Поднявшись на гребень гряды, Кордери всякий раз надеялся увидеть признаки живого: каменную крепость, ухоженное поле, тропинку с человеческими следами. Но таких признаков не было, разве что жук в блестящем панцире выскакивал из-под ног или какие-то непонятные создания переползали дорогу. Однажды они услышали в отдалении голос хищного зверя и посмотрели друг на друга, поняв происхождение звука. Это был Селим в аду собственного бреда.
Квинтус сменил через час Нгадзе, Нтикима в свою очередь недолго нес носилки, перед тем как их подхватил ибо. Ноэл никому не уступал свое место, хотя его руки очень болели, а лямки мешка терли спину. Он покрывался потом и очень хотел пить — но кипяченой воды было немного, уже давно не находили источников.
Ноэл знал, что сейчас середина сухого сезона, и с изумлением вспомнил, что до нового года остался день или два, хотя Квинтус, следивший за календарем, не сказал об этом.
В полдень сделали привал в тени большой черной скалы. Их обед составили земляные орехи и шарики пшенной каши, сухие из-за недостатка воды, из которой сварили кофе.
Гендва лежал спокойно, тихо дыша. Квинтус услышал очень слабые, редкие удары сердца и, довольный объявил, что вампир чувствует себя лучше и скоро будет здоров. Но его опасение вызывало состояние Лангуасса, истощенного и высохшего. Когда солнце уже садилось в небе, окрашенном харматтаном, монах сказал Ноэлу, что нельзя двигаться дальше, чтобы не убить пирата. Жажда отнимет у него последние силы. Лейла хотела размять мышцы Ноэла, но его кожу сплошь покрывали ссадины, и он попросил ее прекратить массаж.
До захода солнца Ноэл успел взобраться на скалу, в надежде, что последние лучи осветят стену или башню, показывая, что путешествие близится к концу. Но, стоя на гладкой скале, он увидел только безрадостную серозеленую пелену с вкраплениями камня или щебня, над которой гулял прохладный ветер. Казалось, нигде в мире нет больше такой пустоты и безмолвия.
“Здесь нет никакого города вампиров, — сказал себе Ноэл раздраженно. — Гендва привел нас сюда, чтобы ввергнуть в опасность. Если бы не раны, он сейчас исчез бы, вернулся назад к приветливым водам Логоне и ее притоков”.
Но сам не верил в это. Он не знал, хуже ли эта дикая местность пустыни, через которую Моисей вел детей израилевых, и услышал ли пророк десять заповедей на горе, похожей на эту. Но, посмотрев в темнеющее небо, он не мог уловить милосердного присутствия Бога.
“Может ли подобное место быть Эдемом? — спрашивал он себя. — Где приятные взору деревья, посаженные Господом Богом? Где фрукты, пригодные в пищу? Где растет сказочное древо жизни? Где находится древо знания добра и порока, от которого неосторожно вкусила Ева? Где витает дыхание жизни, которое Бог вдохнул в плоть Адама, чтобы тот стал царем всех птиц и зверей, созданных Всевышним? Эти деревья с корнями в аду, чьи ссохшиеся плоды несут горькие знания падения и оскудения, Божьи или Сатанинские? Если Адамавара — Эдем, о котором говорит писание, тогда Господь, верно, оставил ее; и даже змий, предавший людей, больше не бдит в этой глуши”.
Ноэл поправил прядь на лбу и взглянул на свои натертые руки. На правой ладони вокруг лопнувшего волдыря образовалось темное пятно!
Ужас пронзил его, он, вдруг поняв причину боли в своем теле, быстро расстегнул рубашку и осмотрел грудь. Пятен не было, но на правом плече, под лямкой мешка, осталась тонкая черная полоса, как черная змейка, не спеша ползущая к горлу.
В момент отчаяния эти знаки показались ему символом приближающейся смерти. Он не проклинал Бога или неудачу, или любопытство, приведшее к осмотру. Не молился ради избавления, потому что отчаяние не зажгло свет веры в душе неверующего. Он просто спустился со скалы, потому что нижний край солнца уже зашел за горизонт.
Внизу Квинтус спускал белую сутану с плеча. На его спине два черных пятна расходились от плеча. Ноэл подошел к другу и очертил пятна пальцем так, чтобы тот ощутил их размер.
— Я говорил с Нтикимой, — сказал монах. — Он называет эту болезнь серебряной, хотя пятна другого цвета. Если даже ее называют смертью, она почти не убивает. Однако он предупреждает, что Шигиди придет ко мне во время сна.
— Ты защищен от кошмаров, — успокоил его Ноэл, — несомненно, защищен лучше меня.
Он подумал, что надо найти цыганку и осмотреть ее тело, но вдруг его внимание привлек странный огонек в темнеющем лесу. Ноэл смотрел на светлую точку, мерцавшую вдали, как блуждающий огонь. Появился еще один огонек, за ним второй, третий, стало понятно, что это люди с факелами идут из леса к черной скале.
Люди или чудовища.
Квинтус тоже увидел факелы и быстро поправил на себе сутану, будто стесняясь голых плеч с чертовой печатью. Монах сделал шаг вперед, как бы встречая пришельцев, но остановился, поняв, что они не похожи на людей.
Силуэты с факелами были очень большими, в длинных зеленых рясах, с гигантскими рожами — отвратительной карикатурой на человеческие лица. У них были ярко-красные рты с острыми выступающими клыками и огромные глаза с черными как смоль зрачками.
Ноэл быстро огляделся.
Лейлы не было видно, вероятно, она сидела в палатке больного Лангуасса. Нгадзе и Нтикима возились у огня, но, поняв, что что-то неладно, встали в полный рост, ожидая развития событий.
Нтикима подошел к Ноэлу и сказал только одно слово: “Эгунгун!”
Кордери никогда не видел Эгунгуна, зная о нем только из рассказов мальчика. Как и у Оро, у Эгунгуна были дни, когда он приходил в деревню, танцевал на улицах, возвратившись из Ипо-Оку, страны мертвых, чтобы узнать у живых об их предках. Прикосновение к нему означало смерть, его обвинение было ужасной угрозой и помечало тех, кого ожидало наказание за оскорбление прародителей племени. Но в деревни уруба Эгунгун всегда приходил один. Здесь же было целое войско Эгунгунов, Кордери насчитал девять — настоящее полчище живых мертвецов.
Это только люди в масках, успокаивал себя Ноэл, понимая, что здесь нечто большее, нежели комедия масок. Когда Нтикима встретил в лесу бога Арони, тот предстал перед ним в облике священника или колдуна в украшениях, но перед мальчиком из племени уруба колдун не притворялся богом — он был им. Приближающиеся фигуры не притворялись живыми мертвецами — они были живыми мертвецами. Как полагали уруба, они и не могли быть иными. Это были переодетые воины мкумкве или элеми, но они были и вставшими мертвецами, пришедшими свести счеты с живыми.
Факельщики подошли ближе, остановились полукругом на краю лагеря, глядя на пришельцев. Они молчали, а Ноэл думал, на каком языке приветствовать странные фигуры. Лейла вышла на шум из палатки, подбежала, в страхе прижалась к нему, но не закричала, и он был горд ее выдержкой.
— Они не навредят нам, — прошептал он ей. — Они не за этим пришли.
Повернувшись к Нтикиме, сказал:
— Прошу тебя, подскажи, что нам делать. Теперь ты должен быть нашим проводником, потому что ни элеми, ни Мсури уже не помогут.
— Пусть женщина отойдет, — прошептал мальчик. — Это не ее дело.
Лейла, поняв, отпустила Ноэла. Нтикима взял его за руку и провел вперед, к живым мертвецам. Мальчик огляделся и сделал знак Квинтусу, который тоже выступил вперед. Все трое, с Нтикимой посредине, вышли в центр полукруга Эгунгунов.
Нтикима поднял руки и приветствовал вампиров на уруба, спрашивая, согласно ритуалу, что они хотят сказать.
Один из них что-то ответил на уруба, но Ноэл ничего не понял. Было неясно, к кому обращался вампир, оставалось только молча ждать.
Нтикима заговорил, наклонив голову и жестикулируя. Ноэл расслышал “Огбоне”, “элеми”, “Они-Олорун” и другие знакомые слова. Когда Нтикима указал туда, где лежал Гендва, Эгунгуны забеспокоились. Шестеро из них несли факелы, а трое, кроме того, короткие копья; у троих без факелов были церемониальные барабаны. У некоторых имелись жезлы с перьями, которые Ноэл видел в храмах, напоминавшие о Элегбе, Олори-мерине, то есть о самой действенной загробной магии. Когда Нтикима показал на Гендва, копья с жезлами были подняты в знак обвинения или угрозы, но Ноэл не знал, чего должен бояться больше.
Один из Эгунгунов отделился от группы, наклонился над Гендва, осмотрел его. Выпрямившись и повернув разукрашенное лицо-маску к свету факелов, он выкрикнул угрозу и нацелился жезлом в сердце Нтикимы.
Нтикима что-то отрицал, но отпрянул назад, как после удара.
Ноэл не сомневался, мальчик в смертельной опасности, несмотря на кажущуюся безобидность жеста, — ведь живые мертвецы стояли перед людьми с бременем вины. Каким бы ни был жезл, он мог убить скорее, чем копье или пушка.
Недолго думая Ноэл прикрыл собой Нтикиму, толкнув его себе за спину и делая шаг вперед, к угрожающему жезлу.
— Мальчик ничего не сделал, — сказал Ноэл на уруба. — Он не виноват. Он служил элеми и Огбоне, как мог.
— Осторожно! — прошептал Квинтус.
Но Ноэл не нуждался в предупреждении. Он достаточно хорошо знал, что у туземцев отсутствовали галльские представления о вине и ответственности. Если дела шли плохо, они искали козлов отпущения, на которых можно отыграться за вину племени, даже если виноват был кто-то другой.
— Один из нас напал на элеми, — произнес Ноэл медленно, потому что недостаточно бегло говорил на уруба. — Серебряная болезнь лишила его разума. К нему пришел Шигиди! — Он хлопнул себя по лбу, чтобы подчеркнуть свои слова.
— Шигиди! — повторил Эгунгун и сделал шаг к Ноэлу, направляя жезл в его сердце.
Ноэл стоял молча. Эгунгун шагнул еще раз, и Нтикима прошептал по-английски:
— Если он прикоснется к тебе, ты умрешь.
— Мы пришли в Адамавару, — опять заговорил Ноэл на уруба. — Потому что нас позвал Экеи Ориша. Нас не надо уничтожать и обвинять. Вы должны привести всех… каждого… в Илетигу. Олорун хочет этого.
Эгунгун сделал еще один шаг, целясь смертоносным жезлом.
— Олорун хочет этого, — повторил Ноэл, не смея отвести взгляд от выпученных глаз огромной маски. Это было абсурдом, но он физически ощутил давление жезла на бьющееся сердце, как будто жизнь попала в смертельный капкан, сжимающий его, пока кровь не брызнет из тела и душа не сгорит, как моль в пламени свечи.
Кордери знал — перед ним человек в маске и на сердце нацелено не оружие, а символ, бессмысленный с точки зрения его собственных убеждений. И все же чувствовал, что умрет от касания жезла, как сказал Нтикима. Эгунгун обеспечит это.
Вдруг Ноэл почувствовал переполняющую его лихорадку. Ни рука, ни плечо, на котором начало расползаться черное пятно, не болели, казались онемевшими, но его бросало в жар, мутило. Волнение лишало сил, и он понял, что от прикосновения жезла упадет.
Ноэл не видел Квинтуса, однако ясно различал других, позади и рядом с Эгунгуном. Лейла застыла в напряжении, не понимая, что происходит, но замирая от мысли, что их жизнь под угрозой. Нгадзе тоже был испуган, пламя факелов отражалось в белках его глаз. Ибо так же боялись Эгунгуна, как уруба, потому что через него Огбоне осуществляло свою власть над племенами.
И в этом момент Ноэл увидел Лангуасса.
Лицо его было изможденным, темные волосы и плохо постриженная борода свернулись пыльными прядями, глаза лихорадочно блестели, отражая пламя факелов. Он стоял на колене, упираясь локтем в левое бедро, и тщательно целился из мушкета.
Ноэлу показалось, что между человеком в химерической маске, роковым жезлом, вобравшим в себя ярость всех темных языческих богов, и безумным пиратом, чужим на этой безжизненной, мрачной земле, с выплевывающим свинец оружием, почти нет различий.
— Лангуасс! — крикнул он. — Ради Бога, нет!
Возможно, призыв к Богу был неверным. Возможно, не стоило кричать на языке, непонятном для колдуна в маске.
Эгунгун издал вопль, бросился вперед, целясь жезлом в грудь Ноэла.
Лангуасс выстрелил.
Эгунгуна рухнул на землю — жезл прошел в нескольких дюймах от груди Ноэла.
Ни звука не издали фигуры, стоявшие полукругом.
Они смотрели, застыв в изумлении.
Упавшее тело лежало одно мгновение спокойно, затем задергалось. Огромная маска треснула и развалилась, уступая резким движениям головы. Когда татуированное лицо священника-мкумкве показалось из обломков, Ноэл понял, что выстрел Лангуасса разбил маску, но пощадил голову под ней. Человек был испуган и оглушен, но невредим. Он встал на ноги — живой, вышедший из оболочки поднявшегося мертвеца, в переплетении естественного и сверхъестественного.
— Нас зовет Олорун, — сказал Ноэл, глядя в глаза живого человека. — Не надо вредить нам.
Колдун не пытался подобрать упавший жезл. Он больше не был Эгунгуном. Встретившись на мгновение взглядом с Ноэлом, он оглянулся на полукруг вставших мертвецов, чьей задачей было обвинение, осуждение от имени всех поколений предков, чьи жизни пунктиром отмечали линию от черных туземцев к их собственному черному Адаму.
Жезлы не поднялись. Копья остались недвижимыми.
Суда не последовало. Кто-то говорил на уруба так быстро, что Ноэл не мог понять ничего, кроме имени Шанго, бога бурь.
— Шанго хранит тебя, — прошептал Нтикима. — Ты нас привел невредимыми в Адамавару.
— Они бы убили нас, — произнес Ноэл. — Гендва провел нас через полконтинента, и все же они убили бы нас всех.
— О нет, — сказал Нтикима. — Они бы не тронули бабалаво. Могли потребовать одну жизнь или несколько, и только. Они бы убили тебя, если бы ты встал на мое место. Человек может делать выбор, подставить себя, хотя ты, наверное, не знаешь этого. Я теперь обязан тебе жизнью, Ноэл Кордери, и однажды оплачу свой долг.
Ноги Ноэла внезапно ослабли, Квинтус поддержал его, взяв за руку.
— Это должен был сделать я, — сказал монах низким напряженным голосом.
— Нет. — Ноэл слабо отрицал, положив почерневшую ладонь на голову и удивляясь усилению головокружения, когда опасность уже миновала. — Твой разум и моя сила… моя сила…
Говоря это, он понял, что силы оставляют его. Последнее, что увидел Ноэл, было лицо наставника, Божьего человека, поддерживавшего его своими слабыми руками. Яркие глаза смотрели на него, завораживая, как две заводи.
Когда сознание покинуло Ноэла, он удалился от боли и страданий тела, душа его воспарила: впервые в жизни он подумал, что вера в провидение, к которой призывал Квинтус, и в самом деле несет в себе нечто…
Часть 4
КРОВАВАЯ ПОРА
“Империей страха правит величайший деспот, чье имя — Смерть, с супругой по имени Страдание; этот правитель отравляет воителей по имени Война, Болезнь и Голод против человечества, подстрекает их почитать эйдолу, скрывающую от него действительное знание божественного и светского миров.
Обыкновенные люди обманываются, думая, что их враги — вампиры; потому что истинные враги человечества принадлежат этой огромной империи — империи страха, невежества, а не мелким княжествам Аттилы и его племени, которые когда-то падут сами.
Избавление человечества от несчастий не последует от падения мелких княжеств, если огромная империя будет существовать. Я прошу вас помнить, что следует разрушить эйдолу, чтобы восторжествовала правда”.
Фрэнсис Бэкон. Из письма к Эдмунду Кордери,
май 1622 года
ПРОЛОГ
Последователи Грегори Великого говорят, что вампиры перед шабашем смазывают тело мазью, составленной из различных мерзких компонентов, но в основном из умерщвленных детей. На сборном месте зажигают отталкивающий, отвратительный костер. На собрании верховодит Сатана в виде козла с крыльями летучей мыши, сидящий на троне из черного камня. Вампиры выказывают ему свое почтение, опускаясь на колени, подносят ему дары — черные свечи или детские пуповины, целуют его волосатые руки. Они рассказывают о своих мерзких поступках, например, о пытках, издевательствах, причиненных обыкновенным людям, или о принесенной ими в мир нищете.
Дьявол подносит им пищу, полусгнившую, в червях, но для вампиров нет ничего гадостнее, чем хлеб и сахар, а в своей пище они находят любимую ими человеческую кровь, детскую плоть. Дьявол дает им в большом роге черное вино — смесь из мочи, приправ, крови, выпиваемую с большой охотой.
Обычно вампиры дико, до головокружения, пляшут под звуки труб и барабанов вместе с исчадиями ада, выходящими на поверхность, топча ее своими костистыми лапами, отравляя испражнениями.
После всего вампирам разрешается приблизиться к хозяину за чудовищным причащением, тогда они на всех четырех пятятся к трону, выставляя напоказ зад. Холодный как лед, размером с конский, член Дьявола вонзается в них и извергает черное как ночь семя, питая заключенные в их плоти дьявольские души. Потом вампиры разрывают собственное мясо и предлагают сочащуюся кровь гигантскому языку хозяина, жадно пьющему ее как воплощение порока.
Раны, нанесенные вампирами друг другу, быстро заживают, вытертые досуха хозяином или разорванные им в ненасытном голоде. Вампиры, целые и невредимые, встают при крике петухов, распространяя порок в мире, созданном Господом не для их племени, но для людей.
Все это видели посланные, чтобы стать свидетелями кошмара, пришедшего к людям. Риск большой, если человека-лазутчика находят, его приводят к трону, всаживают острый кол вместо дьявольского члена, кол вбивают в землю, и он служит майским шестом для танца вампиров. Площадка, где скачут черти с подручными, пропитана кровью жертв.
Вампиры ставят себя выше обыкновенных людей, на место хозяев, сатанинскими средствами. Они стремятся увести людей с пути, проложенного Богом к спасению. Пока вампиры правят на земле, души людей подвергаются суровой опасности: поддавшиеся временному соблазну пожертвуют Раем ради радостей долгой жизни, свободы от боли. Но людям обещано, что Иисус придет опять и воздаст живым и мертвым, оставшиеся на Его пути будут жить вечно в Раю. Аттила — антихрист, чье пришествие было предсказано Святым Иоанном в Апокалипсисе, и лжепапа Александр станет его подручным.
И Христос, чтобы очистить землю, низвергнет их и весь адский легион вместе с ними.
Не страдавшие на земле будут гореть вечно, те же, кто склонились перед Божьей волей, воспринимая муки и смерть, определенные павшим сынам Адамовым, увидят Господа и узнают правду его прощения.
Из “Компендиум Молефикарум” Франческо Гуаццо,
1608 год.
1
Проснулся он от сна, который тотчас же забыл, хотя осталось ощущение, что сон был таким неприятным, что избавиться от него было радостью. Не открывая глаза, попытался вспомнить, где он уснул и где сейчас находится, но не смог.
Какое-то мгновение вспоминал собственное имя, но первые звуки, пришедшие к его губам, были не его именем, а словом “Шигиди”.
Тогда, с облегчением, понял, что он — Ноэл Кордери, спасенный провидением от ярости поднявшегося мертвеца… или небесным громом, который метнул бог племени уруба Шанго — или пулей из мушкета пирата Лангуасса.
Тепло на опущенных веках говорило, что солнце стоит высоко и лучи светят ему в лицо. Поэтому прежде чем открыть глаза, их нужно затенить рукой. Попытался сделать это и понял, что не может, совсем не ощущает правую руку. Сжал левую руку и прикрыл ею глаза.
Солнце светило в широкий прямоугольник окна размером десять на четыре фута, вырезанного в каменной стене. Ноэл попытался встать, отвернулся от солнца, опираясь левой рукой. Одеяло соскользнуло с груди, и он вскрикнул — правое плечо, руку и правую сторону тела от подмышки до бедра покрывали черные и серые пятна, будто под кожей выступила гниль.
Из-за попытки встать голова закружилась, и он упал на кровать, как от опия или спирта. Хотелось пить, рот и глотка горели от сухости.
Он лежал на вязанке сухой травы, завернутой в ткань и перевязанной веревкой, удерживающей форму матраца. Рядом стоял деревянный стол, сделанный из ствола дерева, на котором Ноэл увидел глиняный кувшин с водой. Он потянулся к нему, но не смог достать правой рукой и попытался сесть, поворачиваясь так, чтобы взять кувшин левой. Несмотря на жажду, вгляделся в воду, сомневаясь в ее чистоте, осторожно отпил и, почувствовав ее свежесть, сделал большой глоток, смачивая пересохший язык.
Поставив кувшин, он увидел тысячи узких извивающихся колец на полированном столе. Он знал, что каждое кольцо на срезе дерева значит год жизни, и подумал, что стол вырезали из дерева, выросшего еще до Рождества Христова. Казалось, кольца изгибаются, вращаются, и Ноэл замигал, чтобы смахнуть слезы с ресниц.
Потом осмотрелся, почувствовав тяжесть в голове при повороте. Он находился в комнате длиной в одиннадцать и шириной в десять футов, со стенами, сложенными из каменных плит. Из мебели здесь были только грубо сколоченная кровать и стол рядом с ней, почти весь пол покрывал тростниковый мат. Напротив окна Ноэл увидел дверь из темного, почти черного, дерева на ржавых стальных петлях. Напротив кровати располагалась ниша с приступком высотой в несколько дюймов. Ноэл был один, обнаженный, груда одежды лежала у кровати, рядом с соломенной шляпой и сапогами.
Опять отпив из кувшина, он попытался поставить его на стол, но кувшин выскользнул из руки и стукнулся о каменный пол так, что вода брызнула во все стороны. С большим напряжением привстал, пополз к нише на четвереньках, хотя голова кружилась и прошибал пот. Казалось, половина тела мертва и живая часть тащила груз второй.
Снял деревянную крышку с отверстия. Запах был достаточно резок, чтобы определить назначение ниши, и Ноэл с трудом использовал ее. Затем сел в нише, крайне ослабевший, близкий к обмороку. Ясность ума после пробуждения ушла, и он находился в состоянии полусна, но холодная шершавость камня говорила о реальности.
После минутного отдыха стало лучше. Ноэл не знал, сможет ли одеться, но решил, что об этом не может быть и речи, так как он не владеет верхней частью тела. Понял, что не в состоянии даже натянуть сапоги, но решил все же подняться на ноги. Подполз к окну, но беспомощная правая рука не позволила ему встать. С большим трудом одной рукой он подтянулся к подоконнику и посмотрел вниз.
С высоты он увидел обширную долину в обрамлении далекой гряды скал и гранитных утесов. На востоке лучи солнца сверкали над озером. Круглая долина простиралась на двадцать или более миль. Вся земля была засеяна, фруктовые сады перемежались с полями корнеплодов, посаженных ровными рядами.
На площадках в крутой скале, внизу и по сторонам, стояли дома. Он сразу понял, что это и есть настоящая Адамавара, а странная безжизненная земля, которую они прошли, была лишь защитным барьером, предохраняющим от вторжения.
Далеко на полях работали люди, одетые в белое. Ноэл попытался высунуться больше, но голова у него закружилась, он потерял равновесие, и ноги разъехались в стороны, как у тряпичной куклы, брошенной ребенком. Он упал на правый бок, почувствовав глухой удар, от которого не было боли. Даже так. Слезы выступили на глазах, мысли перемешались. Дверь открылась, Ноэл резко и удивленно повернул голову, но его чувства были в таком замешательстве, что он едва мог воспринимать происходящее.
Первой вошла чернокожая женщина в белом платье свободного покроя. Ее лицо было настолько гладким, что поначалу Ноэл принял ее за элеми, но затем по манерам распознал в ней служанку и поэтому обыкновенного человека. Следующий за ней мужчина, вероятно, был вампиром, хотя и не похожим на тех, кого раньше видел Ноэл.
Он был не черным, а бледно-коричневым, с яркими карими глазами, под цвет кожи, почти того же роста, что и Ноэл, — необычное явление для этих мест. Голову его прикрывал тюрбан. Лицо не было морщинистым, как у пожилых черных вампиров, виденных Ноэлом, но, несмотря на это, он казался очень старым. Руки и ноги были худыми, но не лишенными мышц, как у Гендва, движения — неспешными. Одет вампир был в белую рубаху до колен и легкие сандалии.
Увидев, что Ноэл лежит не в кровати, а на полу, он ринулся, чтобы помочь. Ноэлу показалось, что он вновь теряет чувство реальности. Глаза затуманились, и он смог разглядеть лицо пришедшего на помощь лишь после того, как его усадили на кровать.
Женщина, судя по блеску кожи, была вампиром светлокожая, светлее, чем Лейла, однако не такая бледная, как галльские вампирши, с каштановыми волосами. Глаза странные, скорее серые, чем карие, левый светлее правого. Лицо худощавое, с прямыми скулами и подбородком. Она показалась Ноэлу самой красивой женщиной из тех, что он видел с тех пор, как покинул воды Кардиганского залива, полжизни назад.
Мужчина заговорил со служанкой на незнакомом Ноэлу языке, и та стала собирать осколки разбитого кувшина. Затем обернулся, посмотрел на Ноэла, сделав паузу, будто сомневаясь, расслышит и поймет ли его Ноэл, заговорил:
— Понимаешь латынь?
Ноэлу, который собирался с силами, это показалось совершенно абсурдным. Он ожидал услышать уруба и удивился бы меньше при звуках французской речи. Но услышать вместо этого язык церкви! Он кивнул, не в силах произнести ни авука.
— Я могу говорить с тобой на этом языке? Я перейду на уруба, если хочешь.
Ноэл кивнул опять, надеясь, что его поймут. Голова раскалывалась.
— Тогда я приветствую тебя, — мягко сказал посетитель и взглянул на окно, угадав, очевидно, что Ноэл, прежде чем упасть, смотрел в него. — Это наш дом. Это Адамавара.
Он взглянул на служанку, выносившую черепки кувшина, сделал жест молча вышедшей вампирше и продолжил дружески:
— Меня зовут Кантибх. Имя женщины Береника. Ты в ее доме, который мы называем местом айтигу. Это слово означает “незаконченный”. Должен сказать, что твоя болезнь продолжается, худшее впереди. Ты слышал, что ее называют серебряной смертью, но она редко убивает. У элеми есть лекарства, которые укрепят тебя. Ты будешь чувствовать себя беспомощным — пленником своего тела, твой разум будет бродить по странным землям невозможного: Ты будешь ощущать себя в Ипо-Оку или в пламени вашего христианского ада, но возвратишься невредимым из испытаний, я обещаю это. Ты можешь сейчас ответить?
Ноэл облизал губы и выдавил:
— Да. Я понимаю. — Хотя ему приходилось искать латинские слова, с трудом приходившие на ум, он прибавил: — Мои спутники?
— Все живы, — ответил Кантибх. — Один, по имени Квинтус, назвал нам ваши имена. Он тоже болен, но не так сильно. То же самое с женщиной. Хуже было с Лангуассом: он очень ослабел от горячки, хотя серебряная смерть не достала его. Ибо Нгадзе сейчас болен, но скоро выздоровеет. Мальчик уруба, Нтикима, будет страдать меньше всех.
— А Гендва? — тихо спросил Ноэл.
— Он будет жить, а ранивший его человек умрет в лесу, я полагаю. Мкумкве не будут его искать.
Ноэл облегченно вздохнул, довольный этими словами.
Он взглянул на расплывавшиеся черты лица человека и спросил:
— Ты элеми?
Кантибх покачал головой.
— Айтигу, — сказал он. — Незаконченный. Я тот, кого вы называете вампиром. Приехал сюда, как ты, путешествуя, несколько столетий назад. Прибыл в город Мероэ страны Куш с послами моего народа, жившего в Персии. Я был образованным человеком, посетил Рим и Лондон, путешествовал с караваном через большую пустыню к Борну, где впервые услышал об Адамаваре. Мне давно хотелось разыскать первый народ мира, и когда собрался в путь, взял проводником элеми. Первые христиане уже побывали здесь и вернулись домой. Первыми белыми были греки времен Александра, до них страну посещали бронзовокожие из Шумера и Египта. Береника здесь уже две тысячи лет. Вампиры Адамавары раскинули широкую сеть, чтобы уловить мудрость мира, они очень терпеливы и ждали долго, пока нашли человека, подобного тебе.
Ноэл не совсем понял, что подразумевалось под словами “подобный тебе”, но не сомневался, что речь идет не о цвете кожи.
— Нашли? — повторил он.
Ему надо было сейчас говорить, он хотел представиться, но закашлялся и не мог остановить кашель.
Вампир положил прохладную руку ему на плечо, как бы желая остановить спазм.
— Ты очень болен, — сказал Кантибх. — Думаю, после отдыха тебе станет получше, но затем серебряная смерть лишит тебя чувств. Обещаю, что мы с тобой поговорим, но сейчас тебе лучше поспать. Я приду опять.
Ноэл кивнул, соглашаясь на уход Кантибха — если его согласие вообще требовалось.
Кантибх улыбнулся:
— Ты проголодаешься. Береника пришлет пищу, ты получишь свои вещи. Пришлет воду со слугами, и ты вымоешься, если сможешь. А я должен сейчас идти к Квинтусу.
Когда Кантибх ушел, прикрыв за собой дверь, Ноэл опять закрыл глаза. Он злился на себя из-за своей слабости, беспомощности. Он знал, что нужно задать тысячу вопросов, но понимал также, что должно пройти время, прежде чем он сможет возобновить свою миссию: понять, что такое Адамавара и сущность дыхания жизни.
Ноэл твердо решил жить, каким бы мучениям его ни подверг Шигиди. Если он не выстоит, все его жертвы будут напрасны, потому что он зашел слишком далеко, чтобы все усилия пропали впустую.
— Я — Ноэл Кордери, — прошептал он. — Сын Эдмунда Кордери.
2
Он заснул не сразу. Мог еще видеть чернокожих, — вероятно, мкумкве, хотя не раскрашенных, как воины, каких видел раньше, — принесших кувшины с водой в его комнату, льющих ее в ванну из полированного дерева. Он был слаб, но не спал, когда они подошли и подняли его, хотя почти не ощущал прикосновения их рук. Вода была теплой и благоухала. Слуги мыли его осторожно, мягко, с мылом — не жирным, расплывающимся, из сального дерева и дикой яблони, к которому он вынужденно привык, а плотным, благоухающим.
Когда его вымыли, на стол поставили хлеб, фрукты, но к столу не пригласили. Оставили понежиться в ванне и вернулись, чтобы вымыть его длинные прямые волосы. Одежду, сложенную у кровати, выстирали, развесили над подоконником сушиться в лучах полуденного солнца. Один из слуг принес бритву, намылил щеки и принялся сбривать густую бороду, отросшую с начала экспедиции.
Одежда быстро высохла, и слуги помогли Ноэлу надеть рубаху и брюки. Он мог сидеть за столом с достоинством, возможным в его состоянии. Ел мало, с трудом. Движения были неловкими, все еще не удавалось пользоваться правой рукой.
