Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Геракл без галстука

ModernLib.Net / Юмористическая фантастика / Смирнов Дмитрий / Геракл без галстука - Чтение (Весь текст)
Автор: Смирнов Дмитрий
Жанр: Юмористическая фантастика

 

 


Дмитрий Смирнов

Геракл без галстука

Глава 1

РОЖДЕНИЕ ГЕРОЯ

Бывает так, что жизнь человека складывается наперекосяк с самого рождения. Схватки начались ночью, пьяный акушер криво наложил щипцы, заспанная санитарка уронила младенца на пол, в роддоме отключили отопление и ребенок простыл… Дальше злоключения, стартовав с нулевой отметки, наслаиваются одно на другое, преследуя и терзая бедолагу до самой смерти, которая, как правило, не заставляет ждать своего прихода.

Величайший из героев всех времен и народов намного превзошел остальных смертных и в этом вопросе. Проблемы взяли его в тесное кольцо задолго до появления на свет. Собственно, толчком, который запустил в движение силы и процессы, приведшие в итоге к рождению Геракла, стала неприятность, случившаяся более чем три с половиной тысячи лет назад в царстве его венценосного деда.

Алкмена, мать героя, была дочерью царя города Микены — одного из самых богатых полисов Греции той эпохи. Подобно современным Соединенным Штатам Древняя Греция состояла из полусотни самостоятельных территориальных образований, объединенных общим языком, религией и любовью к развлечениям, но разобщенных повсеместной жаждой наживы за счет ближнего и отсутствием единого федеративного руководства. Каждое мини-государство издавало свои законы, чеканило свои монеты и вообще творило, что хотело в рамках того, что позволяли ему соседи. Микены в этой проекции на звездно-полосатую державу были чем-то средним между Детройтом и Чикаго.

Единственным недостатком царя Микен было его имя — Электрион. И в наше-то вседозволенное время человек с таким именем чувствовал бы себя несколько не в своей тарелке, а что уж говорить про архаическую Грецию. Тем не менее, во всем остальном папа был очень даже неплох. И богат, и добр, и из семьи хорошей — сын великого греческого героя Персея и звезды греческого неба Андромеды. Чтобы не попадать лишний раз в неловкое положение, он просил подчиненных звать его не по имени-отчеству — Электрион Персеевич, а просто «шеф».

Надо сразу предупредить, что некоторое время большинству читателей придется непросто. Читать книгу, где действующими лицами являются Оксил Андремонович или Навсикая Алкиноевна, несомненно, сложнее, чем те, в которых сюжет двигают Кирилл Бешеный или Саша Белый. Конечно, любителям истории, проживающим в регионах, где в газетах пишут про мудрые решения Амангельды Молдыгазеевича или чуткое руководство Сапармурата Атаевича, будет значительно проще, чем остальным. Хотя даже им царица Сфенебея Иобатовна вряд ли покажется соседкой по лестничной клетке. Но стоит немного потерпеть, буквально главу-другую, и тогда любая Мальпадия Стафиловна станет резать глаз не сильней Евлампии Романовой. А потерпеть есть ради чего.

Ключевой причиной, приведшей к появлению на свет Геракла, стала произошедшая в хозяйстве Электриона неприятность. Неподалеку от микенского царства на острове Тафос проживало племя телебоев. Эти люди, в силу особенностей религиозных воззрений, отрицали возможность изобретения телевидения, чем и заслужили свое прозвище, но жители соседних областей недолюбливали их не только за это. Основной специализацией большинства телебоев была кража крупного рогатого скота. И как-то раз эти борцы с прогрессом обокрали Электриона, уведя у него стадо коров. Дело по тем временам обычное, но все равно неприятное, особенно для руководителя такого уровня.

Однако проблемы имеют особенности случаться и у государственных мужей самого высокого полета. Государственная граница оказалась не на замке, Микены остались без молока, в душе правителя появился неприятный осадок. Электрион так однажды и сказал за обедом: «Что это мы все без молока да без молока, так и помереть недолго».

Возникни подобный вопрос сейчас, его, конечно же, решали бы через суд. Но судопроизводство тех времен было несравнимо с нынешним. Тянулось годами, судьи рядили, как олимпийский бог на душу положит, и их вердикты зачастую были очень далеки от того, на что рассчитывал истец.

Электрион разумно предположил, что, пока суд что-нибудь решит, немало молока утечет налево. И взялся действовать собственными силами, которые, как вскоре выяснилось, сильно переоценил. Он поручил вернуть утраченные ценности на родину трем своим сыновьям, и их карательная экспедиция потерпела полное фиаско. Телебои отнеслись к попытке отобрать у них краденое стадо резко отрицательно, что выразилось в полном разгроме микенских вооруженных сил и избиении сыновей Электриона до смерти.

Донельзя озадаченный таким поворотом событий, Электрион впал в глубокое раздумье. С одной стороны, отмстить за сыновей и коров надо, а с другой — как это сделать, если нет ни войска, ни денег на войну? Положение представлялось почти безвыходным.

Электрион порылся в закромах и выложил на стол последний козырь. Алкмена давно надоедала папе постоянными просьбами подыскать ей жениха посимпатичней, и царь решил убить сразу двух зайцев. Он объявил, что тот, кто вернет ему краденое имущество и разобьет телебоев, получит в жены принцессу и чего-нибудь типа полцарства в приданое.

Суета среди свободных мужчин детородного возраста после публикации в прессе этого объявления поднялась колоссальная, и энергичней всех оказался джентльмен по имени Амфитрион, проживавший по соседству в Тиринфе. Этот шустрый парень дождался момента, когда телебои пустятся в очередной набег и оставят краденых коров на попечительстве одного пастуха.

Пасти стадо был подряжен некий Поликсен, выдававший себя за царя Элиды, но, несмотря на столь высокое положение, охотно согласившийся за умеренную плату на работу, как он сказал, по совместительству. Хотя, надеясь повысить свой гонорар, постоянно приговаривал: «Не царское это дело».

Дождавшись, пока телебои тронутся в поход, Амфитрион вышел из кустов и с помощью двух легких оплеух убедил Поликсена, что и красть, и сторожить краденое одинаково нехорошо. В хрониках того времени так и записано: раскаявшийся пастух передал стадо без боя. Что справедливо, поскольку нельзя же считать боем две несильные затрещины. И не успела еще осесть поднятая телебоями пыль, а Амфитрион уже гнал стадо в Микены, потирая руки при воспоминаниях о прелестях Алкмены.

Счастливый Электрион встретил героя у ворот, пересчитал коров, прослезился, расцеловал Амфитриона и пригласил за свадебный стол. И хотя смерть сыновей осталась пока не отмщенной, новоявленный зять заверил, что это за ним тоже не заржавеет, но нельзя же делать несколько дел одновременно. Электрион согласился с такой постановкой вопроса, однако приданое тоже пока попридержал.

Пока молодые целовались под дружные крики гостей, папа пошел еще раз взглянуть на репатриированных коров и вдруг открыл для себя очень интересную вещь. Своим открытием он поспешил поделиться с зятем. Вот как описывал эту сцену Эсхил в трагедии «Амфитрионова свадьба», не дошедшей, к сожалению, до нашего времени.

Электрион (входит в пиршественную залу):

О, сын мой! Позволь обратиться с вопросом к тебе неприятным.

Прости, если им омрачу этот праздничный пир.

Но где же телята, скажи: почему их не вижу?

Иль, может быть, зренье мое повредил громовержец Зевес,

Который сильнее любого, кто есть на Олимпе,

Который по небу гоняет тяжелые тучи стадами,

Которому все на земле в подчинении ходим,

Которого…

Далее Эсхил на ста пятидесяти папирусах излагает в бессмертных стихах суть дела. Электрион предъявил своему новоявленному зятю претензию в сокрытии родившихся за время отсутствия стада телят. На что Амфитрион отвечал, что, по описи, коров, сколько брали, столько и сдали, а все побочные продукты — телята там или молоко — это уж извините. Этого мы сдавать никак не можем, чтобы не нарушать отчетности.

Выяснилось, что параллельно с большим боевым подвигом зятек провернул еще и маленький торговый, загнав налево ту часть стада, с которой, по его мнению, Электрион не был знаком лично. Электрион же с таким порядком вещей согласен не был, о чем и извещал родственника. Диспут вышел довольно жарким, и, увлекшись спором, Амфитрион прибег к слишком веским аргументам. Его тесть, получив удар дубинкой, ничего не смог противопоставить в ответ и тихо умер, омрачив этим бестактным поступком свадьбу дочери.

Царская пресс-служба тут же разослала пресс-релизы, в которых говорилось, что Электрион погиб в результате несчастного случая. Он, мол, нечаянно подвернулся под дубинку, которую Амфитрион кинул в проходившую мимо корову. Редакторы микенских газет, получив такой релиз, соглашались, что случай счастливым назвать действительно сложно, но вставать на официальную точку зрения не спешили. Некоторые даже открыто заявляли, что просто не понимают, чего корове делать на пиру, если она не жареная.

Поутру Амфитрион признался, что чувствует некую неловкость и считает нужным покинуть Микены, чтобы не смущать своим видом судей, которые хотели бы его немного посудить за убийство царя. Алкмена, которой после гибели папы тоже мало, что светило в Микенах, предпочла последовать за мужем в изгнание, заявив, что делает это, дабы проконтролировать выполнение Амфитрионова обещания покарать убийц ее братьев, то есть сыновей покойного. Такой вот клубок.

На вопрос жены: «Куда же мы теперь?» — Амфитрион отвечал, что лучше всего было бы, как это и принято, скрываясь от правосудия, в Мексику или, на худой конец, в Грузию, но, поскольку это ведь черт знает где, то подойдет и любое соседнее государство.

Таким образом. Геракл, вместо того чтобы родиться внуком царя, имея в распоряжении все блага мальчика-мажора: английскую спецшколу, джинсы, видеомагнитофон «Сони» и магнитолу «Шарп», — родился на чужбине сыном изгнанника.

Амфитрион и Алкмена переехали в город Фивы, где сняли на первое время малогабаритную двушку в спальном районе. Царю Фив Креонту понравились резюме Амфитриона и бизнес-план похода на телебоев, и он принял героя на должность руководителя экспедиции на остров Тафос.

Но перед этим Креонт предварительно провел тестирование претендента, поручив ему разобраться с тевмесской лисицей. Этот неприятный зверь был ниспослан в Фивы богом морей Посейдоном и грабил окрестности города, как олигархи Россию. Чтобы хоть как-то утихомирить разбушевавшееся животное, жители Фив ежемесячно относили в лес по маленькому мальчику. Это помогало, но ненадолго. Основная проблема заключалась в том, что в программе твари было прописано условие: «Никто и никогда не сможет лисицу догнать». Существуй в те времена капканы или огнестрельное оружие, нечего было бы за ней и гоняться, но лисица, как мы сейчас понимаем, намного опередила свое время и жила припеваючи.

Но и Амфитрион был не тот парень, который спасовал бы перед пушистым воротником. Изучив личное дело лисицы, он договорился с охотником Кефалом, которому по случаю досталась от Артемиды собака со странной кличкой Лайлапа. Не так важно, чем эта собака лаяла, главное, что в ее программе было прописано условие: «Никто и никогда не сможет от собаки убежать». Амфитрион одолжил собачку на денек и натравил ее на лису. Уже через неделю эти зверики настолько достали всех своей беготней, что вопрос об их дальнейшей жизнедеятельности рассматривался на самом высшем уровне.

Зевс, у которого от поднятой суеты начала кружиться голова, заявил, что программа совершила системную ошибку и будет закрыта.

— Если такое будет повторяться, обратитесь к разработчику, то есть ко мне, — сказал он и превратил и собаку и лисицу в камни.

В накладе остался только Кефал, лишившийся источника дохода, но Амфитрион его утешил, взяв с собой в поход на телебоев. Мол, там Кефал сможет подобрать среди трофеев себе что-нибудь взамен окаменевшего бобика. Оставалось лишь удачно провести военную кампанию.

Амфитрион и тут не стал, как говорили греки, «откладывать дело в долгий ящик Пандоры» и быстренько разбил телебоев в поле. Но непосредственно на подступах к вражеской столице столкнулся с неожиданной преградой. Царь телебоев, по фамилии Птерелай, был внуком уже упоминавшегося Посейдона. Повелитель морских коньков, увлекаясь на досуге генетикой, вырастил на голове Птерелая золотой волос, делавший своего хозяина непобедимым. Современная военная наука пока не может объяснить этого феномена, хотя и очень хочет. Птерелай вместе со своим волосом заперся в столице, взять которую Амфитрион не мог, как ни старался.

Помощь пришла из тех мест, откуда обычно приходит беда, — откуда не ждали. Царская дочка по имени Комето, прогуливаясь по крепостной стене, увидела загорающего внизу Амфитриона, и что-то в нем ей приглянулось. Что именно запало в душу девушке, греческие источники до нас не донесли, но, поскольку в те времена иных пляжей, кроме нудистских, не имелось, то есть возможность выдвинуть ряд смелых догадок.

Дочка начала уговаривать венценосного папашу устроить так, чтобы она смогла пообщаться с тем бравым паладином накоротке. Папаша же, напротив, совсем не горевший желанием поближе познакомиться с негодяем, разорившим его страну, наотрез отказывался. Более того, он всячески осуждал неразумный выбор дочери, говоря ей со вздохом:

— Ну и козла же ты полюбила! Верно говорят: зла любовь!

Искренне сказанная фраза, хоть и в искаженной форме, намного пережила автора.

Тогда Комето логично предположила, что если впустить осаждающих в город, то вместе с ними войдет и их красавчик предводитель, и тогда пообщаться с ним будет гораздо проще. Она прокралась ночью к папе в опочивальню и выдрала золотой (или, как она сама, шутя, говорила, «ржавый») волос из папиной шевелюры. В честь принцессы впоследствии было названо чистящее средство, легко справляющееся с ржавчиной.

До нас не дошло никаких сведений, состоялся ли у Комето с Амфитрионом тет-а-тет, но то, что царство телебоев в целом и их столица в частности были разорены дотла, известно точно. В общем, ни Птерелаю, ни его дочке ее упражнения в парикмахерском искусстве на пользу не пошли, если не сказать сильней.

Однако события, собственно, и положившие начало истории Геракла, происходили в это время отнюдь не на острове Тафос, а в Фивах, где осталась добропорядочно дожидаться своего супруга Алкмена. Волею своенравного случая, выбивающая во дворе одеяло жена Амфитриона попалась на глаза Зевсу, не пропускавшему мимо себя ни одной туники. Благодаря такому пристрастию главного олимпийца, пол-Греции числило себя в детях властителя мира, и если даже половина из них привирали, то все равно это было очень недалеко от правды. При этом, ради очередной победы, которую пуритански настроенные писатели XIX века необоснованно назвали бы сердечной, похотливый небожитель готов был пойти на самые невозможные уловки, изощряя фантазию не хуже современных деятелей рынка телерекламы.

История, приключившаяся по милости хозяина Олимпа с прабабкой Алкмены Данаей, настолько показательна в этом плане, что читатель наверняка простит небольшой шаг в сторону от центральной ветви нашего рассказа. Благо, таких шагов будет еще немало и они, вне сомнения, того стоят.

Отец Данаи, царь Акрисий, был земляк Амфитриона и правил в Аргосе, тоже не последнем городе полуострова Пелопоннес. Но, в отличие от чикагодетройтных Микен, Аргос был не чужд еще и тяги к прекрасному, выражавшейся в том, что раз в год градоначальник посылал гонца к какому-нибудь оракулу с риторическим вопросом: «Как тут у нас вообще будет?» И однажды разорившийся вдруг на обширное пророчество оракул предсказал, что все, мол, Акрисий, в твоем королевстве и у тебя лично будет складно, но ближе к старости образуется одна небольшая проблемка: тебя убьет твой собственный внук.

Известие о том, что тебя кто-то убьет, само по себе штука малоприятная, а уж заполучить такую радость из рук собственного внука — и говорить нечего. И, поскольку единственная Акрисиева дочка Даная в этот момент уже подошла к репродуктивному возрасту, меры нужно было предпринимать незамедлительно. Вернее всего было бы, конечно, загнать дочурку к праотцам, но на это Акрисий как-то не отважился. В качестве превентивной меры на спешно собранном госсовете решено было избрать пожизненную изоляцию от общества.

— Нельзя ей жить в обществе, тогда и мы не будем зависеть от общества, — сказал Акрисий и повелел заточить дочурку в погреб. Эту фразу потом перенял у него гимназист Володя Ульянов, у которого, как мы знаем благодаря Зое Воскресенской, всегда было пять из греческого и, стало быть, не было проблем с грабежом античных авторов. Правда, как мы теперь видим, с дословным переводом этой отдельно взятой фразы у Володи все же возникли сложности.

Специально для дочки местные щусевы быстренько построили под землей комфортабельную одиночку с использованием современнейших стройматериалов: камня, меди и бронзы, куда и засадили впавшую в немилость принцессу. Однако шум строительства: грохот отбойных молотков, гул бульдозеров и мат рабочих — как раз и привлекли внимание Зевса, который после беглого осмотра из-за облаков сделал вывод, что девица-то очень даже ничего. И решил прокрутить с ней небольшой адюльтер. Операция получила кодовое название «Тюремный роман».

Дождавшись завершения строительства и отвода тяжелой техники и молдавских рабочих, Зевс непринужденно перешел над местом заключения из твердого состояния в жидкое и, напевая: «Спрячь за высоким забором девчонку — выкраду вместе с забором», пролился дождем на девицу. Поначалу Даная немало испугалась обилию обрушившейся сверху влаги. Всех желающих понять психологическое состояние героини мы отсылаем к картине художника Верещагина «Княжна Тараканова», написанной по мотивам излагаемой истории. Но после того как Зевс вернулся из жидкого состояния в твердое, девушка успокоилась и улеглась поудобнее, что мы можем наблюдать уже на картинах таких художников, как Тициан и Рембрандт.

Проблема контрацепции в те далекие времена была не то, что не решена, даже еще и не сформулирована. Поэтому каждая Зевсова ходка налево заканчивалась рождением очередного героя. После того как, сделав свое дело, олимпиец обратился в газообразное состояние и улетучился, подобно большинству мужчин во все времена, несчастной девушке осталось лишь тосковать во мраке заточенья. Когда позже Данаю извлекли на свет божий, на вопросы о том, как ей в таких сложных условиях удалось обрести счастье материнства, она бесхитростно отвечала: «Вода дырочку найдет», чем несказанно обогатила мировую сокровищницу народной мудрости.

Как и положено, через девять месяцев после физических экспериментов Зевса с изменениями агрегатного состояния Даная родила мальчика, которого назвала Персеем, что переводится на русский язык как «Разрушитель». (В американском прокате фильм шел под названием «Терминатор».).

Но Акрисию над странными фантазиями дочки задумываться не приходилось. Как-то раз, прогуливаясь в окрестностях подземелья, он услышал детский смех и понял, что план А не сработал и нужно срочно переходить к плану Б. Проблема по-прежнему заключалась в том, что проливать кровь родственников у греков как-то не очень поощрялось. Потому решено было царевну вместе с внуком, о котором так долго говорили оракулы, по-тихому утопить. Их загнали в первый попавшийся ящик из-под марокканских мандаринов и швырнули в море. «И царицу, и приплод тайно бросить в бездну вод», — как позже писало в адаптированной версии этого мифа солнце русской поэзии.

Но и план Б тоже не сработал. Кораблестроение в те времена было еще совсем молодой отраслью, и инженеры просчитались, определяя ресурс плавучести мандаринового ящика. Он оказался неожиданно выше расчетных данных, ящик не затонул тут же, у берега, а лег в неуправляемый дрейф и вскоре скрылся за горизонтом. Впрочем, опростоволосившиеся корабелы, спасая свою шкуру, наперебой уверяли царя, что с минуты на минуту дерево набухнет и этот дредноут пойдет ко дну вместе с командой. Акрисий успокоился и высылать эскадру вслед ящику не стал. Как выяснилось впоследствии, зря.

Ящик прибило к острову, Персей выжил и совершил массу героических подвигов, не имеющих, однако, отношения к нашей истории, и в итоге таки прикончил несчастного дедушку. Хотя и гораздо позже, чем предполагал оракул, потому что дедушка сопротивлялся до последнего.

Уже маститым героем Персей вернулся в родной Аргос. Акрисий, узнав о его приближении, заявил, что не считает себя достойным лицезреть знаменитого потомка, и сделал из города ноги, скрывшись, как писали аргосские газеты, в неизвестном направлении. Но от смерти от руки внука это его, естественно, не спасло.

Акрисия погубил азарт болельщика. Однажды — летописи умалчивают на каком году эмиграции — бывший аргосский царь увидел афишу о турнире на приз мэра города Лариссы. Историки расходятся во мнениях, по какому виду спорта был турнир. Одни считают, что по футболу и в финале, запомнившемся дракой одиннадцать на одиннадцать, встречались «Панатинаикос» и АЕК. Другие уверены, что играли в баскетбол и главный приз разыграли ПАОК и «Таугрус», забросивший трехочковый с центра за секунду до сирены. Твердо мы знаем только то, что игры были посвящены памяти безвременно почившего отца ларисского градоначальника.

Азартный Акрисий купил билет и пришел в роковой для себя день на стадион. На его беду, к тому времени греки еще не изобрели девочек группы поддержки, и зрителей в перерывах вместо фактурных красоток с пушистиками развлекали всякой ерундой. Например, предлагали болельщикам посостязаться в чем-нибудь вроде «кто забросит шайбу картонному вратарю из центрального круга — получит автомобиль». В тот раз собравшиеся забавлялись метанием дисков.

Принять участие в состязании пожелал и открывавший соревнования Персей. Когда он метнул диск, весь стадион ахнул, но один зритель ахнуть не успел. Им и был несчастный Акрисий. Брошенный молодецкой рукой диск зашиб дедушку насмерть. Как говорили потом в толпе болельщиков, расходящихся по домам со стадиона: «Жаль мужика, так и не узнал, чем финал кончился».

После такого триллера в случае с Алкменой от Зевса можно было ждать чего угодно. И он в грязь лицом не ударил. Пока Амфитрион боролся с телебоями и ржавчиной, Зевс явился к Алкмене, приняв образ… Амфитриона. Как потом он сказал в интервью бульварной газете «Полис-экспресс», это было сделано, «чтобы избежать долгих ненужных объяснений, всегда излишних в подобных ситуациях».

Алкмена, разумеется, удивляется, увидев на пороге мужа, который, по ее мнению, должен находиться в этот момент довольно далеко от дома. Она его спрашивает: «Как ты здесь оказался, ты же в командировку уехал?» Амфитрион-Зевс отвечает как-то невнятно, что, мол, да, уехал, но вот тут подвернулась возможность, с оказией, на попутке, всего на одну ночь. И давай не будем больше об этом, а то мне вставать рано. Давай лучше спать ложиться.

Немаловажно, что, покидая Олимп, Зевс сделал определенные распоряжения, благодаря которым рассчитывал выполнить задуманное дело максимально качественно. В частности, Гелиосу, ежедневно таскавшему в своей повозке через все небо освещающий землю огненный шар, было велено распрячь кобыл на профилактику и тридцать шесть часов не показываться на глаза. Для страховки Гермесу было поручено провести работу и с богиней луны Селеной, которой следовало объяснить, что торопиться не надо.

— Тише едешь, дальше будешь, — сказал Гермес Селене, но, не надеясь на ее понятливость, повесил в самом начале небесного пути ограничительный знак ценою в тридцать километров в час. В итоге Зевс провел с Алкменой целых три ночи, успев, помимо всего прочего, подробно рассказать ей о подвигах Амфитриона на ниве борьбы с телебоями.

Поутру Зевс раскланивается с Алкменой и отбывает на свой Олимп к небожителям, оставляя девушку не только в недоумении, но и в положении. Хотя надо отдать Зевсу должное: когда через девять месяцев Алкмена родила двойню, олимпиец повелел одного сына считать своим, а другого — Амфитрионовым. Так сказать, разделил по-братски.

Настоящий Амфитрион, вернувшись на следующий вечер домой, с порога обнимает жену и, на ходу рассказывая о своих подвигах, собирается, как и положено всякому командировочному, оттранспортировать ее в спальню. Но натыкается на некоторое недопонимание. «Ты мне и так ночь напролет про свои геройства уши прожужжал, — говорит ему Алкмена, — еще и днем по второму разу все это слушать?!» И в спальню идти отказывается, ссылаясь на то, что, мол, сил уже никаких нет.

Пребывающий в абсолютной непонятке Амфитрион, так и не найдя в своем дому отзывчивости, поплелся занять ума к соседу Тиресию, и тот, как ни странно, ему этого ума одолжил. Сведя воедино вчерашнее (виденное соседями в окошко) и сегодняшнее (не подлежащее никакому сомнению) явления победителя телебоев домой, мужчины уже на середине второй бутылки раскололи эту загадку природы. Как сказали бы ученые эпохи Возрождения, сделали открытие на кончике пера.

Амфитриона эта история жутко сильно расстроила, из-за чего он все девять месяцев пребывал в подавленном состоянии и даже отказался участвовать в параде Победы в честь разгрома островитян. Лишь после рождения двойняшек друзья смогли утешить его, убедив, что счет один-один нельзя считать поражением ни при каких раскладах.

— Да пойми ты, медный ты лоб, — говорили они и подливали Амфитриону еще, — ничья с Зевсом — чумовой результат. Хоть и на своем поле.

Возможно, даже будучи сыном Зевса, Гераклу удалось бы прожить — примеры были! — вполне благополучную жизнь. Но непосредственно перед рождением героя и его единоутробного брата Ификла случилась еще одно происшествие, окончательно определившее всю дальнейшую судьбу Геракла как полную тягот и испытаний.

Можно только порадоваться тому, что случившееся повернуло греков лицом к проблеме акушерства и гинекологии, но нашему герою такое утешение наверняка показалось бы неубедительным.

Утром того дня, в который предстояло родиться Гераклу, с сытно позавтракавшим и оттого весьма благодушным Зевсом случился странный припадок. Обычно немногословного и более деловитого, нежели болтливого, хозяина Олимпа внезапно понесло, что нашего Остапа. Небожителю вдруг захотелось выступить перед прочими олимпийцами с речью, сделать какое-нибудь программное заявление, быть услышанным и понятым. И лучшего повода, чем предстоящее событие в Фивском роддоме №3, он не нашел.

— Товарищи олимпийцы, — начал Зевс, — сегодняшний день — не просто дата на календаре. Сегодняшний день — красная дата на календаре. Вчера я подписал указ о том, что родившийся сегодня потомок великого Персея будет властвовать над всеми своими родственниками, включая дальних и неизвестных. Ему в пользование будет предоставлен трон города Микены и все прочее согласно штатному расписанию.

Владыка мира ни с того ни с сего совершил глупейшую из всех самых пошлых ошибок кинематографического злодея: только идиот будет рассказывать о своем коварном плане, когда до финальных титров остается больше пяти минут. Решил стрелять — стреляй, а языком болтать нечего. Дай человеку спокойно родиться, а потом уже отгрузи ему все, что положено. Нет, обязательно надо хвастаться своими несвершенными победами.

Все вышесказанное категорически не понравилось супруге Зевса Гере. Женщину можно понять: мало того, что муж беспробудно волочится на все четыре стороны, так он еще и внебрачных своих детей пропихивает в высшие эшелоны греческой власти. Оскорбленная жена посоветовалась со своим адвокатом, и хитрый буквоед нашел в указе лазейку.

— Неужто прямо вот так и всеми? — переспросила Гера Зевса. — Кто сегодня первым из Персеидов родится, тот и будет главным?

В этот момент богиня хитрости Ата, которой Гера своевременно дала десять долларов, начала неподалеку от Зевсова трона переодевать тунику. Зевс засмотрелся на молоденькую рыженькую богиню и, не желая отвлекаться на всякие глупые вопросы и заявления жены, ответил что-то вроде: «Да, дорогая, сходи, принеси мне чего-нибудь выпить».

Но, вместо того чтобы идти к холодильнику, Гера помчалась в Микены. Где с помощью оставшихся неизвестными способов родовспоможения ускорила роды у жены местного правителя Сфенела, кстати сказать, дяди матери Геракла Алкмены. После чего, усталая, но довольная, вернулась на Олимп. Зевс к этому моменту уже успел пригласить Ату сесть поближе и расспрашивал, чем она красит свои чудесные волосы.

Узнав, как его провели, олимпийский хэдлайнер пришел в ярость. О том, что перепало от разгневанного супруга Гере, история умалчивает. Зато бедная Ата получила такого пинка, что, вылетая с Олимпа, впервые в истории мирового воздухоплавания преодолела звуковой барьер. Греческие источники описали этот прецедент, употребив оборот «впереди собственного визга». Несчастная богиня обмана, так влипшая за каких-то десять баксов, с тех пор ни разу не рискнула появиться на Олимпе, предпочитая жить среди людей, у которых, по ее мнению, много недостатков, но бьют они все же не в пример слабее.

Но, хотя лупить богинь Зевс был волен налево и направо, нарушить данное по глупости слово было уже не в его власти. Пришлось в спешном порядке вносить поправки в уже принятый законопроект. И к рождению Геракла в договоре о его судьбе были сделаны существенные изменения. Было решено, что служить он действительно будет в аппарате микенского царя, это да. Но не на побегушках, а выполняя задания особой важности, так сказать, чиновником для особых поручений. И не всю жизнь, а лишь до той поры, пока не выполнит десять заданий. Зато потом получит полную отставку и сможет жить, как ему заблагорассудится.

Тут следует оговориться, что Геракл — это не настоящее имя героя, а своего рода сценический псевдоним. При рождении папа с мамой назвали мальчика Алкид, что, по их мнению, означало «сильный». А имя «Геракл» он получил гораздо позже из-за неразберихи в канцелярии дельфийского оракула, но до этого нам еще предстоит дойти.

Разумеется, исследователи жизни героя и прочие раздуватели фимиама впоследствии обосновали такой кульбит судьбы. Заявляя, что Алкид — имя, подходящее скорее для деревенского кузнеца, чем для героя с мировой славой, они трактовали «Геракл» как «совершающий подвиги из-за гонений Геры». Но эта публика подвела бы базу, даже если бы из-за бюрократического бардака мальчика перекрестили в Шварценеггера. Как мы сами убедимся чуть позже, непосредственно герой имел все основания быть недовольным таким поворотом. Но, во избежание лишней путаницы, все же продолжим называть его привычным именем Геракл. Что поделать, коль уж так исторически сложилось.

Одновременно с Гераклом на свет появился и его брат Ификл. И тут перед родителями встала весьма неслабая проблема: определить, кто из этих двоих величайший мужчина Греции, а кто просто погулять вышел. И этот непраздный вопрос: «Кто вы, мистер Геракл?» — витал без ответа над домом Амфитриона целых восемь месяцев. Разобраться, кто есть ху, получилось однажды ночью. Несмотря на благородное происхождение, семейство Амфитриона жило крайне небогато. Алкмена продавала на рынке вывезенные ее военнослужащим супругом с покоренного Тафоса ценности, сам Амфитрион рассылал по инстанциям заявки на организацию новых походов. Задолженности перед слугами иногда достигали нескольких месяцев. По бедности мальчикам приходилось ночевать в подвешенном к потолку трофейном щите, захваченном папаней у Птерелая.

Однажды вечером Алкмена, как обычно, уложила пацанов в средство индивидуальной самообороны, накрыла их овечьей шкурой и пошла спать. И благополучно проспала бы до утра, если бы Гера не наметила на эту ночь операцию по избавлению от Геракла. Она так и сказала своему приспешнику тысячеглазому Аргусу: «Убивать их надо, этих героев, пока они маленькие». И подкинула в щит-колыбель двух гадюк, одну — непосредственно для убийства, другую — для контрольного укуса в голову.

Неглупый мальчик Ификл, увидев змей, заорал как резаный и бросился по мере младенческих сил бежать. Не успевший же ретироваться Геракл был вынужден вступить в неравный бой с ядовитыми тварями. То ли гады оказались неповоротливыми и недооценили противника, то ли младенец был уже не по годам шустрый. Но когда Амфитрион, разбуженный криком Ификла, в трусах и с мечом вбежал в комнату, обе змеюки были уже задушены не по-младенчески уверенной рукой.

— Чисто Рики-Тики-Тави какой, — почесал затылок Амфитрион и пошел к Тиресию посоветоваться за амфорой афинского полусладкого.

Это было по-настоящему мудрое решение, и обвинять папу героя в чрезмерной тяге к бутылке было бы поспешно. Дай Бог каждому из нас такого соседа-советчика, как Амфитриону. Жившего в стране, где с каждого второго можно было писать роман, Тиресия даже на этом неслабом фоне можно смело назвать человеком непростой судьбы. А по части борьбы с пресмыкающимися он вообще был самый большой специалист Греции, поскольку в молодости очень настрадался от этих ползучих гадов.

Еще подростком он увидел как-то на дороге двух змей и исключительно из естествоиспытательского интереса, желая узнать, мальчик это или девочка и в чем собственно разница, прибил одну палкой. Змея оказалась самкой, но это Тиресия уже не интересовало, поскольку по непонятной причине в момент рокового удара он превратился в женщину. И вопрос: «Почему самкой оказался он сам?» — занимал парня (девушку?) уже гораздо больше всех змеиных проблем.

Следующие семь лет жизни он посвятил охоте на змей в надежде, что среди жертв окажется тот самый самец, сумевший в суматохе нырнуть в кусты. Тиресий предполагал, что, возможно, повторное убийство позволит ему вернуться к традиционной сексуальной ориентации. Убитых змей он сдавал в китайские рестораны, и, если бы не постоянные домогательства желтолицых владельцев этих заведений, бизнес можно было бы считать весьма успешным.

В конце концов, немногочисленные оставшиеся в живых греческие гады сами приволокли к Тиресию упирающегося искомого змея. Отработанный годами удар — и после очередной операции по смене пола мужчина-женщина-мужчина восстановил, наконец, долгожданный статус-кво.

Однако годы, проведенные в женском обличье, не прошли даром. Тиресий, изучивший взаимоотношения полов, что называется, всесторонне, после возвращения в мужское обличье зарабатывал на жизнь, открыв первую в мире консультацию по вопросам семьи и брака, где и реализовывал свой бесценный опыт. И пользовался таким успехом, что однажды к нему на прием даже явились Зевс с Герой. Им срочно приспичило разрешить спор: кому, мужчине или женщине, любовь приносит больше радости.

Хотя вопрос был явно из сферы прикладной сексологии, Тиресий подошел к нему политически, сказав, что тут и гадать нечего, ежу понятно — женщине. И не прогадал. Разъяренная Гера лишила его всего-навсего зрения, тогда как даже и думать не хочется, чего лишил бы его в противном случае Зевс, впоследствии щедро наградивший понимающего консультанта.

Тиресий получил взамен утраченного зрения дар прорицания и умение понимать язык зверей, птиц и сумасшедших. В качестве бонуса ему увеличили срок жизни в семь раз, потому что Тиресию очень хотелось посетить юбилейные сотые Олимпийские игры, а их в то время даже еще не начали проводить. Вошедший в раж Тиресий требовал еще и положенную по статусу собаку-поводыря, но рачительный Гермес вовремя подсчитал, что на семь жизней никаких собак не напасешься, поэтому четвероного заменили волшебным посохом, указывающим дорогу.

Правда, сам Тиресий предпочитал в интервью и беседах в бане придерживаться более романтической версии ослепления. Он рассказывал, что был лишен зрения за то, что в молодости подглядывал за купающейся Афиной. Той, мол, это не понравилось и она вырвала у бедняги оба глаза. Мать Тиресия, нимфа Харикло, уговорила богиню компенсировать утрату перечисленными выше благами, но Афина запретила прорицателю рассказывать людям что-либо о богах. При этом Тиресий похлопывал собеседника по плечу, давая понять: Афина опасалась в первую очередь, что он расскажет кому-нибудь непосредственно о ее прелестях.

— Прелести, — тут он корчил презрительную рожу, — честно говоря, не очень.

Тиресий по-соседски (то есть со скидкой в тридцать процентов) и рассказал Амфитриону о великой судьбе Геракла, его грядущих подвигах и диких тварях, которых тот прикончит.

— Даже и не думай теперь сэкономить на университете, — говорил он Амфитриону. — Потом вся Греция будет попрекать за недостаток внимания к ребенку.

Но, видимо, испугавшись, что, давая простые и понятные указания, он уронит свое достоинство прорицателя, Тиресий тут же выдал замысловатую рекомендацию, как следует поступить с изничтоженными гадюками.

— Надо сложить костер из сухих сучьев утесника, терновника и ежевики и в полночь змей на нем изжарить. Утром оставшийся пепел отнести на скалу, где раньше сидел Сфинкс, пустить по ветру и, не оглядываясь, бежать назад. После чего дом следует очистить дымом серы и соленой родниковой водой, а крышу украсить дикой оливой.

На вопрос, нельзя ли очистить дом как-то попроще, а из змей сделать кошельки, Тиресий заявил, что торг неуместен, и уснул прямо за столом, оставив Амфитриона в одиночестве размышлять над внезапно свалившейся на него ответственной миссией.

Злые языки говорили, что змей в щит подбросил именно Амфитрион, чтобы выяснить, наконец, кто в его семействе герой. Потому что давать высшее героическое образование сразу двум мальчикам ему было не по карману. Змеи же были безобидными ужами и пострадали совершенно безвинно. Так или иначе, но вскоре после этого случая малолетнего Геракла начали тренировать по программе, выдержать которую действительно мог только герой.

Главная проблема родителей заключалась в том, что послать мальчика учиться в Англию, как это делается сейчас, например, в России, или выписать ему учителя-француза, как было принято в нашей же стране, но несколько раньше, возможным тогда не представлялось. Максимум, чему мог бы научиться Геракл под покровом альбионских туманов, — это разбираться, к какому виду деревьев по календарю друидов относится тот или иной день, да строить всякие стоунхенджи, смысл которых научная мысль не постигла и поныне. Для величайшего героя всех времен и народов этих умений было все же маловато. Про качество же французской педагогической науки той поры и говорить не приходится.

Поэтому Амфитрион был вынужден обходиться доморощенными макаренками и сухомлинскими, составив перспективный план обучения по своему разумению. Кое-что, по недостатку средств, родителю пришлось взять и на себя. Так, например, он читал юному дарованию курс вождения колесницы с углубленным изучением техники прохождения поворотов. Благодаря большому старанию Геракл уже в пять лет смог сдать экзамен и получить права на управление колесницей в фиванской ГИБДД.

Стрельбе из лука Геракла обучал эхалийский царь Эврит, знаменитый своим чудесным умением поражать стрелой любое по выбору очко положенной под подушку семерки пик — даже стреляя через плечо! Геракл выучился этому искусству отменно, о чем сам Эврит впоследствии очень жалел, но до того случая нам еще далеко.

Преподавать рукопашный бой был нанят весьма одиозный тип, сын Гермеса по имени Автолик. Этот глубоко больной клептоманией джентльмен получил в свое время признание как первый вор страны, унаследовав дар плутовства от своего отца, тоже известного жулика. Автолик гениально владел искусством перевоплощения, умея принимать любые образы. Широко известен случай, когда он, переодевшись пьяным сапожником, прошел в спальню царицы одного из полисов, не вызвав ни у кого ни малейших подозрений.

Кроме того, Автолик умел изменять внешний вид предметов до неузнаваемости. Однажды, увидев, что погоня его настигает и спастись можно только налегке, он с помощью обыкновенной тротиловой шашки настолько изменил вид угнанного «мерседеса», что даже подоспевший через пятнадцать минут хозяин не смог познать свою вещь.

Греция в те времена славилась своими мастерами дать в морду, но, как показало дальнейшее развитие событий, выбор наставника был сделан все же правильный. Геракл за свою карьеру не только не проиграл ни одного боя, но и все победы одержал либо нокаутом, либо за явным преимуществом. Несколько аз в процессе обучения Автолик пытался украсть какую-то хозяйственную мелочь и у Амфитриона. Но всякий раз после незамедлительно следовавшего за этим показательного спарринга с семью Амфитриновыми слугами, проводившегося исключительно с целью продемонстрировать Гераклу, как легко семерым бить одного, охота повторять подобные выходки тренера-затейника на некоторое время пропадала.

Владению оружием и тактике боя мальчика учил Кастор, один из двух братьев Диоскуров. Вообще-то по профильным предметом было укрощение коней, но тяжеленный Геракл коней недолюбливал, как, впрочем, и они его, и в течение всей жизни предпочитал передвигаться пешком. Поэтому Кастору пришлось срочно перепрофилироваться, чтобы не остаться без места. Однако и эти его уроки пропали втуне. Из всех видов оружия Геракл предпочитал собственноручно выломанную дубину из дикой оливы. Он даже хотел одно время начать торговлю «дубинами от Геракла». Самому Кастору его умение тоже не принесло много пользы: он погиб, так и не успев ничего применить из своего арсенала приемов и тактических схем. Тем не менее, история этого парня оказалась весьма поучительна для Геракла и отчасти даже спасла его от опасного заблуждения.

Кастор и его брат-близнец Полидевк носили молдавскую фамилию Диоскуры, но считались сыновьями Зевса. Не в том смысле, в каком многие современные дети считаются детьми летчиков или космонавтов, а документально, подобно тому, как Геракл с Ификлом. Правильнее сказать, наверняка было известно, что Зевс в их рождении поучаствовал, но в какой степени и в чьем именно — этого никто не знал. В отличие от случая с Гераклом самолично провести четкую границу, кто где и кто чей, небожитель не удосужился, а генетическую экспертизу в старомодном греческом обществе использовали еще не настолько широко, чтобы исследовать подобным образом каждую Зевсову шашню. И каждый из братцев надеялся, что бессмертным окажется именно он, а в лучшем случае, может быть, даже и оба. А значит, и вели себя эти бандиты соответственно.

Как-то раз эта парочка угнала у своих двоюродных братьев Идаса и Линкея, сыновей титана Афарея, стадо коров. Не то чтобы Диоскурам очень нужно было их стадо, но такие уж развлечения были у ребят. Афаретиды Идас и Линкей полагали, что тоже бессмертны, как и все титаны. Поэтому взаимные с Диоскурами кражи и погони были чем-то вроде игры «Зарница» на сельский лад. Каждый понимал, что серьезного вреда он оппоненту все равно нанести не сможет, и противостояние этих дуэтов было не рискованнее матча в теннис пара на пару.

Дети Афарея тоже были непростыми парнями. Идас обладал такой силой, что как-то раз начистил физиономию самому Аполлону, когда тому пришла в голову фантазия положить глаз на Идасову невесту. И если бы Зевс не сказал «брейк», метнув между соперниками молнию, солнечный бог наверняка получил бы в графу «поражения» первый в истории Олимпа крестик.

Линкей был послабее брата мышцей, но зато умел смотреть в корень в буквальном смысле слова. Он мог видеть все, что находится на поверхности земли, под землей и даже под водой. Эдакий рентгеновский аппарат на ножках.

— Я вас всех насквозь вижу, — любил он говаривать окружающим, и это была чистая правда.

Диоскуры, зная о таком умении противника, тем не менее, легкомысленно решили, бросив добычу, переждать погоню в дупле попавшегося им на пути громадного древнего дуба. Линкей, естественно, усмотрел их внутри дряхлой древесины, и Идас, следуя указаниям брата-наводчика: «Трубка шестнадцать, прицел сто двадцать. Пли!», — метнул копье прямо в ствол.

Дуб раскололся надвое, и вот тут-то и выяснилось, что Кастор, оказывается, смертен. Копье Идаса угодило в цель, чему никто рад не был. Потрясенные Идас с Линкеем бежали с поля боя, внезапно поняв, что мир не совсем таков, каким им представлялся, и что и они тоже запросто могут умереть. Так впоследствии и случилось: несмотря на мажорное происхождение, все участники этой истории кончили свои дни трагически.

В виде компенсации морального ущерба Кастор с Полидевком были взяты Зевсом на небо, где работают, по сей день в Зодиакальном театре, изображая на небесном своде знак Близнецов. А Геракл вместе со всей Грецией получил очередной пример, что даже наличие папы в самых верхах отнюдь не гарантия долгой и счастливой жизни. Кроме боевых искусств Гераклу пытались преподавать еще и гуманитарные науки: мама надеялась сделать из него гармоничную личность. Закончилось это плохо и для ученика и для учителей. Пению и игре на кифаре — народной греческой балалайке, сделанной на манер лиры, — Геракла учил известнейший певец Эвмолп, а литературу преподавал Лин, другая тогдашняя знаменитость.

Если Эвмолп был чем-то вроде Иосифа Кобзона эллинской сцены, то Лина можно представить как адаптированный аналог нашего Макаревича, прославившийся тем, что запатентовал изобретение музыкального ритма и мелодии, а также первым догадавшийся записывать свои песни на бумагу. Благодаря последнему Лин считался еще и бардом.

Об успехах истязаемого ими юноши в постижении возвышенных ценностей до нас не дошло никаких сведений, хотя современные филологи могут только позавидовать легкости его программы: ни Достоевского, ни Джойса, ни Сартра, ни даже Вознесенского. Сплошные буколические комедии да героические трагедии, и тех немного.

Неприятность произошла, когда Лин в отсутствие Эвмолпа вздумал дать Гераклу урок игры на кифаре. Добродушный Эвмолп сразу понял, что толстолапому силачу от природы не дано понять, в чем секрет простых мелодий, и спокойно отбывал номер, уныло тираня мальчика сольфеджио и нотной грамотой. А вот витающий умом в зефирах и амурах Лин до этой очевидной мысли дошел слишком поздно.

На первой же минуте урока Геракл порвал одним движением три струны из четырех имевшихся на кифаре, чем навлек на себя поток учительской брани, посулы розог и лишения сладкого за обедом.

— Глюпый мальтшишка! — кричал Лин, размахивая травмированным инструментом. — Таких, как ты на кифару троих надо!

Музыкальные инструменты в те времена действительно были весьма дороги, за хорошую кифару просили трех здоровых рабов. Лишь позднее, стараниями мастеров Амати и Страдивари, а также с вводом в строй вышневолоцкой и красногорской фабрик музыкальных инструментов рынок насытился недорогими, доступными массам струнными аппаратами для встреч с прекрасным.

Когда же Геракл, пытаясь сыграть гамму, от усердия переломил кифару пополам, Лин, не выдержав, обрушил обломки на голову бестолкового ученика. За что тут же получил от всей души крюка левой и умер через двое суток в больнице, не приходя в сознание. Гераклу в тот момент еще не исполнилось четырнадцать, поэтому на крики участкового, что по малолетнему бандиту давно плачут урановые рудники, он молча сложил в кармане хитона фигу. Мизерный возраст преступника и отсутствие у греческой науки навыков добычи обогащенного урана никак не позволяли правосудию привести свои угрозы в действие.

Кроме того, влиятельный папа Амфитрион переговорил накоротке с местным судьей Радамантом, и тот, не устраивая излишней процессуальной волокиты, вынес оправдательный приговор. Основанием для такого решения послужил закон о праве гражданина на необходимую самозащиту, выражаемый греками в лаконичной формулировке: «Око за око, зуб за зуб». На удар, по понятиям того времени, необходимо было отвечать ударом, что Геракл и сделал.

Злопыхатели, правда, болтали, что накоротке с судьей переговорил как раз не отец ответчика, а его мать Алкмена. По крайней мере, через несколько лет она сразу же после гибели Амфитриона вышла за Радаманта замуж. Этот юрист вообще был весьма хваткий мужчина, неплохо устроившийся и после смерти. Благодаря крепким связям и хорошему знанию юриспруденции ему удалось занять в царстве Аида место одного из трех судей, решающих посмертную судьбу всех являющихся на тот свет.

Смерть Лина вызвала немалый шум в прессе. Мальчишка убил звезду. Некоторые, акулы пера чуть ли не рыдали: закатилось, мол, солнце античной поэзии. Один начинающий рифмоплет даже написал по этому поводу обличающие вирши: «Погиб поэт, невольник чести…».

Гераклу в этих стихах тоже досталось по первое число. «Не мог щадить он нашей славы, — писалось про него, — не мог понять в тот миг кровавый, на что он руку поднимал».

Амфитрион решил, что ребенку правильнее будет в этот неоднозначный момент уехать куда-нибудь подальше из шумного города. И в целях поддержания пошатнувшегося в ходе обучения здоровья Геракл был отослан в дальнее семейное имение, где проводил свой досуг в прогулках, охоте, пастьбе коров и ухаживаниях за молодыми селянками не хуже какого-нибудь Евгения Онегина. Все университеты на этом для величайшего мальчика Греции завершились, начались героические будни.

Глава 2

ЮНОСТЬ ГЕРОЯ

Гора Киферон, где до восемнадцати лет проводил свои дни депортированный из Фив Геракл, получила имя по специальному указу Зевсовой канцелярии в честь местного царя Киферона. Правитель города Платеи однажды сильно выручил Зевса из очередного щекотливого положения, и олимпиец не остался в долгу, переименовав гору с большей легкостью, чем Совмин СССР перекрестил Калинин в Тверь.

Киферон (царь, а не горный массив) отличился тем, что первым в мире открыл бюро помощи неверным мужьям. За умеренную плату его организация бралась обеспечить в глазах супруги любому желающему стопроцентное алиби (слово, тоже выдуманное Кифероном для придания своему занятию солидности). Так, например, специально обученные люди подтверждали прекрасной половине какого-нибудь Эраста Персеевича, что ее муж с 18:00 субботы до 15:00 воскресенья был с ними на рыбалке возле острова Итака. Изо всех сил живописали опасности и приключения, демонстрировали улов и умеренно каялись, что выпили все же немного больше, чем следовало. Или организовывали какому-нибудь Ойнопиону Килленовичу срочный вызов на совещание в Афины. Да так, что даже подчиненные ничего не могли заподозрить: с билетами в оба конца, с тезисами доклада и даже афинскими сувенирами родным и близким.

По сравнению с иными задачками, которые приходилось решать бюро доктора Киферона, проблема Зевса выглядела совсем плевым делом. Прослышавший про небывалый сервис небожитель просил избавить его от постоянных подозрений Геры, просто замучившей олимпийца своей ревностью.

— Нет мне сладу с сварливою бабой! — жаловался громовержец. — Совсем моя старуха сбесилась!

Вопрос решили просто, но изящно. В колесницу Зевса положили статую девушки и накрыли ее тканью. Гера, еще на подходе увидев в транспортном средстве своего мужа женский силуэт, подняла крик: мол, опять то же самое, вечно в твоей тачке какие-то бабы, кобель проклятый, супник американский. Зевс в соответствии с полученными инструкциями смиренно молчал, опустив глаза долу. И лишь когда Гера подбежала к колеснице, сдернула со статуи покрывало и затихла, осознав всю беспочвенность поднятого визга, он негромко, но тяжело вздохнул. С тех пор олимпийская ревнивица полностью переключилась на безостановочную травлю любовниц и побочных детей мужа, очевидно уже тогда постигнув мудрость баскетбольных тренеров: «Виноват дающий». Самому Зевсу скандалами Гера больше не докучала.

Возможно, Геракл до конца своих дней предавался бы простым буколическим развлечениям на Кифероне, если бы на его пути не попался проживавший неподалеку лев, повадившийся красть коров из вверенных попечению героя стад. Поскольку именно крупный рогатый скот в те времена являлся одной из самых ходовых псевдоденежных единиц, то каждый такой львиный набег был сопоставим с ограблением кассы торгового дома «Амфитрион и сыновья». Терпеть подобные безобразия, наносящие не только материальный ущерб казне, но и моральный — репутации пастуха, Геракл не собирался. И отправился на сафари, чтобы объяснить льву, кто в этом прайде хозяин.

Несколько дней он преследовал хитрого кота по горам, и, в конце концов, хищник не выдержал психологического давления и бежал из владений Амфитриона на земли его соседа Феспия, надеясь, что на территории соседнего штата его оставят в покое. Именно благодаря неустойчивости львиной психики Гераклу и представилась возможность совершить свой первый подвиг, который потом почему-то стали называть тринадцатым, при этом тщательно скрывая его от несовершеннолетних.

Герой явился во дворец к Феспию и попросил разрешения продолжить охоту на его угодьях. Тем более что теперь это было уже в интересах как раз хозяина дворца, поскольку лев с расшатанными нервами кушать хочет куда больше, чем со здоровыми. Старому служаке Феспию очень понравился Геракл.

— Гвардеец! — сказал он. — Люблю таких! Военных, красивых, здоровенных!

Как все старые вояки, Феспий презирал штатских. Это чувство усугублялось еще и тем фактом, что у Феспия было ни много, ни мало пятьдесят дочерей (почему-то античные источники регулярно по отношению к плодовитым бонзам употребляют именно эту цифру — то ли летописцы умели считать лишь до полусотни, то ли законными у греков считались лишь первые полста отпрысков, а все остальное списывалось в брак и некондицию). И царь питал сильные опасения, что «эти курицы», как он ласково называл дочек, найдут себе в мужья каких-нибудь прощелыг поэтов или художников. Бездельников, не умеющих ни мечом рубить, ни копьем колоть, но зато сеющих повсюду разную крамолу и вольномыслие.

Глядя, как за ужином Геракл уплетает блюдо за блюдом, Феспий еще раз убедился, что гость — парень очень здоровый. И в голове правителя родился несколько авантюрный, но по-своему не лишенный изящности план.

За вечерней трапезой Феспий не только разрешил Гераклу отловить льва в его владениях и оказал охотнику все возможные знаки внимания, но и предложил, как говорили греки, «разделить ложе» со старшей дочерью Прокридой. Тогда был в ходу такой забавный обычай. Некоторые, кстати сказать, сожалеют, что ныне он канул в Лету и в наши дни законы гостеприимства соблюдаются не столь щепетильно.

Как только Геракл удалился в спальню, Феспий бросился к дочерям, провел срочную мобилизацию и выстроил их по старшинству перед дверью опочивальни героя. Привыкшие к солдафонским порядкам в доме, дочери не роптали. Едва из комнаты вышла Прокрида, Феспий тут же втолкнул за дверь следующую девицу. Геракл несколько удивился, что только то ушедшая совершенно обессиленной девушка вернулась назад, но ни возражать, ни зажигать светильник не стал.

Когда Феспий впихнул в спальню третью дочь, Геракл удивился еще больше. А потом, увидев, что девушка (а на самом деле — четвертая сестра) вернулась вновь, герой уже пошел на спортивный принцип. Не мог же будущий величайший мужчина страны героев уступить какой-то провинциальной мамзели.

Из пятидесяти дочерей царя комнату Геракла в эту ночь не посетила лишь одна, потерявшая от страха сознание. Пришедший от этого в ярость Феспий со словами: «Испортила человеку такую ночь!» — сослал ее в монастырь. С этого случая и повелась традиция, по которой жрицы в греческих храмах должны быть обязательно девственны.

Результаты научного опыта превзошли все ожидания Феспия. Сорок девять дочерей родили пятьдесят одного мальчика: Прокрида и самая младшая дочь принесли близнецов. Наутро Геракл выглядел немного вялым, однако бодрился и, позавтракав, тут же ушел на охоту. Но недостаток сил все же дал себя знать, поэтому сафари оказалось несколько смазанным. Геракл доплелся до ближайшего селения и спросил у селянина, пасшего стадо рядом с дорогой, не видал ли тот поблизости какого-нибудь льва. Тот не без эмоций ответил, что еще как видал: всего час назад наглый зверь украл у него двух коров, сожрал их несмотря на визг забравшегося на пинию пастуха, и сейчас спит в кустах неподалеку. Геракл побрел в кусты, где и обнаружил почивающего на коровьих останках хищника.

Сил на китайские церемонии у героя уже не оставалось, поэтому он просто вырвал с корнем росшую неподалеку дикую оливу и двинул ею зверю по хребту. Лев на полметра ушел в землю, не успев издать ни звука. Геракл бросил оливу и, решив откопать трофей попозже, улегся спать рядом с поверженным врагом.

Впоследствии историки сильно затруднялись в заполнении графы «оружие» при классификации этого подвига. После долгих споров была принята формулировка «неотесанная дубина из дикой оливы». Про случай с дочерьми Феспия завистники распускали слухи, что Геракл провел у царя не одну ночь, а целых пятьдесят — по количеству дочерей, но это был уже откровенный черный пиар. За два месяца герой успел бы перебить не только окрестных львов, но и всех прочих животных в округе, включая морских свинок и ручных белых крыс в домах местных жителей. Зато туристические компании были благодарны Гераклу просто безгранично. После того как все стороны его подвига получили обширную прессу, отдых на сафари обрел небывалую популярность и не утратил своих позиций и по сей день.

Выспавшись, Геракл снял со льва шкуру и нацепил ее на себя вместо накидки, завязав львиные лапы на шее калифорнийским узлом. В таком модном виде он, даже не зайдя к Феспию попрощаться, отбыл домой в Фивы доложить об успешном выполнении задания Родины. Но в пути его подстерегала неожиданность.

Уже на подходе к городу он встретил группу людей, напоминавших футбольных фанатов, возвращающихся с матча Оживленные, они что-то обсуждали, размахивая руками и поминутно трубя в рога. Познакомившись с ними поближе, Геракл понял, что за время своего многолетнего отсутствия в Фивах он пропустил массу интересного.

Из краткого брифинга с незнакомцами выяснилось, что вскоре после его отъезда из города на празднике Посейдона произошло весьма печальное событие. Возничий сына царя Фив Менекея зачем-то кинул камнем в царя соседнего города Орхомена по имени Климен. Произошло то, о чем через много лет будет сказано в детской азбуке для новых русских в разделе, посвященном букве «В». «У Вована „вольво“, в „вольво“ водила, у водилы волына». А, как хорошо было известно завзятым театралам древним грекам, если у водилы в первом акте волына, то в последнем она в кого-нибудь выстрелит. В тот раз она выстрелила крайне неудачно, угодив в Климена.

История не донесла до нас никаких версий, зачем возничему вздумалось кидаться камнями в царя, он все же царь, а не собака. Но, плохо начавшись, закончилась та история совсем худо.

Вот как про это пел хор в бессмертной трагедии Софокла «Бандитские Фивы», до нас пока не дошедшей:

Хор:

Принесли его домой, оказался он живой.

Царь Климен:

Ой-ой-ой-ой!

Хор:

Но сразу умер. Боже мой!

Софокл, как всякий литератор, несколько преувеличил. Климен умер не сразу, перед кончиной он успел взять клятву со своих сыновей, что они отомстят фиванцам за его столь непристалую царскому положению гибель. Что сыновья, возглавляемые старшим сыном Эргином, и сделали. Армия орхоменцев наголову разбила войско Фив. Эргин разоружил уцелевших врагов, объявил Фивы демилитаризованной зоной и обложил город данью, обязав их на протяжении двадцати лет ежегодно перечислять в Орхомен по сто быков. По тем временам колоссальная сумма, намного превышающая задолженность современной России Парижскому клубу кредиторов. И поделать с этим ничего было нельзя. Во-первых, старейшины Фив дали клятву выплатить контрибуцию, а во-вторых и главных, у города не было сил сопротивляться агрессору.

Все это Геракл узнал с опозданием в несколько лет от встреченных им глашатаев Эргина, направляющихся в Фивы за очередной данью.

— Скажи еще спасибо, что всем вашим уши не поотрезали, — говорил ему самый главный глашатай с большим рогом на шее.

— Спасибо! — отвечал Геракл, которому совсем не улыбалась перспектива жить в городе, где у всех отрезаны уши.

— А то могли еще им и носы поотрубать! — добавлял рогоносец.

— Могли, — соглашался Геракл.

— А если что не так, так вообще придем и руки всем поотрываем! — не унимался орхоменец.

Тут он, пожалуй, несколько перегнул палку. Запуганный герой не выдержал и заехал нахалу кулаком в глаз. Надо отдать Гераклу должное: начав какое-то дело, он никогда не останавливался на полдороге. Глашатаи после неоднократно пожалели о своем хвастовстве. Разъяренный герой проделал над неуемными агрессорами все те операции, которые они сами же ему и разрекламировали. В Орхомен они вернулись с висящими на шее в виде ожерелья собственными ушами, носами и руками, что, несомненно, являлось зверством, но такое уж тогда было время, и не нам его осуждать.

Эргин. как царь оскорбленного города, потребовал выдать наглеца, посмевшего покуситься на его посланников. Царь Фив Креонт противиться не рискнул и вызвал к себе Геракла. Он долго рассказывал герою о сложном междугородном положении, о том, что орхоменцы разорят город, если не выполнить их требование, о необходимости самопожертвования и многом другом.

— Благородный муж обязан душу положить за други своя, понимаешь ты это? — спрашивал Креонт с пафосом.

Геракл согласен был положить душу за друзей, и даже не одну, но не свою. Он собрал жителей Фив на центральной площади города, где обычно проходили советы горожан и которая, по традиции, носила название Советская, и выступил с речью. В немногих, но сильных выражениях Геракл призвал фиванцев бить топчущих их землю оккупантов. Он воздел над головой свою «неотесанную дубину из дикой оливы», назвав ее «дубиной народного гнева, которая поднимется и будет гвоздить по головам проклятых захватчиков».

Мощный, в львиной шкуре на плечах, он был невероятно эффектен, и ему удалось зажечь своим глаголом сердца многих сограждан, но возникла одна маленькая загвоздка: по договору с Эргином Фивам было запрещено производить наступательное оружие. А поскольку в те времена что наступательное, что оборонительное — все сводилось к копьям и мечам, то воевать Фивам было нечем. Обмозговав ситуацию, Геракл велел собрать оружие из всех храмов Афины, куда его приносили в виде жертв богине войны.

Шаг этот был намного рискованней всех предыдущих поступков героя. Потому что, как повернется дело в войне пусть даже с превосходящим в живой силе и технике противником, еще неизвестно. Чего на войне не бывает. А вот боги шутить точно не будут: за разграбление храмов Афина могла навешать и Гераклу, и его кунакам по самое первое число по еще не вошедшему в те времена в обиход григорианскому календарю.

Что, собственно, Афина и собралась уже, было сделать, но вовремя осознала, что пустить в расход Геракла с его сподвижниками, конечно, можно, дело привычное, но профиту от такого поступка не будет никакого. Вынесенные из храма доспехи все равно отойдут орхоменцам, а Афина останется ни с чем. И единственный способ поскорее получить свое добро назад, это помочь Гераклу разбить врага. Может, еще и с трофеев чего-нибудь перепадет.

Ситуацию испортил местный оракул, заявивший, что раз уж Фивам так нужна победа, то за ценой стоять нечего. И потребовал, чтобы кто-то из благородных горожан принес себя в жертву богам в залог грядущих успехов. Тогда все будет тип-топ, ему, провидцу со стажем, такое видение было.

Сначала возмущенные горожане хотели сжечь на костре самого оракула как адепта черной магии и последователя Сатаны. Но вспомнили, что нет пока еще в цивилизованном мире такой практики: жечь колдунов на кострах, да и до изобретения Сатаны в чистом виде еще, по меньшей мере, тысяча лет. И что, самое главное, проблемы этим уже не решить. Раз сказано оракулом: «Нужна жертва!» — значит, нужна. Деваться некуда.

Подонку оракулу просто съездили по физиономии за распространение антинародных настроений и принялись искать согласного пострадать за народ. Дураков, само собой, не было. Геракл предложил выдать ему любого, а уж жертву он из него сделает. Но дело усложняло условие, по которому пострадавший должен был происходить из благородного рода. А подобных столбовых дворян и в природе-то еще водилось совсем немного, а уж в отдельно взятом городе — просто на пальцах сосчитать.

В конце концов, решили тянуть жребий, и черная метка досталась некоему мужчине по имени Антипен, который, естественно, напрочь отказался участвовать в задуманном шоу.

— Я никак сегодня не могу, — говорил он, пятясь к дверям. — Мне завтра с утра в Афины по делам ехать, люди ждут, не могу подвести. Да и вообще умирать как-то сейчас некстати. У меня хозяйство, сезонный абонемент на бейсбол.

В заключение Антипен заявил, что вместо него с удовольствием умрут его дочери Андроклея и Алкида, им все равно сегодня делать больше нечего. Поскольку в те времена к воспитанию подрастающего поколения относились серьезней, чем сейчас, то оспаривать отцовское слово никто не смел. И обеих девушек, не затягивая процедуру излишними разговорами, быстренько принесли в жертву.

Пока в Фивах теряли время, отыскивая крайнего, в Орхомене войска уже закончили последние приготовления к войне и выступили в поход. И упустившему стратегическую инициативу Гераклу с его немногочисленным воинством не оставалось ничего иного, как вести партизанскую войну. Благо горы Греции просто придуманы для подобной методики.

Сначала герой атаковал врага, устроив засаду в ущелье, где перебил чуть ли не всех военачальников противника во главе с самим Эргином. Тактика боя была максимально проста: как только между скалами показывался неприятель, Геракл кидал в его сторону большой камень и ждал, когда подойдет следующая порция супостатов. По мотивам этой битвы потом была создана игра под названием боулинг.

Следующей военной акцией Фив стало ночное нападение на лагерь врага. Под руководством Геракла фиванцы угнали у врага коней и устроили в лагере погром. Не обошлось и без накладок: в темноте и суматохе папу Геракла Амфитриона приняли за чужака. Что конкретно ему сделали, нигде не упоминается: возможно, просто не признали впотьмах, может, ударили чем. Достоверно известно, что он подобной черствости не перенес и умер.

Осерчав за гибель родителя, Геракл плюнул на всякие тактические схемы и правила ведения боя и со словами: «Я вам покажу — эрсте колонне марширт!» — попросту выломал на рассвете городские ворота Орхомена, что и стало финальной точкой в войне. Фиванцы слаженно заняли мосты, банки, вокзалы, почту, телеграф и дворец, после чего Орхомен капитулировал.

По заключенному мирному договору разбитый агрессор был принужден платить победителям двойную дань против той, что до сих пор взимал прежде сам. Геракл был провозглашен почетным гражданином Фив и удостоился персональной статуи на Советской площади, как раз на том месте, где некогда рассказывал горожанам про дубины. С этого момента мировая практика воздавания почестей обогатилась традицией ставить бюст на родине отличившегося героя.

До нас дошел отрывок трагедии неизвестного автора Бабафана из Реагента, в котором председатель горсовета Фив принимает у ваятеля памятник Гераклу:

Председатель (просматривая счета):

Помилуй, любезный! Какие такие пять тонн?!

Ведь меньше собаки, присевшей по делу под кустик,

Твой памятник. Где же весь мрамор?

Скульптор:

О, дикий невежда! Я скульптор! И лишнее все я отсек!

Председатель:

И продал налево!

Скульптор:

Зато выразительней глаз ты нигде не найдешь!

Председатель:

Хотя бы две тонны верни, не то я наряд не закрою.

Кроме того, Геракл получил в жены старшую дочь Креонта Мегару. Конечно, сложно однозначно назвать это наградой, но герой до определенного периода не жаловался. Тем более что заодно был устроен и его братец: Ификл женился на младшей сестре Мегары.

Геракл вернул все позаимствованное вооружение Афине, соорудив ей в Фивах два каменных изваяния: одно в качестве компенсации за моральный ущерб, другое — как плату за аренду оборудования. Зевсу в знак признательности за невмешательство был воздвигнут новый алтарь, а Артемида, которая в данном случае была как будто совсем уж ни при чем, обогатилась изваянием каменного льва. Таким образом, Геракл хотел восполнить живой природе ущерб, нанесенный уничтожением ценного киферонского хищника.

Падкие до развлечений олимпийские боги явились на свадьбу Геракла своим семейством в полном составе. В последний раз до этого случая всем выводком они посещали лишь свадьбу основателя Фив Кадма, но, во-первых, тогда замуж выходила не чужая им дочь Ареса и Афродиты Гармония, а во-вторых, Кадм числился в тот момент главным любимцем олимпийской династии. Да и причиной праздника как такового стали извечные Зевсовы похождения.

Все началось с того, что Европе, дочери сидонского царя Агенора, приснился странный сон. Ей спалось совсем малым-мало, но интересного привиделось очень много. Европе приснилось, будто из-за нее произошла драка. Царская дочка, даже если ее в зоопарке пугаются павианы, все равно остается крайне привлекательной для неубывающей толпы претендентов на престол. Европа же неоднократно побеждала на проходивших в городе конкурсах вроде «Сидонская красавица — 1550 до н. э.» и заслуженно носила титул «богоподобная». Поэтому дракой за право обладания Европой кого-либо удивить было трудно.

Необычным было другое: дрались две женщины. Причем под личиной первой выступала Азия, а в роли ее оппонентки выступал какой-то другой материк, имени которого девушка не запомнила. Важно, что Азия оказалась в том сонном рестлинге побеждена и уступила Европу захватчице.

Пробудившись ото сна, царевна поставила в известность о тревожном сне общественность и пошла в сопровождении служанок на берег моря на променад — успокоить расшатавшиеся нервы. Кто именно из богов навеял девице повредивший нервную систему сон, также осталось невыясненным, но зато доподлинно известно, что именно во время этой прогулки Европу и увидел Зевс. Пока принцесса в окружении наперсниц срывала крокусы, лилии и фиалки, сладострастник успел метнуться на Олимп, предупредить супругу, что срочно отбывает в Гиперборею на заседание малого Совнаркома, поэтому к ужину ждать не следует, и вернулся обратно на сидонский берег.

Вспоминая по прошествии многих лет в своих мемуарах этот случай, Зевс писал, что принял образ быка исключительно, «чтобы не пугать нежных девушек видом своего божественного величия». Что именно у небожителя было настолько велико, что пришлось прикидываться парнокопытным, чтобы не шокировать окружающих, можно только догадываться. Однако предпринятый громовержцем маневр удался на сто процентов.

Подошедший из пасшегося неподалеку стада бык с золотой шерстью и серебряным полумесяцем во лбу произвел на гуляющих самое благоприятное впечатление. Не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что перед перевоплощением Зевс продезинфицировался заблаговременно украденными у Геры духами, которые спутницы Европы определили как «Шанель №5». В те времена настоящие французские духи вообще были редкостью, а чтобы бык благоухал «шанелью», такого вообще никто не видывал.

Растроганные дамы тут же скормили рогатому все собранные фиалки, за что были облизаны ласковым животным с головы до ног. Больше же всех досталось Европе, перед которой бык даже прилег, как бы приглашая присесть на него. Бойкая девушка с криком «Родео!» тут же вскарабкалась наверх, а обрадованная скотина незамедлительно вскочила и бросилась бежать. Ни злобные вопли служанок, ни испуганный визг Европы сбить его с взятого курса были не в состоянии. Бык с царевной на спине вошел в воду и с малой крейсерской скоростью покинул территориальные воды Сидона.

От пахнувшего французскими духами парнокопытного можно было ожидать чего угодно, но Европу все равно сильно удивило количество миль, остававшихся за его хвостом ежечасно. Еще больше ее поразило явление позади быка тритонов, играющих на раковинах марш Мендельсона, и впереди — бородатого, покрытого тиной старика, в котором она опознала самого Посейдона.

Уже к вечеру свадебный кортеж прибыл на остров Крит, где Зевс, наконец, скинул рога и копыта и осуществил то, ради чего затеял всю эту ското-морскую авантюру. В общем, даже сняв личину, повел себя как типичный бык-производитель. Европе так и пришлось доживать свой век на острове, родив от Зевса трех сыновей: Радаманта, Миноса и Сарпедона. Первый впоследствии стал вторым мужем матери Геракла, о чем мы уже рассказывали. Второй правил непосредственно на Крите долго и иногда счастливо. Третьему Зевс пожаловал на радостях жизнь длиной в три обычных, но на пользу тому это не пошло. При осаде Трои Сарпедон был убит Патроклом, несмотря на то, что папа предупреждал его о неприятностях в весьма доходчивой форме: например, зарядив с небес кровавый дождь.

Чтобы увековечить свой, с позволения сказать, подвиг, Зевс повелел начертать на небе изображение быка. А потом, подгоняемый неуемной гордыней, издал указ: ввести созвездие Тельца в число двенадцати зодиакальных созвездий.

Сложно сказать, комфортнее ли чувствовала себя Европа в качестве любовницы небожителя, чем в роли сидонской принцессы, но вот ее родственники переживали утрату тяжело. Особенно папа Агенор, никак не желавший смириться с тем, что какое-то животное увело у него единственную дочь, даже не поставив его в известность.

— Меня! — кричал Агенор, бегая по дворцу. — Копытом в грудь! И кто?! Бычье!!!

Закономерным итогом родительских страданий стала поисковая экспедиция, высланная царем с целью найти и вернуть в отчий дом Европу, а по возможности еще и рассчитаться со злодеем. На поиски были мобилизованы три сына Агенора: Феникс, Киликс и, собственно, Кадм, захвативший с собой зачем-то еще и маму. Видимо, одного его из дома отпускать было небезопасно.

Сложность задания заключалась в том, что было не совсем понятно, куда следует идти и кого требуется покарать. Феникс, например, высказал на установочном совещании мнение, что достаточно будет перебить всех быков в Греции старше двух лет. Тогда автоматически пострадает и бык-охальник. Но для розысков Европы этот вариант был бесполезен и потому отвергнут.

Зато в чем трудно было отказать Агенору, так это в умении придать своим миссионерам дополнительную мотивацию. Он запретил сыновьям показываться ему на глаза, пока они не выполнят родительского наказа. Дети погрузились на корабли и отчалили, мысленно навсегда простившись с родным краем.

Два старших брата к моменту высылки уже успели приобрести определенный жизненный опыт и не стали терять время на пустые поиски. Понимая, что Европу все равно не вернуть, а жить как-то надо, они благоразумно занялись созиданием собственных царств. Благо, в те времена, не в пример нынешним, заложить пусть маленькое, но суверенное государство было гораздо проще.

Феникс доплыл до Африки и основал на земле, названной соответственно Финикией, город Карфаген. Причем сделал это на совесть: разрушить Карфаген удалось только спустя много веков римским легионам, и то лишь с большим трудом. Именем Киликса назвали обжитую им землю Киликию, а вот Кадм очень долго не мог успокоиться.

Сначала он прибыл на остров Родос, где зачем-то построил храм Посейдона. Затем поплыл в город Феры, где возвел еще один священный дом бога морей Трудно сказать, как по замыслу Кадма это должно было помочь в поисках Европы, но времени отняло немало. После завершения строительства Кадм доплыл до острова Самофракия, где тоже собрался, было строить очередной храм Посейдону, но тут уже не выдержала его мамаша Телефасса. Не стерпев тягот походно-строительной жизни, она тихо скончалась, завещав Кадму бросить, наконец, свое СМУ-19, остепениться и основать, подобно братьям, какой-нибудь городишко.

Посейдон так и остался без храма на Самофракии, а Кадм взял курс на Дельфы. Посоветоваться о предстоящем строительстве с оракулом Аполлона, славившимся тем, что давал толковые советы несколько чаще, чем его коллеги по предсказательному цеху. До святилища Аполлона он добрался в тот момент, когда один из жрецов заканчивал на пороге храма завтрак, доедая холодную телятину с горчицей. «Все началось с говядины, пусть ею и закончится», — подумал жрец и незамедлительно вынес вердикт.

— Как встретишь на пути белую корову, иди за ней, — сказал прорицатель. — И там, где она упадет от усталости, можешь основать свою страну. Назови ее Беотия, то есть «страна коров».

Служитель культа захихикал собственной шутке, взял полагающиеся за предсказание 300 долларов и продолжил трапезу.

Сразу за Дельфами Кадм увидел пасущееся на лугу стадо и приказал слугам поймать в нем белую корову. Что те не реагируя на протестующие крики пастуха, и сделали. Выбранное животное дружно погнали прочь, ожидая, когда оно упадет. Но корова попалась выносливая, как кенийский стайер. Пройдя без передышки почти две сотни километров, она свалилась лишь на третьи сутки посреди какой-то долины. Кадм решил незамедлительно принести животное в жертву Афине, а заодно и поесть и послал слуг в ближайшую рощу за водой.

Не совсем понятно, почему воду решили искать в лесу, но решение это было явно неудачным. В избранной для гидрологических изысканий роще жил огромный змей, посвященный богу войны Аресу. Этому пресмыкающемуся перед Аресом, во-первых, не понравилось, что кто-то хочет принести жертву конкуренту его олимпийского патрона, а во-вторых, он вообще не любил, когда кто-то шатается по его роще. Сведя воедино обе предпосылки, он передушил слуг Кадма, как цыплят.

Не дождавшись ни воды, ни слуг, Кадм лично отправился в рощу, где вскоре и обнаружил тела своих подчиненных с явными следами насильственной смерти. Причина смерти лежала неподалеку и злобно шипела, готовясь к очередной атаке. Военных академий в те времена еще не существовало, но то, что хорошо смеется тот, кто стреляет первым, греки уже понимали.

Потому Кадм не стал тратить время на ненужные предупредительные выстрелы в воздух и кинул в гадюку большим булыжником. Гадюка даже не поморщилась. Тогда вслед за камнем последовало копье, и тут хладнокровной твари пришлось признать, что бронзовый наконечник хотя и не разрывная пуля «дум-дум», но тоже штука весьма неприятная. Крутясь и извиваясь, змей попытался вырвать оружие из своего тела, но безуспешно. Все желающие ознакомиться с подробностями боя могут это сделать, изучив на мэрии города Москвы (ул. Тверская, 13) герб столицы. За вычетом коня он практически идентичен описываемым событиям.

Не успел Кадм отдышаться и погоревать по поводу неожиданно свалившегося одиночества, как услышал откуда-то сверху голос, смысл сказанного которым можно вкратце свести к следующим тезисам: «Ну чего уставился? Твоя была зверушка? Ты ее сюда сажал, чтобы убивать? Тебя бы в ее шкуру!».

«Дожил! Голоса уже начали мерещиться, — подумал Кадм. — Сука-оракул! Втравил в историю. Чего ж теперь делать-то?».

На помощь пришла Афина, которая уже устала дожидаться обещанной жертвы. Она посоветовала Кадму повыбивать змею все зубы, благо они ему все равно уже не нужны, и посеять вместо семян. Практически сразу за окончанием посевной урожай просто попер из земли. На глазах сеятеля сантиметр за сантиметром на поле вырастали вооруженные воины в медных доспехах на теле и с мрачными ухмылками на рожах.

— Опять подстава! — печально сказал Кадм и кинул во врагов не сработавший в первый раз камень. Очевидно, степень надежности греческих камней в ту пору была примерно пятьдесят на пятьдесят, поскольку на этот раз бросок оказался успешным. Воины принялись выяснять, кто это тут бросается булыжниками, разборка переросла в драку с применением холодного оружия, очень скоро дошедшую до смертоубийства. Лишь когда на поле осталось всего пять человек, Афина остановила побоище, приказав выжившим верой и правдой служить Кадму.

«А пораньше нельзя было это сделать? Когда хотя бы десяток человек оставался?» — подумал Кадм, но вслух ничего не сказал. Тем не менее, и при помощи уцелевшей великолепной пятерки он сумел справиться с непростой миссией основания города, получившего название Фивы.

Склочный Арес подал на Кадма в суд за убийство змея, инкриминируя ему умышленную порчу чужого имущества. Суд велел ответчику выплатить истцу стоимость шипящего гада и возместить моральный ущерб. В какую именно сумму оценил свой урон бог войны, не упоминается, но, вероятно, немалую, поскольку на возмещение ее у Кадма ушло целых восемь лет.

В награду за труд боги дали ему в жены Гармонию, дочь Ареса и Афродиты, явившись, как уже было сказано выше, на пир всей компанией. Афродита подарила Гармонии выкованное Гефестом и получившее позже печальную славу ожерелье.

Изначально эту побрякушку Зевс вручил Европе, и эта зависть Фаберже делала надевавшую ее даму столь прекрасной, что никто не мог устоять на ногах, а немедленно хотел прилечь. Впоследствии половина Греции участвовала в драке за это ожерелье, но счастья оно так никому и не принесло.

Афина притащила в подарок какие-то модные тряпки, Гермес — лиру, которую, скорее всего, подрезал где-то по дороге на праздник.

В общем, свадьба удалась, и семейная жизнь Кадма с молодой женой протекала вполне гармонично. По крайней мере, за годы совместного проживания они произвели на свет многоодаренного сына Полидора и четырех дочерей, но судьба у них всех была, мягко говоря, нелегкой, как и окончание жизни Кадма с Гармонией.

Кадм уже пребывал на склоне лет, когда сбылось пророчество злобного Ареса и бедный, никому не мешавший старичок превратился в змея. Его жена, хотя и подозревала всю жизнь, что ее супруг что-то от нее скрывает, не перенесла, тем не менее, такой метаморфозы. И попросила богов сделать змеей и ее тоже, что и было исполнено. Чем олимпийских богов прикалывали подобные сюжеты, совершенно непонятно, если, конечно, они смотрели это кино необкуренными.

Зато тем яснее становятся сомнения Геракла, имеющего перед глазами яркий пример, к чему привел брак, заключенный не так уж и давно в том же фивском ЗАГСе. который собирался посетить он сам. И каково приглашать на свадьбу всевышнее семейство. Но поскольку его особо никто и не спрашивал, то боги не преминули явиться, веселились от души, не обделив новобрачного подарками.

Гефест принес герою золотой панцирь, Аполлон лук и стрелы с перьями из хвоста Зевсова орла, Афина — как обычно, хитон с модным лейблом, Гермес — меч, доставшийся ему, как обычно, по случаю. Особо отличился Зевс, вручивший щит из золота и слоновой кости. Фишка заключалась в том, что вокруг центра щита располагались двенадцать бронзовых змеиных голов, которые ритмично щелкали челюстями, когда герой шел в атаку. На противников они производили неизгладимое впечатление. В мирное время щит использовался в качестве метронома в фиванской музыкальной школе.

Большинство подарков при жизни Геракла так и пропылилось в чулане, переместившись после смерти героя в музей его боевой славы. Геракл предпочитал пользоваться собственноручно выломанной дубиной, изредка прибегая к луку, и то лишь в тех случаях, когда нельзя было прищучить противника голыми руками. Несколько лет после женитьбы герой относительно мирно прожил в Фивах, успев за это время произвести на свет двух сыновей. Но в число подвигов ему это, понятно, никто не занес, поскольку и в те времена, и в последующие многие выдерживали в браке и куда большие сроки. К действительно героическим деяниям, совершенным Гераклом в этот период, можно отнести разве что укрощение сопредельного царька Пирехма.

Этот самонадеянный джентльмен посчитал не совсем правильным, что после падения Орхомена никто не взимает дань с Фив. И попытался взять эту, как он выразился, «тучную корову» под свой неусыпный контроль. Это нам сегодня ясно, что лучше бы он поехал в Италию и попытался контролировать извержение Везувия, чем экономику города, находившегося под протекторатом Геракла. А тогда внезапное свержение Фивами орхоменского ига казалось непонятной случайностью. Геракл не был общеизвестен и не считался пока еще непобедимым. Жертвой подобных пагубных заблуждений и пал Пирехм.

В ходе стрелки, забитой на берегу реки Гераклеи, недальновидный царь эвбеев так и не понял, с кем его столкнула жизнь. А потому повел себя очень неразумно.

— Брата-ан! — говорил он с классической растяжкой на втором слоге. — Ты реально думаешь, ты здесь всех круче? Так я тебе скажу, брата-ан: ни болта ты не самый крутой! Будешь теперь подо мной ходить. Понятно базарю?

Наезд кончился очень неудачно. Пирехма привязали за ноги к двум жеребцам, строго ориентированным на разные части света. Причем точность, с которой они были сориентированы, впоследствии всегда приводила исследователей в изумление.

Геракл со словами: «Жестокие нравы в нашем городе, сударь!» — хлестнул лошадок, и с тех пор до самой Геракловой смерти никто больше не пытался обложить Фивы каким-либо налогом. Даже НДС в городе был введен лишь через много лет после ухода героя из подлунного мира.

Геракл отказывался считать героическим и другой подвиг, совершенный им неподалеку от Фив, где он расправился с разбойником Термером. Этот нехороший человек подкарауливал на дороге путников и не давал пройти до тех пор, пока несчастные пешеходы не сразятся с ним в «бое на головах». Говоря проще, тупоголовый Термер предлагал бедолагам померяться, у кого крепче черепная коробка. Победив очередную жертву, Термер сбрасывал бездыханное тело с обрыва в море и кричал вслед, стуча ладонью себе по лбу:

— Дура! Чего ж ты хотела?! Это же кость!!

Очевидно, к моменту встречи с Гераклом парню окончательно отстучали всю голову и он был уже абсолютно безбашенным, раз осмелился сразиться с настоящим героем. О прошедшем бое Геракл рассказывал в манере футболиста, забившего гол после углового:

— Да я ничего и не делал. Я просто голову подставил, оно само все и случилось.

Но, вероятно, это происшествие не прошло для героя бесследно, поскольку вскоре стряслось событие, ставшее поворотным в судьбе Геракла. Принято считать, что безумие, овладевшее героем, наслала на беднягу Гера, раздраженная все возрастающей славой сына Зевса. Поступок в характере олимпийской небожительницы, но не исключено, что временные помутнения рассудка — и приключившееся в Фивах, и происходившие позднее — были как-то связаны с ударом Термера. Все же у того в голове действительно была одна кость.

Никто не смог установить точный диагноз болезни Геракла, высказывались самые разные предположения от белой горячки до мании преследования. Так или нет, но однажды вечером во внезапном приступе безумия Геракл убил обоих своих сыновей, покидав их ела в огонь. Некоторые говорили, что одновременно с детьми он убил и жену Мегару. «Иначе где же логика?» — спрашивали в фивских пивных. Но на самом деле Мегара спаслась. Уже совершив двенадцать великих подвигов и вернувшись в Фивы, герой расстался с ней, не прибегая к кровопролитию.

Придя в себя после припадка безумия, Геракл на несколько дней заперся в темной комнате, и беспокоить его расспросами желающих не находилось. Через некоторое время он вышел из дому и, взяв с собой только свои личные вещи, уехал к успешно ставшему дедом Феспию. В хрониках сказано, что Феспий расплатился за былую услугу, проведя над Гераклом обряд очищения. Как это происходило и чем занимались мужчины на протяжении двух недель, мы можем только предполагать. По всей видимости, они упорно искали ответы на вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» — и самостоятельно найти их не сумели. Во всяком случае, через две недели беспробудных поисков Геракл выехал в Дельфы к уже упоминавшемуся нами знаменитому оракулу — спросить, какой боги предполагают дальнейшую судьбу героя. В конце концов, даром, что ли, они ели-пили-веселились на его свадьбе.

Вне всякого сомнения, в те времена в Греции не было занятия мажорней, чем труд прорицателя. В проекции на наше время древнегреческого оракула можно сравнить разве что с неким гибридом милиционера и побирушки, обитающих в переходе между станциями метро «Пушкинская» и «Тверская». Деньги оракул получал столь же обильно и так же ничего не делая, как попрошайка, а уважение и даже откровенный страх простые греки испытывали перед ним, как нарушающие паспортно-визовый режим гости столицы перед метрополитеновским ментом. Потому количество оракулов в Древней Греции в несколько раз превосходило количество нерезаных собак. И эта цифра не кажется завышенной, даже учитывая, что Греция не Корея и резаных собак там почти не было.

Главным в этом занятии было придумать свою фишку, поэтому каждый оракул изощрялся как мог. Самым древним считался оракул Додонского Зевса. В городе Додоне жрецы делали предсказания, основываясь на таких параметрах, как воркование голубей в ветвях священного дуба, шелест его листьев и перезвон бронзовых сосудов, подвешенных в глубине кроны.

Самым уважаемым числился оракул Аполлона возле города Дельфы. Что неудивительно, поскольку его жрецы проводили крайне агрессивную маркетинговую политику, тратя на пиар до половины своих годовых доходов. Особенный упор при продвижении марки делался на романтической истории, произошедшей при основании оракула.

Как-то раз прогуливавшийся Аполлон наткнулся в окрестностях города Дельфы на огромного змея Пифона. То ли настроение у небожителя было скверное, то ли змей посмотрел на Аполлона как-то неподобающе, но для ползучего эта прогулка стала последней. Чучело пресмыкающегося передали в афинский зоологический музей, а на месте памятной встречи была установлена стела в виде треножника. Позднее предприимчивые жители Дельф перетащили треножник в тень ближайшего дуба, усадили на него жрицу, назвав ее в честь почившего Пифона пифией, и открыли продажу билетов на сеансы прорицания будущего.

При этом пифия считалась невестой Аполлона, которой он в знак их будущей любви по-родственному сообщает секреты, затем поступающие в распоряжение страждущих. Обычаи требовали, чтобы пифия была девственницей, и до определенного момента это правило соблюдалось свято, но после того, как один из многочисленных паломников все-таки соблазнил служительницу культа, на эту должность стали назначать женщин не моложе пятидесяти лет. А поскольку найти пятидесятилетнюю девственницу даже в патриархальной Греции было сложно, то на это правило стали смотреть сквозь пальцы.

У некоторых паломников вызывал, правда, нарекания творческий метод пифии. Она вещала с треножника, одурманенная, как указывают греческие источники, «дымом неизвестных священных трав». Может быть, греческим летописцам эти священные травы и были неизвестны, но обществу двадцать первого века они знакомы хорошо. В некоторых странах они сегодня даже легализованы.

Неудивительно, что многие прорицания пифии оказывались, мягко говоря, туманны, чтобы не сказать дымчаты. До рекламного слогана «Религия — опиум для народа» в те времена было еще очень далеко, а потому опийные, пселобицидные и прочие препараты предназначались пока исключительно для внутреннего использования. Впрочем, когда пифия была совсем плоха, предсказание мог выдать и обычный жрец, отирающийся при оракуле, как это было в истории с многострадальным Кадмом.

Этой самой легкой неадекватности жрицы Аполлона в момент встречи с Гераклом мы обязаны тем, что его вдруг переименовали, и именно в Геракла, а, скажем, не в Мафусаила или Акутагаву. Когда Геракл, которого тогда еще звали Алкид, добрался до священного треножника, пифия уже успела употребить несколько порций священной травы и пребывала в состоянии, которое можно было бы назвать близким к нирване, если бы кто ни попадя не лез с дурацкими вопросами.

— А-а-а! Геракл! — завопила пифия, обнаружив вдруг перед собой героя. — Вижу, все вижу! Червонец тебе корячится, десять лет как одна копеечка!

Далее следовал путаный текст про Эврисфея, службу ему до свершения десяти великих подвигов и прочее неприятное бормотание. Без труда можно представить состояние героя, которому не вяжущая лыка тетка со стеклянными глазами присудила именем олимпийских богов десять лет исправительных работ у царя Эврисфея, получившего когда-то путем гинекологических махинаций право первородства. И при этом еще и назвала чужим именем — Геракл.

— Да ты посмотри хорошенько, — говорил ей Геракл-Алкид. — Это же не мой приговор. Меня Алкид зовут. Ал-кид!

Но пифия уже несла полную околесицу про взятие живым на небо, про какое-то великое будущее, труды и дороги и поддерживать беседу была явно не в состоянии. Отчаянию Геракла не было предела: ни с того ни с сего загреметь на десять лет из-за блажи какой-то обкуренной бабы — верх несправедливости. Однако даже кассационную жалобу на нее подать было некуда.

Надо сказать, что, если бы Геракл обратился к какому-то другому оракулу, дело могло кончиться еще печальней. Дельфийская пифия, по крайней мере, выносила вердикты лично, поэтому имела основания опасаться в особо вопиющих случаях за свою личную безопасность. Зато вот, например, в городе Фары, знаменитом своими осветительными приборами, оракул Гермеса использовал весьма оригинальную, можно даже сказать, просто гениальную методику. За опущенную в копилку монету каждый желающий получал предсказание в виде первой случайной фразы, услышанной им при выходе с рыночной площади. Над копилкой на всякий случай висела табличка: «За неправильно истолкованные предсказания администрация ответственности не несет».

В городе Йемене жрецы прорицали будущее, изучая внутренности сожженного животного. В городе Таламе посетителя просто укладывали спать в специальном домике, приснившийся в эту ночь сон считался вещим. Хотя в основном поутру постояльцы вспоминали клопов и жесткий матрас. В городе Кларосе оракул пил воду из тайного источника и произносил предсказания в стихах. Иногда, чтобы как-то разнообразить скучный процесс прозрения будущего, объявлялась, например, неделя английской поэзии и предсказания делались в стихах Уильяма Блэйка и Роберта Бернса, несмотря на возражения особо придирчивых граждан по поводу того, что последний — шотландец.

Доверяться в жизненно важных вопросах столь, мягко говоря, странноватым субъектам, как оракулы, было со стороны греков верхом легкомыслия. Но они доверялись, и по правилам игры любой бред, изреченный оракулом, моментально начинал считаться волею богов, искушать долготерпение которых в те годы желающих не встречалось. Поэтому роптать на пифию, олимпийцев и судьбу Геракл мог сколько угодно, но иного выхода, кроме как отправиться в Микены и совершить на службе у Эврисфея десять великих подвигов, у него не было.

Глава 3

НЕМЕЙСКИЙ ЛЕВ

Единственным человеком, больше самого Геракла огорчившимся суровому приговору дельфийского оракула, был, собственно, сам Эврисфей. Человек от природы робкий, благоразумно предпочитающий общение с миловидными девушками дискуссиям с грубыми мужчинами и звуки струн звону оружия, он был немало опечален, узнав о выпавшей ему участи. И его можно было понять. Очутившись ни с того, ни с сего посередине между безжалостной Герой и бесстрашным Гераклом, никакой радости в выдумывании невыполнимых заданий для непобедимого героя Эврисфей не видел. Он сразу понял, что дело кончится плохо, вопрос был только в том, когда именно это произойдет.

— Ну почему я? — причитал Эврисфей, мечась по тронному залу. — Мучайся, изощряйся, а тебе даже спасибо никто не скажет. Наоборот, скажут: травил великого героя. Сатрап проклятый, жандарм — вот что скажут!

Но деваться Эврисфею, как и Гераклу, было некуда. Поэтому, взяв себя в руки, он продуманно, еще до первого контакта с новым подчиненным, сделал ряд приготовлений на случай нештатных ситуаций. Хорошо зная вспыльчивый нрав полученного в услужение дальнего родственника, он благоразумно предпочел общаться с героем издалека. «Большое видится на расстоянии», — говорил царь Микен и посылал к Гераклу с поручениями гонца. Более того, герою, как особо опасному уголовнику, еще не отбывшему срок поражения в правах, было отказано в столичной прописке. Эврисфей велел ему поселиться в Тиринфе, городе-спутнике Микен, бывшем своего рода Химками или Долгопрудным на греческий манер.

Кроме личной неприязни Эврисфей имел еще один мотив для передачи приказов с помощью адъютанта. Поскольку, как правило, приходилось заказывать ликвидацию отнюдь не пушистых австралийских опоссумов, а тварей жестоких и ничего не прощающих, то царь Микен имел все основания опасаться, что в случае неудачи акции они через киллера смогут впоследствии добраться и до заказчика. Поэтому распоряжаться через посредника было пусть и ненамного, но все же безопасней. Остальной мир освоил эту схему лишь к концу двадцатого века.

Конечно, самостоятельно Эврисфей смог бы выдумать в качестве поручения Гераклу лишь что-нибудь вроде рытья траншеи от забора и до вечера. Но Гера не для того заваривала эту кашу, чтобы бросить на середине дороги. Ее желание унизить любимца Зевса только возрастало с каждым новым успехом героя. Потому небожительница взяла на себя роль куратора и идейного вдохновителя проекта, лично указывая Эврисфею, куда направить подопечного в надежде, что на этот-то раз он точно сломает себе шею. Хотя науськать героя на льва, разорявшего соседний Немейский район, Эврисфей додумался сам.

По горячим следам этого приключения деловитыми эллинскими драматургами был сочинен мюзикл «Немейский лев», трижды в разных постановках побеждавший на ежегодном Всеантичном фестивале театров. Заглавная партия мюзикла была впоследствии переделана в гимн советского циркового искусства, но изначально под бодрые трубы на сцену выходил мужик и при поддержке хора заводил:

Не-мей-ский ле-ев!

Ужасный зверь — Немейский лев!

Хор:

Он ходит по округе здесь!

Солист:

Ко-ро-ву съе-ев, и кош-ку съев, и мышку съе-ев.

Хор:

Он ищет, что еще бы съесть! И. может быть, тебя он съест!

Не успел еще Геракл заполнить в отделе кадров все анкеты и получить удостоверение чиновника по особым поручениям, как к нему уже явился гонец от Эврисфея с пакетом. Внутри лежали фотография объекта и приказ «приступить к ликвидации». На первый взгляд задача не показалась Гераклу сверхсложной, в конце концов, он начал свою карьеру героя как раз с уничтожения льва. Но, внимательно изучив досье зверя, новоиспеченный охотник за монстрами понял, что все не так просто, как представлялось поначалу.

Немейское нечто звалось львом лишь потому, что никому не удавалось подобрать данному существу более адекватное определение. Попытки сделать это не прекращались и много лет после гибели хищника. Одним из самых известных описаний было, например, такое, данное в восемнадцатом столетии: «чудовище обло, огромно, стозевно и лаяй».

Свою родословную Немейский лев вел от Ехидны и стоголового дракона Тифона. Трудно было ожидать, чтобы от этого морганатического брака родилось что-то приличное, и дитя действительно получилось жутким чудищем. Представляя собой промежуточный вариант между львом и драконом, он обладал непробиваемой шкурой и несокрушимым черепом. В наступательном арсенале зверь располагал острейшими клыками, способными прошить любой панцирь или кольчугу. Кроме того, в качестве бонуса он вобрал всю ярость своих родителей, накопившуюся за долгие годы организованных богиней Герой мучений.

Изначально Ехидна была миловиднейшей девушкой, на которую по традиции положил глаз Зевс. Зная характер небожителя, можно было не сомневаться, что на одном глазе он не остановится, но в тот раз все пошло вразрез с типовым сценарием. Про внезапную страсть Зевса стало известно Гере, которая не замедлила начать контригру, пытаясь предотвратить адюльтер.

Она велела своему подручному Аргосу, из-за неизвестных мутаций родившемуся на свет с тысячей глаз по всему телу, отнести Ехидну в подземную пещеру куда-нибудь подальше на край света. Гера рассчитывала, что среди сталактитов и сталагмитов Зевс, точно, не сможет ее отыскать, но позже богиня засомневалась и в этом. Гере, как никому, хорошо было известно: если супругу в башку втемяшится какая блажь, колом ее оттуда не выбьешь. Она решила сделать физически невозможной попытку измены Зевса с Ехидной и превратила ноги бедной ссыльнопоселенки в змеиный хвост.

Можно представить чувства девушки, которую ни с того ни с сего по прихоти вздорной бабы сначала загнали на край земли, а потом еще и ног лишили. Сиди, как копенгагенская Русалочка на камне, любуйся на окрестности. Но мимо Русалочки хоть люди ходят, туристы норовят за хвост подержаться, а несчастная Ехидна долгие годы на краю земли не видала ни одной живой души. И когда в ее пещеру случайно заглянул Тифон, неизвестно каким ветром занесенный в эту глухомань, девушке и такое неприятное биоустройство показалось симпатичным.

В итоге у Ехидны и Тифона родились (наука пока затрудняется ответить, каким образом) лев, гидра и химера. Гидра поселилась впоследствии возле городка Лерна и получила название Лернейской. Химера жила до поры до времени при маменьке, а лев как-то ночью погнался за проходившей мимо по небу богиней луны Селеной и добежал в охотничьем азарте до горы Трет неподалеку от города Немея, где и остался. Потом огорченные жители окрестных селений не без оснований говорили, что эта напасть свалилась к ним с луны.

В людях лев быстро освоился и в кратчайший срок уничтожил почти весь крупный рогатый скот и чуть ли не половину населения прилегающих к Немее земель, войдя в десятку главных национальных бедствий Греции второго тысячелетия до нашей эры. Совладать с пуленепробиваемым хищником никто не мог, хотя пытались многие.

Эврисфей, справедливо опасаясь, что запасы скота и людские ресурсы в Немейском районе небеспредельны, имел все основания ожидать скорого появления хищника и в своих владениях. И в виде упреждающего удара приказал Гераклу уничтожить зверя, представив для отчета тушку данного представителя отряда кошачьих (или каких он там был).

Геракл решил, что коль от него требуют притянуть в Микены за хвост какого-то кота-переростка, то мешкать не стоит. В конце концов, раньше сядешь, в смысле совершишь свои десять подвигов, — раньше выйдешь. Может, и не придется еще трубить все десять лет от звонка до звонка.

Уже на подходе к Немее он увидел, как какой-то мужик разводит недалеко от дороги костер, а у его ног лежит очень печальный баран. Геракл начал озираться в поисках традиционной вывески «Шашлыки, сациви и другая грузинская кухня», но ничего подобного не обнаружил. Оказалось, что местный житель по имени Малорк не собирался делать бизнес на проезжающих, которых из-за бесчинствующего льва в этих краях совсем не стало, а хочет всего лишь принести Зевсу поминальную жертву по своему сыну, растерзанному ненасытным хищником.

— Торопиться не надо! — попридержал кулинара Геракл. — В гости к Зевсу не бывает опозданий. Твоему сыну теперь все равно спешить уже некуда, жертву можно принести и после.

Неожиданно проявивший недюжинную хитрость Геракл сделал Малорку предложение, от которого тот не смог отказаться. Герой попросил селянина отложить намеченное мероприятие на месяц. Если Геракл вернется с победой, то Зевс спокойно получит свою жертву. А если не вернется, то поминальную жертву получит Геракл, который за это на небе лично проследит, чтобы сына Малорка там не обижали, и пристроит паренька в какое-нибудь теплое местечко.

— Доброе слово и дубина действуют гораздо убедительней, чем просто доброе слово, — отметил про себя Геракл, покидая крестьянина и заметно повеселевшего барана.

Когда герой добрался до Немей, она была пустынна, как советская Москва в момент показа сериала «Место встречи изменить нельзя». И это было серьезным затруднением на пути к победе. Топографические карты в те времена в массовом порядке еще не выпускали, а спросить, в какой стороне проживает лев, было не у кого. Поэтому Геракл направился в горы наобум, небеспочвенно полагая, что при отсутствии прочей дичи зверь скоро сам его найдет.

Расчет оказался верен: уже через пару дней блуждания по заросшим лесом склонам герой услышал дикий рев и увидел скачущего навстречу льва размером с бегемота. Стрелы, как и предсказывали специалисты, от хищника отскакивали, а дареный меч, соприкоснувшись с туловищем нападавшего, неожиданно погнулся, как восковая свечка.

«Китайский. Чего еще ждать от Гермеса», — подумал Геракл и пустил в ход последнее оставшееся у него средство воздействия. Лев из Киферона не шел ни в какое сравнение со своим сородичем из Немей, но удар дубиной на обеих кошек произвел одинаково сногсшибающее действие. Зрачки у противника Геракла в этот момент проверить никто, конечно, не мог, но судьи наверняка сошлись бы во мнении, что боксер в рыжих трусах, пропустив хук справа, угодил в нокдаун.

Дубина разлетелась в щепки, лев недоуменно затряс головой. Геракл сделал удивленную физиономию. И хотя никаких физических увечий кошкин дядя не получил, идти в повторную атаку он не решился. Давая всем своим видом понять, что больше в такие игры не играет, понурый ужас окрестностей поплелся к себе в пещеру.

Охотник, амбиции которого шли дальше победы техническим нокаутом, попытался настичь льва и продолжить бой непосредственно в пещере. Но максимум, что удалось герою, это на плечах отступающего противника ворваться в его цитадель. Лев же, промяукав: «Ну тебя, дурака, к черту», удрал через черный ход.

Геракл никак не ожидал, что провинциальный хищник обзаведется жильем с двумя выходами, подобно английскому аристократу, а потому броситься в погоню за улизнувшим жильцом не успел. Несколько следующих дней ушли на внезапные обыски в пещере, но всякий раз хитрой зверюге удавалось своевременно сделать ноги. Лев похудел, стал нервным, подолгу орал на оккупанта из дальних кустов, но ближе чем на километр подходить не осмеливался. Через неделю Гераклу окончательно надоели эти кошачьи истерики, и он придумал, как преодолеть проблему технически. Лев был побежден силой инженерной мысли.

Двое суток герой, взгромождая камень на камень, кирпич на кирпич, замуровывал черный ход львиного убежища. Неизвестно, где шлялся сам хозяин, пока Геракл ковал победу в тылу его пещеры, но изменения в дизайне жилища стали для четвероногого неприятной неожиданностью. Когда Геракл, дождавшись возвращения зверя в логово, вошел следом за ним в пещеру, тот по привычке бросился бежать и чуть не расшиб нерасшибаемый лоб о неизвестно откуда взявшуюся преграду.

«Это что еще за квартирный вопрос?!» — подумал лев, но ответа получить уже не успел.

Лишившийся дубины в первом раунде Геракл решил больше не осложнять жизнь техническими новинками и провести эндшпиль в старом добром стиле.

Герой стремительно провел захват, бросил соперника через голову и перешел на удушающий. Если кто-то из читателей попадал под паровой каток, то он в некоторой мере может представить себе ощущения Немейского льва в объятиях Геракла, душащего зверя, как любовь семнадцатилетнюю девушку. Остальным же придется поверить на слово, что для животного это были крайне неприятные переживания. Уже на второй минуте схватки кошка начала стучать по полу хвостом, сигнализируя, что сдается. Но противников своевременно не разняли, и для прижатого к ковру льва этот спарринг стал последним.

Отдышавшись, Геракл задумался, как ему доставить добычу начальству. Поднять огромную тушу он мог, но тащить ее на себе с горы Трет в Микены следовало только в том случае, если это будет зачтено за отдельный подвиг. Теперь-то герой понял, что изначально допустил тактическую ошибку. Следовало не бить животное палицей по голове, а пуститься бежать. Увлекшись погоней, лев сам себя доставил бы к месту назначения или хотя бы спустился в долину.

Иного выхода, кроме как содрать с побежденного шкуру, не было, и Геракл в расстроенных чувствах принялся искать брошенный еще в начале сражения меч. Шкура — не лев, низкий класс, посредственное начало великих свершений. Но ничего иного не оставалось, а часть — это хоть и хуже, чем целое, но лучше, чем ничего. И Геракл взялся за меч.

Однако и шкуру снять, тоже не получилось. Меч и по мертвому льву скользил, не оставляя ни малейшего следа. Только безуспешно провозившись битый час, Геракл понял, наконец, в чем заключался подвох полученного задания. Задушить упрямую тварь — полдела, доставить ее в Микены — вот настоящая проблема.

Вообще, в Древней Греции очень многие вещи обладали весьма специфическими, чтобы не сказать странными, свойствами, что называется, по определению. Если было сказано, что лисицу никто не сможет догнать, значит, никто и не сможет. А за счет чего достигается результат и чего это стоит бедной лисице, богов не интересовало. Более того, и сами они были бессильны перед предначертаниями судьбы. В этом плане весьма показательна история титана Прометея.

Трагедию Прометея сложно назвать типичной. Некоторые страдают от того, что слишком много знают и не могут удержать язык за зубами. Проблемы же Прометея проистекали из обратного: он и лишнее знал, и язык из-за зубов выпускать не торопился. Именно за нежелание делиться информацией Зевс и тиранил бедолагу полторы тысячи лет всеми доступными способами.

Прометей был сыном титана Япета и титаниды Фемиды, богини правосудия. Но из общего ряда его выдвигало не столько происхождение, сколько обладание выдающимся даром предвидения, полученным еще при рождении. Собственно, само его имя означало «провидец». С самого детства он выделялся настолько, что из-за этого контраста его родного брата назвали Эпиметеем, что переводится на русский язык как «крепкий задним умом» в мягком варианте, или «тормоз», если уж говорить совсем без обиняков. Причем прорицателем Прометей был не из тех, что, сидя под освященной елкой, за три рубля продавали простакам под видом картинки из будущего всякую дребедень. А специалистом высшего класса, читающим в книге судеб так же легко и презрительно, как отличник-первоклассник букварь. И даже олимпийцы не чурались прибегать к его консультациям.

Тем не менее, работать Прометей предпочитал не по специальности, откровенно зарывая свой недюжинный талант в землю. До склоки с Зевсом он трудился на посту представителя человечества на Олимпе. Ему было доверено защищать интересы смертных людей при дворе бессмертных богов. Нельзя сказать, что его на эту должность выбрал народ, но в те времена мнение народа вообще мало кого интересовало. А Прометей; даже нелегитимно заняв свое кресло, был на нем населению более чем полезен.

Уже после первого своего деяния на ответственном посту он мог в принципе больше ничего не делать и все равно вошел бы в историю как благодетель людского рода. Прометей начал с того, что, говоря языком современных народных избранников, «кинул» богов с причитающимися им налогами.

Когда Зевс сверг своего папу Кроноса и разогнал поддерживавших его титанов, то первым делом принялся пересматривать законодательную базу взаимоотношений со всеми остальными живыми существами и, в конце концов, добрался и до людей. При проработке вопроса «О части жертвенных животных, отдаваемой богам» Прометей пошел на хитрый трюк, впоследствии принятый на вооружение рекламными агентствами по всему миру.

Зарезав выбранного для эксперимента быка, он поделил тушу на две части. В одну кучу сложил мясо, которое, прикрыв предварительно шкурой, сверху осыпал потрохами вместе со всем их содержимым. В другую часть были собраны кости быка, смазанные жиром так ловко, что они блестели на солнце и выглядели даже привлекательней чизбургера на вывеске над Макдоналдсом. Зевсу предложили выбрать — которая доля здесь богова и тот позорнейше купился на красивую обертку, получив к столу лишь жирные кости. Таким образом, впервые был сформулирован и воплощен на практике общеизвестный ныне тезис на тебе, боже, что нам не гоже.

Все возмущенные крики Зевса про недобросовестную рекламу и угрозы пожаловаться в Общество охраны прав потребителей были отметены, поскольку свою долю бессмертный выбрал сам и никто его за язык не тянул. Зато благодаря этому трюку люди с тех пор на законных основаниях, принося жертву богам, сжигали лишь кости, политые жиром, а мясо и ШКУРУ оставляли себе. Разгневанный Зевс в качестве ответной пакости отказался передать людям огонь, заявив, что раз такое ко мне отношение, то пусть едят свое мясо сырым. Но и эту проблему Прометей решил.

Как-то раз, зайдя в кузницу своего приятеля Гефеста, он попросил прикурить. После чего, неторопливо покуривая трубочку, дошел до жилища ближайшего homo sapiens'а, которому и передал огонь для последующего разведения. Зевс, когда узнал о случившемся, был вне себя от ярости. С тех пор безобидная фраза: «Закурить не найдется?» повсеместно считается предзнаменованием утраты чего-нибудь ценного.

Трудясь не покладая рук, Прометей одну за другой крал у богов технологии и передавал их людям. Он научил смертных не только обжигать горшки, но и считать и писать, обрабатывать землю и металлы, врачевать и узнавать путь по звездам, показал им колесо и корабль. Но самое главное, он отнял у людей знание будущего, чтобы сохранить в целости их сердца. Люди про него говорили: «Прометей — это наше все!» — и были совсем недалеки от истины. Зевс, конечно, брал на карандаш явно вредительскую деятельность титана, но до поры до времени смотрел на весь этот промышленный шпионаж сквозь пальцы.

Олимпийский Рудольф Абель безнаказанно крал и пересылал смертным все, что попадалось ему на глаза, до тех пор, пока не стало известно о подробностях проклятия Кроноса. Папа Зевса, пролетая с небесных высот в мрачные подземные казематы, по дороге успел проклясть сына, но что именно он там кричал, Зевс не расслышал. Понял, что ругался чего-то, а вот что именно и как — не дошло до слуха. Но нашлись и те, кто стоял поближе к траектории падения и на глухоту не жаловался. Поэтому хоть и не сразу, но властителю донесли, что Кронос предрек Зевсу гибель — аналогичную собственной — от руки своего же сына. В развернутом виде предсказание представляло из себя примерно следующее: когда-нибудь появится женщина, сын которой обязательно будет могущественней своего отца, и ставка, что похотливый Зевс вляпается в эту лужу, 1 к 1,03. Примерно, как в матче «Челси» (Лондон) — «Реал» (Зайцевогородск) на команду Романа Абрамовича.

Понятно, что Зевса, который действительно был очень неравнодушен к прекрасной половине человечества, это сообщение повергло в шок. «Прямо хоть всерьез на мальчиков переключайся», — сказал олимпиец в отчаянии, но вовремя сообразил, что выход не так уж и сложен. Нужно всего лишь выяснить, кто именно будет эта роковая женщина, и не подходить к ней ближе, чем на двадцать тысяч километров.

— Выяснить же наверняка, — нашептывали Зевсу, — можно у Прометея, который всегда все знает, хотя и молчит.

«Наш греческий Штирлиц», — охарактеризовали титана властителю мира.

Прометей действительно знал, кто будет эта женщина, и втайне надеялся, что Зевс и впрямь влипнет в историю. И тогда страдания его родственников-титанов, репрессированных вместе с Кроносом, будут отомщены. А может, они смогут еще и к власти вернуться. Надо же будет новому герою на кого-то опираться.

Самое удивительное в этой истории то, как безропотно все восприняли предсказание. «Да, родится от неизвестной бабы неизвестный смертный, который превзойдет своего папашу, будь тот даже хоть шесть раз всемогущий властитель мира». Обозленный старик чего-то пробормотал под нос по дороге в свое Шушенское, и все ему тут же поверили. А поверив, тут же примерили это событие на шею главного босса, как будто, кроме него, в Элладе и превосходить больше было некого. Как мы уже говорили, очень своеобразная страна была Греция в те времена.

Но поскольку на кону в результате этих умствований оказалась вроде как верховная власть, то и страсти вокруг Прометея и предсказания Кроноса разгорелись нешуточные. После того, как Зевсу не удалось исподволь выведать у титана имя красотки, небожитель пошел на крайние меры. Хозяина Олимпа тоже можно было понять: вокруг столько отличных девиц, а ты ни с того, ни с сего обречен на вечное воздержание. Даже хуже того: на вечное самовоздержание.

— Этот парень держит меня за яйца! — сказал Зевс фразу, так полюбившуюся впоследствии ковбоям Дикого Запада, и приказал арестовать титана.

Расследование олимпиец вел лично, вытащив на свет весь лежавший у него под сукном компромат. Прометею инкриминировали государственную измену, пришив передачу людям огня и иных секретных сведений. А учитывая, что преступник цинично отказался сотрудничать со следствием и не пожелал чистосердечно раскаяться и встать на путь исправления, суд был к нему безжалостно строг. Греческие источники расходятся в том, на какой срок заключения был осужден титан, но большинство называет цифру в тридцать тысяч лет.

Прометея приковали к скале где-то на Кавказе, подальше от любопытных глаз, но и в таком незавидном положении он отказался поделиться с Зевсом секретом. Олимпиец опустил скалу вместе с кавказским пленником в беспросветные глубины гор и долго мариновал титана в темноте, но трудно сказать, кто из двоих участников конфликта томился все это время сильнее. Во всяком случае, Прометей и во глубине кавказских руд продолжал хранить гордое терпенье. И после извлечения из горной «одиночки» сговорчивей не стал.

В итоге природа все же взяла свое: Зевс вновь принялся на свой страх и риск ухлестывать за девицами, хотя и очень нервничал каждый раз. Прометея же достали из недр и начали истязать уже без дураков, надеясь пытками вырвать заветное имя. Ежедневно в три часа дня вместе с шестым сигналом к скале подлетал специально нанятый орел и принимался клевать печень титана. Улетал пернатый палач, лишь когда доедал орган до конца. За ночь печень бессмертного регенерировала, и днем болезненная операция проводилась снова.

Это повторялось так долго, что смертельно надоело даже орлу, у которого от каждодневной печенки на обед сделались оскомина и изжога. В конце концов, титан был освобожден Гераклом, но это уже другая история, и раньше пятнадцатой главы она вряд ли начнется. Наша же история закончилась тем, что Прометей, уже обретя свободу, по доброте душевной все же открыл Зевсу имя роковой дамы. Ею оказалась морская нимфа Фетида. И, хотя сама Фетида была категорически против, глава олимпийской семьи повелел срочно организовать ее свадьбу с правителем Фессалии Пелеем, не приведшую, кстати сказать, ни к чему хорошему, а если точнее, то приведшую к Троянской войне. От этого брака родился Ахиллес, на той самой войне прославившийся и погибший.

По счастью, Гераклу не суждено было пасть жертвой парадоксов высшей логики. В тот момент, когда герой уже совсем отчаялся, на камне по соседству возник Гермес с извинениями за некондиционный меч:

— Сам, веришь, сам не знал, что такое низкое качество. Ну не умеем пока еще делать. Но научимся, обязательно научимся.

В виде компенсации морального ущерба, причиненного низкопробным подарком, Гермес подсказал, как решить проблему обдирания льва, посоветовав вышибить клин клином. Нужно было лечить, что называется, подобное подобным, использовав против непробиваемой шкуры всепробивающие зубы самого хищника.

По части хирургической стоматологии Геракл был большой специалист еще с детства: многие в Фивах и их окрестностях лишились зубов, познакомившись с кулаками героя. Через минуту обе челюсти льва были извлечены из пасти, пущены в дело, и к вечеру Геракл уже щеголял обновкой. Порядком износившаяся шкура Киферонского льва была заменена на усовершенствованную модель.

Спустившись с гор, Геракл застал возле хижины Малорка ту же самую картину, что и в свой первый визит. Хозяин дома разводил костер, грустный баран лежал неподалеку. Селянин готовился принести жертву Гераклу и крайне удивился, увидев спустившегося с небес героя. Оказалось, что охота на льва заняла ровно месяц, оговоренный в договоре о жертвоприношении, и Малорк уже зачислил Геракла в ряды бойцов, павших в борьбе задело освобождения Греции от чудовищ.

В виде компромиссного варианта гость вместе с хозяином дома принесли барана в жертву Зевсу. Празднование как-то само затянулось, заняв целую неделю и одним бараном не ограничившись. На четвертый день друзьям надоело сидеть в одиночестве. Им захотелось разделить радость с кем-то еще, и они пошли искать этого самого кого-то, или, как выразился Геракл, «гонять местных». Местные жители, уцелевшие во время львиного террора, стойко переносили требования Геракла состязаться с ним в борьбе, кулачном бою и битве на копьях. Кто-то пытался бежать или скрыться на колеснице, но не всем это удавалось, многих настигали плоские камни, брошенные меткой рукой героя.

Все эти развлечения настолько понравились Гераклу, что он велел организовывать подобные игры ежегодно, но после продолжительных просьб жителей смилостивился и, согласился на двухлетний цикл. С тех пор каждые два года в Немее проводились соревнования, долгие годы стоявшие по значимости сразу после Олимпиад и включавшие в себя такие дисциплины, как борьба, бокс, метание дисков и копий, бег и скачки на колесницах. Ветераны, пострадавшие от Геракла при проведении самых первых Немейских игр, пользовались общим почетом и уважением, а в память жертв тех событий по всей стране на период игр объявлялся общий мир.

Когда все запасы бодрящей жидкости в Немее были исчерпаны, Геракл не без сожаления, но все же простился со своими новыми знакомыми. Возможно, Эврисфей и держал в уме вариант, при котором усланный им на погибель герой вернется, но известие о приближении подчиненного с надетой на плечи шкурой чудовища повергло правителя Микен в шок.

Эврисфей боялся Геракла примерно так же, как американцы совсем недавно боялись советских ядерных ракет. Возможно, поэтому и способы самозащиты в обоих случаях оказались схожи. Придворные инженеры по распоряжению руководства соорудили в подвале дворца ни много, ни мало, а небольшое бомбоубежище. Принцип постройки был прост: большой бронзовый пифос — кувшин, в котором обычно хранили зерно или вино, — спустили в вырытую в подвале под спальней императора яму и, соединив с поверхностью лишь трубой с лестницей внутри, закопали. Эксперты, работавшие над созданием этого первого в мировой истории убежища, весьма высоко оценивали его защитные свойства. По их мнению, оно способно было выдержать прямое попадание авиабомбы весом до пяти тонн. Но, поскольку в те времена производство авиабомб еще не было налажено, выкладки строителей так и остались чисто теоретическими.

Зато Эврисфей чувствовал себя в своем кувшине в сравнительной безопасности. И при каждом приближении к городу Геракла, чью разрушительную мощь он оценивал гораздо выше, чем мощность каких-то никем еще не виданных бомб, он вприпрыжку мчался в подвал, напевая себе под нос что-нибудь из песен протеста, вроде: «Всего лишь восемь минут летит ракета в ночи».

Как человек, по-настоящему педантичный в своей трусости, он окончательно запретил Гераклу приближаться к Микенам ближе, чем на версту, рассчитывая тем свести к минимуму риск общения с опасным слугой. Все указания начальства герою передавал глашатай, он же забирал и рапорты о проделанной работе. Добытые при совершении великих подвигов трофеи Эврисфей рассматривал с городской стены в специально выписанный из-за границы цейсовский бинокль.

Геракл, демонстрирующий стоящему на стене Эврисфею львиную шкуру, напоминал скорее домохозяйку, вытряхивающую пыль из половика, чем охотника с дорогим трофеем в руках. Но все равно произвел на заказчика сильное впечатление. Тот в должной мере проникся величием добытого зверя и велел шкуру деть куда угодно, лишь бы долой с глаз.

Зато верховного правителя это зрелище просто счастливило. В память о первом подвиге своего сына Зевс даже распорядился изъять льва из царства Аида и доставить на небо, где тот бегает по кругу и по сей день. Обычно безопасный, он по-настоящему входит в силу лишь с 23 июля по 22 августа, в тот самый месяц, в течение которого с ним произошла эта ужасная неприятность в Немейских горах.

По вечерам, когда сядет солнце, на небосклон выйдут звезды и артисты большого Зодиакального театра соберутся в кружок. Лев рассказывает своим соседям Деве и Раку, какой продувной бестией оказался этот Геракл. Не имевшая чести быть знакомой с ним лично, Дева лишь пожимает плечами, зато Рак, подобно Льву, пострадавший от беспощадной палицы героя, полностью согласен с соседом. Он втягивает шею, поджимает чешуйчатый хвост и злобно щелкает клешнями, вспоминая, чем кончилась его собственная встреча с истребителем чудовищ.

Глава 4

ЛЕРНЕЙСКАЯ ГИДРА

Любому человеку, проживавшему когда-либо на шестой части света с кратким названьем, было хорошо известно, что советская земля начиналась от Кремля. Точно так же любой древний грек твердо знал, что греческая земля начиналась неподалеку от маленького городка Лерна. Как любили говорить экскурсоводы лернейского бюро путешествий и экскурсий, «каждый камень, каждая пядь земли дышит здесь преданиями глубокой старины». И они не врали. По количеству народных святынь на квадратный метр лернейская долина уступила бы разве что какому-нибудь египетскому залу Лувра.

В священной роще в центре этой долины среди прочих достопримечательностей находились храмы Гере, Дионису, Деметре, каменное необыкновенных статей изваяние Афродиты и даже построенное с совсем уж вызывающим размахом святилище Афины. Последнее сооружение было возведено отцом греческого народа, легендарным правителем Данаем в знак признательности богине за помощь в борьбе с египетскими захватчиками.

Некогда арабский царь Бел, находясь при смерти, разделил свое царство между сыновьями-близнецами Египтом и Данаем. Первому досталась Аравия, которую тот, насаждая в полученной стране культ собственной личности, немедленно переименовал в Египет. Второму отошла Ливия. Как это часто бывает с близнецами, у братьев обнаружились одинаковые пристрастия: завоевание новых земель и коллекционирование женщин покоренных держав. Разница заключалась лишь в том, что у Египта от разных арабок, финикиек и египетских принцесс родились традиционные полсотни сыновей, а у Даная от ливиек, эфиопок и мемфисок — столько же дочерей.

Ближе к старости, когда второе хобби близнецов в силу естественных причин все больше стало уступать место первому, Египту пришла в голову остроумная мысль, как вновь объединить две страны в одну. Он предложил брату переженить потомство — мол, не зря же они совпадают числом — и на этой базе совокупить заодно и обе державы. Само собой, пост императора он планировал занять лично.

Предложение настолько понравилось самому Египту, что тот, даже не дожидаясь ответа контрагента, незамедлительно с сыновьями и войском выступил в поход на Ливию с целью вооруженного сватовства. Данай понял, что свадьбой дело не ограничится, и пустился вместе с дочерьми в бега, бросив своих ливийцев на произвол завоевателей.

Переплыв через море, он высадился на греческий берег возле Лерны, откуда добрался до стоящего на пару десятков километров дальше Аргоса. Прибыв в город, не обделенный наглостью Данай с ходу заявил, что явился не просто так, а по поручению богов, избравших его тутошним царем. И попросил правившего до этого в городе Пеласга сдать дела. Матерый бюрократ только посмеялся над нелепым заявлением, но ради формальности внес вопрос о кандидатуре Даная в повестку утреннего ареопага. Шансов преуспеть на этом заседании у Даная было не больше, чем у группы «Красная плесень» победить на Евровидении. Но в ночь накануне совета волки загрызли лучшего племенного быка Аргоса прямо на скотном дворе, пугливые старейшины решили, что это знак к смене правителя, и переизбрали того, единогласно проголосовав за Даная.

И все было бы хорошо, вот только Египет оказался упорен в своих намерениях, как мартовский кот. Он сильно опасался, что Данай, обосновавшись на новом месте, со временем запросто сможет воспылать мечтой о реванше и отбить Ливию. И потому ковал железо, пока оно еще не утратило нужной температуры. Сыновья Египта десантировались на побережье под Аргосом, и, чтобы спасти только что обретенное царство, Данаю пришлось согласиться на поход своих дочерей в местный ЗАГС.

Несчастливый отец несколько поднял себе настроение при формировании списка брачных пар. Сначала были сведены те, кто носил похожие имена: Клит женился на Клите, Валентин на Валентине, Курмагомед на Курмагомедее. Затем стыковались те, чьи матери имели схожий социальный статус: сын крестьянки получал крестьянкину дочку, отпрыск асфальтоукладчицы женился на дочери асфальтоукладчицы. Оставшиеся «неформатные» ячейки общества были сформированы с помощью обыкновенного жребия.

Фотография пятидесяти черно-белых пар, стоящих шахматном порядке перед дверями аргосского Дворца бракосочетаний, обошла все журналы мира. Самое ильное впечатление это зрелище произвело на жителей Китая, где групповые свадебные обряды вошли с тех пор в традицию.

Пойдя на временные уступки превосходящим силам противника, окончательно сдаваться тертый калач Данай не собирался. Ему, как опытному бабнику, хорошо была известна мужская привычка наобещать с три короба, сделать только один и тут же заснуть. На этом он и решил сыграть, самолично раздав перед свадебным пиром каждой из дочерей по длинной булавке. Вместе с колющим предметом девушки получили подробные инструкции, как и в какой момент следует пронзать супругов-агрессоров.

— В постели тыкать будешь! — говорил Данай очередной дочурке, благословляя на смертоубийство.

И оно свершилось. Едва лишь новоиспеченные мужья, отдав супружеские долги, отошли ко сну, как были тут же тихо заколоты пригретыми на груди коварными змеями. Осечка вышла лишь в одном случае. Супруг девушки по имени Гипермнестра настолько увлекся, рассказывая, как все сейчас будет хорошо, что жена уснула первой. Подумав, что не стоит будить умаявшуюся за день бедняжку из-за каких-то десяти долларов, он вызвал по телефону гетеру и, благодаря своему человеколюбию, остался жив.

Данай, узнав поутру об этом казусе, хотел в ярости утопить ослушавшуюся отцовского наказа мерзавку, но за Гипермнестру вступилась богиня любви Афродита. Девушку пощадили и даже вернули мужу, которого решили, раз уж выжил, не добивать. Кстати сказать, именно от этой пары вел свою земную генеалогию Геракл.

Данай в благодарность богам за чудесное избавление от нашествия принялся строить в Лернейской долине алтари, храмы и целые храмовые комплексы, стараясь никого не обидеть. Больше всего средств ушло на знаменитый храм Афины, ставший впоследствии одним из самых популярных мест паломничества. И идти было недалеко, и кормили при храме прилично.

Самым неприятным последствием нашествия египетских женихов стала проблема, куда девать такое количество молодых вдов. Но Данай и тут не растерялся, разделавшись с вопросом под лозунгом «ОФП — залог наших побед». Он приказал объявить, что все участники назначенного на ближайшее воскресенье забега на милю получат в жены по принцессе. Причем спортивный принцип восторжествует в полной мере: победитель сможет выбрать себе жену первым, серебряный призер — вторым, бронзовый — третьим, и так по порядку занятых мест. Но поскольку все поступившие в призовой фонд дамы по своему происхождению принцессы, то никто не окажется ущемленным.

— Главное — не победа, а участие! — сказал Данай в завершение своей речи на торжественном митинге, открывающем соревнование на призы правителя Аргоса.

Неувязка вышла только с количеством участников. Жители города, памятуя, чем кончаются брачные ночи с дочерьми Даная, не торопились записываться добровольцами. Чтобы создать хоть какую-то иллюзию кворума, пришлось пригнать из местной тюрьмы четырех уголовников, пообещав им за этот побег не пять лет, как обычно, а условно-досрочное освобождение и кралю в придачу.

Зато, увидев на следующее утро, что с участниками первого забега ничего страшного не произошло, на второй этап этого гран-при горожане записывались уже охотнее. Третий прошел просто на ура. Не минуло и пары месяцев, как все вдовицы были пристроены. Воскресные же забеги настолько вошли у местного населения в привычку, что стали традиционными. В честь этого в долине был выстроен очередной храмовый комплекс, украшенный статуями бегущих атлетов и стоящих в ожидании девиц.

Но боги, конечно, не простили дочкам Даная коварного убийства. По части, кому что припомнить, у эллинов вообще дело было поставлено крепко. После смерти все Данаиды были осуждены на исправительные работы в структуре жилищно-коммунального хозяйства Аида. Дамам велели таскать воду ведрами в бочку, из которой питалась вся канализационная система подземного царства. При этом в приговоре имелся подлый пункт, по которому Данаиды освобождались от наказания, если бы сумели доверху наполнить эту водонапорную башню. Но когда уровень воды в резервуаре, прозванном «бочкой Данаид», приближался к максимальной отметке, кто-нибудь из обитателей Аида обязательно дергал за ручку туалетного бачка и все труды несчастных женщин шли прахом.

Организатор преступления, как обычно, смог выйти сухим из этой воды. Данай правил в Аргосе долго и счастливо, стал самым могучим царем Греции своего времени и даже получил титул отца всех греков, которых стали называть по его имени данайцами. Из-за него же коварство стало считаться характерной чертой греков и даже вошло при Гомере в поговорку, призывающую бояться приносящих дары данайцев. Тем не менее, исторически сложилось именно так, что на вопрос: «Откуда есть, пошла земля греческая?» — у древних греков был совершенно однозначный ответ: из Лерны. Вроде того, как большая история коммунистической Кубы началась с высадки в заливе Свиней.

Тем понятней становится народный гнев, вызванный появлением в Лернейской долине зверя неизвестной породы, предающего поруганию национальные святыни. В голове простого эллина не укладывалось, как власти могли допустить захват долины непонятным созданием со странным именем «гидра».

Со стороны последней поселиться в долине Лерны было не только пощечиной обществу, но и попросту неприкрытым хамством. С таким же успехом она могла бы обосноваться, например, в Троице-Сергиевой лавре. Хотя мириться с тем, что какая-то черная каракатица поганит священное для сердца каждого грека место, общественное мнение не хотело, но и поделать с этим ничего не могло.

Точно так же, как и в истории с Немейским львом, слово «гидра» было взято для обозначения данного субъекта исключительно из-за лингвистического удушья, охватывавшего всякого, кто пытался найти в греческом языке более подходящее существительное. Что неслучайно, поскольку гидра и лев были родными братом и сестрой, произошедшими от змееподобной женщины Ехидны и дракона Тифона.

Гидра представляла собой существо с туловищем гигантской собаки, на котором были закреплены девять огромных змеиных голов. Сзади у гидры вместо веселого собачьего хвостика-крючка выпирал мощный хвост, увидев который, Годзилла от зависти, а скорее от стыда за свой жалкий обрубок, незамедлительно сделал бы харакири. Кроме того, одна из голов была бессмертна и обладала способностью жить и бороться даже отдельно от туловища.

Но главным оружием гидры было ядовитое дыхание, превосходившее по своим отравляющим свойствам любое химическое оружие до изобретения иприта. Благородные греческие рыцари, отваживавшиеся вступить в бой с гидрой, падали замертво, не успев приблизиться к противнику даже на полсотни шагов. Возможно, в наше время патентованные зубные пасты, мятные леденцы и жевательные резинки смогли бы что-то сделать с ее запахом изо рта. Но три с половиной тысячи лет назад все было не так, как сейчас. И именно наличие неприятного запаха придавало гидре уверенность в себе и позволяло ей налаживать оптимальный контакт с окружающими.

По ночам, когда гидра спала, ее ядовитое дыхание смешивалось с поднимающимся над долиной туманом и убивало все в округе. Днем же мерзкое животное нападало на стада, пасшиеся в долине, или подкарауливало путников, еще осмеливавшихся проходить мимо ее логова.

Свое жилище гидра устроила под платаном у трех ключей, дающих начало реке Амимона. Происхождением эта река обязана одной из дочерей уже упоминавшегося Даная. Как-то раз, прогуливаясь по лесу, она разбудила спавшего на поляне сатира. Этих волосатых, похотливых и вечно пьяных козлоногих мужиков с хвостом и маленькими рожками можно было встретить в ту пору где угодно. Они либо спали, либо пили, либо… ну вы сами понимаете. При этом они числились в почетной свите бога виноградарства и виноделия Диониса, и обижать их было чревато крупными неприятностями. Оттого, ощущая полную безнаказанность, эти половые опричники устраивали везде, где появлялись, настоящий сексуальный террор.

Обрадованный неожиданной встречей, сатир с криком: «Хочешь большой, но чистой любви?» — погнался за девушкой, которая, выбившись из сил и уже не чая спастись, принялась призывать на помощь всех богов подряд. На сигнал SOS неожиданно откликнулся находившийся неподалеку Посейдон. Трезубец просвистел над головой сатира, и тот предпочел ретироваться, поняв, что в дело вступили серьезные дяди и ему теперь ничего не светит.

Пожилой дедушка Посейдон был предпочтительней молодого нахала исключительно из коммерческих соображений: он хоть как-то мог отблагодарить девушку за любовь. В то время как мохнатый сладострастник просто-напросто встал бы, отряхнулся и, бросив через плечо: «Сатиры денег не берут», побрел досыпать в чашу. Поэтому Посейдон из двух зол представлялся гораздо более выгодным. Так и оказалось: в награду за труд престарелый водяной подарил Данаиде речку, которую назвал ее именем. Он выдернул воткнувшийся в землю трезубец, и из пробитых дыр потекла вода, давшая начало реке Амимона.

Такая вот была трогательная история.

Но гидре на всю эту дорогую греческим сердцам лирику было наплевать с прибором. Она завалила русло реки, и разлившаяся вода превратила часть долины в болото, в котором гадкое животное и плескалось в свободное от охоты и сна время. В общем, все это было очень неприятно, и второе задание, порученное Эврисфеем своему специальному агенту, заключалось как раз в ликвидации наглой твари и устранении последствий ее жизнедеятельности.

Изрядно разбогатев после первого подвига, Геракл добирался до Лерны уже не пешком, а на колеснице, купленной на деньги, полученные за многочисленные интервью американским телеканалам. Конями правил племянник героя Иолай, сын его единоутробного брата Ификла. Сам же Геракл небрежно развалился на мягком сиденье, поглядывая по сторонам и напевая: «Раз пошли на дело я и сын Ификла».

Колесницу припарковали в роще неподалеку, а сам герой пешком отправился разыскивать врага, что, впрочем, не заняло много времени. Гигантскую змеевидную собаку, греющуюся под платаном, трудно было не заметить даже с противоположной стороны болота. Геракл достал лук и пустил в эту собакообразную змею стрелу, затем вторую, третью. Ни собаке, ни змее такое обращение не понравилось, и тварь с паровозным шипением бросилась к обидчику вплавь. Время, пока она плыла, герой, хорошо помнивший, что главным оружием гидры является ее аромат, потратил на подготовку к рукопашной. Он отошел от воды, сделал несколько глубоких вдохов и задержал дыхание.

Форсировав водную преграду, гидра без задержки бросилась на укрепившегося на берегу противника, надеясь сломить его напором, но была встречена шквальными ударами богатырской дубины. Со стороны бой чем-то напоминал бейсбольный матч. Здоровенный питчер раз за разом взмахивал битой, и мячи, сильно похожие на змеиные головы, летели на трибуны.

Увлекшись игрой, Геракл не сразу заметил, что его мастерские удары, приводя в восторг зрителей, никакой практической выгоды не приносят. Более того, после очередного блестящего «хоум-рана» на месте снесенной головы вырастает сразу две. А поскольку матч длится уже достаточно долго, то к нему тянется уже не девять, как вначале, а гораздо больше шипящих змеиных морд. (К сожалению, секрет этой фантастически быстрой регенерации гидра унесла с собой в могилу, по поводу чего современная наука не устает кусать локти.).

Да и вообще, сражение принимало неудачный оборот. Вслед за морской пехотой болото форсировала бронетехника. На берег вылез приятель гидры — гигантский рак, обходным маневром зашедший противнику в тыл. Рак вцепился одной клешней Гераклу в пятку, а другой прицеливался, за что бы ухватиться повыше. Вокруг второй ноги героя обвился мощный хвост гидры. И хотя свалить Геракла с ног таким способом было невозможно, сковать движения героя, лишив его маневра, вражеской коалиции удалось. Блицкриг не получился, и герой предпочел отступить. Пока враг перегруппировывал силы, он вызвал на помощь Иолая.

Соорудив, как его учили в школе на уроках ОБЖ, из своей туники ватно-марлевую повязку, Иолай побежал к ближайшей роще, поджег ее и уже с горящими головнями в руках бросился к Гераклу на подмогу.

Было решено расправиться с супостатами поодиночке. И, заложив вираж, герой напал на поотставшего рака. Молодецкий удар палицей превратил членистоногого в гигантский комок из смеси хитина и нежного мяса. В иной ситуации за этого раритетного лобстера можно было бы выручить целое состояние, но в тот момент думать о торговле деликатесами не приходилось.

Тем более что гидра, ободренная отступлением оппонента, стремилась развить успех и тянулась к герою отросшими головами. Геракл вновь задержал дыхание и пошел в контратаку. Следом за ним с горящим стволом кипариса наперевес и индивидуальным средством защиты поперек физиономии бежал Иолай. Чтобы воспрепятствовать регенерации гидриного организма, Иолай принялся прижигать головней раны на месте сбитых Гераклом голов. Видимо, тело грозы болот не было рассчитано на такой неделикатный подход. Во всяком случае, головы отрастать прекратили, стали видны результаты труда, дело явно пошло на лад.

Через некоторое время у гидры осталась лишь одна бессмертная голова, и чудо-юдо приобрело весьма комичный вид собаки со змеиной головой на длинной шее. После удара дубиной голова не отрывалась, как остальные, и не летела за отметку «двести ярдов», а всего лишь болталась из стороны в сторону, ударяясь о собачьи бока. Уже поднаторевший в логических загадках герой быстро нашел решение. Оставив в покое неуязвимую голову, он просто вырвал ее из туловища вместе с шеей, про жизнеспособность которой никаких указаний не было.

Неубиваемую змеиную пасть зарыли на берегу, придавив для верности валуном побольше, а обезглавленную тушку сбросили в болото. После чего Геракл смог, наконец, перевести дух, а Иолай снять защитную маску.

— Жаль, что не получилось прибить ее с первого раза, — делился впечатлениями Геракл, — Тогда можно было бы говорить, что совершил подвиг на одном дыхании.

После боя с гадюкой герой с ординарцем сели в тенечке передохнуть перед обратной дорогой. Поскольку роща на краю болота была сожжена в ходе битвы, им пришлось довольствоваться тенью ограды, которую они сначала приняли за забор чьего-то картофельного поля. На самом деле местными хранителями старины было аккуратно огорожено то место, где после кражи своей жены Прозерпины спустился в преисподнюю владыка подземного мира Аид. Об этом гласила висящая на заборе памятная табличка, которую, впрочем, никто не читал.

В центре ограды, где когда-то разверзлась земля и образовался один из многочисленных входов в подземное царство, стоял черный обелиск, напоминая о том, что и всесильные боги могут иногда получить по зубам, если возьмут на себя слишком много. Некоторые источники даже говорят, что на обелиске была высечена фраза, которую можно перевести на русский примерно как: «Не все коту масленица». Другие источники считают, что эта надпись была сделана позднее кем-то из местных жителей вместе с остальными граффити вроде «Орфей жив» и «ПАОК — конюшня».

Божественное семейство Зевса было в Древней Греции примерно тем же самым, чем для Америки клан Кеннеди. Ни одной греческой Мэрилин Монро не удавалось благополучно избежать их домогательств. Три венценосных братца Зевс, Посейдон и Аид с чувством полнейшей безнаказанности волочились за всем, что двигалось, нигде не получая ни малейшего отпора. Все, кто смел противиться прихотям небо-, море— и подземножителей, моментально обращались в элементы живой и неживой природы. Печальный список нимф и простых смертных, преображенных в деревья, птиц и облака, настолько длинен, что мы не приводим здесь этот мартиролог попросту из соображений экономии бумаги.

Порой создавалось впечатление, что и государственный переворот три божественных братца в свое время затеяли, чтобы потом беспрепятственно ухлестывать за девицами. История с Персефоной, под памятным знаком которой Геракл с Иолаем разложили свои пожитки, стала единственной в своем роде, закончившейся моральным поражением агрессора без трагических последствий для дамы.

Дело в том, что Персефона была девушкой не просто очень красивой, но еще и более чем знатной. Ее матерью была сама Деметра, родная сестра Зевса, Посейдона и Аида, одна из самых могущественных богинь Греции. Кто являлся папой девушки, вслух не говорили, но некоторые полагали, что и здесь не обошлось без Зевса. В таком случае внезапно возникшее у Аида желание жениться на племяннице выглядит совершенно противоестественным.

Но самого владыку подземелья это обстоятельство нисколько не смущало. Не имея привычки терпеть отказ, он понимал, тем не менее, что так запросто украсть дочку Деметра не позволит. И, заручившись поддержкой державного брата, пошел на хитрость. Зная о любви девицы к цветам, Аид уговорил свою мать Гею вырастить диковинный цветик, от которого любой хоть на время, но потерял бы голову, а заодно и возможность сопротивляться. Гея не могла отказать сыну и в сжатые сроки вывела требующееся ботаническое чудо — ярко-красного цвета с большими лепестками. С момента его появления на свет галлюциногенные грибы навсегда утратили лидирующие позиции на рынке измененного сознания.

Остальное было делом техники. Аид высадил растение на лернейском лугу, где любила гулять Персефона, и затаился в засаде. Естественно, девушка, совершая традиционную утреннюю прогулку, не могла пройти мимо красивого бутончика. Но лишь она сорвала аленький цветочек и вдохнула его аромат, как моментально рухнула без чувств, успев лишь крикнуть то ли от восхищения, то ли от удивления что-то про мать. Впоследствии этот миф в одной из своих песен отразил Высоцкий, из конъюнктурных соображений заменив луг нейтральной полосой, а Персефону капитаном погранслужбы.

— Эк в голову-то шибает, — удивлялся Аид, грузя в колесницу бесчувственное невестино тело.

Как ни странно, Деметра услышала крик Персефоны и помчалась на луг, где не нашла никого и ничего, кроме рассыпавшегося гербария. Не надеясь на профессионализм следственных органов, она учинила собственный сыск, не давший, впрочем, никаких результатов: из царства мертвых никто в ту пору еще не возвращался, поэтому и донести богине о местопребывании дочурки было некому.

Деметра принялась опрашивать одного за другим возможных свидетелей, но дело было сделано чисто. Простая смертная в такой ситуации смирилась бы и прекратила розыски, но сильные мира сего тем и отличаются от обычных граждан, что в нужный момент могут пустить в ход свои обширные связи. Кому-кому, а Деметре хорошо было известно, что даже в ситуации, когда никто ничего не видал, всегда есть персонаж, которому сверху видно абсолютно все.

Положение Гелиоса, ежедневно перевозившего в своей колеснице по небу освещавший землю огненный шар, было при олимпийском дворе весьма двусмысленным, сопоставимым с положением потомственного дворянина, поступившего после Октябрьской революции на службу в Совнархоз. С одной стороны, его, титана по происхождению, олимпийцы после переворота не тронули и даже присвоили ему почетный титул бога солнца, но с другой — всегда держали в уме его сомнительное происхождение и были готовы в случае чего вспомнить все не хуже Арнольда Шварценеггера.

Поэтому спорить с представителем правящей верхушки Гелиосу не приходилось. И, поотпиравшись поначалу — ничего, мол, я не видел, я в этот момент за тучку по нужде отходил, — небесный тихоход выдал Аида с головой. Но тут же добавил, что он этого поступка не одобряет и даже в знак скорби по исчезнувшей девице выходит в последние дни на работу с черной повязкой на рукаве, которую некоторые недалекие астрономы уже успели принять за пятна на Солнце.

Шокированная подлостью братьев, Деметра бросилась на Олимп, уже не слыша летящих вслед криков Гелиоса, умоляющего не выдавать его «этим страшным людям»: «Они убьют меня!». Зевс никак не мог ожидать, что благословленная им пакость вскроется так быстро, и визит разъяренной матери застал его врасплох. С кем другим он легко бы разрешил проблему в своем традиционном административно-хамском стиле, но сказать Деметре: «Иди-иди, селянка, не мешай!» — было невозможно. И верховному божеству Греции пришлось оправдываться и извиняться, как нашкодившему школьнику. Он даже готов был вернуть дочку назад, но неожиданно уперся Аид, наотрез отказавшийся расставаться с захваченным, чем довел мамашу до каления, белого, как флаг капитулянта.

— О'кей! — сказала Деметра. — Нет ножек — нет мультиков! Пока не вернете ребенка, меня вы на Олимпе больше не увидите. Пусть за меня Анд работает!

Она собрала пожитки, хлопнула дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, и ушла куда глядели ее божественные глаза. Поначалу братаны несказанно обрадовались столь легкой развязке, но вскоре до них дошел весь трагизм ситуации. В круг обязанностей Деметры входило поддержание жизни на земле. Поэтому трактовать эскападу родственницы как «баба с возу — кобыле легче» не приходилось. Наоборот, все кобылы Греции напряглись, предчувствуя скорое знакомство с ножом мясника. Поскольку именно Деметра обеспечивала рост растений и именно благодаря ей колосились поля и зрели фрукты в садах, то со сложением богиней своих обязанностей всякая растительная жизнь прекратилась.

Уже через несколько недель даже самые тупые поняли, что в мире что-то сломалось. Затем народ осознал, что урожая в ближайшее время не предвидится и скот кормить будет нечем. Очень скоро на «голодный паек были посажены и небожители, которым стремительно нищающее население стихийно выдвинуло вотум недоверия и перестало приносить жертвы.

Зевс послал к Деметре служившую по почтовому ведомству богиню радуги Ириду с извинениями и просьбой вернуться на Олимп, но Деметра не стала даже разговаривать на эту тему. Поголодав еще немного, Зевс повторно делегировал к бунтовщице гонца. Теперь на переговоры был выслан Гермес, просивший кончить дурить и приступить, наконец, к работе. На что Деметра отреагировала неожиданно резко, ответив что-то вроде:

— Утром дочка — вечером работа, вечером дочка — утром работа.

Зевс понял, что дело швах, киднеппинг может закончиться не просто плохо, но даже и катастрофично, и полетел уговаривать брата пойти на попятный.

Вот как отобразил совещание божественных братьев древнегреческий драматург Аполло Крит в своей не дошедшей даже до современников трагедии «Эти в подземелье».

«Аид сидит на троне, складывает берцовые кости на манер конструктора „Лего“. Входит Зевс.

Зевс:

Ты это… Ну, значит… Ну, сам понимаешь… Ну, как бы…

Аид:

Да, лажа… Дак ить, кто же знал-то, едреный батон!

Зевс:

Девицу бы надо вернуть, что ли, ейной мамаше.

Не то ведь, как пить дать, все сгинем к собачьим чертям.

Припертый к стенке Аид согласился расстаться с Персефоной, но сдержал свое слово лишь частично. За прошедшее время он уже успел склонить девицу к сожительству и, перед тем, как проводить жену к вечерней колеснице, обманом дал ей съесть несколько зерен граната, символа супружеской верности. Из-за воздействия этого психотропного препарата Персефона не могла долго находиться в разлуке с мужем. Всякий раз ей через некоторое время приходится спускаться к Аиду за новой дозой.

Происходит это не чаще, чем раз в год, и уже через несколько месяцев Персефона возвращается к матери. Но в период ее отсутствия Деметра скорбит, и в природе опять умирает все живое. Некоторые называют это время зимой.

Знай Геракл всю эту историю, возможно, переживания не дали бы ему полноценно отдохнуть, но, по счастью, поблизости не оказалось ни одного любителя старинных преданий, и потому никто не мешал болтовней восстановлению богатырских сил. Пока Геракл отдыхал, Иолай высекал на намогильном камне поверженной гидры надпись. К тому моменту, когда герой набрался сил и велел возничему запрягать, тот успел выбить: «Здесь жила одна собака, я ее убил. В землю закопал, надпись написал».

Осталось неизвестным, кто надоумил Геракла обмакнуть наконечники стрел в кровь гидры, но подавший идею явно разбирался в отравляющих веществах. После этой нехитрой операции стрелы героя стали убийственны как для простых граждан, так и для бессмертных богов и прочих титанов. Яд гидры не имел противоядий, не поддавался лечению и приносил мучительную, хотя и быструю смерть. Одним словом, стрелы получились — мечта любого супергероя.

Зато в Микенах Геракла ждало разочарование. Изучив доставленный гонцом рапорт. Эврисфей отказался учесть уничтожение гидры. А стало быть, и счет великим подвигам, который Гераклу следовало для обретения свободы довести до десяти, с единицы так и не сдвинулся. Все усилия, приложенные героем в битве на болоте, оказались напрасными.

Поводом для такого вердикта стало участие в битве Иолая. И никакие доводы Геракла, вроде: «А че?! Их тоже двое было!» — действия не возымели.

— Может быть, он на подвиги еще и с телохранителями ходить будет? — съязвил Эврисфей, отсылая герою назад его рапорт с визой: «Незачет».

Друзья, кривя душой, пытались утешить Геракла, говоря, что не бюрократу в короне решать, засчитывать подвиг за великий или нет. Что начальник, по определению, всегда идиот, не понимающий элементарных вещей. Что, в конце-то концов, гидра мертва, а сколько человек участвовало в операции, не так уж и важно. Но успокоить героя не могли.

— Ну не козел, а?! — кипел Геракл, — Просто баран какой-то!

Возможно, именно эти резкие слова определили выбор Герой и Эврисфеем следующего задания.

Глава 5

КЕРИНЕЙСКАЯ ЛАНЬ

У всякого, изучавшего греческую мифологию не только в кратком пересказе школьного учебника «Истории культуры», рано или поздно должно было появиться ощущение, что сборники мифов Эллады сильно напоминают подшивку бульварного издания середины поза-поза-позапрошлого тысячелетия. Во всяком случае, большинство легенд Древней Греции твердо стоит на трех китах желтой прессы: кровь, деньги и секс. Возможно, три с половиной тысячи лет назад мифов, в которых олимпийцы пахали землю и пасли скот, было не меньше, чем историй об их любовных и военных приключениях. Но нам избирательная человеческая память сохранила лишь те, где боги и герои домогались чужих жен и дочерей, воевали с кем ни попадя и копили несметные богатства.

Греческие землепашцы и скотоводы уже в те далекие времена постигли глубокую мудрость, донесенную до нас финскими лесорубами, разговаривающими в лесу только о женщинах, а дома — исключительно о лесе. Понятное дело, селяне получали весьма невеликую порцию радости, пересказывая друг другу побасенки о том, как Зевс или Аполлон сеяли хлеб или пасли овец. Поэтому в ходе естественного отбора эти жанры вымерли сами собой, не сумев пробиться ни в комедии, ни в трагедии дошедших до XXI века авторов. Пахал землю — чего же тут смешного или грустного?

Зато истории милитаристского, а еще пуще того — пикантного свойства шли просто на ура. В итоге мифология получилась абсолютно недетская и остается только поражаться мужеству и виртуозности мастеров художественного слова, умудряющихся перекладывать античные сказания даже для журнала «Мурзилка». Во всяком случае, перо твоего автора, уважаемый читатель, перед такой задачей бессильно. И при попытке объяснить ребенку, не достигшему шестнадцатилетнего возраста, например, зачем Зевс пролился дождем к Данае, оно просто немеет.

Но, как издавна известно, если есть минус, должен быть и плюс. Если есть беспрерывно озабоченная компания Зевса, Аполлона и прочих, то должны быть и абстиненты, по принципиальным соображениям воздерживающиеся от секса хотя бы из желания выделиться из общей массы. И такие персонажи были. На крайнем полюсе, самоотречения располагалась одна из самых своеобразных олимпийских богинь — Целомудренная Артемида.

Впрочем, представлять ее эдакой чопорной прекраснодушной барышней из Смольного института было бы весьма ошибочно. Самый отъявленный злодей Дикого Запада не имел на лицевом счету столько покойников, сколько эта дочь камергера. Без тени колебания Артемида в одиночку или в паре с братцем Аполлоном сживала греков со света пачками. Причем убивала даже не за то, что на нее кто-то не так посмотрел, как это делают стандартные негодяи в типовых азиатских боевиках. А всего лишь за то, что кто-то просто посмотрел на нее. Так, юный охотник Актеон пострадал именно потому, что оказался в ненужный момент в ненужном месте. То есть, по сути дела, ни за что.

Как-то раз милый юноша Актеон (красавец, отличник, капитан школьной футбольной команды) отправился вместе со своими приятелями и своими же собаками на охоту. Побродив полчаса для приличия, его дружки улеглись в теньке на полянке раздавить бутылочку-другую, как это водится у охотников, а неугомонного Актеона все еще тянуло на подвиги. Завышенная самооценка не позволяла ему возвращаться с охоты с пустыми руками и отделываться обычными отговорками, что всю дичь распугали грибники. Парню обязательно было нужно кого-нибудь затравить, и он пустился на поиски приключений.

И нашел их, но совсем иного рода, нежели предполагал. Вообще, это был явно не день Актеона. Бродя по лесу, он наткнулся на грот, в котором расположилась на отдых со своими спутницами Артемида. Охотник, ожидавший обнаружить внутри пещеры что угодно, но только не шайку полуголых девиц, был шокирован таким зрелищем и встал как вкопанный. Ну, казалось бы, чего не бывает? Шел в комнату, попал в другую. Ошибся человек. Извинился и вышел. Но неприятный характер Артемиды не позволил ситуации разрешиться миролюбивым образом.

Приспешницы богини подняли безобразный визг, и сразу стало ясно, что кончится все плохо:

— Ты кто такой?! Куда ты влез?! Ты че, олень, не видишь, с кем имеешь дело?!

Актеон к этому моменту увидел, с кем он имеет дело, но от него ничего уже не зависело. Юношу схватили и, встав подле него кружком, стали решать, какой казни удостоить негодяя. Спектр поступивших предложений был крайне обширен: от «разбежавшись, скинуть со скалы» до «под кожу запустить дельфинов стаю». В конце концов, утомленная болтовней клевреток Артемида стукнула Актеона по лбу жезлом, обратив юного любителя природы в уже упоминавшегося оленя.

В принципе, это могло бы считаться неплохим исходом встречи с прекрасной. Античная история знала примеры, когда пострадавший от гнева божия, помотавшись годик-другой в преображенном виде, впоследствии путем раздачи взяток и обивания порогов в инстанциях добивался в итоге реабилитации. Но в Актеоновом случае ситуация значительно осложнялась тем, что на охоту с этим греческим Иваном Торопыжкиным пошел не пудель, покоритель заборов, а свора натасканных на дикого зверя собаков.

Увидев перед собой оленя, которого они так долго искали по лесам, бобики наперегонки бросились к травоядному, предвкушая, как обрадуется их успеху хозяин. Хозяин же, не успев еще осознать произошедшей с ним метаморфозы, хотел, было по привычке отогнать так некстати кинувшихся к нему ласкаться псов. Но вместо обычного «не до вас, пошли вон, глупые твари» получилось лишь какое-то нечленораздельное блеяние. А первый же укус за ляжку помог Актеону взглянуть на ситуацию более адекватно.

Далее события этой печальной истории развивались в жанре, который американские кинематографисты сегодня называют action. Собственно имя древнегреческого страдальца и дало название жанру.

Актеон бросился со всех оленьих ног бежать прочь от собственных же собак. Они долго носились по кустам, пугая зайцев, белок и случайных прохожих, но, в конце концов, коллективный собачий разум взял верх. Бобики настигли своего видоизмененного господина, дав ему напоследок еще разок почувствовать, что охота с гончими — одно из самых увлекательных занятий на свете.

В общем, отнюдь не случайно в рейтинге олимпийских персонажей, с которыми лучше было не связываться, в категории «женщины» предтеча воинствующих феминисток Артемида держала твердое первое место, обходя даже грозную, но не такую кровожадную Геру. Что и мотивировало выбор следующего задания, порученного Гераклу супругой Зевса и ее подкаблучным Эврисфеем. Убедившись, что с представителями фауны как таковыми герой справляется без особого труда, недоброжелатели решили подсунуть ему животное с крышей. Одним из подобных существ и являлась лань Артемиды.

То, что парнокопытное находилось под покровительством свирепой богини, было немаловажно, поскольку лань представляла собой своего рода ювелирное изделие. Рога животного были изготовлены из золота, а копыта — из меди. И, если бы не Артемидина опека, древнегреческие бомжи давно бы отделили от козлика рожки да ножки, сдав первые в ломбард, а вторые — в пункт сбора цветного лома.

Поэтому Гераклу, получившему приказ доставить лань живой в Микены, предстояло вступить в конфликт не с легконогим оленем, а с могущественной небожительницей. Потому стандартный способ: сесть на джип и, подтянувшись на дистанцию прицельного огня, очередью из «Калашникова» уложить сайгака в багажник, — отпадал сразу. Проблема из плоскости сафари перешла в область юридических закавык и адвокатских крючков, то есть туда, где Геракл, привыкший решать вопросы дубиной и личным мужеством, был совсем не силен.

Найти саму лань труда не составляло, о месте ее обитания знала вся Греция. Редкое ювелирное животное проживало недалеко от Аргоса, родного города папы Геракла, на Керинейском холме, отчего собственно и называлась Керинейской ланью.

Официальным поводом для объявления лани в розыск стали потоптанные кем-то посевы. Кто именно и что конкретно потоптал, нигде не указывалось, но всю ответственность за потраву свалили на безответное животное и велели Гераклу привести виновницу в царский дворец расплатиться за свои злодеяния. До дембеля Гераклу было еще далеко, как до Марса, а приказ есть приказ. И со словами «наше дело солдатское, на месте разберемся» он тронулся ловить оленя.

Конечно, столь субтильное создание не могло нанести сельскохозяйственным угодьям Арголиды сколько-нибудь серьезного урона. С таким же успехом в отчете о потраве можно было в графе «причина» написать что-нибудь вроде: «Двое влюбленных лежали во ржи». Куда вероятнее, что таким образом председатель местного сельхозкооператива «Имени богини утренней зари Эос» (далее — колхоз «Заря») в незамысловатой манере «усе пожрал хомяк» по привычке списывал недостачи, а об этом раструбила пресса. Но, так или иначе, долг обязывал Геракла осмотреть место преступления, что он безо всякого, впрочем, интереса и сделал.

Никакого толка извлечь из этого не удалось и далее пришлось действовать уже опробованным на Немейском льве методом скитания по лесам. Способ, принесший успех с хищником, сработал и с травоядным. Лань была обнаружена пасущейся на одной из горных полянок.

Поскольку изначально было известно, что наносить какие-либо увечья объекту значило провалить миссию, Гераклу ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к тактике кенийских охотников на леопардов. Суть их творческого метода, простого, как пушкинская рифма, остается неизменной и по сей день.

Охотник племени масаи встает рано поутру, берет копье, дает жене наставления, как ей жить в ближайший месяц, и выходит из бамбуковой хижины на простор родной саванны. Отойдя от деревни на двести метров, масай копьем сгоняет с дерева ночевавшего там леопарда и гонит его вдаль по росе. Кошка, недовольная тем, что ее разбудили ни свет, ни заря по такому пустяшному делу, как заготовка шкур с красивыми пятнышками, вскакивает на свои резвые лапы и стремительно скрывается за горизонтом. После чего тут же влезает на другой баобаб и старается вспомнить, какой сон смотрела до визита глупого мужика с копьем.

Но уже через час настырный мужик оказывается и под этим деревом и снова тревожит почивающего котика. Леопард предпринимает очередную — успешную! — попытку оторваться от охотника, но тот вскоре вновь настигает зверя. На стороне животины — несомненное и многократное преимущество в скорости, на стороне человека — знание, что за пятнистую шкуру американские туристы дадут ему пятьдесят красивых долларов, на которые семья масая сможет жить месяца четыре.

Потому упорной безостановочной трусцой он преследует добычу день за днем, пока не замучит жертву вконец. И через неделю-другую изматывающей погони загнанный леопард сам падает в ноги охотнику и сам отдает шкуру, лишь бы избавиться от навязчивого маньяка. Кстати сказать, после того как количество агрессивных масаев с копьями значительно превысило в африканской саванне количество леопардов со шкурами, многие охотники отбросили копья и переквалифицировались в легкоатлетов, снискав на новом стайерском поприще массу наград, включая олимпийское золото.

Конечно, прославленная неутомимостью лань — это не изленившийся под южным солнцем кот, но и Гераклу тощий ниггер с заостренной жердью тоже был не конкурент. Фронтмену страны героев было не привыкать состязаться с аномальными тварями, у которых в силу необъяснимых изменений на генном уровне какой-нибудь параметр оказывался возведенным в абсолют.

— На старт, внимание, марш! — сказал герой, и они с ланью побежали.

Она сразу же вырвалась вперед, но мерный топот Геракла в аккомпанементе треска сучьев и шума поваленных деревьев не давал пугливой остановиться ни на мгновенье. На бегу успевала лишь иногда схватить несколько травинок или попить из попадавшегося на пути ручья. Геракл ловил на ходу белок и ел их сырыми. На ночь они устраивали привал, но лани постоянно приходилось прислушиваться, не крадется ли враг, и спалось ей куда хуже.

Самый выносливый кенийский стайер Джеймс Кепкетер уже давно сошел бы с дистанции, но Геракл, как заяц-энерджайзер, продолжал бежать следом за сверхвыносливой соперницей. Впрочем, и на лани эта погоня сказывалась не лучшим образом.

Дни складывались в недели, недели — в месяцы, а Геракл все гнал и гнал лань. Они давно уже покинули Пелопоннес, оставили за спиной материковую Грецию, пересекли территорию современных Болгарии, Румынии и Венгрии, вторгнувшись в своей безостановочной гонке на север в пределы самостийной в тот момент Украины.

После полугодовой погони Геракл все же измотал бестолковое животное и практически настиг его.

Согласно греческим источникам, это произошло на Крайнем Севере в далекой стране гипербореев, вблизи от истока Истра, как в Греции именовали Дунай. Хотя современные исследования позволяют утверждать, что это был вовсе не Дунай, а Днепр. И описываемые события на самом деле произошли неподалеку от истока Днепра на территории современной Тверской области, возле селения Оленино. Ныне это районный центр уже названного региона России. Следующим после Геракла великим человеком, посетившим Оленино проездом, стал в 1920 году Владимир Ильич Ленин. Об этом напоминает всем проезжающим установленная на железнодорожном вокзале мраморная стела. Вопрос об установке памятника Гераклу сейчас рассматривается властями района.

Не все ученые согласны с такой трактовкой, но зато она объясняет упоминание во всех источниках Крайнего Севера при описании этого подвига. Для теплолюбивых греков и Тверская область была Крайним Севером. Страшно даже подумать, что было бы с представлениями эллинов о низких температурах, если бы у заблудшей Артемидиной овцы хватило сил добежать хотя бы до Коми-Пермяцкого автономного округа.

Однако силы лань покинули вдалеке от этого чудесного края, и Гераклу неподалеку от истока большой реки удалось настичь и почти схватить упрямое животное. Но, боясь помять и без того уже утратившую товарный вид бедняжку, он слишком мягко поставил руки. И лань, волейбольным мячом пробив рыхлый блок, вновь кинулась бежать, но уже назад, на юг. То ли мысль о возвращении в родные края придала ей сил, то ли открылось очередное двести двадцать второе дыхание, но ее хватило еще на тысячу миль бездорожного пробега. Венгрия, Румыния и Болгария промелькнули перед супермарафонцами в обратном порядке. И не прошло еще и полугода, как Геракл вновь загнал это бешеное парнокопытное в родные горы, где наконец-то настиг ее вторично.

На этот раз он наверняка бы взял лань за рога, но, уже схватив поскакушку, герой вспомнил про Артемиду, и хватка опять слегка ослабла. Лань вырвалась и бросилась в горы, собираясь, очевидно, пойти на второй круг, но тут уже кончилось терпение догоняющей стороны.

— Ну тебя к черту! — сказал Геракл, доставая из колчана единственную необмоченную в крови гидры стрелу. — И так уже пол-Европы пробежали.

Если бы этот выстрел увидали зеленые братья Робина Гуда, прославившиеся своей стрельбой по шервудским оленям, то от зависти они отбросили бы не только свои луки, но, пожалуй, что и коньки. Пущенная Гераклом стрела пригвоздила обе передние ноги животного к дубу, но так хитро прошла между сухожилием и костью на каждой конечности, что не повредила ни малейшего капилляра. Как при уколе опытной медсестры, пациент ни боли не почувствовал, ни крови не увидел. И когда герой снял бабочку с булавки, на ногах лани не осталось ни следа от произведенной инъекции.

Хотя спортивный принцип в этом случае был несколько нарушен. Обычно стреляют, чтобы начать забег, а не для того, чтобы его завершить. Но это нам сейчас легко рассуждать про fair-play, а человеку, оказавшемуся перед перспективой еще год питаться сырыми белками, было не до церемониальных тонкостей.

Потому, не истязая себя излишним самокопанием Геракл аккуратно связал меднокопытные ножки лани, взвалил ее на плечи и двинулся в сторону Микен. Тем более что в ближайшей перспективе у него маячили проблемы куда посерьезней борьбы с внутренним судьей. И эти проблемы не замедлили появиться. Вот как Мегалох из Гагары описывает встречу Геракла с Артемидой в своей трагедии «Случай на охоте»:

И в то же мгновенье к нему Артемида явилась,

Примчавшись с Олимпа быстрее упавшей звезды.

Один глаз накрашен, другой не накрашен нисколько.

И сбоку в кудрях позабытые две бигуди.

Вообще, то, что Артемида снизошла до разговора с провинившимся героем, уже было колоссальной удачей. Обычно это было не в ее правилах. Обычно капризной девице было лень разъяснять каждому, когда и в чем он прокололся. Она просто пускала стрелу из лука, и знавшим покойного оставалось лишь гадать, каким образом бедняга прогневал строптивую бабу. Случай с Актеоном был все же весьма экзотичен, гораздо чаще события разворачивались куда прозаичней, и история охотника Ориона служит тому ярким примером.

Беотийский охотник Орион на протяжении многих лет возглавлял ежегодно составлявшийся журналом «Космополитэн» список самых сексуальных мужчин планеты. Впоследствии его стали просто называть самым красивым из когда-либо живших мужчин. Возможно, Мел Гибсон или Брэд Питт и смогли бы составить сколько-нибудь серьезную конкуренцию греку, ниспошли им капризная природа еще по два десятка сантиметров росту. Но природа распорядилась так, как сочла нужным, и мы можем уверенно сказать, что Орион был выше своих конкурентов-коротышек на две головы. Некоторые даже называли его великаном, хотя прославился он отнюдь не этим.

Однажды, блуждая по своим охотничьим делам, он забрел на остров Хиос, где встретил дочку местного правителя Энопиона. То ли вляпавшиеся в историю девицы рангом ниже царской дочки не достойны были упоминания в хрониках, то ли других просто не водилось в те времена, но, так или иначе, в любой греческой трагедии что ни прекрасная дева, то обязательно принцесса.

Как водится, Ориону Меропа, как звали местную первую мисс, необычайно понравилась, и он предложил ее папе свои услуги в качестве зятя.

Сложно сказать, что было у Энопиона на уме, но предварительное согласие тот дал, предложив при этом Ориону доказать, что он действительно великий егерь-истребитель, а не обычный охотник до принцесс, каких много тут ходит. В качестве экзаменационного задания абитуриенту было предложено истребить на острове всех хищных зверей, водившихся в те благословенные, не знавшие огнестрельного оружия и сельскохозяйственной химии времена повсюду в огромных количествах.

Орион ответил, что для него это вообще не вопрос, и пообещал ежедневно приносить принцессе по шкуре какого-нибудь хищника: пещерного медведя, саблезубого тигра или кто там в этот день встретится на пути. И приступил к выполнению обета незамедлительно, больно уж хотелось жениться поскорее. Охотник, очевидно, он и в самом деле был неплохой, во всяком случае, медведи, львы, орлы и даже куропатки плакали горькими слезами, кто-то пытался бежать с острова, но безуспешно. Все они пали смертью хищных от недрожащей Орионовой руки.

Когда звери на острове закончились, охотник пришел к заказчику доложить, что задание исполнено и хотелось бы уже получить дочку в награду. Но Энопион неожиданно принялся отпираться, говорить что-то вроде: «Не-не-не! Как это звери кончились? На прошлой неделе с дальнего выгона трижды прибегал мальчишка с криком „волк-волк!“. Нечего халтурить, иди работай как следует». После чего дворцовая стража вежливо попросила Ориона покинуть помещение.

Обманутого жениха расстроила такая человеческая нечуткость, и он попытался, как водится, утопить досаду в горьком вине. Очевидцы с обидой говорят, что в тот вечер Орион в одно горло выкушал целый бурдюк неразбавленного вина и ни с кем не поделился. Перевести выпитое в чистый алкоголь достаточно сложно, но этого хватило, чтобы разгорячить охотника до крайности. Привыкший иметь дело с медведями, он без труда разогнал охрану и ворвался в спальню к Меропе, где тут же приложил ей руку на сердце и не только на него.

Поутру Энопион сильно огорчился, узнав, что Меропа без папиного благословения все же стала в некотором роде женой злополучного зверобоя. Кроме того, оглядывая своих измордованных секьюрити, он понял, что самостоятельно покарать наглеца не сумеет, и запросил помощи уже у своего папаши, коим числился сам бог Дионис.

Занятому распитием спиртных напитков и тисканьем вакханок Дионису было недосуг лично вникать в суетные проблемы своих многочисленных детей, поэтому он отрядил на выезд спецгруппу сатиров, которые и решили вопрос. Хоть и на свой весьма своеобразный манер.

Они, отпуская соленые шуточки и сами над ними посмеиваясь, напоили Ориона до бесчувствия, после чего передали в руки властей. Мстительный Энопион приказал ослепить охотника и бросить на берегу.

— Чтобы неповадно было принцесс, понимаешь! — стучал кулаком по столу кипящий гневом папаша.

Окажись на месте Ориона любой другой член греческого общества охотников и рыболовов, судьба его была бы незавидна. Но в свидетельстве о рождении нашего героя в графе «отец» числился отнюдь не старший дворник царского дворца в Фивах, а сам Посейдон. Повелитель морей выслушал жалобу сына и принял деятельное участие в его дальнейшей судьбе, даровав возможность ходить по воде, аки посуху, и выписав направление в офтальмологическую клинику доктора Гелиоса.

Хитрый Гелиос, эдакий греческий Вильгельм Конрад Рентген, открыл, что лучи перевозимого им ежедневно через небо огненного шара при определенной дозировке имеют целебные для органов зрения свойства, и не преминул воспользоваться сделанным научным открытием в своих интересах. Используя служебное положение, он по ночам вел прием граждан, страдающих от дефектов зрения, благодаря чему нажил немалый капитал.

Конечно, путь на восток, где находилась больница, отнял бы у Ориона немало времени, поскольку «восход солнца» довольно невнятный ориентир для слепого. Но на острове Лемнос Орион поймал одного из учеников Гефеста и, усадив себе на плечи, со словами: «Рули, собака!» — произвел в поводыри. После чего дело пошло лучше. Уже через полгода путешественники достигли восточного края Земли, как тогда называли Японию. Гелиос прооперировал пострадавшему сначала правый, а затем и левый глаз, который Орион незамедлительно положил на сестру лечащего врача, богиню утренней зари Эос.

Богине тоже приглянулся глазастый охотник. От того, что они творили, даже рассвет, как выспренно высказался греческий поэт, «залился румянцем да таким и остался». Зверобой настолько воодушевился, что пообещал в знак своей любви к богине перебить вообще всех хищников на свете. Скорее всего, это была обычная любовно-охотничья похвальба, но прозвучала она весьма некстати.

Об этом заявлении незамедлительно донесли Артемиде, которую оно оскорбило до глубины души. Во-первых, это себя она считала величайшим охотником в мире. Во-вторых, если этот выскочка перебьет всех зверей, то на кого же будет она охотиться. Ну и, в-третьих, в конце концов, не могла же она допустить, чтобы такие подвиги совершались ради какой-то там Эос, богини хоть и миленькой, но все же из второго эшелона.

Не вдаваясь в излишние рассуждения, Артемида пустила в Ориона свою, по определению не знающую промаха стрелу, и долго удивленные японцы ломали головы, за какие грехи пострадал этот гайдзин. Максимум, чего удалось добиться Эос для своего безвинно сгинувшего кавалера, так это принятия его в уже упоминавшийся нами небесный театр на роль богатыря с дубиной. Где Орион выступает и по сей день.

Впрочем, ситуация у Геракла была на порядок выигрышней, чем у предшественника. За год безостановочного марафона герой успел перебрать массу позиций защиты, остановившись на наиболее оптимальной. Ему было что сказать, представ перед всевышней.

И на злобное Артемидино: «Ты че, опух?!». — Геракл уверенно пробубнил: «Не корысти ради, а токмо волею пославшего мя…». — После чего последовательно предъявил ксиву чиновника по особым поручениям микенской горадминистрации, письменный приказ и командировочное удостоверение. Суди Геракла какой-нибудь международный трибунал, возможно, поднаторевшим в юридических закавыках обвинителям и удалось бы доказать, что герой, мол, действовал «всецело отождествляясь с полученным приказом, побуждаемый ревностным стремлением достичь преступной цели». Но столь изящно формулировать в те времена еще не умели, и лаконично грубое Артемидино восклицание: «Че за дела?!» — уперлось в глухую несознанку Геракла. Я не я, лань не моя, токмо волею пославшего мя Эврисфея, никак нет, не могу знать, наше дело солдатское.

Положение же самой Артемиды было весьма сомнительным. С точки зрения простых смертных, богиня имела полное право сурово наказать наглеца, поднявшего руку на ее любимую лань. Но на взгляд Олимпа все выглядело совсем иначе. Убить любимого сына Зевса, на которого папа возлагал такие надежды, из-за какого-то оленя?! За это можно было получить такие неприятности, по сравнению с которыми кавказские мучения Прометея — отдых на горном курорте. А поскольку средиземноморские пляжи уже в те времена котировались гораздо выше черноморского побережья, то и Артемида менять гористую Грецию на скалистую Грузию благоразумно не пожелала.

В итоге все кончилось так, как должно было быть. Артемида немного покуражилась, помахала копьем, произнося гневные речи, но, в конце концов, сменила божественный гнев на не менее божественную милость. И со словами «Доброта моя не знает разумных границ» отпустила Геракла с ланью восвояси. Где его уже давно заждалось руководство.

Эврисфей изучил со стены через цейсовские стекла экстерьер лани, пробежал глазами справку придворного ювелира о химическом анализе рогов и копыт доставленного животного и повелел выпустить божью тварь на волю. Освобожденная от пут лань незамедлительно помчалась, цокая бронзой, в родные горы отъедаться после годичной голодовки, а Геракл пошел в свой Тиринф дожидаться распоряжений.

В тот вечер Эврисфей ходил из угла в угол своего тронного зала, бормоча под нос: «Этого кабана ничем не проймешь!» — и задумчиво чеша затылок.

Глава 6

ЭРИМАНФСКИЙ ВЕПРЬ

По вечерам, когда тьма, приходящая с Эгейского моря, накрывала Грецию, богиня Гера садилась перед камином во дворце микенского царя Эврисфея и принималась перебирать папки с досье.

— Минотавр. Убит. Пегас. Пойман. Медуза Горгона. Убита. Пелионский ясень. Как сюда попал? Собака Баскервилей, Кентервильское привидение… Это еще кто такие? Человек-паук?! И тут бардак!

После того как исчерпавший свою изобретательность Эврисфей сошел с круга, Гера день за днем перерывала картотеку греческих злодеев и чудовищ, но найти достойного противника Гераклу не могла. Впервые самая могущественная богиня Олимпа столкнулась с тем, что ей, несмотря на такое изобилие в стране невиданных зверей, нечего противопоставить оппоненту. Ни одно из имевшихся под рукой чудищ не вызывало доверия, а взяться вот так с бухты-барахты невыполнимому заданию было попросту неоткуда.

В нашем отечестве некоторое время спустя государи, у которых в схожих ситуациях иссякала фантазия, выходили из положения, отдавая приказ «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Однако в архаичной Греции этот беспроигрышный, казалось бы, вариант не работал.

Окружающий мир был изучен греками в тот момент весьма слабо. И в любой сувенирной лавке любого городка в часе авиаперелета от Афин, можно было купить такое, что все мудрены Эллады сломали бы головы, пытаясь понять, что это за желтое в тарелке им принесли. И уж подавно никто бы не распознал, откуда эта диковина взялась.

После поимки лани Артемиды Гера уже осознала всю серьезность соперника и то, что впредь к подготовке миссий необходимо относиться ответственней. Пока же самым подходящим из всего, что было в наличии, представлялся кабан, обитавший в окрестностях горы Эриманф и разорявший по мере сил Аркадию. А сил у вепря было навалом. Но для победы над Гераклом быть просто огромным, как дом, и сильным, как танк, оказывалось уже явно недостаточно.

Наученная горьким опытом провалов предыдущих заданий, Гера изучала тактико-технические характеристики поросенка с сарказмом, достойным Виктора Суворова при рассмотрении тяжелых танков вермахта в канун Второй мировой войны:

— Бронирования боков нет. Оружия дальнего боя нет. Неподъемно тяжелый, значит, у первой же речки застрянет. Как мы этой свиньей воевать собираемся?

Эврисфей прохаживался неподалеку, выражая своим видом крайнюю степень озабоченности неготовностью к предстоящей войне.

Справедливости ради следует отметить, что Гера, находясь под впечатлением от последних подвигов Геракла, все же порядком недооценивала избранного кабана. Зверь был не только жутко свирепый, что свойственно этой породе вообще, но еще и выдающегося телосложения. Что легко объяснимо, поскольку по большому счету это был даже не зверь, а ходячий памятник, эдакий Медный всадник на античный лад.

Его создала Афродита в память о своем возлюбленном Адонисе, погибшем во цвете лет на охоте. Всякий желающий может легко установить размеры этого кабана, превосходившего по габаритам среднестатистическую свинью примерно на столько же, насколько стандартный памятник Ленину на центральной площади любого областного центра России превосходит среднего россиянина.

К появлению на свет вепря вела долгая цепочка олимпийских междоусобий, в ходе которых страдали, как всегда, неповинные смертные. Все началось с того, что Афродита, уязвленная историями про Артемиду, Афину и прочих преследуемых вуайеристами богинь, отдала своей пресс-службе распоряжение распространить в массах пару схожих историй. Иначе у людей могут возникнуть вопросы, что она за богиня любви и красоты, если ее формы никого не интересуют, хотя даже за тощей Артемидкой находятся желающие подсматривать из кустов.

Во время очередного похода богини в баню, ее охрана отловила шатавшегося неподалеку мужика по имени Эриманф и обвинила того в непристойном поведении, то бишь подсматривании. Оправдаться бедняге не позволили, на месте приведя в исполнение традиционный в таких случаях приговор — ослепить!

Логику богини понять мудрено, поскольку именно Афродита вошла в мировую историю как одна из первых нудисток. Основанные ею на Кипре пляжи свободного поведения популярны до сих пор, а зарисовки, сделанные средиземноморскими папарацци, дошли и до наших времен. Некоторые, как, например, работа Боттичелли, попали даже в музейные экспозиции. Возможно, осознание, что когда-то за созерцание музейного экспоната ослепляли, заставило бы кого-то относиться к экскурсиям по луврам и эрмитажам с большим интересом.

Как водится, обиженный ни за что ни про что Эриманф оказался не безродным детдомовцем, а одним из многочисленных детей Аполлона, который в отместку за обиду обернулся вепрем и убил на охоте любовника Афродиты красавчика Адониса. Аполлон знал, как отомстить. Адонис числился не просто любимчиком богини, она положила на него глаз, когда тот был еще маленьким мальчиком, и долго ждала, пока симпатяга подрастет. Не желая компрометировать себя связью с малолеткой, Афродита отослала Адониса на воспитание своей подруге Персефоне. Но та тоже кое-что понимала в мужчинах, и, когда пришел срок, наотрез отказалась вернуть вкладчице сданного на хранение красавца.

Склока получилась нешуточной, дело разбирал сам Зевс, присудивший Адонису треть года проводить с Афродитой, треть — с Персефоной, а оставшуюся треть тратить по своему усмотрению, то есть на охоту, футбол и выпивку с друзьями. Решением остались недовольны все, но роптать никто не посмел.

Опечаленная гибелью Адониса Афродита хотела назвать его именем гору, где случилось несчастье, но Аполлон уже зарегистрировал возвышенность под именем мученика Эриманфа. Афродите оставалось лишь создать, как мы уже говорили, в память о фаворите чудо-кабана, и в качестве черного пиара назвать его по месту проживания Эриманфским.

Возможно, Гераклу этот парнокопытный был и не соперник, но страх на округу он наводил ничуть не хуже Немейского льва или Лернейской гидры. Более того, он не ограничивался мелочным подкарауливанием путников в придорожных кустах, а сам проводил вылазки. Подобно отряду махновцев, кабан с визгом врывался в селения, круша все на своем пути. От свиного террора страдали люди и животные, поля и сады. По сравнению со своим эриманфским сородичем прогремевший незадолго до этого по всей стране Калидонский вепрь был просто жалкий подсвинок. Хотя, чтобы забить того хряка, потребовалось собрать дрим-тим из лучших героев Эллады.

Все началось со склочного характера богини Артемиды. Как-то раз царь города Калидона Ойней забыл принести Артемиде ежегодную жертву в числе двенадцати олимпийских богов. Сделал он это не со зла, всем было известно, что отваживаться на подобные трюки себе же дороже. Вышла досадная накладка, выпала строчка из ведомости, за всем ведь не уследишь.

Нормальный небожитель в такой ситуации прислал бы Ойнею уведомление. Мол, недоимка за вами, заплати налоги и спи спокойно. Но у Артемиды был, как выражались греческие моряки, «понт превыше всего», и не снисходя до объяснений, она в качестве налогового полицейского отрядила в Калидон здоровенного кабаняку с указанием опустошать владения нерадивого налогоплательщика. Вытоптанные посевы, истребленные стада и запуганные избиратели взывали о возмездии, и Ойней, не надеясь совладать с напастью своими силами, разослал по Греции приглашения на охоту. В качестве награды он обещал участникам то, что и по сей день предлагают наши охотхозяйства немецким туристам. Шкуру, клыки, рога, сувениры и, разумеется, традиционное охотничье застолье.

От Калидона Ойней отряжал в лес сына Мелеагра, который считал себя первым в державе метателем копья. Сам Ойней на охоту идти не рискнул, а за жизнь сына он не беспокоился. Тот был в своем роде застрахован от случайностей. К матери Мелеагра Алфее через несколько дней после рождения сына зашли поболтать богини судьбы мойры, посмотрели на мальчонку и, дружно замотав головами, сказали:

— Э-э, парнишка-то совсем плох, скоро помрет!

— Когда это — скоро? — спросила Алфея.

— Да вот как полено в камине догорит, он и окочурится, — ответили мойры и ушли к своим прялкам.

На счастье Мелеагра, его мама университетов не заканчивала и не была склонна к рефлексии с заламыванием руки философским обобщением услышанного. Она просто встала с кровати и, вылив в камин ведро воды, потушила указанное полено, после чего спокойно убрала головню в шкатулку. Тем самым, взяв под контроль смертный час своего чада.

На приглашение Ойнея откликнулось немало желающих, в числе которых были такие эллинские супермены, как Кастор и Полидевк, Тесей, Ясон, Адмет, Пирифой, Пелей и Эвритион, Амфиарай, Теламон, Нестор, Анкей и Кефей. Столько мегазвезд с мировыми именами в одном месте в наши дни собирается лишь в вечер вручения премии Американской киноакадемии, и то не каждый год.

Наверняка участие в охоте принял бы и Геракл, чем лишил бы предстоящее действо всякой интриги, но он в это время находился в длительной командировке в поселке Оленино Тверской области. И замещать брата пришлось Ификлу, ничем, впрочем, на охоте себя не проявившему. Геракл впоследствии очень сожалел, что упустил возможность потусоваться в такой чудесной компании, и обещал обязательно вписаться в следующий проект. Что, скажем, забегая вперед, и сделал.

За Анкеем и Кефеем из Аркадии увязалась юная охотница Аталанта, виновница всех вскоре обрушившихся на участников сафари бед. Папа девушки, царь Иас, так мечтал о мальчике, что рождение дочки стало для него шоком. Неизвестно, хотел ли он сделать сына хоккеистом или гонщиком «Формулы-1», но дочь в семье была для впечатлительного отца совершенно неприемлема. И он в расстроенных чувствах отнес новорожденное, не оправдавшее надежд дитя в горы.

Однако дочка не пропала. Сначала ее нашла медведица и, вместо того чтобы позавтракать, принялась зачем-то, наоборот, выкармливать своим молоком, а затем девочку обнаружили охотники, среди которых та и дожила до восемнадцати лет. Умудрившись при этом, как пишет греческий автор, «остаться девственницей, потому что быстро бегала и всегда носила при себе оружие».

Прослышав про предстоящую травлю вепря, Аталанта, считавшая себя охотницей, равной Артемиде, выразила желание обязательно участвовать. Некоторые из собравшихся сразу же весьма благоразумно заявили, что от женщин на охоте одни неприятности и они ни в коем случае не пойдут на зверя в компании дамочки. Феминистские идеи о равноправии полов в те времена еще не получили глубокого распространения, и девушку однозначно отчислили бы из пельменной, если бы она не приглянулась Мелеагру. Тот в запальчивости заявил, что если Аталанту выгонят, то он, как председатель оргкомитета, вообще отменит мероприятие.

На что рассчитывал молодой человек, непонятно, поскольку он к этому моменту уже был женат, причем не на ком-нибудь, а на дочери знаменитого силача Идаса и не менее знаменитой нимфы Марпессы, из-за которой некогда получил по физиономии сам Аполлон. Идас тоже участвовал в охоте и даже привел с собой всевидящего брата Линкея. И слинять налево на глазах у тестя у Мелеагра вряд ли бы получилось. Тем не менее, Аталанту, несмотря на недовольство многих, оставили в покое, хотя уже на растянувшемся на девять дней торжественном по поводу охоты пиру она многих смущала. Когда же охотники, закончив выпивать и закусывать, отправились в лес, проблемы посыпались одна за другой. Сначала Аталанта озадачила всех присутствовавших, пристрелив из лука двух затесавшихся среди загонщиков кентавров, которые, как ей показалось, пытались к ней приставать. Кентавров никому жалко не было, но начинать охоту с пролития человеческой крови считалось очень нехорошей приметой.

Затем выскочивший из чащобы вепрь единым махом прикончил троих охотников, а оказавшегося на пути героя грядущей Троянской войны Нестора загнал на дерево. Все наперебой принялись кидать в кабана копья, но энергичный хряк так ловко увернулся, что умудрился при этом еще распороть клыками живот гиганту Анкею. Как ни странно, единственным снарядом, попавшим в зверя, оказалась стрела Аталанты, разорвавшая кабану ухо. Все остальные копья прошли мимо цели. Свин же маневрировал между охотниками так удачно, что рогатина Пелея вообще угодила в стоявшего напротив Эвритиона. Видимо, животное было знакомо с таким понятием, как «линия огня», и умело этим знанием пользовалось.

В итоге, после первого тайма кабан безоговорочно выигрывал у сборной Греции с разгромным счетом 5:0. Но, своевременно взяв тайм-аут, охотники перестроились, и после перерыва парнокопытному ловкость помогала недолго. Уже вскоре Амфиарай попал вепрю стрелой в глаз, а Мелеагр воткнул ему копье в бок. Подбежавшие супермены принялись дружно месить упавшего хряка, чем и завершили его недолгую, но яркую жизнь.

Когда зверь затих, охотники, вместо того чтобы начать считать раны и товарищей, принялись делить шкуру убитого кабана. По установленной традиции трофеи принадлежали нанесшему первый смертельный удар Мелеагру, но он, желая подольститься к Аталанте, передал содранную шкуру девице со словами: «Ты первой пролила кровь чудовища!».

Такой расклад не устроил никого. Единодушно позорной была признана ситуация, когда охотились два десятка лучших мужей Греции, а все лавры достались какой-то девке! Громче всех возмущались дядья Мелеагра — делавшие бизнес на производстве ядовитых пластмасс Токсей и Плексипп. По их мнению, трофей, если от него отказывается Мелеагр, должен перейти к самым достойным среди присутствующих, то есть к ним, а не к какой-то тощей селедке.

Мелеагр с этими доводами не согласился и, чтобы не устраивать долгий диспут, не сходя с места, убил обоих родственников. Из-за этого разгорелась долгая родственная междоусобица, в ходе которой мама Мелеагра, очень огорчившаяся такому поступку сына, с расстройства кинула в огонь спасенную некогда головню.

После смерти Мелеагра на центральной площади Калидона был установлен памятник вспыльчивому зверобою работы скульптора Скопаса. Вид изваяния дошел до нас благодаря многочисленным гипсовым копиям, продававшимся потом в Греции в качестве накомодных украшений. Мелеагр изображен ваятелем только что вышедшим из ванной, перекинувшим через плечо махровое полотенце. Рядом с ним сидит голодного вида бультерьер, с интересом косящийся вверх на фиговый листок, а под левой рукой охотника лежит злополучная кабанья голова.

На самом же деле реликтовую шкуру под шумок все же умыкнула Аталанта, но счастья ей это не принесло. Папа Иас на радостях признал дочку и тут же. пока ее имя на слуху у всей страны, решил поудачней выдать замуж. Самой же Аталанте замуж совсем не хотелось. И даже не потому, что она испытывала какое-то предубеждение к институту брака, а исключительно из-за неблагоприятного прогноза, полученного ею некогда в Дельфах. Как-то она поинтересовалась у одного из жрецов, стоит ли ей выходить замуж, что вызвало у служителя культа внезапный приступ суеты.

— Зачем тебе замуж? — забегал он вокруг, всплескивая руками. — Не надо тебе замуж! Заходи вот ко мне в домик, сейчас мы без всякого…

Что именно предлагал жрец в качестве альтернативы, Аталанта не дослушала, ограничившись запоминанием лишь первой части ответа, которая ее вполне устроила. И, помня о прорицании, она попросила фатера предоставить ей право самостоятельно проводить кастинг. Кандидатам в мужья ставилось условие — обогнать Аталанту в беге на восемьсот метров. Правда, забеги проводились не совсем по классической формуле: первым стартовал соискатель супружеского звания, а за ним, с отставанием в десять секунд, с копьем наперевес, желающая взять самоотвод невеста. Если Аталанта догоняла соискателя, забег завершался досрочно, а для жениха заодно заканчивалась и жизнь.

Поскольку бегала девушка очень резво, то уйти от нее в этой гонке преследования не получалось ни у кого. Выход после консультации с Афродитой нашел юноша по имени Меланион. Он взял с собой на старт забега в виде противовеса копью три золотых яблока, заблаговременно полученных из спецфонда Афродиты.

Когда Аталанта на двухсотметровой отметке начала его настигать, он бросил первое яблоко, и преследовательница, как всякая женщина, остановилась, чтобы подобрать ценную побрякушку. Сброшенный на пятистах и семистах метрах остальной балласт принес Меланиону победу в забеге и титул законного мужа. Впрочем, вскоре все та же Афродита превратила супругов в львов для своей повозки. То ли спасибо они ей забыли сказать за яблоки, то ли жертву принесли слишком маленькую, но эта история, как и большинство остальных в греческой мифологии, кончилась плохо.

Шкура же Калидонского вепря в итоге была передана в один из храмов Афины, куда на нее заходил посмотреть перед отловом вепря Эриманфского Геракл. Эврисфей с Герой все же избрали этот бульдозер в свинячьей шкуре в качестве очередного поручения, а чтобы хоть как-то усложнить задачу, велели герою доставить зверя в Микены живьем. Но до кабана руки у героя дошли не сразу.

Путь Геракла пролегал мимо горы Фолои, названной так по имени проживавшего на этой возвышенности кентавра Фола. Вообще кентавры были, мягко говоря, весьма специфичными созданиями. Представляя собой своеобразный симбиоз человека и арабского скакуна, они обитали на лесистых склонах гор и славились на редкость грубыми нравами.

Но в вину им эту нравственную непритязательность не ставили, поскольку в леса их загнали олимпийские боги, сразу после свержения Кроноса попросившие неблагонадежных кентавров с обжитых феакийских полей. В изгнании же вынужденные переселенцы огрубели, как гусарский полк в провинции. Хотя и среди человеко-лошадиного племени оставались своего рода интеллигенты, одним из которых и был Фол. Случилось так, что у подножия Фолои Геракл убил разбойника по имени Савр, обратившегося к нему с просьбой: «Деньги, часы, драгоценности выкладывай, быстро!» Но, поскольку подобное обращение на дорогах в те времена было делом обычным, Геракл не расстроился, хотя и решил дальше в этот день не идти, а заглянуть в гости к Фолу, о котором слышал много хорошего.

Фол сидел возле входа в свою пещеру и задумчиво ел сырое мясо, не обращая никакого внимания на появившегося перед ним Геракла. Гость покашлял, надеясь привлечь рассеянный взгляд хозяина. Фол продолжал есть.

— А что, отец, — спросил Геракл, — невесты у вас на горе есть?

— Кому и кобыла невеста, — ответил кентавр, демонстрируя полное отсутствие желания ввязываться в разговор.

Смущенный таким нерадушным приемом Геракл потоптался возле входа. Но потом, видя, что попытка начать беседу издалека окончилась провалом, решительно перешел непосредственно к делу, уже без обиняков свернув на тему ужина.

— Вот что, дедушка, — Геракл сел рядом с кентавром, — неплохо бы вина выпить.

— Так угости, коли человек хороший, — все так же задумчиво ответил Фол.

Впрочем, законы гостеприимства распространялись в Элладе и на кентавров. Просто некоторым, чтобы вспомнить об этом, нужна была легкая встряска, которую Геракл Фолу незамедлительно и организовал. Хозяин оживился, забегал, развел перед пещерой костер и принялся жарить на нем мясо для гостя.

Через час собеседники, лежа рядом с пылающим костром и глядя на догорающий закат, благодушно рассуждали о женщинах, вине и спорте. Убедившись, что Фол вспомнил о правилах хорошего тона, Геракл осмелился еще раз намекнуть: мол, в такой чудный вечер нет ничего прекрасней, чем пропустить стаканчик-другой в хорошей компании под неторопливую беседу. Фол не оспаривал правильность этого тезиса, но туманно намекал о неких обстоятельствах, способных осложнить дело.

В одном из закутков пещеры у кентавра действительно был припрятан раритетный кувшинчик с вином урожая 1646 года до нашей эры, подаренный Фолу по случаю самим Дионисом. И он ничуть не против раздавить амфору с уважаемым гостем. Но есть проблема. Если запах вина учуют бродящие во множестве по склонам Фолои кентавры — а они его учуют обязательно! — от них потом отбоя не будет. От их домогательств, вроде: «Мужики, третьим буду?!» или «Уважаемые, налейте соточку!» — и топором не отмашешься.

Кого-кого, а Геракла напугать потенциальной дракой было сложно. Фол получил распоряжение незамедлительно тащить на поляну свой портвейн, предоставив урегулирование конфликтов с четвероногими алкоголиками более компетентным в этом вопросе товарищам.

— Надо уметь жить на грани, — заявил Геракл.

С тех пор за поступками, совершаемыми при непосредственном риске наказания, твердо закрепилось определение «на грани фола».

Кентавр, который и сам был не дурак выпить, пулей метнулся в нору и вынес оттуда здоровенную глиняную корчагу с двумя ручками. Но не успели собеседники напомнить друг другу, что между первой и второй специалисты рекомендуют оставлять самый минимальный зазор, как в чаще послышался треск сучьев, топот и крики мчащихся к пещере кентавров, умевших улавливать запах спиртного не хуже бывалой директрисы на школьном выпускном балу.

Надо сказать, что безумно охочие до выпивки кентавры при этом обладали крайне слабой устойчивостью к воздействию алкоголя. Сегодня научно подтвердить эту гипотезу уже невозможно, но, по всей видимости, у них, как и у современных жителей российского Крайнего Севера, отсутствовал в крови фермент, отвечающий за расщепление спирта. И спиться под корень кентаврам не позволяло лишь отсутствие достаточного количества спиртосодержащей жидкости на полуострове.

Зато, даже понюхав пробку от бутылки шампанского, они моментально теряли голову. Эта особенность натуры четвероногих стала причиной множества проблем их племени. В частности, изгнания их из окрестностей горы Пелион — одного из давних мест компактного проживания человеко-коней.

После депортации из Феакии кентавры довольно долго жили в районе Пелиона, поддерживая добрососедские отношения с коренным населением тех мест — лапифами. Проблемы начались, когда надумавший жениться Пирифой, вождь племени лапифов и близкий друг легендарного героя Тесея, по-соседски пригласил кентавров к себе на свадьбу.

Поначалу все шло нормально: регистрация, венчание, фотографирование на память возле местных достопримечательностей. Так было до тех пор, пока гости не уселись за стол. Первые же рюмки напрочь посрывали крышу у всех присутствовавших кентавров. Очумевшие жеребцы начали, как было после записано в протоколе, «безобразничать, нецензурно выражаться, приставать к дамам, затевать драки с гостями». А неформальный лидер кентавров Эвритион даже попытался покуситься на невесту Пирифоя Гипподамию. Кстати, именно после того случая обычай воровать на свадьбе невесту вошел в традицию.

Но для основателей обряда все завершилось очень нехорошо. Под предводительством Пирифоя и Тесея лапифы в короткой схватке с использованием бутылок, табуреток и серебряных столовых приборов вышибли кентавров из праздничной пещеры, а потом решили и вовсе изгнать возмутителей спокойствия с Пелиона.

Лапифы обратились в Пелионский народный суд с просьбой о выселении предательских кентавров куда-нибудь на север. В качестве мотивации этого ходатайства истцами были приведены слова, очень точно отражавшие двойственную природу кентавров: «Мы к ним, как к людям, — писали лапифы, — а они — как животные».

Нарсуд постановил поступившую просьбу удовлетворить и предложил кентаврам в течение двадцати четырех часов покинуть окрестности Пелиона. Уже однажды изгнанные силой с цветущих полей Феакии, кентавры и не помышляли о сопротивлении, мигрировав частично на гору Малею, частично — на Фолою. Из своей знаменитой пещеры был изгнан даже патриарх племени кентавров, наставник и воспитатель множества героев, мудрец и врачеватель Хирон. Ему, из-за суровости не знающего исключений закона, тоже пришлось разделить судьбу своего рода, переселившись на Малею.

Но никаких уроков из того случая кентавры не извлекли, иначе бы они не лезли к месту тихого пикника Геракла и Фола толпой, как на пятничную электричку. Едва только первые из конеподобных, стуча копытами, как казачий разъезд по петербургской мостовой, появились на поляне, Фол схватил под мышку амфору и со словами: «Ну, началось!» — юркнул в пещеру. Геракл пытался утихомирить ворвавшихся устно, но, после того как ему брошенным булыжником поставили здоровенный фонарь под глазом, понял, что по-хорошему договориться не удастся.

Всякий желающий представить себе происходившие дальше события без труда может сделать это, просмотрев еще раз сцену расстрела манифестации в фильме Сергея Эйзенштейна «Броненосец „Потемкин“. Только вместо роты солдат следует вообразить разъяренного Геракла, вместо разбегающейся толпы — удирающих в панике кентавров, а вместо Потемкинской лестницы — крутой лесистый склон. Противостоять отравленным стрелам героя кентавры не могли, и при виде первых же свалившихся замертво остальные в ужасе бежали.

Возможно, в иной ситуации, обратив противника в бегство, Геракл на этом бы и успокоился. Но на сей раз пепел Кроноса стучал в его сердце, и достойный урок наглецам стал делом принципа.

— Я главный герой державы, а мне какая-то лошадь фингалы ставит, — рычал Геракл, ломясь через чащу.

Надо, конечно, учесть еще и то, что Геракл был в этот момент несколько выпимши. Что тоже не добавляло ему миролюбия. Дальняя родственница кентавров богиня облаков Нефела попыталась выручить родню, пролив с небес тропический ливень в надежде остудить пыл Геракла. Однако добилась лишь того, что у лука героя размокла тетива, из-за чего ухудшились точность и дальность стрельбы, но никого из преследуемых это все равно не спасло. Мститель гнал кентавров до самой Малеи, куда убегающие бросились, надеясь найти убежище у своего вечного заступника Хирона. Все опять получилось с точностью до наоборот. Кентавры не только не спаслись сами, но еще и подставили своего гуру.

Услышав топот и истошные крики возле пещеры, Хирон вышел посмотреть, что происходит. В этот момент размокшая тетива как раз и подвела Геракла, который целился в пытавшегося нырнуть в пещеру кентавра Элата, а угодил в Хирона. Смоченная в крови гидры стрела не могла убить его, бывшего, как и боги Олимпа, сыном Кроноса, но яд действовал и в теле бессмертного, доставляя жуткие мучения. Один из лучших врачевателей Эллады, Хирон пытался лечить свою рану, но все попытки оканчивались неудачей. Неточный выстрел Геракла поставил лучшего из кентавров в весьма неприятную ситуацию: и умереть никак не получается, и жить невыносимо.

Никогда не желавший Хирону зла и оттого абсолютно деморализованный таким поворотом событий герой опустил лук, и недобитые кентавры разбежались кто куда. Понимая, что Хирону он уже ничем не поможет, Геракл в удрученном состоянии вернулся на Фолою, где его ожидала еще одна неприятность. Гостеприимный Фол, пытаясь понять, отчего так быстро погибали его собратья, нечаянно поранился одной из стрел и тоже скончался в муках. В общем, и это получилась очень печальная история, в ней тоже все умерли.

Ворча под нос: «Говорили же, что не доводит пьянка до добра!» — Геракл похоронил несчастного Фола и в отвратительном настроении побрел на поиски заказанного ему кабана. После этого случая героя до конца дней мучила совесть и, уже попав на Олимп, он употребил все свое влияние, чтобы пробить для Фола и Хирона два места на небосводе. Первый был принят на ответственную должность Стрельца в Зодиакальном небесном театре, второй и по сей день изображает на ночном небе самого себя, именуясь созвездием Кентавра.

В числе немногих уцелевших в учиненном разгроме кентавров оказался, тем не менее, и идейный лидер четвероногих Эвритион, пообещавший при случае посчитаться с Гераклом за нанесенную обиду. Возможно, именно после этого вызывающего интервью дело уничтожения кентавров стало для героя принципиальным.

Нельзя не упомянуть еще и о том, что уже после смерти героя в прессе среди многочисленных статей о Геракле появилось и журналистское расследование, посвященное пребыванию богатыря на Фолое. Авторы этого материала утверждали, что ужин с Фолом являлся не чем иным, как тщательно спланированной акцией, истинной целью которой было спровоцировать конфликт с кентаврами. А затем в общей суматохе ликвидировать кентавра по имени Хомад, пытавшегося незадолго до этого обесчестить сестру Эврисфея Алкиону.

Дело не хотели предавать огласке, и для незаметного устранения Хомада пришлось убить еще несколько десятков его соплеменников. Этим, по мнению авторов расследования, и объясняется долгая погоня за кентаврами: Хомад был настигнут лишь на Малее. Этим же объясняется и очевидная легкость основного задания — поимки вепря, бывшего на самом деле всего лишь маскирующим шагом, призванным отвлечь внимание публики от первостепенного поручения. И с первым, и со вторым сотрудник особого отдела Микенской службы безопасности Геракл с блеском справился. После чего все бумаги по этому делу были уничтожены.

Мы можем отдать должное определенному изяществу этой версии. Но, поскольку никаких документов ни относительно покушения на представительницу правящей династии, ни о получении героем параллельного задания, история действительно не сохранила, нам остается лишь возложить всю ответственность за изложенную гипотезу на плечи авторов материала. И продолжить придерживаться официальной точки зрения на события на горе Фолое. В анналах же истории в качестве четвертого подвига Геракла фигурирует поимка Эриманфского вепря.

Вот с чем трудно не согласиться, так это с тем, что если бы не злополучный визит к бедолаге Фолу, миссия по поимке громадной свиньи и в самом деле была бы самой простой из всех выполненных Гераклом на службе у Эврисфея. Отлов кабана-переростка не потребовал от героя ни уймы потраченного времени, ни массы израсходованных сил, ни особенных охотничьих ухищрений.

Гераклу даже не пришлось вступать в бой. Своевременно извещенный, что по его шкуру идет лучший охотник Греции, вепрь трусливо забился в непроходимый лес, надеясь отсидеться в чаще. Вообще он полностью соответствовал самым худшим опасениям Геры, не сумев оказать сопернику ни малейшего сопротивления. Гераклу даже не понадобилось, обнаружив кабана, лезть за ним в чащу.

Герой, пребывавший в мрачнейшем состоянии духа, всего лишь как следует обматерил забравшегося черт-те куда зверя, и вепрь, поняв, что спрятаться не удалось, попытался спастись бегством. Однако по своей глупости он избрал в качестве пути к отступлению дорогу не вниз, в долину, а наоборот — к вершине горы. И, как следовало ожидать, вскоре завяз в непролазных снегах.

Взиравшая на все это с Олимпа Гера лишь развела руками: «Ну, я же говорила, проходимость — ноль!» — и дала оплеуху вертевшемуся под ногами Эроту. Геракл, убедившись, что кабан надежно застрял, неспешно оглушил щетинистого дубиной и принялся заковывать в специально заготовленные для такого случая кандалы. После чего взвалил тушу на плечи и потащил в Микены. Через некоторое время вепрь пришел в себя, но почел за лучшее не дергаться, все еще на что-то надеясь.

Уже на подходе к Микенам Геракл встретил глашатая, оравшего всякую рекламную чепуху, вроде: «Попробуй себя в деле! Работа для настоящих мужчин! Океан бросает вызов!» Геракл притормозил бегуна, свалил жалобно хрюкнувшую свинью под кустик и попросил сделать специально для него рекламную паузу.

Глашатай был одним из многих агентов, разосланных по городам и весям для проведения пиаркомпании затеянного Ясоном похода за золотым руном. Он рассказал, что после окончания Калидонской охоты собравшейся вместе кодле супергероев было настолько неохота расходиться по домам, что они принялись изыскивать для себя еще какое-нибудь приключение. И тут как нельзя кстати подвернулось предложение царя Пелия съездить в весьма отдаленную страну колхов за золотым руном. Сейчас, мол, объявлен дополнительный набор героев, корабль отходит через две недели.

Оставшиеся километры до Микен Геракл прошагал, весь черный от обиды.

— Живут ведь люди, развлекаются вместе, путешествуют с друзьями. А я здесь все один и один, без ансамбля, как дурак…

Вопреки предписанию, на этот раз он не остановился возле городских стен, а дошел до центральной площади Микен, свалил кабана перед дворцом Эврисфея и со словами: «Мне нужен отпуск!» — решительно зашагал к выходу из города. В его ушах уже кричали чайки, слышался плеск волн и звучала песня гиперзвезды греческой эстрады Орфея:

— «Арго-о-о-о-о-о»! Разве путь твой ближе, чем дорога млечная-а-а?!

Глава 7

ГЕРАКЛ НА «АРГО».

Из всех искусств важнейшим было для древних греков искусство предсказания погоды на завтра. Но, поскольку вершиной прорицательского мастерства числившихся по ведомству греческого Гидрометцентра пифий, оракулов и прочих авгуров была сентенция: «Чайки стонут — перед бурей», то античный земледелец и рыболов регулярно оказывались перед лицом стихии беззащитны, как младенцы. Сроки и рискованность весеннего сева, сенокоса и выхода в море определялись исключительно «на глазок», что не могло не сказываться на всех отраслях народного хозяйства Эллады самым пагубным образом.

Поэтому, когда царю беотийского города Орхомена Афаманту удалось склонить к таинству брака богиню облаков Нефелу, счастью местного крестьянства не было предела. Благодаря протекции царевой супруги, тучи перестали застилать солнце в неурочные часы, а дожди начали проливаться на беотийские поля своевременно и строго дозированно. Из-за чего окрестным земледельцам впервые в истории агротехники удалось в дебютный же год собрать два урожая с одной пашни. Афамант мог быть доволен не только любовной, но и коммерческой составляющей женитьбы: Орхомен богател, электорат благоденствовал.

Такой сельскохозяйственный парадиз длился несколько лет, в течение которых у повелительницы низкой облачности родились двое детей — мальчик Фрикс и девочка Гелла. Но время и частые отлучки Нефелы на небеса по делам службы сделали свое дело. То ли любовь переросла в привычку, то ли дал себя знать пресловутый, но не открытый еще в ту пору эффект седьмого года, но во время одной из наиболее затянувшихся командировок Нефелы Афамант завел мини-интрижку с посетившей Орхомен в составе туристической группы дочерью знаменитого царя Кадма.

Доброжелатели тут же доложили об этом божественной супруге государя, она закатила сцену, после чего собрала пожитки и была такова. В то лето над Орхоменом выпало девяносто две месячные нормы осадков, урожай сгнил на корню, но Афамант из-за случившейся утраты не слишком горевал, поскольку на опустевшую авансцену незамедлительно выскочила виновница раздора — Кадмова дочка Ино, стремительно провернувшая все необходимые формальности и уже через неделю после отбытия Нефелы приглашенная в качестве первой леди перерезать ленточку на открытии пускаемых в эксплуатацию общественных терм.

Единственным, что омрачало успех шустрой дамочки, было постоянное мелькание в поле зрения Фрикса и Геллы, своим присутствием напоминавших Ино о ее вторичности. Но закаленный в дворцовых боях характер не позволял пасовать ни перед какими трудностями, и, едва освоившись на новом месте, Ино закрутила очередной виток интриги.

Для осуществления своего плана новоиспеченная царица занялась откровенным вредительством в народном хозяйстве. Пользуясь отсутствием над собой должного контроля, Ино пересушила зерно, засыпанное в общественный семенной фонд. И когда на следующий год жители города, тщетно прождав урожая, собрались направить в Дельфы к оракулу делегацию за разъяснениями, провела нужную работу с послами.

Частично подкупленные, частично запуганные дипработники привезли в Орхомен не очередную изреченную предсказателем туманную абракадабру, вроде: «Трехвалентный хром — сильный канцероген», а совершенно конкретное указание. Вестник богов, благополучно замещенный комбинаторшей Ино, рекомендовал для разрешения всех накопившихся проблем незамедлительно принести Фрикса в жертву Зевсу.

Афаманту поначалу такой выход из положения пришелся не совсем по душе, но в городе начались массовые беспорядки. И под угрозой импичмента руководитель был вынужден согласиться с тем, что глас народ и глас божий — одно и то же. Долго дискутировался вопрос, следует ли заодно с Фриксом приносить в жертву еще и Геллу. Одни с подачи Ино говорили, что неплохо было бы подстраховаться, другие, повторяя за Афамантом. ссылались на то, что в директиве из центра никаких указаний насчет девочки не было. В конце концов, решили ограничиться пока одним Фриксом, но если не поможет, то через пару месяцев пожертвовать Зевсу и Геллу тоже.

Однако народ, собравшийся на горе неподалеку от города, чтобы поглазеть на заклание, ожидало совсем иное, хотя и не менее интересное зрелище. К уже стоявшему возле жертвенного камня Фриксу с неба неожиданно спустился сверкающий золотом баран, мальчуган бодро вскочил на него и умчался мимо гаснущих звезд на небосклоне в заоблачную даль, прихватив по пути еще и стоявшую неподалеку Геллу. Помешать беглецам никто из присутствовавших не успел.

Дерзкий побег организовала, само собой, Нефела, отправившая служившего у нее на посылках златорунного барашка на выручку сыну. Вырвав Фрикса из лап палачей, овен должен был доставить его туда, куда не смогли бы дотянуться даже длинные руки Ино. Таким местом было избрано побережье Черного моря, где проживал народ, именовавшийся у греков колхами. Мы же, взглянув на карту, можем без труда выяснить, что местом, облюбованным для политэмиграции, стала территории современной Грузии, где и по сей день кто ни попадя, скрывается от властей своих стран.

Баран-спасатель был когда-то подарен Нефеле Гермесом и представлял собой уникальную ценность со всех точек зрения: мало умения летать, что нечасто встретишь среди баранов, но еще и каждый волосок в его шкуре был отлит из чистого золота. Однако, несмотря на элитное происхождение, конструктивно этот блеющий Карлсон не был рассчитан на нагрузку в двух седоков, и уже через пару часов полета начал сбоить, терять высоту и всячески намекать, что долго так не протянет и до пункта назначения не долетит. Но, поскольку полет проходил над Эгейским морем, высадить где-нибудь в укромном месте Геллу возможным не представлялось.

Барану с превеликим трудом, на честном грубом слове и вообще без крыльев, почти удалось дотянуть до азиатского берега моря. Но над самым проливом, отделяющим Европу от Азии, когда вдалеке уже показались стены Трои, Гелла сорвалась со спины животного и утонула. После этого печального события греки стали называть пролив Геллеспонтом, то есть морем Геллы, и лишь гораздо позднее он был переименован в Дарданеллы.

Гермес, узнав об этой авиакатастрофе, незамедлительно выслал Нефеле соболезнование, где напрочь отверг все возможные обвинения в том, что крушение произошла по вине фирмы-изготовителя. «В инструкции по эксплуатации было четко указано, что модель предназначена для индивидуального использования», — писал хитрый бог.

Фрикс же благополучно достиг берегов Колхиды, где гостеприимные аборигены устроили ему пышный прием. На пятый день загула вконец ошалевший от безостановочных грузинских песнопений и танцев под бубен Фрикс в качестве ответного шага приказал резать прибывшего с ним барана на шашлык, а освободившуюся золотую шкуру подарил так радушно принявшему его царю Ээту. Отдельные современные исследователи считают, что на самом деле имя правителя было несколько короче, просто у местного летописца на машинке западали некоторые клавиши.

Растроганный Ээт не решился хранить драгоценность дома, а принял особые меры предосторожности. Золотое руно повесили в священной роще бога войны Арея, привязав к дереву специально обученного огнедышащего дракона, приобретенного по такому случаю где-то в Азии. Продававший чудо-юдо маг и волшебник, рекламируя подопечного, налегал на то, что «зверь молодой, бодрый, энергия из него так и прет». Дракона кормили исключительно смесью толченого кофе с сухим мелко порубленным чайным листом, отчего он не только и в самом деле изрыгал пламя на тридцать шагов, но еще и никогда не спал, В память об уникальном беспосадочном перелете олимпийские боги выдали барану новую шкуру и в знак особого расположения открыли престижную вакансию в Зодиакальном театре. В хорошую погоду можно увидеть, как Овен трясет по ночам обновленной шубой, роняя золотые шерстинки, тонкими полосками пронизывающие темное небо.

Время шло. Фрикс благополучно прожил в Колхиде отпущенные ему годы, женившись, заимев трех сыновей и спустившись в положенный срок в царство Аида, а руно так и висело в роще. Виновница всего случившегося Ино провела свои годы куда менее благополучно и тоже покинула живой мир, никогда больше не вспомнив об изгнанном мальчике. Зато соотечественники Фрикса про драгоценную баранью шкуру не только не забыли, но и установили даже определенный культ этого мехового изделия.

Не только в Орхомене, но и по всей Северной Греции популисты-политики твердили, что идут во власть, чтобы вернуть на родину золотое руно. Было даже посчитано, что на вырученные от продажи шкуры деньги вся Эллада сможет три года отдыхать на Канарах, если таковые к моменту завоевания руна уже будут открыты. Хотя продавать его, конечно, никто не собирался: руно за истекшие годы успело стать своего рода символом грядущего процветания.

Не совсем понятно, на чем основывались утверждения о том, что родиной руна была именно Северная Греция. В конце концов, Гермесов баран в том же Орхомене был, если так можно выразиться, проездом, сдержавшись ровно на пятнадцать секунд для посадки пассажиров. Но именно добычу пресловутой золотой шкуры поставил условием явившемуся в родной город Ясону правитель Иолка Пелий.

Два родных брата, племянники Афаманта, Пелий и Эсон после смерти отца делили власть в городе Иолке. И царский трон достался Пелию, а Эсон, оставленный в городе на правах обычного гражданина, в качестве камня за пазухой отправил своего малолетнего сына Ясона в обучение к кентавру Хирону. Явно в расчете на то, что приобретенные знания помогут впоследствии Ясону, читай — его папе, вернуть власть в городке.

И когда возмужавший Ясон с дипломом о высшем героическом образовании в левой руке и копьем в правой вернулся к родным пенатам, возникла довольно щекотливая ситуация. С одной стороны, с какой бы стати Пелию отдавать власть неизвестно откуда взявшемуся мальчишке, а с другой — затевать братоубийство как-то нехорошо. Тем более что выдрессировался Ясон у Хирона неплохо и, не направь Пелий его энергию в мирных целях, запросто мог бы возглавить при случае эдакое народно-освободительное движение. Требования же новоявленный племяш предъявлял очень даже неслабые.

При добровольном сложении полномочий он гарантировал Пелию личную неприкосновенность и Даже обещал оставить на память кое-что из собственности. В противном же случае не гарантировал ничего, но зато обещал в два счета вышибить Пелия с его камарильей из Иолка. На эти требования тоже, Разумеется, можно было бы плюнуть с высокой колокольни. Но ни колокольни в ту пору в городе еще не имелось, ни вписавшиеся за Ясона дядья Амфион и Фер, царьки соседних городов, оплеванными ходить не любили.

Однако старого аппаратного бойца тоже было за рупь двадцать не взять. Он не стал отказывать Ясону ни в чем, но попросил делом подтвердить состоятельность своих притязаний. Так сказать, заработать авторитет в глазах горожан и принести родине благополучие, заодно прославив ее великим подвигом.

— Болтливых — как грязи, деловых нету, — подытожил Пелий.

В том, что завоевание руна доставит его добытчику нешуточный авторитет, сомневаться не приходилось. Недаром в Иолке на матчах местной футбольной команды болельщики наряду с именами кумиров и оскорблениями соперников скандировали кричалки про шкуру небесного барана.

Сначала вступал заводила:

— Мечтает весь Иолк давно вернуть на родину…

Трибуна хором подхватывала:

— Руно!

— Кино, вино и домино? В Аид! Подайте нам…

— Руно!

— Нам счастье принесет оно, золотокудрое…

— Руно!

— Нам в жизни нужно лишь одно:

— Руно! Руно! Руно! Руно!

Снедаемый юношеским максимализмом Ясон от сделанного ему предложения отказаться не посмел, попавшись на брошенную Пелием наживку. Но и не спасовал перед проблемой, а кинул по Греции клич, созывая всех желающих принять участие в небывалом хождении за три моря. Здесь и пригодилась уже прикончившая Калидонского вепря и теперь маявшаяся без дела дрим-тим героев, которая почти в полном составе и перекочевала под командование Ясона.

Кроме двух десятков свинобойцев, на зов сошлось немало скучавших без громких подвигов молодцов, но главным приобретением команды в это межсезонье был, несомненно, неожиданно дезертировавший со службы у Эврисфея Геракл. На устроенной после подписания им контракта пресс-конференции он сказал, что счастлив играть в великой команде, что чувствует себя на сто процентов готовым к по-настоящему грандиозным подвигам и что очень хочет наконец-то завоевать что-то значительное. Эврисфею же герой телеграфировал заявление об отпуске, в котором объяснял, что за ловлей по лесам всякой ерунды соскучился по большим делам и намерен, как следует поразмяться в предстоящем путешествии. Поэтому просит не судить его строго и предоставить ему причитающиеся по табелю дни.

Особый шарм походу за золотым руном придало присутствие в рядах добровольческой армии первого певца Эллады — несравненного Орфея. Новость о его желании завербоваться в поход вместе с Ясоном потрясла всех. Для Греции это было мегасенсацией. В России подобный фурор может произвести известие о том, что Филипп Киркоров записался контрактником в 201-ю таджикскую мотострелковую дивизию.

Для небывалого похода была, как и полагается, изготовлена спецтехника. На иолкском судостроительном заводе под руководством съевшего не одну морскую собаку инженера по имени Аргос выстроили уникальное по тем временам пятидесятивесельное судно, способное плавать в открытом море. Ноу-хау Аргоса заключалось в том, что впервые в истории кораблестроения был применен киль. До этого греки не только не создавали гигантских посудин подобного размера, но и плавали исключительно в спокойную погоду на короткие дистанции от острова к острову.

Впервые в стране было создано судно, способное уйти в автономное плавание. В знак признательности мастеру корабль окрестили по его имени — «Арго», обитатели которого стали зваться аргонавтами. Покровительствовавшая Ясону Афина по собственной инициативе вделала в корму «Арго» доску из священного додонского дуба. Зачем это было сделано, никто не понял, но все согласились, что круто.

Капитаном собравшиеся единогласно решили избрать Геракла, но тот взял самоотвод, наотрез отказавшись заниматься письменной волокитой на берегу и ведением бортового журнала в море. Огорченная команда из вежливости предложила пост предводителя заварившему кашу Ясону, который незамедлительно согласился.

Вторым вопросом в повестке дня стояло распределение мест на веслах. По жребию определили, кто где — по два человека на скамье — будет сидеть. Лишь Геракл и пострадавший от Калидонского вепря, но все равно здоровый, как слон, Анкей выразили желание управляться со своим веслом в одиночку. После чего все дружно перешли к третьему пункту собрания — «прочее», заключавшемуся в принесении жертв богам и банкету по поводу спуска «Арго» на воду.

На следующее утро выбранный кормчим Тифий разбудил спутников. Те наскоро похмелились, прослушали у трапа специально написанный Орфеем к их походу саунд-трек и отчалили навстречу приключениям. Сидящий на носу всевидящий Линкей корректировал курс, а привязанный к мачте Орфей сверху исполнял по заявкам гребцов шлягеры греческой эстрады. Не избалованные концертами звезд первой величины, дельфины и русалки стаями бежали за кораблем, аплодируя ударами хвостов по волнам. Через несколько дней пути на горизонте появился остров Лемнос, где планировалось сделать первую остановку.

За год до прибытия на остров аргонавтов на Лемносе произошел неприятный инцидент, вошедший в анналы под названием «бабий бунт». Женщины Лемноса, и прежде с недовольством относившиеся к конкуренции со стороны фракиек, компактно проживавших в отдельном квартале красных фонарей, перешли от традиционных попреков на кухне к более решительным действиям.

Кто-то из мужиков, не выдержав очередной порции вечерних вопросов: «Где ты шлялся? Опять со своими дружками-алкашами болтался у этих шлюх? Медом вам там намазано, что ли?» — в качестве оправдания заявил, что фракийские женщины пахнут настоящими фракийскими духами, а не местной вонючкой «Красным ландышем», как некоторые. Эта соломинка переломила спину верблюду терпения лемносских леди, и, ведомые дочерью царя Гипсипилой, они сбросили в море не только изгадивших им всю жизнь фракиек, но заодно и всех мужиков на острове.

Спастись удалось лишь отцу Гипсипилы, пожилому вдовцу, местному губернатору Фоанту, вовремя покидавшему в лодку пожитки и запас еды-питья на трое суток. Все прочие представители сильной половины человечества были истреблены неожиданным ударом. Государственным строем была провозглашена матриархальная община во главе с уже упоминавшейся. Гипсипилой. первым указом которой стал декрет о закрытии всех пивных и пельменных, роспуске островной футбольной лиги и запрете хождения на территории Лемноса журналов «Плейбой» и «Мэнс хелт».

Естественно, после всего случившегося приближение к острову нескольких десятков вооруженных мужчин посеяло в душах жительниц Лемноса определенное смятение. Поначалу даже решили приезжих в город не пускать, а причитающиеся по неписаной традиции провиант и напитки им выдать, вынеся на берег. Однако год воздержания и мудрые слова кормилицы Гипсипилы Поликсо внесли в эти планы некоторые коррективы. В конце концов, на местном совете безопасности постановили не только пустить аргонавтов в город беспрепятственно, но и предоставить им помимо стола и более обширный перечень услуг.

«Это позволит не только обеспечить острову надежную защиту, но и даст возможность родить новый крепкий народ», — говорилось в резолюции лемносского совета безопасности. О причине отсутствия в городе мужчин рекомендовалось говорить расплывчато, используя выражения вроде «они ушли», «их нет», «странно, а я смотрю, чего-то будто бы не хватает».

По части «нового крепкого народа» лемносскам и в самом деле исключительно повезло. Такое количество отменнейших производителей на земном шаре вместе не собирались больше, по всей видимости, никогда.

Аргонавтов с почетом провели во дворец. Куда подевались все мужики на острове, их нисколько не интересовало. Тем более что вскоре им стало совсем не до глупых исторических изысканий, поскольку после непродолжительного фуршета началось то, представление о чем лучше всего позволяют составить немецкие недублированные фильмы. Обрадованные, что их дальняя и многотрудная дорога начинается в таких мягких, пастельных тонах, супербизоны не торопились продолжить путь к славе. Лишь Геракл, наотрез отказавшийся «идти к бабам» и оставшийся сторожить «Арго», томился на корабле, гадая, почему его спутников нет так долго.

В конце концов, исчерпав даже свое неисчерпаемое терпение, герой отправился в город посмотреть, что случилось с командой. Насвистывая: «Моряк вразвалочку сошел на берег», он дошагал до царского дворца, по пути поразившись брошенным без охраны городским воротам и общей пустоте улиц.

— Как Немейский лев побывал! — бормотал под нос Геракл.

Но, добравшись непосредственно до палаццо, он понял, что улицы опустошил хищник посерьезней жесткошерстной кошки гигантских размеров. Ни слова укоризны, ни напоминания о ждущих великих делах не произвели на присутствовавших никакого влияния. Герою пришлось чуть ли не за шкирку вытаскивать на улицу сорвавшихся с цепи попутчиков, одновременно отбиваясь от дам, не желавших прекращать шоу.

Выстроив команду на палубе и легкими затрещинами напомнив коллегам о цели их путешествия, Геракл отдал приказ сниматься с якоря, после чего вернул бразды правления также не избежавшему оплеухи Ясону. Взбодренные таким образом аргонавты налегли на весла и уже к ночи достигли печально известного Геллеспонта, пройти через который решили затемно, чтобы избежать неприятного общения с таможней.

Лаомедонт, царь стоявшей на берегу пролива Трои, пользуясь выгодным положением своего мегаполиса, взимал со всех судов плату за прохождение через Геллеспонт. Поскольку гордость и отчасти жаба не позволяли великим героям чем-либо поступаться в пользу жалкого удельного князька, а тратить силы в ненужной войне перед лицом грядущих свершений тоже было неразумно, Трою предпочли в ночной мгле не заметить.

Зато, миновав Геллеспонт, уже в Мраморном море, или, как говорили греки, в Пропонтиде, аргонавты оказались во владениях дружественного царя Кизика, правившего в одноименном городе на перешейке полуострова Арктон. Кизик был сыном приятеля Геракла и с радостью встретил всю компанию, тут же пригласив гостей за стол. Едва избавившись от одного праздника, аргонавты угодили на другой. Кизик справлял свадьбу с фригийкой Клитой.

Помня об увесистых наставлениях, полученных от Геракла совсем недавно, гости вели себя за столом крайне сдержанно, всячески избегая возможных излишеств. Во многом это их и спасло во время внезапного налета шестируких великанов, надеявшихся врасплох захватить перепившихся пирующих. Уже в те времена мир, который сегодня принято называть арабским, и частью которого являлся и полуостров Арктон, был охвачен борьбой между исконно проживавшими на этой земле и пришлыми завоевателями. Одним из форпостов колонизации был основанный совсем недавно город Кизик, в котором необъявленная война не утихала ни на минуту.

Прародители арабского терроризма шестирукие великаны как могли, боролись с незваными захватчиками, но в открытом бою перевес был явно на стороне пришельцев, успевших обогатиться последними достижениями военной мысли (железный меч, длинное копье, походно-полевая кухня). Поэтому аборигенам ничего не оставалось, как избрать тактику партизанской войны. Один из таких налетов и пришелся на момент визита Геракла и компании.

Пока растерявшиеся горожане в панике прятались кто куда, аргонавты похватали оружие и изготовились к круговой обороне. Несмотря на внезапность удара и превосходство в живой силе, великаны были остановлены, а затем и смяты стремительной контратакой, в которую Геракл буквально пинками поднял своих бойцов. Партизаны оказались не готовы к ответному удару элитного греческого спецподразделения и были разбиты наголову.

Кизик сердечно благодарил гостей за предоставленную помощь, бесконечно извиняясь, что праздник оказался омрачен таким неприятным инцидентом, на что Геракл удивленно ответил ему:

— Да что ж за свадьба без драки?!

В тот же вечер «Арго» отчалил от берегов Арктона. Греки рассчитывали вскоре достичь Босфора и выйти в Черное море, но поднявшийся северо-восточный ветер мешал кораблю двигаться в нужную сторону. Поблуждав в кромешной тьме полночи, «Арго» сумел без потерь пристать к какому-то берегу, но все же не слишком удачно.

Не успели путешественники провести рекогносцировку местности, как были атакованы неизвестным противником. Всесокрушающая палица Геракла и ожесточение прижатых к морю аргонавтов стали ключевыми факторами победы. Эллины во второй раз за сутки сломили сопротивление врага и в ночном бою обратили нападавших вспять.

Первые же лучи солнца донельзя огорчили Ясона со товарищи. Выяснилось, что они бились против воинов только что проводившего их Кизика. Жители Арктона в темноте приняли команду «Арго» за пиратов и попытались неожиданным натиском сбросить изготавливающегося к нападению противника в море. В битве втемную погиб не только Кизик, но и большая часть его дружины. Похоронив павших и выслушав исполненную Орфеем отходную, аргонавты сделали вторую попытку покинуть злополучный полуостров.

Чтобы как-то встряхнуть команду, Геракл предложил приунывшим коллегам по веслу соревнование в выносливости. Суть конкурса была проста: желающие садятся за рассчитанные на двоих весла поодиночке, и последний, кто сохранит способность грести, объявляется победителем и получает в виде бонуса пять процентов от всей грядущей добычи. Орфея, чтобы не отвлекал конкурсантов глупыми разговорами, вновь загнали на мачту и велели петь что-нибудь бодрое и ритмичное. После нескольких часов изнуряющей гребли, сопровождаемой сверху звуками немецких боевых маршей, на веслах остались кроме Геракла Ясон и жадные до денег братья Диоскуры. Но вскоре и они, сначала Кастор, а затем и Полидевк, практически одновременно попадали в проход между лавками, согласившись на почетную бронзу.

Лишь Ясон некоторое время еще мог сопротивляться Гераклу исключительно на морально-волевых качествах, однако и капитана оставили последние силы. Но не успел Геракл объявить о своей победе, как его весло треснуло и переломилось пополам. Свою ярость герой отразил в столь впечатляющих выражениях, что утомленная команда моментально повставляла весла в уключины и мигом подогнала «Арго» к берегу пролива, чтобы Геракл мог выбрать дерево для нового весла.

Герой оставил аргонавтов у корабля готовить ужин, а сам пошел в лес подыскать подходящее растение. Через час он отыскал, наконец, гигантскую ель и, вырвав с корнем, потащил ее на берег, где вести плотницкие работы было гораздо удобнее, чем в чащобе. Эпизод, в котором Арнольд Шварценеггер в фильме «Коммандо» несет на плече спиленное дерево, был позаимствован режиссером как раз из сцены возвращения Геракла к «Арго».

Но изготовить себе новый инструмент для передвижения по глади вод Гераклу не удалось. По возвращении к кораблю герою сообщили, что его оруженосец Гилас, ушедший давным-давно за водой, до сих пор не вернулся и на крики не отзывается.

Гилас попал в оруженосцы к Гераклу после досадного недоразумения по дороге в Иолк. Отец Гиласа, царь дриопов Теодамант в грубой форме отказался зажарить герою быка на ужин, а Геракл, вспылив, убил невежу. Сожалея о случившемся, богатырь решил заменить мальчику отца и взял Гиласа с собой.

Узнав об исчезновении оруженосца, Геракл бросился назад в лес, где наткнулся на возвращавшегося к кораблю приятеля Полифема. Тот слышал, как Гилас звал на помощь, но возле озерца не обнаружил никаких следов борьбы, лишь кувшин мальчика одиноко лежал на берегу. Геракл с Полифемом вместе пустились на поиски. В тщетных блужданиях они провели всю ночь, зайдя очень далеко, но, не обнаружив ни следов исчезнувшего водоноса, ни чего-то хоть сколько-нибудь подозрительного. Акция по спасению рядового Гиласа провалилась.

— Как в воду канул, — сказал Геракл, даже не подозревая, насколько точно он охарактеризовал ситуацию. Гиласа похитили нимфы того источника, к которому он пошел за водой. Наглым девицам давно хотелось заполучить в свое распоряжение какого-нибудь мужичка. Но поскольку справиться со взрослой особью сил у них не было, то приходилось дожидаться удобного случая, который и представился в лице оруженосца Геракла. Нимфам приглянулся смазливый паренек, и они утянули его к себе на дно, лишь только он нагнулся набрать воды.

После этого случая герою долго не удавалось обзавестись новым денщиком. Все отказывались идти на нефартовую службу, говоря, что оруженосцем Геракла быть хуже, чем любовницей Фандорина.

Впустую прождав полдня Геракла и Полифема на берегу, Ясон отдал распоряжение отчалить без них. Аргонавты приказу подчинились, но в команде этот шаг восприняли неоднозначно. Во-первых, «Арго» без Геракла становился чем-то вроде «Манчестер Юнайтед» без Бэкхема. Коллективом мощным, но уже не харизматичным. Во-вторых, многие подозревали, что Ясон, таким образом, просто устраняет конкурента в борьбе за лидерство.

На корабле поднялся ропот, и, скорее всего, Ясону, в конце концов, просто набили бы физиономию и развернули «Арго» назад. Но в самый драматический момент, когда Теламон уже собирался вручить капитану черную метку, шедшее со скоростью в десять узлов судно резко остановилось, как будто кто-то схватил его за новомодный киль. Перепуганные аргонавты решили, что налетели на скалу или, чего хуже, на айсберг, но, оглядевшись, обнаружили, что ничего страшного с их скорлупкой не произошло.

Если не считать того, что по правому борту из воды показалась опутанная ламинариями голова морского бога Главка, личного представителя Посейдона в Черном море. Посейдон, пребывая в хорошем настроении, шутки ради любил представляться: «Посейдон, начальник Главка».

Объявившийся из пучины бог дождался обшей тишины и сообщил собравшимся пренеприятнейшее известие:

— Я только что от Зевса, — выплюнул водоросли Главк. — Тот принял решение вернуть Геракла к месту службы. Он так и сказал: «Геракла я снял с пробега».

После чего, предложив команде «Арго» продолжить движение, Главк скрылся в глубине. Озадаченные аргонавты принесли Ясону извинения и в глубочайшей тишине поплыли дальше. Дело, казавшееся им на паях с лучшим парнем своей страны беспроигрышным, теперь, без поддержки Геракла, оборачивалось совсем другим боком. И это их серьезно беспокоило.

Они еще долго странствовали, сражались, побеждали и погибали. Они добыли золотое руно и вернулись, хоть и далеко не все, на родину. Они прославились, а кое-кто даже стал богат, вот только счастья этот поход никому не принес. Но это уже не наша история.

Геракл же в поисках Гиласа поднял на ноги всех местных жителей и несколько недель прочесывал окрестные леса. Он поклялся поставить боком всю Мисию, как назывался район высадки аргонавтов, и разорить Трою, если аборигены не найдут в конце концов, куда девался несчастный ребенок. Жители пообещали приложить все усилия.

Перед тем как отбыть в распоряжение микенской военной жандармерии, герой вернулся к месту последней стоянки «Арго» и долго сидел на пустынном берегу, бормоча под нос:

— Отстал от поезда. В поход собрался…

Дома его ждали военный трибунал, штрафбат за самовольное оставление части и нудные долгие годы бессмысленных и бесполезных великих подвигов. Попытка совершить что-то действительно героическое на благо Родины закончилась самым глупым образом, едва начавшись. Медаль «За дальний поход» обошла его стороной.

Глава 8

АВГИЕВЫ КОНЮШНИ

Сложно сказать, можно ли было три с половиной тысячи лет тому назад назвать греческий суд самым гуманным судом в мире, но одну характерную черту он имел. Античное правосудие отличалось от современного крайней радикальностью выносимых приговоров. В блаженные олимпийские времена института исполнительно-трудовых учреждений в Элладе не водилось и в помине. Такое архитектурное излишество, как «тюрьма», появилось в арсенале греческих зодчих много позднее. Потому обвиняемого либо сразу приговаривали к высшей мере, либо гнали из города с глаз долой на все четыре стороны. Гераклу довелось познакомиться со всеми особенностями эллинского судопроизводства.

Суд над самовольно оставившим расположение воинской части сыном Зевса проводился соответственно моменту — особой тройкой. Председательствовала Гера, заседателем был назначен ее приспешник тысячеглазый Аргус, усыпанный по всему телу таращащимися либо подозрительно щурящимися глазками, в роли прокурора выступал Эврисфей. В обвинительной речи он требовал накинуть Гераклу к общему сроку ещё восемь лет службы в Микенах: три — за побег, пять — за детсад, как он скептически называл устроенную Ясоном экспедицию. Но, хорошо помня, что его дело подвластно юрисдикции лишь суда высшей, то бишь олимпийской инстанции. Геракл и не подумал принимать устроенное судилище слишком близко к сердцу. А в своем последнем слове — которое ему никто не давал, но которое он, тем не менее, взял самостоятельно, и отобрать у него это слово уже не смогли — в последнем слове обвиняемый высказал все, что думал о происходящем действе.

Судьи в отместку уже собрались, было вкатить герою по самой верхней планке, но молния, своевременно ударившая в шпиль дворца, в котором проходила выездная сессия суда, напомнила народным заседателям, что уж слишком зарываться им тоже не следует. Благодаря разряду природного электричества Геракл отделался всего лишь строгим выговором и тремястами часами общественных работ в виде ссылки на конюшню. Мера наказания, впоследствии повсеместно использовавшаяся в крепостной России, мелким помещикам которой, очевидно, приятно было чувствовать себя средиземноморскими тиранами.

В качестве епитимьи герою было велено вычистить никогда не ведавший уборки скотный двор правившего в Элиде царя Авгия. Эврисфей, уже в те далекие времена постигнувший глубокую полководческую мысль сдавать своих солдат внаем, выиграл тендер на очистку элидского скотного двора и предполагал неплохо нагреть руки на этом деле.

Зачитывая приговор, он сразу заявил, что время исправработ Гераклу в общий срок не пойдет. И как великий подвиг эта ассенизация тоже зачтена не будет. Мало ли кто катает тачки с органикой — что ж всем Звезду Героя давать?

— Вечно они находят для меня самую дерьмовую работенку, — жаловался Геракл своему возничему Иолаю по дороге в Элиду. Однако он даже не представлял, насколько масштабным окажется порученное дело. Хотя про Авгия слышал много.

Во всем Средиземноморье не было человека, который не слыхал бы про Авгия. Своей славой он не уступал первейшим героям Греции. И, хотя известность ему принесли не мужество на поле брани и не стойкость перед лицом опасности, он принимал свою популярность, не склоняя головы. Авгий был крупнейшим в эллинском мире заводчиком племенного скота.

Секрет процветания элидского владыки был прост: ему повезло с крышей. Авгий числился среди детей склонного — разумеется, на фоне остальных олимпийцев — к определенной умеренности в связях Гелиоса. В знак отцовской любви папаша ниспослал свое небесное благословение на все стада Авгия, благодаря чему скот в Элиде не только никогда не болел, но даже не страдал от мошек-оводов. А такие термины, как «ящур» и «коровье бешенство», местные ветеринары слышали лишь на курсах повышения квалификации.

Особое внимание Гелиос уделял качественному подбору быков-производителей. Для грамотной племенной работы Гелиос подарил Авгию триста белоногих черных быков, двести краснопородных и в качестве бонуса двенадцать серебристо-белых марки «экстра». На последних, окрашенных в цвет «серебристый металлик», кроме обычных функций возлагалась еще и обязанность охранять стада от обитавших в округе хищников. Что они делали без труда. По свидетельствам очевидцев, эти быки-секьюрити были таких размеров и такой свирепости, что каждый из них в одиночку без труда расправлялся с медведем, а вдвоем они с легкостью топтали льва.

Благодаря неизвестной хирургической операции, проведенной Гелиосом над быками, весь получаемый от них приплод оказывался исключительно женского пола. Что было важно в конкурентной борьбе, поскольку, таким образом, априори исключалась любая утечка генетического материала.

В эпоху, когда основной формой содержания капитала был крупный рогатый скот, Авгий по праву мог считаться Ротшильдом Греции, поглядывающим при этом на заокеанского собрата по наживе несколько свысока. Поскольку его колоссальные средства были конвертированы не в странные разноцветные бумажки-акции, а в конкретное движимое имущество, неподвластное ни инфляциям, ни дефолтам.

Единственным минусом подобного образа капиталовложений являлся побочный продукт, переизбыток которого уже через пару лет начал мешать хозяйственной деятельности региона. Поначалу куркуль Авгий был рад-радешенек такому количеству получаемого на халяву органического удобрения и даже пытался по этому случаю затеять смежный бизнес с разведением каких ни то сельскохозяйственных культур: сажал то ли картофель, то ли кукурузу, летописи об этом упоминают смутно.

Но очень скоро выяснилось, что количество производимой органики превышает количество органики потребной в десятки раз, так как пахотных земель в ту пору в горной Греции было меньше, чем в каком-нибудь нынешнем подмосковном дачном кооперативе «Ромашка». Из-за чего все побочные направления предпринимательской деятельности Авгия вскоре усохли, оставив на радость правителю лишь изначальное скотоводство.

Но зато уж последнее было из числа тех богатств, про которые много позже сказали: «И червь не точит, и тать не крадет». И если протекцию от червей и прочих неблагоприятных проявлений живой природы составлял Авгиевым стадам, как мы уже говорили, специальный декрет старика Гелиоса, то борьбу с хищениями в народном коровьем хозяйстве приняли на себя те самые двенадцать бычьих апостолов. Даже отдаленного визуального знакомства с рогами этих титанов загона было достаточно, чтобы у всякого отбить желание приписать за счет Авгия что-то еще себе.

Когда Геракл на рассвете добрался до Элиды и подошел к дворцу Авгия, стада как раз выгоняли на пастбища. Главарь быков-охранников, по кличке Фаэтон, нашел внешний вид явившегося вызывающим и бросился на гостя. После, извиняясь за инцидент, Авгий утверждал, что быка смутила львиная шкура, наброшенная на плечи Геракла, но в тот момент объясниться с парнокопытным по-хорошему возможным не представлялось. Максимум, что визитер мог сделать для не слишком гостеприимных хозяев — это постараться, защищаясь, не нанести ценному животному сильных увечий. Проявляя максимум такта, Геракл вместо традиционного для него в таких случаях удара дубиной в лоб ограничился захватом за рога и передней подсечкой. Правда, совсем без травм обойтись не получилось. В процессе полета через голову бык обломил один из рогов, утратил товарный вид, чем сильно огорчил подоспевшего к месту баталии хозяина.

Подошедший Авгий мрачно прочитал извлеченный Гераклом из складок львиной шкуры наряд на очистку конюшен и распорядился показать герою имеющийся фронт работ. Его недовольство можно было понять. Как бы вы чувствовали себя, если бы сантехник, пришедший чинить канализацию, начал увечить ваших домашних животных? Потому и к выдвинутой Гераклом инициативе Авгий отнесся без должного энтузиазма. Хотя герой-ассенизатор внес небезынтересное для него рацпредложение. Он вызвался осуществить намеченную уборку скотных дворов не за пятилетку, как значилось в договоре Эврисфея и Авгия, а всего за день. И за столь беспрецедентное перевыполнение плана он просил у правителя Элиды десятую часть всего имевшегося у того скота.

— Тебе бы, начальник, романы писать! — ответил Авгий фантасту и был совершенно прав.

Предложенная Гераклом затея выглядела во втором тысячелетии до нашей эры примерно так же, как в третьем тысячелетии нашей эры выглядит идея поворота сибирских рек. Даже обойти за день все имевшиеся у Авгия в наличии скотные дворы было едва ли возможно. Тем не менее, Геракл продолжал настаивать и даже — никогда в жизни он не позволял себе подобного! — поклялся именем своего божественного отца, что выполнит обещанное до захода солнца. Смекнув, что он все равно ничего не теряет, Авгий принял предложенные условия пари. Свидетелем при заключении этого договора выступил сын элидского царя Филей, в ходе сделки вертевшийся под ногами, таращившийся на мышцы Геракла и даже попросивший померить львиную шкуру.

Ударив по рукам, участники сделки — Геракл с засученными рукавами, а Авгий с переломом запястья — разошлись по своим местам. Творческий метод Геракла в этом случае, как и в истории с Немейским львом, опирался на последние достижения научно-технической мысли. На подходе к владениям Авгия, когда герой уже тягостно прикидывал, сколько месяцев ему предстоит провести, ковыряясь в ценных удобрениях, из придорожных кустов выскочил неказистого вида мужичок в сандалиях на босу ногу и тунике на голое тело. Субъект оказался местным ученым-самоучкой Менедемом, специально караулившим Геракла.

Проблема Менедема заключалась в том, что его проекты не находили абсолютно никакого понимания в родном городе. Ни огнедышащая колесница, бегающая без лошадей, ни рычащая лодка, плавающая без парусов, ни даже дрожащий белый ящик, за пять минут делающий пиво холодным, не производили на власти Элиды впечатления. Все изобретения Менедема объявлялись обычными чудесами, свершаемыми по воле олимпийских богов, и, соответственно, вопрос о финансировании разработок даже не поднимался. Морально раздавленный долгой цепью неудач античный Кулибин решил предложить свой очередной проект «Использование водослива в канализационной системе» непредвзятому чужестранцу. И, к собственному немалому удивлению, был принят весьма радушно и выслушан.

Едва только Авгия увели в медпункт накладывать гипс, Геракл с Менедемом вскочили в колесницу под управлением Иолая и, не обращая внимания на рытвины, колдобины и бесчисленные коровьи лепешки, помчались к восточному концу скотного двора. Согласно разработанному Менедемом плану, очистку конюшен предполагалось проводить способом принудительного промыва помещений, для чего Геракл проломил в стене брешь размером с Триумфальную арку, и вся компания бросилась к противоположному краю двора.

Основной водной артерией Элиды была река Алфей с впадавшим в нее чуть выше города притоком Пенеем. А ниже города на берегу Алфея и стояли Авгиевы конюшни. Проделав в западной стене скотобазы очередные Триумфальные ворота, герой принялся по расставленным Менедемом вешкам рыть к Алфею неглубокий, но широкий канал. Уже в более поздние времена эмпирическим путем была выведена основная формула расчета скорости работ в открытом грунте: «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор». Геракл же, по самым скромным прикидкам, заменял как минимум взвод кротоподобных бойцов кирки и лопаты, и уже через пару часов канал был завершен. Оставалось лишь скинуть в Алфей ниже подведенного нового русла несколько гранитных глыб, недостатка в которых в Греции не испытывали никогда, и работу можно было считать завершенной.

Хлынувшие в новом направлении воды промчались сквозь скотный двор, унося с собой все, что попалось на пути: навоз, деревянные стойла, спавшего в углу сторожа, наблюдателей ООН. Уже через полчаса скотный двор Авгия блистал чистотой, как тяжелый авианесущий крейсер «Адмирал Горшков» накануне визита командующего флотом. В заключение операции Геракл вытащил из Алфея сложенные туда валуны, восстановив тем самым обычный порядок вещей и привычный ток рек.

Больше всего времени у героя ушло на заделывание пробитых в стенах отверстий, поскольку его специализацией было все же разрушение, а никак не созидание. Но при помощи все того же Менедема обе стены, в конце концов, вернулись к изначальному виду. Более того, с помощью красных кирпичиков в одной из них было высокохудожественно выложено «Геракл — 1500 до н. э.». После чего ассенизаторы не спеша зашагали к Авгию с требованием расплатиться по счетам, так как взятые на себя повышенные обязательства бригада даже перевыполнила.

Подобный поворот событий стал полной неожиданностью для руководителя элидского самоуправления, но даже в такой ситуации получить с Авгия хотя бы копейку было бы уже вторым подвигом. Выслушав требования Геракла, Авгий платить отказался категорически. Поначалу он мотивировал это тем, что за работу уже заплачено подрядчику, то есть Эврисфею. Затем, когда этот довод был отвергнут, как к делу не относящийся, изменил линию защиты и заявил, что вообще первый раз видит этого бугая в шкуре. Ни о чем он ни с кем не спорил и конюшни чистить никого не просил. А если кто чем недоволен, пусть обращается в народный суд Центрального района Элиды и отстаивает свои права цивилизованным образом. И не надо здесь махать своей дубиной. Стража, зовите подмогу! В суде приняли заявление героя к рассмотрению, но даже колоссального влияния Геракла и его дубины оказалось недостаточно, чтобы ускорить прохождение дела через инстанции. Слушание назначили лишь на следующую неделю, и все семь дней до заседания Геракл развлекался тем, что играл с местными жителями на центральной площади Элиды в городки. До сих пор в этой местности помнят знаменитый бросок Геракла: ударом дубины герой вышибал не только фигуру из города, но и четыре каменные плиты, на которые была нанесена разметка.

Само же заседание получилось, мягко говоря, коротким. Едва только вызванный Гераклом в качестве свидетеля Филей подтвердил факт спора и судьи собрались удалиться на совещание, ответчик, а по совместительству еще и городской глава Авгий объявил, что изгоняет Геракла, Филея, а за компанию с ними и всех судей вон из города. Свой поступок он мотивировал тем, что он в этом городе самодур, поэтому что хочет, то и творит.

— Тоже мне: туда-сюда, герой труда, — кричал с балкона своего дворца беспринципный ответработник вслед удаляющемуся истцу.

Геракл мог бы, отстаивая свои попранные права, затеять небольшую священную войну с негодяем, но благоразумно решил, что сейчас это не ко времени. Эврисфей опять начнет возникать по поводу самовольной задержки — раз. Противников слишком уж много — два. Рассчитаться с Авгием он, в конце концов, всегда успеет — три. В итоге все вышло именно так, как замыслил Геракл. Но на этот же раз герой счел своим долгом вернуться поскорей в Микены, утешая по дороге неповинно пострадавших Филея и судей.

Чтобы как-то поправить травмированные нервы работников правопорядка, Геракл напомнил им о трагической судьбе фригийского царя Мидаса, по глупости взявшегося судить саунд-битву с участием Аполлона и бога стад Пана. Точнее говоря, в судьи Мидаса никто и не звал, арбитром на этом музыкальном ринге выступал речной бог Тмол, а Мидас всего лишь сидел в зрительном зале и внимал издаваемым состязающимися звукам. Аполлон играл на лире, а Пан на изобретенном им самим музыкальном инструменте — свирели.

Прославившийся как музыкант, гораздо большую известность он приобрел как неутомимый сладострастник, всю жизнь проводящий в непрестанных поисках новых партнерш. Впрочем, обновить репертуар ему удавалось крайне редко, поскольку откровенное козлоподобие Пана: рожки на голове, копыта на ногах и черная шерсть на груди и спине — не позволяли ему даже приблизиться к ежегодно составлявшемуся списку «10 000 самых сексуальных мужчин Эллады».

Тем не менее, именно «сладостное внимание дам», как позднее формулировал Пушкин, бог стад считал главным интересом своей жизни. Собственно, и свирель он изобрел походя, в результате очередной неудачной попытки добиться взаимности. Многие преследуемые Паном леди были настолько перепуганы, что, произнося в ужасе «лучше уж никак, вместо как-нибудь», просили богов превратить их во что угодно, но только спасти от этого маньяка в козлиной шкуре. Так, например, нимфа Питис в результате такого преследования была преобразована в ель, а нимфа Сиринга — в тростник. Но если об елку Пан мог разве что ободраться, то из срезанной тростинки получилась свирель, на которой козлоногий и играл печальные песни о неразделенной любви.

Рассчитывать на победу над Аполлоном Пану, разумеется, не приходилось, но отказаться от состязания волосатый не смог. Хотя изначально было понятно, что соперники — музыканты разных стилей и сравнивать их не совсем корректно. Пан исполнил на своей свирели «Yesterday», Аполлон на лире — гимн Греции. И если при звуках свирели слушатели в зале плакали, то под лиру им всем волей-неволей пришлось встать. И главный судья соревнований Тмол, мотивируя свое решение этим единодушием зрителей, присудил победу Аполлону.

Уже после окончания съемки, когда телевизионщики сматывали кабели, а публика полезла к артистам за автографами, Мидас тоже пробился к Аполлону и сказал что-то вроде: «А знаете, в этой „Естердее“ тоже есть своя идея». Но попытка показаться остроумным, мягко говоря, не нашла у звезды шоу-бизнеса понимания. Бог солнца, конечно, не Майкл Джексон, но и он крайне негативно воспринимает, когда при нем хвалят кого-то другого.

— Кто пустил сюда этого идиота с ослиными ушами? — недовольно поморщился суперстар, и Мидаса вытолкали взашей. А проснувшись поутру, меломан обнаружил, что боги слов на ветер не бросают. Вместо привычной лопоухости на голове фригийского царя красовались два серых ослиных локатора. Всю оставшуюся жизнь Мидасу пришлось ходить в специальном колпаке, чтобы скрыть от подданных, к чему приводит чрезмерное увлечение музыкой.

Зато непосредственный соперник Аполлона Пан ушел с ринга подобру-поздорову. Единственной его утратой после этого состязания оказалось авторское право: Гермес, запатентовав свирель под своим именем, продал ее затем все тому же Аполлону как собственное изобретение. Но это были сущие пустяки по сравнению с тем, что случалось вынести другим оппонентам вздорного бога.

Сатир Марсий, на свою беду, нашел как-то раз флейту, брошенную на берегу ручья Афиной. Богиня, придумав такой инструмент, решила сыграть на нем на олимпийском пиру. Эффект от выступления получился двойственный: с одной стороны, все пировавшие благосклонно рукоплескали, но с другой — Афродита и Гера во время выступления музыкантши просто попадали со смеху. Усевшись помузицировать на берегу ручья, Афина поняла причину их веселья. С раздутыми щеками, она больше напоминала хомяка, возвращающегося с колхозного поля, нежели грозную и прекрасную небожительницу. Афина швырнула инструмент на землю, проклиная музыку вообще и эту флейту в частности.

Не ведавший сложной судьбы найденной им дудки Марсий принялся упражняться в занятиях музыкой и вскоре достиг больших успехов. Местные нимфы говорили даже, что он играет как бог, а то и лучше. Марсий не нашел в себе сил отвергнуть лившиеся славословия, и оскорбленный таким сравнением Аполлон вызвал сатира на поединок. Судить дуэль, само собой, был вызван уже проверенный Тмол.

Марсий высокохудожественно просвистал на флейте трогательную песню про очень одинокого пастуха. Аполлон же, не отходя от традиционного репертуара, грянул на лире очередной марш, в тот раз это был «Походный марш лейб-гвардейского Преображенского полка». Впечатление было настолько несопоставимо, что даже Тмол не осмелился присудить победу олимпийцу, а объявил ничью и назначил дополнительное время.

Но при этом заявил, что в следующем раунде задание усложняется: теперь следует не только играть, но еще и петь. А поскольку Марсий физически не мог одновременно петь и извлекать из флейты ноты, то он был признан побежденным. Не сумевший одолеть конкурента в честной борьбе Аполлон в раздражении велел живьем содрать с бедняги кожу и прибить ее к дубу, под которым проходил поединок. Участь художника была трагична еще в те времена. И шагавшие в компании с Гераклом Филей и судьи пришли к единодушному выводу, что еще легко отделались.

Покинув пределы владений Авгия, успевшие уже подружиться Филей и Геракл простились. Сын царя Элиды намеревался отъехать на остров Дулихий, где планировал основать собственное царство. Судьи заявили, что пойдут с ним, поскольку надеются заложить на острове основы по-настоящему правового государства, в котором не будет места беззаконию и тирании. Геракл же изменил свои планы, решив заглянуть в гости к оленскому царю Дексамену, о проблеме которого услышал от встретившегося по дороге селянина.

Геракл застал Дексамена в тягостных раздумьях над судьбами своего семейства. За Мнесимаху, младшенькую дочь царя, посватался вождь последних выживших в битве при Фолое кентавров Эвритион. Поскольку взять силой, как он это обычно делал, дочку оленского мэра было несподручно, то он заявил, что берет Мнесимаху в жены. Сюжет, впоследствии элегантно улегшийся, с некоторой поправкой на революционную борьбу, в основу популярного худфильма «Свадьба в Малиновке».

Дексамену совсем не хотелось иметь такого зятя, о котором по всей Греции по горам и долам катилась дурная слава, что он наипервейший в стране скандалист и похабник. Чего стоила одна только выходка на свадьбе у Пирифоя. Но в случае отказа безбашенный кентавр мог в своем буйстве повредить царский дворец, да и его владельца тоже.

И эти опасения были отнюдь не лишены оснований. Мало того, что Эвритион был здоров как слон: будь он лошадью в чистом виде, так сказать, без примесей, не влез бы ни в одни оглобли. Но и о силе этого разгульного кентавра ходили легенды. Он мог ударом копыта расколоть скалу, кулаком перешибал двенадцать кирпичей, а головой разбивал амфору. Серьезного мужчину этими десантными фокусами было не удивить, но на обывателей они производили изрядное впечатление.

Геракл, как и положено герою, появился в самый последний момент.

Когда невеста уже тихо плакала у алтаря от отчаяния, жених довольно ухмылялся и постукивал в нетерпении копытом, а несчастный папа заламывал от бессилия руки.

Но едва священник произнес: «Нет ли у кого из присутствующих возражений против этого брака?» — в павильон вошел Геракл и в убедительной форме доказал Эвритиону, что невеста его не любит и бракосочетанию не бывать. Жених при поддержке свидетеля, дружек и остальной банды пытался возражать, но в руках героя оказался достаточно веский аргумент, чтобы расстроить эту неудачную свадьбу.

Успевшие спастись бегством кентавры привычно попрятались по лесам, Эвритиона отпели в том же храме, Дексамен и Мнесимаха пополнили многочисленные ряды благодарных Гераклу по гроб жизни граждан, признательностью которых он так никогда и не воспользовался.

Но закончить ассенизационный поход таким эффектным аккордом герою не удалось. Отзвук или, вернее сказать, отдушка победы над отходами скотопроизводства преследовали его до самой смерти. Уже через неделю после депортации герой из владений Авгия в Элиду прибыла срочно вызванная местными зелеными комиссия ОБСЕ, расценившая произведенный поворот рек как экологическую катастрофу.

Еще большим ударом по природе был признан сопутствовавший этому повороту сброс фекалий в акваторию естественных водоемов. Чиновники чуть не месяц лазали по окрестностям, подсчитывая нанесенный природе убыток. В итоге, в графе «сальдо» оказалась выведена такая сумма, на которую (в пересчете на современное валютоисчисление) байкальский целлюлозно-бумажный комбинат не нагадил бы, пожалуй, и за полвека работы.

Впрочем, Геракл на все высланные ему копии актов природоохранной прокуратуры и счета к оплате реагировал спокойно. Во-первых, официальным лицом со стороны исполнителя числился Эврисфей, ему и оплачивать издержки, а во-вторых, вряд ли нашлась бы в то время сила, которой было бы по зубам вышибить из Геракла без его согласия хотя бы копейку. Микенский же градоначальник, получив проплату за труды своего подчиненного, был просто счастлив. И глядел в будущее с большим оптимизмом.

Глава 9

КРИТСКИЙ БЫК

Жадность Эврисфея, сообразившего, что на непростом занятии — выдумывать невыполнимые миссии для Геракла — можно делать деньги, не знала никаких границ. Дело доходило до того, что в газетах бесплатных объявлений регулярно появлялись заявки вроде: «Супергерой, опыт работы 5 лет, походы, подвиги, невыполнимые задания». Спрос на услуги был если не ажиотажный, то устойчиво высокий. В те дикие времена практически у каждого региона имелись свои лютые чудовища или неразрешимые проблемы, разобраться с которыми по плечу было лишь истинному супергерою. Поэтому запрос с острова Крит был рассмотрен вне очереди лишь из-за обещанной в нем оплаты по двойному тарифу.

История, в которую оказался впутан Геракл, началась с того, чем закончилась история быка, похитившего Европу. Зевс, успешно прокрутив все свои бычьи делишки, помахал Европе ручкой и окончательно растаял в голубой дали, а перед бедной девушкой встал серьезный вопрос: что же делать дальше? По счастью, резонанс от бычьего инцидента и сама популярность Европы оказались так сильны, что генерал-губернатор Крита Астерей не только охотно женился на экс-любовнице властителя мира, но и признал своими трех сыновей Зевса: Миноса, Радаманта и Сарпедона, которых растил до самой своей смерти как наследных принцев.

После похорон отчима братаны принялись решать, кому из них наследовать вакантное место, и здесь Минос пустил в ход весьма своеобразный аргумент. Парень заявил, что он в близких отношениях не только с Зевсом, но и со всеми прочими олимпийскими богами. Более того, он на Олимпе в таком авторитете, что небожители в спешном порядке выполняют любую его просьбу. В качестве доказательства он вознес молитву Посейдону, в которой просил незамедлительно выслать ему наложенным платежом белого быка.

Была тут подстава или еще какой хитрый трюк, осталось невыясненным, но подозрительно быстро в набегающих на берег волнах нарисовался ослепительный белый бычара, явно спешивший на зов Миноса. Братья, впечатленные фокусом, сняли свои претензии на престолонаследие, и, не будь Минос чересчур жаден, на этом бы все благополучно и закончилось. Но глаза у начинающего руководителя оказались не в меру завидущими, и сказка про белого бычка пошла вперед семимильными шагами гомеровского гекзаметра.

Тонкость состояла в том, что, как правило, любое ниспосланное богами животное надлежало тут же им назад и пожертвовать, чтобы олимпиец получил со сделки свой, с позволения сказать, откат. Однако Минос решил приберечь столь чудный, по случаю попавший ему в руки образец, пустив его на развод особой породы, а на заклание выделил бычка из собственного стада, уже пожилого и ни на что прочее не годного. Если бы Минос знал, какой развод получится с Посейдонова подарка, он не стал бы даже и связываться с морежителем. Но дара предвидения он себе не просил, потому и все последующие события оказались для правителя Крита полной неожиданностью.

Посейдон был настолько задет за живое наглым обманом, что не стал ограничиваться типовыми сценариями мести вроде цунами или землетрясения. Эллинский водяной не один год морщил поросшую водорослями репу и, в конце концов, изобрел весьма изящный по сравнению со всеми остальными вариантами план.

Неизвестно, каким образом Посейдон добился нужного эффекта: может, толченую какую водоросль в суп подсыпали, может, запах каких раковин в спальне распыляли, но жена Миноса Пасифая влюбилась в Посейдонова быка. Причем влюбилась не в том смысле, в каком одинокие старушки произносят: «Мой Мурзик — единственная моя любовь и отрада на склоне лет», а именно в том, в котором немецкие кинематографисты отразили взаимоотношения вороного жеребца и императрицы Екатерины в одноименном фильме. Выражаясь языком дамских романов, Пасифая воспылала к быку всепоглощающей страстью.

Что было бы еще половиной, а может быть, даже и четвертью беды. Ну, влюбилась и влюбилась — с кем не бывает? Разве что есть стала хуже, но Миносу от этого было ни горячо, ни холодно. Но, к несчастью, как раз в это время на Крите отирался известный греческий механик-самоучка Дедал. И это стечение обстоятельств стало, можно сказать, роковым.

В представлении нашего современника Дедал фигурирует исключительно как человек, изготовивший из своего сына Икара первый в мире безмоторный летательный аппарат. Хотя на самом деле этот парень был ученым куда более широкого профиля.

По меркам современных мультиков про бурундучков-спасателей и фильмов про Джеймса Бонда Дедал полностью отвечал типажу ученого-злодея, эдакого доктора Нимнула и прочих его последователей.

Родившись в Афинах, он прославился по всей стране как искусный скульптор и архитектор, некоторые даже приписывают ему строительство афинского Парфенона. Каждому греку он был известен как человек, который изобрел рубанок, фуганок и драчевый напильник, тем самым, заложив основы современного столярного искусства. Дедал и дальше бы безбедно поживал в Афинах, если бы не проблемы с комитетом по авторским правам.

Племянник и ученик Дедала Талос, тоже, надо сказать, ураган-парень по части чего изобрести, запатентовал изготовленную им железную пилу. Уже до этого случая в его гостиной висели патенты на циркуль и гончарный круг, а тут еще, случайно пропоров ногу об лежавшую на дороге рыбью челюсть, он сообразил, что, сделанная из железа, эта штука совершит переворот в обработке древесины, и побежал в кузницу.

Дедал, тоже уже собравшийся было изобрести ножовку, оказался крайне раздосадован бестактностью Талоса, раствориться в ученике не пожелал, а совсем наоборот — столкнул коллегу со скалы при первой же подвернувшейся возможности. Афинский уголовный розыск на такие выходки смотрел предосудительно, и Дедал счел благоразумным сложить свои патенты в рюкзак и отбыть из Афин куда подальше. Критерию «подальше» в то время чудесно соответствовал остров Крит, правивший которым Минос принял ученого с распростертыми объятьями: не каждый день столичные знаменитости переезжали жить и работать на периферию. На Крите Дедал основал кукольный театр, в котором прививал местным жителям хороший вкус, мечтая о временах, когда публика комедиям положений будет предпочитать драмы Чехова и трагедии Шекспира. В очередной раз забегая вперед, скажем, что этого светлого мига он так и не дождался.

В таких вот идиллических забавах, постоянно что-то мастеря, Дедал мирно дожил до того момента, когда к нему обратилась со своей интимной проблемой Пасифая.

— Тут надо подойти технически, — оживился механик и на месяц углубился в чертежи и расчеты. После чего выкатил перед окончательно изнемогшей от неразделенной любви сеньорой совершенно неожиданное чудо техники, названное автором «критской коровой».

Дедал в творческом порыве соорудил конструкцию, которую через много веков животноводы всего мира стали использовать для сбора материала для искусственного осеменения. Перед Пасифаей очутилось сооружение, представляющее собой деревянный каркас, обтянутый коровьей шкурой. При этом работа оказалась выполнена настолько качественно, что загнанный в стадо муляж можно было отличить лишь по неподвижности и отсутствию интереса к траве. В дополнение ко всему к копытам «коровы» были приделаны ролики для перемещения устройства в пространстве, а в боку Дедал организовал потайную дверцу для жаждущей бычьих нежностей дамы.

«Корова» была незамедлительно выкачена на поле, Пасифая, подобно летчику-истребителю, залезающему в самолет, устроилась поудобнее. Последовала команда: «Ключ на старт, запускай быка!» — и любовная проблема первой леди Крита была решена. Однако очень скоро обнаружилось, что на смену ей пришла другая, через девять месяцев разросшаяся до размеров проблемы сначала дворцового, затем общеостровного и, наконец, общеэллинского масштаба. Королева родила мальчугана с головой быка и бычьим же нравом.

Вообще, несмотря на семерых рожденных в браке детей, Минос и Пасифая непосредственно перед инцидентом с быком находились в весьма натянутых отношениях. Причиной тому послужило радикальное средство, которое Пасифая попыталась применить для борьбы с постоянными супружескими изменами своего благоверного. По одним источникам, она, как дочь Гелиоса и родственница знаменитых греческих волшебниц Кирки и Медеи, сама заколдовала своего мужа. По другим — выписала с доставкой во дворец активно рекламировавшийся в прессе специальный китайский порошок для возвращения возлюбленного, но что-то напутала с дозировкой. Так или иначе, но эффект настолько превзошел ожидания, что особо впечатлительным рекомендую сразу перелистнуть страницу, продолжив чтение парой абзацев ниже.

В результате воздействия этого паленого порошка семя Миноса по окончании любовного акта тут же превращалось в скопище ядовитых скорпионов, что негативно сказывалось на здоровье миносовых партнерш. Интимная проблема получила необычайную даже для греческого общества огласку. Дур связываться с Миносом ни на острове, ни за его пределами больше не находилось. Однако, изведя столь нестандартным способом всех соперниц, Пасифая и сама осталась на бобах.

Будь у Миноса возможность, он незамедлительно развернул бы в своих владениях строительство завода резинотехнических изделий и таким образом вышел бы из затруднительного положения. Но даже беспринципный ученый развел руками, заявив, что он в медицине не силен. Кабы схемку да чертеж, а по части чародейства и волшебства Дедал не большой мастак. В итоге пришлось лечить подобное подобным, и от болезни, еще не успевшей получить титул венерической, правителя избавила специально выписанная на остров сведущая в подобных делах врачевательница Прокрида.

Поэтому неожиданное известие о том, что родила царица в ночь абсолютно неведому зверушку, легло у Миноса на подготовленную почву.

— Ну, если бы котенка или лягушку — это еще можно было бы понять, — рассуждал он. — Мутации и все такое, но получеловека-полубыка!

Больше от естественно-научного изумления, нежели из-за оскорбленной супружеской гордости Минос учредил комиссию для расследования небывальщины, а сам тем временем принялся искать ходы, как бы пограмотнее опустить все концы в воду. Оптимальный вариант директору острова подсказал во время одного из рандеву его папаша — всемогущий Зевс. Надо сказать, что в отличие от тысяч прочих сыновей Минос умудрился попасть в касту детей, с которыми небесный папаша поддерживал отношения. И хотя не каждое воскресенье и не с кучей сладостей, но являлся периодически на свидания поболтать о том, о сем, выдавая по ходу дела совет-другой.

Зевс предложил построить где-нибудь неподалеку от города Лабиринт, куда и поместить новорожденного. Гениальный ход, совмещающий в себе решения двух несовместимых задач: и от людских глаз подальше, и туристам будет на что посмотреть в качестве достопримечательности.

— Не в детдом же его отдавать! — засмеялся собственной шутке олимпиец и дематериализовался до новых встреч.

Минос незамедлительно вызвал к себе Дедала, в тот момент как раз разрабатывавшего для своего театра куклу Буратино, и объяснил суть задачи.

— О! Здесь надо подойти технически! — воскликнул изобретатель и на месяц углубился в планы и схемы.

Тем временем набиравший вес с такой скоростью, что любой современный животновод-рекордсмен от зависти съел бы свой треух, Минотавр уже вовсю проявлял свой недружелюбный нрав. Почти год, пока неподалеку от дворца Миноса ударными темпами возводился Лабиринт, его пришлось держать в горах на привязи, где не обошлось и без человеческих жертв. Полубычок отказывался питаться травой, предпочитая растительной пище мясную, причем не разбирая ее происхождения.

Кроме того, следственная комиссия докопалась до истории с фальшивой коровой, и Лабиринт достраивали уже без непосредственного участия архитектора-проектировщика. Во избежание неприятностей Дедал решил поскорей сделать из владений Миноса ноги. А поскольку, как известно, владения располагались а острове, то пройдоха-мастер вместо ног сделал крылья. И, если бы не излишнее любопытство Дедалова сынка Икара, все опять бы прошло у жучилы как по маслу.

Минотавра, несмотря на отчаянное сопротивление, гнали в Лабиринт. Какая кара постигла Пасифаю, греческие источники стыдливо умалчивают. Из всех участников этой непростой истории на сцене остался только собственно бык, с которого все и началось. Посейдон, удовлетворенный разразившимся в благородном семействе скандалом, решил, что пора уже дать занавес, и в качестве развязки спектакля предложил такой ход, как внезапное сумасшествие главного героя. Бык взбесился и, носясь по Криту, как божий дух над водами, крушил все, что попадалось на пути. Остановить белого гиганта желающих не находилось, даже несмотря на вознаграждение с несколькими нулями после единицы, обещанное Миносом за поимку бесчинствующего животного.

Если бы не извечная жадность Эврисфея, критский бык вряд ли попал бы в список двенадцати подвигов Геракла. Но микенский градоначальник, узнав о размере вознаграждения, незамедлительно отписал канцелярии Миноса ответ, оговорил условия прибытия на остров миротворца, получил задаток и велел Гераклу решить проблему.

— Все равно без дела сидит, так пусть хоть харчи отработает, — мотивировал Эврисфей Гере свой поступок.

Прибыв на Крит, Геракл первым делом явился в царский дворец с целью прояснить обстановку, чем поставил Миноса в трудное положение. С одной стороны, владыка Крита был рад прибытию на подмогу представителя иностранной спецслужбы и хотел как можно скорее избавиться от досаждающей ему дикой твари. А с другой — он совсем не горел желанием посвящать постороннего в свои внутренние, во всех смыслах, дела. Поэтому ничего нового Геракл от Миноса не узнал.

Рассыпавшись в комплиментах, глава островитян предложил Гераклу всестороннюю помощь в выполнении миссии, чем крепко обидел героя. Взбесившийся производитель был застигнут Гераклом на берегу за корчеванием апельсиновой рощи. Бык, уже успевший к появлению героя развалить хижину местного селянина и, за неимением более интересных занятий, принявшийся за зеленые насаждения, очень обрадовался гостю. Опустив рога, он ринулся в атаку. Впрочем, первая же затрещина снизила его боевой задор, а не заставившая себя дожидаться вторая оплеуха напрочь отбила охоту дебоширить.

Посейдонов подарок хотел, было извиниться за вспыльчивость и пойти немного полежать в тени уцелевших апельсиновых деревьев, но оказалось, что гость крепко держит его за рога и имеет, очевидно, какие-то свои планы относительно дальнейшего бычьего досуга. Завершив с помощью еще двух тумаков сеанс исцеления от бешенства, Геракл уселся на рогатого верхом и вырулил прямо к воде.

То, что быку по силам пересечь Критское море, доказал в приключении с Европой еще сам Зевс, эдакий Тур Хейердал своего времени. Аналогичным способом поступил и Геракл, существенно сэкономив таким образом на проезде и опровергнув заодно народную пословицу «За морем телушка полушка, да рубль перевоз». Его пример наглядно показал, что если самовывозом, то доставка крупного рогатого скота из-за моря обходится почти даром.

Как и было заказано, утихомиренного быка отконвоировали к стенам Микен, с которых Эврисфей с помощью цейсовской оптики в очередной раз убедился в крайней опасности своего слуги. Не зная, что делать с доставленным животным, он обратился к стоявшей рядом Гере, не желает ли, мол, она забрать бычка себе.

— Бык ведь не лань, его отпусти, он все здесь разнесет, — задумчиво почесал бороду Эврисфей.

Хорошо зная, какая буча поднимется, если она прикарманит Посейдонова быка, Гера от подарка решительно отказалась и предложила отпустить скотину на волю, но где-нибудь подальше от Микен. Желательно — совсем далеко, где-нибудь за Полярным кругом.

Геракл, приговаривая «цоб-цобе», исполнительно отъехал за пределы Пелопоннеса. И, оказавшись уже на территории материковой Греции, как и было велено, отпустил животное, придав богатырским пинком курс противоположный Микенам. Быку, впрочем, было абсолютно безразлично, где чудить. И он, не вдаваясь в географические тонкости, уже в Греции продолжил начатые на Крите безобразия. Завершать недоделанный Гераклом из-за давления руководства подвиг пришлось другому греческому герою — Тесею.

Тесея вообще можно назвать в своем роде честолюбивым дублером Геракла. Его мать Эфра и мать Геракла Алкмена были троюродными сестрами, и Тесей с детства хотел быть похож на великого дальнего родственника, почему, собственно, и выбрал профессию национального героя. Специализируясь поначалу, как и Геракл в юности, на очищении дорог Родины от разбойников, гаишников и разбавляющих пиво трактирщиков, Тесей пришел в Афины к своему папе, местному царю Эгею, в поисках очередного подвига размером побольше. И был просто счастлив, узнав о недоделанном Гераклом деле.

Бык в это время беспредельничал неподалеку от города Марафон, где к приходу Тесея в живых остались лишь те, кто был способен, спасаясь, пробегать без передышки не менее сорока километров. Обычно после этого быку надоедало гоняться за жертвой и он переключался на новый объект. Кстати сказать, даже после изничтожения быка привычка к дальним забегам у местных жителей сохранилась, в чем они могли поспорить даже с уже упоминавшимися кенийскими стайерами. Не случайно сегодня слова «стайер» и «марафонец» почти синонимы.

Тесей изловил быка, что далось ему гораздо сложней, чем Гераклу. Но поскольку он не был скован глупыми должностными инструкциями и приказами вроде: «Взять живым!», то попросту отлупил скота выломанным из забора дрыном и. измочаленного, отволок в Афины. А уже на площади перед папиным дворцом, не забивая себе голову размышлениями о том, кому принадлежит животное и кто на кого обидится, принес пойманного в жертву покровительнице города Афине. В общем, бык получил то, на что давно напрашивался.

Тесею пришлось поставить точку и в истории с Минотавром. Может быть, он и не собрался бы никогда посетить Крит даже с туристической поездкой, и тогда Минотавр дожил бы до седых волос по всему телу и скончался бы однажды вечером перед камином, выронив трубку и свежую «Таймс». Однако непомерное любопытство сына Миноса, Андрогея, сослужило его сводному братцу плохую службу. Андрогей, совершая экскурсионную поездку по Греции и прослышав про знаменитого критско-марафонского быка, решил обязательно взглянуть на родное чудище. И был за свою любознательность поднят на рога, чем очень огорчил своего папашу.

Свои претензии Минос адресовал почему-то в первую очередь афинскому губернатору Эгею, не сумевшему уберечь мальчика. Как будто Эгею больше заняться нечем, кроме как охранять заезжих сынков иноземных шишек. Но спорить с Миносом в те времена было все равно, что в наши — с Джорджем Бушем. В качестве искупления за недосмотр на Афины была наложена дань в виде перечисления на Крит раз в восемь лет семерых юношей и семи девушек. Причем не абы каких, а самых красивых. Им говорили, что они там будут работать официантами и нянями, но в эти сказки никто не верил. Все знали, что этим несчастным предстоит попасть в Лабиринт к Минотавру и там пропасть без вести.

Тесей, обрадованный возможностью совершить еще один подвиг, до которого не дошли руки у Геракла, вышвырнул из лодки одного из аккредитованных в поездку и велел отчаливать. Если учесть, что Минотавр был наполовину — на верхнюю половину! — бык, а на нижнюю — человек, то можно предположить, зачем было велено выбирать в Афинах семь самых красивых девушек. Но зачем нужны были Минотавру самые красивые юноши, так и осталось невыясненным. Версия, что он их попросту поедал, не выдерживает никакой критики, поскольку тогда непонятно, чем этот отшельник питался остальные семь лет.

К визиту Тесея хозяин Лабиринта оказался не готов и после скоротечного выяснения отношений сложил с себя полномочия. В качестве решающего аргумента в этом споре Тесей использовал полученный от дочери Миноса Ариадны меч. Надо сказать, что по прибытии на остров парень времени попусту не терял и успел с помощью подаренных Афродитой духов с ферамонами соблазнить Ариадну. Та на радостях не только передала Тесею меч во французской булке, но и помогла выбраться из Лабиринта.

Дедал еще до того, как встать на крыло, научил девушку входить и выходить из сооруженных им катакомб — очень подходящая забава для принцессы, а заодно объяснил ей принцип «правой руки» и правило «настенной веревки». В общем, провел курс молодого спелеолога. Ариадна между банок и свертков принесенной Тесею передачи сунула бухту капронового троса, и парень, привязав один конец веревки у входа в Лабиринт, без труда нашел выход из подземелья. А потом благополучно добрался до Афин.

Прошло совсем немного времени, и он удостоился чести геройствовать бок о бок с кумиром: Геракл после долгих уговоров взял его с собой в поход за женским нижним бельем. У самого же сына Зевса после шестого подвига остался коричневый критский загар да полушпагат от езды на бескрайней бычьей спине. Впрочем, для Геракла это была единственная возможность покататься верхом. Ни одна лошадь не смогла бы выдержать вес этого витязя в львиной шкуре.

Глава 10

СТИМФАЛИЙСКИЕ ПТИЦЫ

Любимый генеральский вопрос: «Какая профессия самая главная?» — вне всякого сомнения, вполз в наши дни из античных глубин. Эллинские города-полисы в любое время года пребывали в одном из двух состояний: либо воевали, либо готовились к войне. Пожалуй, ни одна страна мира не была настолько пропитана милитаристским духом, как Греция эпохи Геракла.

Чтобы лишний раз убедиться в этом, достаточно просто взглянуть на пантеон олимпийских богов. Кузнец — один, торговец — один, охотница — одна штука, покровитель искусств — в одном экземпляре, директор — тоже всего один. И только военнослужащие на Олимпе выступали в паре: кровожадную профессию представляли на священной горе Арес и Афина, которые при этом еще и находились в постоянном антагонизме. Любви между коллегами было как между летчиками и зенитчиками, да и общего у них имелось не больше, чем у Ирины Салтыковой и Людмилы Зыкиной, хотя обе, казалось бы, эстрадные певицы. Афина позиционировала себя в обществе богиней войны справедливой, освободительной, можно даже сказать, человеколюбивой. Это она первой выступила за запрещение противопехотных мин, пуль со смещенным центром тяжести и химического оружия. Афина проповедовала гуманное обращение с пленными и создала организацию «Врачи без границ».

Военная же доктрина Ареса, по сути дела, целиком сводилась к формуле «война — фигня, главное — маневры». Олимпиец готов был ввязаться в бой когда угодно и за кого угодно, лишь бы ему от этого были выгода и удовольствие. Зачастую он вообще предпочитал «играть нейтрального», полосуя на поле боя всех, кто попадался под руку, не различая, кто за кого. Этим, кстати, он значительно пошатнул военное поверье, что «бог узнает своих».

Говоря еще проще, Афина являла собой типичного штабиста, любящего войну изящно и издалека, Арес же был классическим рубакой-кавалеристом, для которого не существовало большего счастья, чем пластать шашкой бегущего в страхе врага. Следует заметить, что, имея в разделе «броня» опцию «неуязвим для смертных», отчего бы и не помахать саблей в свое удовольствие.

В не дошедшем до наших дней личном деле Ареса значилось: «Характер южный, вспыльчивый. С товарищами по пантеону груб, в связях, порочащих его, замечен регулярно». Кроме того, даже далеко за пределами Олимпа было хорошо известно, что Арес, мягко говоря, не слишком сообразителен и обладает несколько грубовато-плоским юмором. Его афоризмы вроде: «Вы меня будете помнить до последнего дня смерти» или «Один ум хорошо, а два сапога — пара», — легли в основание жанра «военные шутят».

В общем, бог войны представлял собой типаж, знакомый нам в лучшем случае из анекдотов про прапорщика, глядя на которого, неизвестный стоящий в строю поэт сказал: «Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона», за что был награжден тремя нарядами вне очереди. Добавь Аресу чуть-чуть портретного сходства, и читатель постарше воскликнет: «Да этот мужик преподавал начальную военную подготовку у меня в школе».

Любимым занятием Ареса было усесться на парадной лестнице Дома культуры небожителей и, напевая что-нибудь вроде: «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской», точить свой меч о гранитные ступеньки. Боги его одновременно боялись и презирали, единодушно избегая.

Развлечения у вояки были под стать характеру. Так, например, если у Афины в любимицах ходила (а чаще сидела на плече) мудрая сова, у Артемиды — пресловутая лань, у Диониса — ослик, то особое место в сердце Ареса занимали специально завезенные с Востока совершенно мерзкие железные птицы. Как тонко люди подметили уже после выхода олимпийской династии в тираж: у каждой зверушки свои игрушки.

Изначально эти крылатые бестии неизвестной породы водились в Аравийской пустыне, где считались местными жителями существами опасней льва и леопарда. Размером средняя птица была с журавля, но в отличие от этого мирного друга лисиц ни с кем приятельских отношений не заводила, наоборот стараясь уничтожать все живое в пределах досягаемости. Для чего, надо отдать природе должное, птицы были экипированы по первому разряду.

Оперение крыльев и хвоста этих «мессершмиттов» XV века до нашей эры состояло из бронзовых перьев, каждое из которых, падая вниз, не только пробивало пятисантиметровую сосновую доску, но в полете издавало жутчайший, повергающий в смятение самые стойкие души звук. Клювы у птиц были также бронзовыми, изогнутыми на манер арабской сабли. Падая с высоты на человека, этот ужас, летящий на крыльях, ударом клюва разрубал всадника до седла не хуже донского казака.

Главным же оружием летающей смерти был ядовитый помет, отравлявший все живое, на что бывал сброшен виртуозно пикирующей птицей. Органика прожигала дыры в коже человека, разъедала шкуры животных и на корню уничтожала растительность. Если бы стая таких птиц хоть раз пролетела над Пушкинской площадью, то бронзовый Александр Сергеевич радикально изменил бы свой взгляд на голубей.

Арабские охотники наловчились делать специальные нагрудники с лыковой оплеткой, в которой иногда застревал клюв нападающей птицы, и у человека появлялся шанс свернуть ей голову, но уберечься от химической атаки с воздуха не помогали никакие Ухищрения. Арес, когда ему донесли о выдающихся особенностях этих пернатых, загорелся желанием заполучить десяток-другой подобных тварей себе в кортеж. По мнению кровожадного бога, эти представители отряда пернатых, летящие за ним по небу и в буквальном смысле сеющие смерть, придадут его выездам небывалый шик. И велел выписать из-за границы греческого мира несколько штук на развод.

Черные дилеры, способные при адекватной оплате провезти стадо бегемотов в Кремлевский дворец съездов, доставили этих «канареек» в Грецию в апельсиновых ящиках с двойным дном, влив перед отгрузкой в клюв каждой особи по полбутылки водки.

Однако скоро выяснилось, что для эскорта птицы не годятся никоим образом. Во-первых, они бестолковы настолько, что абсолютно неспособны лететь позади патрона клином на манер журавлиного. Во-вторых, норовят атаковать любого, кто попадется им на глаза, включая собственного босса. Едва выпущенные в небо птицы сбивались в пронзительно орущую стаю, сыплющую на все живое бронзу перьев и смрад помета.

В конце концов, не поддающихся дрессировке арабских тупиц просто сняли с довольствия, выгнав на все четыре стороны. Хотя пресс-служба Ареса распространила сообщение, что пернатые по-прежнему находятся под покровительством бога войны и незамедлительно будут задействованы в парадных шествиях, как только расплодятся до нужного числа.

Оказавшись на воле, птицы, подобно многим прочим попавшим в Европу выходцам с Востока, и не подумали возвращаться на родину. Наоборот, они моментально сообразили, что цветущая густонаселенная Греция — это не безжизненная Аравийская пустыня, где полдня надо гоняться если не за сайгаком, то за бедуином. И стая чудесно обосновалась в Элладе.

Поначалу птицы принялись вить гнезда неподалеку от небезызвестного нам города Орхомен, в так называемом Волчьем овраге, но непрестанный волчий вой по ночам мешал крылатым спать. После некоторых поисков новым местом для гнездовья было избрано место куда более покойное.

Большое болото в часе ходьбы или в десяти минутах лета от города Стимфал было признано птицами идеальным объектом для постоянного места жительства. Протекавшая поблизости река с одноименным городу названием снабжала пернатых рыбой и лягушками. А поскольку не только естественных, но даже и искусственных врагов у них не находилось, то крылатые принялись плодиться активнее австралийских кроликов.

Именно на борьбу со Стимфалийскими птицами и был отряжен единственный сотрудник особого отдела комитета государственно-полисной безопасности Геракл. Эврисфей распорядился изгнать чужеземную заразу с греческих земель, пока она не перекинулась непосредственно на микенские владения. Геракл, которому было не привыкать к войне на земле и на море, с битвами в воздушном пространстве прежде не сталкивался. Хотя заглавные страницы мировой истории воздухоплавания уже были написаны.

Пионером перемещения по воздуху принято считать ученого-самородка Дедала, первым поднявшегося над землей не благодаря повелению какого-нибудь небожителя, а посредством аппарата собственной конструкции. Уже изученные нами проблемы с Миносом, возникшие у него на Крите, настоятельно требовали пребывания ученого где-нибудь подальше от этого райского острова. И иного способа покинуть Крит, кроме как по воздуху, у Дедала не было.

Греческий Кулибин соорудил для себя и своего сына Икара по два крыла из перьев и воска и был таков. К досаде изобретателя, в комплекте, доставшемся юному пилоту, в полете обнаружился брак, из-за чего тот вынужден был совершить незапланированную посадку посреди Средиземного моря. В водной среде крылья, в отличие от среды воздушной, оказались скорее обузой, чем подспорьем. И Икар утонул, став первым в длинном ряду трагически погибших в процессе покорения воздушного пространства. Зато крылья Дедала показали феноменальный результат. От Крита он без посадки долетел аж до города Камика на Сицилии.

Обычно любое научное открытие в первую очередь прибирают к рукам военные, но Древняя Греция и в этом смысле была необычной страной. В эпоху повсеместного господства необъяснимых наукой чудес такое сложное в использовании устройство, как Дедаловы крылья, оказалось никому не нужным. Подопечным Афины и Ареса ни к чему было мучаться и махать перьевыми крыльями, если можно было надеть крылатые сандалии, а в освободившиеся руки взять меч. Как это сделал предок Геракла Персей.

Счастливо избежав в мандариновом ящике гибели, Персей со своей мамашей Данаей высадился на острове Сериф и был немедленно доставлен во дворец местного царька Полидекта. Этот джентльмен, едва их завидев, тут же пожелал жениться на Данае, но только так, чтобы сразу, даже не прибегая к услугам местного отдела записи актов гражданского состояния.

На что Даная, понимая всю тяжесть сложившейся ситуации, отвечала очень вежливым отказом. Мол, она, в принципе, не против, можно даже и с ЗАГСом, со священником и со всеми пирогами, но в ближайшее время это никак не получится, поскольку она дала слово отцу Персея до совершеннолетия мальчика ни за кого замуж не выходить, чтобы не травмировать неокрепшую детскую психику.

Далее последовал классический диалог, несколько искаженный при переводе на русский, но своей соли не потерявший: «А кто у нас отец?» — «Волшебник Зевс». — «Был не прав, вспылил, считаю свою выходку безобразной ошибкой. Прошу дать возможность загладить, искупить». После чего Полидект в течение пятнадцати лет кормил, поил, одевал Персея и его маман, не рискуя даже заикнуться о чем-то двусмысленном. В общем, до генерал-губернатора Крита Астерея, с ходу поставившего в похожей ситуации Европу к алтарю, этому парню было далеко.

Зато когда мальчугану исполнилось шестнадцать, он получил паспорт, и не успели погаснуть свечи на праздничном торте, в доме Полидекта разыгралась безобразная сцена. В ответ на возобновившиеся посягательства уже постаревшего отчима внезапно взвился сам именинник, заявивший, что изувечит наглеца, как крысу, если тот хоть раз еще позволит и так далее. Надо сказать, что парень он вырос здоровый и над его словами стоило задуматься.

И, чтобы решить вопрос наверняка, Полидект прибег к приему, традиционному в таких случаях, как рокировка в дебюте испанской партии. Невыполнимое задание — всегда было лучшим способом убрать мешающего персонажа чужими руками.

— Нет человека — нет проблемы, — сказал Полидект и попросил Персея — раз тот такой герой — убить бессмертную горгону Медузу. В случае выполнения поручения он обещал начисто стереть из своего сердца образ Персеевой мамани. Неизвестно, чем лично Полидекту досадила Медуза, но кое-кто на Олимпе ненавидел ее всеми имевшимися фибрами. И заказ на горгону Полидект получил, можно сказать, с самого верха.

Дело было в том, что ужасная и на лицо, и внутри Медуза некогда слыла первой красавицей Эллады. В чем ей крайне повезло: родные сестры девицы, дочери морских божеств Форкиса и Кето, называвшиеся Горгонами Сфено и Эвриала, были страшны, как два махновца. Медуза же на всю катушку пользовалась званием самой симпатичной при олимпийском дворе, швыряясь направо и налево такими поклонниками, как Посейдон и Гефест. Красотки Олимпа кусали от зависти друг другу локти, но поделать ничего не могли. Формального повода поставить на место зарвавшуюся нахалку не находилось.

Медузу, как водится, сгубила мужская тяга к любви на скорую руку. Как-то раз Посейдон, прогуливаясь под ручку с Медузой, загорелся так жарко и оказался настойчив настолько, что увлек бедную девушку — частично уговорами, частично подталкиваниями трезубцем — в стоявший поблизости храм Афины, где и осквернил святое место. Естественно, с олимпийца взять было нечего, поэтому все шишки осыпались на несчастную красавицу.

Больше всех ненавидевшая Медузу пуританка Афина преобразила прелестницу в крылатое нечто с когтями, клыками, змеями на голове и хвостом за спиной и покрыла ее всю чешуей — в общем, полное подобие старших сестер. На традиционном китайском Празднике дракона Медузу приняли бы с распростертыми объятьями, но жить с такой внешностью в Греции было довольно проблематично. Несколько утешало лишь то, что в нагрузку к имиджу Медузе досталось весьма практичное умение превращать собеседника взглядом в камень. Возможно, еще и этим объясняется сохранившееся у нее до конца дней желание «взглянуть в глаза мерзавке Афине, всю жизнь мне поломавшей».

Потому удовлетвориться моральной победой Афина никак не могла. Ход событий побуждал ее добиваться физического устранения оппонентки. И, инспирировав поход Персея, богиня войны как следует позаботилась о его экипировке. В качестве личного оружия герою был выдан адамантовый серп, с помощью которого некогда Кронос пришел к власти. Именно этим сельскохозяйственным орудием претендент на престол оскопил своего папашу Урана, переведя его, таким образом, из активных деятелей истории в разряд созерцателей хода времен. После того случая и вошла в обиход поговорка: «Серпом по сами понимаете чему».

Если выбор средства нападения объяснялся тем, что лишь закаленный в крови Урана серп мог наносить увечья бессмертной плоти, то выбор средства защиты был продиктован необходимостью избежать встречи с Медузой, что называется, глаза в глаза. Для этого боец получил специально отполированный щит, чтобы сражаться, глядя в отражение.

Кроме этого Персей был снабжен теми самыми крылатыми сандалиями, благодаря которым он и вошел в историю как первый в мире офицер ВВС. До кучи ему еще перепали изготовленная по технологии «стелс» шапка-невидимка для обеспечения отхода с задания и безразмерная сумка, полосатая, клеенчатая, способная развернуться до любых размеров, чтобы упаковать отрубленную голову бедняжки Медузы. В более поздние годы подобные сумки были в большом ходу у отечественных «челноков». После завершения операции все обмундирование было приказано сдать, чтобы избежать утечки секретных фондов.

В ходе подготовки Персея даже отвели в специальное место на острове Самос, где стояли статуи сестер-горгон, чтобы герой знал, кого рубить, и не махал серпом понапрасну. Собственно последовавший за этим бой был уже делом полученной летчиком техники. Выйдя на цель по приборам, то есть глядя исключительно в щит, Персей спикировал на спящих горгон и рубанул серпом лежавшую посередине Медузу. Быстренько засунул голову в мешок и, невидимый для двух проснувшихся уцелевших сестер, усвистал восвояси.

Таким образом, первое использование авиации в военных целях имело характер скорее воздушного налета, чем честного боя. Получился своего рода маленький греческий Пёрл-Харбор. Зато благодаря этому случаю стал возможен и полноценный классический поединок в воздухе.

Из тела поверженной Медузы, чья голова вскоре украсила щит Афины, появился на свет крылатый конь Пегас. Эдакое смешение жанров, лошадь-амфибия. Его-то впоследствии и использовала Афина, чтобы сжить со свету другую свою неприятельницу — Химеру. Дочь Ехидны и родную сестру уже упоминавшихся нами Немейского льва и Лернейской гидры.

Вряд ли кого-то удивит, что Химера имела со своими родственниками много общего. Представляя собой огнедышащее чудовище с львиной головой, козьим туловищем и змеиным хвостом, она по каким-то неизвестным нам признакам относилась греками к женскому полу. Хотя женского в ней было, мягко говоря, немного. Сжигая все на своем пути, Химера носилась по стране, как броненосец «Потемкин» по Черному морю.

Род свой эта жаркая девушка вела от титанов, то есть угнетаемого олимпийцами класса, и потенциально была очень даже опасна для небожителей. А они этого не любили. Попытки решить вопрос с кондачка не принесли никакого результата. Ни ракет класса «земля-воздух», ни даже каких-нибудь захудалых «стингеров» вооруженным силам Греции еще не поступало, а бороться с летающей тварью с земли иными средствами было заведомо гибельным занятием.

Даже самые отвязные герои ни за какие коврижки не соглашались идти на этот подвиг, пока им не выдадут спецсредства. Олимпийские судьбовершители, пораскинув мозгами на внеочередном заседании ареопага, постановили предоставить для борьбы с Химерой крылатого коня Пегаса. Большего же и не требовалось, Химера все же не МиГ-29, стало быть, и расходы на вооружение нечего задирать.

В момент принятия этого судьбоносного для Химеры решения главным кандидатом на полет числился парень по имени Беллерофонт. Греки еще не погрязли в бюрократии, потому никакого отряда космонавтов с предварительным отбором и последующим отсевом создавать не стали. Просто взяли, кого заранее наметили на бой с летающим огнеметом, и сказали ему: «Ты полетишь». А уж высоты он там боится или перегрузок не выносит, это никого не волновало.

На самом деле Беллерофонта изначально звали Гиппоноем, но, после того как он случайно сплавил в царство теней какого-то мужика Беллера, его имя и жизнь радикально изменились. Как было написано в милицейском протоколе: «Управляя колесницей в нетрезвом состоянии, на пересечении 3-й Оливковой улицы и проспекта Гекатонхейеров водитель Гиппоной не справился с управлением и совершил наезд на пешехода». Чтобы не отягощать лишним судебным разбирательством и без того доверху загруженные местные суды, Гиппоной. не прощаясь с родными и знакомыми и даже не заходя домой переодеться, покинул любимый Коринф.

Однако в Аргосе лихача ждала неприятная неожиданность: слава о его успехах гонщика бежала далеко впереди, и аргосцы называли прибывшего в их город гостя уже не Гиппоной, а Беллерофонт. Что на русский переводится как «убийца Беллера». Кроме него, из всех иностранцев с именем, построенным по аналогичному принципу, в российской культуре удалось закрепиться лишь собаке Баскервилей.

Согласно давно утвержденному плану, Беллерофонта в скором времени с высочайшей олимпийской подачи классически подставили, подложив ему жену местного мэра. И обстоятельства сложились так, что для реабилитации в глазах общественности иного выхода, кроме как во что бы то ни стало прикончить Химеру, у гope-Шумахера не оставалось.

Впрочем, в беде его не оставили. На дело ему была выдана специальная титановая уздечка и указано, как оказаться в нужное время в нужном месте, чтобы изловить летающего коня Пегаса. После чего стал возможен первый в мировой истории поединок, протекающий по всем правилам воздушного боя. Зрители заранее занимали места на удобных для обзора горных склонах.

Еще на подлете к пещере Химеры оседлавший левитирующую лошадь Беллерофонт грамотно набрал высоту, зашел со стороны солнца и внезапно атаковал противника. На его беду, в ту пору на воздушные судна ставилось крайне слабое вооружение. Пилот не имел в своем распоряжении даже самого захудалого пулемета, поэтому пришлось ограничиться десятком стрел из лука, что не принесло Химере урона. Стрелы лишь слегка поцарапали толстую шкуру-броню чудовища, а уж о каких-то там «бак пробит, хвост горит» и мечтать не приходилось.

Мечтать Беллерофонту приходилось совсем о другом. В тот момент, когда преимущество внезапной атаки оказалось утрачено, ему очень хотелось, чтобы боги помимо кобылы с крыльями оснастили его еще и маской сварщика. Химера принялась так густо сыпать огнем, как будто всю предыдущую неделю пила исключительно напалм.

Зайдя на разворот, авиатор взял на изготовку копье со специальным свинцовым наконечником и пошел во вторую — на этот раз почти безнадежную, лобовую — атаку. Копье было изготовлено в секретной лаборатории Гефеста, и в нем, собственно, и состояла главная надежда Беллерофонта — если не выжить, то хотя бы свести матч вничью. Противники неслись друг на друга, ни один не желал сворачивать. При этом Химера не стреляла, в смысле — не полыхала пламенем, потому что рассчитывала подпустить врага поближе, а Беллерофонту стрелять было попросту не из чего.

И когда наблюдавшим за воздушным боем с земли селянам уже начало казаться, что они станут свидетелями первого в мировой истории воздушного тарана, Беллерофонт изо всех сил метнул копье, целясь в пасть чудищу, и резко взял ручку на уздечке на себя. Пегас взмыл вверх, а Химера извергла столб огня с запозданием. Из-за чего не только не попала в оппонента, а еще и сгубила сама себя. Пудовый свинцовый наконечник, попав в пасть к Химере, расплавился, и раскаленный металл полился в организм хищницы.

Как позднее наглядно доказали первая и вторая серии фильма «Терминатор», электроника и кибернетика — это хорошо, но тяжелое машиностроение и цветная металлургия иногда гораздо важнее для общества. Греки эту истину в упрощенном варианте постигли эмпирическим путем задолго до восстания машин.

Впрочем Беллерофонту счастья победа в первом в мире воздушном бою не принесла. Пожелав испытать максимальные возможности вверенного ему воздушного судна, он предпринял дерзкую попытку взлететь на Олимп, но там был как раз неприемный день. И Зевс, чтобы убедить в этом авиатора, выслал ему навстречу специально обученного овода. Тот с налету укусил Пегаса в место, скромно называемое стеснительными греками «под хвост», жеребец взвился на дыбы и сбросил седока.

В память об этом событии, в Санкт-Петербурге, на одной из площадей стоит памятник, изображающий поднимающегося на дыбы скакуна и наездника, судорожно взмахивающего рукой в бессмысленной попытке удержаться в седле. В каждую годовщину падения Беллерофонта высокообразованные жители культурной столицы России начищают место укуса у коня до блеска так, что оно начинает гореть, как только что подвергшееся атаке насекомого.

Катапультировавшийся летчик приземлился в колючий терновый куст и перенес это падение гораздо болезненней, чем Братец Кролик. Не разбившись насмерть, он, тем не менее, охромел и ослеп. И до конца жизни скитался по Греции, собирая подаяние на возрождение воздушного флота страны.

Впрочем, весь этот опыт предков никак не был полезен Гераклу в решении его проблемы. Во-первых, ему пришлось противостоять не одной неповоротливой зверюге, а целой стае юрких тварей, которые, случись им встретиться с тем же Беллерофонтом, моментально разодрали бы и всадника, и его лошадь на сувениры. Во-вторых, Геракл был вынужден сражаться с воздушным врагом, в воздух не поднимаясь. То есть в грядущей битве с железными голубями герою предстояло стать прародителем принципиально нового рода войск — противовоздушной обороны.

Побродив полдня вокруг заросшего лесом болота, Геракл быстро убедился в том, что птиц на нем просто немерено и затевать с ними перестрелку из-под елок совершенно бесперспективно. Даже передвигаться по птичьему болоту было довольно проблематично: для лодки воды не хватало, а по кочкам под обстрелом много не напрыгаешь.

«Веселые птички! Чуть что — сразу перо в бок!»— подумал Геракл и уселся на пригорке — перекурить и осмыслить ситуацию, нисколько не сомневаясь, что выход из затруднительного положения, в конце концов, будет найден.

Он и был найден, но не Гераклом, а Афиной, которая готова была пойти на что угодно, лишь бы насолить Аресу. Богиня, ведавшая греческим военно-промышленным комплексом, задействовала на решение задачи, как выгнать птиц из лесу, сразу несколько конструкторских бюро. И вскоре на-гора было выдано с десяток оригинальных идей: от «сбросить на болото атомную бомбу» (на разработку бомбы КБ просило около трех с половиной тысяч лет) до «отравить болото и его обитателей цианидом» (на добычу расчетного количества отравляющего вещества предполагалось потратить около полувека). Рассмотрев всю представленную документацию, Афина остановилась на самом дешевом и наименее трудозатратном способе — распатронить эту воронью слободку.

В кузнечном цехе при институте бронзы и сплавов им. Гефеста по спецзаказу были изготовлены бронзовые трещотки, издававшие такие противные звуки, что даже музыка группы «AC/DC» по сравнению с ними могла показаться райской. Трещотки вместе с картой местности, на которой крестиками были помечены места установки оборудования, Афина лично вручила Гераклу, как раз успевшему к этому моменту покурить, поспать, доесть шашлык из одной из птиц и размышлявшему, не поймать ли еще парочку.

Перед тем как явиться к Гераклу, Афина провела разъяснительную беседу с содержателем всех греческих ветров Эолом. Проникнувшись увесистой просьбой богини, Эол пообещал, что в ближайший месяц на господствующей над Стимфалийским болотом высоте Киллене метеорологи постоянно будут фиксировать сильный северный ветер, в крайнем случае, умеренный северо-восточный.

Получив трещотки и сведения о местной розе ветров, Геракл незамедлительно принялся расставлять свое саунд-оружие на нависавшей над болотом горе. После чего оставалось лишь дождаться, пока ветреник Эол спустит с цепи свои сквозняки, и можно было решать проблему перенаселения болота летающими тиграми, не сходя с места.

Уже через час ветер раскрутил пропеллеры трещоток до максимума, покрыв окрестности шумом двух поездов, одновременно прибывающих на станцию метро «Теплый стан». Плохо переносившие и куда более мелодичный волчий вой птицы с криком, очевидно означавшим что-то вроде: «Безобразие, невозможно жить в таких условиях», покинули родные гнезда в непонятной тревоге.

Они сбились в стаю и с диким криком стали кружить над окрестностями, выискивая посмевшего их потревожить. Геракл же, напевая: «Ветер северный, умеренный до сильного», принялся хладнокровно расстреливать пернатых одну за другой. В ответ на это он был осыпан ливнем стрел-перьев, но знаменитую львиную шкуру даже очень большой бронзовой спицей было не взять, да и к химически агрессивным средам накидка, как выяснилось, оказалась инертна.

Смертоносные стрелы Геракла не способны были нанести стае непоправимого урона. Но поскольку только человек может спокойно чувствовать себя в московском метро, то, в конце концов, кровожадные аисты, терзаемые непереносимыми звуками ветряных мини-мельниц, сочли за благо убраться куда подальше. Геракл же, пострадав за время выполнения задания куда больше от лютых болотных комаров, чем от непосредственного противника, отправился восвояси докладывать, что проблемы Стимфалийских птиц на Пелопоннесе больше не существует.

Дальнейшая же история его крылатых врагов не столь оптимистична. Даже покинув пределы Эллады, пернатые не смогли обрести покой. Волею случая мимо острова Ареса в Черном море — Ареотиды, куда забрались эти птицы, проплывали продолжавшие свое путешествие по черноморским и кавказским здравницам аргонавты. И одной из птиц в силу склочного характера пришло в голову изобразить из себя аса люфтваффе над беззащитной баржей с беженцами в волнах Ладожского озера.

Свалившись на боевой курс, небесный шакал спикировал из-за облаков на «Арго» и осыпал судно длинной очередью бронзовых стрел. По счастливой случайности большинство пассажиров шхуны отделалось легким испугом, и лишь сидевшему на корме Оилею, отцу будущего героя Троянской войны Аякса Малого, перо попало в плечо. Пока аргонавты рассматривали диковинное оружие, птица пошла на второй заход, но просчиталась. Баржа внезапно окрысилась зенитным огнем, и стрела, пущенная Клитием, свалила агрессора в волны.

На коротком совете было решено отомстить за пролитую товарищем кровь, и аргонавты, облачившись в доспехи, десантировались на остров. Часть морпехов была вооружена луками, часть совершенно бесполезными, на первый взгляд, мечами. Но, как оказалось, именно мечи стали залогом победы. Колотя изо всех сил рукоятками в щиты, нападавшие подняли в воздух живших на острове птиц, которые, как и в случае с Гераклом, не вынесли психической атаки и пустились в бегство. Чуть ли не половина и без того поредевшей при перелете из Средиземноморья стаи была перебита стрелами. Уцелевшие птеродактили добрались до соседнего практически безжизненного острова, где из-за скудного питания и отсутствия развлечений вскоре, как писали в старорежимных изданиях, впали в ничтожество и вымерли.

Седьмой подвиг Геракла не принес радости никому. Наука потеряла ценный неизученный вид, даже не успев занести его в Красную книгу. Геракл вернулся домой, снедаемый мыслью, что тратит свои лучшие годы на полную ерунду. Городок Стимфал прославился на манер Чернобыля и до сих пор страдает от нежелания туристов посещать это место. Об издержках, понесенных самими птицами, нечего даже и говорить.

Глава 11

КОНИ ДИОМЕДА

Глядя из XXI века, трудно правильно оценить не только реальный масштаб происходивших три с половиной тысячи лет назад событий. Даже такое, казалось бы, объективное понятие, как стоимость одних и тех же вещей за минувшие годы изменилось невыразимо. Человеку третьего тысячелетия нашей эры оценить бронзовый жертвенный треножник трудней, чем представителю второго тысячелетия до нашей эры понять истинные достоинства гоночного болида «феррари».

Для обоих эти предметы взаимно бессмысленны, хотя древний грек, как и многие наши современники, без колебаний назвал бы Михаэля Шумахера богом из машины, а треножник для многих наших, как и для всех эллинов, представляет собой в первую очередь конструкцию цветного металла, которую можно сдать за деньги. Но нюансы безвозвратно утрачены. Идущему горной тропой греку не по чему мчаться на итальянской самодвижущейся повозке, а нашему человеку некому приносить жертвы на треножнике.

Именно из-за того, что всякий предмет ценен исключительно в историческом контексте, очередное полученное Гераклом от руководства задание — увести у царя Фракии Диомеда четверку лучших жеребцов — может на первый взгляд показаться, мягко говоря, неоднозначным. С одной стороны, умыкнуть у заморского фраера четверку лошадей не самая большая проблема для человека, закаленного в сражениях с невиданными чудовищами и с бессмертными богами. Но с другой — отобрать пусть даже и у неправедного богатея его законное средство передвижения для нас, людей, познавших Октябрьскую революцию и готовящихся увидеть пересмотр результатов приватизации, это чистой воды беспредел.

Однако, с точки зрения современника Геракла, задача привести в Микены четверку Диомеда не казалась ни легкой, ни неблагородной. Как нынешние зрители кинотеатра «Кодак-Киномир» не наблюдают в безобразиях, устраиваемых Джеймсом Бондом на советской военной базе, ничего предосудительного, так и древние греки в акции против фракийского царя видели исключительно подвиг разведчика. Просто Геракл по приказу руководства переключился с внутренних врагов на внешних.

Фракия, на территории которой герою следовало проводить свою диверсионно-разведывательную деятельность, представляла собой суверенное государство на стыке нынешних Греции и Турции по Эгейскому морю и с немалым куском Болгарии в глубине материка. Имея в своем атласе и лесистые холмы, и бескрайние степи, Фракия умудрилась зарекомендовать себя на внешнем рынке торговлей такими, казалось бы, малосопоставимыми товарами, как древесина и лошади.

Царь Фракии Диомед лично возглавлял национальную федерацию коневодства, из-за чего вся страна в едином порыве работала на лошадиную селекцию, как иные страны работают на хоккей, туризм или нефтяную промышленность. И уже совсем скоро весь мир убедился что государственная поддержка одной отдельно взятой отрасли может привести к фантастическим результатам. Конезаводы Диомеда дали бы сто очков и вперед и назад любой конюшне любого из арабских шейхов нашего времени. В активе фракийца значились отпрыски лучших производителей, когда-либо являвшихся к тому времени на свет.

Подобно тому, как на хоккейных чемпионатах формируют по итогам турнира символическую пятерку из лучших игроков, которые заведомо никогда не выйдут на лед вместе, так и в Диомедовской Фракии лично царем ежегодно, составлялась «символическая колесница» — лучшая четверка жеребцов страны, а значит, и мира. Символическая — потому что, по мнению царственного любителя скакунов, для жеребцов таких кровей было бы оскорблением знакомство с упряжью. Самая большая гордость страны, они не были даже объезжены.

И действительно, этими содержавшимися в отдельной конюшне лошадками не стыдно было гордиться. В год получения Гераклом задания Золотую четверку составляли жеребцы Подарг, Ксанф, Лампон и Дин. Первые два вели свою родословную от бессмертных коней, рожденных горгоной Подаргой от бога западного ветра Зефира. Лампон был сыном коренного из четверки богини зари Эос, а происхождение Дина держалось в таком строжайшем секрете, что Диомед предпочел даже в родословной имя отца Дина обозначить четырьмя крестиками.

Вся эта селекционно-племенная забава была бы достойна одних похвал, если бы не своего рода пунктик у ее вдохновителя. Полагая, что злость — неотъемлемое качество породистой лошади, Диомед делал все, чтобы его любимцы были исключительно злобны. Дело дошло до того, что коней в рамках этой программы кормили сырым мясом, причем зачастую человеческим. В меню попадали как политические враги режима, так и иностранцы, которых печальная судьба заносила во Фракию.

Вообще, надо сказать, что в те времена законы гостеприимства трактовались очень пространно. И отношение к иноземным гражданам во многих странах мира было не как к туристам из-за рубежа — источнику прибыли в национальную экономику, а как к незваным гостям — источнику прибыли в личные кошельки местных владык. И если гость с помощью веских аргументов вроде здоровой дубины в руках и внушительной охраны за спиной не мог наглядно доказать свое право на прием по первому классу, то вместо Большого театра, куда, может быть, намеревался попасть, он имел немалые шансы посетить, например, Диомедовы конюшни.

До нас не дошли сколько-нибудь убедительные сведения, чем именно не угодил Эврисфею Диомед. Фракия никак не граничила с эврисфеевскими Микенами и не имела с ними не то что политических, но даже и торговых отношений. Тем не менее, то ли для самоутверждения на политической арене, то ли из странной прихоти Эврисфей велел Гераклу привести к нему легендарную четверку жеребцов. Ничего унизительней для Фракии не смог бы придумать даже Совет Безопасности ООН. Этот шаг был равнозначен тому, как если бы американские коммандос в 1980 году выкрали Ленина из Мавзолея на Красной площади.

Однако такой приказ был отдан, и Геракл, как человек подневольный был вынужден приступить к исполнению. Другое дело, что за уже истекшие на службе его микенского величества годы герой отлично понял, насколько слабо взаимозависимы срок этой самой службы и количество прикладываемых служащим усилий. Поэтому, бормоча: «Солдат спит, служба идет», он вместо негостеприимной Фракии решил сперва посетить места, где к гостям — и последующие события это еще раз подтвердили — относились куда радушней.

Давний приятель героя, царь города Феры Адмет, уже давно забрасывал Геракла письмами с просьбой погостить у него хоть полгодика. Одно из них, написанное увлекавшимся ориентализмом Адметом в виде классической неправильной хокку, впоследствии стало всемирно известно:

От старых друзей

Весточки нет.

Грустно.

Геракл с Адметом дружили, что называется, еще с гражданской, еще с двадцатых годов XV столетия до нашей эры. Познакомившись на «Арго», они стали настоящими корешами уже после возвращения аргонавтов из автономки, когда Адмет надумал жениться.

Выбор Адмета пал на дочь властителя соседнего Иолка царя Пелия, того самого, что заварил кашу с походом за золотым руном. Старый интриган умудрился даже после возвращения Ясона сохранить власть в своих руках, но очень скоро увлечение гомеопатией не довело его до добра. А пока в тот небольшой промежуток времени, когда аргонавты уже сошли вразвалочку на родной берег, а власть в Иолке еще не выскользнула у него из рук, Пелий задумал выдать свою старшую дочку Алкестиду замуж.

Однако и здесь неуемный старикан не мог обойтись без аттракциона: условием получения руки принцессы было выполнение трюка, который оказался по силам лишь дедушке Дурову, и то спустя три тысячелетия. Для сдачи экзамена в женихи нужно было совершить круг по иолкскому ипподрому на колеснице, запряженной одновременно львом и вепрем. Как было сказано в афише, «животные и колесница предоставляются организаторами».

И вот тут на сцену вышло, пожалуй, единственное понятие, которое не утратило за истекшие от Геракла до наших дней века своего изначального смысла, — связи! Адмет, волею Зевса целый год ходивший в начальниках у самого Аполлона, решил ради такого случая задействовать их во всю мощь.

Еще до плавания аргонавтов Аполлон совершил проступок, который главный олимпиец был склонен трактовать как военное преступление и теракт на оборонном предприятии и, за который уже совсем было, собрался приговорить провинившегося к высшей мере. Бог солнца в отместку за гибель своего сына Асклепия перебил всех циклопов, ковавших для Зевса молнии, из-за чего всевышний остался в преддверии грядущей битвы с титанами словно голый. И если бы за сына не вступилась титанида Лето, пообещавшая, что мальчик исправится, то остаток эпохи Аполлон провел бы в царстве Аида.

Суд счел возможным заменить приговор на более мягкий, прописав Аполлону год исправительных трудовых работ в любом случайно выбранном царстве. Жребий пал на Феры, которыми руководил Адмет, отлично понимавший, какой сюрприз преподнесла ему жизнь. Поэтому он ежеутренне за ударный вчерашний труд выносил подчиненному благодарность в приказе и отпускал в увольнительную. Где Аполлон, надо сказать, вел себя подобающим солдату в отпуску образом: налегал на вино и лапал девок. Что, впрочем, он регулярно делал и на гражданке еще до знакомства с Адметом.

В награду за столь необременительную службу Аполлон на свой дембель подарил хозяину весьма нестандартный подарок: все его овцы с этого момента приносили в два раза больше ягнят, чем обычно.

— Пусть они, как бы это выразиться, «удабливаются», — сформулировал Аполлон. — Так сказать, удвоим овечий ВВП.

Оттого олимпиец был несколько удивлен, когда Адмет побеспокоил его со своим вопросом относительно дрессуры крупных хищников. Поскольку дело не сулило непосредственно самому Аполлону ни красавицы в невесты, ни веселья на пиру, то солнечный стрелочник тут же предложил обратиться за помощью к самому большому в эллинском мире и его окрестностях специалисту, уже успевшему отлично зарекомендовать себя в работе и со львами, и с кабанами. Тем более что Геракл вряд ли откажет старому знакомому в такой пустяковой услуге.

Геракл, действительно, помог, доказав всем, что в одну повозку при грамотном подходе можно впрячь не то что коня с ланью, но и вообще кого угодно. Он провел в подтрибунном помещении соответствующую работу с упряжными животными, после чего те как миленькие проделали бок о бок требуемый круг по ипподрому. Изумленные зрители лишь отметили, что звери выглядят несколько апатично: кабан пошатывается, а лев все время ежится и крутит шею.

Провожая Геракла домой, еще не до конца пришедший в себя от свадебных торжеств Адмет поклялся быть должником героя до конца своих дней и, когда бы тот ни посетил его дом, всегда принимать гостя как сошедшего с небес. Удивительно ли, что Геракл не прочь был периодически наведаться к старому другу. Так он и поступил, направляясь во Фракию, благо, Феры располагались почти по дороге. Вот только хорошего веселья на этот раз не получилось.

То есть поначалу все как будто шло неплохо. Адмет встретил Геракла у дверей палаццо, проводил дорогого гостя в свой Овальный кабинет, где велел слугам устроить пир. Но сам был как-то странно печален и пить наотрез отказался, чем очень озадачил гостя. На все расспросы, что случилось, хозяин отвечал уклончиво, вроде: «Да так, семейные проблемы», а потом и вовсе ушел, сказав, что он на минуточку.

Геракл продолжил выпивать в обществе слуг и даже попытался зазвать одного пожилого в компанию, выговаривая ему.

— Смотри, какой ты помятый. Сейчас накатишь, все морщинки разгладятся!

Но и слуга не стал пить, хотя, если бы Геракл пошел на принцип и поставил вопрос «ты меня уважаешь?» ребром, выбора бы у старичка не осталось. На его счастье, гость был в благодушном расположении и не обиделся, а совсем наоборот — предложил спеть и первым же затянул: «Время идет, нас не будет ждать оно». И опять его порыв никто не поддержал.

— Да что это у вас как помер кто! — развел руками Геракл, и тут выяснилось, что кое-кто действительно помер.

За пару дней до появления Геракла во дворец к Адмету прилетел вестник богов Гермес и, переминаясь с ноги на ногу, промямлил:

— Понимаешь, чувак, тут такое дело вышло… Как это получше сформулировать… Ну, как бы game over. В общем, ты — покойник.

— Странно, — подумал Адмет, — обещали вроде бы бабу с косой.

И собрался уже падать замертво, но Гермес попросил его подождать с этой процедурой, потому что на самом деле все было не так плохо, как могло показаться с первого взгляда. Аполлон, узнав, что время Адмета вышло, подъехал к прядущим нити судьбы мойрам и, подобно немецкому шпиону на советском заводе, умело вывел это ткацко-прядильное предприятие из строя. С ящиком шампанского в руках и фразой: «Здорово, девочки!» — он ногой открыл дверь в судьбовершительную каморку, и дело было сделано. Мойры, которых с начальной школы никто не то что девочками, а вообще иначе как уродинами не называл, нарезались моментально и еще как минимум сутки будут не в состоянии исполнять служебные обязанности.

И Адмету за эти самые сутки следовало найти кого-нибудь, кто согласился бы добровольно вместо него сойти в царства мертвых. То есть ему представился тот самый шанс, про который позднее в рифму сказали, что он не получка и не аванс, и имеет подлое свойство выпадать только раз. А потому — неплохо было бы его реализовать.

И вот по этому, в прямом смысле жизненно важному, вопросу Адмет понимания у окружающих не нашел. Пожилые родители царя как-то вдруг смутились и в ответ залепетали что-то невнятное:

— Ты понимаешь, мы бы с радостью, но ведь только вот на пенсию… И деньги неплохие, для себя пожить хоть чуть-чуть… А то все детям-детям, а о себе-то… Путешествовать вот решили, тур в Ленинград вчера приобрели…

И из жителей Фер никто не ответил согласием на предложение Адмета, хотя тот обещал семье пожертвовавшего собой просто райские условия. Даже осужденный на смерть преступник, ожидавший казни в подвале суда, заявил, что ему торопиться некуда, так прямо и сказал Адмету: «Умри ты сегодня, а я — завтра». После чего был немедленно повешен, но царю это не помогло.

И когда уже стало понятно, что затея провалилась, неожиданно предложила свою кандидатуру жена Адмета — Алкестида. Сложно сказать, что подвигло женщину на такой шаг, но в тот же вечер на официальном бланке Ферской городской администрации было заслано в канцелярию Гадеса заявление с просьбой вместо Адмета включить в список усопших его супругу.

А надо сказать, что вплоть до этого момента отношения у Адмета с женой складывались на удивление неплохо. И если личная жизнь прочих эллинских властителей регулярно давала почву для скандальных публикаций в желтой прессе, что потом в полной мере отразилось в мифологии, то во дворце Фер стояли просто райская тишь и столь же райская благодать. Неудивительно, что Адмета крайне огорчил выбор, сделанный им из двух предоставленных зол.

И в тот момент, когда Геракл допивал в одиночестве третью амфору, жители Фер и сам Адмет в смятенных чувствах ожидали, когда бог смерти Танатос прилетит и заберет Алкестиду из построенной для нее гробницы. Четвертую амфору герою подносил официант помоложе, имевший, видимо, нервы потоньше, чем у закаленного метрдотеля, отошедшего в эту минуту в кладовую поплакать о безвременно усопшей хозяйке. И как результат произошедшей рокировки — после короткого интервью с работником подноса Геракл уяснил всю подоплеку своего странного пира.

«Нехорошо получилось», — подумал герой и, сняв с вешалки шкуру, с дубиной наперевес зашагал к усыпальнице.

Брат-близнец бога сна Гипноса Танатос был единственным в Греции богом, не бравшим взяток и равнодушным к лести. Когда надо было недрогнувшей рукой ликвидировать женщину, ребенка или VIP-персону, Зевс посылал Танатоса, и тот без колебаний исполнял заказ. Кроме того, непосредственно на нем лежала ответственность за доставку и прием усопших в царство мертвых. За все это его одновременно ненавидели и боялись все населявшие Элладу существа.

В ожидании Танатоса Геракл прилег в уголок вздремнуть в холодке, но очень скоро приятная прохлада переросла в обжигающий холод. Температура в помещении резко упала, из чего стало ясно, что ожидавшийся гость из преисподней прибыл. Зная, что люди связанных со смертью профессий по своей натуре не предрасположены к болтовне, Геракл не стал тратить время на пустые разговоры, а, как и частенько бывало прежде, с ходу заехал собеседнику дубиной в табло. Этот безотказный прием герою приходилось применять для завязывания конструктивного диалога так часто, что впоследствии историки назвали его «классическим староэллинским началом».

Как правило, после такого вступления оппоненты Геракла сразу же соглашались со всеми доводами противной стороны, не решаясь даже пуститься в прения. Однако Танатос не напрасно был взят на свою должность, он не только устоял на ногах, но и попытался поинтересоваться, что это так шибануло в голову.

Впрочем, после случая с Немейским львом тактика Геракла в битвах с неуязвимыми тварями была отработана до мелочей. Он стремительно произвел захват сзади, перевел борьбу в партер, где из объятий героя не смог бы вырваться даже такой скользкий тип, как американский олимпийский чемпион по классической борьбе в абсолютном весе Рулон Гарднер. Самые большие проблемы Гераклу доставили не попытки Танатоса сопротивляться, а его дурные манеры, выражающиеся в привычке использовать неспортивные приемы. Вроде — подуть могильным холодом, отчего у соперника послабее наверняка свело бы мышцы, или начать царапаться острыми крыльями.

Но, в конечном счете, бог смерти был уложен физиономией в пол, руки посланца преисподней оказались крепко связаны за спиной, а крылья плотно прикручены к рукам. Геракл уже без спешки зажег стоявший в усыпальнице жертвенный треножник и, разогревая на нем паяльник, коротко изложил свои условия.

Если Танатос отказывается от притязаний на Алкестиду, он незамедлительно возвращается в родной Аид. В одиночестве, но в целости и сохранности. Если Танатос продолжает упорствовать в своем стремлении заполучить жену Адмета, он очень скоро поймет, что быть бессмертным в какой-то мере даже хуже, чем простым человеком. Потому что хотя у бессмертного все и отрастает на следующий день заново, но, когда им это все отрывают, больно бывает не меньше, чем смертным. Кроме того, даже такому отморозку, как Танатос, совсем не повредит немного простого человеческого тепла.

Геракл плюнул на паяльник, слюна зашипела на раскаленном металле, и Танатос вдруг вспомнил, что у него на этот вечер было запланировано еще немало важных встреч. И терять время из-за ложного вызова ему никак нельзя. Ведь он как чувствовал, когда летел в Феры. что это какая-то ошибка в списках и никто в этом чудном городе сегодня не умер. А что касается лежащей здесь женщины, то шла бы она лучше домой: нехорошо осквернять усыпальницу, прикидываясь мертвой, здесь все же дом смерти, а не МХАТ какой-нибудь.

Уже через пять минут после этого заявления Танатос переводил дух в Аиде, радуясь, что легко отделался, а Геракл, держа за руку Алкестиду, подходил к царскому дворцу. Слуги занавешивали зеркала, служанки плакали, Адмет сидел в своем Овальном кабинете и допивал то, что не успел допить Геракл.

«Вот ведь бесчувственная скотина, — подумал он, увидев входящего Геракла с женщиной под покрывалом. — Знает же, что у людей горе, и все равно — мало того, что нажрался, так еще сбегал бабу какую-то себе нашел».

Но Геракл уже достиг такого уровня куража, что постной физиономией его было не остановить. Подойдя поближе к трону, он попросил у собравшихся минуточку внимания и обратился к Адмету с речью, краткое содержание которой сводилось к следующим тезисам, изложенным в плохо дошедшей до нас трагедии неизвестного греческого драматурга:

«О, Адмет! Тебе известна давно бескорыстная дружба мужская. Друг твой — третье твое плечо. Друг всегда тебя сможет выручить, если что-нибудь приключится вдруг. И, видя твое горе, он привел эту женщину не себе, а тебе».

Кому-нибудь другому Адмет, несомненно, попытался бы что-то возразить, причем, учитывая ситуацию, можно предположить — сделал бы это в довольно резкой форме, но ему, как никому другому, было известно, что с Гераклом в определенные моменты было лучше не спорить. Заплаканный отец ферского народа послушно протянул руку к даме с вуалью, откинул покрывало и был поражен увиденным в осколки разбитого предыдущими событиями сердца.

С сорванных похорон Геракла провожали еще более горячо, чем с удавшейся свадьбы: вновь были обещаны вечная дружба, всемерная поддержка в любых начинаниях и вообще все находящиеся в Адметовой власти блага.

Непосредственно во Фракию Геракл решил прибыть водным путем, для чего благодарный Адмет пожертвовал собственную царскую ладью вместе с командой.

Оставшуюся часть пути герой под шум волн изучал собранное на Диомеда досье, рассматривал карту побережья и план конюшни, где содержались злополучные жеребцы. Как и следовало ожидать, Диомед оказался очередным мальчиком-мажором, которого папа усадил на высокий пост, хотя и не без своеобразного подвыверта в биографии.

Мать Диомеда, нимфа Кирена, была дочерью царя лапифов Гипсея, прославившегося своим удивительным умением врачевать переломы с помощью изобретенного им метода иммобилизации поврежденной конечности. В отличие от большинства своих современниц, Кирена предпочитала сидению за прялкой или стоянию у плиты беготню по окрестным горам за диким зверьем с копьем в руке. И к восемнадцати годам настолько отменно развила выносливость, что неоднократно становилась победительницей окружных соревнований по бегу.

Как-то раз ей довелось победить в «погребальных играх», как это называли греки, в честь уже упоминавшегося нами Пелия или, как сказали бы сегодня мы, в турнире памяти царя Иолка. И главный приз соревнования — двух борзых собак победительнице вручала специально приглашенная звезда, сам сиятельный Аполлон, девизом которого в таких случаях был старый советский призыв: «Не проходите мимо». Улучив удобный момент, олимпиец взял Кирену под локоток и в стороне от придирчивых глаз сделал девушке интересное предложение.

Растлитель подкинул красотке идею слетать с ним отдохнуть на один престижный курорт на африканском берегу Средиземного моря.

— Там сейчас как раз построили новый отель, — нашептывал девушке соблазнитель. — Не помню, как называется… «Чего-то там palace»… Бассейны с подогревом, спутниковое TV в номере, смена полотенец каждый день… В общем, супер-люкс, maximum inclusive и все такое.

Более того, Аполлон даже обещал в том случае, если, как он выразился, «все срастется», назначить Кирену управляющей отелем. Нужно ли говорить, что головка юной бегуньи моментально закружилась и она согласилась на maximum чего только можно было у нее inclusive.

По прибытии в этот самый пэлас, и в самом деле оказавшийся сущим дворцом, парочка незамедлительно поднялась в люксовские апартаменты, где, очевидно, все и в самом деле срослось как надо. Потому что в тот же вечер Аполлон пообещал Кирене в придачу к уже посуленным пятнадцати бочкам еще и долгую жизнь вкупе с удачной охотой на всем ее протяжении. Отгуляв на курорте отпуск, небожитель вернулся к своим делам, а девушка осталась на ливийской земле, где спустя положенный срок родила сына Аристея.

Видимо, отдых на южном берегу Средиземноморья настолько пришелся по душе Аполлону, что через год он вновь предпочел реализовать полагающееся по КЗОТУ каждому право на релаксацию там же — в объятьях Кирены. Итогом этого визита стало присвоение курортному городку имени хозяйки и рождение второго сына — Идмона. Больше Аполлона в тех местах не видали, но зато местечко приобрело небывалую популярность, путевки в Кирену рвали у туроператоров с руками. Причем наряду с зажиточными смертными нередко заезжали и олимпийцы.

Так. однажды к хозяйке курорта зашел засвидетельствовать свое почтение отдыхавший от тягот военной службы Арес. Через девять месяцев в семье Кирены было уже три мальчика. Несложно догадаться, что третьим стал как раз Диомед, благодаря поддержке свирепого папаши сделавший по достижении совершеннолетия отличную карьеру. Перебравшись с южного берега моря на северный, он занял фракийский трон, на котором и диктаторствовал беспробудно над народом с полуприличным названием «бистоны» до самого прибытия в его владения галеры Геракла.

Поскольку неофициальный статус визита не гарантировал горячего приема туземными властями, было решено бросить якорь подальше от столицы Фракии Тидеры и поближе к самой конюшне. И уже с этого плацдарма развивать наступление. План Геракла был, как всегда, незамысловат и состоял из двух традиционных для таких операций частей: хвать и бежать. То есть следовало: а) захватить добычу, б) уйти от погони. Но если с первым пунктом в случае внезапного нападения на конюшни проблем не предвиделось, то спастись от армии целого государства, готовой преследовать святотатцев хоть до края света, представлялось весьма непростым делом.

Вопрос, как обычно в таких случаях, решили технически. Тидера стояла не на самом берегу моря, а на некотором удалении от него, в большой долине, зажатой горами. Геракл, всегда имевший тягу к инженерным решениям, сообразил, что отвлечь тидерскую армию от погони сможет только что-то необычное. Например, небольшой канал с морской водой. Особенно, если эта вода льется из него в долину.

Махать лопатой герою было не привыкать, и уже к вечеру следующего дня Средиземноморканал имени товарища Диомеда был практически готов. Море от долины отделяла лишь тонкая перемычка. Ночью Геракл пробрался к конюшням, где не без шума, зато быстро решил вопрос с охраной. При этом оказалось, что один и тот же аргумент — традиционная дубина из оливкового дерева — одинаково эффективно действует и на секьюрити, и на замки на воротах.

Неожиданное затруднение возникло, когда герой начал выводить из стойл жеребцов. Непривычные к обращению без лишнего пиетета, те поначалу никак не желали покидать свои пятидесятизведочные апартаменты и по привычке даже попытались кусаться, но не Геракла было учить обращению с упряжными животными. Через пять минут все четыре зверюги шли за новым хозяином как шелковые, стараясь при этом держаться от сурового господина на максимально допускавшемся длиной уздечки расстоянии. Короткий пробег по ночному побережью — и все четыре ахалтекинца пинками загнаны на борт готовой отчалить галеры.

— Первый тайм мы уже отыграли, — констатировал Геракл и без промедления перешел ко второй части плана.

Армия у фракийцев была боевая. Достаточно вспомнить, что знаменитое восстание гладиаторов в Риме полтора тысячелетия спустя возглавил выходец как раз из Фракии, взявший сценический псевдоним в честь популярного футбольного клуба. И после сигнала тревоги на место происшествия незамедлительно выступил специальный отряд быстрого реагирования под предводительством самого Диомеда.

Завидев карательный корпус, двигающийся к берегу со стороны Тидеры по специально оставленным следам, древнегреческий диверсант номер один сделал отмашку дубиной, и операция вступила в свою вторую фазу. Земляная перемычка между морем в канале и долиной в мгновение ока была разрушена геройской оливой. И войскам кипевшего жаждой мести Диомеда пришлось противостоять не противнику с руками и ногами, а безжалостной стихии, сражаться с которой на равных может, как известно, лишь Министерство по чрезвычайным ситуациям Российской Федерации.

Многометровый вал воды, катящийся сверху, разом сбил наступательный порыв бистонов. Солдаты обратились в бегство, помышляя уже лишь о спасении самих себя, но никак не жеребцов своего владыки. Желающие лицезреть эту картину могут пересмотреть финальные сцены второй части х/ф «Властелин Колец», где войско нечестивого Саурона гибнет из-за диверсии на плотине.

Однако Геракл никогда не стал бы величайшим из героев планеты, если бы ограничивался программой минимум. Он здраво рассудил, что уйти восвояси с добычей — это очень большая удача, но Диомед никогда не простит нанесенного оскорбления и сделает все, чтобы отомстить. Возможности царя большой страны маленькими не назовешь, и наверняка лошадиный инцидент приведет в итоге к крупной войне. Гораздо разумнее будет сейчас, пользуясь суматохой и не дожидаясь ответного хода, ликвидировать самого Диомеда. Тогда и мстить за жеребцов станет уже некому.

Геракл выскочил из укрытия и, разгоняя дубиной бегущих в панике бистонов, принялся разыскивать в толпе их повелителя. С одной стороны, найти человека в бегущей толпе ничуть не легче, чем пресловутую иголку в пресловутом стогу, но с другой — если сообразить, что эту иголку, скорее всего, как магнитом тянет во дворец, то задача намного упрощается.

Убедившись, что воинственный пыл навсегда покинул противника, герой со всех ног припустил в сторону царского дворца. То ли суматоха на улицах меньше сказывалась на его скорости, то ли он просто бегал лучше, но к дворцовым воротам Геракл прибыл даже раньше Диомеда, для которого поражение в этом забеге стало роковым. И тут вновь проявилась небывалая дальновидность сына Зевса. Вместо того чтобы спихнуть труп в ближайшую канаву и возвращаться на корабль кружным путем, Геракл взвалил Диомеда на плечо и спокойно пошел к морю прямо через город.

Выбранный путь был не намного опаснее всех прочих. Охваченные паникой перед надвигающимся наводнением жители метались по улицам, причем большинство было занято не столько спасением собственного имущества, сколько присвоением чужого. И вид мужика, несущего среди этого разгула мародеров на плече другого мужика, у окружающих ничего, кроме внутреннего негодования по поводу потерявших всякий стыд извращенцев, не вызывал.

Бросить Диомеда у дворца означало дать его сторонникам шанс построить посмертный культ правителя, как это случалось — Геракл слыхал про такое — в некоторых азиатских державах, строящих для своих важных покойников комфортабельные мавзолеи в престижных районах. А культ погибшего вождя — это как минимум неизбежное расследование причин гибели монарха. Исчезнувший же в суматохе бесследно Диомед был опасен лишь появлением множества лжедиомедов, но это уже были внутренние проблемы Фракии. К Микенам гражданские войны далекой страны с выяснением, какой из царей настоящий, никакого отношения уже не имели.

И все прошло бы как по маслу, если бы жеребцы, оставленные на корабле на попечение оруженосца Абдера, не проявили в отсутствие героя просто свинскую невоспитанность. Когда опекун подошел поближе, дабы подкинуть свежей травки, звери в лошадином обличье доказали, насколько ошибочно было записывать их в травоядные. Абдер в две минуты был разорван на части и съеден кровожадными тварями. Поэтому, когда Геракл, доводя свой план до конца, кинул жеребцам тело Диомеда, они жевали уже неохотно и даже лениво.

Огорчению героя, обнаружившего, что бывший патрон у четвероногих в этот день уже второе блюдо, местами даже переходящее в десерт, не было предела. Потеря при исполнении служебных обязанностей очередного оруженосца повергла его в глубочайшую депрессию, результаты которой были более чем печальны для Тидеры и ее жителей. Просидев в бесчувствии всю ночь, Геракл просто забыл заделать канал специально приготовленными валунами. Из-за чего восход солнца вместо долины и города Тидеры приветствовало, игриво поблескивая в волнах тысячью зайчиков, новое соленое озеро.

Кстати сказать, этот случай стал причиной рождения красивой легенды. Отрывок из сказания о Китеж-граде дошел до нас сквозь века, хотя и пострадал впоследствии при переводе и адаптации. В оригинале он звучало примерно так:

Подступили под вечер супостаты

К стенам. Но штурмовать не стали,

А поужинали и спать легли.

Поутру проснулись поганые,

А Китеж-полис под воду ушел.

Так в план, состоявший изначально из двух частей, вписалась непредвиденная третья. Геракл, взяв с уцелевших жителей слово, что возрожденный город будет назван именем его безвременно погибшего адъютанта, в течение месяца помогал строить на берегу образовавшегося озера-залива новую столицу Фракии. Уже налаженная инфраструктура и куда более благоприятный климат позволили ему справиться с задачей гораздо быстрее, чем шедшему много веков спустя тем же путем Петру Первому. Город был заложен и отстроен с небывалой скоростью.

Параллельно с рытьем котлованов, закладкой фундаментов и возведением стен Геракл, впервые в жизни получивший возможность реализовать не только свою силу разрушительную, но и мощь созидательную, исподволь проводил в жизнь социальные реформы. И к тому моменту, когда, сказав краткую прочувствованную речь, он перерезал ленточку, открывающую один из строящихся новых микрорайонов, в экс-Тидере, а теперь уже Абдере, прошли выборы в местное законодательное собрание, были основаны департаменты здравоохранения, образования и культуры. И вовсю гремела избирательная кампания в мэры города.

Наблюдая за ходом основанных героем Абдерских игр, совмещенных с первым Днем города новой столицы Фракии, Геракл, таким образом, мог быть удовлетворен проведенной работой. Впоследствии, как и в случае с кентаврами, некоторые издания утверждали, что истинной целью операции было именно устранение Диомеда и изменение общественного строя. Правда, никаких подтверждающих эту теорию сведений до нас не дошло.

Абдерские игры стали традиционными и немногим уступали по размаху прославившимся позже Олимпийским. Единственной дисциплиной, безжалостно вычеркнутой Гераклом из списка соревнований, оказалась «гонка на колесницах».

— С проклятым прошлым должно быть порвано навсегда, — заявил он членам оргкомитета.

С учетом труда на стройках народного хозяйства и социальных преобразований фракийская экспедиция заняла несколько больше времени, чем планировалось изначально. На море наступила пора зимних штормов, и обратный путь Геракл предпочел проделать посуху. Тем более что средство комфортного передвижения по земляной тверди все еще стояло на галере. После перехода с белковой диеты на вегетарианскую жеребцы сильно сдали, но протащить общими усилиями колесницу полторы тысячи километров до Микен им было по силам.

Эврисфей, напуганный саблезубыми скакунами ничуть не меньше, чем прежними леденящими душу трофеями, замахал в ужасе руками, повелев отвести жеребцов куда подальше, хоть за Можай, хоть в Южное Бутово, хоть на гору Олимп. Только бы с глаз долой.

— И в лесу оставить там, на съедение волкам, — добавил он, спускаясь со стены после сеанса связи. — Или кому они там по зубам будут.

Эпопея с плотоядными лошадьми стала последним в биографии Геракла подвигом, в котором ему пришлось тратить силы на земных чудовищ. Осознав, что Гея так и не смогла породить главному герою человечества достойных противников, Гера с Эврисфеем впредь выбирали ему испытания, руководствуясь уже иными соображениями, нежели прежде. Хотя порой эти соображения оказывались более чем странными. Так следующим приказом витязь в львиной шкуре был делегирован за море на добычу обновок для царской дочки.

— За зипунами, — как сказали бы об этом запорожские казаки.

Глава 12

ПОЯС ИППОЛИТЫ

Давно подмечено, что рано или поздно род занятий накладывает на человека свой отпечаток. Может быть, оттиск некоторых специальностей, вроде разведения морских свинок или выпиливания лобзиком, виден на челе не так явственно. Но боксер, пусть даже помимо собственной воли, нет-нет да и прикинет про себя в ходе мирного разговора, удобно ли из этой позиции послать вас в нокаут. Парикмахер всегда посмотрит на вашу несовершенную прическу. И уж совсем не хочется думать, какие мысли приходят в голову при встрече знакомым из налоговой инспекции, адвокатской конторы и похоронного бюро.

Успев порядком огрубеть от долгого общения исключительно с отборными негодяями и кровожадным зверьем, Геракл в первую минуту даже не понял, в чем подвох в задании доставить Эврисфею пояс царицы амазонок Ипполиты. На фоне прежних невыполнимых миссий оно воспринималось как страница из журнала мод по нелепой случайности вшитая в энциклопедию мировых злодеяний. Поручать такое Гераклу было все равно, что Рокко Бальбоа избить Чебурашку. Объяснение такой странности существовало только одно: на этот раз задание придумали не Эврисфей с Герой, а совсем другой человек.

Единственным смертным, который мог диктовать Эврисфею свою волю, была, как водится, его дочь Адмета. Достигнув того возраста, когда куклы интересуют уже меньше обновок, но пока еще больше мальчиков, девочка принялась живо изучать немногочисленные в ту пору журналы мод и открыла, что на свете, оказывается, и кроме нее есть женщины, которые тоже любят красиво одеваться. В светской хронике одного из последних ньюспейперов Адмета обнаружила богато иллюстрированный репортаж из походного дворца царицы амазонок Ипполиты.

К удивлению читателей, женщина, чей гардероб, казалось бы, целиком должен был состоять из лука и лошади, предстала одетой настолько изящно, что кое у кого от зависти даже случился нервный приступ. В число последних попала и Адмета. Особенно острые чувства у дочери микенского царя вызвал увиденный ею на одном из фото пояс, подаренный Ипполите самим Аресом. И если вытрясти дорогие шмотки у небедного папаши представлялось делом несложным, то мысль, что у кого-то в кутюрье числятся олимпийские боги, была для юной модницы непереносима.

Поэтому спустя два часа слез и час размышлений царственному папе со всем юношеским максимализмом было высказано условие: либо в шкафу повиснет вышеозначенный пояс, либо случится страшное. Эврисфей проконсультировался по этому вопросу наверху и, получив санкцию, принялся строчить очередной приказ для своего персонального супергероя. Суть задания, действительно, заключалась всего лишь в добыче для Эврисфеева чада пояса, врученного незадолго до этого в дар Ипполите богом войны Аресом. Что характерно, обновка с царской талии была пожалована не, как обычно, за амурные заслуги, а исключительно в качестве награды за отличие при ведении военных действий.

Амазонки под управлением Ипполиты настолько лихо расколотили в ходе маленькой победоносной войны троянцев, что привели бога сражений в полнейший восторг. И если в последующие времена полководцы снимали с руки личные часы и вручали героическим подчиненным, то Арес, определявший время по солнцу, вместо ремешка «Командирских» расстегнул пояс. Злые языки потом говорили, что — по привычке. Но, так или иначе, предводительница амазонок за свою и чужую доблесть была удостоена в своем роде античного ордена. Ордена Подвязки.

Потому, с точки зрения Эврисфея и его заоблачной патронессы, новое поручение выглядело практически невыполнимым. Забрать у командующего одной из самых крупных и боеспособных армий эллинского мира вещь, только что полученную от олимпийца в знак признания полководческого таланта! А если еще учесть, что краеугольным камнем, на котором с детства возводилось воспитание любой амазонки, было безоговорочное мужененавистничество, то все описанные до этого трудности можно было без боязни ошибиться возвести в квадрат.

Однако, как не раз отмечалось выше, во времена Геракла многие науки не успели еще и появиться на свет, из-за чего и мудрейшие персонажи греческой истории нередко совершали нелепости, удивительные сегодня даже младенцу. То ли истеричная Гера безапелляционно смерила всех по своей мерке, то ли Эврисфей самоуверенно счел себя великим знатоком женской психологии, но из-за недальновидности этой парочки очередное задание из великого подвига чуть было не превратилось в секс-тур на теплое море. Причем жаждавшему борьбы Гераклу свалившаяся на него миссия показалась настолько скучной, что на протяжении всего путешествия он непрерывно искал приключений и, надо отдать ему должное, находил их.

Еще на заре своей героической карьеры Геракл имел возможность доказать всему миру на примере пятидесяти дочерей Феспия, что он ни по каким параметрам не может считаться заурядным мужчиной. С тех пор слава героя, всегда бежавшая далеко впереди его шагов, успела, подобно волне термоядерного взрыва, несколько раз обогнуть земной шар. И к моменту получения шмоточного задания не было в Элладе и ойкумене человека, который мог хотя бы претендовать на прочно занятый Гераклом трон главного секс-символа нации. Лубочные картинки с полуобнаженным героем висели в любой греческой избе, короткие туники с мужиком в львиной шкуре продавали на каждом углу, а полуфривольная песенка «Вот придет Геракл со своей дубиной» в обязательном порядке исполнялась на всех застольях, как в наши дни «Ой, мороз, мороз» или «Любовь, похожая на сон».

Даже не достигшим шестнадцати лет детям понятно, что человек с такой репутацией был способен взломать любое женское сердце одним движением. И даже у закоснелых в ортодоксальнейшем феминизме амазонок он вызывал недвусмысленное снисхождение, которое барышни XXI века формулируют примерно как: «Все мужчины — козлы, но Рассел Кроу (Джонни Депп, Киану Ривз, Бен Аффлек, нужное подчеркнуть) — душка».

Известие о том, что Геракл собрался в гости к девочкам, мгновенно смело в Микены кучу приятелей героя, пожелавших разделить с другом все тяготы предстоящего похода. И уже через месяц жертвы богам за успех предстоящего похода приносила отъявленная банда, заправляли которой старинные Геракловы дружки Иолай, Пелей и Тесей. Доподлинно не известно, поднимал ли Геракл при отплытии над своей галерой черный флаг, но то, что его путешествие к северному поясу напоминало скорее пиратский рейд, чем этнографическую экспедицию, не подлежит никаким сомнениям.

Вместо того чтобы взять курс на север и по следам аргонавтов и своим же собственным целиться на Босфор, Геракл устремился на юго-восток и спустя некоторое время, напевая: «На далекой амазонке не бывал я никогда», пришвартовался в порту острова Парос. Где и как куролесила геройская гоп-компания до Пароса, так и осталось невыясненным. Да и сам остров попал в хроники исключительно благодаря вопиющему негостеприимству местных жителей.

Когда спутники Геракла сошли на берег за продуктами питания и пресной водой, двое из команды отбились от коллектива с целью зайти в кабачок на набережной, промочить горло стаканчиком-другим местного вина. И в кабачке, к своему несчастью, наткнулись на томившихся в утреннем безделье четырех сыновей того самого Миноса, как-то раз проездом бывшего на Паросе, живым свидетельством чему и служили эти четыре биндюжника.

Обрадованные перспективой нескучно провести начало дня, аборигены тут же вывалили весь топик «Типовой набор вопросов для приезжих». От «Закурить не найдется?» и «Парни, а вы из какого района?» до самого главного в подобных ситуациях вопроса: «Че-о?» Если бы гости успели сообщить хозяевам, кто в их команде главный тренер, то встреча, скорее всего, тут же закончилась бы со счетом 0:0. Но хулиганский азарт Миносовых отпрысков оказался настолько велик, что банальная ссора в кабаке переросла в не менее банальную поножовщину слишком стремительно.

Узнав о вопиющей выходке местных колхозников, Геракл пришел в такую ярость, что, бросившись на берег, даже забыл на судне свою знаменитую палицу. Робот жидкого металла, антагонист железного Арни, вряд ли смог бы расправиться с четырьмя негодяями быстрее, чем это сделал Геракл. Возможно, как раз эта скорострельность и оказалась причиной того, что гнев героя не утолился наказанием виновных. И когда подоспевшая группа поддержки доставила Гераклу орудие труда, тот принялся крушить негостеприимных островитян с непреклонностью бульдозера, разгребающего снег.

«Махнет направо — улица, махнет налево — переулочек» — так описывала побоище газета «Вечерний Парос». В панике бегущие от гнева героя туземцы попрятались кто где, как звери от тараканища, но это вряд ли бы им помогло, если бы не сообразительность островного правителя Алкея. Местный голова поспешил лично явиться к герою с нижайшими извинениями, предложив в качестве симметричного ответа взять взамен выбывших любых двоих жителей острова. За что тут же сам вместе с брательником Сфенелом и был завербован в экспедицию.

Исключенный божественной десницей из похода за золотым руном Геракл после этого досадного недоразумения не переставал мечтать о своей собственной авантюре. Чтобы и опасности, и приключения, и неизведанные края — одним словом, все то, из чего и состоит эта самая романтика дальних странствий. Правда, на «Арго» навстречу ветру пустилась истинная команда звезд, где каждый был суперменом, каждый вошел в легенды и где практически не было героев второго плана. На безымянном судне Геракла помимо капитана в разряд «мегастар» можно было зачислить разве что Тесея, но зато сам хэдлайнер с лихвой стоил всех прочих. Он один уже был залогом будущих побед, и все, попавшие с ним на ладью, заранее могли сверлить в хитонах дырочки для высоких правительственных наград.

И если аргонавты плыли за золотой шкурой из Греции в Грузию, то путь Геракла за поясом лежал еще дальше — в Ростовскую область. Племя амазонок, промышлявшее разбоем и войной, обитало некогда по берегам реки Амазония, от имени которой, собственно, и получило свое название. Но время не стоит на месте, и с его течением девушки успели и владения свои изрядно расширить, и речку переименовать. Про то, до каких пределов простирались сферы влияния амазонок, спорят и по сей день, но во времена Геракла рука Ипполиты доставала и до Крыма, и до Батуми. История же переименования реки Амазония в реку Танаис, позднее еще раз переименованную — на этот раз в Дон, обошла все газеты того времени. Благо, в ней, как и положено истории такого рода, были и жизнь, и слезы, и любовь.

Предводительница амазонок Лисиппа отказалась после одного из походов приносить жертвы Афродите, еще и высказавшись в том смысле, что это вообще лишняя богиня на Олимпе. Арес и Артемида — правильные боги, а от Афродиты одни только слезы да сопли. Афродиту это заявление несколько задело. И уже совсем скоро Лисиппа в полной мере смогла оценить, насколько людям не дано предугадать, как точно порой отзывается их слово.

Волею богини любви светлое чувство на кончике стрелы Эрота снизошло на сына Лисиппы Танаиса, воспылавшего высокой страстью непосредственно к своей матери. Страдания бедного юноши были безмерны, но, хорошо зная неспособность воинственной мамы к состраданию, тот предпочел утопиться в Амазонии (в том месте, где в нынешнем Ростове-на-Дону раскинулся Ворошиловский мост), чем дать волю чувству. Лисиппа расстроилась и даже повелела речку отныне называть Танаисом, но с принципиальных позиций не сошла.

Покинув вместе с племенем места, где окровавленная тень сына повадилась являться ей каждый день, она откочевала вдоль по побережью и вскоре основала город Фемискиру. Где до самой пенсии на вырученные от походов деньги строила грандиозный храм Аресу и Артемиде. Лисиппу недаром называли железной леди своего времени. Она не только стоически перенесла удар, но смогла сделать из всего случившегося нужные выводы и начать в своем племени радикальные феминистические реформы.

До случая с Танаисом по установленной традиции уже достигшие совершеннолетнего, но еще не вышедшие из репродуктивного возраста амазонки по весне на месяц-другой выезжали на границу своих владений, где в оговоренном месте встречались с уже собравшимися там представителями сопредельных племен. Что бывает, когда вместе сходятся не обремененные делами мужчины и женщины, представляет всякий, кто хоть час провел в российском профилактории в период студенческого заезда. Как только девушки убеждались, что находятся в положении, они незамедлительно возвращались домой.

До Лисиппы рождавшихся девочек посвящали коню и копью, а мальчиков оставляли шуршать по хозяйству, предварительно в младенческом возрасте ломая им руки и ноги, чтобы навсегда отбить охоту к войне и путешествиям. После инцидента с Танаисом было решено мальчиков просто отсылать к потенциальным отцам, где они по жребию распределялись по хижинам, поскольку выяснить, кто чей, все равно не было никакой возможности.

После того как Лисиппа уже в преклонном возрасте сложила седую голову в одном из походов, на кочевой амазонский трон взошла Ипполита, на рандеву к которой в устье Дона и плыл Геракл. Следующей после паросского пирса остановкой стал причал мисийского города Мириандин, стоящего на берегу Пропонтиды неподалеку от того места, где в предыдущий раз Геракл был снят с пробега и где пропал его оруженосец Гилас.

Покидая тогда местных жителей, герой наказал им продолжать поиски мальчика. И его визит к мисийцам только наполовину был продиктован необходимостью снова пополнить припасы в дорогу. Помимо этого Гераклу хотелось еще и узнать, чем все же закончилось следствие, которое вот уже несколько лет вели местные колобки.

Следствие, к его немалому огорчению, закончилось ничем. «Глухарь», — уныло развел руками начальник мириандинского РОВД, отчаянно боясь получить за это извещение о неполном служебном соответствии в голову. Но царь мисийцев Лик устроил гостям такой прием, что обострять отношения из-за уже затянувшейся тиной истории не хотелось. Милицейский начальник сохранил должность, а Геракл даже пообещал Лику помощь в войне с соседями-бебриками. Тем более что к тому его усердно подбивал приятель Тесей, которому это неприятное племя успело насолить еще при аргонавтах.

После пропажи Геракла следующую остановку аргонавты сделали как раз на земле бебриков, чей царь Амик не понимал не только юмора, но и простого человеческого языка. Здоровый, как лось, он полагал себя лучшим кулачным бойцом планеты в абсолютном весе, что и доказывал всем прибывающим в его владения чужеземцам. А поскольку через его земли странствовали в большинстве своем купцы и паломники, то сложностей с доказательной базой у Амика не возникало.

Правила бокса в те времена были иные, нежели сейчас. Мало того, что бой велся обязательно до нокаута, так еще и вместо перчаток использовались специальные накладки из кожаных ремней с нашитыми на них металлическими бляхами. Вдобавок ко всему Амик ввел в регламент пункт, по которому отказавшийся от поединка «признавался трусом, не мужиком, тряпкой и вообще чмом» и, как недостойный жить, сбрасывался со скалы. Поэтому выбор у туристов, по глупости посетивших бебриков, был, мягко говоря, небогатый.

Увидев очередную швартующуюся галеру, Амик велел своему рекламному агенту бежать расклеивать афиши «Сегодня. Бокс. Амик Непобедимый против Кого-то Неизвестного. Вход бесплатный» и лично пошел на пристань, чтобы ознакомить заезжих спортсменов с условиями предстоящего боя. К «Арго» он приблизился с видом Майка Тайсона, входящего в камеру с пассивными педерастами.

Прямо с причала едва ступившим на твердую землю аргонавтам было в грубой форме отказано в еде и воде, пока кто-нибудь из них не выйдет на боксерский поединок. Отряду супергероев даже после утомительного рейда вряд ли составило бы большое затруднение по праву меча получить все необходимое. Но самонадеянная брань заштатного царька, привыкшего лелеять свое боксерское самомнение о выжиревшие лоскуты американских туристов, настолько задела приплывших, что было решено проучить зазнайку, даже не пожелавшего разобраться толком, кого ему послали боги в этот раз.

А боги послали ему не просто полсотни здоровых мужиков, необычайно ловких до драки оружно и рукопашно, но среди них еще и будущего первого в мировой истории олимпийского чемпиона по боксу. Сколько секунд понадобится современному обладателю олимпийского золота в абсолютной весовой категории, чтобы отправить в нокаут даже очень здорового любителя поскандалить в подъезде? За три с половиной тысячи лет ничего не изменилось.

Полидевк, который после возвращения из плавания выиграл лавровый венок на первых Олимпийских играх, был в два раза моложе и чуть ли не во столько же легче своего оппонента и не производил впечатления серьезного противника. Двухметровый Амик настолько не сомневался в победе, что даже предложил сопернику первому выбрать кожаные ремни-накладки. В далекую бебриковскую провинцию в ту пору, очевидно, еще не доходили спортивные газеты, иначе Амик знал бы о восходящей звезде мирового бокса, незадолго до отплытия на «Арго» потрясшей эллинский спортивный мир своими блестящими победами на рингах Афин, Фив и Спарты.

Как семнадцатилетний Кассиус Клей, еще не перекрестившийся в веру пророка Мохаммеда, с легкостью выиграл Олимпиаду в Риме, так Полидевк, не напрягаясь, разделывался с соперниками, желая лишь, чтобы Геракл поскорей основал Олимпийские игры. И тогда можно будет, наконец, показать свое мастерство во всей красе.

Под крики собравшейся публики Амик, как всегда без разведки, пошел вперед, обрушив на Полидевка град ударов и стараясь в первые же секунды сломить сопротивление противника. Но все вышло совсем не так, как бывало обычно. Сначала Полидевк, порхая бабочкой, ушел от первой бурной атаки гиганта. А затем, дождавшись второго натиска, вместо отскока резко нырнул под правую руку великана и коротким боковым с левой свалил его в нокаут. Удар был настолько силен и точен, что височная кость не выдержала, и судьям даже не понадобилось открывать счет. И без вердикта врача стало понятно, что Амик загнал себя в вырытую собственными руками яму и уже больше не поднимется никогда.

Шокированные таким исходом бебрики, придя в себя, сдуру бросились на Полидевка с мечами и копьями, но тот и в такой ситуации не оплошал. На зависть Тадеушу Касьянову, уложил голыми руками двоих нападавших, а подоспевшие аргонавты без затруднений разогнали оставшуюся без предводителя толпу. После чего, плюясь и всячески ругая бебриковское негостеприимство, с запасом пищи и пресной воды тронулись дальше. Бебрики же и после смерти Амика не встали на путь исправления. Идеалы равенства и всеобщего братства остались чужды им, более того, под предводительством Амикова брата Мигдона они принялись нещадно теснить сопредельных мисийцев. И если бы не неожиданное появление в Мириандине Геракла, наверняка скинули бы подданных Лика в море, не хуже, чем несколько позднее Красная армия — Белую.

С прибытием же величайшего из героев дела у мисийцев очень быстро наладились. Ведомые Гераклом, они принялись бить непобедимых доселе бебриков на всех фронтах и вскоре отвоевали столько земли, что Лику пришлось даже собирать специальный совет старейшин, чтобы решить, как поступить с внезапно привалившим богатством. Но действия Геракла на целый круг опережали творческую мысль мисийской Думы. Едва только старцы находили адекватное применение обретенным землям, как тут же приходила реляция о новых победах и новых аннексированных территориях, и все приходилось начинать заново.

В конце концов, героя вежливо попросили приостановить завоевательную деятельность. После чего по привычке переложили ответственность на дельфийского оракула, погнав к нему за решением гонца. Геракл, впервые вставший во главе настоящего войска в настоящей большой войне и впервые отведавший полководческого успеха, остановился с огромным сожалением. Оракул, опасаясь на этот раз обойтись с героем непочтительно, рекомендовал назвать полученные владения в честь их завоевателя и жить на них богато и счастливо. Царь мисийцев Лик издал указ и о первом, и о втором, но, если поименовать территорию Гераклеей удалось сразу, то организовать богатую и счастливую жизнь там не получилось в полной мере даже у современных турок. Хотя все жившие на земле Геракла поколения честно старались выполнить завет оракула.

Отпраздновав вместе с осчастливленными мисийцами день победы, Геракл приказал поднимать паруса и держать курс на северное побережье Черного моря, где его уже, поди, заждалась заинтригованная газетными сплетнями Ипполита. И был недалек от истины.

Даже в те дотелевизионные и безинтернетные времена, когда новости от одного полушария до другого еще не долетали в считаные секунды, при сильном желании нужная информация попадала к заинтересованным лицам очень быстро. Желанием же предводительницу амазонок природа не обделила, и весть о свалившемся на Геракла задании достигла берегов Амазония со скоростью, которую современная физика определяет как скорость слуха.

Известие о грядущем прибытии с неофициальным визитом греческого мужчины номер один со товарищи произвело в амазонской столице колоссальный фурор. Гомер, родись он на несколько сотен лет раньше, имей зрение и возможность взглянуть на Фемискиру в этот момент, наверняка выдал бы что-нибудь бессмертное, вроде: «Отчего у нас в поселке средь девчат переполох?».

Полгода парикмахерские, маникюрные кабинеты и солярии в Фемискире работали с максимальной нагрузкой. И к тому моменту, когда галера Геракла отдала швартовы в городском порту, весь численный состав амазонской армии был преображен, как военный городок к визиту министра обороны.

Запечатленные кинохроникой визг и писк поклонниц «Битлз» при прибытии квартета на американскую землю — лишь слабые отблески на бутылочном осколке от стоящего в самом зените солнца великой славы, озарившего Ростовскую область, когда Геракл сходил по трапу на берег Амазония.

Да и действительно, тысячи женщин живут годами где-то в диких степях, вдали не только от цивилизации, но и от любых проявлений культурного мира. Без мужчин — то есть без поклонения, обожания, ухаживания и всех прочих сопутствующих этому товаров. И как еще они должны расценивать прибытие в их захолустье лучшего по всем параметрам мужика планеты в сопровождении еще полусотни достойнейших экземпляров рода человеческого? Неужели с меньшим энтузиазмом, чем экипаж болтающегося в океане авианосца визит женского кабаре?

Еще до старта экспедиции никто из ее членов не сомневался, что на другом конце маршрута Ипполита сама расстегнет искомый пояс. Так все и вышло: Геракла с немыслимыми почестями препроводили в разбитый неподалеку царский шатер, Ипполита велела адъютантке: «Ни с кем меня не соединять, я на переговорах», и следующие три дня для главной воительницы Причерноморья пролетели, как «электричка мимо нищего». Единственное, чего могла еще желать главнокомандующая, чтобы железнодорожное сообщение на этой ветке не прекращалось никогда. Чтобы поезда под ритмичный перестук проносились мимо, делая летящие дни длинными, как века, а объятья нескончаемыми.

Но, как наглядно показала история всех последующих столетий; стоит политическому деятелю ослабить властную хватку и отвлечься на личную жизнь, сразу все в державе идет наперекосяк и вразрез с его планами. И без калькулятора ясно, что полусотни прибывших с Гераклом бойцов оказалось недостаточно, чтобы занять непосредственно делом все население амазонской столицы.

Отчего большая часть города-государства была вынуждена проводить время в завистливых сплетнях на актуальную тему, поджидая очередной выпуск городских новостей для получения новой порции пищи для этих сплетен. Ничего удивительного, что Гера со своей версией происходящего нашла среди изнывающих от скуки и зависти амазонок более чем благодарных слушательниц.

Уже успевшая осознать промахи своего стратегического планирования, упрямая баба, тем не менее, не пожелала признать придуманную миссию окончательно проваленной и принялась под видом рядовой амазонки вести антигеракловую агитацию. По ее брошенным в массы словам, пришельцы с Запада не только разрушат старый добрый матриархальный мир, но и принесут с собой разврат, насилие и прочие чуждые амазонкам западные ценности.

— Ишь ты, — хмыкали в туники амазонки, — разврат несут. Какие баловники!

Скорее всего, и на этот раз ничего у Геры не выгорело бы, но, когда она понавешала на Геракла злодеяний больше, чем на Пол Пота, то случайно наткнулась на одно сработавшее. Амазонки, неожиданно для агитаторши, завелись при известии, что заезжий ухарь хочет увезти с собой их правительницу. Сложно сказать, что так подорвало этих леди. То ли искренняя любовь и нежелание расставаться с правительницей, то ли обычная женская зависть: она там, в столицах, будет жить в роскоши, посещать театры и библиотеки, а мы так и останемся в этой дыре. Но, так или иначе, злонамеренной бабе удалось породить в амазонках обращенный в нужную сторону воинственный пыл. Оставшиеся верными присяге, читай — Ипполите, офицерши, призывавшие соблюдать спокойствие и дисциплину, были расстреляны, замки с оружейных арсеналов — сбиты. После чего Гере осталось лишь взобраться на облачко повыше и из ложи VIP наблюдать, как самовозбудившееся войско спешно вооружается и строится в боевом порядке.

Несложно представить себе удивление Геракла, который, не без оснований полагая подвиг уже неоднократно свершенным, отдыхает на кушетке и в пол-уха слушает всякие глупости, вроде: «А спальню мы закажем из орехового дерева», когда вдруг с криком «Войско взбунтовалось» вбегает часовой.

Задача как будто решена, с руководством вероятного противника достигнуто полное взаимопонимание — и снова надо идти воевать, причем срочно. Пытаясь привести к общему знаменателю две неизвестно откуда всплывшие в мозгу фразы: «Прыгайте в окно. Ипполит пришел» и «Джунгли Амазонки — легкие нашей планеты», герой в смешанных чувствах, на ходу натягивая львиную шкуру, бежит к дверям. И открывшаяся взору картина, мягко говоря, его не радует.

Полуодетая дружина местами еще пытается отбиваться чем попало, но в целом в лагере безраздельно властвуют бабы на лошадях, рубя и коля всякую особь противоположного пола, до которой могут дотянуться.

Растерянная Ипполита попыталась вернуть себе командование, но анархия и возбуждение разгорающегося погрома уже настолько овладели массами, что никакого управления, кроме хорошего тумака, те уже не признавали.

— Отойди, женщина! — отодвинул Ипполиту в сторону Геракл, и эти слова оказались весьма символичны.

Уже через пару минут было доказано на практике, что даже самая крепкая наездница не в состоянии усидеть в седле после удара дубиной. Чемпионка военного округа по джигитовке, девица по имени Аэлла, уклонилась от удара, на всем скаку нырнув под лошадь, но кинутая вслед дубина вынесла ее из седла, как бита фигуру «бабка» из городошного «дома». Лучшая из амазонок в рубке с седла, Протоя, к появлению на сцене первого лица успела собственноручно раскроить семерых мужиков, но увернуться от стрелы Геракла и эта бой-баба не смогла.

Видя полную бесперспективность ближнего боя, нападавшие сменили тактику и попытались достать Геракла копьями издали, но и здесь не преуспели. Семь девиц, специально обучавшихся у Артемиды умению владеть копьем и входившие в Особый женский батальон смерти, разом навалились на Геракла. Виртуозная дубина эллинского супермена оказалась быстрее семи копей малоросских супервумен.

Перелом в сражении наступил, когда на земле с травмами различной степени тяжести оказались сначала одна, а затем и вторая возглавившие мятеж командирши старшего звена: Меланиппа и Антиопа. Атаки амазонок утратили азарт и стройность, а вскоре уже и вовсе иссякли. Остатки разгромленной в пух и прах мятежной армии, ничего не добывшей из своего вероломства, в спешном порядке отступали за Дон.

Глядя им вслед и прикидывая масштабы жертв и разрушений, Геракл в сердцах сказал несколько вошедших в анналы сильных фраз, вроде:

«Не дай Зевс еще раз увидеть бабий бунт, бессмысленный и беспощадный!».

Раздавленная случившимся Ипполита отправилась приводить в чувство своих подданных, а Геракл — собирать уцелевших спутников, которых, несмотря на все усилия амазонок, оказалось неожиданно много. Последним появился Тесей, помятый, но ничуть не утративший жизнелюбия, которое тут же дало о себе знать. Так же энергично, как уговаривал Геракла начать войну с бебриками, Тесей принялся упрашивать друга отдать ему в жены одну из пленниц. «Вон ту, что поменьше, — говорил он, указывая на Антиопу, — а то с этой здоровой мне, пожалуй, и не справиться будет».

В конце концов, мятежную Меланиппу обменяли на заветный пояс, а Антиопа, на которую поясов не хватило, была вынуждена в качестве невесты Тесея отплыть в Афины. Чем крайне недовольна осталась и она сама, и ее соплеменницы, что нам сейчас, по меньшей мере, странно. Многие девушки с тех же самых берегов того же самого Дона мечтают, чтобы из-за моря приплыл на корабле прекрасный принц и увез в свой далекий огромный город. Недовольство же амазонок было велико до такой степени, что впоследствии они даже попытались напасть на Афины, чтобы вернуть себе Антиопу. Но эта затея провалилась еще и потому, что сама Антиопа уже успела раскусить, как славно жить афинской царицей, и активно, то есть с оружием в руках, сопротивлялась своему освобождению.

Ипполита пришла проститься с отплывающими греками и, хотя, как и положено военачальнице, не плакала, выглядела очень расстроенной. Трогательная сцена прощания на пирсе украсила бы любую мелодраму, но, за отсутствием таковой в списке уже освоенных жанров, смогла войти лишь в роспись по кувшинам для воды. На протяжении многих сотен лет гречанки, пока падающая со скалы тоненькая струйка наполняла сосуд, точили слезы, глядя на могучего героя и прекрасную деву, обнявшихся перед расставанием навсегда.

— И сердцем, как куклой, играя, он сердце, как куклу, разбил, — вздохнула, глядя вслед уплывающему за горизонт парусу, самая грозная женщина в истории донских степей.

Эта ли сентиментальная минута, внутреннее ли благородство или какие-то иные мотивы, но на обратном пути в Микены что-то заставило героя ввязаться в еще одну, совсем необязательную для возвращающегося с задания резидента авантюру. Но, увидев даму в бедственном положении, Геракл не смог пройти, вернее, проплыть мимо.

Все началось с того, что с мостика в каюту позвонил вахтенный офицер и доложил:

— Кэп, проходим Геллеспонт, Троя по левому борту. Тут такое, что вам лучше самому подняться взглянуть.

На берегу и в самом деле происходило что-то непонятное: несколько мужиков приковывали симпатичную девицу к здоровому валуну, неподалеку от которого стояла частью причитающая, частью просто любопытствующая толпа. Странная коллизия настолько заинтересовала героя, что после команды: «Стоп, машина! Отдать якорь! Шлюпку за борт!» — и нескольких энергичных взмахов веслами он самолично допрашивал главного мужика с молотком: если планируется утопить девицу, то зачем выбран такой большой валун.

Выяснилось, что топить девушку никто не собирается, а булыжник, совсем наоборот, призван удержать ее на берегу некоторое время, и вообще, барин, наше дело маленькое, вот идет начальство, с ним разговаривайте. Эй, Ксенофошка, кто же так скобу-то забивает?!

Подошедшим начальством оказался лично царь Трои Лаомедонт, одна из самых одиозных личностей эллинского мира. Приковываемая к скале красавица была его дочерью Гесионой, отданной в искупление папиных грехов морскому чудовищу.

Еще в самом начале своего царствования, когда он был молод, горяч и полон желания проводить в обществе либеральные реформы, Лаомедонт задумал построить вокруг Трои новую стену. Естественно, что ни финансирования, ни научно-технического потенциала для этого проекта у него не было. И возможно, Троя так и осталась бы без стен, а Гомер — без материала для своих эпических полотен, если бы не счастливый случай.

Зевс, Посейдон и Аполлон сидели как-то вечером в пивной неподалеку от Олимпа, и громовержец страшно поссорился с собутыльниками. Из-за чего, собственно, произошел весь сыр-бор, никто не признался, только Посейдон, отбывая полученный срок, все бурчал себе под нос: «Длиннее — короче, какая разница!» Аполлон же периодически восклицал: «Не, ну из-за бабы-то!» Ссора кончилась тем, что эти два парня получили по году исправительно-трудовых работ в виде простых смертных где-нибудь подальше от цивилизации. Зевс ткнул наугад в карту и прочитал название:

— Отличное место! Тро-я. Может, вам кого третьего для компании подписать?!

Так Лаомедонт получил стены, а Гомер — возможность плюнуть на не приносящие никакой славы басни и перейти на более востребованный материал. В течение года боги строили вокруг Трои неприступнейшие стены по последнему слову фортификационной науки. То есть, собственно говоря, строил-то Посейдон, а Аполлон, по своему обыкновению, ни черта не делал, только играл целыми днями на лире и выгуливал царских овец.

Стены вышли на загляденье, и все было бы у Лаомедонта хорошо, если бы не его легендарная жадность. Подписав акт сдачи-приемки, он удивленно посмотрел на строителей, ждущих распоряжения отправляться в закрома за вознаграждением за труды: «Чего вам, солдатики? Поработали и ступайте с богом, с Зевсом своим». С определенной точки зрения он был прав, и в нашей стране его мнение долгое время разделяли: с какой стати зэкам еще и платить за труд.

Но это наши зэки возразить по сему поводу никому ничего не могли. А те два греческих уголовных элемента, отбыв наказание, в правах не только не поражались, но даже совсем наоборот — обретали неслыханные возможности. И в ответ на угрозу: «В кандалы закую, уши отрежу, продам в Египет к свиньям собачьим!» — сказали: «Запомним этот разговор». Едва вернувшись на прежние должности, они тут же организовали троянской жадине по пакости. Аполлон наслал на Лаомедонтовы владения чуму и холеру, а Посейдон, покопавшись в своих глубинах, нашел для милого дружка невиданное чудище. И эта Годзилла ежевечерне выбиралась из пучины, пожирая людей, разрушая дома, пакостя и гадя везде, куда доходила.

Лаомедонт. не зная, что предпринять, заперся за злополучными стенами в робкой надежде, что, может быть, как-нибудь само все пройдет. Чума, действительно, с наступлением холодов закончилась, а Годзилла лишь сделалась более оживленной. По ночам она мерзла и, пытаясь согреться бегом, успевала до рассвета посетить с недружественным визитом гораздо больше селений, чем прежде.

Как водится в таких случаях, послали к оракулу, который, тоже как водится, выдал типовой ответ: мол, нужно принести в жертву чудовищу царскую дочку, иначе ничто не поможет, даже и не старайтесь. Дочка была категорически против такого решения, и со своей стороны предлагала собраться всем миром и сразиться с этой Несси, но дураков не нашлось. Девицу потащили на берег, где ее и застал Геракл.

Не понаслышке зная, какой толк от предсказаний оракулов, он отвел папашу в сторонку и предложил решить вопрос радикально. Герой готов был взять чудище на себя и спасти царскую дочку, если ему будет предложено адекватное вознаграждение за труды.

— Так возьмите принцессу! — воскликнул папаша, быстренько просчитавший, что девица все равно пропадает по-любому, а на Геракла в деле борьбы с чудовищем все же больше надежды, чем на оракула.

Предлагать человеку, только что с большим трудом отбившемуся от нескольких тысяч женщин, еще одну — весьма сомнительная награда. Нетрудно догадаться, что она была отвергнута. Традиционная ставка «полцарства в придачу» тоже на арену не вышла. Лаомедонту полцарства было жалко, а Геракла совсем недавно с трудом уговорили перестать завоевывать все новые и новые земли, и жалкие троянские клочки его тоже не интересовали.

После непродолжительной дискуссии, несколько раз прерывавшейся криками: «Плывет, плывет! Вон, кажись!» — стороны договорились об оплате. За свой внеочередной подвиг Геракл должен был получить действительно ценную награду: двух бессмертных белоснежных коней, способных скакать не только по земле, но и по воде. Лаомедонт этих лошадей получил по наследству, их некогда в качестве выкупа троянскому царю Тросу отдал сам Зевс.

Это был тот период, когда, устав от женских прихотей и капризов, небожитель решил переквалифицироваться и увлекся молодыми мальчиками. Сын Троса и нимфы Каллирои Ганимед был настолько хорош собой, что Зевс не устоял. Развратный громовержец откомандировал своего орла похитить мальчика и доставить на Олимп. Это был в буквальном смысле неслыханный взлет для смертного.

Официально Ганимед был назначен на должность виночерпия с обязанностью подавать богам горячительные и прохладительные напитки во время пиров, а неофициально, о чем без умолку шептались на Олимпе, стал любовником Самого. Чтобы загладить вину за совращение несовершеннолетнего и немного утешить родителей, Зевс пообещал пожаловать Ганимеду вечную молодость и бессмертие, а непосредственно маме с папой были подарены золотая виноградная лоза работы мастера Гефеста и те самые два белых коня Декабрь и Январь.

Мальчик был настолько красив, что в него влюблялись, чуть ли не все встречные. Страшно даже подумать, какой фурор он произвел бы в женском мире Греции, не попади на карандаш верховному скауту на самой заре своей карьеры. На первом же пиру в Ганимеда влюбилась богиня утренней зари розовоперстая Эос и даже успела, пока тот наливал ей оранжад, сделать ему неприличное предложение. Но Зевс со всей мужской прямотой врезал нахальной натуралке молнией по перстам, чтобы не тянула их, куда не следует. Чем окончательно снял вопрос об ориентации мальчика, но отнюдь не смирил Геру, возненавидевшую неожиданного конкурента в борьбе за сердце властителя мира.

Она заявила, что присутствие этого типа на Олимпе оскорбляет и ее саму как женщину и мать, и дочь их Гебу, которая прежде занимала место виночерпия и которой больно видеть, до какой низости мог опуститься ее отец. Скандал в благородном семействе разросся до таких масштабов, что Зевсу пришлось расстаться с новой забавой. Ганимед был вознесен на небо, где и по сей день работает Водолеем в Зодиакальном театре, с высот наблюдая, как далеко внизу носятся разменянные на его жизнь бессмертные кони.

Хорошо понимая, с кем имеет дело, Геракл, перед тем как приступить к работе, попросил Лаомедонта заключить трудовой договор в присутствии свидетелей. Что было более чем логично, особенно учитывая, что и его самого пригласили как раз для окончательного разрешения спора двух хозяйствующих субъектов. Лаомедонт не возражал.

Герой осмотрел место предстоящего сражения, велел отрыть рядом со скалой Гесионы небольшой окоп, отогнать зевак и отдыхающих и оцепить пляж. После чего сам улегся в спешно сооруженное местными умельцами укрытие, надеясь, что на этот раз ему все же удастся вздремнуть в холодке.

Это мы с вами сейчас знаем, что Геракл за всю карьеру супергероя не проиграл ни одной битвы, всегда выходя победителем из самых неприятных передряг. А у привязанной к скале в качестве живца девушки, в ужасе всматривающейся в морскую даль перед собой и с робкой надеждой прислушивающейся к храпу так называемого спасителя за спиной, подобной уверенности не могло быть и в помине. Поэтому, едва только солнце коснулось горизонта и из воды рядом с берегом показалась голова дракона, тихое девичье поскуливание моментально перешло в истошный рев. Такой форсаж в мирное время можно услышать, лишь нажав на газ Ferrari F430 Spider. Разбуженный этим воплем Геракл выскочил из-за скалы и без лишних церемоний воткнул Годзилле меч в грудь по самую рукоятку. Газетчики, описывавшие этот момент, все как один сошлись, что герой бросился на чудище со страшным криком, чего сам Геракл никогда не подтверждал. К сожалению, кинохроника тогда еще не велась, поэтому выяснить, кто и что кричал в действительности: герой, дракон или девица, — не представляется возможным. Приходится верить газетным писакам на слово, даже не очень понимая, зачем бы Гераклу голосить как резаному, если режут как раз не его.

Получив в грудь немаленький Гераклов меч, чудище безропотно упало в песок, забилось в конвульсиях и, к всеобщему счастью наблюдавших скоротечный поединок из-за линии оцепления зевак, скоропостижно скончалось. В следующее мгновение берег уже был запружен ликующей нахлынувшей толпой. «Вот это по-нашему, по-геройски! — думал Геракл, пробираясь сквозь толпу поздравляющих друг друга с избавлением от напасти горожан. — Тридцать секунд, подвиг готов, призовые на кармане!».

Но все оказалось не так просто. Ушлый Лаомедонт не побежал вместе с согражданами к Гераклу и принцессе, чтобы там слиться в общем экстазе победы, а бросился в противоположную сторону — к Трое, где приказал поскорее запирать ворота, а то очень дует. И когда герой добрался, наконец, до города, Лаомедонт со стены уже казал ему фиги и приговаривал что-то вроде: «Обманули дурака на четыре кулака!».

Как и в случае с обделенными олимпийцами, жадность в троянском царе взяла верх над здравым смыслом. Едва избавившись от последствий гнева одних могущественных врагов, он тут же нажил себе нового недруга. На этот раз преимущество было на его стороне: для штурма сооруженных на совесть стен остатков войска Геракла было явно недостаточно, а осаждать Трою долго у героя не было времени. Но таких вещей Геракл не прощал. Что и подтвердил с палубы выбирающей якорь галеры.

Сложив ладони рупором, он повернулся в сторону спасенной им Трои и прокричал:

— Лаомедонт! I'll be back!

Глава 13

КОРОВЫ ГЕРИОНА

— Восемь тысяч плюс-минус двести верст полной пустоты, — подвел невеселый итог долгих поисков Эврисфей, закрывая патентованный атлас греческого мира. — В какую сторону ни пойди, максимум, что найдешь, какую-нибудь зеленую дрянь типа Шрека.

Прошерстив всю ойкумену, злобствующая парочка пришла к неутешительному выводу: ни одного хоть сколько-нибудь приличного монстра в мире не осталось.

— Ну что поделать! Будем рассуждать логически. — Гера сняла пояс Ипполиты и бросила в угол. — Если не осталось бессмертных противников, надо переходить на смертных. Кто самый страшный из людей? Кто, так сказать, самое сильное звено?

Эврисфей достал с полки томик «Сто самых лютых злодеев мировой истории» (Изд. Амфора, Афины, 1550 г. до н.э.).

— Это первое, — продолжала Гера. — Теперь второе. Если никого подходящего нет в границах известного нам мира, то, может быть, что-то найдется за ними? Какой вывод?! Нужно послать нашего неугомонного: а) куда подальше, б) к кому пострашнее. А к кому?

— К Гериону! — хором сказали оба участника совещания.

Мысль была неглубокой и лежала на поверхности Атлантического океана. Кандидатуру, которая лучше бы подходила под описанные Герой условия, можно было бы найти разве что в наши дни, и это был бы живущий в Австралии экс-чемпион мира по версиям всех трех боксерских федераций Костя Цзю. Но в дохристианском мире с Герионом трудно было состязаться и в отдаленности места прописки, и в боевых кондициях.

Владения этого парня находились на самом далеком из всех известных грекам островов. Небольшой клочок земли под названием Эрифия располагался где-то возле побережья еще не открытой тогда Америки. Добраться до него можно было только теоретически — собрав флотилию судов. Практически же греки, обычно не рисковавшие удаляться от берега далеко, никогда во владения Гериона не наведывались. Эрифия для них была примерно тем же, чем для нас сегодня Новая Зеландия: все знают, что она черт-те где и делать там нечего.

Предположение же о несравненной боевой мощи Гериона строилось исключительно из математической аксиомы, что три всегда больше одного. По сути дела, если разобраться, на Эрифии жили три Гериона. Во всяком случае, в современном российском паспортном столе, скорее всего, пришли бы к такому выводу. Островитянин представлял собой трех здоровенных мужиков сросшихся в поясе. Эдакая московская Маша-и-Даша на античный манер.

Имея три туловища, три головы и шесть рук, сиамский близнец в кубе Герион передвигался на двух ногах и сидел на двух ягодицах. Любопытно, что эллинскую желтую прессу больше всего интересовала тема пищеварительного процесса этого джентльмена, который ел в три глотки, а на выходе вынужден был довольствоваться стандартным природным устройством. Зато в драке Герион имел явные преимущества перед любым противником: шесть рук позволяли мутанту чувствовать себя Мухаммедом Али, жалящему, как пчела, со всех сторон безо всякого бабочкиного порхания.

— А зачем он туда пойдет? — спросил Эврисфей, когда радость от наконец-то найденного решения улеглась.

— Ну, не знаю… Какая разница! Что там у него в хозяйстве? Лошади, собаки, свиньи? Какие еще капибары? Нет, что-нибудь попроще. Коровы у него есть?

Эврисфей сверился в атласе.

— Кусты, постройки, хрюканье свиней… Заросший сад, какая-то царица… Все острова похожи друг на друга! Да, есть коровы.

— Ну вот, пусть пригонит сюда Герионовых коров. Но — условие! Запрещается их покупать или просить. Только незаконным путем! Или незачет!

Что характерно, и три тысячи лет назад нарушение закона рядовым гражданином считалось преступлением, а нарушение закона, совершенное на государственной службе, — подвигом.

Хотя сказать, что начальство принудило Геракла свершить какое-то сверхординарное злодеяние, никак нельзя. Кража крупного рогатого скота в те времена была столь же популярным видом криминальной деятельности, как, к примеру, угон автотранспорта сегодня.

Увести у соседа корову не считалось чем-то ужасным, по крайней мере, до тех пор, пока сосед не выяснит, кто это сделал. Угон скота в какой-то степени был даже своего рода национальным видом спорта, в котором состязающиеся стороны выясняли, кто из них ловчее, проворней, хитрее. И среди заурядных скотокрадов трудились истинные мастера своего дела, в ряду которых рублево-успенским особняком стоял ставший легендарным еще при жизни персонаж по имени Автолик. Тот самый, что учил Геракла рукопашному бою.

Уже только за два своих ноу-хау: перебивание номеров и перекраска угнанного товара — этот мужчина заслужил почетное место в пантеоне мировых мошенников. Именно Автолик первым предположил, что путем несложной операции ножовкой можно сделать из рогатой украденной коровы комолую, чем наутро загнать молодую греческую юриспруденцию в беспросветный тупик уже на стадии опознания утраченного. Идея радикального изменения окраса похищенного животного также освящена именем Автолика. Что всякий раз приводило участкового с ориентировкой «корова рыжая одна» к необходимости в конце визита произнести что-нибудь вроде «извините, что побеспокоили, служба такая».

Безнаказанно расхищая таким образом частную собственность сограждан, Автолик благоденствовал достаточно долго, но ровно до тех пор, пока не столкнулся с правителем Коринфа Сизифом. То есть произошел именно тот случай, про который мудрый греческий народ сложил грубоватую поговорку, переводящуюся на русский язык примерно как: «На всякую хитрую гайку найдется болт с левой резьбой». Об этом человеке стоит рассказать особо хотя бы потому, что сотни выдающихся героев Эллады за минувшие века канули в небытие, а имя этого джентльмена удачи и сегодня известно каждому.

Уже в молодом возрасте Сизиф имел такую репутацию, что про него говорили: «Там, где прошел Сизиф, каппадокийцам делать нечего». Мошенник и авантюрист, жулик и пройдоха, он не промышлял разве что фальшивыми авизо, и то лишь потому, что такого слова в ту пору еще не знали. Этот тип оказался настолько пронырлив, что прожил две жизни, своей биографией опровергнув расхожую мысль о невозможности двух смертей и неминуемости одной.

Ошибку, ставшую бы роковой для любого другого смертного, Сизиф допустил, когда попытался нажиться на слабостях олимпийцев. Прослышав, что сластолюбивый Зевс похитил Эгину, дочь речного бога Асопа, Сизиф выгодно продал информацию безутешному отцу. В обмен на сведения о месторасположении умыкнутой девицы коринфский хитрован попросил речника провести в его дворце водопровод и паровое отопление и, лишь подписав акт приемки работы, сообщил бедолаге горькую правду.

Зевсу после такого слива компромата пришлось вынести непростое объяснение сперва непосредственно с Асопом, а затем еще и дома с Герой. И избежать крупных неприятностей небожитель сумел лишь благодаря тому, что догадался превратиться на время выяснения отношений в камень.

И Асоп, и Гера были вынуждены апеллировать и высказывать свои претензии каменной глыбе. А поскольку даже в народном фольклоре отражено, что наличие хотя бы небольшого гранитного камешка в груди значительно облегчает участие в любых разборках, то преимуществам, достигаемым за счет полной окаменелости, можно только завидовать.

Дождавшись, когда страсти поутихнут, и, выбравшись из своей духовной эмиграции, Зевс, на которого три дня в каменном мешке произвели неизгладимое впечатление, повелел стереть подонка Сизифа с лица земли. Для чего в Коринф был командирован непосредственно главный киллер преисподней Танатос, обладавший поистине железным сердцем и стальными нервами, расшатать которые, как мы могли убедиться в случае с Алкестидой, по силам было лишь настоящему супергерою.

И вот этот эллинский Терминатор явился во дворец Сизифа с конкретным указанием доставить хозяина строения в мир иной, то есть взять под белы руки и препроводить в царство Аида. Увидев Танатоса, Сизиф мигом проникся важностью ситуации, поднял руки вверх и изъявил полную готовность следовать за конвоем. И в знак своего непротивления властям попросил надеть на него наручники. Привыкший к куда более недружелюбному приему и расслабившийся от неожиданного радушия, Танатос предположил, что наручники, возможно, будет уже и чрезмерно. Но Сизиф настаивал, уверяя, что в таких вопросах ни в коем случае не стоит пренебрегать предосторожностями. Более того, он готов сам надеть на себя оковы. Как они защелкиваются? Подойдем к окну, а то темно тут чего-то.

Подведя Танатоса к окошку, коварный Сизиф аккуратно пристегнул Терминатора его же наручниками к новенькой батарее парового отопления. Это сейчас мы знаем, что нет надежней способа удержать гостя в доме, а три с лишним тысячелетия назад это было настоящее открытие. И хотя Танатос ругался на всех языках ойкумены, предупреждал, что дома знают, куда он пошел, обещал поговорить с Зевсом о смягчении наказания, ничто не подействовало. Сизиф, крутя ключики на пальце и насвистывая: «Старость меня дома не застанет», покинул обманутого бога.

Не исключено, что и это сошло бы Сизифу с рук, но, когда Танатос на следующий день не явился на работу, отведенный ему участок дал чудовищный сбой. Первый казус произошел в Афинах. Казненный на рассвете через отрубание головы фальшивомонетчик, вместо того чтобы упасть пластом, некоторое время задумчиво посидел на плахе, а затем подобрав лежавшую неподалеку голову, встал и ощупью побрел к дому. Поскольку прием почивших в царство мертвых прекратился из-за отсутствия приемщика, по всей Греции начало твориться что-то абсолютно несуразное. Люди перестали умирать.

В наиболее комичном положении оказался бог войны Арес. Организованные им сражения стали принимать крайне затяжной характер, причем в них участники бились в буквальном смысле до последней капли крови, не желая покидать поле боя даже изрубленными на кусочки.

Возможно, занятый своими делами Зевс и не заметил бы так сразу даже столь вопиющего факта. Однако уже через пару дней отсутствие обычно сопутствовавших похоронам жертв, заставило его обратить внимание на творящиеся безобразия. Небожитель дал команду разобраться по всей строгости, и разъяренный Арес на третий день безумия полетел восстанавливать конституционный порядок вещей.

Сизиф был жестоко избит сначала при жизни Аресом («Ты что о себе возомнил, червяк?!») и освобожденным Танатосом («Сука, три дня ни крошки, воды даже не принес! Гадина! Гадина! Гадина!»), а затем еще и столпившимися в чудовищной пробке на переправе в царство мертвых тенями («Из-за тебя, козла, здесь торчим, запись за трое суток, бардак хуже, чем в паспортном столе!»).

Но коринфский хитрован никогда бы не получил обретенной им славы, если бы успокоился на столь минорной ноте. Узрев в окне летящего на расправу Ареса, Сизиф строго-настрого приказал своей жене Меропе, одной из прославленных греческих звезд Плеяд, ни в коем случае не погребать его тела. Запуганная женщина не посмела ослушаться даже мертвого мужа и положила тело Сизифа в подвал на ледник. Сизиф же, прибыв в царство мертвых и чуть отойдя от побоев, подкатился к супруге правителя Аида Персефоне. Где и поведал о случившейся неприятности. Он, дескать, водворен по указу самодержца в царство теней, но его баба мало того, что по глупости своей не похоронила оставшееся на поверхности тело, так еще и не принесла богам вообще и Персефоне в частности причитающихся даров. А он, Сизиф, хоть и был при жизни немалым жуликом, но теперь полностью осознал свою неправоту, перековался и не желает быть нахлебником. Он не халявщик, поэтому просит отпустить его на полчасика назад. Там он проведет с женой разъяснительную работу, после чего с многочисленными дарами вернется на отведенное ему место.

Непонятно, с чего вдруг Персефона столь доверчиво развесила уши, но так или иначе Сизиф — небывалый случай! — получил увольнительную на двенадцать часов для улаживания остатков личной жизни. Естественно, ни в какую преисподнюю он возвращаться и не подумал, а, совсем наоборот, — припеваючи зажил в своем дворце, уверяя всех окружающих, что слухи о его смерти были сильно преувеличены. Он же на самом деле перенес всего-навсего клиническую смерть. Пользуясь случаем, выжига даже выпустил в свет под псевдонимом Раймонд Моуди книжку под названием «Жизнь после смерти», ставшую необычайно популярной в определенных кругах и выдержавшую не один десяток переизданий.

Когда богам окончательно надоело смотреть на Сизифовы выкрутасы, за пройдохой отправили Гермеса, обхитрить которого редко кому удавалось. В итоге, за свои подвиги Сизиф был приговорен подносить каменные блоки на всех происходящих в Аиде стройках. Причем из-за традиционной хлипкости мостков тяжеленные прямоугольные плиты, которые он катит наверх, регулярно срываются, и бедолаге каждый раз приходится приниматься за свой нелегкий труд вновь. Единственный плюс в его работе — она наглядно опровергает мнение, что квадратное катают, а круглое носят только в российской армии.

И вот с таким жучарой пришлось столкнуться лучшему скотокраду своего времени Автолику на заре творческого пути. До определенного момента распоясавшийся от своей неуловимости Автолик еженощно беззастенчиво сводил с Сизифова двора корову-другую, тут же перебивая номера или меняя расцветку краденого. Милиция разводила руками, на все упреки пострадавшего отвечая: «Знаем, что он, но доказать ничего не можем».

Но, как учит нас сказка про Колобка, разводилу не разведешь. Так продолжалось ровно до тех пор, пока Сизиф сам не нанес ответный удар. Нагрянув однажды утром с нарядом милиции и понятыми на скотный двор Автолика, Сизиф наглядно доказал, что неожиданные ходы возможны и в оперативной работе.

— Вот эта коровка у вас, гражданин Автолик, откуда? — спрашивал оперуполномоченный не ожидающего подвоха скотокрада.

— В прошлое воскресенье на рынке купил, гражданин начальник.

— А эта?

— А эта мне от тети досталась, тетя у меня в Фивах в прошлом годе преставилась.

— Тетя в Фивах, — записывал в протокол опер и задавал следующий вопрос. — Тогда как вы объясните, что на копытах у них вырезано: «Украдено Автоликом»?

Буренке задрали ногу, и все присутствующие убедились, что сегодня Сизиф не просто разоблачил хитрющего вора, но и в самом деле сказал новое слово в криминалистике. Помеченные купюры, люминесцентный порошок и прочие ухищрения — все они вышли из коровьего копыта. Для Автолика было полной неожиданностью, что на «подметках» каждой из украденных в последнюю ночь коров действительно было выгравировано: «Украдено Автоликом».

Но и опять Сизиф не был бы самим собой, если бы ограничился таким примитивным способом мести, как банальная головомойка. Предоставив уставшим от набегов Автолика горожанам самостоятельно мордовать уличенного жулика, он поднялся в дом к наказуемому, где быстренько соблазнил его дочь Антиклею, замужнюю, между прочим, женщину, приехавшую к родителям погостить. Удивляет ли кого тот факт, что через соответствующий срок у нее родился мальчик, ставший при таких генах хитроумнейшим из всех живших на свете греков? Потомка двух выдающихся пройдох назвали Одиссеем.

Неизвестно, поделился ли Автолик своими богатыми познаниями в области обращения с крупным рогатым скотом, обучая некогда Геракла рукопашному бою, но приказ пригнать в Микены коров Гериона героя в недоумение не привел. Хлебнув за морем вольной жизни, герой готов был согнать в Эврисфеевы хлева всю говядину Эллады, лишь бы приблизить желанный день демобилизации. Вернувшись из своего хождения по женщинам за три моря, он был полностью в ожидании заветной грядущей свободы.

— Дембель неизбежен, как крах рабовладельческого строя, — говорил он провожавшему его в путь Иолаю.

Путь был неблизкий даже по меркам сегодняшнего дня. Месторасположение острова Эрифия греческие географы в то время определяли весьма приблизительно: где-то на краю света. И до этого края до Геракла никто пешком в одиночку не добирался. Но привыкший действовать, а не рассуждать впустую, герой принялся решать задачу поступательно. «Остров на краю света? Значит, надо идти туда, где этот свет заканчивается». И, взяв курс на запад, Геракл пошел к тому самому последнему морю, к которому впоследствии мечтали выйти многие искатели приключений.

Переплыв Средиземное море, он высадился на ливийское побережье и африканским берегом двинулся по выбранному ориентиру. И сегодня-то человек, рискнувший посетить пылающий континент даже с туристической поездкой, считается во многих странах чем-то средним между героем и сумасшедшим. А в доисторические времена Геракла, когда не были еще изобретены противомоскитная сетка и пробковый шлем, когда предки Пушкина и их темнокожие соседи смотрели на каждого чужеземца как на возможность разнообразить заморским деликатесом набившее оскомину меню, когда словосочетание «прививка от малярии» вызывало недоумение даже у бога врачевания Асклепия, — одним словом, соваться в Африку в те времена не рисковали даже завзятые экстремалы. Тем не менее, к исходу второго месяца турне, пройдя через Ливию, Алжир и Марокко, Геракл достиг края земли. Свесившись с обрыва и не обнаружив, к своему немалому удивлению, внизу ни слонов, ни китов, ни черепах, герой в очередной раз усомнился в правильности пути, избранного современной ему наукой. Вероятно, втайне он надеялся, дойдя до края суши, обнаружить, что дальше идти некуда, на этом географическом открытии его миссия и завершится. Но у ног шумел бескрайний океан, где-то далеко в котором на своем острове пас коров Герион и через который каким-то образом необходимо было перебраться. Пройдя в доливингстоновскую эпоху через Африку, герой должен был теперь в далеко доколумбовское время пройти и через океан. Геракл взял время на размышление.

Пребывавший на африканском берегу инкогнито и потому воздерживавшийся ввязываться в обычные дорожные подвиги герой успел за время своего путешествия порядком соскучиться по большим делам. И, чтобы немного развеяться, по прибытии в Марокко по просьбе местных жителей пробил в узком перешейке проход из Средиземного моря в Атлантический океан. Получившийся в результате его трудов пролив, связавший Средиземноморье с миром, сейчас называют Гибралтарским, и страшно подумать, куда свернула бы история человечества, если бы не Гераклово трудолюбие. Желая, как истинный художник, придать своему произведению законченную форму, герой установил на европейском и африканском берегу Гибралтара по гигантской скале. Костры на них использовали в ночное время для указания ориентиров проходящим судам, называя эти маяки античности по имени создателя Геркулесовыми столбами.

Кстати, если смотреть на мир с точки зрения эллина, Геракл дошел на своих двоих как раз до края света. Именно Геркулесовы столбы долгое время считались в Греции и ее окрестностях краем мира. Поскольку за ними простирался океан, для пересечения которого простому смертному нужно было сделать невозможное, как это сделал Геракл. А он ни много, ни мало — остановил солнце.

Огненный шар, освещавший и согревавший землю, ежедневно с востока на запад по небу провозил в своей колеснице бог Гелиос. Начавший службу еще при Зевсовом папе Кроносе, он сохранил пост и при новом режиме. Вставая, как выразился не слишком вдумывавшийся в свои слова летописец, с петухами, Гелиос запрягал в специально оборудованную колесницу четверку лошадей, клал сзади огненный шар и начинал путь по небу. К вечеру он спускался на землю на противоположной стороне небосвода, ужинал в своем западном дворце и пересекал океан на челне, сделанном почему-то в форме лилии. Ночевал во дворце на востоке и поутру вновь пускался в путь. И так без выходных, праздников и больничных листов. Не удивительно, что никто из пришедших к власти после свержения Кроноса богов не позарился на эту видную, но совершенно собачью работу.

Единственный в своей жизни выходной Гелиос получил благодаря Гераклу, точнее, благодаря красоте его матери Алкмены и серьезности намерений Зевса. Велением олимпийца их совместная ночь была удлинена до тридцати шести часов, которые Гелиос с чистой совестью проспал, свернув ежедневно будящему его петуху голову под крыло.

Дорога, по которой огненные кони несли колесницу, была размечена в незапамятные времена, и лишь дважды за многие века, выехав из пункта А, дилижанс не прибыл в пункт Б. В первый раз Зевс, руководствуясь какими-то своими непонятными другим соображениями, приказал богу солнца с полпути повернуть назад и вместо западного дворца сойти с небосвода в восточном. Зевсу зачем-то понадобилось поддержать проходимца Атрея. пытавшегося после смерти Эврисфея стать царем Микен. И когда тот на центральной площади попросил небожителя каким-нибудь внятным знамением подтвердить свою протекцию, Зевс незамедлительно велел Гелиосу заворачивать оглобли.

Но если эта история — типичный образец начальственного самодурства, то приключившееся с сыном Гелиоса Фаэтоном — не что иное, как результат преступной халатности и злостного нарушения должностных инструкций. Всякий водитель «КамАза» знает, что рано или поздно в жизни наступит момент, когда подросший сын попросит дать ему порулить. И выбор будет тяжелым.

С одной стороны, как не дать родному чаду почувствовать, чем живет и чем — какой нешуточной дурой! — правит батька, а с другой, «КамАз» — не битая «копейка», его просто так дитю не доверишь. Когда подначиваемый приятелями внебрачный крошка-сын Фаэтон пришел к отцу с просьбой дать, наконец, и ему порулить, папаша сначала просто выставил наглеца за дверь. Не игрушки в руках, а важнейший для всего живого инструмент! Но, как известно, даже пилоты пассажирских самолетов сажают иногда в свое кресло детишек. И то ли так достал папу сынишка, то ли у него самого в голове уже сидела мысль об отдыхе: так или иначе однажды утром, вопреки инструкциям, ответственности и здравому смыслу, лошадей из конюшни под песнь петуха вывел Фаэтон.

То, что произошло далее, в протоколах дорожной полиции обычно обозначается словосочетанием «не справился с управлением». Малолетнему Фаэтону по неопытности и слабосильности оказалось не по плечу справиться со здоровенными битюгами. Почувствовав, что возница недостаточно крепко держит вожжи, кони рванули вверх, и колесница, распугивая небесных зверей-созвездия, взлетела слишком высоко. Отчего на земле в середине лета стала замерзать вода в водоемах. Фаэтон с испугу натянул поводья изо всех сил, но торможение получилось слишком резким. Колесница спикировала вниз, полетев над самой землей. От жара огненной сферы начали загораться леса, разом выжигались поля, закипали реки.

Неизвестно, чем бы кончился весь этот ужас, если бы Зевс не отреагировал на него адекватным образом. Хладнокровно, как обученный арабскими наемниками боевик сбивает низко летящую «вертушку», громовержец свалил молнией колесницу. Летучие кони разбежались по небу, а разломившаяся на части телега рухнула вместе с седоком и грузом в моментально вскипевшую реку Эридан. Очевидно, энергопитание огненного шара шло от генератора колесницы, потому что, остыв в реке, он погас, не принеся более никаких бедствий.

Расследовавшая происшествие комиссия обогатила словарь выражениями «человеческий фактор» и «техногенная катастрофа», но никого так и не наказали. Фаэтона нашли на берегу и там же похоронили его сестры Гелиады, шар выловили из остывшего Эридана и под руководством Гефеста установили на новую тележку, на которой уже на следующий день Гелиос выехал на привычный маршрут. Через много лет воссозданный земными мастерами по найденным чертежам аналог этой тележки стали звать фаэтоном.

В третий раз расписание солнечного экспресса было нарушено уже непосредственно Гераклом. Размышляя, как ему попасть на далекий остров, тот часто сидел на океанском пляже. «На берегу пустынных волн сидел он, дум глубоких полн», — кажется, так впоследствии описывал загнанного Эврисфеем на край земли героя А. С. Пушкин. И однажды вечером колесница Гелиоса начала заходить на посадку аккурат над тем местом, где предавался своим мечтам о море Геракл. Громовой топот копыт, летящая сверху звездная пыль и нарастающая с каждой минутой жара вывели героя из себя, и в качестве ответной меры он взялся за лук. Живущие рядом с аэродромами или пережившие атаку пикирующего бомбардировщика не станут осуждать его слишком строго.

Хорошо помнивший, насколько печально закончилась встреча стрелы Геракла и бессмертного кентавра Хирона, Гелиос счел благоразумным прекратить снижение и уйти сначала на второй круг, а затем, от греха подальше, и вообще на запасной аэродром. Отчего солнце в этот день зашло на сорок минут позднее времени, указанного в настенном отрывном календаре. Осколок разбитого вдребезги царства титанов, не наделенный чрезмерной храбростью Гелиос привык при олимпийцах бояться всего и вся. Поэтому, едва ступив из повозки на земную твердь, тут же бросился к Гераклу узнать, не слишком ли оскорбил богатыря.

«Хоть и смертный, но все же звезда и сын Зевса», — размышлял запуганный солнцевоз.

Геракл не выглядел сильно разгневанным случившимся и даже принял приглашение примчавшегося солнцевоза пропустить где-нибудь поблизости стаканчик-другой. За этим занятием он и поделился с собеседником проблемой.

— Что за вопрос, дорогой?! — всплеснул руками Гелиос и тут же предоставил герою в полное распоряжение свой челнок. Надежнее и быстроходнее судна Гераклу не удалось бы найти даже сегодня. Сложно судить о судоходных характеристиках корабля, выполненного в форме водяной лилии, но, очевидно, какой-то секрет в нем все-таки был, если Гелиосу удавалось меньше чем за ночь попасть на этой посудине с западного края Евразии на восточный.

И челнок не подвел. Если не считать мелких дорожных затруднений, то путешествие до Эрифии и обратно прошло просто как по маслу. Единственный за всю дорогу инцидент произошел вскоре после того, как африканский берег скрылся за горизонтом. Титан Океан, хозяин того, что впоследствии стали называть Атлантикой, вздумал потребовать с Геракла плату за проезд (проплыв? проход?). И, намекая, что неплохо было бы принести ему небольшую жертву, устроил быстроходной лилии изрядную качку. Но, как и Гелиос, увидев натянутый лук, почел за благо ретироваться куда поглубже, радуясь, что на этот раз обошлось без жертв во всех смыслах.

На океане установился незамедлительно мертвый штиль, а в виде компенсации за причиненные неудобства в почетный эскорт герою был выделен отдельный взвод дельфинов сопровождения, всю дорогу развлекавших пассажиров своими кульбитами. На берег Эрифии Геракл сошел в настроении российского туриста, впервые прибывшего на Канары, — бодр, весел и готов к новым впечатлениям. Впечатления не заставили себя долго ждать.

Едва герой поднялся, чтобы осмотреть окрестности на господствующую высоту под названием Абант, на него с лаем бросился стороживший стадо Гериона пес Орф. По всей видимости, с экологией на острове и в самом деле были серьезные проблемы, поскольку недалеко ушедший от хозяина пес лаял на гостя двумя головами. Но и в двух головах у кобеля не нашлось достаточно мозгов, чтобы крыть своим собачьим матом чужака издали. Как только Орф приблизился, чтобы перейти от лая к кусанию, оливковая дубина снесла ему обе злобные башки.

Вторым ударом дубина отправила вдогонку за бобиком кинувшегося на героя пастуха Эвритиона. Возможно, что у того какие-то органы тоже имелись в двух экземплярах, но в глаза сразу это не бросалось, а разглядывать его Гераклу было некогда. Разобравшись, как ему и предписывалось, без просьб и денег с охраной, герой собрал красномастных коров в кучу и погнал к челну. Он уже заканчивал погрузку, когда увидел, что с горы к нему бежит тот самый Герион, размахивая шестью дубинами в шести руках и ругаясь тремя ртами на трех языках.

— Ну вас к черту, мутантов, — пробормотал герой и, решив не сходиться с непредсказуемым противником врукопашную, одной стрелой пробил сразу все три тела островитянина.

Когда Геракл причаливал к африканскому берегу, ночь — по хронометру, разумеется, — уже подходила к концу. Заждавшийся Гелиос вовсю сучил ножками в нетерпении отбыть, наконец на родной Дальний Восток, а невдалеке от него топтались местные жители, собравшиеся посмотреть, отчего это сегодня солнце и не думает заходить. Вернув богу солнца его транспортное средство, обремененный сотней коров герой принялся размышлять, каким путем ему возвращаться в Микены.

Африканский берег представлялся более коротким и удобным путем, но голодающие местные племена, изобилие дикого зверья и, самое главное, проблематичный трансфер с одного берега Средиземного моря на другой, склонили героя к извилистому пути через всю Европу.

— Все-таки перевоз — рубль, — с тоской вспоминал проходимость Критского быка произведенный начальственной волей в скотогоны герой. Коровы по временно сомкнутым берегам Гибралтара переправлялись на испанскую сторону.

Дальнейшие приключения Геракла, произойди они в иное время, вполне могли бы стать поводом для производственного романа или художественного фильма, в жанре соцреализма рассказывающего о героизме пастуха, ценою невероятного мужества спасающего колхозное стадо от всевозможных напастей. За тем исключением, что колхозному пастуху ни к чему было гнать своих рогатых подруг за две тысячи километров, через три горных хребта и территорию будущих восьми независимых государств.

Пройдя Испанию и перевалив через Пиренеи, герой без потерь одолел Францию. Несмотря на непривычно высокий для крупного рогатого скота темп, коровы были бодры и чувствовали себя хорошо. На вверенное заботе героя стадо лишь изредка покушались местные жители, но быстро понимали свою неправоту. Куда больше хлопот Гераклу доставляли ночные набеги хищников, не признававших авторитетов и до момента личного знакомства не боявшихся даже ослепительного блеска имени пастуха.

Гера и Эврисфей с тревогой следили за продвижением Геракла, отмечая на карте его путь красными флажками, как советские дети — дрейф парохода «Челюскин». С их помощью или без таковой, что тоже вероятно, но, миновав Лазурный берег и форсировав на суворовский манер Альпы, Геракл сбился с пути. Может, кто-то из подручных богини поменял, как это бывает в дорожных комедиях, местами указатели на перекрестке, может, сама Гера прикинулась старушкой, которая в ответ на вопрос: «На Грецию куда здесь, мамаша?» — прошамкала:

— Да вот сюды, милок! Берегом держись и аккурат к дому Цветыдаридиса выйдешь.

Так или иначе, но вместо того чтобы пересечь Аппенинский полуостров по линии Генуя—Венеция, герой продолжил свой путь вдоль береговой линии. Вряд ли можно его в этом винить. Если читатель взглянет на карту Европы, то поймет, насколько просто спутать итальянский поворот с греческим.

Беспечно шагая по еще не слыхивавшим о латыни, прет-а-порте и кальчо Аппенинам, Геракл добрался до того места, где много лет спустя с его подачи был основан Рим. Однако впечатления от Тибра и окрестностей у самого первого римского туриста остались не слишком радужные, чему виной стало некрасивое поведение некоторых местных жителей, и по сей день известных своими воровскими наклонностями.

Когда герой расположился на ночевку на берегу, проживавший рядом на Палатинском холме великан Как напал на стадо и угнал двух самых красивых быков. Этот нехороший — что видно уже по имени — джентльмен вообще вел антиобщественный образ жизни, наводя страх на округу не хуже Немейского льва. Людоедство, грабежи, уничтожение посевов — все то, что инкриминировали льву, числилось и за Каком. За тем исключением, что в отличие от глупой кошки он делал это с выдумкой, как и подобает homo sapiens. А значит, и вреда окружающим приносил неизмеримо больше.

Проснувшись поутру и проведя перекличку, Геракл обнаружил недостачу и пошел на поиски утраченного. Хитрый Как так умело заметал следы, что, если бы затосковавший без компании похищенный бык не замычал, герою вряд ли удалось бы отыскать пропажу. Но бык, на его счастье, продолжал подавать сигналы и, идя по этому маячку, Геракл вскоре добрался до пещеры злоумышленника.

Жилище Кака представляло собой неприятное зрелище: на земле перед входом были разбросаны кости убитых людей, а рядом на скале — развешаны их черепа. В общем, типичный замок людоеда из сказки про Кота в сапогах, но только на этот раз вместо изворотливого мышелова к воротам злодея подошел человек, специализирующийся на ликвидации подобных субъектов.

Отвалив в сторону загораживавший вход огромный камень, Геракл вошел внутрь и понял, что про гостеприимство здесь и не слыхивали. Сразу же за порогом герой был атакован негостеприимным хозяином. Побаиваясь вступать в рукопашную схватку, Как предпочитал швырять в посетителя валуны из-за каменного выступа. Стрелять в прячущегося противника смысла не было, и Геракл, двумя прыжками сократив дистанцию, вошел в ближний бой. Классическая тройка в голову: прямой левой, прямой правой и вновь короткий боковой левой — потрясли людоеда.

— Нокаут! — замычали быки на трибуне и бросились обнимать победителя, спасшего их шкуры.

После отбытия Геракла со товарищи вниз по полуострову у входа в пещеру благодарные местные жители соорудили алтарь, где приносили жертвы избавившему их от напасти герою. Это был первый из множества появившихся впоследствии алтарей Гераклу, он почитался священным многие века даже после образования Священной Римской империи. Свадьбы приезжали к нему возложить цветы и выпить шампанского, пионеры по праздничным дням несли возле него почетную вахту, а туристы, на радость пионерам, кидали в огонь жертвенника мелкие монеты.

Лишь пройдя через весь Аппенинский полуостров и увидев перед собой разделяющий материк и Сицилию Мессинский пролив, Геракл понял, что ошибся в выборе дороги. Что Греции впереди не предвидится и надо поворачивать лыжи. Однако сделать это оказалось не так просто. Проблемы неожиданно возникли внутри самого коровьего коллектива. Бык, психике которого пребывание в плену у Кака, видимо, нанесло серьезный удар, внезапно взбунтовался. Он наотрез отказался разворачиваться обратно и идти в сторону того страшного места, где его похитил тот жуткий тип. Когда же Геракл уже был склонен применить к непонятливой скотине меры физического воздействия в виде кнута, бык бросился в воду и поплыл куда глядели глаза. А в воде они глядели лишь на противоположный берег.

Так неожиданно Геракл оказался в положении того джентльмена, которому нужно было перевезти на противоположный берег волка, козу и капусту в двухместной байдарке. И стадо оставить нельзя, и взбесившуюся тварь вернуть в коллектив необходимо. Главный супермен Греции справился бы и с этой проблемой, но случайно оказавшийся в чужом краю Гермес облегчил ему задачу. Хитрый бог согласился присмотреть за стадом, пока Геракл смотается на остров и обратно.

К тому славному дню, когда на сицилийский берег ступила нога величайшего из героев, мир еще не знал, что такое сицилийская мафия, но в своей колыбели она уже успела подрасти. Власть на острове в ту пору железной рукой держал дон Эрикс. Конечно, поставить его в один ряд со знаменитыми деятелями мафиозного движения нельзя, но громкого звания крестного отца он не уронил.

Сын Афродиты и аргонавта Бута, Эрикс родился на Сицилии, вырос здесь и, после того как его папа отошел от дел, возглавил местное криминальное сообщество. Все сколько-нибудь ценное, что попадало в поле зрения некоронованного короля острова, рано или поздно доставалось ему. Отбившийся от стада бык неземной красоты был незамедлительно отогнан на скотный двор дона.

Таким образом, через полторы тысячи километров путешествия road-move, начинавшийся в стиле колхозного экшена, превратился в полноценный боевик, в котором благородный и сильный одиночка вынужден противостоять банде негодяев с отъявленным злодеем во главе. Как это бывает и чем кончается, знает каждый, кто хоть раз включал телевизор. Во времена Геракла ни телевидения, ни героев, отваживавшихся пойти наперекор «Коза ностра», еще не видел никто. Кстати сказать, следующим после Геракла человеком, рискнувшим бросить вызов сицилийской мафии, оказался комиссар Каттани, но копить для этого храбрость человечеству пришлось три с половиной тысячи лет.

Впрочем, чего всегда был лишен Геракл, так это страха перед авторитетами. Поэтому, ступив на остров и наведя в ближайшей пивной справки, кто здесь заказывает музыку, вышел непосредственно на Эрикса. Криминализированные аборигены пытались некоторое время играть в омерту и даже водить героя за нос. Но когда такой человек задает тебе вопрос в лоб, ты понимаешь, что, не ответив, рискуешь получить в лоб уже что-то посерьезней.

В общем, чтобы выяснить, в чьих руках собраны ниточки сицилийской власти, у Геракла ушло около половины дня. Если бы всякое следствие было способно продвигаться подобными темпами, криминальный мир вряд ли смог бы выйти из коротких штанишек. Для сравнения: последователь героя Коррадо Каттани израсходовал на выявление главаря мафиози двенадцать серий из шестнадцати ему отпущенных.

Античный адвокат Теразини как раз подсчитывал дневную прибыль, раскладывая по кучкам нажитые преступным путем деньги, когда перед ним предстал Геракл. Сразу сообразив, с кем имеет дело, хитрая лисица Эрикс расплылся в улыбке и раскрыл такие объятья, как будто на пороге возникла его родная мама. Он приказал подать домашнее вино, сыр и сладкие сухарики каттучини, извиняясь при этом, что не может, как полагается в Италии, предложить к столу помидоры, так как их еще не завезли из еще не открытой Южной Америки.

— Ваши слова справедливы. — Дон Эрикс выслушал требование гостя вернуть быка и задумчиво покачал в бокале молодое вино. — Но поймите и вы меня. Я здесь уважаемый человек. Все знают, что попавшее ко мне в руки из них уже не выходит. Если я верну вам быка, мой авторитет пошатнется. Люди начнут думать, что силы мои уже не те, что я сдал и со мной можно спорить. Один за другим начнут появляться молодые выскочки, желающие испробовать на прочность мою власть. Разве я могу это допустить?

Эрикс поставил бокал на столик и повернулся к стоящему у дверей Гераклу.

— Вы сами видите, вернуть вам быка я не в состоянии. Но зато в состоянии предложить компенсацию за него. Доля в игорном бизнесе в Палермо, четверть доходов от девочек в туристическом квартале и право участвовать на паях в строительстве отелей на южном берегу острова. Это хорошая цена. Такой человек в моем доме — большая честь для меня, и нельзя, чтобы он ушел обиженным.

Поняв главное и не тратя время на выслушивание дальнейших разглагольствований, Геракл рывком поднял Эрикса над головой, подержал секунду и выпустил из рук с шагом вперед, как тяжелоатлет штангу после крика: «Вес взят». Уроненным в результате этого оказался не только престиж, но и непосредственно тело сицилийского дона. Ударившись о мраморный пол беседки, крестный отец успел лишь прошептать вошедшее в легенду «мафия бессмертна», после чего скоропостижно скончался.

Дальнейшая хроника пребывания Геракла на Сицилии скучна, как последние две минуты традиционного боевика империи грез, когда злодей наказан, а бесстрашный поборник добра получает причитающуюся по праву награду. Герой выгнал с Эриксова скотного двора своего блудного четвероногого — что не вызвало возражений ни у кого из окружающих — и, форсировав в обратном направлении Мессинский пролив, вернул неблагодарную скотину в лоно родного коллектива. После чего стадо под управлением уже окончательно свыкшегося с должностью скотоводца супермена двинулось на север, искать правильную дорогу в Грецию.

Аппенинский «сапожок» был пройден еще раз, только теперь уже от каблука к голенищу и по Адриатическому краю. Один за другим перед героем сменились Пескара, Анкона, Сан-Марино, Римини, Венеция и множество прочих славных местечек, насладиться красотами которых в полном объеме герою мешали скотские выходки его подопечных. Но, несмотря на неоднократные коровьи попытки сбежать, свалиться в море, сцепиться с диким зверьем и даже околеть от неизвестной болезни, контингент был доставлен к выходу с полуострова в том же составе, что и ко входу.

Поворот не туда отнял у Геракла полгода. Дважды пройдя Италию насквозь, герой, наконец, с облегчением покинул ее, оставив этим путешествием местным жителям возможность украсить пейзаж двумя памятниками подвигам иностранца и право ворчать, что стада туристов с незапамятных времен шастают по их чудесной стране, сами не зная зачем.

Много лет спустя путешествие, совершенное Гераклом в его коровьем походе, станет голубой мечтой любого туриста. Вслед за Испанией и Италией неутомимый грек прошел по побережью Словении, Хорватии, Сербии и Черногории. Одним словом посетил все те страны, что на рекламных щитах в метро называют раем на земле. И, хотя уровень отелей II века до нашей эры оставлял желать много лучшего, море, солнце и парное молоко при каждом приеме пищи сделали турне героя более чем приятным. До той поры, пока в дело вновь не вмешалась Гера.

Чертова баба, убедившись, что ее затея в очередной раз провалилась, с отчаяния схватилась за чисто большевистскую тактику, кратко сформулированную в ленинском тезисе «Чем хуже, тем лучше». Выбирая между выгодой и престижем, олимпийская склочница без колебаний предпочла второе, в жертву которому были принесены не только результаты супердальнего похода Геракла, но и спокойный сон всех фермеров Земли вплоть до наших дней.

Однажды утром уже в двух шагах от дома — на месте современной Албании — герой обнаружил, что с его буренками что-то на так. Обычно флегматичные и равнодушные ко всему, кроме травы и кнута, они с самого восхода забегали, как муравьи перед грозой.

«Какая-то нездоровая суета!» — подумал Геракл и был абсолютно прав.

Плюнув на немалую стоимость шедшего в руки стада, Гера порылась в ящике Пандоры и нашла на дне несколько залежавшихся напастей, из числа которых и выбрала обрушенное на рогатых албанским утром коровье бешенство. Обезумевшие буренки с каждой минутой становились все оживленней и, в конце концов, словно жутко чего-то испугавшись, бросились в разные стороны. Кто пытался поймать хотя бы упрямую овцу, поймет чувства героя, перед которым встала задача собрать вместе сотню очумевших скотов.

Концепция подвига, что называется, изменилась. К бродилке и стрелялке добавилась еще и аркада-головоломка: как изловить по горам и лесам стадо бешеных коров и что с ними потом делать? Но тем великий подвиг и отличается от обычного похода на помойку с мусорным ведром, что в процессе его совершения раз за разом приходится находить выходы из ситуаций, таковых по определению не имеющих.

Гере было не привыкать травить крупный рогатый скот, поэтому свое черное дело она сделала на совесть. Еще задолго до появления на свет Геракла небожительница намеревалась сжить со света очередную возлюбленную своего блудливого супруга нимфу Ио. Однако вместо обычного нырка в кусты Зевс неожиданно уперся и попытался хоть чем-то помочь бедной девушке. Но сделал это весьма своеобразно: дабы укрыть несчастную от глаз преследовательницы, он превратил ее в корову. Причем в корову беременную, поскольку свое от Ио он, естественно, получил.

Понятное дело, что бестолковая хитрость Зевса была моментально раскрыта, и Гера послала преследовать Ио огромного овода, который жалил окровавленную бедняжку, не давая ей покоя ни днем ни ночью. Ни за что пропадающая буренка металось по всей Европе в поисках спасения, с отчаяния добежав аж до Кавказа. Лишь там прикованный к скале Прометей объяснил Ио, где искать спасения. За что та в свою очередь пообещала, что будет завещать потомкам освободить страдающего титана. В конце концов, исполнил этот завет Геракл, которому легко бросавшаяся обещаниями Ио приходилось пра-пра-прабабкой.

Сам герой единственный приемлемый в коровьем случае вариант нашел гораздо быстрее своей пращурки. Отловив двух первых коров, он привязал одну к другой и потащил обеих за собой — искать третью. Так, нанизывая на кукан разбегающихся скотин, он провел еще несколько месяцев. Последние животные были пойманы аж во Фракии, недалеко от границы современных Греции и Турции.

Сцена возвращения героя с добычей в Микены вошла в анналы. Здоровенный мужик в львиной шкуре тащит за собой на веревке сотню упирающихся, рвущихся в разные стороны коров — такого мир не видывал ни до, ни после Геракла. К счастью, из-за отсутствия — по понятным причинам — приемной описи коровьего стада разногласий при сдаче его на микенский скотный двор не возникло. Не зная, сколько голов отчалило от Эрифии, Эврисфей не мог закатить своему слуге телячий скандал на манер того, что устроил папе Геракла его будущий тесть Электрион. Посмотрев со стены на безумие коровьего оркестра, владетель Микен махнул рукой и со вздохом повелел забить всех во славу божественной Геры.

Повеление исполнили в точности, но выпущенный Герой вирус бесследно не исчез. Злые языки говорили, что даже Гераклу оказалось не по силам отловить всех разбежавшихся животных. И затерявшиеся на европейских просторах буренки разнесли по миру коровье бешенство, время от времени лишающее фермеров земного шара покоя, сна и всех накопленных нелегким трудом сбережений.

Глава 14

ЦЕРБЕР

Однажды в хозяйстве знаменитого героя Тесея, аргонавта и приятеля Геракла, произошла изрядная неприятность. То есть неприятности у этого парня приключались регулярно, но на этот случилась действительно из ряда вон выходящая незадача: повесилась его жена Федра. Это вообще была ужасно трагичная история, по ее поводу греческие драматурги извели стилосов не меньше, чем наш Союз писателей авторучек по поводу столетия Ильича. Строго говоря, у Тесея в ходе этой истории умерли практически все.

Началось все с того, что в гости к правителю Афин приехал его сын Ипполит. После возвращения из похода аргонавтов у Тесея и доставшейся ему в качестве репараций одной из предводительниц амазонок Антиопы родился мальчик, которого, не впадая в грех разнообразия, папаша назвал в честь маминой подруги Ипполиты. Но, как это обычно бывает, под венец Тесей пошел совсем с другой, в родне у ней все были короли. Точнее сказать, король в ее родственниках числился всего один, но этого хватило. Законной супругой афинянина стала Федра, дочь правителя Крита Миноса.

Кому-то это может показаться несколько странным, если вспомнить, что в начале своего творческого пути Тесей, убив на Крите Минотавра, немного погромил хозяйство Миноса и похитил одну из его дочек — Ариадну. Кстати, с последней Тесей поступил хуже, чем Степан Разин с княжной, если не сказать — откровенно по-свински. По пути с Крита он сделал остановку на острове Наксос, откуда отплыл уже без девушки. Та, проснувшись поутру, вышла из шатра и вместо шумного лагеря обнаружила пустынный берег и не обнаружила никаких следов коварного искусителя.

Девушка взмолилась богам, умоляя наказать подлеца и спасти бедняжку из такого затруднительного положения. И эти похотливые самцы ее не бросили. Не успела Ариадна подняться с колен, как из-за дюны послышались музыка, женские визги и мужские крики. И пред ее взором предстал Дионис, сопровождаемый обычной сворой сатиров, менад и прочих любителей разгульной жизни. Как записал в свои свитки греческий летописец. Дионис «без промедления женился на своей избраннице, возложив ей на голову венец, изготовленный самим Гефестом». Венец этот по окончании брачного периода у девушки был отобран и вознесен на небо в качестве созвездия Северной Короны, а следы самой Ариадны потерялись окончательно.

Но, несмотря на столь печальный результат первого опыта и общее Тесеево безобразное поведение, политический расчет оказался выше частных обид. И ради союза Крита с Афинами взамен безвозвратно утраченной девицы была выслана ее младшая сестра. Так сказать, бета-версия первой.

Отвергнутая Антиопа устроила на свадьбе безобразную сцену с использованием холодного оружия. Но охрана вовремя отреагировала на этот демарш, и скандальная амазонка, несмотря на сопротивление и яростные крики «я буду вместо, вместо нее» была вытолкана взашей. После чего ее след тоже затерялся.

Ипполит — в целом неплохой, но больно уж напоминавший одним своим видом о досадном происшествии парень — был отправлен к Тесееву приятелю Питфею в город Тризену, в котором и жил без забот, изредка навещая знаменитого отца. И все бы ничего, если бы не ревность Афродиты, посчитавшей, что юноша слишком много уделяет внимания охоте и слишком мало противоположному полу. А стало быть, умаляя Афродитины достоинства, незаслуженно превозносит достоинства Артемиды.

Как водится в таких случаях на Олимпе, девушка затаила хамство, пообещав при случае отомстить. И отомстила. Во время очередного визита Ипполита к папаше Афродита подослала пухленького купидона, который заразил ни в чем не повинную Федру безумной любовью к пасынку. Та, не в силах противиться чувству, повела себя как сущая мартовская кошка. Утратив всякий рассудок, матрона чуть ли не прилюдно домогалась паренька, преследовала его неотступно не хуже Зевса и, в конце концов, разразилась длиннющим письмом, в котором в бессмертных стихах Эврипида излагала в общем-то банальные вещи.

«Любовь нечаянно нагрянет, — писала Федра. — Свой уголок я убрала цветами. Семь бед — один ответ. Приди, приди, желанный друг».

Напуганный таким напором и возможностью столь противоестественной связи Ипполит ответил отказом на весь этот харрасмент в устном, письменном и рукосовательном виде и даже пообещал принять более серьезные меры.

— Я папе пожалуюсь, — объявил юноша и уехал кататься на лошадках.

Доведенная до крайности и, по сути, ни в чем не виноватая Федра, в отчаянии расцарапала себе физиономию, порвала лифчик и сама явилась к Тесею, обвиняя Ипполита в домогательствах. Оскорбленный в лучших чувствах Тесей велел сыну убираться подальше из Афин и никогда больше не появляться в его владениях, а сам сразу по отъезде парня стал молить Посейдона покарать неблагодарного. Быстрый на расправу Посейдон напустил на колесницу проезжавшего берегом моря Ипполита некоего водяного быка, лошади понесли, в результате чего повторилась история с Фаэтоном только в несколько, если можно так выразиться, приземленном варианте.

Узнав, что оклеветанный ею Ипполит погиб, Федра не выдержала и повесилась, как было записано в протоколе осмотра места происшествия, «на дверной раме». Почему именно на ней, так и осталось неизвестно, но факт, что, в конце концов, из-за заскока Афродиты у Тесея умерли практически все, с чего мы и начали рассказ.

Вместо того чтобы сесть и задуматься о своих так неудачно заканчивающихся романах, афинский герой поступил диаметрально противоположным образом. Супруга его закадычного друга Пирифоя тоже незадолго до самоубийства Федры покинула подлунный мир, спустившись из-за неизвестной болезни в царство Аида.

— Вот ведь совпадение! — только и смог сказать Тесей, узнав о беде приятеля.

Друзья поспешили обмыть такой повод и в ходе процесса пришли к еще одному не лишенному любопытства выводу.

— Проблема в том, что наши жены были обычные, простые смертные, — рассуждал, разливая из кувшинчика родосское полусухое, Пирифой. — А для истинного счастья нужно жениться на тех, в ком течет божественная кровь.

На третьем или четвертом кувшинчике приятели поклялись добыть друг другу жен, чьим отцом был ни много ни мало сам Зевс. С точки зрения грека-современника это выглядело бы так, как если бы два нападающих сборной СССР по хоккею поклялись жениться на дочерях Брежнева.

Тем не менее, поутру у мужчин запал не прошел. И, вместо того чтобы ожидаемо за стаканом светлого афинского пива попросту обсудить, был или не был лишним вчера пятый кувшин, они усердно принялись собираться в путь. Целью номер один единодушно была признана спартанская царевна Елена. Дочь Леды и Зевса — для этой авантюры неуемный небожитель обернулся лебедем, — она через десяток лет послужила поводом для грандиознейшей из древних войн — Троянской. Но в момент, когда Тесей с Пирифоем наматывали портянки, девочке было всего двенадцать годков и она не то что в жены не годилась, но и вообще непонятно, как в ней можно было разглядеть будущую красивейшую женщину страны.

Тем не менее, не вдаваясь в такие сложности, женихи тронулись в путь. По дороге они решили сначала девицу умыкнуть, а затем уже с помощью жребия определить, чьей супругой она станет. Мнение самой девушки никого не интересовало. Заодно приятели поклялись, что по реализации первой части проекта счастливый обладатель Елены поможет оставшемуся временно холостяком добыть в жены ту, кого он пожелает.

Этих двоих нисколько не смущало и то, что к похищению Елены весьма негативно отнесутся многие жители Спарты, в частности — ее родные братья Кастор и Полидевк. Тесея с Пирифоем смело можно было назвать двумя самыми большими раздолбаями в истории Эллады. Под покровом ночи дружки пробрались в царский дворец и выкрали невесту не хуже кинематографического Шурика. Затем хитрым маневром запутали следы и уже в безопасном месте принялись метать жребий. Пирифой сказал «решка», Тесей — «орел» и выиграл.

Поскольку девочка и в самом деле — даже по меркам циничного в этом отношении греческого общества — была маловата в невесты, ее временно отослали в горную деревеньку Афидны подальше от любопытных глаз.

После чего Пирифой заявил, что желает в жены не кого-нибудь, а саму Персефону, пока еще по недоразумению числящуюся супругой Аида. На вопрос приятеля, в своем ли он уме, лапиф ответил, что в своем и настолько в уме, что даже помнит клятву, которую они давали, идя на дела. У Тесея было много слабых сторон, но данное кому-нибудь слово он держать умел. И, чтобы его сдержать, блуждающему правителю Афин пришлось вместе с другом лезть в преисподнюю. Это был первый документально зафиксированный случай, когда живые люди по собственной воле спустились в царство мертвых.

Собственно говоря, каких-то сверхъестественных усилий для посещения Аида во времена Геракла не требовалось. Спуститься туда было так же просто, как сегодня в московскую канализацию. Другое дело, что вернуться обратно не удавалось практически никому. Такое положение вещей древние греки признавали правильным, иначе любопытные уже давно вытоптали бы весь Аид, как столичные диггеры подземный исторический центр Москвы. Зато все спуски в подземелье были хорошо известны. От центрального — для широких масс усопших — до черных и служебных — для работников заведения.

Тесей и Пирифой решили воспользоваться именно служебным. Отыскав по «афишевскому» гиду неподалеку от Лерны знаменитый лаз, по которому когда-то умыкнули Персефону, парочка отморозков вскоре уже стучала в запертые ворота дворца Аида. Это уже было, как если бы те самые два советских хоккеиста явились к председателю Совмина СССР Косыгину с требованием отдать им его жену. Обалдевший от такой неслыханной наглости Аид даже выслушал выходящие уже за всякие рамки претензии явившихся.

То, что этим Бивису и Бадхеду античности раньше сходило с рук, на сей раз совершенно законным образом вышло боком. Беспримерное нахальство взывало к беспримерному же наказанию. И оно не заставило себя ждать.

— Ну что ж, — сказал пришедший в себя и уже замысливший отмщение Аид, — мне понятны ваши условия. Вам, значит, Персефону, а мне — шиш с маслом. Присаживайтесь, давайте это обсудим.

Дружки уселись в предложенные хозяином кресла и поняли, что на этот раз они без преувеличения влипли. Место, на которое они сели, оказалось неким троном забвения. Как эта штука работала и в чем были ее основные функции, неясно, но у греков она пользовалась очень большим почтением. Суть фокуса была в том, что, усевшись на этот трон, встать с него можно было, лишь оставив на сиденье часть собственной шкуры. А на такое не были способны даже самые отчаянные герои.

Следующие несколько лет никак не были для Тесея и Пирифоя самыми приятными в жизни. Вся нечисть преисподней глумилась над лишенными возможности двигаться друзьями. Их кусали змеи, хлестали кожаными бичами с бронзовыми гвоздями богини мести эринии, а в свободное от несения караульной службы время приходил попрактиковаться в кусании Цербер.

Читая как-то в сводке происшествий о том, что одна из эриний сломала очередной кнут об Тесея, Гера сначала от души посмеялась над этим забавным фактом, а потом пришла к внезапному открытию. Какой смысл гонять этого чертова Геракла по земле в надежде, что кто-нибудь его, наконец, укокошит, если можно сразу загнать его под землю. Откуда никто еще назад не возвращался. Ну, практически никто, уточнила Гера и нажала кнопку селектора:

— Эврисфея ко мне, живо!

Через полчаса правитель Микен вышел из кабинета Геры с подписанным приказом на новый подвиг. Гераклу предписывалось в кратчайшие сроки изловить и доставить к руководству главного стража царства мертвых, полиголового пса Цербера.

Герой, давно привыкший к полной бессмысленности отдаваемых ему руководством приказов, на этот раз подумал, что Эврисфей впал в полный маразм. Человек, который торопится встретиться с псом смерти Цербером да еще объясняет это чисто натуралистическим интересом, явно находится не в себе. Тем не менее, приказ есть приказ, обсуждать его не принято. Геракл пожал плечами и отправился на юг к мысу Тенар, где в Лаконии находился главный вход в царство мертвых.

В чем можно позавидовать древнему греку, так это конкретности его представлений о жизни, смерти и загробном мире. Каждый современник Геракла отлично знал, что с ним будет, когда его жизнь закончится, куда он в этот момент попадет, и даже примерно представлял, что он там будет делать.

Если вынести за скобки кунштюки злобных, завистливых и непредсказуемых богов, в целом схема жизнеобразования и жизнепрерывания в античном мире была четкой и ясной, как надпись на заборе. Жизнью и смертью простого человека заведовали мойры. Три сестры, занимаясь, казалось бы, нехитрым делом — прядением пряжи, — определяли, кому сколько жить на земле.

Самая старшая, Клото, пряла нить человеческой судьбы. Средняя, Лахесис, отмеряла срок жизни человека, сматывая нить на веретено. Откуда, собственно, и пошло выражение «намотать срок». И самая неприятная — младшенькая Атропос — безжалостно обрезала в указанном месте нитку. Но претензии ей смертные («Чего роптать, понятное дело: служба такая») предъявляли не за это. Ее не любили за то, с какой безжалостностью она выполняла свою работу.

Если старшая сестра старалась спрясть нить потолще и попушистей, чтобы жизнь человека была послаще, средняя тщательно следила, чтобы нитка — упаси боже! — раньше времени не оборвалась и человек мог благодаря этому преодолевать опасности жизни, то Атропос всегда щелкала ножницами строго по метке. Никогда никому не отпустила даже миллиметра сверх установленного лимита.

Отрезанный сухим щелчком ножниц от привычной жизни грек прямым ходом шествовал в царство Аида. И вот в этот момент жители Эллады были в корне не согласны с русской присказкой: «Туда ничего не унесешь». Грек, явившийся в подземное царство совсем налегке, оказывался в весьма неприятном положении. В процессе похорон всякому усопшему положено было выделить медную монетку — обол, которую, как правило, клали под язык и на которую прибывшему в Аид предстояло купить себе билет на проезд в ладье Харона.

Едва спустившись под землю, сразу за порогом явившиеся натыкались на Стикс — реку, отделяющую царство живых от царства мертвых. Вообще от чего другого, а от проблем с ирригацией в Аиде не страдали. Не всякая наземная область земного шара может похвастаться таким количеством проточных водоемов, как Аид. Ахерон, Флагетон, Кокит, Аоронит и, наконец, злополучная Лета, река забвения, так густо расчертили потусторонний мир, что там впору было проводить парусные гонки.

Те, у кого денег с собой не имелось, вынуждены были бесприютно скитаться по берегу или на свой страх и риск пытаться спуститься в царство мертвых зайцем, через другие входы. Платежеспособные же души за медный обол перевозились Хароном на противоположный берег Стикса (на какие нужды шли собираемые средства, ни в одном из источников не упоминается) и шествовали на суд.

Судебными органами под землей ведали три братца: Минос, Эак и Радамант. Первый числился столоначальником, второй — ведал делами европейцев, третий — отвешивал срока азиатам. Признанные праведниками из здания суда этапировались в Элисиум, что-то среднее между столичной кафешкой и провинциальным парком отдыха. Сведений про этот Элисиум до нас дошло немного, но достоверно известно, что там никогда не заходило солнце, всегда играла музыка, пели птицы и подавали коктейли с мудреными названиями. При этом праведники имели бонус в виде права родиться на свет еще раз. Прошедшие успешно такой круг трижды получали статус «гроссмейстера» и путевку на острова блаженных, где в принципе было все то же самое, что и в Элисиуме, только еще по ретрансляционной сети регулярно читали нараспев Гомера и прочую классику.

Те, чьи прижизненные деяния признавались судом порочащими честное имя грека, обрекались на вечные муки, примерами которых усеяна вся греческая мифология. Не прошедшие по конкурсу ни в свет ни в тьму существовали тоже ненамного слаще. Если судьи затруднялись определить однозначно, каким знаком пометить господина, тот изгонялся назад бродить по полям из белых тюльпанов асфоделий. Каждому школьнику была известна цитата, согласно которой «лучше быть на земле рабом безземельного крестьянина, чем правителем всего Аида». И никому, что характерно, выйти из этого сумрака не удавалось.

Все это шагающему в Лаконию к центральному спуску в преисподнюю Гераклу было известно с детства. Но ему ли, сыну Зевса и главному герою человечества, было бояться чертей и привидений, тем более что с некоторыми из деятелей Аидовой лавочки ему уже приходилось иметь дело.

Вопреки ожиданиям, спуск в ущелье, на дне которого скрывался заваленный камнями вход в подземный мир, не занял у героя много времени. Бухта капронового альпинистского троса, одним концом закрепленная на краю расщелины, решила все вопросы. Следующая проблема — переправа через Стикс — была снята еще проще, в стиле фильмов про великих мастеров ушу. Один посмотрел в глаза другому, перевозчик сжал в руках весло, пассажир приподнял дубину, и противники без схватки поняли, чем все кончится.

Харон предпочел вопиющим образом нарушить должностную инструкцию и перевезти через реку живого человека, нежели самому оказаться в реке, из которой точно никому не удавалось выбраться. До Геракла переправиться через Стикс на посудине Харона не удавалось никому, после него сделать это смогли лишь двое. И то первый, герой Эней, проехал по полученному по блату спецпропуску, показав перевозчику сорванную в роще Персефоны золотую ветвь. А другой переправился, применив, как сказали бы сегодня, методы нейролингвистического воздействия. Этим человеком был знаменитый певец Орфей.

После смерти жены Эвридики величайший музыкант Эллады долго бродил по долине, где случилась трагедия, и пел настолько депрессивные песни, что небо полгода проливалось дождем от наведенной певцом тоски. Уже успевший к тому времени получить огласку подвиг Геракла навел безутешного Орфея на мысль, что смерть — это не навсегда и при правильном подходе есть шанс что-то забрать даже из царства Аида.

Здравому человеку эта идея показалась бы безумием, но поскольку грани между гениальностью и сумасшествием не найдено до сих пор, то останавливать Орфея никто не стал. Спустившись в Аид, он кротко попросил Харона о переправе и был тут же послан не стесняющимся в выражениях грубым мужиком. Орфей, к удивлению наблюдавших эту сцену, стоя в очереди на переправу, теней, не стал отвечать грубостью на грубость, но снял с плеча лиру тем не предвещающим ничего хорошего движением, каким снимают с плеча автомат.

Точно не известно, какую песню он пел, но факт остается фактом: зачарованный пением и перебором струн, Харон пустил артиста в свою ладью и беспрекословно погреб через реку. По дошедшим до нас смутным и отрывочным сведениям, можно предположить, что это была песня «Паромщик». Во всяком случае, как было записано в журнале наказаний подземного мира, заколоченный по распоряжению Аида за нарушение инструкции на год в колодки Харон в процессе «околоживания» напевал: «То берег левый нужен им, то берег правый, влюбленных мно-ого, я один у перепра-а-авы!».

Орфей же, дойдя до дворца Аида, уже проверенным манером врубил по струнам и затянул что-то волшебное. отдаленно уловленное потом Александрой Пахмутовой. «Ты моя мелодия, я твой преданный Орфей», — пел он, и по щекам всех это слышавших текли слезы. Плакал сам. Аид, плакала Персефона, подручные бога преисподней бросили мучить свои жертвы и тоже заплакали. Зарыдала мрачная богиня ночного колдовства Геката. И даже у безжалостных эриний по щекам потекли слезы, что вызвало неподдельный интерес у ученых всего мира, поскольку в конструкции этих созданий слезоотделительные железы вообще не были предусмотрены, как конструктивно излишние.

Когда Орфей закончил петь, стало понятно, что лучше отдать этому парню, чего он попросит. Иначе замучает неизбывной тоской все и без того не шибко здоровое местное население. Аид поклялся водами Стикса — самой главной клятвой эллинского мира, — что выполнит любое пожелание. И действительно распорядился отдать Орфею Эвридику. Но — хитрая тварь! — поставил непременное условие: весь обратный путь девушка будет идти сзади и оглядываться на нее строжайше запрещено.

Восхождение к солнечному свету заняло восемь часов. Вероятно, состоявший в сговоре с Аидом Гермес специально повел неприспособленного к подобным переходам артиста длинной дорогой. К концу пути Орфей уже настолько ошалел от усталости, что, практически не контролируя себя, все же обернулся и увидел лишь ускользающую вниз тень любимой. Олимпийские хитрованы развели парня самым подлым образом.

Провалившись фактически, проект, тем не менее, еще раз утвердил человечество в мысли, что гению позволено все. Или практически все.

Лишившись последней надежды, лучший певец дохристианского мира полностью утратил всякий интерес к жизни. Он бродил по морским берегам, пока однажды не попался на пути вакханкам из свиты Диониса. Равнодушный к женщинам в частности и любым радостям мира вообще, он отказался вступить с ними в половую связь и был забит вздорными бабами до смерти. Возмущение общественности было настолько велико, что даже Дионису не удалось отмазать своих приспешниц. В виде наказания их обратили в дубы, а лиру певца поместили на небесный свод, подогнав соответствующим образом звезды.

Как это ни странно, ни разу за всю свою фантастическую карьеру Геракл не удостоился эпитета «гениальный». Хотя именно ему удавалось с походом добиваться того, от чего отступались многие гении. Стоит ли удивляться, что в подземном царстве он вопреки всему вновь сделал невозможное.

Сложно сказать, с чем можно сравнить фурор, произведенный Гераклом при выходе из Харонова транспортного средства. Возможно, что-то подобное мог бы произвести призрак Сталина, явись он в проходе между рядами Кремлевского дворца съездов делегатам XXVIII съезда КПСС, обсуждающим пути движения перестройки, гласность и ускорение.

Все тени, обретавшиеся на берегу в момент причаливания к нему похоронной баржи, в ужасе бросились по сторонам. Лишь горгона Медуза и безбашенный Мелеагр остались на месте. Увидев змей, оскалившихся на голове Медузы, Геракл схватился за палицу, но вовремя сообразил, что перед ним всего-навсего тень, не нуждающаяся в сильных аргументах. Мелеагр же, при жизни не имевший счастья свести знакомство с великим героем, не удержался от соблазна хотя бы после смерти восполнить этот пробел.

Строго говоря, повод, с которым свинодобытчик обратился к Гераклу, не имел под собой никакой почвы. Тень Мелеагра плюхнулась в ноги герою и с большой вежливостью, а еще большим надрывом принялась умолять его не оставить без покровительства единоутробную сестренку Деяниру. По информации Мелеагра, после его ухода в подземный мир бедняжка осталась под солнцем без всякой защиты и опеки, и теперь всякий встречный-поперечный может разобидеть бедняжку любым из описанных маркизом де Садом способов. И если бы ты, о величайший из величайших, взял ее себе в жены, счастью моей безутешной тени не было бы предела.

Весь этот бред Мелеагр нес исключительно с целью получить право подойти поближе к гостю. На самом деле Деянира проживала во дворце своего папаши Ойнея и, как принцесса и любимая дочь, никаких из описанных усопшим братцем проблем не имела. Кроме того, просить женатого человека взять в супруги другую девицу — это было слишком даже для тени, находящейся по ту сторону добра и зла. Но Геракл, не особо разбирая, чего лепечет этот парень, буркнул, чтобы отвязаться от зануды:

— Ладно-ладно, не скули, все сделаем. Где здесь у вас можно перекусить?

Внезапно осчастливленный Мелеагр даже не поверил своим призрачным ушам. Естественно, что обедать в царстве мертвых было негде, поскольку местная публика к обычной пище предрасположения не имела, а, кроме бесплотных теней, предприятиям питания в этой области мироздания рассчитывать было не на кого. Потому в царстве Аида даже с огнем было не разыскать самого захудалого «Ростикса». Пришлось, как обычно, выходить из положения тем, что попалось под руку.

Единственными нуждающимися в еде существами в преисподней были ее хозяева: Аид, Персефона и обслуживающий персонал предприятия. По наводке Мелеагра герой обнаружил пасшееся неподалеку и предназначавшееся для корпоративной столовой стадо. Откуда, согласно популярной уже в те времена философии «война войной, а обед по расписанию», позаимствовал быка. Пасший стадо пастух Менетий не оказался настолько сообразителен, как Харон, чтобы поступиться инструкцией ради жизни под землей, и попытался оказать вооруженное сопротивление.

Его даже не стали бить дубиной. Геракл просто сжал глупого пастуха в объятьях так, что на звук затрещавших ребер из своего дворца выбежала Персефона. Увидев происходящее, хозяйка медной и всяких прочих гор принялась упрашивать героя не ломать всех ребер глупому служаке. Ведь если его сейчас переведут в разряд теней, то нового пастуха потом чуть не год придется обучать всем тонкостям подземного скотопасения, и еще неизвестно, выучится ли. А чем доламывать ребра, не угодно ли пройти в хату, отобедать чем бог Аид послал?

Собственно говоря, ничего другого Персефоне и не оставалось. Применить к Гераклу обычные меры наказания, уместные для зарвавшегося смертного, она не могла. Перерезать нить этой жизни у богов преисподней руки были коротки, а измордовать в качестве превентивного шага — так по этой части визитер был сам небывалый мастак. В чем дети подземелья относительно недавно имели несчастье убедиться на примере, казалось бы, по определению непобедимого Танатоса. Поэтому — только стиснуть зубы и терпеть незваного гостя.

От обеда Геракл отказываться не стал, а уже забитому быку нашли иное применение. У блуждающих по белотюльпанным полям неприкаянных теней была единственная радость в жизни (в смерти?): хлебнуть свежей крови из поминальных жертв, приносимых им и богам родными. Но, поскольку в их заведении, как и во всяком пенитенциарном учреждении, до адресата посылки доходили, мягко говоря, далеко не всегда, то выставленный Гераклом в качестве презента бык составил счастье всем случившимся неподалеку.

— Это я ему сказал, что на новом месте положено проставиться! — со значением шептал каждому получающему чашку с кровью Мелеагр, захвативший на правах старинного друга Геракла место на раздаче.

Перед обедом Персефона предложила, пока накрывают на стол, показать гостю дворец. Каково же было удивление Геракла, когда во внутреннем дворе замка он увидал приросших к скале Тесея и Пирифоя, о которых на земле не было ничего известно уже несколько лет. Скала была приделана к стене замка таким образом, что герои являли собой что-то вроде кариатид под сводами купеческого дома XIX века. Живые кариатиды, вероятно, вызывали у Аида не меньше гордости, чем каменные — у того безымянного купчины.

По помрачневшему виду гостя Персефона поняла, что увиденное не пришлось ему по вкусу, и со словами: «Пройдемте в следующий зал!» — попыталась увести его от неприятного места. Но дешевый фокус не удался. Геракл отодвинул женщину в сторону, подошел к стене, взял Тесея за руку и резким рывком вырвал из заточения. Даже привыкшее к крикам и стенаниям подземелье вздрогнуло от изданного Тесеем звука. Что неудивительно: благодаря этому подвигу Геракла греческий язык обогатился выражением «выдрать с мясом». Приросшей к стене осталась добрая половина шкуры спасенного.

Когда Геракл протянул руку Пирифою, тот, видя, каких нечеловеческих мук стоило освобождение Тесею, наотрез отказался от такой милости, оставшись до конца жизни подпирать потолок. Под тяжелым взглядом Геракла Персефона отдала приказ приспешникам доставить Тесея на пограничный пункт своего царства и выдворить за пределы.

После путешествия к центру земли дела у Тесея пошли под гору. Когда он, ободранный, добрел до Афин, оказалось, что за время его отсутствия озлобленные Диоскуры не только нашли Елену, но попутно разорили оставленное без присмотра царство. И вообще, в городе правил какой-то другой человек. Вся дальнейшая жизнь ушла у Тесея на борьбу за свой царский трон и возвращение былого положения в обществе. Что характерно: Тесей общепризнанно второй герой Греции после Геракла. И какая разница с первым!

Уладив неприятные дела, Персефона, наконец, опомнилась и пригласила гостя непосредственно к столу. Где уже разливал по первой Аид.

— За тех, кого с нами нет, — сказал повелитель одноименного царства, когда все расселись за столом, выполненным в виде надгробной плиты, и поднял чашу, сделанную из человеческого черепа в серебряной оправе.

Геракла сложно было смутить подобной бутафорией. После долгой дороги и утомительного спуска герой уплетал подаваемые к столу блюда с такой скоростью, что можно было подумать, будто их просто кидают в электромясорубку. На задаваемые в таких случаях глупые застольные вопросы вроде: «Как погода на земле?» или «Как здоровье вашего батюшки?» — герой старался отвечать кратко или, по возможности, вообще ограничиваться кивками. Аида это тоже нисколько не расстраивало, соскучившийся по живому человеку, он безостановочно болтал, шутил и произносил тосты, чередуя заздравные с заупокойными. Лишь к концу обеда, когда поток яств начал иссякать, тосты стали короче, а хозяин менее болтлив, Геракл взял слово и сразу же приступил к главному. Цели своего визита.

К моменту спуска в преисподнюю Геракл достиг уже такой славы, что мог без колебаний просить что угодно у кого угодно, равно как и брать без спроса. Подобным авторитетом у окружающих обладают разве что старослужащие в российской армии. И если Геракл на правах «деда» и поинтересовался у Аида, не одолжит ли тот ему на денек-другой свою собачку, то это была, вне всякого сомнения, исключительно дань вежливости.

Аид, которому и в голову не могло прийти, что ошивающийся в его царстве жуткий зверь может кому-то понадобиться, был настолько озадачен вопросом, что даже не спросил, на что он Гераклу. Растерянно глядя надоедавшего десерт героя, Мистер Смерть пробормотал только что-то вроде: «Бери, конечно, раз нужно, не повреди только. Сам понимаешь, зверь редкий. Ты там поаккуратней с ним».

Летописцы из этого пришепетывания сделали довольно своеобразный вывод. «Аид, — записано в летописном своде, — поставил Гераклу условие: забирая Цербера из царства мертвых, не пользоваться ни луком, ни дубиной, а усмирить его голыми руками». Логика этих шакалов стилоса не совсем понятна. Как можно доставить собаку до пункта назначения в целости и сохранности, если перед этим усмирять ее с применением дубины или тем более лука? Особенно, если эта дубина будет в руках у сильнейшего мужчины на планете.

Геракл поблагодарил хозяев за прием, подвязал шкуру потуже и пошагал к восточному выходу из преисподней, где у ворот неподалеку от подземной реки Ахерон нес свою вахту искомый Цербер. Что представлял собой этот зверь и зачем его держали в царстве мертвых, на этот счет есть разные мнения, но все исследователи сходятся в одном: это животное было на редкость неприятным. Подводя черту под различными описаниями Цербера, можно представить его примерно следующим образом.

Сложно сказать, почему эта образина называлась именно псом. Очевидно, как и в случае с Немейским львом или Лернейской гидрой, опять же просто потому, что не могли подобрать более адекватного термина. Во всяком случае, более в истории человечества собак, даже отдаленно похожих на Аидова бобика, не встречалось.

Зато, как у всякого приличного собака, у Цербера имелась просто замечательная родословная. В отцах он числил знаменитого прародителя половины эллинских чудовищ — страшного дракона Тифона. Кто был маменькой страшилища, до конца непонятно, некоторые считают ею Ехидну, некоторые — что маловероятно — Химеру, а некоторые вообще сомневаются, что у такого бессердечного чудища могла быть мать. Зато в братьях и сестрах (хоть и не из одного выводка) Цербер имел и Немейского льва, и Лернейскую гидру, и Герионова пса Орфа, огромного дракона Ладона и даже крылатого любителя загадок Сфинкса.

Неудивительно, что Цербер был во многом похож на своих родственничков. Как это повелось в их семействе, ему было недостаточно одной головы — он располагал сразу тремя. В качестве хвоста у Цербера использовался живой дракон, небольших размеров, но небывалой лютости. А каждая шерстинка на теле представляла собой маленькую злобную змейку, так что если бы у кого-то и возникло вдруг странное желание погладить собачку по загривку, то оно моментально бы отпало вместе с покусанной рукой.

Сторожевой пост Цербера размещался на берегу Ахерона, где он не должен был, с одной стороны, допускать проникновения в Аид живых любопытствующих лиц, а с другой — обязан был препятствовать самовольному оставлению Аида лицами, уже неживыми. И благодаря своим природным данным он с обеими функциями справлялся успешнейше. Ни проникновений, ни побегов, ни даже банальных перебросов на вверенном ему участке зафиксировано не было.

По пути к Ахерону Геракл не упустил случая в очередной раз вмешаться в ход событий подземного мира и нарушить волю богов. Неподалеку от дворца Аида он по наводке все того же Мелеагра освободил осужденного на вечное заточение мужика по имени Аскалаф. Бедолага пострадал за то, что на устроенном Деметрой после похищения Персефоны следствии дал обвинительные показания против владыки преисподней. Случайный свидетель, он видел, как Аид уговаривал Персефону съесть гранатовые зерна, от которых она попала в зависимость. Аскалафу этого не простили. Мужика схватили и живого засадили в яму, накрыв здоровенной скалой.

Отзывчивого на чужое горе Геракла возмутило такое обращение с людьми, он откатил камень в сторону и выпустил узника. Потом, когда Цербер по воле Геракла отлучился на время и оставил черный ход из подземелья без охраны, Аскалаф бежал на волю, но ею наслаждался недолго. Длинные руки достали его еще раз: за неумение держать язык за зубами страдальца превратили в филина, способного лишь невнятно угукать по ночам.

Но сразу после освобождения он этого знать еще не мог, поэтому в робкой надежде на окончательное избавление испуганно смотрел из-за скалы, как Геракл крушит последний барьер на его пути к свободе. Геракл же, как обычно, не стал терять времени попусту и с ходу пошел на приступ. Но, в отличие от его брательника Орфа, Церберу повезло гораздо больше. Ему познакомиться с легендарной дубиной не пришлось.

Со словами: «Ну что, пограничный пес Жуткий, пойдешь со мной?» — Геракл сдавил стальными объятьями собачке все три шеи, чем сразу решил исход поединка. Песьи головы достать героя не могли, голова драконья безуспешно пыталась прокусить шкуру Немейского льва, а мелкие змеиные покусывания лишь заставляли Геракла сильнее сжимать кольцо, что в свою очередь непосредственно отражалось на самочувствии его противника.

Попыхтев в стальных клещах минуту-другую, Цербер понял, что в жизни каждой собаки бывают моменты, когда даже самая собачья жизнь становится мила и чертовски желанна.

Еще Цербер успел подумать, что в случае если этот бугай сейчас задушит его насмерть, то далеко путешествовать не придется, ведь он и так в преисподней. И только он хотел начать, молотя хвостом по земле, просить о пощаде, как потерял сознание.

«Hand made, — подумал Аскалаф, глядя на работу героя, и вприпрыжку мимо героя и полузадушенного Цербера бросился к выходу из подземелья. А Геракл, передохнув, привел собаку в чувство и где на веревке, где на руках, а где попросту пинками начал транспортировать добычу на поверхность.

В отличие от предыдущего подвига, на этот раз путь до Микен не доставил герою особых хлопот. Цербер, когда его вытащили на свет, орал как резаный и всю дорогу плевался ядовитой слюной, стараясь попасть во встречных прохожих. Но одна бешеная собака — все же не стадо бешеных коров, и эти невзгоды переносились Гераклом легко. Тем более, когда норный зверь брал чересчур заунывную ноту или вел себя слишком вызывающе, его всегда можно было на некоторое время успокоить легким пинком.

Единственным негативным последствием пребывания Аидова пса на поверхности земной тверди стало появление в местах соприкосновения его слюны с землей ядовитого растения. Трава под названием алконит прорастала везде, куда плевал подлый пес. Причем по своей ядовитости эта собачья травка могла дать сто очков вперед любой волчьей ягоде.

Как и следовало ожидать, Цербер произвел в Микенах небывалый фурор. Эврисфей, с трудом переносивший даже таксидермированных чудовищ, при виде натурального дьявола из преисподней пришел в ужас и, поставив Гераклу в зачетку «удовл.» в графе: «девятый подвиг», попросил поскорей депортировать эту нечисть на родину, с глаз долой.

Возможно, повторный поход к лаконскому ущелью был самым веселым путешествием в жизни Геракла. Тяжелая, глупая и донельзя унизительная служба практически позади, дембель не только неизбежен, но и скор. Осталось последнее усилие, последний подвиг — и впереди откроется долгожданная свободная жизнь. Жизнь, которую он проживет так, что стыдно не будет даже за бесцельно проведенные на эврисфеевой службе годы.

За всеми этими мечтами Геракл, совершенно не заметив неблизкого пути, добрался до уже знакомой пропасти. Он поднял Цербера над головой и с удовольствием швырнул извивающегося пса в ущелье. Поправ таким образом смертью саму смерть. Как бы странно по отношению к этому человеку это ни звучало. Хотя в пределах ойкумены вряд ли нашлась бы более подходящая кандидатура на подобную роль.

Герой давно уже повернулся и ушел в Микены навстречу последнему испытанию, а мшистые скалы ущелья еще продолжали играть, перекидывая друг другу тонкий визг пролетающей в бездну собаки.

Глава 15

ЯБЛОКИ ГЕСПЕРИД

При всем разнообразии культурных, экономических и всяких прочих особенностей подход большинства народов, населяющих земной шар, к формированию имен своих представителей удивительно схож. И обессиленный постоянным поминанием всуе среднерусский Иван Петрович Пупкин, по большому счету, ничем не отличается от представителя трудового Востока Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба. И тот и другой согласно установившейся традиции несут по жизни в паспорте имя тела, имя отца и имя рода.

Нездоровая фантазия представителей западного мира иногда выкидывает забористые коленца, но в принципе Жан-Поль Готье в этом плане недалеко ушел от Пупкина с Хоттабом. И только античные греки, еще не скатившиеся в фонетический шабаш Перепендопулосов и Сантиметриакисов, не боялись выйти вон из общего ряда и чтили в человеке в первую очередь отчество, а потом уже все остальное. Причем чтили настолько, что иногда даже заменяли собственно отчество на «дедчество», а порой и на «прадедчество», если, конечно, прадед того заслуживал.

За примерами далеко ходить не приходится. До появления на авансцене Геракла героем номер один в стране и ойкумене был рубанувший при поддержке союзников и с помощью сложной спецтехники горгону Медузу Персей. По исполнении праведных трудов этот парень женился на спасенной им по случаю девице Андромеде, которая родила ему шесть мальчиков и одну девочку. Вполне логично, что отчество у них было Персеевичи, или, как говорили в Элладе, Персеиды: (Как, например, и российский телевизионный конкурс матерных частушек в Греции назывался бы «Эх, Семенида».).

Один из сыновей Персея, Электрион, женившись на тиринфской царевне Анаксо, произвел на свет восемь мальчиков и одну девочку невиданной красоты, ставшую впоследствии матерью Геракла. Но их никто и не думал называть Элетронидами. Во-первых, авторитет Персея был незыблем, во-вторых, попросту гораздо выгоднее было зваться Персеидами. Поэтому наряду с собственным именем Алкмена откликалась и на Персеиду.

Но и дети детей детей Персея, то есть, по нашему счету, правнуки продолжали без всякого зазрения совести называться Персеидами. Так Геракла никогда не называли по имени отца Амфитриона Амфитрионидом. И не из-за того, что скорее язык сломаешь, чем выговоришь такое наименование, а просто Амфитрион при всей его боевитости не был достоин равняться с национальным кумиром Персеем.

Собственно говоря, самая большая жизненная проблема Геракла и проистекла из этой бестолковой родовой общности. Предвкушая рождение героя, Зевс еще в первой главе пообещал за обедом, что тот из Персеидов, кто раньше всех в ближайшее время появится на свет, будет править остальными. Пообещал и, как частенько бывало, облажался. По хитрости Геры первым родился дядя Геракла, сын брата его матери Сфенела — Эврисфей, тоже Персеид.

Впрочем, мы это все уже проходили, важно, что до тех пор, пока Персей оставался первым номером в зале геройской славы, всех его последователей именовали Персеидами. Но как только Геракл подвинул парня с постамента, всех позжеродившихся, которым и принадлежало будущее, стали называть Гераклидами. Очевидно, была какая-то внутренняя закономерность в том, что появившаяся из родового имени проблема разрешилась в приусадебном хозяйстве леди, тоже именовавшихся по имени деда. В знаменитом саду Гесперид.

Опрометчиво думать, что пантеон греческих богов ограничивался элитной дюжиной и парой десятков небожителей второй руки. В действительности аппарат эллинского господа бога Зевса вряд ли уступал даже такому гигантскому конгломерату, как Администрация Президента Российской Федерации. За каждым прописанным на Олимпе — в античной Барвихе — божеством стояла разветвленная структура с множеством чиновников, отвечающих каждый за свой участок. Так, Гелиос являлся не просто небесным извозчиком, но еще и руководителем крупного подразделения, отвечавшего за освещение земной поверхности как в дневное, так и ночное время. И одним из винтиков этой большой машины был бог вечерней звезды Геспер. Единственное, чем он выделялся из сонма коллег, было неоднократное признание обслуживаемой им звездочки самой прекрасной из всех звезд южного небосвода.

Геспер происходил из поколения титанов, и работа на звезде была, с одной стороны, ссылкой, а с другой — после подавления бунта титанов многие за одно свое происхождение загремели в подземные рудники, поэтому жаловаться на судьбу Гесперу не приходилось. Особенно учитывая, что он приходился родным братом одному из зачинщиков бунта — титану Атланту.

Когда Атланту еще задолго до прихода к власти олимпийцев приглянулась дочь Геспера, братья не стали разводить лишнюю канитель, а решили дело по-родственному. Девица была выдана за Атланта и в довольно короткий срок родила семь дочерей, которые хотя и имели в метрике собственные имена, но всем были известны как просто те же самые Геспериды. Возможно, в другое время они бы звались и по папе, но именоваться Атлантидами в Зевсовой Греции было не меньшим безумием, чем кичиться родством с бароном Врангелем в сталинской России. Девочки старались откреститься от осужденного врага народа, не стоит их за это осуждать.

Вот как отразил трудовые будни деклассированных представительниц некогда высшего общества драматург Бубнилай Архимерзский в бытовой трагедии «Драма на огороде»:

Гесперида в синем платке (пропалывает в своем саду клюкву. Разгибается, вытирает пот и обращается к сестре, полющей рядом):

Сегодня триста лет, как посадили деда.

Гесперида в красном платке:

Неплохо бы сходить смахнуть с бедняги пыль, А то неловко мне в глаза смотреть Ладону. В любом укор, в какой ни посмотри.

Как хорошо известно любителям отечественных кинокомедий, чтобы раскрыть преступление века, нужно сперва его совершить. Окончательно зайдя в тупик в поисках невыполнимых заданий, Гера в отчаянии пошла ва-банк и выставила на кон самое сокровенное из собственных закромов.

Выдвинуто немало предположений, каким образом олимпийцам, пребывая в постоянных гулянках и развлечениях, удавалось поддерживать спортивную форму, не стареть, оставаться всегда бодрыми, энергичными, полными сил и здоровья а-ля кот Борис. Словом, непринужденно исполнять все то, что без особой надежды пишут на поздравительных открытках по всему миру. Некоторые видят в этом заслугу амброзии — волшебного напитка богов, который приносили им в клюве голуби. Некоторые считают, что олимпийцы не могли быть подвержены человеческим напастям по определению, поскольку жили под лозунгом «Олимпизм — это молодость мира». Но и те и другие сходятся во мнении, что в этом деле не обошлось без участия волшебных яблок Геры.

Золотую яблоню, приносящую золотые плоды, подарила Гере на свадьбу Гея, мать-земля всех живущих. Чтобы описать чудодейственные свойства этих фруктов, нужен энтузиазм торговца, продающего в электричке книгу «Всемирная энциклопедия здоровья, или Как не болеть круглый год». Если же попытаться рассказать о них кратко, то стоит, пожалуй, адресовать читателя к русской народной сказке «Иван-царевич и серый волк», где санитар леса и представитель правящего дома Романовых неутомимо рыщут по стране в поисках молодильных яблок. Так вот, яблоки Геры — это и есть те самые чудодейственные фрукты эпохи зарождения абсолютной монархии на Руси. Потребляя в день по кусочку такого яблока, олимпийцы и достигали невиданных результатов.

Подарок был настолько ценным, что даже Гера остерегалась хранить его дома, предполагая, что частые гости не смогут удержаться от искушения и будут при малейшем удобном случае беззастенчиво красть дарующие молодость плоды. Или — чего хуже! — еще и Зевсовы профурсетки при случае смогут полакомиться деликатесными фруктами.

Поэтому для пущей сохранности Гера высадила свое раритетное деревце в саду, имевшем все основания именоваться райским. И по месторасположению — на самом краю земли, ни на каких картах, ввиду повышенной секретности, не отмечен. И по сути — эдакий Никитский ботанический, которому вдруг завещал все свои деньги Джордж Сорос.

Уход за садом был поручен жившим неподалеку семерым Гесперидам, которые в отчетах из деревни регулярно извещали барыню, что ейная яблонька прижилась и плодоносит как нельзя лучше. Недоверчивая Гера, чтобы окончательно обезопасить себя от мнившегося ей повсюду воровства, повелела вдобавок ко всему еще и привязать к дереву дракона Ладона, а сам сад обнести забором с колючей проволокой.

Килограмм яблок, не имевших как будто ни малейшего шанса упасть от своей яблоньки дальше чем на полметра, и было велено Гераклу доставить в Микены как можно скорее.

— Э, слушай, я что, хачик, яблоки возить?! — попробовал возмутиться герой, но офицер фельдъегерской связи, доставивший пакет с приказом, буркнул «не могу знать» и отбыл в расположение части.

Сказать, что положение героя было незавидным, — сильно погрешить против истины. На самом деле положение было примерно таким же, как если бы тебя, уважаемый читатель, сейчас вызвал бы в Кремль президент и сказал:

— Стране жизненно необходимы молодильных яблоки. Вес — не меньше кило. Предположительно произрастают в раю. Действуйте, мы в вас верим!

И что делать? Куда идти? У кого спрашивать совета?

Геракл поступил так же, как поступит в подобной безвыходной ситуации девять из десяти жителей нашей планеты. Пошел в ресторан и попытался утопить свалившуюся беду в алкоголе. Самое удивительное, что этот бесперспективный на первый взгляд метод сработал. Беда и в самом деле утонула.

В ходе вечера герой, как обычно, познакомился с девочками, то ли певшими в этом кабаке, то ли просто подрабатывавшими там другими способами. И в плавно текущем разговоре выяснилось, что девочки приезжие, что они на следующий год будут поступать в артистки, что здесь они временно, и вообще они — нимфы.

Сложно сказать, что из всего этого было правдой, а что нет, поскольку и в наше время каждая вторая кабацкая девица считает себя нимфой. Но когда Геракл ближе к завершению банкета и окончанию очередного графинчика изложил подругам свою насущную проблему, те неожиданно дали кавалеру еще и совет.

Оказывается, до отбытия на поиски счастья в большие города, проживая в глухой провинции у моря, фройляйны были знакомы с неким старичком Нереем. Который хоть и «скряга, брюзга и все время подсматривал за нами во время купания, но знает все, чего ни спроси: и сколько звезд на небе, и сколько капель в море. Ужас, просто ужас какой всезнайка».

Девочки не сомневались, что такому умнику наверняка известно и месторасположение райского сада тоже. И Геракл, прежде чем окончательно перейти в измененное состояние сознания, на всякий случай записал на заменяющей манжету львиной лапе адресок эрудированного пенсионера.

Последнее связное воспоминание о минувшем дне, всплывшее поутру в голове героя, было образом ресторанной нимфы, накладывающей из вазочки в тарелку черную икру и щебечущей:

— Ты, как придешь, либо в библиотеке смотри, либо на берегу — там он обычно кости греет.

Поскольку иных идей, кроме как подключить к расследованию престарелого знатока, все равно не имелось, то сразу после утреннего пива была отдана команда «на выход» и взято направление на север. К предполагаемому месту проживания предполагаемого источника информации.

Собственно говоря, в безвыходной ситуации прибегнуть к помощи экстрасенсорики незазорно. Немало серьезных людей пытались решать свои дела посредством специалиста по непонятно откуда берущейся информации. Результат был неоднозначен, но история знает и положительные примеры. Так, например, гитлеровский геракл Отто Скорцени, зайдя в тупик в поисках похищенного Муссолини, отыскал дуче именно с помощью своего арийского нерея. Но это уже, точно, совсем не наша история.

Аутентичный морской бог Нерей, принятый провинциальными девушками за престарелого вуайериста, не имел постоянного места жительства. Злостно нарушая паспортно-визовый режим, он по прихоти своей скитался по разным водоемам, ночуя, где его застанет темнота. Благо, на работу ему по старости лет поутру добираться было не нужно, и дедушка мог себе позволить такой разгульный в определенном смысле образ жизни. По летнему времени старичок спасался от жары как раз там, где его в последний раз видели девицы: в водах северной реки Эридан, в которую упал когда-то Фаэтон.

Путь к Эридану Геракл знал преотлично, и, что не менее важно, его на этом пути тоже уже знали. Поэтому по причине радушия местных жителей, всеми правдами и неправдами зазывавших к себе в гости иностранную звезду. Гераклов бег к морю регулярно прерывался на день-другой, возобновляясь каждый раз с той известной всем неохотой, с которой мы идем на работу в понедельник.

К сожалению, некоторые граждане видели в проходящей знаменитости не только возможность пообщаться с большим человеком, но и шанс приподнять за его счет свой собственный авторитет. Не один удельный властитель, используя административный ресурс, норовил приладить мировую славу героя под свои мелкопоместные нужды.

Первым в этой протяженной очереди оказался сатрап соседствовавшей с Грецией Македонии по имени Кикн. В длинном ряду правителей, олицетворявших поговорку: «Всяк сходит с ума по-своему», он стоял с табличкой «Битвы на колесницах». В гористой Македонии, где трудно было найти кусок ровной поверхности больше, чем на опции «разгон» и «экстренное торможение», уже сама по себе езда на колесницах была элитным видом спорта. А уж площадки, способные вместить две колесницы, вообще считались национальной диковиной. Арендная плата на них была не ниже, чем в России на теннисные корты в начале ельцинского правления.

Поэтому о громких победах на внутренней арене Кикну говорить не приходилось ввиду отсутствия конкуренции, а зарубежные спортсмены ехали в Македонию крайне неохотно. И шанс сразиться с самим Гераклом фанат квадриг воспринял с не меньшим энтузиазмом, чем нью-васюковская шахматная общественность — возможность противостоять в ходе сеанса одновременной игры заезжему гроссмейстеру.

В ажитации Кикн побежал к доводившемуся ему папой Аресу с просьбой о содействии. Никогда не любивший Геракла и небеспочвенно видевший в нем конкурента в борьбе за военную славу, Арес заявил, что с удовольствием не только поспособствует организации конного праздника, но даже и сам будет в нем участвовать. Чтобы, наконец, поставить на место зарвавшегося выскочку.

Операция была проведена по высшему разряду. Дело оказалось обстряпано настолько тонко, что можно было подумать, будто им занимались съевшие обезьяну на провокациях в банановых республиках мастера интриг из какой-нибудь организации, обычно обозначаемой трехбуквенной аббревиатурой, а не местечковый лошадник и небесный солдафон. Люди Кикна перекрыли дорогу, по которой в Дельфы пересылался для принесения в жертву Аполлону скот, и по мере поступления заворачивали крупный рогатый на царские мясохладобойни. Обычно не церемонящийся в подобных случаях Аполлон, зная о близких отношениях Кикна с Аресом, на этот раз не спешил натягивать свой лук до уха. Во избежание межолимпийской склоки действовать приходилось окольным путем и чужими руками.

Не питавший особой любви к Гераклу, солнечный мальчик тем не менее хорошо понимал, кем доводится ему враг его врага. Хитрый Аполлон как бы между делом попросил симпатизировавшую герою Афину поспособствовать разрешению проблемы и попал в точку. Ненавидевшая Ареса Афина охотнейше метнулась к уже попиравшему македонскую землю Гераклу и в свою очередь попросила того оказать ей небольшую услугу. Геракл, которому не составляло никакого труда по ходу движения дать в бубен очередному недорослю, согласился, и в результате все — от Кикна до Аполлона — как будто получили то, за что боролись.

Править колесницей Кикна вызвался лично Арес, а для Геракла был выписан из Микен верный Иолай. Время до его прибытия принимающая сторона посвятила отработке синхронности действий при маневрировании колесницы и шлифовке атакующей тактики. Геракл же проводил досуг в местных шалманах, как написали бы в советском учебнике истории, попади паче чаяния туда эта страница, «в обществе простых людей», имея в виду, очевидно, простых в обращении девиц, толпой ходивших за героем, и еще более простых в общении собутыльников.

Сражение началось в воскресенье ровно в полдень и транслировалось на всю Македонию по обоим государственным каналам в прямом эфире. По выстрелу из стартового пистолета колесницы двинулись друг на друга, причем повозка Геракла поставила рекорд, разогнавшись до 100 километров в час за 31,6 секунды. Противники метнули друг в друга копья. И если копье Кикна отскочило от львиной шкуры, то оружие Геракла, попав в щит, вынесло его владельца из колесницы.

Иолай заложил вираж, и Геракл выскочил из телеги рядом с поднимающимся в облаке пыли македонцем. Кикн вытащил меч. При иных обстоятельствах над попыткой остановить Геракла мечом смеялись бы даже куры. Но падшему любителю конных скачек нужно было продержаться всего каких-то десять-пятнадцать секунд до прибытия подмоги: к нему на помощь на всех парах мчался Арес.

Геракл тоже достал меч, и последовавшая за тем комбинация вошла во все учебники в качестве образца атаки с ходу. После первого удара меч Кикна улетел за трибуны, и только отсутствие на стадионе комментаторской пары из Северной Америки не позволило зрителям узнать, что такой удар называется «хоум-раном». После второго выпада меч героя пробил и щит оборонявшегося, и его самого. На счет «три» Геракл развернулся и был готов встретить подлетающего Ареса, схватка с которым тоже длинной не получилась.

Агрессивно начав бой, бог войны уже после обмена несколькими ударами осознал, что легкой победы ему здесь не видать, если видать какой-нибудь вообще. А вскоре Геракл, поймав соперника на замахе, провел стремительный удар в ноги, который сегодня обычно именуют «лоу-кик», но отсутствие на стадионе комментатора из Южной Кореи лишило зрителей и этого знания. Рухнувший на землю Арес понял, что победа ему здесь не светит. И если бы не вмешательство верховного судьи, избежать разгрома богу войны не удалось бы ни при каких обстоятельствах.

Однако допустить публичное избиение олимпийца Зевс не мог и был вынужден прервать поединок. Только вместо полотенца он по привычке бросил на ринг молнию, окончательно добившую зрителей, переживших и без того переполненный потрясениями день. Когда пыль осела, на стадионе стоял один Геракл. Недобитый Арес под шумок был доставлен до дома — лечить душевные и физические раны. Победитель же, дав положенное количество послематчевых интервью, отправился своей дорогой на встречу с эрудитом.

Разыскиваемый героем Нерей был самым старшим по возрасту из всех богов моря, и даже Посейдон годился дедушке разве что в очень дальние потомки.

Предвидеть будущее Нерей способностей не имел, но все уже случившееся мог изложить, как школьник третьего класса содержание рассказа «Муму». Правда, во-первых, в силу развившейся с возрастом мизантропии на контакт он шел крайне неохотно. А во-вторых и главных, старикана еще до визита Геракла пару раз очень конкретно предупреждали, что если он не перестанет трепать языком и выдавать на-гора чужие тайны, то ему этот язык точно укоротят.

— Ты, дед, по нашим подсчетам, и так уже лишних лет пятьсот по земле ходишь! — говорил престарелому водяному посланный, как обычно, с известием о воле богов Гермес.

По этим причинам Нерей старался идти на любые уловки, лишь бы удержать пока еще целый язык за зубами и не угодить на верховный прицел. Почему и предпочитал не только не отвечать на вопросы посетителей, но и при одном их появлении как можно скорее ретировался, не вдаваясь в дополнительные разъяснения. Не удивительно, что с ходу наладить диалог с нелюдимым пенсионером у Геракла не получилось.

В очередной раз пройдя пол-Европы, герой вышел на берег Эридана, на котором, сообразуясь с нарисованной на ресторанной салфетке план-схемой, и был обнаружен загорающий на солнышке всезнайка. В ответ на дружелюбное: «День добрый, дедушка!» — Нерей нелюбезно обернулся рыбой и попытался уплыть от разговора. И если бы не проворство Геракла, местонахождение сада Гесперид наверняка осталось бы неизвестным и по сей день.

В течение двух часов, последовавших за тем, как Геракл ухватил за хвост пожилого тунца, герою поочередно пришлось подержать в объятьях быка, небольшого льва, огромную змею, акулу, гигантского бобра, снова змею и снова быка. Вся эта фауна пыталась то вырваться, то, наоборот, напасть, но разорвать стальной захват не удалось никому. В конце концов, дедуган выбился из сил, вернулся в человеческий облик, который до этого утратил, и попросил перестать душить, дать попить водички и толком, наконец, объяснить, чего надо от старого человека.

Вода и объяснения человеку-амфибии были предложены в обмен на нужную информацию. Нерей отхлебнул из ковша, посмотрел в небеса, зажмурился, перекрестился, плюнул три раза через плечо и, непрестанно косясь на облака, прошептал на ухо Гераклу долготу и широту искомого объекта. Гром не раздался. Нерей подождал еще и, вжав голову в плечи, добавил подробностей про Гесперид, Атланта и дракона Ладош. Молния не блеснула. Обомлев от безнаказанности, пророк выложил про сад все, что знал, без остатка: пути проезда общественным транспортом и на своем автомобиле, годовую норму осадков и почвенный температурный режим, стоимость экскурсии с гидом и без него. Когда он, показав себя специалистом не только по фауне, но еще и по флоре, начал перечислять свежие садовые поступления растений с названиями на греческом, латыни и английском, Геракл понял, что пора уже откланяться. И ушел, оставив оживленного Нерея бормотать:

— Вот еще высадили недавно Lagurus ovatus, то есть Зайцехвост яйцевидный. Размножают посевом семян в грунт в мае или рассадой. Используют для свежих и сухих букетов.

Как стало ясно из показаний свидетеля, сад Гесперид находился в Африке в Атласских горах, неподалеку от того места, где титан Атлант держал по приговору суда на своих плечах небесный свод. И теперь для выполнения задания Гераклу нужно было найти Атланта и уже у него, как у местного жителя, выяснить детали. По сравнению с Европой, Азией и всем содержимым омывающих их океанов, такая локализация цели была колоссальным прогрессом. И герой в приподнятом настроении пустился на юг, в Африку.

Умеренный энтузиазм жителей отдаленных северных районов не слишком задерживал его в пути до тех пор, пока земля под ногами не начала бугриться, рваться к небу или проваливаться куда-то вниз, герой добрался до Кавказских гор.

Это открытие было ознаменовано громким криком:

«Вай, дорогой! Как хорошо, что ты зашел!» — раздавшимся откуда-то сверху, едва Геракл ступил на извилистую тропу. Тосты, спичи, здравницы и величальные песни, сопровождавшие героя весь его путь по Кавказским горам, порядком скрасили карабканье на перевалы и крутые спуски в долины. Никто не вел учет количества вина, выпитого Гераклом в ходе путешествия по Кавказу, из-за чего у героя был украден еще один подвиг. Поскольку обычному человеку пить в объемах, предложенных радушными хозяевами гор, и двигаться в заданном изначально темпе невозможно даже гипотетически.

При этом Геракл успевал еще и знакомиться с местными достопримечательностями. Так, с большим интересом он осмотрел нефтепровод Баку — Новороссийск, полюбовался пятигорским Провалом и лишь однажды вышел из себя: во время визита на выставку инсталляций «Прометей прикованный». Предприимчивые горцы приспособились сделать из ежедневного прилета орла-стеревятника аттракцион наподобие того, что происходит каждый полдень в Москве на театре кукол имени Образцова. Только, в отличие от московского шоу, на кавказском местные прохиндеи вовсю вели среди туристов разнузданную торговлю билетами на места с лучшим обзором и собирали добровольные пожертвования на корм птице, вынужденной питаться лишь одни раз в сутки и всегда одним и тем же.

Геракл, не имевший чести быть знакомым с Прометеем лично, но много наслышанный о нем, пришел в ярость при виде того, как мерзкая тварь с лету засадила клюв в печень титана. Он попытался отогнать пернатого камнями, но, видя, что тот не желает покидать недоеденную трапезу, отбросил всякие церемонии и засадил извергу стрелу в брюхо. Стоявшие поблизости горцы завыли было: «Бизнес, какой пропал бизнес!» — но под суровым взглядом осеклись и быстро побежали за альпинистским снаряжением — снимать титана со скалы.

Герой собственноручно сбил дубиной с Прометея оковы и был очень удивлен сдержанной реакцией того на досрочное освобождение. Когда же титан объяснил ему, что без решения Верховного суда это освобождение все равно, что побег, а сам Геракл — попросту сообщник, пришел в еще большее возмущение. И наверняка наломал бы немало дров, если бы не тот же Прометей.

Как говорится, лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Освобожденный узник собственной совести поблагодарил героя за помощь, сказав, что главное все равно сделано, а юридическими закавыками он займется сам, к этому ему не привыкать. И добавил, что только отважнейший из людей мог, увидев несправедливость, без колебаний нарушить волю самого Зевса.

Тут же Прометей сделал первое после вынужденного простоя пророчество, предсказав, что Геракла ждет впереди величайшая слава. Чем привел в возмущение стоявших вокруг горцев, зашумевших, что таким предсказаниям место во вчерашних газетах, а Геракл уже давно обладает невиданной славой, давайте лучше выпьем по этому поводу!

Поняв, что люди так и не научились ценить долгосрочные прорицания, Прометей дал герою конкретный совет.

— Когда доберешься до сада, не рви яблоки сам, — втолковывал он Гераклу. — Там охрана, дракон здоровенный, драка будет, крики, шум… Тебе это надо? Договорись лучше с Атлантом: ты полчасика за него небо подержишь, а он тебе за это яблок принесет. И все будет чинно-благородно.

На этом, довольные друг другом, они разошлись каждый по своим делам. Геракл пошел дальше к садово-ягодному хозяйству Гесперид, а Прометей помчался улаживать свои формальности. Что, в общем-то, несложно при любом бюрократическом режиме, если знаешь, куда со своим вопросом нужно войти и на кого с ним следует выйти. Прометей, само собой, это знал.

Он быстренько договорился в инстанциях о взаимозачете его вечного заключения на бессмертие кентавра Хирона, добровольный отказ от которого тот давно уже был готов подписать.

Страдания мудрейшего из кентавров от полученной отравленной стрелой раны не уступали Прометеевым. Но если титану раз в сутки в течение пятнадцати минут выгрызали печенку, а все остальное время он мог беспечно любоваться прекрасными видами Кавказских гор, то Хирона мучения не оставляли ни на мгновение. И, в конце концов, переполнили чашу терпения. Лучший кентавр на земле захотел умереть. Но для этого он должен был отдать свое бессмертие кому-то, кто был бы его достоин, а найти такого персонажа даже при всем многообразии греческой фауны было непросто.

Поэтому освобождение от мук Прометея стало одновременно еще и освобождением от страданий Хирона. Кентавр составил завещание, подписал дарственную на бессмертие, простился с друзьями и умер. О чем — без преувеличения! — скорбело все прогрессивное человечество. Зато Прометей смог вернуться и без соизволения Зевса, при одном лишь его тихом попустительстве.

Он заказал себе из железа своих оков кольцо и велел впаять в него гранитный камень из скалы, к которой был прикован. Так, кстати, было сделано первое в мире кольцо с камнем, эпатировавшее публику не хуже толстой солдатской шинели. И если были впоследствии в мировой истории эффектные сцены возвращения домой, то эпизод с участием Прометея лежит в их основании. Когда, помахивая справкой о досрочно-условном освобождении, с кольцом на руке и с песней: «Вот я откинулся, какой базар-вокзал?» — Прометей поднялся по главной лестнице олимпийского дома культуры, собравшиеся там боги были, мягко говоря, шокированы.

— Титан, который вернулся с севера, — долгое время шептались потом в спину Прометея олимпийские обыватели. Гераклу же просто вернуться с севера для обретения свободы было недостаточно. Для этого ему нужно было, как тому Джеймсу Бонду, еще и попасть на запад.

Чтобы избежать риска в очередной раз заблудиться в европейских извилинах, герой переправился на африканский берег и прямым путем двинулся к указанной цели. Хотя, если бы он знал, какие нравы царили в это время в Африке, он, вероятно, предпочел бы поплутать по старушке Европе. Неприятности поджидали героя на территории первого же государства — в Египте, где в то время правил гражданин по фамилии Бусирис.

К моменту пересечения Гераклом государственной границы Египта, фараонов в стране еще не было, но проблемы уже имелись. Как раз перед визитом героя на берегах Нила отметили невеселый юбилей «Десять лет, как нечего есть». Десять лет подряд страну неизвестно за какие провинности поражала засуха, в результате которой еще не успевшее перепрофилироваться с сельского хозяйства на строительство пирамид население голодало так, что подъело всех крокодилов в своей полноводной реке.

Правительство во главе с Бусирисом искало методы борьбы с неурожаем и за эту декаду уже исчерпало практически все сколько-нибудь реальные меры воздействия на природу. Не помогли ни окуривания полей благовониями, ни битье в тамтамы в режиме нонстоп, ни даже жертвоприношения в разных количествах и сочетаниях. На начальном этапе борьбы со стихией Бусирис попросил подвизавшегося на ниве оракульства племянника Фрасия, заехавшего к нему погостить с Кипра, разведать волю богов по государственно важному вопросу.

Непонятно, чем думал Фрасий, когда доводил до дяди волю жителей небес, но он ответил, что богам угодно, чтобы им ежегодно — а лучше и чаще — приносили в жертву чужеземца. Бусириса настолько вдохновил подобный подход, что он приказал незамедлительно проверить прописочку у Фрасия и после подтверждения у того иностранного подданства тут же принести в жертву Посейдону его самого. А также повелел впредь приносить в жертву богу морей всякого чужеземца, попадающего в Египет хоть с рабочей, хоть с туристической визой.

Таким образом, в отдельно взятом государстве на целых десять лет была воплощена в жизнь мечта московского градоуправления, когда не надо душить иногородних разрешениями и регистрациями, травить их милицейскими проверками паспортного режима и вообще разводить псевдодемократическую канитель. Все приезжие расстреливались прямо на вокзалах, и не создавали начальству головной боли. На сельское хозяйство эта мера вопреки ожиданиям не оказала никакого воздействия, засухи следовали одна за другой, а разливы Нила были ничтожны, но постановления никто не отменял. Возможно, Бусирис надеялся, что в конце концов количество, согласно известному закону, перейдет в качество и климатическая ситуация все же изменится к лучшему.

Поэтому, когда Геракл пересек государственную границу Египта, к нему тут же подошли двое в штатском и отконвоировали в сопровождении нескольких человек в набедренных повязках, без погон и знаков различия, в царский дворец. Там Бусирис, совмещавший пост царя с должностью главного жреца государства, велел связать доставленного и отвести в зал ритуальных услуг. Геракл, пребывавший в недоумении от такого замысловатого церемониала приема важных гостей, безропотно позволил проделать над собой все описанные процедуры и был покладист до тех пор, пока в залу не вошел царь с топором в руках и недобрым выражением на лице.

Когда Бусирис сказал: «Именем Посейдона — аминь!» — Геракл ощутил неопределенную тревогу. Когда он замахнулся топором, герой почувствовал какой-то подвох. И лишь когда негостеприимный царишка попытался рубануть сплеча по беззащитной шее, понял, что ему здесь официально не рады.

Бусирис потом долго извинялся, приговаривая: «Ну, ты же понимаешь, ничего личного, только бизнес». Извинения были охотно приняты, но монарху это не помогло. Вместо чужестранца Посейдон на этот раз получил в жертву царя Египта в компании с его сыном Амфидамантом.

В Египте произошла смена правящей династии, в результате чего страна навсегда излечилась от ксенофобии, взяв диаметрально противоположный курс на развитие туризма и добрососедских связей. По всей стране развернулось строительство отелей и пирамид для привлечения публики, местные жители принялись изучать иностранные языки («Товарищ! Карашо! Чай!»), и через некоторое время Египет благодаря Гераклу превратился если не в рай для отдыхающих, то во что-то стремящееся к этой субстанции. В чем сегодня легко может убедиться любой желающий, всего за двести баксов купив путевку на Красное море в ближайшем туристическом агентстве.

Геракл тем временем продолжил свой путь вдоль по берегу, и местное население, помнящее тяжелую руку героя еще по его бычьему походу, волей-неволей оказывало герою должное гостеприимство, пока тот не добрался до территории Ливии.

И сегодня европейскому туристу не слишком рады в этой стране, а три с половиной тысячи лет назад забредший в ливийскую пустыню гражданин не имел никаких шансов выбраться оттуда целым и невредимым. Правивший в то время в Ливии сын Посейдона и Геи-земли, брат приснопамятного Бусириса Антей очень сокрушался, что Гераклу давеча удалось беспрепятственно миновать его владения по пути к Гелиосу. И потому он был несказанно рад, когда ему доложили о повторном визите героя.

Как всегда бывает, если первое лицо в государстве увлекается каким-либо видом спорта, этот вид получает колоссальный толчок в развитии по всей державе. В Ливии спортом номер один при Антее была вольная борьба. На тогдашнем государственном гербе были высечены, может быть, несколько легкомысленные для этого места, но в принципе очень верные слова: «Спорить с тренером по борьбе может только тренер по стрельбе».

Антей, для которого земля в буквальном смысле была матушкой, обладал способностью черпать силы от прикосновения к почве и не проиграл ни одной схватки в спортивной карьере. Благодаря чему носил в своем официальном титуловании звание «подобный Карелину». Правда, злые языки хоть и втихаря, но все-таки говорили, что согласно субординации и названию подданные просто поддаются боссу. Потому Антей старался поддерживать свое реноме поединками с зарубежными соперниками.

А поскольку иных иностранцев в Ливии, как и по всей прочей Африке, помимо заблудившихся путешественников, не водилось, то бороться приходилось этим беднягам, что, впрочем, довольно обычный жребий всех землепроходцев того времени. Черепами побежденных Антей украшал крышу храма Посейдона, как современные мужики украшают крыши гаражей пустыми пластиковыми бутылками, отработавшими свое воздушными фильтрами и прочей противоестественной дрянью.

Поединок с Гераклом был разрекламирован по всем канонам шоу-бизнеса. Газетная шумиха, растяжки, билборды, ролики по ТВ про подвиги героя, и особенно про его бой с Амиком, — все было сделано для того, чтобы победитель (а Антей был уверен, что знает его имя) под фанфары вошел в только начинавшуюся историю вольной борьбы.

Перед схваткой Геракл, как было принято у борцов чуть ли не до середины прошлого века, натер тело маслом. Антей же, чтобы улучшить заземление, наоборот посыпал ноги песком, что при определенных обстоятельствах могло быть сочтено употреблением допинга.

Сравнивать с величайшим из героев какого-то африканского лося, конечно, глупо, но справедливости ради стоит сказать, что это был все-таки очень здоровый лось. И Гераклу не сразу удалось провести захват и бросить соперника. Когда же это произошло, тот вскочил с земли свежий, как огурец. Как будто и не тратил сил, сопротивляясь атакам лучшего единоборца мира.

Геракл попытался провести проход в ноги, но с удивлением увидел, что подуставший противник сам плюхнулся на землю. И, находясь в партере, с каждой секундой становится все сильнее. Лишь убедившись лично, герой понял, что доходившие до него слухи о нечестной борьбе и подлых приемчиках — чистая правда.

Антей прибег к своей крайне оригинальной, но весьма прагматичной тактике борьбы. Теряя силы, он прижимался к земле и набирался новых. В наше время с такой манерой он проиграл бы по очкам даже второкласснику. Но по тогдашним правилам победа присуждалась лишь тогда, когда побежденного утаскивали за ноги, поэтому борцы вынуждены были уродоваться не хуже современных титанов рестлинга. Не имеющий возможности восстанавливаться так быстро соперник ливийца был обречен. Имелся лишь один способ победить грязного борца, но, кроме Геракла, он никому больше не был по силам.

Как только судья возобновил схватку, герой провел захват и поднял над головой Антея (кстати, в честь того впоследствии назвали тяжеленный самолет, который просто оторвать от земли — уже большая победа). При этом Геракл так сжал противника, что сломал ему ребра, и держал над собой, пока тот не испустил дух. После чего швырнул за спину на землю, содрогнувшуюся от падения огромной туши.

По понятным причинам, никаких памятников, увековечивающих этот исторический поединок, как планировалось изначально, сотворено не было. Единственным упоминанием об уникальной схватке стал созданный много позже культурный памятник со словами «поднял и бросил, чуть попридержав». Но, несмотря на эту установившуюся атмосферу замалчивания, чинить Гераклу какие-то препятствия в его продвижении дальше по африканской береговой линии в Ливии никто больше не посмел.

Других желающих померяться силами с супергероем в Африке не нашлось, и Геракл без приключений добрался до Марокко, на территории которого в Атласских горах и держал свою небывалую ношу Атлант. Собственно говоря, эти самые Атласские горы — не что иное, как горы Атласа, то есть Атланта. И в принципе можно было бы догадаться, что где Атла-с — там и горы, а где горы — там и Атла-нт. Но только после консультаций с человеком-рыбой-быком-огнем-водой-и-чем-только-пожелаете и видным (до освобождения — практически с любой точки на Северном Кавказе) специалистом у Геракла отпали всякие сомнения. И лишь пройдя полторы тысячи километров, он смог сделанные теоретически изыскания подтвердить на практике.

Низведенный к приходу Геракла до уровня рядовой кариатиды, Атлант был для Древней Греции чем-то вроде генерала Деникина, Бориса Савинкова и Льва Троцкого в одном лице. Титан второй волны, он, можно сказать, стоял у основания эллинской даже не государственности, а всего эллинского мироздания.

В начале греческих начал утомленные одиночеством Гея с Ураном от скуки родили шестерых богов первого поколения, впоследствии названных титанами: Океана, Коя, Крия, Гипериона, Иапета и Кроноса. Те, в свою очередь, тоже не отставали от родителей, начали усиленно плодиться и произвели на свет уже Гелиоса, Прометея, Атланта и прочая, прочая, прочая. Попутно, как это всегда и бывает, первая шестерка постоянно конфликтовала с папой. И этот конфликт отцов и детей вышел далеко за рамки, указанные школьникам Иваном Сергеевичем Тургеневым.

Ни друг Аркадий, ни даже циничный Базаров не бросались, чтобы отстоять свои взгляды на жизнь, на Кирсанова-старшего со скальпелем, ограничивая собственный юношеский задор исключительно лягушками. В Элладе нравы были жестче, и в один прекрасный день Кронос, не видя иного выхода из круга противоречий, полоснул спящего папашу серпом по первичным половым признакам. Серп был специально изготовлен подземными мастерами-циклопами из, как значилось в инструкции, «седого железа с адамантовым напылением» и сработал безотказно. Этим оружием позже воевал против Медузы Персей и тоже остался очень доволен. Бессмертный отец всего живого, в буквальном смысле — отец народов, скончался, успев, правда, перед смертью проклясть отпрыска и предсказать, что и его сынишка когда-нибудь поступит так же неблагодарно. В общем, что тут говорить: борьба за власть — вещь жестокая.

По поводу восшествия Кроноса на престол и одновременно его женитьбы на сестре Рее прошли широкие празднования, и даже объявили всеобщую амнистию, по которой были выпущены из Тартара порожденные Ураном в пьяном виде сторукие-гекатонхейеры и циклопы. Но очень скоро новый правитель осознал свой излишний демократизм и загнал всю эту шоблу назад в Тартар под благовидным предлогом «смотреть на них противно».

Вообще, уже с первых же своих шагов молодое греческое мироздание осознало, что новый режим должен уметь защищаться, и светлое будущее без тюрем не построишь. И использовало Тартар в качестве мест весьма отдаленных самым активнейшим образом. Этот эллинский Алькатрас находился под Аидом, как московское метро-2 находится под метро обычным, и был засекречен примерно так же. То есть все про него слышали, но никто не видел. А те, кто видел, по понятным причинам уже никому ничего рассказать про него не могли.

В сохранившихся документах греческих диггеров, взявшихся по глупости исследовать эти подземелья, записано, что «сброшенная в Тартар медная наковальня достигает дна подземелья через девять дней». Поскольку больше никаких подробностей о тюрьме богов там не значится, есть основания предполагать, что охрана Тартара все же смогла исправить упущения и предоставила незваным ученым возможность лично убедиться в точности своих вычислений — достичь дна в означенный девятидневный срок.

Предусмотрительный Кронос не желал оказаться в смешном положении, когда собственные дети гонят тебя из дома с применением различных сельскохозяйственных орудий. Поэтому, не доверяя важное дело подчиненным, он с присказкой «Если хочешь, чтобы что-то было сделано, сделай это сам» лично глотал всех своих детей, чем донельзя огорчал их маму-Рею. Так один за другим были проглочены Гестия, Деметра, Гера, Аид и Посейдон. Родившегося последним Зевса мамаша умудрилась спасти. Пользуясь темнотой и тем, что папаша находился в подпитии, она подсунула злодею запеленутый камень, который и был благополучно съеден.

До достижения совершеннолетия Зевс скрывался в пещере на Крите, а когда почувствовал, что уже готов к серьезным свершениям, начал свою подрывную деятельность. Первым шагом, как во всяком военном квесте, было обретение союзников, то есть освобождение собратьев по несчастью родиться в такой семье. Подмешав с помощью мамани Кроносу в аперитив рвотное, он вызволил на свет вместе со вчерашним ужином всех ранее проглоченных братцев и сестер. Те, к всеобщему удивлению, оказались не только целы и здоровы, но и изрядно повзрослели. Видимо, Кроноса, на его беду, в детстве не успели научить, что, тщательно пережевывая пищу, можно уберечься не только от язвы желудка, но и от многих других неприятностей.

Партизанская война автоматически перешла в открытую гражданскую, получившую название титаномахии. Что понятно каждому: титаны во главе с Кроносом махались с богами во главе с Зевсом, отсюда и название. Война длилась, по подсчетам специалистов, десять лет без особого прогресса, пока хитрый Зевс не применил ход конем. Олимпийский команданте Зе проник по воздуховоду в Тартар, убил поставленную часовым ключницу-старушку по имени Кампа и выпустил на волю циклопов и гекатонхейеров, что и предрешило исход борьбы.

Измученные во мраке заточенья бездельем, циклопы от нечего делать напридумывали множество полезных вешиц, из которых Зевсу больше всего понравились перуны. Всю информацию об этом оружии немедленно засекретили, но, судя по описанию, это было специальное приспособление для метания молний: что-то вроде ручного гранатомета. При этом молнии изготовлялись отдельно и доставлялись небожителю на мобилизованном по случаю военного времени Пегасе.

Появление принципиально нового оружия сместило акценты. По большому счету, в той ситуации любой современный бородатый басмач, вооруженный гранатометом, при достаточном количестве боеприпасов смог бы стать Зевсом. Бунтари начали теснить титанов, и, в конце концов, измордованный молниями Кронос поднял руки вверх, был схвачен, связан и сброшен в Тартар. Поскольку убить бессмертного без специального серпа при всем желании не могли даже такие кровожадные существа, как олимпийские боги. Титаны, активно выступавшие на стороне прежнего режима, разделили судьбу своего лидера. Те же, кто оружия, несмотря на сомнительное происхождение, в руки не брал, были просто разогнаны по углам под негласный надзор полиции. В их числе были и Гелиос, и Прометей, и Океан. И Атлант.

Атлант остался в стороне от гремевшей войны во многом из-за удаленности своих владений. Самый сильный и самый авторитетный из оставшихся на свободе после олимпийского переворота титанов, он правил на огромном и далеком острове в океане. Не уступая в самомнении российским помещикам Екатерининской эпохи, он без ложной скромности назвал вотчину собственным именем и был сильно доволен своим остроумием.

Атлантида лежала где-то на полпути между Европой и Америкой и благодаря удачному месторасположению умудрялась воевать одновременно с обоими континентами. Причем под предводительством Атланта делала это на редкость успешно и слыла самым богатым и, по мнению некоторых, даже самым счастливым местом на планете. Что не могло не вызвать законной зависти богов.

Немного освоившись на новом месте, Зевс сразу же, как и папа, загнал под землю ненужных больше на поверхности гекатонхейеров и циклопов. Причем последним под страхом смертной казни было вменено в обязанность продолжать ковать молнии, и они вкалывали в своей «шарашке», став первыми в мире учеными-зэками. А, порешав неотложные дела, Зевс взялся за опасных недобитков.

Греция с окрестностями в этот момент была как две капли похожа на советскую Россию двадцатых годов прошлого века, когда очень многие хорошо помнили, как жили при прежнем строе, кем были при нем, и очень хотели этот строй вернуть. А если кто и мог возглавить крестовый поход за старую веру, то только Атлант. И, пока он был на свободе, Зевсу о спокойном сне нельзя было даже и мечтать.

И власть пошла на свой излюбленный метод — провокацию. Проведя тайно мобилизацию и заранее выведя войска на ударные позиции, Зевс устроил потоп. Дождь неделю хлестал струями толщиной не меньше, чем у пожарной кишки. Уровень океана поднялся на двадцать метров, Атлантида вместе с кучей куда более мелких островов ушла под воду. При этом власти повели себя наициничнейшим образом: выразив соболезнования жителям пострадавших районов, выделили им мизерное пособие на обустройство на континенте. А в знак памяти о канувшей в бездну стране постановили называть раскинувшийся от берега до берега океан Атлантическим.

Атланту в нужный момент донесли, чьих рук это черное дело, и сердце титана не выдержало. Он начал то, чего от него давно ждали — принялся собирать свою Добровольческую армию для похода на Олимп. Надо ли говорить, что в этой пляске под Зевсову дудку у титана и компании не имелось при всем их мужестве ни единого шанса. Мятеж был потоплен в крови, участники сброшены в Тартар, а самому Атланту назначили вполне подземную казнь, но на поверхности земли.

В качестве изощреннейшей меры наказания титана поставили держать небесный свод, специально сровняв горы на юго-западе Африки, подпиравшие небо до мятежа. Таким образом, конструкция эллинского мироздания приобрела законченный вид: далеко на западе небо держал Атлант, где-то на востоке оно опиралось о Рифейские, то бишь — Уральские, горы, а посредине композиции вертели свои дела олимпийские боги.

По пути от Ливии до Марокко Геракл пытался решить, какое из лежащих перед ним зол меньшее. Подрядиться за Атланта держать небосвод, в результате чего можно было запросто заработать, как минимум, просадку межпозвоночных дисков. Или устроить ристалище с охранявшим яблоню Геры драконом Ладоном. Это гигантское земноводное было сыном Ехидны и супердракона Тифона, обладало способностью говорить человеческим голосом и благодаря наличию сотни глаз никогда не спало. Вернее спало, но не все сразу, что было очень удобно для несения караульной службы.

Гераклу в своей творческой карьере уже приходилось сталкиваться с братьями и сестрами Ладона: Лернейской гидрой, Немейским львом, Цербером и прочими, и по большому счету ничего страшного в этой схватке он не видел. Но, поразмыслив, герой пришел к выводу, что Прометей все же прав: лучше полчаса спокойно постоять, поддерживая крышу мира, чем в кого ни попадя шмалять из лука и размахивать попусту дубиной.

Добравшись до Атласских гор, Геракл без каких-либо затруднений отыскал в них Атланта. Что было не сложнее, чем найти в Москве Останкинскую башню или на Кавказе обнаружить, скажем, Эльбрус. В отличие от Прометея, прикованного в оживленном туристическом районе, загнанного в глухомань Атланта не слишком одолевали праздношатающиеся, и он с интересом отнесся к явившемуся герою.

И даже оживленно поддерживал разговор, расспрашивая о последних новостях на родине, о своих старых знакомых и приятелях. Казалось, что он вот-вот хлопнет себя руками по бедрам, как баба, узнавшая у колодца поразительную сплетню, но руки у титана были заняты, и он ограничивался лишь удивленным качанием головой. Однако едва Геракл перешел непосредственно к цели своего визита, все добродушие с Атланта слетело. А идея прогуляться за яблоками до соседнего садика вообще показалась титану оскорбительной. Как если бы безногому инвалиду предложили сбегать за пивом.

— А небо мы куда положим? На шкаф? — Титану было обидно даже не столько за себя, сколько за неуважение к своему труду. Поэтому в последнюю фразу он вложил весь сарказм: — Схожу, если ты за меня тут подежуришь.

— Подежурю, — ответил Геракл, отбросил дубину и лук и начал снимать с себя львиную шкуру. Вторая реплика обидела Атланта даже больше первой. Как если бы безногому инвалиду предложили сбегать за пивом, пока на его тележке с колесиками мальчишки будут кататься с горки. Решив проучить наглого смертного, титан нагнулся и опустил небесный свод на плечи Геракла. Герой крякнул, но на ногах устоял.

Жук-носорог, доведись ему увеличиться до размеров человека, смог бы поднять вес в 55 тонн. Сколько весило небо над Африкой во втором тысячелетии до нашей эры, разумеется, никто сказать не может. Но, надо полагать, немало, если именно за способность Атланта удерживать его на весу всякий невыполнимый, на взгляд со стороны, труд с тех пор стали называть титаническим.

Неудивительно, что увиденное потрясло Атланта. Простой смертный взял на себя груз, который считался до сих пор по плечу лишь сильнейшему представителю сильнейшего из населявших планету родов. Но неожиданная легкость в теле подтверждала, что случившееся не сон и что груз действительно держит за титана кто-то другой. Атлант, по-прежнему находясь под впечатлением, дошел до сада Гесперид, отогнал онемевшего от удивления дракона и принялся рвать яблоки.

Короткая прогулка по приусадебному участку позволила Атланту размять не только руки-ноги, но в какой-то степени и мозги. И за эти полчаса в голову освободившегося от груза повседневных забот титана успели залезть несколько интересных мыслей. И, очевидно, они настолько пришлись по вкусу Атланту, что по возвращении к месту работы даже такой прямолинейный субъект, как он, готов был хитрить и изворачиваться, лишь бы не провести остаток жизни под гнетом.

Однако, в отличие от Геракла, он в обучении у Автолика не бывал и потому ничего умнее, чем предложить гостю свои услуги в доставке яблок в Микены, изобрести не сумел. Титан простодушно высказал мнение, что герой, вероятно, успел уже порядком утомиться, блуждая по долинам и взгорьям Западной Европы и ее окрестностей. И он, Атлант, — исключительно из заботы о Геракле — готов взять на себя трудный путь до Микен и обратно. Он отнесет яблочки до получателя и вернется. А Геракл отдохнет за это время от странствий, загорит, наберется сил и пойдет, куда ему заблагорассудится, уже свободным человеком. Более неуклюжую попытку обмануть трудно даже представить, и Атлант это понимал и сам. Каково же было удивление прямолинейного титана, когда Геракл неожиданно принял это предложение.

— Я сам хотел об этом попросить, но только думал, что тебе нельзя оставлять пост, — ответил ученик хитрейшего из жуликов. — Чем ноги бить через два континента, конечно, я тут постою. Только подушечку себе из шкуры на плечи сделаю, а то больно уж небо сегодня холодное, да и жестковато оно.

Атлант с энтузиазмом принял на плечи небосвод и в третий раз за короткое время был удивлен поступком гостя. Вместо того чтобы сооружать из останков Немейского льва какое-то подобие подушки, герой деловито повязал шкуру на плечи, собрал свои пожитки, взял яблоки и раскланялся. Тут Атлант, наконец, понял, что Геракл его просто подставил. Кстати, именно после этого случая выражение стало употребляться в его нынешнем значении.

Геракл же, читая нараспев: «Когда на сердце тяжесть и холодно в груди, к ступеням Эрмитажа ты в сумерках приди», с завернутыми в платок яблоками двинулся в сторону Греции. Вслед ему раздался лишь тяжелый вздох и печальное:

— Если что — заходи, я всегда здесь!

Но ни Гераклу, ни кому-то другому уже более никогда не суждено было еще раз снять с плеч Атланта небывалый груз. До конца своих дней он держал небосвод, не сделав больше ни шага по земле и ни разу не опустив рук.

Геракл же вместе с небом избавился и от тянувшейся двенадцать лет унизительной и никому не нужной службы, свалившейся на него из-за сварливого характера глупой богини. Он с лихвой перевыполнил отведенную ему норму, вместо десяти подвигов совершив двенадцать, но большинство из этих геройств не принесло никому никакой пользы.

Последний подвиг тоже оказался бессмысленным. Эврисфей, которому вкушать яблоки богов не полагалось по должности, отказался взять добытые фрукты, велев Гераклу отнести их куда угодно, только подальше от Микен. Гераклу чужого было не нужно, и яблоки забрала Афина. Но и она не смогла ими воспользоваться, и в итоге плоды вернулись туда, откуда были взяты. В сад Гесперид.

Но когда это произошло, с крыльца Эврисфеева дворца наконец-то раздалось оглушительное: «Fre-ee-do-om!», от которого в самых дальних уголках Эллады вздрогнули те, кто в разное время унижал Геракла. Даровав свободу Прометею и хоть всего на час, но, освободив Атланта, величайший из героев обрел свободу и сам.

Глава 16

НА СВОБОДЕ

На ступеньках Эврисфеева палаццо принято обычно завершать рассказ о странствиях и приключениях Геракла. Во всяком случае, по мнению школьных учебников истории культуры, после мордования Цербера и набега на приусадебное хозяйство старушек Гесперид герой скоропостижно завершает свою карьеру и далее в полном расцвете сил занимается неизвестно чем.

Делается это, очевидно, для того чтобы школьники, у которых почетный долг перед Родиной еще впереди, не задумывались, что есть жизнь и после армии. Но поскольку наша книга предназначена (по крайней мере, на это надеется автор!) для уже вполне половозрелых читателей, то можно открыть и эту тайну. Геракл, спустившись со злополучного крыльца, не растворился в пространстве, а посмотрел по сторонам, вздохнул воздух свободы поглубже и пошел на вокзал, узнать, во сколько отбывает ближайшая электричка на Фивы. Где его заждались престарелая мамаша Алкмена и немолодая уже женушка Мегара.

В общем, рассказ о постэврисфеевской жизни Геракла можно начать на манер сказки про огниво: шел солдат со службы домой. За тем исключением, что роли волшебника из зажигалки, капризной принцессы и злых собак с глазами из тарелок праздничного сервиза на восемь персон и двенадцать обычных гостей снова будут играть олимпийские боги. Труппа, не желавшая покидать подмостки три тысячи лет, да и сейчас еще норовящая иногда вскарабкаться на сцену.

— Чем думаешь заняться? — спрашивали знакомые прибывшего домой героя.

— Дембель. Не отгулял еще, — смущенно отвечал Геракл.

И тут же доказывал это на практике, втянув в дело отгуливания чуть ли не большую часть мужского населения города. Фивы ходили ходуном. Сограждане, попав под влияние вернувшегося к родным пенатам неформального лидера, манкировали зачастую не только утренним выходом на работу, но и вечерним приходом домой. Объясняя это женам удивительной силой воздействия Геракла на окружающих:

— Немейский лев перед ним не устоял, чего ж ты от меня хочешь, дорогая!

Геракл разошелся настолько, что даже развелся с Мегарой. Мотивировал он это сразу несколькими доводами. Во-первых, говорил герой собутыльникам, она напоминает мне о трагически погибших детях. Она не виновата, конечно, но ведь напоминает! Во-вторых, когда мы женились, не было никаких добрых предзнаменований. Никаких! А это угнетает. И, в-третьих, в моем возрасте нужна жена помоложе.

Обоснования были признаны убедительными, и поутру, сразу после закрытия кабака, гуляки перешли через площадь в как раз открывшийся районный суд подать заявление о разводе. В суде пошли навстречу знаменитости и процедуру затягивать не стали, разведя супругов незамедлительно. Геракл поручил заботиться о Мегаре своему племяннику — водителю Иолаю, а сам, как и собирался, уехал искать новую невесту.

Фивы выдохнули с облегчением, тяжело вздохнули в Эхалии.

Самым интересным предложением, поступившим в тот момент с рынка невест, оказалась заявка на жениха, присланная царем этой самой Эхалии Эвритом. Обучавший некогда Геракла стрельбе из лука Эврит теперь выдавал замуж свою дочь Иолу. Но, как и все самодержцы, дядя был самодуром и массовиком-затейником в одном лице и даже выдать дочку замуж не мог без фокусов.

Вместо того чтобы спокойно заключить брак по расчету с каким-нибудь влиятельным соседом, он организовал соревнования по стрельбе из лука и пообещал выдать Иолу за того, кто станет на этом турнире победителем. Очевидно, старый фантазер надеялся получить в зятья Робина Гуда. Сам Эврит участвовал в состязании как бы вне конкурса: то есть первое место занять мог, но от главного приза в случае победы отказался бы. Считавший себя лучшим стрелком Эллады и владевший к тому же луком, подаренным самим Аполлоном, он уверенно рассчитывал, что таким джек-потом все и закончится.

Когда на участие в конкурсе заявился Геракл, его уверенность несколько пошатнулась и в турнирную сетку для подстраховки были включены еще и четверо сыновей Эврита. Что, впрочем, замысла папаши не спасло. Ушедший с давних ученических времен очень далеко герой без труда «перестрелял» и папу, и сынков, и всех прочих лучников. И тут случилось невероятное.

Видимо, амбициозный спортсмен победил в Эврите и отца, и политика, и здравомыслящего человека. И тот сначала отказался подписать протокол соревнований, а затем на праздничном банкете во всеуслышание заявил, что отказывается отдать за Геракла честно заслуженную им Иолу. Что было просто необъяснимо. Приобрести в зятья такого героя было все равно, как получить в подарок Шестой стратегический флот США. После этого можно было напрочь позабыть о тонкостях внешней политики и заниматься исключительно составлением нот об объявлении войны соседям.

Эврита не иначе как заклинило, и, выпив для храбрости, он понес такую околесицу, после которой и менее вспыльчивый человек, чем Геракл, наломал бы из царского трона дров. В частности, Эврит поставил под сомнение результаты турнира, заявив, что Геракл пользовался заговоренными, радиоуправляемыми стрелами, поскольку ни один человек не способен стрелять так метко. Но и на этом разошедшийся мини-император не остановился, а заявил еще, что человек, бывший рабом у Эврисфея, даже смотреть на благородную девицу права не имеет, не говоря уже о предложении руки и сердца. В общем, перегнул палку раза четыре.

Гости начали жаться к стенам, прикидывая: через дверь или же через окно лучше выбираться из помещения. Оскорбленный Геракл поднялся с места. И тут случилось еще одно чудо. Человек, никому не прощавший оскорблений, повел себя как сущий Владимир Дубровский, не желающий ничем печалить покой возлюбленной Маши, хотя ее папенька явно напрашивался на неприятности. Только и сказал: «Попомнишь еще, Эврит!» — и покинул дворец.

— А! Вы видели, видели? Он мне угрожал! — закричал Эврит, но наутро пришел в ужас от осознания того, на краю какой пропасти он балансировал.

Проявивший же внезапно вселенское миролюбие Геракл вернулся в Фивы, где достал с полки специально заведенную синюю тетрадь для записи нанесенных ему тяжелых обид. Куда после Авгия с Лаомедонтом оказался занесен и Эврит. После этого тетрадка вернулась на место дожидаться своего часа, а герой, плюнув на матримониальные намерения, продолжил отгуливать дембель.

И каждый вечер в местных ресторанах: «для нашего друга, вернувшегося с севера Греции», лабали написанную по заказу героя «Дембельскую отвальную»:

Уезжают в родные края,

Дембеля, дембеля, дембеля!

И куда ни взгляни в эти майские дни,

Всюду пьяные ходят они.

На куплете про то, что «ничего не щадя, все пропьют до рубля дембеля, дембеля, дембеля», утомленный разгулом Геракл обычно засыпал.

Может быть, все и кончилось бы миром, если бы не случай. Как раз в это время неподалеку от владений Эврита гастролировал небезызвестный Автолик, в очередной раз испытывая на прочность свой творческий метод «новый лох лучше старых трех». Король скотокрадов наведался и к Эвриту, изъяв со скотного двора скряги дюжину лошадей и дюжину мулов.

С чего вдруг склочному эхалийцу пришло в голову, что его обчистил Геракл, непонятно, но в ответ на вопрос полисмена: «Вы кого-нибудь подозреваете?» — он убежденно ответил:

— Геракла, товарищ полковник! Он мне грозился, вот и отомстил. Как Гериону!

Вздорная идея Эврита не нашла подтверждения даже в его собственной семье. Трое старших сыновей, которым уже приходили в голову мысли о том, каким образом папа расписал наследство, полностью поддержали родителя. Младшенький же Ифит, в силу возраста еще не задумывавшийся, как он будет жить завтра, поднял выдвинутое папашей обвинение на смех.

Романтический ореол героя не позволял Ифиту заподозрить Геракла в таком прозаическом поступке, как кража скота. Что он в запальчивости и взялся доказать, разыскав настоящего вора.

— Давай-давай! — подбодрил его папаша, — Потом книжку напишешь. «Ифит Эвритович. Следствие ведет дилетант».

Конечно, вывести начистую воду Автолика юноше было не по зубам, но зато и упорства ему одалживать не приходилось. Месяц он рыскал по округе без толку, но с энтузиазмом, и, в конце концов, пришел к незамысловатому выводу, что должен сам взглянуть подозреваемому в глаза. И уж по глазам, считал самозваный Мегрэ, он точно сможет определить, напраслину возводит на человека папенька или нет.

Вообще, скотный инцидент был не первым, случаем, в котором Ифит входил в противоречие с предком. Еще когда Эврит отказался признать легитимными результаты турнира лучников, младшенький упрямец высказывался, что это не по чести, хоть никто его и не спрашивал. Потому на фоне всего остального семейства этот парень был Гераклу чуть ли не другом. И полагал, что на дружеских правах имеет право задавать неудобные вопросы.

Отыскав Геракла в Фивах, психологический Ифит не стал с порога сообщать о цели своего визита, а, наоборот, попытался замылить хозяину глаза и не напоминать до поры о глупом обвинении, порочащем честь и достоинство гражданина. И лишь выйдя под вечер развеяться, вернулся к больному вопросу. Удобный для лобовой атаки момент, по мнению сыщика, наступил, когда он с подозреваемым поднялся на фиванскую крепостную стену полюбоваться окрестностями.

— Так, значит, как я вижу, не желаем сознаваться? — глядя в лицо собеседнику, спросил Ифит. — Будем и дальше ваньку валять или помаленьку начнем снимать камень с души? Говори, куда дел угнанный скот?!

По замыслу следствия, если бы Геракл в ответ на это сжался и закричал: «Нет, нет, ничего я не брал!» — он был бы невиновен. Если бы вздрогнул и опустил взгляд, то подозрения Эврита оказались бы справедливы. Но герой избрал не совсем тот путь, на какой рассчитывал дознаватель. Вздохнув и со словами: «Ах ты. гаденыш!» — подняв Ифита над головой, он швырнул восходящее светило криминалистики вниз со стены. Оправдательный или обвинительный приговор означал этот поступок с точки зрения новой следственной системы, узнать уже не удалось.

Потом говорили, что ищущее смирения сердце Геракла не выдержало предательства друга, что он находился в состоянии аффекта, что коварная Гера вновь помутила разум бедняги. Все соглашались, но работники суда, незадолго до этого лишившие героя уз брака, вновь проявили к нему профессиональный интерес. Причем этот интерес грозил ему новыми узами, что совсем не входило в планы героя.

Признавая свою вину, он, тем не менее, утверждал, что на ужасное преступление его толкнула Гера, потому и наказание за него должен выносить вышний суд. Дубина и лук со смертоносными стрелами подтверждали слова хозяина, и Геракл, как и двенадцать лет назад, отбыл в Дельфы, чтобы там, через пифию узнать волю богов. Никто из представителей фиванской юриспруденции не возражал.

Обратиться повторно к пифии после той пакости, которую она учинила двенадцать лет назад, было весьма смелым шагом. Но, с другой стороны, приговор суда присяжных тоже ничего хорошего не сулил, а устраивать кассационную свару Гераклу было сподручней все же с космополитичной пифией, чем с жителями родного города. Кроме того, герой за минувшие годы уже успел поднабраться кое-какого житейского опыта и надеялся не дать так легко обвести себя вокруг пальца, как в прошлый раз.

В день прибытия героя в Дельфы в будке для предсказаний дежурила пифия Ксеноклея. Геракл не стал затягивать процедуру жертвоприношениями, молитвами и всякими прочими излишествами и, указав стоящим в очереди на вывеску: «Герои Греции обслуживаются вне очереди», сразу сунулся в окошко.

— Двенадцать лет на службе у Эврисфея, оплата в кассу, — сухо сказала привыкшая не церемониться с посетителями пифия и захлопнула окошко.

— Э-э-э, ну ты, Нитроклея! — возмутился Геракл. — Куда ты смотришь? Это старый приговор, я его уже отмотал. Новый смотри, ворона!

— Двенадцать лет у Эврисфея. Другой информации в компьютере нет. — Пифия снова захлопнула створку, для надежности защелкнув ее на шпингалет, о чем, вероятно, тут же пожалела. Створка, вырвав с корнем и шпингалет, и петли, просвистела у нее над головой, а в образовавшееся отверстие медведем полез разъяренный Геракл.

В кратких, но энергичных словах он объяснил испуганной служительнице культа, что по милости таких, как она, уже оттрубил от звонка до звонка свою дюжину и больше издеваться над собой не позволит. Что если она сейчас же не даст нормального волеизъявления богов, то он разворотит к чертовой матери все это прорицательское гнездо и на его месте организует свое. С предсказаниями не для лохов, а для нормальных пацанов. Что терпеть заносчивость и хамство всякой чиновничьей сволочи больше не намерен. В общем, сделал то, что мечтает сделать любой россиянин, стоя в очереди в паспортном столе (районной поликлинике, МОТОТРЭР ГИБДД, приемной начальника управы).

Тут надо заметить, что на службе прорицательницы восседали на специальном треножнике. Он являлся для пифии в своем роде таким же рабочим местом, как для конторского клерка стол с компьютером или для овощного азербайджанца прилавок с весами. Одни говорили, что треножник был сверху заточен на конус, что не давало девице расслабиться на рабочем месте и повышало тем самым производительность труда на тридцать процентов. Другие утверждали: это просто был такой высокий стул, вроде тех, что сейчас можно найти у любой барной стойки.

И когда Гераклу надоело ожидать, пока к гражданке в окошке вернется дар речи, он попросту вытащил из-под нее этот самый треножник, оборвал со стен создающие мистический антураж побрякушки и пошел искать место, где можно было бы основать собственный прорицательный пункт.

— В конце концов, я точно такой же сын Зевса, как и Аполлон, — сказал он напоследок все еще пребывающей в ступоре девице.

«Точно, — сообразила Ксеноклея. — Надо звонить Аполлону».

Далее все пошло по стандартной схеме, как бывает, когда на контролируемую одними плохими ребятами контору наезжают другие. В панике отзвонили Аполлону, тот на рысях поднялся и рванул в Дельфы, где и обнаружил весь этот беспредел. Может быть, кого-то появление на сцене солнечного бога и повергло бы в трепет, но за двенадцать лет беспримерной службы Геракл повидал крыши и покруче, чем этот небесный полковник ФСБ. Поэтому ожидаемого эффекта Аполлон не произвел.

Более того, в завязавшейся словесной перепалке давно отвыкший от прямых слов небожитель услышал много нелицеприятного и про себя, и про свою сестрицу, и вообще про всю семейку. Аполлон сгоряча попытался ударить Геракла оказавшейся в руках лирой, но получил абсолютно нешуточный хук с левой и вынужденным полетом в стену дома напротив крепко напугал зевак. Он достал лук и свои огненные стрелы, но увидел, во-первых, что противник грамотно укрылся за перевернутым киоском с сувенирами, во-вторых, в руках у оппонента тоже мелькнул лук, но с отравленными, опасными даже для бессмертных стрелами. В общем, не привыкший к активному сопротивлению Аполлон очень скоро понял, что в этой ситуации именно он тот самый школьник-мажор, нарвавшийся на отборную шпану.

Нет ни малейших сомнений, что заматерелый в куда более серьезных передрягах герой, так или иначе, отделал бы зарвавшегося олимпийца, если бы престиж своей горы в очередной раз не спас папа-Зевс. Метнув для острастки молнию, он велел мальчикам помириться и не обижать друг друга. Это самое «не обижать» было воплощено в жизнь в следующем виде: Геракл пообещал не бить Аполлона своей оливковой дубиной, а тот в свою очередь гарантировал герою максимально мягкий в его ситуации приговор.

Получившая назад свой треножник пифия, со страхом глядя на грозного подсудимого, дрожащим голосом продекламировала:

— Год исправработ в любом из частных хозяйств Греции, с перечислением средств пострадавшему.

То есть Геракл, подобно оставшемуся без хижины дяде Тому, должен был пойти на невольничий рынок и добровольно продать себя в рабство на год тому, кто заплатит больше денег. Что он и сделал. Хотя, при этом не следует забывать, что в случае необходимости он всегда мог регулировать цену и самих покупателей все той же своей дубиной. И после того как с помощью выкорчеванной оливы были отогнаны от аукционного помоста несколько не слишком симпатичных Гераклу покупателей, желающих с помощью героя за год прорыть Суэцкий канал, продлить Великую Китайскую стену до Испании и освободить Северную Америку от засилья индейцев, необычный лот приобрела красотка-царица Омфала.

Муж Омфалы, правитель царства Лидии Тмол, за несколько лет до этого погиб при трагических обстоятельствах, поэтому такой интерес дамы к лоту «Витязь в львиной шкуре» можно было понять. Причиной одиночества царицы стал излишний интерес ее супруга к прелестям некоей охотницы Агриппы, которая считала себя приверженкой Артемиды и не желала ответить ухажеру взаимностью. Тем не менее, как-то раз в охотничьем домике, служившем по совместительству храмом Артемиды, настойчивому Тмолу удалось добиться того, чего и тысячи лет спустя продолжают добиваться от своих дам любители природы в многочисленных охотничьих, рыбацких, туристических и прочих домиках на свежем воздухе.

Агриппа не вынесла диссонанса между охотничьей романтикой рассказов Бианки и грубой действительностью и продолжению карьеры охотницы предпочла повеситься на стропилах на чердаке все того же строения. Обидевшаяся за свою поклонницу Артемида выслала в качестве мстителя специального быка, который отличнейшим образом справился с заданием. Тмол погиб в мучениях. По ходатайству Феоклимена, сына покойного, Зевс присвоил безымянной высоте топографическое название «гора Тмол» с занесением во все географические карты и назначением нести на ней службу одноименного бога, впоследствии зарекомендовавшего себя в глазах культурной общественности самым продажным судьей за всю историю «Музыкального ринга».

Если кто видел Марину Хлебникову в клипе на астрономическую песню «Солнышко мое», то он имеет полное представления, как облизывалась Омфала, оглядываясь на сидевшего в ее колеснице героя, когда везла Геракла в свое графство. Изначально было ясно, что такого мужчину царица приобретала явно не для чистки конюшен и не для охраны амбаров, но даже самые скромные слухи об устраиваемых Омфалой бесчинствах, просачивавшиеся в течение последующего года в прессу, потрясали воображение обывателей.

Как уже выражал свою надежду автор, основным читателем этой книги должен быть уже взрослый человек, поэтому какие-то подробности, как просят из зала, привести, несомненно, можно. Но надо быть при этом максимально осторожным, иначе по вине разнузданного воображения эллинской нимфоманки книгу придется продавать исключительно запечатанной в целлофан в соседстве с журналами известного содержания. А кому же из нормальных авторов хочется сокращать свою аудиторию до столь специфичной социальной группы?

Одним из самых невинных развлечений, устраиваемых Омфалой со своим крепостным, была полоролевая игра с переодеваниями. Неизвестно, играли ли наши герои в такие традиционные и практически канонизированные немецкими кинематографистами забавы, как «Медсестра и пациент», «Учитель и школьница, не выучившая урок», «Бригадир и криво положившая шпалы шпалоукладчица». С поличным их застали лишь однажды в самом начале этого пути, а продолжения разоблачений не последовало.

Следует заметить, что, несмотря на неистовство папарацци и репортеров желтой прессы, охрана дворца лидийской царицы была поставлена на высоком уровне и публике приходилось довольствоваться преимущественно криво истолкованными и не вызывающими большого доверия слухами. Как, например, интервью с получившей расчет горничной («Я поутру захожу в спальню прибраться, а там паленой резиной несет и от упаковок из-под „дюрексов“ ажно в глазах рябит») или расчетливо подпоенным садовником («И кажный вечер или с балкона такие крики несутся, или в фонтане надумают забавничать, а третьего дни мне всю клумбу с флоксами измяли, ненасытные»).

Свидетельство реального очевидца общественности удалось получить лишь однажды, когда в загородное имение Омфалы пробрался известный похабник Пан. Верить ему на слово было глупо, но, во-первых, другого живого свидетеля оргий Геракла с хозяйкой ждать все равно не приходилось, а во-вторых, сам внешний вид интервьюируемого подтверждал, что этот парень не врет.

Бог стад и лесов Пан имел мало общего с олимпийской элитой и был, несмотря на свою неоднозначную внешность, гораздо милее любого из напыщенных небожителей. И если бы подлый Эрот однажды, забавляясь, не ткнул его своей дурацкой стрелой, козлоногий вообще был бы милейшим из созданий, имеющих отношение к божествам Греции. А из-за подлой стрелы маленького негодяя бушующая кровь заставляла несчастного вступать в конфликт между пониманием своей, мягко говоря, невзрачности и осознанием, что противиться зову, скажем так, сердца, — невозможно.

Собственно говоря, именно очередной порыв, направленный на этот раз в сторону Омфалы, и заставил Пана пуститься в тяжкое приключение. Увидев с холма Геракла с хозяйкой, прогуливающихся под ручку по загородному имению, Пан загорелся страстью, разогнал вертевшихся вокруг нимф и с криком: «Влюблен, я снова влюблен!» — вприпрыжку бросился вниз. Но даже этот легко теряющий свой небольшой разум субъект понимал, что соваться к предмету страсти, когда рядом ошивается такой здоровый детина, совершенно неразумно. И до поры Пан ограничился подглядыванием за парочкой из кустов, благо у бога лесов проблем с маскировкой на местности не возникало.

Посмотреть же было на что. Дойдя по парку до одного из укромных гротов, Омфала с Гераклом вошли внутрь, где царица приказала своему подчиненному раздеться. Когда вся одежда героя, включая дубину и сандалии, была сложена в углу, леди сняла с себя все свое модное тряпье и велела Гераклу надеть его, несмотря на разницу в размерах. После чего ему было велено взять прялку и сесть к окошку. Сама же Омфала нацепила шмотки партнера и, размахивая по мере сил дубиной, подступила к скромно сидящему на ложе трансвеститу. Далее, если верить рассказу вуайериста, началась очередная ролевая игра «Грубый варвар врывается в дом и насилует беззащитную поселянку», подробности которой мы вынуждены, несмотря на нетерпение зала, все же опустить из цензурных соображений.

Увиденное настолько завело впечатлительного Пана, что он едва дождался, пока любовники вернутся в дом и разойдутся по своим спальням. Причем грот они покинули прямо как были, то есть в остатках одежды, натянутой на себя в начале шоу. Когда не знающий расположения комнат Пан ощупью в кромешной тьме пробирался по дому, он тщил себя надеждой, что в темноте Омфала может принять его за кого другого и быть оттого к нему благосклонна. Забравшись в спальню, он нащупал рядом с ложем шелковые одежды царицы и от мысли, что та спит сейчас в метре от него совершенно обнаженной, придя в небывалое возбуждение, нырнул под одеяло.

Где его ждало немалое разочарование. Вместо очаровательной ножки женщины мечты Пан нащупал волосатую ножищу, немногим уступающую по шерстистости его собственной. И эта нога отреагировала на нежное прикосновение трепетных Пановых ручек совсем не так, как ожидал ловелас. Ошибочно принятый любодеем за девицу Геракл так пнул охальника, что остановиться в своем полете тот сумел, лишь ударившись о стену, которую едва не пробил рожками.

На грохот сбежались слуги с факелами и сама Омфала, что характерно одетая. Обнаружив лежащего ниц Пана, собравшиеся пришли сначала в недоумение, а затем, когда разобрались что к чему, смеялись над незадачливым ходоком так, что Евгений Петросян от зависти наложил бы на себя руки. Приведенный в чувство и выставленный за ворота Пан с досады рассказал все дежурившим на выходе журналистам. И история, попав в СМИ, пошла кочевать по миру.

Вообще увидеть Пана в смущенном состоянии мало кому удавалось, поскольку в смущение, а чаще даже и в смятение окружающих приводил он сам. Обладая от рождения незлобивым нравом, он, тем не менее, был награжден природой еще и необыкновенным голосом, повысив который, мог повергнуть в ужас практически любого. Чем неоднократно пользовались в критических ситуациях олимпийские боги.

Пару раз Пан выручал из очень крупных неприятностей даже самого Зевса. Именно он спас руководителя Олимпа в единственный в истории момент, когда тот потерпел поражение в битве и был, можно сказать, на краю.

Жутчайшая тварь, прародитель всех драконов Земли — дракон Тифон, про которого плетут такие небылицы, что здравомыслящему человеку неловко даже их пересказывать, бросил вызов правителю мира. Огромный даже по эллинским, растянутым прочими чудовищами меркам, стоголовый, огнедышащий, с размахом крыльев в полторы версты, Тифон решил однажды, что пора уже серьезному парню занять пост номер один на этом свете, и форсированным маршем пошел на Олимп.

Когда боги узрели, какое чудище движется в их сторону, на Олимпе возникла паника, как в средневековом городе при приближении татаро-монголов. Небожители попрятались кто куда, постаравшись сделать все, чтобы их не узнали. Зевс превратился в барана, Аполлон — в ворона, Дионис — в козла, Гера — в корову, в общем, кто в кого. Даже Арес предпочел переждать военную годину в обличье вепря за поиском желудей, и лишь Афина сохранила хладнокровие. Именно она, дав пинка барану, привела Зевса в чувство и сподобила на борьбу с захватчиком.

Опамятовавшийся владыка схватил свой перун и принялся так неистово сажать молниями, что мог бы за минуту сжечь танковую дивизию. Не ожидавший столь горячего приема Тифон взвесил, что в настоящий момент лучше: быть поджаренным или отступить, — и выбрал последнее. Дракон скомандовал сам себе отход и полетел на отдых и перегруппировку в Сирию. Зевс же, решив, что врага необходимо добивать по горячим следам, взял в рюкзак еще и знаменитый Кроносов серп и помчался вдогонку за земноводным. И — попался.

Заняв оборону на заранее подготовленных позициях, Тифон без потерь переждал подготовительный артналет и во всеоружии встретил вражескую пехоту, идущую в атаку с серпами наперевес. Во внезапной контратаке дракон обездвижил противника, окрутив своими многочисленными хвостами. Вырвал серп и, не смея пустить Зевса в расход, довольствовался его нейтрализацией. Режущим бессмертную плоть серпом он ампутировал — хирург Пирогов! — у Зевса сухожилия на руках и ногах, в результате чего владыка мира был не в состоянии пошевелить даже пальцем. И оставил в некоей Коракийской пещере рассматривать наскальную живопись, сделанную на потолке пару тысяч лет назад пещерным человеком.

Сам же во второй раз полетел на оставшийся без защиты Олимп — устанавливать новый мировой порядок. Каким бы он был с драконом во главе, можно, очевидно, отдаленно представить, перечитав пьесу Евгения Шварца, но, по счастью, стать явью Тифоновым фантазиям было не суждено. На сцену выступил Пан, Гермесом мобилизованный и призванный.

Вход в пещеру, где лежал Зевс, уже успевший проникнуться ненавистью к пещерному художнику, изображавшему исключительно стрельбу из лука по бегущей мясной мишени разной крупности, охраняла дракониха со странным именем Дельфина. Науськанный хитрецом Гермесом Пан подкрался поближе к дамочке и рявкнул так, что та от страха чуть не родила целый дельфинарий. Во всяком случае, когда она опомнилась в десяти верстах от пещеры, Гермес уже прилаживал Зевсу искусственные имплантаты на место утраченных сухожилий.

Верный Пегас, нагруженный партией новых молний к перуну, уже бил копытом у входа, и Зевсова месть была страшна. Настигнув не чаявшего беды Тифона на подступах к Олимпу, он так распатронил несчастное змеехвостое, поливая его огнем с воздуха, что тот нашел спасение от раз за разом заходящего в пике штурмовика, лишь забившись в пещеру под некую гору Нису. Где и просидел, не смея высунуть носа, до самого восстания гигантов.

Победа над супостатом была отмечена, как подобает, попал в наградные списки и Пан. Ему, как особо отличившемуся в боевой операции, было пожизненно даровано право беспрепятственно терроризировать население своими сексуальными набегами. А слово «паника» вошло в обиходный словарь всех народов мира и понятно без перевода, так же как «спутник», «большевик» или «перестройка». Однако несправедливо полагать, что на службе у Омфалы Геракл совершал исключительно постельные подвиги. За этот год он, разгоняя застоявшуюся кровь, истребил всех водившихся в Малой Азии и угрожавших владениям своей сюзеренши разбойников. В радиусе пятидесяти миль не осталось ни одного разбойного логова даже для визитов туристов. Хотя перепадало от героя не только тем, кто с ножом и топором осмеливался выходить на большую дорогу или маленькую горную тропинку. Насаждая в округе диктатуру закона, как он сам ее понимал, Геракл не взирал на лица. И порой солоно приходилось даже весьма высокопоставленным субъектам.

Так, в одном из лидийских поселений глава местного самоуправления по имени Силей додумался, как решить проблему нехватки рабочих рук в хозяйстве. Он взял за правило эксплуатировать на своих виноградниках проходящих чужестранцев до тех пор, пока родственники не пришлют за несчастного выкуп.

Практика, получившая распространение в последующие годы и не до конца изжитая еще и в наши дни, особенно в труднодоступных горных районах. Причем сами горцы трактуют это исключительно как заботу непосредственно о чужестранце, поскольку, по их мнению, в горах один он все равно пропадет, не найдя дороги домой, а так у него хоть крыша над головой имеется. Единственно, чем можно утешиться в данном случае, так это тем, что, в отличие от Герострата, имя человека, изобретшего такой подлый обычай, было прочно забыто в веках.

К сожалению, Геракл не дожил до наших дней, чтобы объяснить плюнувшим на традиции гостеприимства жителям третьего тысячелетия то, что сумел втолковать вышеупомянутому Силею. Когда, не опознав героя, слуги этого поселянина попытались привлечь и его к принудительной работе на виноградниках, Геракла возмутило даже не столько неуважительное отношение к собственной персоне, сколько такой подход к туристам. Исходив во все концы чуть ли не три континента, он серьезно переживал, когда видел притеснения путешественникам со стороны властей. И не стеснялся выражать свое отношение публично.

Тупоголовые слуги отделались оплеухами, а их хозяин был публично выпорот виноградной лозой на площади перед сельсоветом. После чего все виноградники в округе были под руководством Геракла вырублены в назидание потомкам неблагородного сельского джентльмена. Лишившись рабочих рук и области их приложения, Силей был вынужден переквалифицироваться из плантаторов в управдомы и остаток жизни провел, управляя музеем Геракла, созданным в бывшем сельском совете.

Во время одной из прогулок по владениям Омфалы Гераклу довелось столкнуться с первыми в мировой истории шоуменами, или, как их называли сами греки, керкопами. Два брата-лилипута по имени Ол и Эврибат начинали свою карьеру, выступая в бродячем цирке-шапито. Номер керкопов заключался в том, что они выходили на арену и по ролям рассказывали похабные анекдоты, а затем почтеннейшая публика должна была определить, кто из этих двоих играл лучше.

Победитель выявлялся вечевым способом: чье имя громче кричалось, тот и выиграл. Сами братья в этот момент заводили толпу, напоминая, кому нужно отдать предпочтение. Один голосил: «О-о-ле-оле-олеоле-е!», другой — «Эврибате, Эврибате!». Со временем эти выражения утратили свой смысл, но в Лету не канули, а прочно вошли в ритуальный словарь шоу-бизнеса. И сегодня еще имя Ола частенько поминается на стадионах всего мира, а имя Эврибата регулярно кричат залу наряду с прочей глупостью популярные певцы, подбадривая публику.

К своей работе братаны подходили творчески: это они придумали анекдоты про тещу, про чукчу, про тупого гаишника и про «возвращается один мужик из командировки». Хотя, сказать по совести, времена у керкопов для их жанра были благодатные, анекдоты еще не успели отрастить себе бороды и любая реприза проходила на ура. Даже «на улице идет дождь, а у нас идет концерт» народ воспринимал как откровение от Жванецкого.

И вот, находясь уже в зените славы, Ол и Эврибат повстречали на дороге прогуливающегося перед обедом Геракла. Как всякие звезды поп-культуры, они не способны были вообразить, что у населения могут иметься и другие объекты преклонения. И поэтому никак не могли представить, что здоровый мужик в меховой накидке — мировая величина во всех смыслах.

Братцы развернулись атакующей цепью и, топая следом за героем, принялись на всю улицу отпускать шуточки в его адрес. В наше время употреблять такие остроты стыдятся даже сапожники, но Ол с Эврибатом шли ледоколом жанра:

— Ты смотри, какая у мужика шея! Как труба у паровоза!

— Толстая?

— Грязная!

И прочее в том же неуважительном духе. Неудивительно, что Гераклу это шоу очень скоро надоело. Он развернулся и сгреб обоих остряков в кучу. Правда, что с ними сделать, сразу не решил, поэтому, связав мини-трахтенбергов за ноги, подвесил их на шест и понес домой.

— Может, на бульон пойдут, а может, и жаркое получится, — вслух размышлял он, разглядывая тушки острословов, чем поверг тех в нешуточный испуг.

Но надо отдать им должное, петросяны античности быстро опомнились, изменили курс и принялись развлекать Геракла репризами в ином стиле. С шеста были пошучены шутки про блондинок и алкоголиков, рассказано несколько еврейских анекдотов, а на навеянном шкурой героя цикле рассказов про «собрал лев всех зверей» Геракл окончательно пришел в благодушное расположение духа и простил проявленное к нему неуважение. Юмористы получили по назидательному пинку и удалились, гордые тем, что словом одолели величайшего из героев.

Единственный героический поступок, достойный встать вровень с предыдущими подвигами, Геракл совершил, расправившись с полузмеем-полудраконом. В отличие от небесного папаши, разводить с ним лишних антимоний герой не стал. Разорявший окрестности реки Сангария супостат был настигнут с поличным во время поедания похищенной из колхозного стада овцы и наказан по всей строгости. Геракл без церемоний вогнал сельскому вредителю в глаз свою знаменитую стрелу, после чего, взяв железной рукой за хвост, ударом о скалу добил земноводное.

Впечатленный решительностью своего сына Зевс, чтобы увековечить этот подвиг, повелел изобразить на звездном небе фигуру Змееносца, то есть мужика, то ли выдавливающего из гадюки яд, то ли разминающего перед засовыванием в бутылку с виски ужа. И даже собирался включить ее в число зодиакальных созвездий в качестве бонус-трека, но так и не подписал этот указ, решив, что тринадцать больно уж нехорошее число, нечего тащить его еще и на небо.

В общем, прогулки, чтенье, сон глубокий, лесная сень и лепет струй в сочетании с регулярными поцелуями черноокой белянки-хозяйки поправили здоровье героя, измотанное предыдущим десятилетием испытаний. И, когда назначенный год миновал, Геракл покинул Омфалу полный сил и творческих планов.

Даже Эврит, отказавшийся взять, как повелел Аполлон, в качестве компенсации за утрату сына деньги от продажи Геракла, не мог омрачить будущего, представлявшегося исключительно радужным. Если после Эврисфеевой службы герой не очень хорошо представлял, чем заняться на досуге, то после выхода в отставку у Омфалы он уже отлично знал, что ему делать дальше.

Вернувшись в Фивы, Геракл без промедления начал собирать армию. С поддержкой малой дружины он намеревался сделать то, что через полтора поколения не удалось всем воинам Греции вместе взятым.

Глава 17

ВЗЯТИЕ ТРОИ

Привычка греков ходить друг на друга войной рано или поздно, но неминуемо должна была привести к тому, что в ряду мелких, средних и крупных сражений возникнет такое, которое получит право называться величайшим из всех случавшихся в ойкумене. То, в котором примет участие самое большое количество воинов, в котором больше всего их погибнет и в результате которого будет захвачена самая большая добыча. Такой войной стал поход союза греческих полисов против Трои, эллинского форпоста в Азии.

Греки воевали друг с другом постоянно. Могло меняться число участников военного конфликта и состав противоборствующих сторон, но сами военные действия не прекращались практически никогда. В разных союзах против разных противников греки рубили друг друга почем зря, имея при этом две благородные цели: наживу и моральное удовлетворение. И, как правило, чем больше была нажива, тем сильнее ощущалось и моральное удовольствие.

Троя в описанные Гомером времена была самым богатым греческим городом, расположенным вне Греции. Формально, с точки зрения современного человека, этот поход был вроде того, как если бы жители Москвы, Санкт-Петербурга, Твери, Владимира. Мурманска и прочих собрались, погрузились на баржи и все вместе отправились грабить Калининград. Но в действительности никакой национальной общности в те времена еще не сформировалось и ограбить соседний город было жизненно важно. Иначе когда-нибудь он обязательно ограбит тебя. Поэтому парни, сумевшие для похода на сильного врага собрать в один кулак полуостров и прилегающие к нему острова, действительно заслуживали права называться героями.

Кроме главного — кражи жены спартанского царя Менелая — можно насчитать еще с десяток поводов для начала Троянской войны, но реальная причина была одна. Как и все последующие годы, растянувшиеся от Геракла до наших дней, люди на войне гибли за металл. Стоящая в экономически выгоднейшем месте, торгующая одновременно и с Европой и с Азией, держащая под контролем важнейший путь из Средиземного моря в Черное, богатеющая с каждым днем Троя казалась чертовски лакомым куском. И повод для похода мог быть любым: расхождение во взглядах на наличие жизни на Марсе, дискуссия о пределе числа пи или спор на тему: «Станет ли Россия когда-нибудь чемпионом мира по футболу?».

Поход объединенного контингента греческих войск на Трою пиарило столько уважаемых людей, что шансов попасть даже в конец этой славной линейки: Гомер, Шлиман, Брэд Питт и так далее по списку — практически нет. Поэтому о подробностях троянской битвы народов будет разумней умолчать, разве что лишь бегло коснувшись ее кончиком пера. Греки приплыли в Азию на флотилии из десяти тысяч кораблей, десять лет геройствовали у стен неприступной твердыни, взяв ее, в конце концов, лишь хитростью. И за это стали известны, уважаемы и славны. Потому что мало кто помнил, что всего за четверть века до них Трою с куда меньшей помпой взял на щит Геракл.

Дело было так. Вернувшись в Фивы от Омфалы, герой сразу начал сколачивать группу поддержки для похода на Трою. Возможно, если бы не Геракл, то ни у кого даже и мысли бы не возникло, что построенные богами стены можно взять приступом. Он первый, кто подал эту полукрамольную идею и, что самое главное, доказал ее осуществимость на деле.

— Не боги горшки обжигают, — обогатил мировой фольклор еще одной идиомой Геракл, давая интервью местной радиостанции перед отплытием экспедиции.

Повидавший этих самых богов в самых разных жизненных положениях, он был уже напрочь лишен пиетета перед олимпийцами. И стоящее на троянских камнях клеймо «сделано Посейдоном» вызывало у героя священного трепета не больше, чем у современного россиянина надпись «адидас» на шапке или трусах, хотя три десятилетия назад обладатель артефакта с таким лейблом был бы в его глазах как минимум ровня Посейдону.

Собрать в поход сверхавторитетную банду, как в былые годы, у Геракла не получилось по объективным обстоятельствам. Кто-то из друзей по прежним экспедициям к этому времени женился, кто-то сидел, а кто и погиб. Как это случилось с одним из ближайших соратников Геракла Тесеем.

Вернувшись после освобождения из царства Аида, Тесей обнаружил, что его трон захвачен ставленником афинских олигархов Менесфеем, сыновья бежали из города, а сам он слишком слаб, чтобы, как в былые годы, пинками равноудалить по углам оппозицию. Поэтому Тесей счел за правильное временно отступить и в качестве места пребывания революционного штаба за границей избрал остров Скирос, где ему принадлежали шесть соток.

Ковать на ленинский манер переворот из-за рубежа у Тесея не получилось. То ли у олигархов были длинные руки, то ли правившего на Скиросе Ликомеда и в самом деле настолько заело нежелание делиться собственностью, но кончилось все плохо. Когда Тесей стоял над обрывом, размышляя, как ему реорганизовать Афины, присутствовавший при этом Ликомед попросту столкнул гостя со скалы. Главный герой столицы Греции, которым город гордится и по сей день, погиб, как котенок.

Главным помощником Геракла в походе на Трою стал Теламон. Вдоволь почудивший у себя на родине, ходивший на «Арго» за золотым руном и участвовавший в Калидонской охоте, он всегда оставался в тени более ярких звезд. Но время делало свое дело, и пробившийся сквозь поредевший строй героев солнечный луч упал и на Теламона. Мужчина вышел на первый план и даже сподобился протиснуться в подручные самого Геракла.

Что, впрочем, ему удалось не столько из-за собственной доблести, сколько благодаря подходящему происхождению. Отец Теламона, царь острова Эгина Эак в свое время участвовал вместе с осужденными Аполлоном и Посейдоном в строительстве троянской крепости. Они отлично справились бы и сами, но в таком случае построенное олимпийцами фортификационное сооружение было бы действительно неприступным. Что не самым лучшим образом отразилось бы на самомнении живущих за этими стенами троянцев. А, по мнению небожителей, человек должен все-таки иметь в душе определенную частичку страха божьего. Поэтому для реализации строительного проекта смертный был нужен позарез.

— Третьим будешь? — напрямую спросил Аполлон Эака, и отказаться было трудно.

Вся стройка была разделена на три части: Аполлон с Посейдоном возводили по своему отрезку, а Эак трудился на отведенном ему участке. Внешне отличить произведение божественных рук от продукта человеческих конечностей возможным не представлялось, поскольку дизайн-проект был общим, но внутренние особенности, очевидно, какие-то имелись.

В качестве тестирующих устройств госкомиссия, принимавшая объект по завершении строительства, использовала трех гадюк. Первых двух запустили вверх по стене на участках Посейдона и Аполлона, и, сорвавшись с кручи, пресмыкающиеся разбились вдребезги. А вот третья чешуйчатая успешно взобралась наверх по выстроенной под руководством Эака стенке, за что прораба, впрочем, журить не стали. Виданное ли дело — змеями качество работы проверять?! Но подвыпивший на банкете Аполлон авторитетно заявил, что вот из-за таких строителей Троя и падет. Причем падет неоднократно, и в ее взятии обязательно будут участвовать потомки Эака. Надо ли говорить, за какие заслуги Теламон попал в экспедицию Геракла?

В поход напросился и племянник героя Иолай, уже порядком озверевший от семейной жизни с Мегарой и готовый идти воевать куда угодно и с кем угодно, лишь бы подальше от свалившегося ему на голову счастья. Относящийся к неурядицам племянника с супругой как к своим, Геракл с пониманием подошел к вопросу и не препятствовал вербовке своего родственника на судно.

В итоге через месяц после начала сборов Геракл со товарищи всего на шести (!) кораблях отчалил и взял курс в сторону Трои. В отличие от шедших по его стопам греков, он не имел возможности не то что в течение десяти лет осаждать город, но даже и банальный сбор воедино троянских войск был бы для него если не гибелью, то большой проблемой. Поэтому и тактика героя строилась исключительно в расчете на внезапность и натиск. Но этот план провалился.

Даже на шести кораблях подойти к Трое незамеченными не получилось. Царя Лаомедонта кто-то (Геракл был уверен, что Гера) предупредил о нападении, и городские ворота заперли заблаговременно, тут же разослав по округе гонцов с приказом о всеобщей воинской мобилизации. По сути дела, у Геракла не осталось ни одного козыря, кроме собственной мощи и сомнительного Теламонова предназначения. Старик Гомер, предложи ему в этот момент написать эпическую поэму о Геракловой авантюре, ответил бы вежливым, как и положено интеллигентному человеку, но непреклонным отказом, произнеся нараспев что-нибудь вроде:

Уйдите, сограждане, и не мешайте работать,

Иначе отвечу вам грубо, а может быть, даже ударю.

Тем не менее и при такой невыгодной диспозиции герой сразу после высадки бросил все силы на подготовку к штурму Трои, оставив прикрывать корабли полувзвод охраны под командованием известного экстрасенса Оиклея. В эту точку и нанес удар хитрый Лаомедонт. Обойдя штурмовую колонну за холмами, его коммандос внезапно напали на оставшихся у судов греков. Оиклей отбивался как мог, пытаясь вызвать по рации подкрепление. Но оно, в точном согласии с голливудским стандартом, пришло слишком поздно. Геракл развернул отряд и обрушился на врага с тыла, однако к этому моменту троянцы уже успели расправиться с немногочисленным охранением и пожечь все корабли.

Если бы на этом этапе экспедиции кто-то осмелился бы сунуться к старику Гомеру с просьбой взяться за ее пиар-сопровождение, тот, несмотря на всю свою интеллигентность, несомненно, отходил бы глупца посохом.

«Затерянные в Азии», — подумал Геракл, глядя на дымящиеся останки своих галер.

Теперь уже точно иного выхода, кроме как взять Трою приступом, у нападавших не оставалось. На подходе к городу Геракл разделил свою невеликую армию на две части. Одна — поменьше — вместе с ним пошла к главной стене, строенной Посейдоном, другая — побольше — во главе с Теламоном направилась в обход к части, возведенной его папашей.

Осажденные бились отчаянно, логично сосредоточив свои лучшие силы на той стороне, которую штурмовал лично Геракл. Там же, где воительствовал Теламон, сопротивление было явно послабее, и благодаря то ли этому, то ли, действительно, семейному проклятью, но отряд этого парня ворвался в город раньше бойцов главнокомандующего. За что сам Теламон едва не поплатился головой.

Геракл взошел на неприступную Посейдонову стену, когда отряд Теламона уже рубился в Трое, и очень переживал, что его, величайшего героя Греции, умудрился обскакать какой-то заштатный хлыщ. Поэтому, оказавшись в ходе уличного боя неподалеку от Теламона, испытал сильное желание сунуть этому прощелыге дубиной разок другой, чтобы избавиться от неприятного ощущения в груди. Но, изрядно потертый калач. Теламон непонятно каким образом уловил настроение патрона и, бросив рубать троянцев, принялся вдруг громоздить один на другой вывалившиеся из стены камни. Этим неадекватным приступом созидательного рвения среди набирающего обороты погрома был удивлен даже видавший виды Геракл.

— Строю алтарь Гераклу-победителю, — перекрывая звуки боя, заорал опытный подхалим. — Делайте пожертвования!

Чем не только спас свою шкуру, но и удостоился права возглавить трехдневный грабеж захваченного мегаполиса.

Видимо, спонтанно заложенный алтарь был все же достроен, поскольку помимо всего прочего в награду Теламону досталась еще и царская дочь Гесиона, из-за которой, собственно говоря, и разгорелся весь сыр-бор. Лаомедонт и его неблагородные сыновья, зажавшие честно заработанных Гераклом лошадок, были приведены в исполнение. В живых остался лишь младшенький Подарк, пытавшийся некогда со своим робким нытьем «Ну может отдадим, нехорошо как-то» выступить в защиту прав трудового Геракла. Кстати сказать, самих летучих кобылиц в поверженной Трое так и не нашли. Все сошлись во мнении, что лошади погибли при пожаре. Либо, украденные под шумок, они осели в одной из частных коллекций, так как больше за многовековую историю их след ни разу не обнаружился.

Взяв город на щит и разобравшись со своими обидчиками, Геракл, подобно американским войскам в Ираке, столкнулся с совершенно неожиданной проблемой. Сидеть даже в таком чудесном месте, как Троя, ему самому было в лом, а покоренным царством должен был кто-то управлять. И этим кем-то явно должен был стать кто-то из местных, читай — легитимных, персонажей.

В итоге была быстренько прокручена схема с покупкой Гесионой на невольничьем рынке случайно узнанного в толпе невольников собственного брата Подарка (легенда была разработана пиар-агентством «Новый Илион»). Узнав об этом, Геракл, в соответствии с замыслом пиарщиков, расчувствовался и назначил спасенного волей богов парня на должность троянского царя. Тот согласился, сменил оскверненное имя на «Приам», что означало «выкупленный», и пошел царствовать. Таким образом, Геракл получил на ключевом посту сильного города-государства признанного народом, но признательного ему лично человека. Чем, впрочем, ни разу так и не воспользовался.

После отбытия Геракла со товарищи восвояси Приам начал налаживать мирную жизнь, поднимать хозяйство, стабилизировать экономику. Женился сначала на Арисбе, затем на Гекубе, нажил кучу детей, в том числе и скандально знаменитых Париса с Гектором. В общем, планомерно делал то, что привело, в конце концов, к всемирно известной войне, погубившей и его самого, и воссозданный им великолепный город. Но это уже совсем другая история, и она началась много позже того, как Геракл поднял паруса на конфискованных галерах и взял курс на Грецию. Немало походивший за свою жизнь по морям и волнам, Геракл никогда не беспокоился о попутном ветре или спокойном море. Имея протекторат в верхах, он всегда был обеспечен и тем и другим, благодаря чему плавание с ним считалось в Элладе не более опасным, чем поездка за город к цыганам. Хотя сам по себе выход в открытое море для современников героя был экстримом покруче нынешних отвязных турпоходов Федора Конюхова. Не случайно в ту пору считалось, что люди делятся на живых, мертвых и тех, что плывут по морю. Покидая берег, никто не был уверен, что ступит на него снова.

Однако прежде, не имея (из опасений поставить под сомнение репутацию героя) возможности помогать Гераклу физически, Зевс регулярно делал хотя бы то малое, что было в его силах. Обеспечивал сына в процессе совершения подвигов благоприятными климатическими условиями. Поэтому Геракл был сильно удивлен, увидев надвигающуюся на его корабли бурю.

И без большого ума было ясно, что это все неспроста, что в верхах против героя сплетена очередная интрига. Оборотная сторона близости к племени небожителей очень часто оказывалась весьма несимпатичной. Хотя в принципе дружить с богами было полезно, в чем мы неоднократно могли убедиться. А во время морских путешествий такая дружба могла стать залогом не только жизни и смерти.

Сухопутным крысам это понять трудно, но у всех греков перед глазами стоял пример купца Дексикриона, сколотившего всего за один морской круиз состояние на дружбе с Афродитой, к деньгам и морю, казалось бы, имевшей самое отдаленное касательство.

Неизвестно, на какой почве сошлись торговец и богиня любви, но однажды перед самым отплытием Дексикриона с Кипра на родину девушка дала купчине ценный совет. Как выразились бы современные аналитики, «слила инсайдерскую информацию о дефолте». Ей же самой и организованном.

Дальше все вышло как в истории о программе «Последний герой». Вася взял с собой на необитаемый остров книгу, Петя — резиновую женщину, а Коля — ящик тушенки. И через неделю у него были уже и книга, и женщина, и вообще все, что можно было найти на острове.

Дексикрион быстренько побежал сдавать весь приобретенный товар в припортовые камеры хранения, а выкупленное на судне место забил кувшинами с водой. Соседи по чартеру поначалу насмехались над парнем, но уже через неделю произведенного Афродитой штиля изменили свою точку зрения. И постепенно принялись один за другим обменивать у него свои золото-брильянты на куда более драгоценную влагу. Причем, как монополист, Дексикрион установил просто хищнический курс: один глоток — десять граммов золота, и постепенно стал обладателем не только всего груза на корабле, но и самого судна. Потому что капитан тоже человек и ему тоже хочется пить.

После чего штиль вдруг закончился, и шхуна в два счета долетела до порта приписки. На месте спутников Дексикриона было бы правильнее, уже находясь в виду родного причала, просто утопить нарушившего правила честной конкуренции подлеца, но почему-то ни у кого руки до этого не дошли. В итоге хитрый малый получил квартиру в центре Афин, таун-хаус у моря, «мазератти» и круглый счет, а Афродите поставил гигантскую статую на площади, чего та и добивалась.

Козни, строившиеся на Олимпе против Геракла, не имели под собой материальной выгоды и, как всякое бескорыстное движение, были многократно опасней. Разъяренная успехом героя под Троей, Гера пошла на совершенно беспрецедентный шаг, начав открытую войну непосредственно на Олимпе. Застращав бедолагу Гипноса, она велела богу сна усыпить Зевса покрепче, и в отсутствие первого лица принялась отдавать от его имени распоряжения. Первым же делом бог северного ветра Борей был выслан к кораблям Геракла с указанием «бушевать, пока на плаву остается хоть одна щепка». Борей честно выполнил свою работу и устроил такой девяносто девятый вал, что Айвазовский просто кисточки бы облизал.

Галеры швыряло по взбесившемуся морю. И даже Гераклу с его мощью было не по силам бороться со стихией, где враг невидим и недосягаем. Скорее всего, дело кончилось бы плохо, если бы очень своевременно не проснулся Зевс, который, как мы имели возможность убедиться, всегда очень нервно реагировал на попытки отстранить его от управления подлунным миром. И на этот раз мало не показалось никому.

По сравнению с буйством Зевса даже устроенный Бореем ураган был рябью на лягушачьем пруду. Сам ураган-мейкер был загнан за выполнение преступных приказов так далеко на север, что был вынужден расположить свой офис в Ненецком автономном округе, и с этих пор именовался исключительно Гипербореем. Подельник Гипнос чудом избежал кары, вовремя улизнув в пещерное царство боги ночи Никты. А найти черного Гипноса в темной пещере не смог даже Зевс.

Попутно пострадали еще несколько подвернувшихся под горячую руку богов. Например, оказавшийся на пути Гефест отхватил такого пинка, что вылетел с Олимпа и от удара о землю получил двойной перелом правой берцовой кости со смещением, от которого так и не оправился, и до конца жизни хромал. За что был на Зевса очень обижен.

Зато и Гера получила, наконец, по полной программе. Отбросив в сторону всякие церемонии, Зевс приковал вздорную бабу за запястья к стропилам ДК небожителей, а к ногам привязал по наковальне. Поклонникам жанра, обозначаемого в газетах бесплатных объявлений сокращением «с/м», наверняка хотелось бы, чтобы при этом властелин эллинского мира надел бандану, сапоги, кожаный жилет с клепками и отходил супругу плетью с вымоченными в уксусе узлами. Но в те времена извращенная мысль, даже витая над облаками, еще не шагнула в заоблачные дали нашего века. И Зевс удовольствовался всего-навсего моральным унижением постоянно сующей нос не в свои дела мадам.

Геракл же после внезапного окончания шторма пристал к ближайшему берегу и с удивлением узнал, что его забросило на неизвестный остров возле впоследствии турецкого полуострова Бодрум, любимого места зимовки немецких пенсионеров. Пока он с помощью астролябии и «Справочника туриста» пытался определить свое местонахождение, на берегу показались местные жители с дубьем. Из криков которых стало понятно, что остров называется Кос, что грабить его никому не позволено и что сейчас проклятые пираты ответят за все.

Аборигенов можно было понять. В те времена грабить разбросанные в Средиземном море островки было так же в порядке вещей. как сегодня ездить в лес за грибами. И единственными, у кого подобный обычай вызывал раздражение, были сами жители этих островов. О чем они с оружием в руках и пришли заявить Гераклу, приняв его со спутниками за очередных пустившихся в набег джентльменов удачи.

Стараясь больше отбиваться, чем бить, Геракл при поддержке уцелевших в бурю воинов разогнал местных жителей. Поняв, что упредительный удар не удался, те побежали по домам прятать ценности и угонять скот в горы. А ошарашенные греки принялись подсчитывать нанесенный стихией урон. И если с техникой все было хоть и неутешительно, но ясно: из шести кораблей пять разбилось на скалах возле Коса, то немногочисленных переживших кораблекрушение спутников предводителю еще предстояло собрать.

В этот момент Гераклу и принесли повестку. Зевс звал едва не погубленного глупой бабой героя на войну. Спасать Олимп.

Глава 18

ОБОРОНА ОЛИМПА

Если верна пословица, что в каждом доме есть свой скелет в шкафу, то олимпийские боги обставили простых смертных и в этом смысле. За спиной греческих небожителей имелась масса некрасивых историй, о которых хотелось бы забыть навсегда. Обходясь самым беспардонным образом с подвластным им миром, олимпийцы за непродолжительный срок нажили себе несметное число врагов. По большому счету ни одно живое существо не было довольно действовавшей в стране исполнительной властью, а некоторые даже предпринимали наиактивнейшие действия к ее свержению.

Поэтому восстания против олимпийцев, не получившие широкого освещения в официальной мифологии, следовали тем не менее одно за другим, как волны на средиземноморском пляже. Мы уже рассказывали о том, как титаны задолго до пролетариата взялись за булыжники из горячего желания вернуть себе былое положение в обществе. Мятеж провалился, но на их место пришли другие, а затем и третьи.

В общем, как правильно заметил Зевс, втаптывая в грязь очередного оппозиционера:

— Всех не перевешаешь, но работать в этом направлении нужно.

Однако, успешно подавляя бунты, политически близорукие олимпийцы никак не могли разглядеть того, что мудрые современные аналитики растолковали бы моментально, только пригласи их в эфир эллинского телевидения в прайм-тайм. Они враз разжевали бы, что все действия по свержению конституционного строя, как и череда цветных революций на постсоветском пространстве, управляются из единого центра и за всем этим кто-то стоит.

И ошиблись бы, потому что этот самый кто-то не стоял, а лежал. А вернее даже — лежала. Ведением подрывной деятельности и подстрекательством к свержению олимпизма занималась лично мать всех живущих старуха Гея.

Хотя изначально Гея и придерживалась принципа «Пусть расцветают все цветы», переживая за всех своих детей. Но такова уж была специфика ее материнского сердца, болевшего больше всего за тех чад, кто оказывался внизу колоды. И после восшествия Зевсовой банды на Олимп, ее симпатии переместились в сторону тех, кто свалился с державной Луны. Именно она способствовала поднятию на бой титанов, и она, горько разочаровавшись в их поражении, затеяла следующий виток борьбы, выпустив на арену гигантов.

Можно предположить, что вечная Гея, скучая в своей вечности, просто развлекалась таким образом, как развлекается современный тинейджер, создавая на мониторе огромные армии и насылая их на соседние города, страны или галактики.

Правда, по показаниям свидетелей, гибель и мучения ее подопечных доставляли Гее неподдельные страдания. Хотя, с другой стороны, и тинейджер, виртуальные армии которого бесполезно гибнут под огнем и мечом не менее виртуального противника, тоже терзается вполне искренне.

Страдая или нет, но в качестве ответной меры на разгром титанов, мать-земля выставила против олимпийцев следующий свой отряд — несокрушимых гигантов. Эти субъекты были одними из самых загадочных в античном мире. Вся их жизнь, за исключением последнего яркого отрезка, прошла вдалеке от публичных мероприятий, светской хроники и внимания общества. И в них Гея вложила все, на что только была способна.

Как и олимпийцы, гиганты были детьми Кроноса и Геи, но по стечению обстоятельств своего папашу они уже не застали. Гиганты появились на свет уже после того драматического момента, как Зевс, используя серп и молот, взял власть в свои руки. Правильнее даже сказать, появились не на свет, а «на тьму», поскольку были рождены в глубинах Тартара, и с полным правом могли называться детьми подземелья.

Зевс, занятый дележом власти и переделом собственности, не обратил на этот факт никакого внимания. Всем прочим тоже было не до затаившихся где-то в грунте незаконнорожденных детей репрессированного тирана. Поэтому про гигантов никто до поры даже и не слыхивал.

Извлекшая правильные выводы из неудачного опыта на титанах, Гея всерьез занялась подготовкой своего второго штурмового отряда. Благо, уж чего-чего, а терпения ей было не занимать. Бессмертные по своей природе, гиганты под влиянием отваров, настоек и притирок из известных одной Гее трав стали неуязвимы для оружия богов. Все нанесенные олимпийцами повреждения моментально восстанавливались, не сказываясь на физической форме этих здоровущих мужиков. Что, впрочем, человек XXI века может легко представить, вспомнив уже упоминавшегося нами пресловутого робота из жидкого металла.

Немаловажно было еще и то, что нападение гигантов на Олимп не имело ни малейших мотивов. Ожидая неприятностей от титанов и подозревая их в контрреволюции, Зевс сам вел против них активную игру и в конце концов как мы видели, ее выиграл. Но гиганты атаковали Олимп так же немотивированно, как железные монстры злодея Тотенкопфа Нью-Йорк в фильме «Небесный капитан». Исключительно волею пославшей их Геи. И этого никто не ожидал.

Как если бы сейчас из шахты в Кузбассе ни с того ни с сего вылезли здоровенные шахтеры и пошли маршем на Москву. Вернее, даже просто доехали бы до Москвы на поезде (ведь от обычного, пусть даже и самого огромадного, шахтера никто ничего чрезмерно дурного не ожидает) и с Казанского вокзала прямиком рванули бы громить Кремль. А охрана ничего поделать не может, поскольку они все заколдованы матерью-шахтой и пули от них отскакивают.

Примерно так все и было три с половиной тысячи лет тому назад, только вместо Казанского вокзала стартовой площадкой для последнего броска на Олимп у гигантов стала огромная куча камней, которую они собрали перед горой, пока загипнотизированный Зевс спал и занимался перетряхиванием своего окружения. Оборудовав беспрепятственно плацдарм вторжения, гиганты вероломно, без всякого объявления войны напали на рассвете на главную резиденция правителя эллинского мира на высоте 2917 метров над уровнем моря.

И если Зевс при этой атаке не выбежал на улицу в одних трусах, как это обычно бывает с подвергнувшимися внезапному нападению персонажами в художественных фильмах, то только потому, что трусов в ту пору еще не носили. Но, возможно, что при поднявшейся тревоге властитель неба и земли выскочил защищать свою власть в чем мать-Гея родила с одним перуном в руках.

И очень быстро обнаружил, что молнии хоть и способны отшвырнуть противника на несколько метров назад, но обычного эффекта не достигают. Пораженный залпом из перуна враг как ни в чем не бывало поднимается и снова идет в бой с еще большим ожесточением. То же самое открытие параллельно сделали и прочие небожители. Аполлон, до этого не произведший впустую ни одного выстрела из своего легендарного лука, был чертовски озадачен тем, что его стрелы не причиняют врагу никакого вреда, а всего лишь вытаскиваются из ран и отшвыриваются в сторону. Ни меч Ареса, ни копье Афины, ни тирс Диониса, ни каменно-тяжелая рука Геры не могли убить никого из гигантов. И это была катастрофа.

Неизвестно, какую цель ставили гиганты, нападая на Олимп. Чего они хотели добиться и какова была их политическая программа? Предполагала ли организовавшая путч Гея физическую ликвидацию богов или ей было бы достаточно простого отстранения их от власти?

Вряд ли Гея стала бы убивать одних своих детей, чтобы поставить на их место других. Скорее всего, побежденные руками политических марионеток небожители очутились бы заточенными в Тартар, как не оправдавшие возлагавшихся на них надежд. А на их место поднялись бы реабилитированные титаны, только уже без кровожадного, утратившего — во всех смыслах — авторитет Крона. Хотя историки все равно назвали бы эту эпоху реставрацией кронизма. Это были бы своего рода «Советы без большевиков», которые вместо Крона, скорее всего, возглавил бы Прометей. Харизматический лидер, немало претерпевший борец с режимом, мудрец и провидец. Какая роль отводилась бы простым смертным под его началом, не возьмется сказать сейчас никто, но, видимо, хуже, чем при Зевсе, им бы не было.

Вопрос о численности нападавших долго дискутировался исторической наукой. Разные источники, как это обычно бывает, называют разные цифры, но большинство сходится во мнении, что в нападении на Олимп участвовало порядка двадцати пяти — тридцати гигантов. Многие из них известны по именам, хотя после боя остались, конечно, и неопознанные трупы нападавших.

Главарем банды был Алкионей, шкаф колоссальных размеров и колоссальнейшей силы. Именно он первым прыгнул с каменной кучи на гору богов и повел за собой гигантов. Нападавшие использовали против врага камни и горящие бревна и много преуспели в ночном бою. Зевс с подручными был вынужден отступить и забаррикадироваться в стоявшем на центральной площади ДК небожителей. Им явно необходимо было осмыслить ситуацию и выработать новую стратегию борьбы, потому что старые методы себя откровенно изжили.

Греческая история вообще богата на парадоксальные условия, слабо поддающиеся логическому объяснению. Так, например, Артемиде ничего не стоило презентовать понравившемуся субъекту копье, которое никогда не летит мимо цели. А как и за счет чего оно будет попадать куда задумано, ее не волновало. Стоит ли удивляться, что, раздавая раз за разом столь легкомысленные обязательства, когда-нибудь олимпийцы просто обязаны были сами стать жертвой подобной несуразицы.

Правда, как правило, такие условия игры были не только очень жесткими («Никто не сможет догнать собаку Лайлапа»), но и очень узкими. Например, одна легкомысленная девица по имени Герофила попросила у Аполлона за свою благосклонность дар прорицания и «столько лет жизни, сколько песчинок в той куче, на которой мы сейчас лежим». На счастье этой блондинки, кучка, на которую ее завалил Аполлон, была не слишком велика: всего на тысячу-полторы песчинок. Потому что небесный подлец, как обычно, даже не пошевелил пальцем, чтобы хоть чуть-чуть пособить девушке.

Получив запрошенное, Герофила поначалу чувствовала себя просто в шоколаде, но длилось это относительно недолго. Наряду с очень длинной жизнью, недальновидная красотка не сообразила попросить еще и вечную молодость. Легко можно высчитать, какую часть жизни эта леди провела не самым комфортным образом. К концу отведенного срока она высохла настолько, что обитала в бутылке, подвешенной к потолку пещеры. И на вопрос прислуги, не хочет ли она чего, отвечала одно и то же: «Смерти».

За долгую жизнь она сильно поумнела, поставила искусство предсказания на коммерческую основу и стала основательницей оригинальнейшего способа вести переговоры. Уже на втором тысячелетии трудового стажа она велела переплести пальмовые листы, на которых записывались ее пророчества, и поехала с целым штатом секретарей, переводчиков и прочего обслуживающего персонала в только начинавший набирать обороты Рим. Где попала на правившего в это время Тарквиния Приска. Все финансы Рима, которому до империи было еще далеко, как до Луны пешком, уходили на градостроительство и военные нужды. Поэтому, когда бабка из бутылки предложила приобрести сомнительный девятитомник за совершенно безумные деньги, Тарквиний только посмеялся. Герофила, не моргнув сушеным глазом, велела тут же сжечь три тома и вновь выкатила ту же цену. Недоумевающий относительно такого методу торговли Тарквиний отказался. Герофила — чисто античный Гоголь — сожгла еще три тома и снова загнула прежние миллионы, демонстрируя твердость палить пророчества до последней страницы.

Тут уже не выдержал верховный жрец-авгур, уловивший реальную мазу облегчить за счет авторитетной специалистки жизнь своему ведомству. Он незаметно сунул Тарквинию кулаком в бок и, прошептав: «Ты в своем уме, старый осел?! Соглашайся, пока не поздно!» — убедил государя совершить сделку.

Жертва узконаправленного действия божьей милости прожила остаток своих лет в роскоши. Ее «мемуары наоборот» благополучно сгорели в одном из римских пожаров. А Тарквиний вошел в историю, как человек, первым узнавший об изобретении велосипеда, открытии Америки и падении Берлинской стены. Но что это все означало, не понял, так как подробности содержались в утраченных гроссбухах, а ему достались в основном примечания и комментарии.

К своей чести, защитники Дома культуры довольно быстро разобрались в природе свалившейся на них напасти, вычислив, где может лежать выход из этой ситуации. То ли под влиянием пройденной недавно процедуры вывешивания, то ли по привычке, но первой единственно верный путь нашла Гера.

— Ну что, доигрались? — заверещала она, когда очередной запущенный с улицы камень бухнул в стену. — Вот пусть теперь ваш Геракл вам поможет!

— Логика в этом имеется, — согласился Зевс, строча из перуна в окно по наседающим гигантам. — Если Гея собиралась воевать с бессмертными, то вряд ли она стала бронировать этих тварей от обычных людей. Но есть и нюанс! Если она узнает, что мы собираемся привлечь человека, она защитит их и от него.

— Значит, нужно не дать ей это сделать, — продолжил мысль начальника Гефест и вылил через подоконник котел расплавленного железа.

Короткий мозговой штурм; с привлечением таких специалистов по чудодейственным травам, как Деметра и Афродита, определил шорт-лист растений, потенциально способных сделать гиганта неуязвимым для человеческой руки. Афину заставили выучить его наизусть и. погасив свет, выслали ее на остров Кос к единственному смертному, способному помочь небожителям в такой неловкой ситуации.

Причем «выключили свет» отнюдь не фигура речи. Зевс, чтобы помешать Гее собрать необходимый гербарий, запретил выходить на небосвод и Гелиосу, и Селене. Поэтому в течение довольно длительного времени грекам пришлось довольствоваться жалким светом звезд, при котором даже близкие родственники могли опознать друг друга лишь на ощупь.

Пожалуй, во всей Греции нельзя было найти человека, менее подходящего для сбора трав, чем Геракл. Но отправленная рекрутировать героя Афина твердо стояла на своем, что только настоящему супермену по силам отыскать в темноте неизвестную традиционной науке травку и спасти стоящий на краю гибели мир. И никакие отговорки, что трава — это не его профиль и что он и в молодые годы ботаником не был, военком не принимал.

Поставленная задача и в самом деле была, мягко говоря, не из легких. Целые научные институты годами бьются, чтобы найти и опознать неизвестного прежде представителя земной флоры, и то вынуждены раз в пять лет довольствоваться каким-нибудь жалким мхом из заполярной тундры или ничтожной ряской из дальнего африканского болота. Если же какому современному ученому поручить за три дня разыскать в кромешной мгле новый вид чертополоха, пусть даже и ради спасения мира, он без колебаний предпочтет уволиться и пойти торговать сигаретами у метро.

Хотя надо признать, когда на карту поставлена их собственная шкура, в такие минуты боги гораздо добрее к смертным, чем в обычные дни. И на этот раз задание для героя было все же не из того разряда «принеси неизвестно что неизвестно откуда», каким любили оделять Геракла Гера с Эврисфеем в былые годы. Афина описала и предполагаемый ареал произрастания травы, и как она примерно должна выглядеть.

Как и положено редкому растению, которое появляется только там, где складываются необходимые ему, уникальные природные условия, искомая трава произрастала в Греции только в одном месте в горах. Проблуждав при свете звезд по горным тропам и чудом не угодив ни в одну из многочисленных пропастей, герой добрался до описанного Афиной района. Судя по полученной от богини карте, нужно было уничтожить растительность в небольшом ущелье.

Прибыв на место, Геракл действовал, как действуют дагестанские милиционеры, получившие разнарядку ликвидировать плантацию конопли. При свете фонаря, делавшего его похожим на колхозника пятидесятых, обкашивающего по ночам в жуткой тайне от председателя опушку леса, Геракл выбрил под ноль заветную лужайку. После чего, напевая: «Косят зайцы траву, трын-траву на поляне», облил сметанный стог горючей жидкостью из выданной ему фляги. И, искренне надеясь, что жжет правильную траву, кинул в стог фонарь.

Следующим пунктом назначения был Олимп, где напуганные небожители с тревогой ожидали результатов полевой экспедиции. И когда Геракл, продолжая концерт без заявок с припевом: «Устоим хоть раз в самый жуткий час, все напасти нам будут трын-трава», с факелом в руке появился у подножия горы, их счастью не было предела. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что ни до, ни после этого боги никогда больше так не радовались явлению смертного в своих чертогах.

Осажденные, до этого с трудом сдерживавшие атаки гигантов, воспряли духом, и драка, логично получившая впоследствии название «гигантомахия», перешла в новую фазу. Теперь стратегическая инициатива была уже в руках получивших подкрепление защитников горы. Воодушевленные прибытием Геракла, они включили свет и перешли к активным действиям, не намереваясь щадить никого.

— В массовой драке первым делом выруби самого большого шкафа, — вспомнил Геракл давние наставления своего учителя Автолика. И первой жертвой стал Алкионей, сразу получивший стрелу в грудь. Предводитель гигантов рухнул на землю, но тут же встал, повергнув тем самым в ужас всех богов. Налицо были самые неутешительные выводы: либо Геракл ошибся и выкосил не ту лужайку, либо Гея побывала там до него. И теперь гиганты неуязвимы и для человеческой руки. Геракл вогнал в Алкионея вторую стрелу, ситуация повторилась в точности.

Олимпийцы совсем пали духом и готовы были уже перейти к обсуждению условий капитуляции, но Афина с отчаяния предположила, что это не массовое заклятие неуязвимости на всех гигантов, а только частный случай, так сказать синдром Антея. Дело было в том, что каждый из гигантов формально являлся уроженцем одного из районов Греции. И Алкионей, предположила Афина, возможно, просто не способен умереть на своей территории.

— Я заранее прошу прощения у собравшихся за абсурдность моей идеи, — обратилась Афина к отбивающимся от наседающего врага коллегам. — Но других предположений все равно ведь никто больше не выдвигает.

Остальные олимпийцы против экпериментальной проверки этого соображения не возражали. Во-первых, других идей ни у кого не имелось, а во-вторых, воплощать в жизнь фантазии небожителей все равно приходилось Гераклу. Боги, огрызаясь огнем, вернулись в развалины Дома культуры и вновь заняли оборону, а герой, работающий в амплуа «прислуги за все», приступил к проверке Афининой идеи на практике.

Для этого в скворечник Алкионею была засажена третья стрела, а дубина иммобилизовала упавшего захватчика как раз на тот срок, что понадобился герою, чтобы скрутить ему конечности. После чего Геракл взвалил громадину на плечи и, отмахиваясь дубиной от подельников гиганта, потащил парня вниз. Но скоро понял, что далеко он с такой ношей не уйдет. Во всяком случае, на это понадобится гораздо больше времени, чем рассчитывают удерживающие свои непрочные позиции олимпийцы.

То, что сделал в этот момент Геракл, конвенция по правам военнопленных назвала бы, вероятно, преступлением, а производители сосательных конфет, совершенно точно, — свежим решением.

Геракл просто сбросил Алкионея с плеч и с горы одновременно, чем подал последующим поколениям заразительный пример и дал повод своему тоже не обделенному силой последователю в схожей ситуации на вопрос: «Что ты с ним сделал?» — цинично ответить: «Я его отпустил». Хотя древнегреческий коммандо, если вдуматься, ничего ужасного не совершил. В окрестностях Олимпа Алкионея можно было сбрасывать хоть с орбитальной станции, ничего бы ему не сделалось.

Более того, к тому моменту, когда Геракл добрался до него у подножия горы, он был энергичен, полон сил и с жаром принялся убеждать героя не делать того, что ему велели боги.

— Подумай сам, — шептал гигант, вися на плечах героя. — Ну какой резон тебе за них вписываться? Сколько раз они тебя подставляли! Сколько они тебя гнобили! Сумасшествие свое помнишь, детей, убитых из-за него? Кто на тебя его наслал? Они! Подставили ведь, подставили, чтобы в рабство загнать! А двенадцать лет у Эврисфея кто над тобой глумился? Они! А в море тебя кто сейчас чуть не утопил? Тоже они! И ты все это им прощаешь?!

Геракл продолжал неспешно шагать прочь от Олимпа.

— Ну подумай, подумай! В твоих руках сейчас судьба мира. Придем мы, придут титаны, все изменится. Люди больше не будут игрушкой кучки завистливых, злобных, зажравшихся типов, возомнивших о себе невесть что. Они же убивают, насилуют, грабят — делают с людьми что вздумается. И ты, самый сильный и смелый из людей, хочешь их спасти?

Выбор Геракла нельзя назвать бесспорным, но с одной позиции он точно был безупречен. Герой не мог обмануть ожидания тех, кто на него надеялся. Пусть даже это были безжалостные боги. Вынесенный в соседнюю Беотию Алкионей резко сдал в борьбе за живучесть и не смог ничего больше противопоставить ни стреле, ни дубине Геракла. Гея не сумела опередить героя и не успела защитить гигантов от смертных. По большому счету, основная часть работы была уже выполнена: открытие совершено, на практике доказано, оставалось только запустить его в тираж.

Вернувшись на Олимп, Геракл обнаружил там эдакий античный Сталинград, в котором в полном соответствии с земным аналогом шли уличные бои и никто из противников не мог добиться решающего перевеса. В ходе перестрелки (камнями с одной стороны и чем попало — с другой) город был практически стерт с лица горы. И обе стороны ожидали — вернется Геракл или нет — с тревогой не меньшей, чем Малыш Карлсона. И Геракл вернулся.

Повторно ободрившиеся небожители снова пошли вперед, и на этот раз уже началось настоящее кровопролитие. Хотя счет первыми открыли гиганты. Порфирион, числившийся заместителем Алкионея, так врубился в выбирающихся из развалин ДК богов, что те чуть было не полезли обратно. Проскочив с ходу изготовившуюся обороняться Афину, Порфирион очутился один на один с безоружной Герой. Гигант сбил даму с ног и собирался вязать ее по рукам и ногам, как было предписано. На беду, никого из небожителей, кроме Эрота с его игрушечным луком, поблизости не оказалось. Страшное оружие в мирное время, в реальном бою этот шпалер был даже не смешон, как не смешон китайский веер, молотя которым по спине грабителя, негодующая дамочка пытается остановить здоровенного детину.

Тем не менее, Эрот без раздумий выстрелил своей золотой стрелкой в печень Порфириону, что привело к последствиям, с одной стороны, абсолютно логичным, а с другой весьма неожиданным. Гигант раздумал дополнять костюм Геры еще парой веревок, а, наоборот, сорвал с нее всю имевшуюся одежду и, как стало понятно по его нехитрым манипуляциям со своим одеянием, собрался реализовать внезапно вспыхнувшую страсть прямо на месте. Гера от испуга заверещала так, что на мгновенье остановились все принимавшие участие в драке.

Зевс отбросил наглеца залпом из перуна, но это вряд ли удержало бы тут же поднявшегося Порфириона от святотатства, если бы не Геракл. С педагогической точки зрения, может, и неплохо было бы позволить мизансцене дойти до логического завершения, чтобы хоть кто-то из небожителей смог почувствовать себя в шкуре простого смертного. Тем более что Зевс, израсходовав даже годовой запас молний, вряд ли смог бы скинуть разгоревшегося гиганта со своей супруги.

Но Геракл в очередной раз продемонстрировал редкое благородство. В момент нападения на Геру он только-только появился на центральной площади города. Однако умудрился послать через всю площадь стрелу, угодившую Порфириону точнехонько в лоб. Чем спас первую чету страны от несмываемого позора. Гигант рухнул и больше не встал, и это был переломный момент в сражении.

Гигант Эфиал, схватившийся с Аресом, одолел бога войны и свалил того на землю, но сначала Аполлон попал ему своей стрелой в левый глаз, и тут же Геракл своей — в правый. Дальше началось просто избиение нападавших. Герой методично уничтожал врагов одного за другим.

Дионис приложил Эврита своим оплетенным плющом посохом-тирсом, и тут же смертельный удар дубиной нанес с другой стороны Геракл. Геката, размахивая факелами, подпалила волосатого до невозможности Клития — Геракл прервал его страдания стрелой. Гефест плеснул на косоглазого Миманта расплавленным оловом — Геракл был тут как тут. Афина удачно приложила Палланта камнем и снова Геракл поставил победную точку в этой комбинации.

Со стороны это все очень напоминало перешедшую в разборку стрелку, на которую все участники приехали без стволов, кроме здорового бородатого мужика, захватившего с собой гранатомет. В побоище не участвовали лишь не выносившие насилия Деметра и Гестия. Все остальные вышли на тропу войны. Даже старушки-мойры так лихо орудовали прихваченными с кухни медными пестами, что можно было задуматься, в каких забавах эти леди провели свою молодость.

Гиганты не выдержали натиска и, теряя бойцов одного за другим, побежали. Вслед им с горы летели камни и проклятья, а вскоре был отряжен в погоню и карательный отряд во главе с Зевсом. Отступающих настигли и перебили, не пощадив никого. И если восстание титанов было потоплено в крови, то бунт гигантов был ею просто залит, как среднерусские деревни Московским морем.

Разумеется, после победы все оказалось героями. Все бились как львы, бесстрашно и неутомимо, каждый разливался соловьем, рассказывая о своих подвигах на защите конституционного порядка. Даже мойры по окончании боевых действий потребовали выгравировать на своих медных пестиках по звездочке, утверждая, что от их рук пали гиганты Атрий и Тоон.

Как ни странно, никаких оргвыводов из случившегося сделано не было. Восстание гигантов, как и всякое народное возмущение в тоталитарной стране, постарались замолчать, сделав вид, что ничего не было. Поэтому привлекать к событию лишнее внимание последующими разбирательствами было невыгодно в первую очередь самим небожителям. Тем более что по большому счету и разбираться-то было уже не с кем. Все гиганты погибли в бою, а их идейному вдохновителю Гее было абсолютно по барабану, как к ней относятся на Олимпе. Поделать с ней Зевс и компания все равно ничего не могли.

Зато — вполне в рамках небесной логики — ничего не получил за свой подвиг Геракл. Единственной наградой героя стала врученная ему перед строем медаль «За оборону Олимпа». По сравнению с теми благами, которые порой за самые ничтожные услуги небожителям получали прочие смертные, медная побрякушка была даже унизительна. К тому же, согласно особому предписанию, ее у владельца сразу же и отняли, убрав на хранение в дальний сейф. С Олимпа на землю Геракл спустился, как и пришел, ни с чем.

Глава 19

ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ

Мировая литература за прошедшие от Геракла до наших дней века самым дотошным образом разжевала, каким образом возможно развлечь себя любимцу муз, пока Аполлон не требует его к так называемой священной жертве. Но, как ни странно, нигде в этом шабаше кириллицы, латиницы и прочей арабской вязи не встречается даже полуслова о том, что может себе позволить джентльмен, когда Аполлон свое с него уже получил. То ли случаи выживания работников культуры после подобного жертвоприношения были настолько редки, что составить сколько-нибудь правдоподобную статистику не представлялось возможным, то ли после общения с божеством этот субъект уже не представлял для общества ни малейшего интереса. Проще откопать инструкцию, как жить после смерти, чем описание хеппи-энда божественного налогообложения.

Тем уникальнее представляется случай человека, умудрившегося разом ублажить не одного отдельно взятого Аполлона, а весь пантеон грозных богов. И не просто ублажить, но сделать так, что даже эти злые и неблагодарные по своей природе существа чувствовали себя перед ним в долгу.

На самом деле вопрос: «Чем заняться человеку, только что спасшему мир?» — гораздо серьезнее, чем может показаться с первого взгляда. Начать с того, что далеко не каждый день кто-нибудь спасает мироздание, потому опыт по этой части у человечества и сегодня накоплен явно недостаточный. Даже голливудские блокбастеры, не боящиеся загонять своих героев в самые безвыходные ситуации, стыдливо уклоняются от этой темы. Герой, вытащив мир сами понимаете откуда, обычно в оставшиеся десять секунд фильма целует первую оказавшуюся на расстоянии вытянутой руки девицу и задумчиво смотрит на закат (проблесковые маячки приближающихся полицейских машин, тонущий лайнер, догорающие руины). О размерах награды за труд и завтрашнем дне никто не говорит ни слова. И если сам Голливуд с его съевшими ньюфаундленда на коллизиях сценаристами не суется в эти дебри, то каково же тогда было человеку, первому в истории планеты спасшему мир от глобальной катастрофы?

Скромный Геракл не стал ломать голову над тем, каким венком ему украсить голову и какое титулование теперь себе запросить. Оставив олимпийцев на их горе отстраивать свои развалины, он без лишней помпы вернулся в Тиринф. Где неделю кутил по клубам, дебоширил в ресторанах, ездил к цыганам и на ночные купанья при луне, в общем, снимал стресс всеми известными в ту пору способами. Очень скоро это ему надоело, потому что, куда ни поедешь, везде надо пить, отчего грань между рестораном и купаньем стирается уже к концу первого часа активного отдыха.

И наутро после одной из таких гулянок, вспоминая, что было вчера, Геракл смог восстановить в памяти лишь разрозненные отрывки. Как кто-то что-то пел, как кого-то полоскали в фонтане и как уже под утро его везла до дома милицейская карета и милиционеры ему чего-то уважительно советовали. Но что именно: начать новую войну, жениться или просто пить поменьше, герой уже запамятовал.

Немного поразмыслив, какая из всплывших идей кажется ему привлекательней, он вспомнил, что после демобилизации с Эврисфеевой службы уже пытался жениться и это кончилось не очень хорошо. Чтобы освежить в памяти тот эпизод, Геракл достал из чемодана синюю тетрадь с обидами и рядом с упоминанием о хамоватом Эврите и его дочери Эоле обнаружил запись о некорректном поведении другого представителя правящего класса. Царь Элиды Авгий, в грубой форме отказавшийся выплатить обещанное вознаграждение за чистку конюшен, до сих пор еще не заплатил по счетам.

Вопрос, кому первому вернуть старый должок — Эвриту или Авгию, даже и не стоял. По большому счету, устроенный Эвритом скандал не слишком отличался от обычной склоки, регулярно случающейся в любой спортивной федерации при дележе фондов или утверждении итогов. Что со скидкой на ущемленное спортивное самолюбие еще можно было понять. Авгий же повел себя как типичный феодал, которому не указ ни законы, ни обычаи, ни собственная совесть. И этого простить Геракл никак не мог.

Авгий тоже не забыл про тот случай и, с тревогой наблюдая за успехами своего кровного врага на внешней арене, готовился к встрече с Гераклом, как Советский Союз к войне с Гитлером. За прошедшие с конюшенного инцидента годы в Элиде были проведены коллективизация и индустриализация, а все силы государства переориентированы на наращивание военной мощи. На вырученные от продажи большей части знаменитых стад деньги нанимались солдаты, покупалось оружие, возводились фортификационные сооружения. И к тому моменту, когда у героя освободились руки, чтобы напомнить сутяге о давней обиде, элидские вооруженные силы были одни из самых боеспособных в Греции.

В войсках за эти годы прошло перевооружение, численность военной группировки выросла втрое, и во главе стояли опытные полководцы. Назначение командовать армией получили два племянника Авгия по фамилии Молиониды, а начальником штаба был поставлен зарекомендовавший себя в боях с соседними областями Амаринкей.

У Геракла сбор отрядов не занял много времени. Пойти в поход под началом великого героя сочли за честь многие жители и Арголиды, и соседней Аркадии, граничившей с Элидой и потому постоянно пребывавшей в страхе перед агрессором. Но Авгий был к этому готов. И когда отряды союзников подходили в элидским границам, его армия уже заняла заранее подготовленные позиции. Скорее всего, и это бы не спасло Авгия, но случилось то, чего никто не мог предвидеть. Накануне вторжения Геракл заболел.

Он был доставлен в госпиталь в Тиринф, а армию возглавил его брат-близнец Ификл. Чудесный сюжет для комедии положений, в которой авторитетного пацана волею обстоятельств вынужден заменять чайник, в жизни оказался совсем не таким веселым. В отсутствие главной ударной силы союзники оказались наголову разгромлены, а Ификл в числе многих прочих погиб.

Впервые в жизни Геракл столкнулся с ситуацией, когда обстоятельства стали сильнее, а он никак не мог повлиять на ход событий. Тем временем, разбив контрударом союзников, элидцы сами уже перешли к активным действиям и стремительно развивали наступление двумя группировками по направлениям Орхомен — Немея — Микены и Герея — Аргос — Тиринф. Согласно их плану обе ударные армии должны были сойтись в районе столицы Арголиды, и вряд ли что-то могло Авгию помешать добиться задуманного. В общем, этот скотолюбивый царь сделал то, что, если верить господину Суворову, планировал сделать несколько позднее Сталин.

Разработанный элидским генштабом план имел и еще одну тонкость. Проводя операцию, военачальники Авгия старались уложиться в максимально сжатые сроки, и для такого блицкрига имелся свой резон. Вскоре после начала военных действий по всей Греции начинались священные Истмийские игры, во время которых любое кровопролитие было запрещено.

И сам Геракл, выбирая срок начала войны, строил свой план на этой предпосылке. Покорив к расчетной дате Элиду, он имел бы две-три мирные недели на установление порядка, за которые можно было бы много чего в покоренном владении сделать Однако в дело вмешался случай, и теперь Авгий изо всех сил на жуковский манер гнал свои батальоны на восток. И не успел. Перемирие застало его войска на границе Арголиды.

Молиониды дали солдатам вынужденный отдых, а сами поехали в Коринф развеяться и посмотреть на состязания. Что было делать едва оправившемуся от болезни Гераклу, не имеющему ни армии, чтобы отбить стоящего у ворот врага, ни времени, чтобы эту армию собрать? Как всегда, рассчитывать только на себя самого.

И Геракл принялся действовать по принципу великого китайского полководца, с которым он, к сожалению, знаком не был: «У войны нет правил. Она сама их диктует». Пройдя за двенадцать Эврисфеевых лет университет диверсионно-террористической деятельности, теперь герой волей-неволей вспомнил былые навыки. Он из засады подкараулил возвращавшихся в войска вражеских полководцев и, несмотря на усиленную охрану, достал из лука и обоих Молионидов, и Амаринкея.

Лишенная руководства армия Авгия увязла в боях на границе, что позволило Гераклу сколотить новое войско. Под знамена священной освободительной войны встали все до единого жители осажденной Арголиды, захваченной Аркадии и родных для героя Фив. Воевать с Гераклом и без него — это все равно, что идти в атаку при поддержке танкового батальона или без таковой. И результаты присутствия героя во главе армии явились незамедлительно.

Авгий был разбит, бежал в Элиду, но был повторно разгромлен и там. Его столицу взяли штурмом, в ходе которого зарвавшийся скотовод, вместе с насмехавшимися над героем сыновьями, был убит. Не успевшие отдать жизни ради укрепления элидской обороноспособности коровы ушли с молотка, а собранные на распродаже средства Геракл забрал себе.

— Они пойдут на благотворительные нужды, — заявил он сподвижникам и велел реконструировать знаменитые конюшни в крытый манеж.

Дело было в том, что сразу после диверсии против Молионидов возник очередной логический казус, на которые так богата греческая земля. Молиона, мать павших от стрел Геракла генералов Авгия, пыталась доказать, что по правилам проведения соревнований западло вести военные действия не только во время самих игр, но и лица, возвращающиеся с турнира, тоже находятся под их протекторатом. И обратилась в располагающийся в Коринфе оргкомитет Истмийских игр с требованием признать нарушившего перемирие Геракла военным преступником.

Оргкомитет требование отклонил, как несостоятельное, и тогда возмущенная дама не нашла ничего лучшего, как просто проклясть всякого элидца, который отважится появиться на этих соревнованиях. На что все прописанные в Элиде джентльмены отреагировали крайне неадекватно.

Ну вот, представьте: некая леди, ну, к примеру, пусть хотя бы Кондолиза Райс, выступает по телевизору и заявляет, что проклинает всех, кто будет смотреть, ну скажем, кинофильм «Ирония судьбы, или С легким паром». Разве после этого его перестанут показывать и смотреть под Новый год?

Тем не менее, элидцы после выступления Молионидовой мамаши впали в страшную тоску, стеная, что им теперь закрыт путь на такое интереснейшее мероприятие, где и диски, и колесницы, и в морду бьют — одним словом, рай земной. И, чтобы утешить своих новых подопечных, Геракл чисто в духе Советского Союза постановил организовать альтернативные враждебным соревнованиям игры, для чего и были перестроены конюшни. Поскольку предполагалось, что для некоторых видов требуются закрытые помещения.

Но очень скоро выяснилось, что, несмотря на реконструкцию и недавно проведенную лично героем санацию, вонь в этих конюшнях стоит такая, что загнать туда в качестве зрителей можно будет разве что военнопленных, и то некоторые скорее предпочтут умереть на входе. Решено было от помещений отказаться, введение в программу игр таких видов спорта, как художественная гимнастика и хоккей, пока отложить, а все соревнования проводить на открытом воздухе, неподалеку от Тиринфа возле деревни со звучным названием Писа.

Газета «Тиринфская правда» писала об этом событии подобающим случаю слогом:

Новые игры, конечно, вновь подтвердят превосходство,

что завоевано было рабовладеческим строем

над первобытно-общинным, что загнивает, отсталый.

В единодушном порыве граждане города Писы

Вышли на улицы, чтобы там поприветствовать дружно

первую Олимпиаду. В праздничном полис убранстве.

На оставшиеся от коровьего аукциона деньги Геракл велел оборудовать стадион. Отмеренное пространство обнесли забором, соорудили трибуны, у входа поставили будку для продажи билетов и рамку металлоискателя, звенящую, когда сквозь нее проходила женщина.

Спортивные соревнования той поры имели две особенности. Допинг еще не изобрели, но поскольку за чистоту спорта бороться все равно было необходимо, то делали это, раздевая атлетов догола. Вторая особенность самым логическим образом вытекала из первой: чтобы не смущать спортсменов, женщин на соревнования не пускали. То есть предполагалось, что спортсмены могут смущаться не оттого, что на них смотрит женщина, а оттого, что женщина смотрит и, возможно, сравнивает. И от этого кто-то из участников соревнований был способен закомплексовать и утратить должный боевой настрой. В общем, дамам вход на трибуну перекрыли и отрапортовали герою о полной готовности.

Умудренный жизнью Геракл знал, что просто воздвигнуть спортсооружение для успешного проведения игр мало. К этому моменту в Греции уже проводилось в разных регионах семь различных комплексных состязаний, претендующих на звание общенациональных. Причем одни из этих игр были основаны на заре карьеры самим Гераклом и посвящены победе на Немейским львом. Но, как понимал герой, для того чтобы игры стали событием, их недостаточно просто учредить. Им нужно придать правильный статус.

И он, со своими связями в верхах, этот статус пробил. Организованные в чистом поле на ровном месте состязания всевышним соизволением получили звание Олимпийских. Это было все равно, как если бы сегодня собравшиеся во дворе поиграть в банки пацаны узнали от подъехавшего на черной «волге» чиновника, что их турнир получил звание Президентского.

Как и подобает божеству, чтобы не шокировать публику, Зевс лично на открытие соревнований не прибыл (так ведь и президент лишь чиновников с приветственными адресами рассылает). Зато победителям в знак завоевания ими благосклонности богов было разрешено в качестве награды надевать на голову лавровый венец. Что сразу выдвинуло Олимпийские игры на первое место среди прочих турниров, где разыгрывались всего-навсего жалкие треножники из цветных металлов и крупный рогатый скот.

Состязания проводились раз в пятьдесят месяцев, и на целых четыре недели по всей Греции устанавливался обязательный мир. Правило соблюдалось неукоснительно, поскольку нарушителю грозило иметь дело лично с Зевсом, который со смертными мужского пола общался преимущественно посредством своего перуна. А это мало кому доставляло удовольствие, не говоря уже о том, что само общение получалось непродолжительным.

Программа игр с каждым разом становилась все более насыщенной, но в ходе первой Олимпиады разыгрывались пять комплектов наград в пяти, можно сказать, классических видах: борьбе, беге, рукопашном бое, гонках на колесницах и метании диска. И все пять выиграл, естественно, Геракл, именно тогда и сказавший в утешение остальным олимпийцам ставшую знаменитой фразу:

— Главное не победа, главное — участие.

Геракл больше ни разу не выступал на Олимпийских играх, но даже и без него соревнования не заглохли, как все прочие древнегреческие турниры. Просуществовав более тысячи лет в своем исконном варианте, они возродились уже в наше время, если только XIX век еще можно называть нашим временем. К лавровым венкам добавились медали, призовые выплаты и почетные звания, появились прямые телетрансляции, допинг-контроль и фотофиниш, а настоящий основатель Олимпийского движения исчез. Про человека, положившего первый камень в основание этой пирамиды, никто больше не вспоминает. То есть, совершив очередной подвиг, величайший из героев планеты умудрился стать еще и Неизвестным героем.

Глава 20

СЕМЕЙНОЕ НЕСЧАСТЬЕ

Внеся посильную лепту в развитие мирового спорта, Геракл решил, что пора вернуться к тому, с чего начал, и позаботиться, наконец, и о личном счастье. Накупив таблоидов и ознакомившись с их содержимым, он вычислил, что из всех невест на выданье наибольший ажиотаж вызван борьбой за руку и сердце калидонской принцессы Деяниры.

«Нехорошо, — подумал Геракл, — а я ведь пообещал Мелеагру позаботиться о малышке».

И отправился в Калидон, размышляя на ходу, с чего это вдруг во время пребывания под землей он начал раздавать какие-то обещания, надо ли ему ввязываться в этот свадебный переполох и не лучше ли найти невесту попроще.

А Деяниру назвать простой девушкой было никак нельзя. Царская дочь, она, наряду с вышиванием, выпечкой и сольфеджио, постигла еще и умения владеть оружием и управлять колесницей. Насколько хорошо она это делала, никого не интересовало, но пиар-ход был сильный, и все сходились во мнении, что это немерено круто. Поэтому после того как папаша Ойней подал в газету «Из рук в руки» объявление о замещении вакантной должности жениха, желающих понабежало огромное количество.

Вообще привычка греков устраивать из изящнейшей по своей природе процедуры сватовства какую-то заполошную собачью свадьбу не может не удивлять. Чего, казалось бы, проще. Подают люди заявки по факсу, папаша их заочно рассматривает и отвечает в разной форме уклончивости: к сожалению, мы вынуждены вам отказать; извините, прием заявок окончен; просим прощения, но в связи с болезнью невесты конкурс переносится на июль 1550 года до нашей эры; если что-то изменится, мы вам перезвоним. И все проходит чинно, благородно.

Вопреки здравому смыслу все делалось до неприличия наоборот. Всех желающих претендовать собирали при дворце правителя, мариновали их в неведении месяца два, забирали подарки, потом возвращали, потом снова забирали, потом кому-то снова возвращали, но уже мятые. Люди начинали волноваться, становились нервными и несдержанными на слова и поступки. В конце концов, выбор падал на кого-то одного, и у папаши появлялась новая головная боль: как выставить восвояси всех остальных, чтобы они не разнесли здесь все к чертовой матери.

Яркий пример такой нерасчетливой волынки — история сватовства двух десятков пацанов с острова Итака к вроде бы как овдовевшей царице этого куска земли Пенелопе. Эта банда бездельников чуть ли не год пировала во дворце, тискала служанок и вела себя непотребно, хотя достаточно было изначально повесить на ворота амбарный замок и табличку «Холера. Дворец закрыт на карантин». И жить Пенелопе было бы гораздо легче, хотя бы потому, что через окна столько народу бы не поналезло.

А так еще и после возвращения законного мужа Одиссея, когда стало ясно, что вопрос исчерпан и женихаться нужно идти куда-то в другое место, прикормленные хахали никуда перемещаться не захотели. И дело обернулось настолько остро, что Одиссею с сынишкой пришлось их всех замочить, хотя это и грозило большими неприятностями.

Гораздо хитрее все тот же Одиссей решил вопрос, будучи сам в положении жениха. Свою комбинацию он выкрутил, когда царь Спарты Тиндарей выдавал замуж дочь Елену, самую раскрученную из всех невест Эллады. Ту самую, которую еще ребенком неудачно похитили Тесей и Пирифой. Одиссею больше нравилась не приносящая всем проблемы Елена, а ее двоюродная сестра Пенелопа, дочь родного брата Тиндарея Икария.

Понимая, что в обычное время у него, владельца маленькой и бедной Итаки, Шансов на знатную девицу нет, Одиссей решил воспользоваться разразившимся в Спарте брачным кризисом. А кризис был неслабый. Свататься к Елене съехались несколько десятков царей и героев со всей страны. Начни их перечислять, и получится такое греческое политбюро второй половины XIV века до нашей эры. Менелай, Диомед, Сфенел, Аяксы — Большой и Маленький, Филоктет, Патрокл, Протесилай — все те, кто прославятся под Троей.

Отказав одному, Тиндарей навеки поссорился бы с остальными, а получить столько могущественных врагов ему совсем не хотелось. И тут объявился Одиссей.

— Отойдемте, папаша, на минутку, — взял он под локоток Тиндарея и, отведя в сторону, изложил ему свою идею.

Одиссей предлагал отцу невесты заключить своеобразный контракт о взаимовыгодном сотрудничестве и даже прихватил с собой его текст.

«АГЕНТСКИЙ ДОГОВОР.

Одиссей, именуемый в дальнейшем «Хитроумный», с одной стороны, и Тиндарей, именуемый в дальнейшем «Папаша», с другой стороны, заключили настоящий договор, далее именуемый «Договор», о нижеследующем.

1. Предмет Договора:

На условиях, предусмотренных настоящим Договором, Хитроумный обязуется оказывать Папаше услуги, связанные с проведением кампании по связям с женихами и предоставлением консультационных и информационных услуг по вопросам информационной политики, подразделяемые на Основные и Дополнительные услуги, как указано ниже (в дальнейшем совместно «Услуги»).

1.1. Основные услуги:

— выдача Елены замуж без ущерба дворцу и репутации Папаши.

— создание положительного образа избранника Елены в глазах общественности и остальных женихов.

— обеспечение защиты Елены и ее супруга силами женихов после свадьбы…».

Если не впадать в язык крючкотворства и закавыкоискательства, Одиссей предложил Тиндарею пиар-сопровождение на бартерной основе. Он консультирует папаню, как выбраться из затруднительного положения, а тот, в свою очередь, уговаривает брата выдать дочку за своего консультанта. Тиндарей счел, что сам он ничего на этом не теряет, и легко согласился.

Остальное было делом техники. Одиссей провел проект, по которому все женихи поклялись уважать друг друга и защищать честь избранника Елены, кем бы он ни был. Тиндарей выбрал микенца Менелая, за которого ходатайствовал его брат Агамемнон, уже женатый на другой дочке Тиндарея. А Икарию вся эта компашка легко забила баки, и Одиссей получил свою Пенелопу.

Кстати сказать, именно клятва защищать честь мужа Елены и стала впоследствии формальным поводом к началу Троянской войны. Когда Парис сманил легкомысленную красотку, все женихи согласились вписаться за бедолагу. Что было дальше, хорошо известно.

Но во времена Геракла и Деяниры таких тонких выборных технологий мир еще не знал. Поэтому, явившись ко дворцу Ойнея, герой обнаружил там банальную толпу соискателей руки девицы и отсутствие упорядоченной борьбы за нее. Каждый, как мог, популяризировал свои достоинства, не встречая при этом, что характерно, абсолютно никакой реакции жюри. И тому было простое объяснение: до появления Геракла претендентом номер один значился речной бог Ахелой. Владыка одной из главных водных артерий Греции, протекавшей неподалеку от Калидона, безусловно, подавлял уже одним своим присутствием остальных абитуриентов. Здоровенный, свирепый и неисчислимо богатый, Ахелой позволял себе не считаться ни с кем из окружающих.

Может быть, сам Ойней и был бы не прочь обзавестись таким зятем. Ведь Ахелой являлся, по сути дела, тем типом из известного анекдота, недоумевавшим, зачем ему предлагают приобрести Волгу со всеми ее причалами и пароходами только после того, как он эту Волгу уже купил. Но вот непосредственная участница брачной церемонии категорически возражала против такого мужа. И девушку можно было понять. Кому понравится мужчина, обросший с ног до головы то ли шерстью, то ли водорослями, с которого постоянно капает вода из самых неожиданных мест и от которого, в конце концов, пахнет сырой рыбой. Скорее всего, прочие мужики в ту пору тоже не благоухали как ландыши, но рыба — это и в самом деле был перебор.

Очутившийся в такой неприятной вилке Ойней просто вынужден был взять паузу, в робкой надежде, что на горизонте появится кто-нибудь, способный противостоять речнику. И описать счастье родителя, узнавшего, что явившийся во дворец Геракл тоже намерен посвататься к Деянире, не было возможным. Уже готовый на что угодно, лишь бы хоть как-то выйти из положения, папаша встретил героя, как кот Матроскин встретил приехавшего из города дядю Федора.

Гераклу было не впервой приходить на помощь оказавшимся в сложном положении девицам. Еще до пресловутой Гесионы по пути с ассенизационных работ в Элиде он спас от немилого кавалера девушку по имени Мнесимаха. Дочь Дексамена, руководителя местного самоуправления города Олена, приглянулась знаменитому своими бесчинствами кентавру Эвритиону, гулявшему со своей бандой по оленским окрестностям. И без вмешательства супергероя та история могла кончиться весьма печально, но об этом мы уже рассказывали.

В общем, когда Геракл вошел в тронный зал царского дворца в Калидоне, Ойней бросился к нему в дверях, всхлипывал, причитал, целовал руки и даром что не вилял хвостом от счастья. Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же созвал пресс-конференцию, на которой объявил, что мужем Деяниры станет победитель честного мужского турнира. Сроки и место его проведения были объявлены тут же: сейчас и во дворе.

Реакция Ахелоя на появление серьезного соперника не была такой восторженной, но появлению четкой перспективы в этом неясном деле обрадовался и он. Более того, при виде Геракла спеси он не утратил и принялся с первых же минут вести себя, как сказали бы в новостях Си-эн-эн, некорректно.

Как всякий бог, он даже и в мыслях не допускал, что какой-то смертный, пусть даже и с хорошей кредитной историей, может спорить с ним на равных. Поэтому сразу выбрал запредельный градус дискуссии.

— Ты сын Зевса? То есть получается: либо ты врешь, либо твоя мама была потаскуха, ведь в паспорте у нее значится как будто другой мужчина? Так какой вариант тебе больше нравится?

Привыкший больше действовать, чем разговаривать, Геракл в ответ на такое неприкрытое хамство лишь сказал: «Пойдем, я объясню тебе, кто были мои родители» — и вышел во двор. Толпа, состоящая частью из зевак, частью — из незадачливых соискателей, бросилась за ним. Следом неспешно вышел Ахелой.

Как у существа, уже по своему происхождению обладающего необычными свойствами, у него имелось в запасе несколько приемов, с помощью которых он обычно и решал поставленные задачи. Но особым богатством арсенала Ахелой не отличался. Обернуться быком, чтобы шокировать соперника, или змеей, чтобы напугать гордую девицу, — вот собственно и все, чем наделила самонадеянного водяного природа. Для Геракла, неоднократно сходившегося в противостояниях с богами высшей категории, стычка с Ахелоем была чем-то вроде того самого дворового турнира, пусть даже и с президентским статусом, после финала лиги чемпионов.

Кипящий нетерпением расправиться с конкурентом Ахелой нарастил себе бычью голову, взял разбег и энергично пошел на соперника. Человека, укротившего знаменитого Критского быка, по сравнению с которым произведение Ахелоя выглядело в лучшем случае подтелком, трудно было впечатлить таким маневром. Сделав обманное движение шкурой влево, герой ушел вправо, и незадачливый травоядный с разгона вошел в стену. В повторную атаку он шел уже осторожней, чем и воспользовался Геракл. Герой взял быка за рога, резко подсек и крутнул вдоль оси. Рывок получился таким сильным и резким, что бык плюхнулся на землю, оставив в руках противника один из рогов.

— Что, пообломали тебе рога?! — кричал из расположенной на балконе ложи VIP ликующий Ойней.

Ахелой попытался выйти из позорной ситуации без потери лица и обернулся змеей, чтобы незаметно юркнуть под ворота или хотя бы забиться под камень. Но трюк не прошел. Со словами: «Я таких еще в колыбели душил» Геракл ловко ухватил гадюку за хвост и так сжал, что Ахелой вынужден был вернуться в человеческое состояние и признать свое поражение официально.

После чего вопрос о сватовстве для спесивого речного божества отпал сам собой и уступил место вопросу приведения себя в должный вид. Жадничая и долго торгуясь («Два пуда черной икры! Хорошая цена, клянусь всеми бобрами моей реки! Ну, два пуда черной и пуд красной! Ну, пусть будут два черной, один красной и три живых осетра по шесть пудов каждый!»), Ахелой, наконец, вымучил адекватный выкуп за свое утраченное достоинство. Чтобы не явиться домой в непотребном виде, он взамен своего бычьего рога предложил доставшийся ему по случаю козий. Но это был поистине легендарный артефакт.

В виде репараций предлагался рог козы Амалфеи, тайно выкормившей младенца Зевса, за что тот вознес ее после смерти на небо в виде звезды Капеллы в созвездии Возничего. А рог Амалфеи украсил цветами и фруктами, придав ему свойство по желанию владельца в любой момент наполняться любой едой и напитками. Это был первый в мире эксперимент по созданию буфета, работающего по принципу «all inclusive». Рог во время переправы через реку Ахелой потерял владевший им мажорный сын Деметры бог богатства Плутос.

Геракл согласился на сделку и преподнес эту костяную скатерть-самобранку в качестве свадебного подарка невесте, грамотно рассчитав, что ценная вещица все равно не покинет пределы семьи.

Свадьба была пышной. И хотя, к разочарованию желтой прессы и вопреки ожиданиям публики, ни один из небожителей не соизволил посетить торжество, самих участников мероприятия это нисколько не расстроило. Уж кому как не Гераклу было знать, что излишнее внимание обитателей Олимпа приносит одни неприятности.

Геракл же был счастлив и без помощи небес. Взяв власть в Калидоне в свои руки, он быстро поправил дела небогатого царства. Под его руководством местное войско, не осмеливавшееся прежде высунуть носа дальше крепостных стен, совершило несколько победоносных походов, решив тем самым не только все проблемы спорных территорий, но и прилично пополнив государственный золотовалютный резерв. Были проведены реформы в судопроизводстве и налоговой сфере, и даже ставился вопрос об удвоении ВВП в ближайшие годы.

Папа Ойней, предавшийся на досуге гольфу и рыбалке, не мог нарадоваться на зятя, не только поднявшего царство с колен, но еще и сделавшего его лично дедом. Вскоре после свадьбы у Геракла родился сын, названный в честь трагически погибшего ординарца Гиллом.

Неизвестно, в какие заоблачные высоты увлек бы Калидон величайший из героев в следующей пятилетке, если бы ровно через пять годов после свадьбы не произошла очередная неприятность, роковым образом повлиявшая на его судьбу. Как-то за обедом царской семьи мальчик с говорящим именем Херой и в самом деле ненадлежащим образом отнесся к своим обязанностям. И вместо воды, предназначенной для мытья рук, полил цареву зятю из тазика для ног. Это, естественно, расстроило Геракла, и тот, чтобы призвать разгильдяя к порядку, дал ему подзатыльник.

Если бы герой знал, чем это кончится, он с удовольствием поел бы и с грязными руками, а этого Хероя лучше бы выпороли на конюшне. Причем тот тоже, безусловно, согласился бы на такую рокировку, но сделанного было уже не воротить. От тяжелой руки Геракла побитый поливальщик скончался на месте.

Ситуация получилась неоднозначная. С одной стороны, Геракл, как фактический правитель страны, мог развешать по городским стенам пятьсот таких мальчиков и был бы в своем праве. Но, с другой стороны, прибить пусть даже малолетнего гражданина, пусть и случайно — все равно преступление, за которое предусмотрено в лучшем случае изгнание из города.

Геракла уговаривали остаться всем городом. Папаша незадачливого водолея Архител ходил за героем хвостом:

— Геракл Амфитрионыч, да забудьте вы про это! Он такой был негодный мальчишка, я его сам утопить хотел, да все руки не доходили. Да я вам даже благодарен! И не переживайте из-за ерунды, у меня еще дома есть штуки три-четыре. Для вас всегда найдем. Не покидайте только нас.

Но Геракл был непреклонен: закон есть закон. Как человек, возглавляющий местную исполнительную власть, он обязан следить за его неукоснительным соблюдением, а как человек, этот закон нарушивший, должен покинуть Калидон. Он попрощался с расстроенным тестем и под причитания Деяниры взвалил на себя тюки с ее барахлом и побрел в Трахину, где работал мэром его двоюродный брат Кеик.

— Хорошим девочкам рады в раю, а плохим — везде, — рассуждал герой. — Не плачь, Дашка, мы нигде не пропадем.

Вскоре на пути героя попалась некстати разлившаяся река Эвон. Для самого Геракла она препятствия не представляла, но рассчитывать, что балованная принцесса полезет в холодную воду, не приходилось. Переселенцы двинулись вниз по берегу искать какое-нибудь плавсредство и вскоре наткнулись на плешивого рыжего кентавра, сидевшего под табличкой: «Перевоз. 15 рублей одно пассажиро-место. Дети до 5 лет бесплатно, льгот нет». Чуть ниже висела табличка поменьше: «ИЧП „Эвон“, вас обслуживает водитель Несс К. Е.».

Переправить на другой берег Деяниру кентавр легко согласился, но везти на своей спине еще и Геракла отказался наотрез даже за двойную плату.

— Вас, барин, редкая лошадь сдюжит, — отговаривался проходимец. — А я существо пожилое, радикулиту подверженное. Мне тяжелое поднимать врачи не рекомендуют.

Порешили на том, что перевозчик отвезет Деяниру («в лучшем виде доставлю, в лучшем виде») и багаж, а герой переберется самостоятельно. Принцесса уселась на спину труженику речного флота, и кентавр с песней «Волга, Волга, мать родная» пустился вплавь.

Геракл тоже уже собрался, было, завязав манатки в львиную шкуру, пуститься на волю волн, как увидел, что кентавр как-то уж больно уклонился от курса. Вместо того чтобы править перпендикулярно береговой линии, взяв поправку на течение, он со скоростью неплохого катера рванул куда-то вниз. И с каждой минутой удалялся все дальше и дальше.

В конце концов, отплыв почти на километр, Несс выбрался на небольшой песчаный островок, намытый волнами. И, судя по резким движениям и громким крикам Деяниры, собирался совершить деяние, каравшееся в РСФСР согласно статье 117 УК этой республики сроком лишения свободы до семи лет, а в греческом обществе, сообразно царившим в нем понятиям — так и вообще смертной казнью на месте преступления.

Нужно было немедленно что-то предпринять, но не совсем было понятно, что именно. Выбор стоял, мягко говоря, небогатый. Бросаться вдогонку? Пока Геракл доплыл бы до острова, Несс успел бы претворить в жизнь половину «Камасутры». Стрелять? Почти километр до цели и огромный риск, что стрела попадет в отбивающуюся от охальника жену. События на острове развивались стремительно, и минутное промедление грозило обернуться непоправимыми потерями для чести и имени величайшего героя планеты.

Твердо решив, какое из двух зол меньшее, Геракл поднял лук. Прицелился, выстрелили — попал! Чтобы свести риск зацепить Деяниру к минимуму, он взял прицел максимально высоко. Стрела лишь оцарапала спину подонку-перевозчику и не убила его на месте. Медленно разливающийся по телу яд уже не позволил Нессу совершить задуманное, но способность говорить тот сразу не утратил.

— Он действительно великий, — шептал кентавр перепуганной даме. — Тебе будет трудно жить с таким, любая захочет отобрать его у тебя. Но я подскажу тебе, как сделать его только твоим.

Шепот стал совсем тихим, и Деянира подобралась поближе.

— Собери мою кровь и натри ею одежду мужа. Как только он наденет ее, не взглянет больше ни на одну женщину в мире. Хранить в сухом прохладном месте, защищать от попадания солнечных лучей.

Тут яд Лернейской гидры, наконец, добрался до нервных центров и четырехногий злодей откинул копыта. Чести принцессы больше ничего не грозило, о чем она и сигнализировала Гераклу платочком. Пока герой сооружал плот и выгребал на нем к острову, Деянира успела собрать в кувшинчик из-под духов и спрятать в поклаже пол-литра кентавровой крови.

— Вот же подлый народ эти с копытами, — говорил Геракл, правя к берегу. — Никогда не знаешь, какой пакости от них ждать.

Деянира согласно кивала, задумчиво посматривая на багаж.

Глава 21

СМЕРТЬ ГЕРОЯ

Формула «один переезд равен двум пожарам» одинаково применима ко всем жителям земного шара, и несомненное величие Геракла еще и в том, что он оказался неподвластен этому бытовому коллапсу. Кочуя по Элладе, как цыган по Бессарабии, в конце жизни он, как и в начале ее, входил и выходил в ворота городов с одним и тем же дорожным набором: лук, палица, львиная шкура и борода.

Этого инструмента герою с лихвой хватило, чтобы совершить дюжину великих зачетных и еще массу неучтенных подвигов. А если ему и приходилось таскать с собой что-то сверх того, так исключительно по женским прихотям, быть свободными от которых не способны даже величайшие из мужчин.

Сдав жену на попечение Кеика, Геракл незамедлительно занялся подготовкой новой войны. Проведя столько лет в относительно мирном строительстве калидонского абсолютизма, он, может быть, и не вспомнил бы ни про свою тетрадь с обидами, ни про оставшуюся там последнюю нереализованную запись. Но на следующее утро после приезда в Трахину к нему явился голубь.

Возможно, если бы с таким письмом пришла, скажем, белочка, к этому можно было бы отнестись проще, списав увиденное на неумеренность при праздновании встречи с братом. Если бы пришел осел, его можно было бы просто прогнать пинками и забыть. Но голубь был в буквальном смысле послан свыше, о чем недвусмысленно извещал штамп олимпийской службы доставки предсказаний, и, несмотря ни на какие «кыш-кыш отсюда, проклятый», улетать не желал.

Пришлось преодолеть тремор, тошноту и головокружение, снять с лапки пернатого записку и попытаться вникнуть в смысл написанного. Смысл был непростой. Додонская организация прорицателей извещала адресата, что их сотрудниками расшифровано в шуршании листвы священных дубов совершенно недвусмысленное предсказание, имеющее самое прямое отношение к герою.

«Получателю сего, Алкиду Амфитрионовичу Гераклу, по прошествии пятнадцати месяцев предрекается долгая счастливая и безмятежная жизнь без войн, стихийных бедствий и прочих беспокойств (не считая семейных скандалов), если, конечно, он эти пятнадцать месяцев переживет». Счет за услуги и доставку был привязан к другой лапке голубя.

Непонятно было, следовало ли из этого, что через пятнадцать месяцев Геракл вынужден будет либо умереть, либо отойти от активных дел. И если он умрет, то когда: в течение указанного срока или по прошествии его? И зачем ему это сообщают: чтобы предостеречь от всякой активности на ближайший год или, наоборот, побудить к ней?

Человек действия, которому легче было разом свернуть гору, чем недельку походить окольным путем, пока не подъедет бульдозер, Геракл расценил это как призыв и ломать голову над последствиями не стал. Он вынул из еще не распакованного тюка спящей жены свою долговую тетрадь и убедился, что не воздал по заслугам лишь одному своему обидчику. Глупому лучнику Эвриту.

По прошествии лет и после женитьбы на очаровательной, что было признано всеми, Деянире острота обиды несколько сгладилась. Иола уже не казалась той сладкой пышкой, о которой вместе с половиной мужиков Эллады мечтал только что дембельнувшийся герой. Но принцип не прощать обид был превыше всего, и Эврит должен был либо принести свои извинения и признать Геракла лучшим лучником страны, либо смыть обиду кровью.

В принципе, герой был согласен на мирный вариант развития событий, но Эврит к этому времени, очевидно, бесповоротно спятил. Он не только отказался признать первенство Геракла в обожаемом им виде спорта (что было бы абсолютно объективно), но и как глава национальной федерации стрельбы из лука заявил, что рабы — пусть даже и бывшие! — не имеют права осквернять своими грязными лапами великое изобретение человечества — палку с привязанной к ней веревкой, именуемую лук! Дальнейшая переписка была бессмысленна, и Геракл велел объявить о наборе желающих выступить под его руководством в поход на Эхалию.

Времена Фив, когда Гераклу приходилось чуть ли не на коленях уговаривать население встать под его знамена даже для защиты собственных домов, остались в далеком прошлом. Теперь конкурс на право вступить в победоносную армию Геракла был не менее суров, чем кастинг на «Фабрику звезд». Войско собралось в считаные дни и без малейших сомнений в успехе выступило на Эхалию.

Возможностей устоять против Геракла у Эврита было не больше, чем у Ирака против коалиционных сил. Как писали на эту тему в патриотично настроенных эхалийских газетах, «шансы, несомненно, есть, но они равны нулю». Кэпитал оф Эхалия был взят штурмом, а сам Эврит — поражен той самой стрелой Геракла, первенство которой так упорно не хотел признавать при жизни.

Некоторая неувязка произошла с Иолой. Так и оставшаяся из-за самодурства папаши без мужа девица до смерти перепугалась начавшегося штурма, лезущих со всех сторон мужиков, криков и огней. При этом предполагая, что ей, как представительнице свергнутого правящего дома, ничего хорошего от захватчиков ждать не приходится, Иола решилась на совершенно отчаянный поступок. Воспользовавшись суматохой, она забралась на крепостную стену и заявила, что спрыгнет вниз, если какой-нибудь негодяй сделает к ней хотя бы шаг.

Сложно сказать, чего она могла добиваться таким образом. Как правило, переживших штурм принцесс отдавали в жены кому-нибудь из особо отличившихся в битве сподвижников вождя, если сам вождь был уже женат.

Им редко грозили смерть или визит на невольничий рынок. Но и прав у Иолы в этот момент никаких не имелось, а потому и качать, стоя над рвом, ей было, собственно, нечего. Единственное, на что она могла не без оснований рассчитывать, так это на милосердие Геракла, которое тот и собирался проявить. Герой намеревался выдать Иолу по прошествии приличествующего времени за своего старшего сына Гилла. Но объяснить это девице он не успел.

Со стороны происходящее выглядело довольно необычно, и внизу с обеих сторон стены собрались зеваки, которых можно было понять. Не каждый день царская дочка висит над головой, как мартышка на кокосовой пальме, и кричит, что сейчас прыгнет. Несколько предприимчивых джентльменов начали принимать ставки «прыгнет — не прыгнет», давая коэффициент три к одному, что свободное падение не состоится. И просчитались.

Едва Геракл попытался подойти к Иоле поближе, чтобы поговорить, не перекрикивая шум ветра и гул толпы, как отчаянная дамочка сиганула вниз. Народ ахнул, но, как оказалось, преждевременно. По-настоящему ахать нужно было позже, когда стало очевидно, что, упав с десятиметровой высоты, Иола не только не разбилась в лепешку, но даже и не ушиблась. Чему виной оказалась пуританская мода, царившая в этот год на северо-востоке Греции.

Многочисленные юбки на обручах, кринолины и разнообразные прочие фижмы в полете раздулись, набрав воздух, и неудачливая самоубийца приземлилась куда мягче, чем боярыня Ярослава в сказании о Евпатии Коловрате, бросившаяся с терема от злых татар. Геракл велел взять эквилибристку под усиленную охрану, а произошедшее описать и отослать в Академию наук как первый в мировой истории случай спуска с высоты на парашюте.

После проведения с Иолой успокоительных бесед девица была отослана в Трахину пережидать траур и готовиться к грядущей свадьбе с Гиллом. Небольшая загвоздка заключалась в том, что жениху в тот момент только-только исполнилось пять лет, но на это внимания никто не обращал. Зато в случае брака с принцессой он мог легитимно править Эхалией. а когда уже они там чего — это их личное интимное дело и вообще детали.

Сам Геракл остался в Эхалии гарантом сохранения хрупкого мира, установившегося в регионе. Неудивительно, что Деянира, увидев Иолу, въезжающую на повозке во двор, приняла этот факт близко к сердцу. И хотя в сопроводительной записке, заученной наизусть сопровождающим рабом, Геракл разъяснял жене ситуацию, в сердце Деяниры осталось не лишенное оснований подозрение, что на самом деле все не совсем так, как рассказывает ей супруг устами говорящего письма.

И в рамках борьбы с возможной изменой она решила использовать заветное зелье. Для этих целей в магазине готового платья был приобретен праздничный хитон, пропитан в приворотном зелье, разведенном с ключевой водой в пропорции две части крови на три — воды, и лично Деянирой перешит по богатырскому размеру. После чего тщательно, как и было предписано, скрывавшийся от прямых солнечных лучей хитон был запечатан в черный, светонепроницаемый полиэтилен и отправлен Гераклу как подарок на именины.

С чувством человека, выполнившего важную работу, и предвкушением успеха Деянира проводила гонца по имени Лихас с посылкой до ворот и вернулась в комнату ликвидировать следы операции. Суть уборки была проста до примитивности: тазик из-под чудодейственного состава был выставлен за дверь на попечение горничной, а обрезки ткани, нитки и иголки вылетели в окно в расчете на внимание дворника. Когда через несколько минут Деянира повторно подошла к окну, ее поджидал неприятный сюрприз.

Попав на раскаленные полуденным солнцем камни, пропитанная кровью кентавра ткань вела себя не совсем так, как полагалось бы качественному льняному полотну. Обрезки хитона пузырились и шипели так, будто попали в банку с серной кислотой, а в брусчатке двора постепенно прорисовывалась изрядная дыра. Деянира поняла, что Несс ее подставил.

В спешном порядке она снарядила погоню за Лихасом, но к тому моменту, когда преследователи прибыли в порт, корабль с почтой уже успел отчалить от пристани и скрыться за горизонтом. Была еще надежда, что посланные Деянирой скороходы поспеют в Эхалию до того, как Геракл наденет злополучный хитон, но надежда не слишком реалистичная.

Лихас собирался вернуться в расположение ставки как раз накануне торжеств в честь годовщины установления над Эхалией протектората Геракла. И наверняка герой, чтобы выглядеть в глазах электората подобающе положению, выйдет на праздничные мероприятия в обновке. Все случилось именно так, как опасалась Деянира.

Торжества были организованы масштабные: военный парад, демонстрация трудящихся и такой малопрактикуемый в наше время вид развлечений, как принесение жертв богам. Если верить прессе, в этот день Гераклом было принесено в жертву Зевсу сто быков. Газеты склонны к преувеличениям, но по отношению к Гераклу эта цифра, как показали дальнейшие события, могла быть правдоподобна. Во всяком случае, Зевс повел себя адекватно такой нешуточной взятке.

Но на фоне ужаса, случившегося сразу после жертвоприношения, даже такая занятная статистика, как подсчет чужих расходов, теряет свою привлекательность. А случилось действительно страшное. Жаркое солнце и горячее тело героя произвели с отравленной тканью хитона такое же действие, как и раскаленные камни с обрезками. Геракл вдруг почувствовал, что одежда начала нестерпимо жечь тело. Он попытался сорвать с себя хитон, но тот как будто прилип к коже. Ткань если и отрывалась, то лишь с кусками мяса, что было еще больней. Герой как будто был облит кислотой, которую нельзя было ни нейтрализовать, ни смыть.

В ярости он бросился на Лихаса и даже смог задать почтальону вопрос, зачем тот привез в своей толстой сумке на ремне этот подарок. Ничего толкового, кроме невнятного блеянья, что этот пакет ему дала Деянира, гонец ответить не смог. Обезумев от невыносимой боли, Геракл схватил беднягу за ногу и швырнул со скалы в море. Но облегчения это ему не принесло. Кислота продолжала жечь нестерпимо. Герой попал в положение кентавра Хирона. Правда, в отличие от того у Геракла все же был выход.

Он велел собрать огромную поленницу и, пока ее сооружали, рассказал Гиллу про другое пророчество, полученное им в самом начале пути. Тогда голубь принес ему предсказанье, что он не проиграет в жизни ни одного сражения и если погибнет, то лишь от руки уже мертвого врага.

— Все сбылось, — подвел итог сжигаемый ядом Геракл и велел отнести его на вершину собранного костра.

Оттуда он еще раз оглядел округу, свое войско, собравшихся на праздник людей и приказал поджечь дрова. Но впервые его приказ остался не выполненным. Никто не решился подойти и зажечь погребальный костер. Геракл приказал еще раз, и снова никто не пошевелился. И лишь после третьего окрика какой-то пастух, стоявший в толпе, велел своему маленькому сыну, не очень хорошо понимавшему, что происходит, поджечь дрова.

Ребенок бросил факел в поленницу, за что получил от Геракла в награду его легендарный лук и стрелы. Огонь разгорелся, но мучений героя толпа больше не увидела, потому что на сцену наконец вышел Зевс. Раздавшийся откуда-то сверху двойной залп из перуна мгновенно испепелил поленницу дотла. Когда рассеялся белый дым, толпа увидела на месте костра лишь неглубокую воронку, наполненную золой. Друзья Геракла закопали ее, поставив на образовавшемся холме памятник величайшему из героев человечества.

Но на этом закончилась лишь наполненная лишениями и страданиями, трудами и подвигами земная жизнь героя, а началась не менее славная — олимпийская. Под прикрытием дымовой завесы Зевс, оказавшийся не таким уж неблагодарным, как можно было ожидать, лично доставил Геракла на Олимп на своей летучей колеснице с мигалкой и спецномером.

Где представил его местной публике как нового полноценного члена олимпийского общества.

Как бы кощунственно это для кого-то ни звучало, но именно Геракл стал первым человеком, вознесшимся на небеса и ставшим после смерти богом. Или, во всяком случае, равным богам. Такой небывалый прыжок через чины и ранжиры пришелся по душе далеко не всем обитателям знаменитой горы, и специально для них Зевс сделал в своем докладе особый акцент:

— А если кому-то это не нравится, — вкрадчиво сказал глава эллинского мира, — то пусть он засунет свое мнение куда-нибудь подальше.

Желающих оспорить указ не нашлось. Однако главной сенсацией стало то, что Геракл не просто оказался зачислен на довольствие при верховном дворе, но вошел в число первой дюжины олимпийцев. Тех самых, которых называли вершителями судеб. Никого из прежних топ-персон разжаловать не стали. Специально для Геракла — в знак ли уважения к огромным заслугам, из душевного ли к нему отношения начальства — увеличили квоту. Священное число двенадцать слегка деформировалось, и теперь формула верховной власти звучала не как «Большая дюжина», а как «12+1».

Джентльмену с таким местом в обществе по должности, кроме номенклатурной квартиры, дачи, черной «чайки» и телефона с гербом, полагалась еще и подобающая жена. И после ряда консультаций герою была предложена вполне удовлетворившая его кандидатура богини цветущей юности Гебы. Дочь Зевса и Геры, она до эпатажного появления Ганимеда работала виночерпием на пирах богов.

Гера, таким образом, стала официальной тещей героя. Что ее отношение к Гераклу не смягчило, но хотя бы ввело его в упорядоченное русло. Отныне ей стало ни к чему изобретать невыполнимые задания, чтобы испортить герою жизнь. Для этого достаточно было просто приехать к нему в гости на выходные и высказаться за обедом на тему: «До чего ж тебя довели, бедная доченька!» Зевс лишь сочувственно хлопал Геракла по плечу и делал утешительную мину, как бы говоря: «Да не обращай внимания, чего еще ожидать от тещи».

Не имея более возможности сотворить какую-нибудь каверзу лично Гераклу, нехорошая женщина все равно нашла на ком сорвать досаду. Она отомстила тому, кто хоть и формально, но все же стал виновником появления героя на небесах. Филоктета, того самого сына пастуха, который поджег погребальный костер Геракла, по наущению богини укусила ядовитая змея.

После появления на Олимпе Геракла изменилась даже рассадка за главным столом Эллады. Теперь таблички на скатерти перед началом торжественных обедов стояли следующим образом: Зевс рядом с Герой. Аид с Персефоной и Афродита с Гефестом по одну сторону длинного стола, Афина, Арес, Гермес, Деметра, Артемида и Аполлон — по другую. А в торце (не с той стороны, где Зевс, а с другой) гордо восседал Геракл. Геба, как недостойная, в круг избранных не допускалась и дожидалась мужа, вкушая яства вместе с богами второго плана в соседнем зале.

Освободившись от насильно навязанного ему при жизни общества злодеев и чудовищ, в отставке Геракл оказался совсем не таким суровым парнем, каким его знали современники. Наоборот, он прославился своим добродушием, неоднократно заступаясь за смертных, когда соседи по Олимпу начинали уж слишком прижимать бедолаг. И выяснилось, что его слово действует убедительно и без дополнительной аргументации в виде увесистой дубины.

Несмотря на боевое прошлое, Геракл наотрез отказался принимать участие в сражениях богов, выбрав себе довольно мирную должность начальника охраны Олимпа. Он лично открывал утром и закрывал вечером ворота города богов, всегда терпеливо дожидаясь загулявшего где-то на стороне Зевса или задержавшуюся на охоте Артемиду. И ни разу с той поры, как он приступил к работе, Олимп не был атакован никем из буйного разномастного народа, населявшего в те времена горы и долины Древней Греции.

На этом овеянные славой страницы заканчиваются, уступая место прозе жизни, бытовым неурядицам и попыткам детей Геракла соответствовать хотя бы тени великого отца. Но без них рассказ о жизни и смерти главного героя человечества был бы неполон.

У Геракла было немало детей, рожденных от разных женщин, но легитимными потомками героя — Гераклидами — имели право называться лишь родившиеся в законном браке с Деянирой. Кроме старшего, Гилла, супруги успели обзавестись еще сыновьями Ктесиппом, Гленом и Онитом и дочерью Макарией. И детство Гераклидов, даже на самый оптимистичный взгляд, нельзя было назвать счастливым.

Их мать Деянира, узнав об ужасных последствиях допущенного ею легкомыслия, предпочла позору смерть. И, подобно многим прочим сильным духом гречанкам, повесилась прямо в спальне, оставив тем самым детей на произвол судьбы, но не дав злым языкам повода усомниться в своей верности супружескому долгу.

Вся тяжесть по воспитанию детей легла на плечи уже весьма престарелой матери Геракла Алкмены. И эта тяжесть не замедлила опуститься на положенное место. Эврисфей, сидевший при жизни героя тихо, как мышь в норе, после смерти Геракла сообразил, что надо ковать железо, пока оно горячо, и устроил форменную облаву на детей своего бывшего слуги. Микенский правитель рассматривал их как претендентов на свой трон и был совершенно прав. И если прежде Эврисфей молился, чтобы вырвавшийся на оперативный простор Геракл не вспомнил про его существование, то теперь он решил взять инициативу в свои руки.

Алкмена с внуками была вынуждена бежать из маленькой Трахины, не способной противостоять сильным Микенам, и идти по мегаполисам в поисках защиты. Никто не хотел связываться с Эврисфеем, и как только из Микен поступала нота с требованием выдать врагов престола, Алкмене приходилось уходить дальше. Лишь Афины, возглавляемые сыном Тесея Демофонтом, отважились дать приют детям Геракла, чем крайне осложнили себе жизнь на внешней арене.

Препирательства по поводу выдачи-невыдачи Гераклидов продолжались несколько лет. И к тому моменту, когда терпение у Эврисфея лопнуло и он решился перейти от дипломатических мер непосредственно к применению военной силы, сыновья героя уже могли сами постоять за себя. Но и тут не обошлось без пакости негодяя оракула, вылезшего совершенно не к месту и заявившего, что Гераклиды ни за что не смогут победить, если один из них не будет принесен в жертву богам. Как будто волю богов лучше знал этот проходимец, а не отец готовящихся к битве, каждый день сидевший с этими самыми богами за столом.

Тем не менее, к шарлатану прислушались и по принципу меньшего зла принесли в жертву сестру Макарию. После чего в самый важный бой в своей жизни Гилл и Ко шли в полной уверенности, что их дело правое и враг будет разбит, как говаривал когда-то их боевой папахен своему приятелю Тесею, чье бывшее войско они в этой битве возглавляли. И враг действительно был расколочен в пух и прах. Престарелый Эврисфей, предпочевший наблюдать за битвой со стороны, увидев, что афиняне ломят, а микенцы гнутся, пустился бежать.

Но далеко уйти ему не удалось. Гилл на специально заготовленной на такой случай колеснице возглавил погоню и вскоре догнал старичка. В принципе, это глубоко символично, что сын великого героя смог отомстить человеку, который всю жизнь гнобил его отца. В любом приличном боевике, прежде чем спустить Эврисфея за Стикс, Гилл должен бы был произнести подобающую моменту речь, но на практике все всегда выходит не совсем так, как задумывают сценаристы.

Юный мститель так увлекся, что, ограничившись какой-то банальностью вроде «Мой меч — твоя голова с плеч» без лишних прикрас срубил супостату башку. Отделенную от тела голову врага Гилл припас в подарок Алкмене, почему-то предполагая, что ей это будет приятно. А сам возглавил развивающееся наступление афинян на Пелопоннес. В ходе стремительной операции континентальными войсками был нанесен врагу значительный урон в живой силе и технике, были захвачены города Тиринф, Микены, Аргос и другие населенные пункты.

Гераклиды заняли под свою резиденцию дворец злополучного Эврисфея и уже совсем было собрались править в Микенах долго и по праву, но, победив в настоящей войне, начисто проиграли войну информационную. Разразившаяся на следующий год по всему Пелопоннесу эпидемия чумы не была чем-то из ряда вон выходящим. Для древнего грека любая эпидемия была таким же обыденным делом, как для нашего постиндустриального общества предновогодний грипп.

Но этим событием необычайно ловко воспользовалась, казалось бы, загнанная в дальний угол истории партия выдающегося пройдохи Пелопа. Эмигрант из Малой Азии, находящийся в весьма тесных и настолько же противоестественных отношениях с Посейдоном, вернувшись в Грецию, он хитростью захватил сначала оставшуюся без хозяина после смерти Авгия и Геракла Элиду, а затем и почти весь гигантский полуостров. Дошло до того, что сам полуостров стали называть его именем — Пелопоннес, то есть буквально «остров Пелопа».

Своевременно сунув очередному оракулу двух зеленых франклинов в местной валюте, Пелоповы политтехнологи состряпали хитро придуманное предсказание. Когда настрадавшийся от чумы народ заинтересовался, как бы избавиться от напасти, и послал запрос к оракулу, он получил продуманный ответ: «Гераклиды пришли слишком рано». Хитрость заключалась в том, что, скажи оракул «пришли зря», наследники Геракла могли обидеться и приняться доказывать, что совсем и не зря. А так, стало быть, они просто чуть-чуть опередили свое время, с кем не бывает. Нужно просто зайти попозже. Делов-то, вышли-зашли: пользователи Windows легко поймут эту логику.

Гераклиды, послушные воле народа, с легким сердцем покинули Пелопоннес, полагая, что однажды завоеванное государство никуда уже от них не денется. Обосновавшись вдалеке от почти покоренного полуострова аж за Марафоном, они выждали три года (как выразился тот же простимулированный оракул, «возвращайтесь после третьего плода») и по истечении указанного срока, купив билеты на вечерний поезд, поехали в Микены царствовать.

Но уже на вокзале выяснилось вдруг, что все царские места в городе заняты. Пелоп не терял эти годы зря и повсюду, где мог, распихал своих людей. В Микенах плотно сидел его сын Атрей, слезать с престола по поводу возвращения законных наследников нисколько не собиравшийся. О чем он и заявил Гиллу, стоя во главе собранного для убедительности войска.

То есть нужно было возвращаться назад, где-то искать войска и вновь завоевывать уже завоеванную однажды отчизну. Гилл был в отчаянии, и в этот момент Пелоповы хитрецы предложили ему решить вопрос: а) проще, б) по-благородному, с) подобно тому, как когда-то делал его отец. То есть Гилл должен был сразиться с любым царем из войска Атрея, и победитель получит все. Вне всякого сомнения, Геракл мог бы без напряжения одной левой передушить всех царей и крон-принцев из Атреевой банды, но для его сына эта задача оказалась неподъемной.

Тем не менее, Гилл смело вышел против здоровенного лося Эхема, председателя сельсовета поселка Тегей (по тем временам начальник любого коровника мог именоваться императором), и был убит. Его сторонники и младшие братья в горе вернулись на материк. Алкмена вскоре тоже скончалась и была, по одним сведениям, похоронена неподалеку от Геракловой воронки, а по другим, более внушающим доверие, — по протекции Геракла перемещена на острова блаженных.

Лишь дальние потомки Геракла смогли вернуться в родные места и занять там положение, достойное памяти своего великого предка. Но вот это уж точно совсем другая история.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23