Теперь баллон СЭС наполнился уже больше чем наполовину и стал совсем похожим на гигантскую рыбину.
      Затем Александров уселся в кресло поудобнее и, полузакрыв глаза, задумался. Вдыхание кислорода бодрило. И скоро Александров снова пришел в хорошее настроение. Мысли его унеслись в Москву.
      Всего сутки назад он сдавал, дежурство Бурцеву. А сейчас сдает Карцев. Кому? Наверно, "старому ворчуну" Иевлеву. А жена еще, конечно, спит. Хотя нет, Наташка готовится к экзаменам и встает теперь рано. Как бежит время! Давно ли она читала по складам, а теперь? Рассуждает о книгах, имея свое собственное мнение. Девятиклассница. Еще год - и кончит школу.
      Гондолу вдруг довольно резко качнуло. Александров взглянул на приборы. Высотомер показывал 750,0 метров. Скорость подъема была примерно такая же, как раньше. Но стрелка анемометра теперь показывала, что ветер усилился. Она вела себя "нервно" - то держалась на пятом-шестом делении, то быстро передвигалась к десятому, отмечая увеличение скорости воздушного потока до 10 метров в секунду. И тогда под порывами ветра гондола сильно раскачивалась.
      - Как вы думаете, товарищ Александров, - послышался в шлемофоне голос Панюшкина, - может быть, ускорить подъем, чтобы рывком преодолеть этот, видимо, пограничный слой между почти штилевой зоной и сильными потоками? Зачем нам зря качаться?
      "Советуется парень, следовательно становится нормальным человеком", - с удовлетворением подумал Александров и ответил:
      - Я думаю, это будет правильное решение. А затем нам следует облачиться в скафандры.
      - Согласен, - ответил Панюшкин. - Держитесь! - И, наклонившись, передвинул рукоятку механизма балластосбрасывателя.
      Гондола рванулась вверх, закачалась чаще. Но скоро система СЭС вышла из переходной зоны между двумя движущимися с разными скоростями воздушными массами и стала подниматься сравнительно спокойно.
      Тогда Панюшкин снизил расход балласта и затормозил скорость подъема.
      - Здесь, по плану, мы должны провести первые предварительные испытания ветрогенератора, - сказал он. - Сила ветра достаточная - около двадцати метров в секунду. Согласны?
      - Согласен.
      - Тогда прошу - облачитесь в скафандр.
      Сделать это было необходимо: СЭС находилась на уровне высочайших горных вершин. Плотность воздуха была здесь почти втрое меньше, чем у поверхности земли.
      Александров, несмотря на хорошую натренированность и вдыхание кислорода, ощущал большую слабость во всем теле и ноющую боль в суставах. Сделав несколько глубоких вдохов, он быстро снял респиратор кислородной маски и шлем и влез в скафандр. Панюшкин помог ему застегнуть замок-молнию. Вслед за Александровым надел скафандр и первый пилот.
      Скафандры были сделаны из несколько более тонкой, чем оболочка, прорезиненной капроновой ткани. На груди и у пояса они имели усиливающие пояса из прочных, нерастягивающихся лент, а в локтевых и голенных частях в дополнение к усиливающим поясам - еще и складки. Благодаря этим особенностям человек, заключенный в скафандр, имел возможность на высоте сгибать руки и ноги и наклоняться.
      Скафандры Александрова и Панюшкина имели круглый стальной шлем для головы с широкими овальными окнами, застекленными сталинитом. К шлему были подключены шланг от кислородного баллона, который помещался в ранце, прикрепленном к спинной части костюма, а также шланг вентиляционного устройства и провод шлемофона.
      Облачившись в скафандр, Александров прежде всего "проветрил" его, пустив сильную струю кислорода и одновременно включив на полную мощность вентиляционное устройство. Затем он несколько уменьшил отсос воздуха из костюма и таким образом довел давление внутри его до 400 миллиметров, что соответствует высоте 5 километров. Но СЭС находилась уже на большей высоте и поэтому костюм вздулся, стал выпуклым и жестким. Тем не менее воздухоплаватель без особых усилий мог в нем передвигаться и делать, что нужно, руками, кисти которых были заключены в перчатки из стальных колечек, как в кольчуги, и поверх них - в меховые варежки *.
      - Как вы себя чувствуете? - спросил Панюшкин Александрова, когда оба они "отрегулировались". - Скафандры наши, конечно, мало удобны. Лучше было бы работать в герметической гондоле с постоянным давлением, как у стратостатов и стратопланов. Но. конструкторы опытной СЭС не могли пойти на то, чтобы сделать гондолу герметической: это подняло бы е^вес более чем в два раза.
      - Понимаю, - ответил Александров. - Ну, да для высоты, на которой нам придется работать, скафандры такого типа еще пригодны.
      - Это и учитывалось. А теперь я уравновешу систему
      * При подъеме на высоту в скафандре возникает разница в давлении, внутри этого костюма и во внешней среде, вследствие этого скафандр распирает, как футбольный мяч. И если не делать усиливающих поясов и складок, человек, надевший его, становился бы на высоте совершенно беспомощным.
      и сообщу на землю, чтобы перестали травить трос, а вас попрошу затем включить ветрогенератор. Испытаем его, дадим ему поработать несколько часов. Когда же свечереет, поднимемся в тропопаузу * и там проведем, как нам предложено, генеральную проверку СЭС. По данным аэрологов, именно на высоте одиннадцати-тринадцати километров расположена зона постоянных сильных ветров - так сказать, логово вечных бурь.
      - Согласен. Но я думаю, что уравновешивать систему до момента пуска ветрогенератора не следует.
      - Почему? - удивился Панюшкин.
      - Ведь произойдет торможение гондолы по отношению к ветровому потоку, и вот... как бы ее не занесло вверх рывком. А тогда не исключена возможность, что винт ударит по стропам.
      - Да-а, - протянул первый пилот. - Пожалуй, верно. Тогда включите винты и генератор сейчас.
      - Есть включить винты и генератор! - с полной серьезностью повторил приказание Александров и, повернувшись к щиту управления ветроэлектрогенератором, добавил: - Вот обидно, что в задней части гондолы не сделали оконца.
      - Это действительно ошибка конструкторов, - согласился Панюшкин, - и... наша с Кругловским.
      Александров улыбнулся: ну вот, парень становится все лучше и лучше. И нажал на кнопку тормозного устройства воздушных винтов.
      И сейчас же, как только на щите зажглась красная лампочка - сигнал о том, что винты начали вращаться, - гондола рванулась вперед и вверх. Взглянув в окно, Александров увидел, как гигантский баллон СЭС как бы "присел" на хвостовую часть.
      Но уже через полминуты относительное положение баллона и гондолы стало нормальным.
      - Сообщаю на землю. Даем ток! - торжественно сказал Панюшкин, и Александров услышал в телефоне щелчок, означавший, что связь переключается.
      Сила ветра на высоте, где начались испытания, была довольно значительна. Воздушные струи неслись со скоростью около двадцати метров в секунду. На море такой
      * Тропопауза - переходная зона от тропосферы к стратосфере толщиной 1-2 километра.
      ветер назвали бы штормовым. Здесь же, почти у верхней границы тропосферы, благодаря малой плотности воздуха он не обладал той энергией, как у поверхности земли. И все же индикаторы на щите управления показали, что ветрогенератор развил мощность почти в 70 киловатт.
      "Вполне хорошо, - подумал Александров. - Хотя я и не электрик, но возьму на себя смелость предположить, что когда мы заберемся повыше, в зону ветров еще большей силы, дадим свыше ста киловатт. Для опытной системы лучшего и желать нечего".
      Вскоре Панюшкин снова подключил шлемофон к линии связи со своим товарищем и возбужденно передал Александрову, что академик Никольский от имени всех собравшихся на опытной станции поздравил экипаж СЭС с успешным началом испытаний.
      Затем Панюшкин сказал:
      - Вы ведь почти не отдохнули с дороги. Садитесь в свое кресло, откиньте его спинку - она откидывается - и поспите часа три. А я буду нести вахту. Затем мы поднимемся еще... так сказать, на ступеньку повыше, и тогда вахту я передам вам.
      Уравновешенная на восьмикилометровой высоте, система устойчиво держалась в сильном, но равномерном ветровом потоке. Гондола ее лишь ритмично "рыскала" то вправо, то влево и чуть вибрировала. Монотонно жужжал генератор. Посвистывали винты и ветер в такелаже. Одним словом, все шло хорошо.
      "Почему бы действительно не поспать часок-другой? Ведь нам предстоит быть в воздухе еще по крайней мере до утра", подумал Александров и согласился с предложением Панюшкина.
      Заснул он сразу, как только закрыл глаза.
      ...Александрова разбудил сильный толчок и ощущение большого неудобства: кто-то переворачивал его вверх ногами. Он инстинктивно сделал попытку выпрямиться и открыл глаза. В окне почему-то над ним темнело черно-серое небо, усыпанное двигающимися звездами.
      В шлемофоне раздался хриплый голос Панюшкина:
      "Вихревой поток. Стропы. Меня уш..."
      Гондола снова резко повернулась. Непреодолимая сила выкинула Александрова из кресла, и он с силой ударился головой о шкафчик для кислородных приборов.
      В тот же момент он услышал, что к вою ветра в такелаже присоединился треск рвущихся строп, скрежет металла, звон стекла разбивающихся приборов. Сквозь туман, вдруг надвинувшийся на глаза, пилот увидел, как высотомер вылетел из гнезда на панели, а Панюшкин, беспомощно вскинув руками, мешком свалился за кресло. Гондола накренилась, и борт ее стал полом.
      "Вихревой поток? Оболочка может не выдержать... Ох, как закручивает! Надо немедленно отцепляться, - понеслись тревожные мысли в мозгу воздухоплавателя. - Немедленно".
      - Панюшкин! - крикнул он. - Панюшкин!
      Первый пилот не ответил.
      Гондола опять начала круто поворачиваться. Тогда, уцепившись за кресло, Александров постарался встать. Его бросило к другой стенке и чем-то сильно ударило в спину. Окно оказалось под ним, и в нем светились яркие, розовые в лучах заходящего солнца, перистые облака.
      Превозмогая боль и страшную слабость, охватившую тело, Александров все же снова приподнялся, дотянулся рукой до красного кольца механизма отцепления и рванул его.
      Сразу, как по волшебству, стих вой ветра и прекратилась страшная качка. Гигантский аэростат, освобожденный от троса, рванулся вверх и одновременно свободно понесся по ветру.
      Стремительный подъем вызвал резкое расширение газа в оболочке. Часть его со свистом вырывалась через предохранительный клапан. Не будь этого клапана, оболочку разорвало бы сразу.
      "Теперь надо затормозить подъем - выпустить побольше газа. Иначе унесет очень высоко, - подумал Александров. - Но где же клапанная веревка?"
      Н в этот момент сознание оставило его.
      Глава VI
      СТРАШНЫЙ ВЕЧЕР
      Две сороки, спугнутые кем-то с кустов, точно ныряя по волнам, пролетели мимо ветряков.
      - Посмотрите, Леночка, как они рулят хвостами, - сказал Терехов. - Вот сейчас они собираются садиться... Опускают хвосты... Почти у всех лесных птиц хвосты длинные. Это потому, что таким птицам приходится часто лавировать во время полета между стволами деревьев и ветками.
      Лена Павленко с удивлением и укоризной поглядела на Терехова:
      "О чем он думает. Такой праздник для него, такая победа: СЭС дала ток. Правда, в порядке пробы. Но ведь это не важно. Важно, что идея подтвердилась на опыте. Только о нем и надо сейчас говорить. А он... Пришел к своим старым "ТТ"... Сияющий, правда, счастливый. А говорит о чем? Сначала о том, как он доволен, что я хорошо работаю. Подумаешь, работа - наблюдать вместе с техником за австоянием автоматов. Потом о Трубокурове - какой он умный и талантливый. И вдруг... о сорочьих хвостах! - Лена Павленко передернула плечами. - Чудак он, Михаил Иванович! А может быть, просто легкомысленный и к тому же сухой человек?"
      Подумав так, Лена почувствовала, как погасла радость, охватившая ее, когда полчаса назад она увидела Терехова, вприпрыжку бежавшего к ветросиловым установкам, к "хозяйству инженера Павленко", как говорили на станции.
      - Посмотрите, Леночка... - снова заговорил Терехов, взмахнув рукой. - Посмотрите, как они уселись на провод. Обе головами против ветра. И так все птицы. Они обязательно садятся головами против ветра, иначе им трудно было бы удержаться на сучках. И взлетать было бы труднее.
      Лена Павленко с неприязнью взглянула, на двух сорок, раскачивающихся рядышком на проводе в ста шагах от нее и Терехова и сказала чуть насмешливо:
      - Они, пожалуй, похожи на две ваши СЭС.
      Терехов круто обернулся к девушке. Большие синие глаза его выразили почти испуг.
      - Две? Вы говорите - две? - спросил он неожиданно резко и снова отвернулся, чтобы взглянуть на сорок.
      Теперь Лена Павленко окончательно обиделась.
      - Михаил Иванович, - сказала она сухо, - я пойду проверю работу установки номер два.
      Терехов не ответил. Он даже не поправил шляпу, которую ветер сдвинул ему совсем на ухо.
      - Голову потеряете, - сказала Лена и пошла к ближайшему ветряку.
      В этот момент из башни его выскочил помощник Лены - техник Вальшир Ниязов.
      - Товарищ Терехов! Товарищ Терехов! - закричал он.
      У девушки екнуло сердце. Техник всегда вел себя очень сдержанно, степенно, несмотря на молодость, и вдруг кричит как оглашенный.
      Когда Ниязов подбежал, Лена увидела в его узких темных глазах большое волнение. Однако заговорил он довольно спокойно:
      - Звонил академик Никольский. Он мне говорит: прошу скорее разыскать инженера Терехова. Он говорит: Вальшир, передай ему, чтобы он срочно шел в контору.
      - Чудесно! - сказал Терехов, не заметив волнения Ниязова. - Вот и посоветуюсь сейчас с академиком... Насчет сорок! И, весело кивнув Лене и технику, быстро зашагал к усадьбе опытной станции.
      Ниязов сделал было несколько шагов вслед за инженером, но остановился, постоял немного и подошел к Лене. Теперь он уже не скрывал своего волнения.
      - Джаман... Плохой дело... Ой, плохой... - зашептал он, наклоняясь к девушке, хотя Терехов теперь был уже далеко и ничего услышать не мог. - Слушай, пожалуйста, товарищ начальник - иди туда... Ему помоги. Иди. Ой, плохой, джаман, дело!
      - Какое дело? - тоже тихо спросила Павленко. - Кому мне помочь надо? Куда мне идти? Объясни толком.
      - Авария! Там! - И Ниязов показал глазами на небо. - Академик сказал мне. А Михаилу Ивановичу я сказать не мог...
      Лена по-детски всплеснула руками и, не дослушав своего помощника, побежала к станции.
      Ниязов горестно вздохнул...
      Насвистывая марш, Терехов подошел к домику - "конторе" опытной станции. Здесь помещалась и радиостанция, на которой постоянно дежурили радисты. Они держали связь с экипажем СЭС.
      И вдруг, несмотря на шум листвы деревьев и равномерное жужжанье ветросиловых установок, инженер услышал характерное гуденье электромотора лебедки для сматывания троса. Терехов удивленно поглядел в ту сторону и... замер. На фоне уже потемневшего на востоке неба ярко вырисовывался розовый, как лепесток, парашют, поддерживающий трос. Выше светился точкой другой, за ним - третий парашюты. Все они быстро снижались.
      Сомнений быть не могло: баллон СЭС по какой-то причине был отцеплен от троса. Случилась авария. Машинально Терехов протер глаза, а затем, замычав от боли, вцепившейся в сердце, быстро побежал к "конторе". Он не слышал, как его окликнул дед Дубников, появившийся из-за угла, не понял, что сказал ему Трубокуров, вышедший в этот момент на крыльцо, и, ворвавшись в радиоаппаратную, закричал:
      - Что случилось? Что с ними?
      Дежурный радист испуганно попятился. На крик Терехова из соседней комнаты быстро вышли Никольский и начальник опытной станции Никитин. Академик крепко сжал плечи Терехова и со словами: "Спокойно, спокойно, Мишенька! Возьми себя в руки. Спокойно. Я приказываю!" - усадил его на стул.
      Наконец Терехов несколько справился с охватившим его волнением.
      - Что произошло? - спросил он.
      - Авария - это очевидно. Но почему - неизвестно, - ответил Никитин и протянул ему журнал радиоразговоров с Панюшкиным.
      Терехов лихорадочно перелистал журнал. Вот и страничка, на которой записаны последние сообщения, принятые от воздухоплавателей.
      "19 час. 10 мин. Панюшкин просит разрешения продолжать подъем до высоты, где намечено провести основные испытания. Разрешение дано.
      19 час. 20 мин. Панюшкин докладывает: подъем происходит нормально, со скоростью 100 метров в минуту.
      19 час. 30 мин. Панюшкин сообщает: высота 10 тысяч метров. Ветер резко усилился. СЭС начинает бросать в стороны и по вертикали. Академик Никольский предложил соблюдать осторожность: снизить скорость подъема.
      19 час. 33 мин. Панюшкин сообщает: оболочка деформируется. Баллон рывками колеблется вверх и вниз. Гондолу сильно бросает. Предполагает вихревое движение воздушного потока. Связь внезапно обрывается после слов Панюшкина: "Разрешите..." Академик Никольский приказывает немедленно прекратить опыт и пойти на снижение. Подтверждения о принятии приказа не получено.
      19 час. 34 мин. Панюшкин на вызовы не отвечает. Приказ академика Никольского повторен.
      19 час. 35 мин. - то же.
      19 час. 36 мин. - то же.
      19 час. 37 мин. - то же".
      Терехов не мог отвести глаз от аккуратных строчек, вписанных дежурным радистом в журнал.
      - Что же с ними случилось? Что? Оторвались или отцепились? Что же? И в какой такой вихрь попала СЭС? - нервно заговорил Терехов.
      - Пойдемте, Михаил Иванович, ко мне в кабинет, - прервал его Никитин. - Пойдемте. Нужно посоветоваться.
      В кабинете у начальника опытной станции уже собрались профессор Трубокуров, Дубников, председатель прВипения колхоза "Заря коммунизма" Сельчуков и инженеры - сотрудники ЦЭИ, приехавшие монтировать оборудование СЭС.
      - Открываем совещание по вопросу об аварии СЭС, - сказал Никитин, усаживаясь за свой стол. - Слово имеет академик Никольский.
      Академик тяжело поднялся с кресла, в которое только что опустился. И все присутствующие увидели, пожалуй в первый раз, что он очень и очень стар. Никольский нередко говорил, что ему идет восьмой десяток, но этому обычно не верили. С виду ему было намного меньше.
      - Итак, случилось большое несчастье, - тихо начал он. На нижней границе стратосферы СЭС попала в вихревой поток. О том, что такого типа потоки существуют на высоте порядка девяти-десяти и более километров, не было известно науке. А точнее, мы, ученые, просто недооценили некоторые данные практики, которые сигнализировали о возможности возникновения таких потоков. Было известно, например, что стратостат "Осоавиахим-1" 30 января 1934 года погиб потому, что гондола его оторвалась от оболочки. Нам было известно, что его нес очень сильный, исключительно быстрый воздушный поток. Но каков был характер этого потока? Мы не решили этого вопроса. Мы не задумались также, когда известный летчик Владимир Коккинаки, совершавший в середине тридцатых годов рекордные высотные подъемы на легком самолете, отметил, что в зоне тропопаузы и в нижних слоях стратосферы его машину нередко сильно бросало не только в стороны, но и по вертикали. И вообще мы не создали по сие время надежных и простых способов изучения характера - я подчеркиваю: характера - воздушных потоков на больших высотах. Ведь наблюдения с помощью угломерных инструментов над подъемами шаров-пилотов и шаров-зондов давали данные о ветре, как правило, только для тропосферы. Лишь изредка аэрологам удавалось наблюдать их полет в стратосфере. Метод же пеленгации радиозондов для целей изучения характера воздушных потоков недостаточно точен. С помощью пеленгации мы получали достаточно точные сведения лишь о направлении и скорости ветра, но не о его структуре. А ярко выраженных облаков, чтобы прояснить эту структуру, как вы знаете, на больших высотах не образуется.
      И вот - печальный результат нашего научного легкомыслия. Мне тяжело произнести это слово в мои годы, но правда превыше всего. Да, мы, и я в частности, легкомысленно допустили, что на высотах якобы не происходит таких столкновений воздушных масс - теплых и холодных, которые "делают погоду" в тропосфере и рождают воздушные потоки разных типов, разного характера, вплоть до смерчей. Мы представляли себе, что ветры в стратосфере дуют сильные, но воздушные струи там, грубо говоря, идут параллельно друг другу, Это наше незнание и дезориентировало нас, как, впрочем, всегда дезориентирует незнание.
      Академик Никольский замолчал, низко склонив свою большую седую голову. Молчал он долго. И никто не рискнул нарушить это молчание. Наконец он снова заговорил:
      - Я представляю себе, что произошло. В вихревом потоке, вследствие огромной разности в объемах баллона и гондолы, они начали то сближаться, то разлетаться. Стропы системы стали испытывать сильные рывки, и крепления одной или нескольких строп к сравнительно тонкой оболочке, несмотря на большой запас прочности, не выдержали. Тогда...
      - Тонка оболочка, тонка! - вдруг загрохотал бас Дубникова. - Верно это, верно вы говорите! Для баллона СЭС металл нужен!
      - Тише, товарищ! - сказал Никитин, приподнимаясь. - Тише! Вас сейчас не спрашивают.
      Академик Никольский бросил удивленно-недовольный взгляд на начальника опытной станции:
      - Почему же это "не спрашивают"? Иван Михайлович дело нам говорит. И раньше говорил, сигнализировал. Да мы только понадеялись тогда на расчетный запас прочности. А нужно было бы еще раз все проанализировать. Может быть, и вспомнили бы об "Осоавиахиме", задумались бы над тем, как он погиб, и, может быть, догадались, что СЭС попадет в особо неблагоприятные условия. А вы, молодой человек: "не спрашивают"!
      Начальник станции покраснел.
      - Увольте меня от нотаций... И разрешите вести заседание, - пробормотал он.
      - Ведите, ведите! - махнул рукой академик. - А я буду продолжать... Итак... Тогда, обнаружив опасность обрыва гондолы, воздухоплаватели приняли решение отцепиться от троса и ушли в свободный полет. Вероятно, рывки, которые потрясали гондолу, испортили рацию. Но будем надеяться, что экипаж СЭС от этих рывков не пострадал. Тот факт, что Панюшкин и Александров отцепились по своей воле, говорит в пользу этого предположения. Я надеюсь также... нет, уверен, что они благополучно опустятся. Александров, повидимому, очень опытный пилот и сумеет хорошо провести маневр приземления. И тем не менее нужно принять некоторые меры. Конечно, помочь им в полете мы ничем не сможем. Но в момент приземления необходимо быть там, где они будут садиться. Надо организовать дело так, чтобы несколько человек могли поймать какую-нибудь стропу или гайдроп, если его выпустят, и затем постараться устранить волочение гондолы по земле. Ветер ведь, к сожалению, не утихает и не утихает. Ну, и конечно, к месту приземления должны быть направлены представители медицины. Чтобы выиграть время, мы с товарищем Никитиным уже мобилизовали автомашины и своих людей и попросили председателя правления колхоза товарища Сельчукова дать своих людей из стартовой команды... Машины сейчас будут здесь.
      Но вот важнейший вопрос: где опустится СЭС? Разрешить его нам надо во что бы то ни стало и как можно скорее. Это и является задачей нашего совещания.
      Подумаем, товарищи, все вместе. Панюшкин и Александров отцепились в девятнадцать часов тридцать три минуты на высоте несколько более десяти километров. Скорость ветра была там около ста пятидесяти километров в час. Направление его западное. Следовательно, СЭС понесло на восток. Но, по всей вероятности, она недолго летела в этом потоке. Когда пилоты вскрыли клапан и начали снижаться, то попали в более спокойную зону. А затем...
      - Их, очевидно, унесет так далеко на восток, что на машинах не догонишь! - прерывая академика, воскликнул Никитин. Предлагаю поставить в известность Уральский облисполком. Пусть организуют поиски.
      - А затем, - продолжал академик Никольский, жестом останавливая Никитина, - СЭС, очевидно, попала в зону потока, идущего в обратном направлении. Ведь сильный восточный ветер, начавшийся с полудня, продолжается. Поэтому можно думать, что в этом потоке она пролетит довольно большое расстояние на запад. Я подсчитал, что при нормальном темпе снижения Панюшкин и Александров приземлятся через час к западу от той точки, где мы находимся, примерно в радиусе всего двадцатитридцати километров. Другими словами, они пролетят примерно над нами. Мы их сможем увидеть и нагнать на машинах. Но мой расчет приблизительный. Что же предпринять, чтобы установить место спуска СЭС более точно?
      - Разрешите? - поднялся Трубокуров.
      - Пожалуйста.
      - Можно ли сейчас пустить радиозонд и получить с помощью пеленгации данные о скорости и направлении ветра по всем высотам от поверхности земли до десяти километров?
      - Зонд уже выпущен в девятнадцать сорок. Сейчас двадцать часов. Через десять минут вы будете иметь ветровой разрез, профессор.
      - Тогда я немедленно дам расчет возможных вариантов трассы снижения СЭС. Постараюсь возможно точнее подсчитать, как далеко пронесет СЭС на восток, а затем в обратном потоке на запад при немедленно начатом снижении и при задержках с выпуском газа.
      - Очень хорошо. Но все же, как уточнить место приземления? Локатора у нас здесь нет.
      - А у летчиков есть! - поднялся и быстро заговорил Сельчуков. - Не у наших аэрофлотовских, а в летной школе в Н-ске - я там был однажды на празднике.
      - Н-ск слишком далеко, - покачал головой академик и вдруг хлопнул себя по лбу: - О! Это идея! В школе, наверно, есть учебные высотные самолеты с локаторами. Попрошу их выслать на поиски. - И он стремительно бросился в радиоаппаратную.
      - Ну что же, товарищи, а мы пока будем продолжать совещание, - сказал Никитин. - Кто просит слова?
      - Я хочу! - громыхнул Дубников.
      Начальник станции пожал плечами:
      - Только прошу по существу вопроса.
      - Я по существу. - Дубников поднялся. - Первое - надо выставить посты для наблюдения за воздухом. Ежели СЭС пронесет над нашим районом, они ее заметят. Второе - прошу председателя дать грузовик с прожектором... да нет, не вас, уважаемый, а товарища Сельчукова... тот грузовик с прожектором, что в поле берем подсвечивать при срочных ночных работах...
      - Какой может быть разговор! Сейчас скомандую. И твоего Кольку на нем пошлю, - ответил Сельчуков. - И посты чтобы были, скомандую. У нас в деревне поставим, во всех станах полевых бригад. Разрешите, мы пойдем к телефону, товарищ Никитин?
      Никитин спросил собравшихся, кто еще хочет высказаться. Желающих не было. Все понимали, что теперь надо не совещаться, а действовать.
      - Совещание закрыто, - сказал тогда Никитин. - Но тех, кто отправится на поиски, прошу не удаляться от дома.
      Сельчуков и Дубников поднялись и вышли первыми. Вслед за ними двинулся и Терехов.
      Уверенность Никольского, что Панюшкин и Александров опустятся благополучно, несколько успокоила его. И все же на душе у него было очень тяжело: слишком уж резким был переход от радостного ощущения успеха к опасениям за судьбу людей, которые испытывают СЭС, к горькому ощущению неудачи:
      "Эх, надо было сразу ориентироваться на металл! И нужно было побольше думать о специфических условиях стратосферы. Прав Никольский..."
      Размышляя так, Терехов вышел на крыльцо. У крыльца стояла небольшая группа людей. В темноте послышался голос деда Дубникова:
      - Понял, Николай? Садись на свою двухколеску и беги... И чтобы через пятнадцать минут ты был здесь на машине с прожектором!
      От группы отделилась фигура Дубникова-младшего и скрылась за углом.
      - Михаил Иванович! - вдруг окликнул Терехова женский голос. - Михаил Иванович!
      Инженер не сразу понял, что его зовет Лена Павленко, а когда понял, быстро сбежал с крыльца.
      - Как плохо все получилось, Леночка! - воскликнул он взволнованно. - Произошла авария...
      - Я знаю... - тихо сказала Лена и взяла Терехова под руку. - Успокойтесь... Очень, очень прошу вас... Все будет хорошо...
      - И главное, в этом виноваты мы сами! И в первую очередь я виноват. Да-да, я! - продолжал Терехов. - Надо было сразу ориентироваться на металл...
      - Успокойтесь же, успокойтесь! Ну, пожалуйста... Все обойдется, - повторила Лена ласково.
      Терехов глубоко вздохнул:
      - Спасибо, Леночка... Я уже в норме... почти... - и, усмехнувшись, добавил: - Леночка, давайте помечтаем! Скоро Александров и Панюшкин благополучно опустятся. Мы приведем систему в порядок и, когда ветры стихнут, снова поднимем ее. Она обязательно будет работать. Она ведь уже работала! Давала ток... А тем временем мы подготовим новую СЭС... Да-да, новую! О, это будет система, которой не страшны никакие вихри! Баллон ее будет целиком из металла. Да-да... Вы понимаете, гениальный Циолковский предлагал еще в конце прошлого века строить дирижабли переменного объема из волнистого, гофрированного металла. Он доказывал, что они неизмеримо прочнее, чем дирижабли с оболочкой из ткани. А если взять два металлических баллона? Да-да, два! И соединить их жесткой фермой, а на этой ферме смонтировать несколько ветроколес... Понимаете? - Увлекшись, Терехов постепенно повышал голос и по привычке стал широко размахивать руками. - Такая спаренная система будет обладать исключительной устойчивостью даже в самом сильном воздушном потоке, в любых неблагоприятных условиях. И знаете, кто подсказал мне идею новой СЭС? Вы! Да-да, вы, Леночка!.. Вспомните сорок на проводе. Вы сказали тогда: они похожи на две СЭС. Ну, и у меня мелькнула мысль: нельзя ли применить два баллона вместо одного? И вот, представьте себе, в небо, в область вечных бурь, поднимаются два сверкающих стальных дирижабля. На дирижаблях просторные герметические кабины для экипажа. Находясь в них, мы будем смеяться над вихрями и ураганами стратосферы.
      На "контору" вдруг упал сноп яркого света. Терехов и Лена Павленко увидели, что по дороге мчится машина с прожекторной установкой.
      Подкатив к крыльцу, машина остановилась. В тот же момент хлопнула дверь, и на крыльцо вышел академик Никольский. Щурясь, он поманил к себе Терехова и сказал:
      - Самолет с локатором уже на предполагаемой трассе полета СЭС. Минут через десять мы должны получить первые донесения. Вы поедете с нами на поиски?
      - Ну конечно! - воскликнул Терехов.
      - Сейчас Трубокуров закончит расчеты, - продолжал академик. - Но должен тебя предупредить, Мишенька: положение более серьезное, чем я предполагал. По расчетам, они уже должны были бы пролететь над этим районом в пределах видимости. Но наблюдатели сообщают, что ничего еще пока не заметили...