, в прыщавую физиономию, она враз повернулась и теми же тяжеловесно стремительными шагами направилась домой, по дороге напялив спасшиеся в кармане очки и подхватив сумку. "... происшедшем они, надо сказать, молчали, как стойкие партизаны, но событие, столь знаменательное, от людей спрятать невозможно. С тех самых пор шевельнулось у меня некое смутное, ни на чем, кроме интуиции, не основанное подозрение. Не буду об этом думать. Не мое это дело. Сознательные переходы у меня теперь получаются все лучше и лучше, я освоил множество разнообразных операций, даже о существовании которых я не имел ни малейшего понятия каких-то два-три месяца назад. Зато во весь рост встала проблема переходов, так сказать, спонтанных: не тех даже, когда без постройки особых подробностей попадаешь в место, в ситуацию ли, просто соответствующие настроению, а всякого рода "мелочи", когда только с большим трудом и напряжением внимания удается распознать вызванный бог его знает каким мимолетным побуждением сдвиг. Полбеды еще, когда заносит далеко, как давеча, когда шел я это шел из школы домой через тысячу раз хоженный проходной двор, думал о потрясающей живописи стиля "инамла" на Земле Харральда, с удивлением чувствуя в себе биение доселе напрочь отсутствовавшей коллекционерской жилки, а потом взял, да и вышел на Площадь Изваяний. Сразу же уз-знал, как родную, но потом решил, что такое смешение жанров все-таки несколько чрезмерно... Хуже, когда все вроде бы нормально, и только тенденция событий спустя некоторое время начинает вызывать некоторые подозрения. Потом приходится возвращаться к нормальному варианту, и при этом без всякой уверенности, что это именно он... Вот написал я всю эту умность, да и подумал: а к чему, собственно, мне так уж стараться, возвращаючись? Какая у меня особенная нужда в варианте, где последовательность событий наиболее близка по отношению ко мне к случайной? А не подгоняю ли я цепь следствий к наиболее, по моему мнению, вероятному варианту этой цепи? Подгоняю, как не подгонять. А можно ли этого избежать в полной мере? А вот этого вот никак невозможно. Принципиально. Так за что я цепляюсь? И кто это - "я"? Думая о персонажах вроде Сена, Данияля, Исишии Леекии, даже дав им рабочее название "тени", я, понятное дело, не мог не поразмыслить и над маленьким вопросом: а почему, собственно, они - мои "тени"? Почему я уверен, что не наоборот? Отвечаем, потому что я об их существовании оптом и в розницу могу, при желании, знать все, а они о моем - даже не догадываются. Понятия не имеют, что внешняя по отношению к ним событийная конва, - не вполне, что ли, спонтанна. Но откуда могу я быть уверен, что сам не являюсь чьей-то "тенью"? Что кто-то не дергает время от времени за веревочки, чтобы только поглядеть, что из этого выйдет? Бр-р... Не хотелось бы. Но, хотя утверждать нельзя, вариант этот маловероятен: Я САМ ПРИШЕЛ. Так что, если в данном случае и есть аналогия, то не с шитьем кукол, а, скорее, с деланьем детей: в конце концов получается равный тебе. Надолго меня, однако, не хватит: я насильственно удерживаю себя прижатым к одному уровню существования и при этом все более сомневаюсь, что это имеет хоть какой-то смысл. Согласитесь, - комбинация весьма даже разрушительная для устоев. Похуже будет, чем истово блюсти монашеские обеты, усомнившись в бытии Божьем. Плоскость, обретшая еще одно измерение, уже тем самым перестает быть плоскостью, и напрасны будут ее уверения прежним товарищам, что я, мол, братцы, все тот же, свой, и с вами у меня все будет по-прежнему... Но я же ДЕЙСТВИТЕЛЬНО тот же, прежний!!! И любовь моя та же, при мне, только моя, к "теням" моим никакого отношения не имеющая! Да?! Как, однако же, ловко у тебя получается! А если у вас дойдет до... понятно чего, ты постановишь считать, что она для тебя, как ты для нее - первая? На время прикинешься собственной "тенью", как какой-нибудь бог из античных спускался с небес на землю, дабы осчастливить брюхом смертную деву? Как же так вышло, что вот обрел я по сравнению с прежним бытьем просторы безграничные, возможности, о которых пока и не догадываюсь (тут даже того, что знаю - и то хватит для злокачественного головокружения), - а тошно мне? Так тошно, что и передать не могу. Впрочем, учителя наши, - древние греки, как и всегда, подсказывают выход, хоть и в неявной форме: поменьше думать и жить, как живется, примирившись со своим существованием, как с новым законом природы. А ничего другого, похоже, у меня просто не остается. И очень скоро примирюсь я с тем, что стал совершенно беспощадным (не жестоким!) как беспощадны были античные боги. Точнее - бесчеловечны в силу своей не-человечности, потому что даже чувства их - только часть бесконечной игры их, и не было у них никакой настоящей необходимости в чувствах. Не даром Христос пришел к ним на смену, но для меня навсегда непонятным останется, как смог Христос не быть бесчеловечным, будучи богом, и оттого и путь этот навсегда останется закрыт для меня. Потому что совершенно невозможно сочувствовать тому, чего не понимаешь изначально или же перестал понимать просто потому, что так получилось.
      Я слыхал о сочинении одного философа, которого у нас называют идеологом или даже теоретиком фашизма: разумеется - не читал, совершенно негде взять, даже у проф. Ив. в библиотеке нет, но у сочинения потрясающее название, оно одно в свое время запомнилось: "По ту сторону добра и зла." Вот только раньше казалось мне, что это просто фразеологическая красивость, эффектное высказывание, и высказанное исключительно ради его эффектности. Теперь, к сожалению, не кажется. Раньше я не понимал смысла этой формулировки, - теперь, к сожалению, понимаю. Понимаю, как перестают быть человеком, потеряв человеческие критерии добра и зла. Так-то вот: достаточно с пренебрежением или наглой самоуверенностью отнестись к чему угодно, и кара становится неизбежной и всегда одинаковой: утыкаешься мордой в пренебреженное. Откуда же тогда взялись легенды о бодисаттвах? Какое дело до людей и людской "кармы" может остаться у того, кому доступна нирвана? От непонимания этого у меня словно бы зудит под черепом, а еще несколько месяцев тому назад я даже представить себе не мог, что когда-нибудь вообще буду думать над подобными вопросами. В этих моих раздумьях кристалл мне не помогает совершенно, хотя он, сам по себе, тоже становится с течением времени все более сильным и "умелым": очевидно, - вовлеченное в сферу его деятельности является своего рода "материальной периферией" кристалла (как мы все, сколько ни есть нас на свете, имеем полное право считаться отдаленной материальной периферией Солнца: не чьи-нибудь, его энергетические потоки, причудливо изгибаясь, движутся в нас, движут нами, являются нами) многократно усиливая и усложняя его действие. Появились некоторые признаки того, что в сферу его действия попадают люди, которых я специально не совмещал с его исходным гиперобъемом... Вот я тут сетовал, что мне не с кем поделиться своими сомнениями, а бояться, пожалуй, следует другого: если хочешь чего-то, то уже тем самым, по определению находишься в поиске, будь то поиск сознательный или же вполне безотчетный, и в случаях с кем угодно другим это дело нормальное и самое что ни на есть обыкновенное... НО Я-ТО ВЕДЬ НАЙДУ!!! Я неизбежно найду искомое, чем бы оно ни было, даже вроде бы как вопреки собственной воле.
      КОЛЛИЗИЯ "БОЖЕСТВЕННОГО МИЛОСЕРДИЯ" - "ВЫСШЕЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ" В СВЕТЕ КОНЦЕПЦИИ "ЦАРСТВА БОЖЬЕГО" И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА (Тезисы)
      "Состояние" - весьма непростое понятие, далеко не столь однозначное, как это может показаться при поверхностном взгляде на проблему. В нем, как в составной игрушке, прозревается множество смыслов, существующих одновременно: состояние человечества, как богатство, сумма информационного, материального и морального наследия всех поколений к настоящей эпохе, или "со-стояние" как "со-существование" людей, классов, наций, овладевших массами идей. Состояние - состав, стояние, - то, на чем стоит, зиждется человечество, и, в частности, цивилизация. И, наконец, внимания достойно это самое "со-": "состояние", - как исход "стояния", путь, направление. Как-то само собой, без деклараций, установилось, что духовное движение в обществе происходит преимущественно в трех сферах: научном, моральном и эстетическом. Кроме того, во многих странах с сильной религиозной или религиозно-философской традицией (маркером может считаться наличие в той или иной стране достаточно массовой религиозной политической партии) четвертой автономной сферой может считаться эта. Естественно, - между сферами существует взаимодействие. Безусловно, - с течением времени возникает масса заимствований. Но неизменно остаются лежащими порознь, непересекающимися цели этих способов движения человеческого духа. В последнее столетие чрезвычайно наглядными являются успехи точных и естественных наук, которые, в конечном итоге, выражаются в увеличении способности человечества при помощи все меньшего исходного усилия добиваться все больших наглядных результатов. При этом в качестве аксиомы, в самый базис научного познания заложено, само собой подразумевается, что накопление сил само по себе ведет человека к счастью, делает более счастливым в среднем каждого члена гигантской человеческой семьи. Это можно оспорить, поскольку со времен палеолита и до середины двадцатого века по крайней мере все сколько-нибудь важные технологические достижения проявлялись прежде всего в увеличении численности человеческих сообществ. Представляется, что даже прогресс самой науки носит в значительной мере стихийный, и, тем самым, как это ни покажется странным, закономерный характер, проявляясь в виде случайного успеха отдельных личностей. Как стихийный процесс, каждый отдельный акт познания не преследует своей целью человеческое счастье и не имеет какого-либо морального содержания. Трудно сказать, насколько более счастливым сделало человечество и отдельных его представителей открытие ядерной энергии, создание сверхзвуковой авиации, зарина, вируса "Ген-Х" Апокалипсис", ЛСД-25, фенциклодония-гидрохлорида, кое-каких саморазвивающихся производственных систем типа пресловутого "Пик-Прогресс", генетических ядов а также продукта "Октет" широкоизвестной фирмы "But", по сравнению с которым (по свидетельству Достойных Доверия Лиц) ядерная бомба вкупе с ботулотоксином кажется детской игрой в войну. Могут привести примеры с увеличением продолжительности жизни и, наоборот, - со снижением длительности рабочего времени в день и в неделю, увеличение комфорта, улучшение питания, повышение возможности перемещаться и т.д. Но здесь весьма существенным, если не решающим обстоятельством является то, что счастье совершенно невозможно подсчитать хотя бы в силу его принципиально-индивидуального характера. Вместе с плюсами, по крайней мере - не отставая от них, нарастают и минусы, минусы по крайней мере четырех принципиально-разных типов загрязнения, включая сюда и поражение биосферы, необратимое социальное загрязнение и загрязнение чисто-информационное, весьма неоднородное по своей структуре. Все эти факты достаточно хорошо известны, и на их фоне понятие Царства Божия отстоит очень далеко от вопросов, находящихся в центре внимания даже самых строгих и традиционных морализаторских и целеполагающих религиозных идей. Поиски счастья и Смысла Жизни ведутся в самых неожиданных, экзотичных, да и попросту нелепых направлениях и формах, меж тем как самые основополагающие принципы христианства под позднейшими напластованиями толкований, деформаций, своекорыстных трактовок, глупых дополнений размылись и стали малопонятны большинству верующих, - как бы второстепенны по сравнению с примитивно-морализаторской и чисто обрядовой компонентой учения. Между тем концепция Царства Божия есть, в значительной мере, дерзновенная и гениальная в своей дерзновенности попытка провидеть не пути даже, а самую цель человеческого бытия и существования человечества. И если в целом Сredo христианства кажется местами достаточно-непоследовательным, а части его порой бывают весьма неудачно подогнаны друг к другу с чисто-логической точки зрения, то ядро учения, каковым с полным на то основанием можно считать именно концепцию Царства Божия, не только полностью лишено даже внешних признаков такого рода непоследовательности, но и может считаться примером практически-совершенной синтетической концепции. То, что в наше время может показаться недостатком, на самом деле есть просто недостаточная точность изложения и формулировок, неизбежная хотя бы в силу отсутствия знаний и концепций, наработанных за две тысячи лет после Христа, и, разумеется, ни в коей мере не может быть поставлена в вину создателям концепции: про них можно сказать, что они сделали несколько больше, чем позволяли им даже их гениальные способности.
      В концепцию Царства Божия непротиворечиво заложены и взаимодействуют две основополагающие аксиомы христианства, каковыми являются, безусловно, свобода воли, которая является прямо божественной чертой человека и исполинским шагом вперед по сравнению с предшествующими восточной и античной и последующей исламской концепциями "рока", "судьбы", "фатума" или Книги Судеб, - и концепцию Всеблагости Божьей с Божественным Милосердием. Именно на базе этих постулатов непротиворечиво решена задача о цели человечества и о пределе самой идеи Человека при условии соблюдения справедливости. Ибо что обозначает, что может обозначать это самое "восстание из мертвых", Страшный Суд и прочее, как не символ вечной жизни или чего-то, ее заменяющего - для каждого? Концепция Рая-Ада, Верха-Низа, Неба-Инферно, Пряника-Кнута по сути своей неизмеримо примитивней и является искусственной "пристройкой", исполняющей преимущественно технические функции религии, ставшей Церковью, организованным течением всемирного масштаба. Мораль, основанная на страхе перед вечной пыточной камерой Ада и на тяге к вечному блаженству Рая, обычно представляемому с неизмеримо-меньшей фантазией, по сути своей низменна, но главное - это то обстоятельство, что дуализм "Рай-Ад" страшно, до невозможности в истинном значении этого слова противоречив внутренне. И прежде всего следует задаться вопросом: одинаково ли Райское Блаженство для совершенно-разных душ, или же оно носит, так сказать, индивидуализированный характер? Очень трудно представит себе равный рай для святого Александра Невского, бойца, охотника, и любителя опасностей, Фомы Аквинского с его исполинским интеллектом и, скажем, Иоанна-столпника? Либо "один и тот же" рай был бы неприемлем для них, либо души в раю становятся чем-то, для чего одинакова божественная благодать, и, тем самым, неразличимыми, лишенными индивидуальных черт, сглаженными монадами. Последняя ситуация равносильна уничтожению души и истинному характеру "земной" смерти, поскольку человеку безразлична судьба души, ставшей "не его", потерявшей какое-либо отношение к его памяти, чувствам, побуждениям, всему тому, что и составляет неповторимую личность.
      Разрешением противоречия было бы создание Божественным Милосердием и Полнотой Всезнанья своего, неотличимого от какого-то полномасштабного и полноценного мира со всеми его атрибутами, Рая для каждого праведника, от отведение ему именно того места, к которому стремилась бы именно его, а не чья-нибудь еще душа.