«Рассекающий волны» медленно скользил по реке Раум, поднимаясь в ее верховье. Гудрид стояла на корме рядом с Карлсефни, крепко держа Снорри, хотя ей очень хотелось отпустить мальчика побегать. Сыну пошел уже третий год: и его лицо, и само телосложение указывали на то, что Снорри растет сильным, крепким и статным. Глаза его были такими же синими и задумчивыми, как у его отца, но волосы – гладкие, шелковистые, каштанового цвета, – он унаследовал от матери. Мальчик был очень подвижный, и Гудрид гадала, как-то она справится с ним, если появятся еще дети, и жалела, что Торкатла осталась в Гренландии, став женой Снорри сына Торбранда, а Эмма вернулась к себе домой, к родичам.
      Вышло так, что Эмма и Гудрид с маленьким Снорри ходили по рынку в Тунсберге, как вдруг Эмма остановилась, напряженно вслушиваясь, и побелела. Она кинулась к клеткам с курами, около которых стояли два чужеземных купца и о чем-то яростно спорили между собой. Гудрид последовала за ней, не понимая, впрочем, ни единого слова из разговора чужеземцев, но Эмма заговорила с ними на их языке, и глаза ее просияли. Сперва оба купца умолкли и воззрились на эту скромно одетую простолюдинку, стоящую перед ними, но вскоре сняли шляпы и учтиво поклонились ей. А затем Эмма распрощалась с ними, взяла опять Снорри за руку, и они вместе с Гудрид направились в то место, где их должен был встретить Карлсефни. Эмма сказала:
      – Это были купцы из моей страны… Они приплыли сюда на торговой шхуне из Бремена, и через несколько дней отправятся дальше, на юг. Когда я назвала им свое имя, они поведали мне, что мой брат пару лет назад вернулся из плена, где его держали рабом, и вновь получил земли, принадлежащие нашему роду. Они сказали, что дома меня примут с распростертыми объятиями…
      – Мне будет недоставать тебя, – ответила Гудрид. – Может, мы сумеем помочь тебе уплатить за место на корабле, если ты хочешь уехать.
      – Я могу заплатить только из того, что заработаю у вас, и я очень хочу вернуться домой. А если ты или твои родичи окажутся когда-нибудь в наших краях, то добро пожаловать в мой дом!
      Гудрид отвела взгляд от тучных пастбищ по обе стороны реки и вспомнила прощание с Эммой. Ее бывшая служанка стояла на борту бременской шхуны прямо, неподвижно, словно точеная фигура, пока корабль выходил из гавани Тунсберга, пробираясь через стаю лодок у берега. На мачте корабля крутился резной флюгер из винландского дерева, подаренный Карлсефни. Чужеземному купцу приглянулся флюгер, когда он взошел на корабль Карлсефни, чтобы договориться о цене за Эммину переправу и пообещать Карлсефни, что она без препятствий доберется до своего дома.
      Домой… Когда кто-то спрашивает, где ваш дом, надо бы отвечать просто и без обиняков. Но Гудрид понимала, что для нее простого ответа на этот вопрос не существует, после того как Карлсефни причалил к Вогену в Бьёргвине – первом же порту Норвегии – и уплатил таможенную пошлину и налог на корабль слугам короля. Хотя Гудрид и жила до шестнадцати лет в Исландии, она провела свою взрослую жизнь в иных местах. Она еще помнила Исландию, и теперь она ждет встречи с родными местами, но после зимы, проведенной в Гренландии, и прочих разъездов она задавалась вопросом, где же ее настоящий дом. Ее смущали любезные восклицания людей: «Так вы из Скага-Фьорда в Исландии? Говорят, там очень красиво!»
      Карлсефни только усмехался и говорил ей, чтобы она не вдавалась в объяснения: норвежцы всегда считали, что они разбираются во всем лучше других. А кроме того, Скага-Фьорд действительно станет отныне ее домом.
      Карлсефни словно угадал ее мысли, ибо он показал в сторону колосящихся полей и тучных коров на большом хуторе возле реки и сказал:
      – Гудрид, если тебе нравятся эти края, то могу обещать, что в Скага-Фьорде еще лучше! К тому же у нас там есть горячие источники. Реки в нашей долине быстрые, как и повсюду в Исландии, а пастбища на Рябиновом Хуторе такие же сочные, как здесь. И нередко в укромных местечках вызревает ячмень…
      Гудрид с улыбкой слушала его, подавляя зевок. День выдался слишком уж долгий. Они отплыли из Осло на рассвете, и вскоре с юга подул сильный встречный ветер. И теперь им еще оставалось подняться в верховье этой узкой речушки, прежде чем они бросят якорь в Скиннерфлу, где обычно останавливался Карлсефни, когда приезжал в юго-восточную часть Норвегии.
      Их радушно принимали повсюду, и надо было отдать должное норвежцам. Старые люди еще помнили отца Гудрид со времен викингских походов, с похвалой отзываясь о нем, а Карлсефни не нужно было славы Торбьёрна, чтобы перед ним распахнулись все двери. Род его был одним из самых знатных, и к нему принадлежали прославленные семьи как в Норвегии, так и в Исландии. Если бы Карлсефни надумал отправиться на Оркнейские или Фарерские острова, то он бы и там повстречал своих могущественных родичей.
      Гудрид восторгалась больше всего тем уважением, которое оказывали Карлсефни люди, знающие его по прошлым торговым делам в Норвегии. И даже сам гордый и могущественный Эрлинг сын Скьялга из Сэлы сажал Карлсефни на почетное место рядом с собой, пока они гостили в его доме. Эрлинг расспрашивал Карлсефни, что тот думает о торговле норвежцев с Исландией и Гренландией. Считает ли тот, что леса в Лесной Стране собьют цену на вывозимую в другие страны норвежскую древесину. И следует ли ему, Эрлингу, отправить своего сына, тоже Скьялга, с товаром в Гренландию. И что думает Карлсефни о том, что Гицур Белый отправил своего младшего сына из Исландии в далекую Вестфалию только ради того, чтобы тот воспитывался в монастырской школе, неизвестно зачем…
      Хорошо, что Карлсефни не пьянел, думала Гудрид, ибо у Эрлинга сына Скьялга не было недостатка ни в угощении, ни в пиве. Карлсефни отвечал на все расспросы сдержанно, но подробно, а по поводу сына Гицура он лишь заметил:
      – А я и не знал, что маленького Ислейва отправили в чужие земли в учение: наверное, Гицур решил, что это упрочит его позиции в Исландии.
      Когда Эрлинг показывал Карлсефни и Гудрид свой огромный двор, он рассказал, что с трудом примирился с королем Олавом сыном Харальда, и рассказал, что Олав этим летом сделал с восточной частью Вика. Похоже, что юный властелин заставил бондов и хёвдингов признать за ним право на эту часть страны, которая всегда была во владении его предков.
      – Думаю, что король Олав останется в Вике на несколько месяцев, – добавил Эрлинг, – чтобы удостовериться, что он достиг своей цели и чтобы посмотреть, нельзя ли будет примириться со шведским королем и оставить за собой спорные приграничные земли. И если ты, Карлсефни, надумаешь перезимовать в тех краях, то я говорю, что волей-неволей тебе придется свидеться с Олавом! Он обязательно пошлет за тобой: могу биться об заклад и поставить лучшего своего жеребца!… И тогда-то он разузнает о тебе и твоей семье больше, чем знает даже твоя мать. Он собирает сведения так же легко, как женщина набивает пером подушку. Но о нем самом ты узнаешь не больше того, что тебе скажет королевский посланник Бьёрн Толстый.
      – И все же я попробую, – со слабой улыбкой сказал на это Карлсефни. – Я очень рассердился, когда пришлось заплатить такие непомерные пошлины на этот раз. Есть и еще много другого, что затрудняет торговлю между нашими странами. И я охотно высказал бы это прямо королю Олаву! Если я не увижу его в Вике, я точно найду его в Нидаросе, прежде чем отправлюсь на следующее лето домой в Исландию.
      Эрлинг повернулся к нему – лицо его заметно постарело, но еще было красивым – и твердо сказал:
      – Послушайся моего совета: ты не знаешь короля Олава сына Харальда так, как знаю его я. Он не сравнится с моим зятем, Олавом сыном Трюггви. Ни за что бы не стал доверять этому сыну Харальда… Да и он на меня вряд ли сумеет положиться. Единственное, в чем ты можешь быть уверен, так это в том, что наш новый конунг любит роскошь и очень строптив. Конечно, каждый хочет сделать по-своему, но все это должно быть в разумных пределах: иногда следует немного и уступить. Король никогда не уступает, и говорят, что сила его происходит от Белого Христа, которому он служит… Ни в коем случае не показывай виду, что хочешь встретиться с ним – иначе он заподозрит тебя в корысти, а это ему не понравится. Живи в Лунде или где хочешь: королевские соглядатаи разнюхают о тебе все, прежде чем ты причалишь к берегу. А конунг пошлет за тобой тогда, когда сам сочтет нужным. Приготовь ему в подарок лучшие меха: он обожает их, да и скупости ему не занимать.
      Карлсефни усмехнулся.
      – Я ценю твою дружбу, Эрлинг, и буду следовать твоим советам. Правду ли говорят люди о том, что король не терпит, если кто-то противится его вере?
      – Да, это так. Ярлы Эрик и Свейн попытались предоставить своим бондам свободный выбор. Но ты, наверное, еще не знаешь, что летом Олав отправил послание с одним исландским хёвдингом, который возвращался на корабле из Нидароса домой. Король намеревался искоренить остатки языческих верований в Исландии, а его посланник поведал ему, как обстоит дело с вами, язычниками… Конунг повелел тогда Хьялти сыну Скегги приехать в Норвегию, чтобы поговорить с ним.
      – А твои соглядатаи неплохо поработали, как я посмотрю, Эрлинг! И если Хьялти Христианин прибудет в Норвегию, пока мы здесь, я считаю, что мне будет только лучше. Ведь Хьялти – любимчик короля, да к тому же в родстве с моей женой.
      – Вот как? – Эрлинг испытующе посмотрел на Гудрид. А она безбоязненно встретила взгляд его прищуренных голубых глаз и ответила:
      – Да, у Хьялти и моей матери был общий прадедушка, внук Над-додда Викинга.
      – Вон оно что! И твой родич Хьялти женат на дочери старого хитреца Гицура Белого… Карлсефни, боюсь, что вы с Гудрид окажетесь как раз теми, на кого положится король Олав в своем стремлении ввести христианство в Исландии! Кстати, ваш Снорри крещен?
      – Нет, в Гренландии и в Виноградной Стране не было священников.
      – Крести малыша поскорее, Карлсефни! Не жди, когда сам Олав пришлет к тебе своего священника. Тогда тебе придется одарить его так, как не сделает ни один разумный человек.
      – В церкви моряков в Осло есть хороший священник, мы думаем крестить Снорри у него.
 
      Прошло время, прежде чем они добрались до Осло. Карлсефни долго торговал в Тунсберге, потом они гостили у его родичей в тех краях, и вскоре наконец взяли курс дальше на север. В изумлении взирала Гудрид на огромные склады, стоящие на рыночной площади Осло. Воин у складов признал Карлсефни и обрадовался, получив в подарок моржовый клык. Он тут же послал за священником и за помощниками в разгрузке судна. Еще до заката все было сделано: Снорри крестили, а команда «Рассекающего волны» была устроена на ночлег.
      Снорри оказался слишком большим для купели, но выход был найден. Мальчик очень любил воду и часто купался в Эриковом Фьорде, в Гренландии, так что, когда священник погрузил его в реку, лицо Снорри просияло, как и в тот первый раз, когда Карлсефни окунул его в бухте Винланда.
 
      Мальчик потребовал вновь надеть на него сухую белую крестильную сорочку, и его укутали в теплый плащ. А потом они медленно поплыли дальше по этой красивой реке, протекающей в землях конунга Олова.
      По пути Карлсефни и его люди видели на берегу множество знакомых, и все они радостно приветствовали знаменитого купца и мореплавателя. Гудрид заметила, как с большого двора на другом берегу Скиннерфлу – этого блестящего, сверкающего озера, из которого вытекала река, – тянется вереница людей и вьючных лошадей. Она подняла Снорри повыше, а потом повернулась к мужу.
      – Торфинн, ты уверен, что нас ждут в Лунде именно втроем? Ведь в последний раз, когда ты был здесь, ты еще не женился на мне, и может статься, что твоя родня присмотрела тебе невесту…
      Не отрывая взгляда от широкой ограды двора, раскинувшегося на лесистой возвышенности, Карлсефни сказал:
      – Я уже рассказывал тебе прежде, что Торкель сын Лодина умер в Свольдере совсем молодым, и единственным его наследником остался младенец Эрик. Жена Торкеля умерла вскоре вслед за мужем. И теперь, повзрослев, Эрик ведет хозяйство в Лунде вместе со своим дядей Гуннульвом. Дочери Лодина уже взрослые и вышли замуж за богатых бондов из своей округи. Так что если здесь и есть невесты на выданье, то они уж точно предпочтут мужа, который пашет плодородные поля, а не бороздит, как я, беспокойное море!
      «Это ты так думаешь!» – подумала про себя Гудрид, разглядывая украдкой точеный профиль Карлсефни на фоне розовеющего неба. Ему минуло тридцать три зимы, и с тех пор, как они приехали в Норвегию, Гудрид не раз замечала, как заглядываются на ее мужа другие женщины. У них была нежная, золотистая кожа, а у нее самой – коричневая, будто лесной орех. Никогда прежде Гудрид не заботилась о том, что на Карлсефни могут посматривать женщины: ни в Виноградной Стране, ни в Братталиде соперниц у нее не предвиделось. Неужели Карлсефни выбрал ее только потому, что больше никого не было рядом!
      Она вздрогнула при мысли об этом и сказала:
      – Как ты думаешь, люди в усадьбе заметили наш корабль?
      – Они узнают о нашем прибытии, еще раньше, чем заметят нас. Здесь повсюду стоят дозорные – и по обе стороны реки, и к востоку и югу, по пути в Швецию. Так что не только король Олав знает, кто путешествует по его землям.
      Гудрид медленно обвела взглядом серые скалистые цепи, тянущиеся по обе стороны желто-зеленого ландшафта. Со всех сторон на нее смотрели невидимые ей люди, и она поежилась.
 
      Плотная фигура и раскрасневшееся лицо Сигрид дочери Торда, жены Гуннульва, говорили о добродушии и властности. Она указала гостям на скамейки с подушечками у очага и промолвила:
      – Погрейся пока у огня, Гудрид дочь Торбьёрна. Теперь по вечерам холодает, и к тому же ты проделала неблизкий путь, как я слышала. Однажды я пустилась в путешествие в Хедебю с моим братом: я думала, что никогда раньше в жизни так не мерзла, как тогда. А тебе нравится плыть на корабле?
      – Пожалуй, да, – нерешительно ответила Гудрид. По пути из Гренландии в Норвегию ей казалось, что корабль их тихо стоит на месте, а мимо проплывают бесконечные дни, и суши все не видно. Но свои чувства она не захотела высказывать вслух. И продолжала будничным голосом: – Путешествие прошло удачно. Люди здесь очень гостеприимные. И вы очень любезны, что согласились пригласить нас на зиму!
      Сигрид довольно улыбнулась.
      – Молодому Эрику нравится приглашать гостей, да и мы тоже так считаем, Карлсефни был у нас четыре зимы назад, и с тех пор много воды утекло! Я слышала, что твоим приданым были два хутора и стоимость корабля, а потом ты родила ему сына.
      И она бросила понимающий взгляд на Снорри, сидящего на руках у Гудрид, готовясь сосать материнское молоко.
      – Он похож на своего отца. Пора бы уже отучать его от груди, иначе он просто съест тебя. В наших краях так долго кормят грудью только бедняки. Мы позаботимся о молоке для Снорри.
      Гудрид густо покраснела.
      – Он уже почти отучился от этого, но мы так долго плыли сюда, что я подумала о его здоровье…
      Сигрид позвала одну из служанок:
      – Ауд, приведи сюда малышей. Они, наверное, внизу у берега, побежали посмотреть на корабль!
      Едва Снорри успел пососать молока и ему сменили одежку, как в комнату вбежала шумная детвора. Самой младшей девчушке было четыре годика, ее звали Альвхильд. Вела она себя надменно, и было сразу же видно, чья это дочь. Девочка взяла Снорри за руку и повела его к двери, а остальные дети послушно пошли за ними вслед.
      Гудрид вновь увидела своего сына только тогда, когда одна из старших дочерей Сигрид привела его к постели, которую приготовили для Карлсефни и Гудрид. Однако сам Снорри должен был ночевать вместе с тремя сыновьями хозяев. Карлсефни переоделся в праздничные одежды по случаю пира для гостей, а Гудрид как раз собиралась накинуть на плечи материнскую шелковую шаль. И тут она заметила, что под ногами Снорри натекает небольшая лужица.
      Снорри, оказывается, хотел посмотреть, водятся ли в Скиннер-флу крабы, как пояснила его новая подружка. Гудрид показала ей, где та может найти сухие штанишки для ребенка, и внезапно ощутила себя совершенно ненужной. А потом они вместе с Карлсефни спустились вниз.
      Молодой Эрик сын Торкеля произнес приветственную речь перед гостями, добавив при этом, что рад увидеть их в своем доме, прежде чем он уедет служить своему шурину, королю Олаву сыну Харальда, который собрался провести зиму в Борге, недалеко отсюда. А Карлсефни следует посетить короля чем раньше, тем лучше, да к тому же еще и посмотреть на хорошо укрепленное торговое место, которое король как раз начал строить возле водопада, как сказал Эрик.
      Все выпили за здоровье короля Олава, потом – за Белого Христа; следующий тост был за победу в сражениях, а потом они уже просто пили. Гудрид охотно бы взглянула на размеры бочек в кладовой Сигрид дочери Торда, ибо казалось, что пиву не будет конца.
      На следующий день Сигрид показала Гудрид свой двор: они обошли прачечную, молочную кладовую, поварню, чулан, были на чердаке, где хранился лен, в овине. Она порадовалась, что Гудрид привыкла соблюдать День Господень и поститься, а потому все собирались отправиться в церковь, за исключением рабов и кое-кого из прислуги.
      Оставшись наконец одна, Гудрид сбежала вниз, на берег, где стояли склады. Карлсефни раскладывал там свои товары и снаряжение, собираясь вытянуть корабль на сушу для зимовки. Гудрид отвела мужа в сторону и прерывисто зашептала:
      – Торфинн, мне нужно седло моей матери. Оно лежит где-то там! А ты найди себе то седло, которое ты купил на рынке в Осло! Послезавтра мы все вместе должны поехать в церковь!
      – Да, я уже знаю… Иного и нельзя было ожидать от людей, столь близких к королю. Я как раз выложил упряжь и седла. Не беспокойся, Гудрид: местный священник и блоху-то не сумеет прихлопнуть. Эрик говорит, что монахи, воспитавшие старого Эгберта в Англии, забыли показать ему, где у меча рукоятка, а где – острие.
 
      Эгберт-священник, может быть, и не обучен держать оружие, думала Гудрид, когда два дня спустя они возвращались домой после короткой церковной службы, но когда он выпрямился, оказалось, что рост его достигает четырех локтей, а голос у него глубокий и сильный, совсем не похожий на тот фальцет, которым он приветствовал прихожан. Скорее всего, ему прибавляют силы священные предметы, с которыми он имеет дело во время богослужения.
      Гудрид выпрямилась в седле и взглянула на Карлсефни, который ехал впереди нее, держа в своем седле Снорри. Неожиданно перед ее мысленным взором предстало горделивое лицо Тьодхильд. Ее свекрови здесь понравилось бы: ехать в окружении разнаряженных людей, по хорошо утоптанной дороге, в ожидании обильной трапезы, под последний удар колокола, звук которого долго еще стоит в морозном воздухе, плывя над вересковыми зарослями. И Тьодхильд, наверное, поняла бы гораздо лучше Гудрид, о чем говорил в церкви Эгберг-священник, упоминая «грехи» и «спасение». Сама служба была для Гудрид столь же красивой, сколь и непонятной.
 
      После осеннего равноденствия, когда Карлсефни с Гуннульвом вытащили наконец свои корабли на берег, на двор в Лунде прискакал один из дозорных Гуннульва и сообщил новость:
      – Только что я видел Бьёрна Толстого и с ним – десять человек короля Олава. Все они направляются сюда! Надо найти Эрика.
      У Сигрид дочери Торда на лбу залегла глубокая морщина, пока она вместе с Гудрид лихорадочно готовилась к приему гостей. Гудрид обратила внимание на то, что гости эти не особенно-то желанны в доме. И может быть, посланник конунга Олава едет к ним не ради того, чтобы отдать дань вежливости. Она спросила:
      – Сигрид, ты, кажется, недовольна, что к Эрику пожалуют люди короля. Ведь это большая честь для вас.
      Сигрид усмехнулась и, быстро поглядев через плечо, ответила:
      – Разумеется, это честь, и Эрик ни о чем не догадывается. Но мы-то видели, как умер его отец за одного такого же короля, и потому считаем, что прежде ему надо успеть жениться и родить сына, а потом уже отдавать свою жизнь за другого короля. Мы с Гуннульвом в состоянии воспитать только одного наследника Лунде. Я терпеть не могу распрей из-за наследства. Как мне кажется, король хочет взять Лунде себе, в случае если Эрик умрет бездетным, а у меня от этого голова кругом идет.
 
      Посланник короля, Бьёрн Толстый, подошел к дому пешком, как раз в тот момент, когда Гудрид выходила из молочной кладовой с миской простокваши. Она увидала, как к ней приближается тучный, но энергичный человек; он шел вразвалку, выставив голову вперед, тяжело передвигая толстыми ногами. И ей показалось, что с самой своей юности в Исландии она никогда не видела более тучного и дородного человека. Похоже, правду говорят, что новый король не скупится на угощение для своих друзей! Повидав норвежские торжища и усадьбы богатых людей, Гудрид отметила про себя, что лошади, одежда и снаряжение Бьёрна Толстого и его свиты отличаются роскошью и изысканностью.
 
      Люди короля Олава остались в доме только на одну ночь, а затем вместе с Эриком сыном Торкеля и его людьми двинулись в Борг. Так-то лучше, думала Гудрид, стоя на солнышке вместе с Карлсефни и Снорри и наблюдая за тем, как пышная свита покидает двор. Кладовые Сигрид не выдержали бы такого количества гостей. Наверное, Карлсефни думал о том же, потому что он тихо проговорил:
      – Надо иметь побольше припасов, чтобы принимать столько гостей… Теперь понятно, почему король Олав так печется о сборе налогов! Хорошо еще, что я припас для него рысий мех: должно быть, только такой подарок и придется по вкусу властителю, который покупает себе все, что захочет, – в Гардарики и до южных морей.
      – Когда ты собираешься навестить короля?
      – Не я, а мы, – уточнил Карлсефни. – Нас пригласили через неделю после следующего полнолуния. В этих краях поздно выпадает снег, так что нам предстоит приятная поездка, хотя дни и становятся все короче.
      – Мы возьмем с собой Снорри?
      – Конечно же, нет! Хорошо, что он уже отвыкает от груди. Он-то окажется лучшим заложником для короля Олава, если тот решит, что я должен выполнить его поручения в Исландии.
      Гудрид выглядела такой напуганной, что Карлсефни улыбнулся и поспешил утешить ее:
      – Все будет хорошо, если мы поведем себя разумно. Люди не купят того, что не продается, и даже король прежде подумает, а потом покажет свою власть.
 
      В течение трех недель после того разговора Гудрид больше не думала о поездке в Борг. Переждав свирепый шторм, Гуннульв и Сигрид показали своим гостям окрестные владения. К тому времени установилась хорошая погода. С гордостью показали хозяева знаменитый могильный курган конунга Трюггви сына Олава, старинные крепости, наскальные изображения и тучные пастбища. Гудрид думала, что они могли бы открыто высказать, что Исландия и Гренландия ни в коей мере не могут сравниться с Норвегией, где с незапамятных времен жили люди, осваивая эти земли и застраивая их. Тем временем Гудрид почувствовала, что она вновь беременна.
 
      Узнав о неудачных родах Гудрид в прошлом, Сигрид запретила ей поднимать тяжести и одолжила свою тихую и смирную кобылку, когда они все вместе отправились праздновать йоль в Элинсгард.
      Усадьбы эта лежала к юго-западу от Лунде, в узкой бухте, окруженной лесами и лугами. Гудрид казалось, что эта тучная земля словно источает жир. Пир устроили знатный. Пиво текло рекой, и много красивых слов было сказано в честь Бога и Белого Христа. Но когда на следующий день Гудрид прогуливалась со Снорри по двору, то мальчик обнаружил старый жертвенник Тора, забрызганный свежей кровью, с запекшимися клочками козлиной шерсти. Жертвенник этот стоял на лесной опушке, прямо за домом.