Вот что записала Лена... Вот что рассказал нам Терехов! Я и все поняли тогда, что такое СЭС. Мы устроили окладчику шумную овацию. Мы единогласно одобрили дерзкую передовую мысль наших замечательных советских ученых и изобретателей.
      Потом наш председатель сказал, что все колхозники очень довольны докладом и окажут содействие испытаниям. Потом он сказал, что нашему колхозу нужно все больше и больше электроэнергии и СЭС надо оставить здесь, у нас. А потом мы, комсомольцы, ушли из клуба и по дороге решили подумать, как помочь Терехову.
      20 апреля.
      Долго не писал в дневник, был очень занят. Хотя я электрик и должен заниматься в колхозе осветительной сетью, смотреть за электродоилками и другими электрическими машинами, пришлось мне почти целый месяц работать по вечерам в комсомольской бригаде по ремонту прицепных машин к посевной. Наконец мы все сделали. Тогда комсомольская организация решила пойти на опытную станцию и помочь ученым в общественном порядке.
      Мы пошли, и нам дали разные работы. Меня прикрепили к самому Терехову, и я стал помогать монтировать защитную электропроводку СЭС. Очень это интересная и ответственная работа! Ответственная вот почему: в атмосфере всегда есть электричество. Образуется оно, например, в грозовом облаке. Каким образом? Там всегда есть сильный восходящий воздушный поток от нагретой земли. Он раздробляет дождевые капли. А частички внешней оболочки капель несут обычно отрицательный заряд. Они уносятся вверх. В результате в более высоко расположенной части грозовой тучи образуется мощный отрицательный заряд, а в нижней, где остается большинство как бы сердцевин капель, - положительный. При росте потенциала происходит разряд - молния.
      Для привязных аэростатов гроза очень опасна. И если она приближается, их надо опускать.
      Однако СЭС гроз бояться нечего. В стратосфере почти нет водяного пара, небо всегда безоблачно и гроз не бывает. А для того чтобы молния не оказала вредного влияния на СЭС, если ударит в трос, поддерживающий систему, Терехов и начальник здешней опытной станции товарищ Никитин придумали вот что. На высоте 8 километров трос будет разорван изоляторами. Тогда воспринятое им в нижней части атмосферное электричество будет стекать в землю. Ведь трос стальной! А для того чтобы не случилось несчастья, лебедка для наматывания этого троса установлена в бетонной будке и имеет хорошее заземление. Кроме того, она будет управляться автоматически. По этому тросу будет стекать к земле и то атмосферное электричество, которое образуется в обыкновенных облаках. А электричество, выработанное СЭС, пойдет к земле иным путем пс сильно изолированному серебряному проводу. Серебряному потому, что серебро - хороший проводник. Здорово все продумали Терехов и другие изобретатели! Просто завидно. Нет, неправильно: восхищает!
      Теперь уже скоро начнутся испытания СЭС. Несколько дней назад привезли оболочку для аэростата.
      Оболочка аэростата СЭС имеет объем 65 тысяч кубических метров. Внутрь нее можно было бы засунуть, пожалуй, домов пять - таких, как дедов. Но весит она всего 2 тонны, потому что сделана из капроновой ткани необычайной прочности. Терехов мне сказал, что эта ткань в пять раз прочнее оболочек для стратостатов, которые пускали давно, до моего рождения.
      Однако дед мой пощупал ее и сказал: "Тонка". Отстал он от современной техники. Ведь с тех пор, как он служил в воздухоплавательных частях Советской Армии, сколько лет прошло! Вот Терехов и стал с ним спорить. Сказал, что, по расчетам, она имеет значительный запас прочности. И вдруг академик Никольский - он приехал неделю назад - говорит: "Иван Михайлович, может быть, и прав. Для опыта эта оболочка еще туда-сюда. Когда же СЭС пойдет в серию... надо будет придумать что-нибудь другое". А что лучше придумаешь? Удивляюсь иногда, как это старые люди, не подумав, так сразу друг друга начинают поддерживать! Я несколько таких случаев вспоминаю из своей жизненной практики.
      Оболочку сначала расстелили на лугу и проверили, а потом опять свернули, до старта. Привезли еще и газ для ее наполнения - гелий, в стальных баллонах, как у продавцов газированной воды. В них он сжат под давлением 200 атмосфер. Терехов мне сказал, что потом газ выпустят сначала в матерчатые газгольдеры, а из них уже будут переливать в оболочку.
      Один кубометр гелия имеет подъемную силу у земли около килограмма. А всего в оболочку вольют более 10 тысяч кубических метров гелия.
      Следовательно, она сможет поднять, за вычетом собственного веса, не менее 7 тонн...
      Пришел Митька и мешает писать. Зовет работать в механическую мастерскую. Мы там делаем одну вещь в подарок..."
      Николай и не заметил, как, увлеченный чтением, съел свой кусок хлеба с солью.
      - В общем, записано все правильно, - сказал он сам себе, долистав тетрадь до страницы, на которой значилось "5 мая". - Будем продолжать...
      Но тут ему захотелось снова поглядеть на СЭС. Он встал и подошел к окну. Усилившийся ветер дул порывами. Как раз в тот момент, когда Николай прильнул к стеклу, порыв подхватил и покатил по траве палисадника перед домом выводок цыплят точно горсть больших желтых горошин! У бросившейся за ними клушки парусом вздуло хвост, затем ветер сбил ее с ног и поволок вслед за цыплятами.
      "Здорово несет! Ленка радуется, наверно, - ее "ТТ" сегодня много выработают", - подумал Николай, шаря взглядом по небу.
      Теперь оно стало мутным и желтоватым, а перистые облака размножились и застилали почти всю область вокруг зенита. Все же юноше удалось увидеть СЭС. Чуть мерцавшее, как опал, светлое пятнышко еле заметно просвечивало через облака. "Все в порядке!" - воскликнул он, и ему еще больше захотелось записать пережитое ночью. Он стремительно вернулся к столу и начал торопливо водить пером:
      "Вчера меня послали на аэродром встречать Терехова, улетавшего на один день в Ленинград по каким-то делам. Еще поехали встречать два инженера со станции. Взяли две "Победы" и еще автобус, потому что Терехов телеграфировал, что привезут приборы из Главной геофизической обсерватории.
      Когда самолет приземлился, из него вышел Михаил Иванович и с ним два человека. Один из них, как оказалось потом, знаменитый профессор Трубокуров. Тогда в клубе Терехов сказал в докладе, что он главный автор СЭС. Но это из скромности. Главный - Терехов. А все же Трубокуров тоже много сделал.
      Инженеры встретили Михаила Ивановича, сразу повели его и Трубокурова к машине и стали рассказывать, как идет подготовка к старту. А другой прилетевший с ним человек остался один. Я решил исправить неудобство, подошел к нему и потом повез на станцию на "Победе". Он оказался очень симпатичный, только все время то улыбался, то хмурился, не поймешь почему.
      Сначала я не знал, зачем он приехал. Потом все объяснилось: это пилот-воздухоплаватель, по фамилии Александров. Он назначен к нам помогать проводить испытания. Ведь когда Кругловский заболел, на станции остался лишь один воздухоплаватель - Панюшкин. И мы очень переживали, что ему придется быть в статосфере одному. Девчата прямо плакали. Все в него влюблены.
      Тьфу, какую ерунду записал! Однако надо отметить объективно, по полной справедливости: Панюшкин весьма... одним словом, парень боевой! Он один бы справился. Но все произошло по-другому - с ним согласился лететь Александров. Я видел, как их, то-есть Александрова и Панюшкина, познакомил Терехов. Было это уже ночью. Панюшкин сказал: "Очень рад!" А Александров, точно военный, отдал честь и отрапортовал: "Поступаю в ваше распоряжение!" Приятно было смотреть на него. По-моему, он человек тоже замечательный.
      Ну, а теперь надо описать самое главное.
      Когда свечерело и ветер совсем стих, дед с колхозниками приволокли на старт газгольдеры. Да, я забыл написать, что старт устроили на дне пруда, который спустили, чтоб была котловина: при старте больших аэростатов важно, чтобы было затишье. К газгольдерам прикрепили по многу мешков с песком, иначе они улетели бы, и расставили их по краям стартовой площадки. Затем их соединили с внутренностью оболочки резиновыми рукавами.
      В 12 часов ночи начали ее наполнение. Командовал дед. И здорово командовал, чорт возьми!
      Газ из газгольдеров выжимали, наваливаясь на них постепенно, и он тек по резиновым рукавам в оболочку.
      Сначала она взгорбилась, стала как огромный омет соломы. Потом отделилась от земли. Конечно, чтобы она не улетела, ее держали за стартстропы сто человек. Кроме того, к стропам подвешивали еще и мешки с песком.
      Народу было на старте - весь колхоз. По берегу стояли и старики и женщины. А мы, все комсомольцы, были на самой площадке. Многие ребята - в стартовой команде. Только мне и Митьке пришлось просто дежурить у гондолы. На крыше ее мы весь вечер устанавливали различные приборы.
      Часа в три ночи, уже заря брезжить стала, академик Никольский вышел к плотине и закричал в рупор: "Отдавай оболочку!" Дед ему ответил: "Есть отдать оболочку". И все, державшие стартстропы, отцепили мешки с песком и стали отпускать стропы на взмах руки вверх и снова перехватывали и задерживали. И вот тогда поднялась над нами огромная махина. Просто удивительно, до чего велика оказалась СЭС! Все небо закрыла. Если смотреть снизу, она была какой-то бесформенной. К земле свисали гигантские складки, точно занавес в театре, и тянулись стропы. Складки образовались потому, что оболочку наполнили всего на одну пятую часть. Полностью наливать ее газом нет смысла: ведь наверху плотность воздуха меньше и газ будет расширяться. Поэтому если оболочку наполнить у земли целиком, то либо ее разорвет, либо большую часть газа все равно надо будет выпускать по мере подъема. Кроме того, тогда баллон будет иметь очень много избыточной подъемной силы, и, чтобы вся система не прыгнула вверх, нужно было бы брать очень много балласта.
      Вскоре оболочку отдали вверх еще метров на двадцать пять и к несущим стропам прицепили гондолу, а к ней - поддерживающий трос. Тогда мы с Митькой отбежали на минутку в сторону, чтобы поглядеть на СЭС сбоку. Трудно сказать, на что она похожа со стороны: пожалуй, больше всего похожа на рыбу - головля или сома. Десять-прожекторов освещали старт. Свет их переливался на золотистых боках этой рыбины. Она покачивалась легонько, подрагивала, точно живая. Да, забыл написать: на спине у нее есть плавник, направляющий выступ из дюраля, а также большущий хвост, тоже из дюраля, для устойчивости в воздушном потоке. Это так называемые стабилизаторы.
      Когда мы снова прибежали на самую стартовую площадку, в гондолу уже собирались влезть наши отважные пилоты. Академик Никольский и Терехов обняли и расцеловали Панюшкина и Александрова. Потом академик отошел, поднял руку и сказал:
      - Счастливого пути, товарищи! Во имя нашей великой Родины! Отправляйтесь!
      Пилоты встали около гондолы, которая висела над самой землей, даже касаясь ее иногда амортизатором, и отдали честь, а затем полезли по лесенке-трапу внутрь кабины. Через минуту, наверно, Панюшкин высунулся из окна и доложил, что к подъему все готово. Тогда академик Никольский сказал что-то Терехову, и тот побежал к будке с лебедкой. Затем академик взял рупор и громко скомандовал: "Дать свободу!"
      - "Дать свободу!" - повторил еще громче дед, и все, кто придерживал стартстропы, быстро отпустили их.
      И медленно-медленно СЭС начала уплывать в небо. Полная тишина наступила сразу на старте. Лишь.шуршал трос, змеей выползая из будки с лебедкой, и похлопывали складки оболочки. Потом все сразу закричали: "Ура!" А некоторые женщины заплакали. Честно, и мне было почему-то не по себе. Какое-то беспокойство закралось в сердце, хотя я прекрасно знаю, что СЭС - замечательная система, и конструкторы ее все сделали, чтобы подъем был безопасным. 3агореться СЭС не может, потому что наполнена гелием, а не водородом. В случае обрыва троса пилоты будут выпускать газ из маневрового клапана постепенно и опустятся на землю. А трос, падая, никому вреда не принесет, потому что к нему прицепляются через каждые 500 метров автоматические парашюты. А на всякий случай и у пилотов ееть парашюты.
      Долго мы все стояли, закинув головы, и смотрели на СЭС. А она поднималась все выше и выше, становилась все меньше и меньше. На земле еще было сумрачно, когда вдруг она засверкала, точно охваченная огнем. Кто-то даже закричал в страхе: "Загорелись!" Но это был не пожар, а отражение первых солнечных лучей.
      Наконец академик Никольский сказал всем, что от имени Центрального экспериментального института благодарит за помощь и просит идти отдыхать.
      Но я сначала пошел к будке с лебедкой. Около нее стоял милиционер и не пустил меня посмотреть, как она работает, хотя я и электрик и знаю, какие там приспособления по технике безопасности. Потом я пошел домой вместе с дедом и лег спать. В 8 часов вечера мне надо быть на станции. Наш комсомольский пост будет дежурить около трансформатора, принимающего энергию, выработанную в стратосфере. Ведь сегодня вечером СЭС пустят в ход..."
      Поставив несколько точек, Николай задумался. Ему показалось, что он плохо записал виденное прошлой ночью и сегодня утром.
      "Что бы еще такое внести в дневник? - подумал он, хмуря белесые, выжженные солнцем брови. - Разве еще о разговоре академика с Александровым о каком-то дирижабле Циолковского? Циолковский ведь давно умер. Почему же Александров сказал, что надо воспользоваться его советом? Нет, этот подслушанный разговор записывать не следует. Нехорошо. А вот о нашем подарке колхозу, пожалуй, написать просто необходимо".
      Николай снова взял ручку.
      Но в это время хлопнула входная дверь, и в кухне послышались шаги, а затем тихий женский голос произнес: "Коленька, ты дома? Не спишь? Тогда иди сюда".
      - Дома, матушка, - ответил Николай и пошел на зов.
      В кухне у плиты деловито хлопотала высокая, худощавая седая женщина в светлом, хорошо сшитом платье.
      - Дед дома? - спросила она.
      - Дома, спит еще.
      - Подыми его... Будем вечерять. А то, вижу я, как вернулись вы с полетов, так сразу и завалились на боковую. Ничего даже не покушали. Не нашли, что ли, без меня, где что лежит? А об Иване Михайлыче ты должен был обеспокоиться, раз меня нет, раз я не смогла свою ферму бросить, - прийти да покормить его.
      - Устали мы, матушка, - стал оправдываться Николай и, чтобы перевести разговор на другую тему, сказал: - А здорово они полетели! Герои! На такую высоту...
      - Конечно, герои, - спокойно подтвердила женщина. - А ты критику прими и не виляй. Иди побуди деда.
      Стариковский сон чуток. Дубников-старший уже проснулся и старательно расчесывал густые казацкие усы.
      - Что, ворчит? - подмигнул он. - Ничего, брат-солдат. Мы сейчас ее ублаготворим - все, что на стол поставит, уберем. Хо, хо! - И, накинув на плечи пиджак, широким шагом вышел в кухню.
      - Доброго здоровья, жена Акулина! - обнимая и звонко целуя женщину, сказал он. - Покорми, чем бог послал, мужское население. Разрешаю и горилки по стопке. День сегодня бо-о-ольшой!
      - Конечно, большой, - ласково взглянув на мощную фигуру мужа, от которого, как говорят, годы бежали, согласилась матушка Акулина и затем начала расстилать на столе хорошо отглаженную, накрахмаленную скатерть.
      Но сесть за стол в этот день им не пришлось...
      Глава V
      НЕИЗВЕСТНОЕ НАУКЕ
      После старта Александров сел в кресло и закрыл глаза. Ему захотелось полнее хотя бы несколько минут насладиться ощущением подъема на аэростате.
      Такой подъем действительно необычайно приятен, особенно если он происходит в тихую погоду. Тогда плавно и бесшумно могучая сила уносит ввысь гондолу. Пассажиры чувствуют лишь слабый ток воздуха сверху да небольшое покачивание и легкое подталкивание снизу. Подъем СЭС также происходил очень плавно: гондола ее лишь немного раскачивалась, "рыскала" из стороны в сторону.
      "Порядок, - подумал Александров, - полный порядок! Отстартовали нормально. Молодец дед Дубников! Хорошо обучил свою команду. Панюшкин тоже показал себя опытным пилотом. Главное, не суетился. Вот только как будто он недоволен, что я лечу. Но если так, то это просто ребячество. Ведь не менее суток придется провести в воздухе. Одному это было бы тяжко. Неужели он просто тщеславен? Не хочет, чтобы кто-нибудь разделил с ним лавры в случае успеха испытания?"
      Подумав так о товарище, Александров почувствовал себя виноватым, и ему захотелось поговорить с Панюшкиным по-дружески.
      Он открыл глаза и посмотрел на первого пилота.
      Панюшкин сидел в передней части гондолы, перед щитом с приборами, в таком же кресле, как и Александров, наклонившись к окну. В свете разгоревшейся зари его молодое, без единой морщинки, лицо казалось еще более юным и точно отлитым из красноватой бронзы. В чертах этого лица было много твердости, воли и, пожалуй, упрямства. Оно было спокойно. Серые глаза Панюшкина, устремленные вниз, также не выражали волнения. И лишь ритмичные движения пальцев руки, лежащей на подлокотнике кресла, показывали, что он внутренне напряжен.
      Почувствовав взгляд Александрова, он резко повернулся к нему и, вдруг улыбнувшись, немного смущенно сказал:
      - Заслушался, товарищ Александров! Девчата пошли со старта прямо в поле и поют.
      Действительно, откуда-то снизу, явственно прорываясь через шорох сыплющегося песка - балласта, доносилась стройная мелодия песни.
      - В такую погоду и с пяти тысяч, пожалуй, будем слышать, что делается на земле, - сказал Александров и, желая завязать разговор, добавил: - Знаете, однажды в ночном свободном полете на "сферике" мы ориентировались по петухам. Небо было в облаках. Тьма стояла осенняя. Под нами - степь, ни одной речонки, ни одного светлого ориентира. Вот петухи и помогали определяться: услышим их - стало быть, деревня внизу.
      - В моей практике тоже были подобные случаи, - погасив улыбку, сухо ответил Панюшкин. - Давайте завтракать.
      Александров невольно пожал плечами. Во время завтрака горячее кофе из термосов, бутерброды, свежие парниковые огурцы и клубника - Панюшкин не захотел продолжить разговор. И на прямой вопрос Александрова, почему он хмурится, сказал:
      - Наоборот, я очень весел, - и отвел глаза в сторону.
      "Ну и чорт с тобой! - подумал тогда, рассердившись, Александров. - Видно, друг мой, тебя что-то действительно зацепило. Но что же? Уж не закружилась ли у тебя, парень, голова, когда ты получил ответственное задание провести испытание системы СЭС, стал командиром?"
      Эта догадка показалась Александрову наиболее вероятной. Он вспомнил, что Панюшкин еще в момент знакомства и своим видом и тоном брошенной тогда короткой фразы сразу же подчеркнул свое старшинство. А потом, на старте, он держал себя так, точноон по крайней мере на голову выше всех. Вспомнил* Александров и слова академика Никольского, который характеризовал Панюшкина горячим парнем.
      "Да, видно закружилась голова еще до полета!"
      - Товарищ Александров, займитесь теперь проверкой состояния гондолы и такелажа, а затем приборов, - услышал он в этот момент слова Панюшкина. Первый пилот, кончив завтрак, вынул из сумки бортжурнал, очевидно намереваясь сделать записи.
      - Есть проверить материальную часть! - ответил Александров.
      Он и сам, как только стало совершенно светло, решил, что необходимо прежде всего хорошенько осмотреть всю систему.
      Осмотр СЭС он начал, по традиции воздухоплавателей, с баллона аэростата. На аэростат был взят большой запас балласта, и поэтому он поднимался очень медленно, примерно как обычный лифт, на метр в секунду. Иначе пилотам пришлось бы испытать неприятные ощущения, характерные при очень быстром подъеме. А главное, стремительно расширяющийся газ мог, рывками распирая оболочку, вызвать зажимание складок материи и в конечном счете даже разрыв оболочки.
      Взглянув на высотомер, прежде чем начать осмотр баллона, Александров увидел, что они уже поднялись на 3000 метров. Рядом с высотомером был укреплен другой прибор, стрелка которого отмечала скорость подъема в метрах в секунду. Эта стрелка, почти не колеблясь, стояла около цифры "один".
      "Все в порядке. Подъем идет равномерно. Приспособление для высыпания балласта работает хорошо - выбрасывает в секунду столько песка, сколько весит метровый отрезок поднимаемого троса", - отметил про себя Александров и высунулся в окно.
      Хотя в кабине было очень светло и глаза его привыкли к яркому освещению, все же воздухоплаватель непроизвольно зажмурился, когда в лицо ему хлынули солнечные лучи, не ослабленные здесь пылью и водяными парами, всегда насыщающими воздух приземных слоев.
      Прикрывшись от солнца ладонью, Александров закинул голову и оглядел баллон СЭС. Теперь он уже не имел такого вида, как на старте: оболочка начинала принимать форму гигантской, утолщенной к одному концу сигары. На высоте 3000 метров атмосферное давление значительно меньше, чем у поверхности земли. Поэтому несущий газ расширился в оболочке, и баллон сильно "потолстел".
      Солнечные лучи пронизывали тонкую ткань оболочки сбоку и отражались на ее внутренней белой поверхности - "подкладке", поэтому баллон как бы светился желтовато-голубым сиянием. На фоне этого сияния четкими темными полосами вырисовывались усиливающие пояса. Они в трех местах перехватывали сигару поперек. Так же четко были видны "гусиные лапы" креплений строп и клапаны: маневровый и предохранительный. От маневрового к гондоле, так же как от разрывного приспособления, тянулась веревка. Внутри оболочки она казалась черной, а по выходе из нее - красной. От баллона к гондоле тянулось еще несколько тонких ниточек - проводов. Они связывали специальные термометры для определения температуры несущего газа, подвешенные в каждой из камер баллона, с индикаторами внутри гондолы.
      Все четырнадцать строп теперь освободились от складок оболочки - ни одну из них не защемило. Свободно свисали также клапанная веревка и провода.
      Убедившись в этом, Александров взглянул вниз и невольно залюбовался открывшейся картиной. В голубовато-розовой дымке под ним распростерлась степь. Горизонт был приподнят, и поэтому земля внизу имела вид гигантской плоской чаши из зеленого, теплого фарфора. Далеко на востоке, на краю этой чаши, сверкала, как клинок сабли, река. А под гондолой зеленый фон степи был перечерчен темными валами. Это с севера на юг тянулись полезащитные лесные полосы. Немного к западу виднелись красные и серые квадратики крыш домиков опытной станции и колхозных домов, темные прямоугольники пахоты и треугольники - пруды, похожие сверху на зеркальные осколки. От гондолы вниз, в зеленую бездну, убегал яркой серебристой струной привязывающий к земле трос.
      - Эх, хорошо! - полной грудью вздохнул Александров. Сколько раз ведь любовался просторами родной земли, а все никак глаз не оторвешь, когда снова приходит случай любоваться!
      Александров отошел от окна и продолжил осмотр системы.
      Гондола опытной СЭС была довольно велика. В длину она имела более трех метров, в щирину - в передней части - около двух и в задней - около одного метра.
      По своей форме корпус гондолы был подобен скорлупе гигантского утиного яйца. Внутри она имели вид небольшой сводчатой комнаты с двумя овальными, окнами на каждом борту и одним окном, меньшего размера, в передней части. Под этим окном был расположен пульт с приборами - высотомерами, часами, индикаторами дистанционных термометров для определения температур газа внутри оболочки и температуры наружного водуха.
      Здесь же был помещен указатель веса запаса балласта, а также индикатор анемометров - приборов для определения скорости ветра. Около щита справа через стенку гондолы был сделан ввод для концов разрывных вожжей, а слева находилась рукоятка механизма, регулирующего расход балласта.
      Тут же было укреплено красное кольцо механизма отцепления СЭС от троса. Против щита с приборами к полу было привинчено вращающееся кресло первого пилота. Рядом с креслом справа на стене висела коротковолновая рация с телефоном.
      В задней, более узкой части гондолы находилось второе вращающееся кресло и около него к стенам были прикреплены два шкафчика: один - с кислородными баллонами и масками, а другой - с двумя скафандрами. Позади кресла второго пилота всю стенку гондолы занимала эбонитовая -панель с двумя десятками циферблатов различных электроизмерительных приборов, счетчиков оборотов и кнопочными переключателями. Это был пульт управления ветроэлектрогенератором.
      Александров начал осмотр гондолы отсюда. Он откинул панель пульта управления и заглянул в конический хвост гондолы, где помещался генератор электрического тока.
      Все соединения, идущие от пульта к нему и далее, к валу воздушного винта ветродвигателя, были в исправности.
      Тогда Александров последовательно осмотрел оба скафандра, маски и баллоны с кислородом, а затем перенес взгляд на щит, у которого сидел Панюшкин, все еще склонившийся над раскрытым бортжурналом.
      Прежде всего взгляд Александрова остановился на высотомере.
      Прибор показывал 4000 метров.
      "Что-то слишком много", - подумал воздухоплаватель и посмотрел на указатель скорости подъема. Стрелка его дрожала около деления с цифрой "три".
      Александров удивился увеличению скорости подъема в три раза. Неужели Панюшкин, решив поскорее подняться на высоту, где были намечены испытания ветросиловой установки, не посоветовался и сразу сбросил много балларта? Но уже через секунду он отказался от этого предположения. Если бы первый пилот изменил регулировку механизма бункера для балласта, то было бы слышно усиление шороха сыплющегося песка. В чем же причина убыстрения подъема?
      Александров оглядел другие приборы на щите и увидел, что индикаторы дистанционных термометров показывают повышение температуры несущего газа в оболочке. Стало ясно: газ нагрелся под действием солнечных лучей, а следовательно, подъемная сила его увеличилась, и СЭС стала подниматься быстрее, чем нужно.
      Непроизвольно Александров шагнул вперед и наклонился, чтобы достать до рукоятки механизма балластосбрасывателя.
      - В чем дело? - резко повернулся к нему Панпшкин.
      - Надо прекратить выпуск балласта.
      - Почему?
      - Мы поднимаемся слишком быстро. Солнце нагрело...
      - Понимаю. Выключите балластосбрасыватель.
      Александров повернул рукоятку и затем доложил, что осмотр системы показал ее полную исправность.
      - Хорошо, - кивнул головой Панюшкин и взял телефонную трубку рации. - Я сейчас сообщу об этом на землю, а вас прошу приготовиться надеть кислородную маску, а также включить электрообогрев костюмов - становится холодно.
      Пока Панюшкин говорил, невидимому, с академиком Никольским, Александров достал маски и сочленил их шланги с кислородными баллонами.
      Александров решил не обижаться на Панюшкина. Жизненный опыт подсказывал ему, что этим от зазнайства его не излечишь. Поэтому он спокойно обратился к молодому пилоту:
      - Обычно я начинаю пользоваться кислородом с пяти тысяч метров, поэтому надевать маску немного повременю. А пока я хотел бы высказать вам некоторые соображения о баллоне СЭС. Разрешите?
      В глазах Панюшкина засветилась заинтересованность.
      - Я также начинаю пользоваться кислородом не ниже пяти, просто ответил он. И, помолчав немного, добавил: - Так о чем же вы хотите поговорить со мной, товарищ Александров?
      - Видите ли, осматривая оболочку еще там, на старте, я пришел к заключению, что она непригодна для эксплуатации.
      Панюшкин сделал протестующий жест. Лицо его стало снова замкнутым и даже чуть высокомерным.
      - Одну минутку! Дайте мне досказать, - продолжал Александров, предупреждая возражения первого пилота. - Дело в том, что капроновая ткань очень прочна, но в условиях длительной эксплуатации, по-моему, долго не выдержит. В особенности в тех местах, где крепятся стропы. Посмотрите - там, около "гусиных лап", где она естественно испытывает наибольшую нагрузку, даже сейчас, при плавном подъеме, ткань растянута больше, чем в других местах. Когда СЭС станет, так сказать, "на якорь" и будет включен ветрогенератор, баллон будет подвержен воздействию неизбежных порывов ветра. И тогда в этих местах со временем оболочка потеряет прочность...
      - Все рассчитано! - воскликнул Панюшкин. - Рассчитано крупнейшими специалистами ЦЭИ. И кроме того, конструкцию баллона аэростата проверял на моделях такой воздухоплаватель, как Кругловский!
      - Я еще не кончил, - сдерживаясь, чтобы не ответить резкостью на нетактичный намек, сказал Александров. - Так вот. Помимо этого ослабления оболочки в отдельных местах, всякая мягкая система, и особенно большая мягкая система, при сменах режима ветрового потока будет неизбежно деформироваться. Понимаете - постоянно менять свою форму. А это, в свою очередь, приведет к быстрому ее изнашиванию. Для СЭС нужны другие баллоны...
      - Ерунда! - бросил Панюшкин.
      На этот раз Александров не сдержался.
      - Попрошу вас - будьте корректны! - крикнул он, чувствуя, что кровь приливает к голове.
      Панюшкин вскочил:
      - Вы забываетесь! Вы в моем подчинении, и я... я... приказываю вам... приказываю прекратить разговоры. Прекратить необоснованное обвинение творцов СЭС. Вы, наверно, и приехали сюда из вашего института ветродуев, чтобы... чтобы подложить нам свинью! Вот!.. Это...
      Дальше говорить он не мог. Лицо его вдруг побелело, и он стал судорожно хватать воздух открытым ртом.
      Александров тоже почувствовал, что он бледнеет и ему становится трудно дышать.
      "Ах, чорт! Ведь нужно надеть маски!" - вспомнил он и, протянув Панюшкину одну из кислородных масок, стал надевать на себя другую.
      Панюшкин отвернулся и также натянул на себя шлем с респиратором. И Александров увидел, как у него несколько раз поднялись плечи - первый пилот делал глубокие вдохи животворного газа.
      В кислородных масках благодаря шлемофону можно было бы продолжать разговор. Но когда Александров включил переговорную систему, то услышал только, как первый пилот пробормотал что-то похожее на "спасибо" и выключил свой микрофон.
      "Глупо получилось, - подумал Александров. - Ну да назвался груздем - полезай в кузов. А парень со временем поймет, что он был неправ и вел себя по-мальчишески".
      Чтобы рассеять неприятный осадок от стычки с Панюшкиным, Александров стал снова осматривать состояние системы.