— Жуткая история, Варг! Этот парень, должно быть, родился под несчастливой звездой.
— Ты общался с ним, пока он был в тюрьме?
— Нет-нет. Ни разу. Но объявление о моем хосписе висит рядом с офисом Армии спасения, так что в один прекрасный день в мае он сам вдруг появился с вопросом, есть ли у меня для него комната. Кажется, увидев меня, он был так же удивлен, как и я. — Он указал на одно из желтых зданий на противоположной стороне. — У меня здесь маленький офис на первом этаже. Я тут и управляющий, и вахтер, и духовный пастырь — прямо как в старые времена…
— Так это твой дом? — Я обвел взглядом фасад.
— Да.
— Должно быть, у тебя появились деньги.
Ханс смутился:
— Ты не знаешь? Я же получил наследство.
— Так ты получил дом в наследство?
— Нет… Боже мой, Варг! Этот проклятый хутор там, в Аньедалене… Оказалось, что Кари и Клаус оставили завещание и отписали все именно мне! А из меня крестьянин, как из собачьего хвоста сито! Они наверняка это сделали назло сестре и ее мужу. Ну помнишь — из Альмелида, такие все из себя христиане, а Клаус-то особой религиозностью не отличался. Для меня хутор, хозяйство — столько хлопот… Короче, они у меня все выкупили. И я приобрел этот дом, а потом и соседний, под залог первого. В больших городах так и поступают. — Он улыбнулся, но тут же снова посерьезнел. — Но если уж быть честным до конца… Мне так тошно было, что я решил попробовать хоть кому-то действительно помочь. Поэтому я и открыл этот хоспис с минимальной оплатой — для людей, которые только пытаются вернуться обратно в общество. Завязавшие алкоголики, бывшие заключенные, соскочившие с иглы, находящиеся на лечении, ну и все такое прочее. Таков вот смысл существования для старого социального работника.
— А почему ты не купил дом в Бергене?
— Так много всего на меня навалилось. Мне просто необходимо было куда-то уехать. Далеко уехать!
— И ты перевалил через горы и оказался в Осло?
— Это достаточно далеко. В Бергене меня преследовали скверные воспоминания.
— Меня тоже.
— Я уехал, ты остался — вот такие мы с тобой разные, Варг.
Я пожал плечами и криво усмехнулся.
— Да, разные…
Перед тем как войти в дом, он посвятил меня во все подробности дела. Я подумал, что им двигало не просто желание заботиться о людях — он принимал все так близко к сердцу, как будто был третьим номером в списке Яна Эгиля.
Он придержал передо мной дверь, и я вошел в подъезд. Пахло свежей краской. Широкая лестница вела на верхние этажи. На двери слева висела табличка: «Офис». Тут, наверное, в прежние времена был магазинчик. Он отпер дверь и пригласил меня внутрь. Мы оказались в маленькой комнате с письменным столом в одном углу, диваном и креслами в другом. Вдоль стен стояли полки с огромным количеством папок, справочниками и изданием свода законов в красном кожаном переплете. На подоконнике тянуло к солнцу ветки какое-то растение в большом горшке. Над столом висел календарь с рекламой местного торговца автомобилями — там были изображены все модели марки «мерседес», выпущенные с 1926 года по сегодняшний день.
— Но ты же вряд ли на этом что-нибудь зарабатываешь? — спросил я, усевшись на диван.
— Конечно нет. Все это финансируется из доходов, которые приносит другое имущество.
— Теперь понятно. Расскажи мне, пожалуйста, про Яна Эгиля.
Он нахмурился:
— Я тебе уже сказал: он появился в мае и жил тут все это время.
— Я слышал, он работал в мастерской по ремонту автомобилей.
— Да, но из этого ничего хорошего не вышло. Он постоянно опаздывал. Да и задания он там получал мелкие, денег на жизнь не хватало, так что стал он подрабатывать в разных местах.
— Что он делал?
— Подменял кого-то, фургон водил, грузчиком в транспортной фирме… Всего-то я не знаю. За квартиру по крайней мере платил исправно. Тут никогда никаких проблем не было.
— А в преступной среде у него имеются знакомства?
— Это тебе кто сказал?
Я пожал плечами.
— После тюрьмы это обычное дело…
— Да, наши современные тюрьмы как привилегированные университеты — нужные связи на всю оставшуюся жизнь, — печально улыбнулся Ханс. — Я ничего такого не замечал.
— А ты все время здесь?
— Нет-нет. Только с десяти утра до двенадцати. Иногда бываю попозже, когда возникают какие-то хозяйственные проблемы — с водой, электричеством. Мне звонят, я приезжаю. Но что хорошо — чаще всего жильцы сами справляются. Правда, я регулярно связываюсь с охраной, чтобы подстраховаться на случай нарушений порядка.
— Значит, остаток дня у тебя свободный?
— Если бы. В остальное время я другими делами занимаюсь — жить-то на что-то надо.
— Ну и как тебе, нравится?
— Да. Но мы же не обо мне собирались говорить, а о Яне Эгиле.
— Да-да. Мы отошли от темы. Он стал отцом, как я слышал?
— Я смотрю, Сесилия тебя основательно проинформировала, — заметил Ханс и продолжил: — Да, у него родился ребенок, причем от той самой Силье, которую ты, конечно, помнишь.
— Разумеется.
— Не так уж много я о них знаю. У них малыш, его опекает служба охраны детства.
— А ты с Силье встречался?
— Нет. Она с ребенком никогда сюда не приходила.
— Откуда здесь взялся Терье Хаммерстен?
— Терье пришел сюда, узнав, что это мой хоспис, а их встреча с Яном Эгилем — случайное совпадение.
— Терье? Ты что, звал его по имени?
Ханс добродушно улыбнулся:
— Все-таки, оказывается, ты не все знаешь, Варг. Терье Хаммерстен изменился. Он обрел Иисуса, как он сам сказал.
— Боже мой! Кто бы мог подумать? Каждый раз, когда я с ним встречался, он меня так отделывал…
— У него была серьезная причина, чтобы уйти в религию: он потерял жену, Метте. Я уверен, ты ее помнишь…
— Так он женился на Метте Ольсен, матери Яна Эгиля?
— Да, но она умерла. У нее был рак матки, причем в такой стадии, что оперировать было уже поздно. Ей сделали химиотерапию, но она к тому времени была так плоха, что никаких результатов это не дало. Когда она заболела, он и ударился в религию.
— Они жили в Осло?
— Нет, в Клёфте. Ян Эгиль сидел в Уллерсмо, а Метте ведь всю жизнь старалась быть поближе к нему. Где бы сын ни оказывался — она тотчас переезжала следом. А там у нее даже появилась возможность его навещать. Я имею в виду, что она осталась единственным родственником: приемная мать давно исчезла из его жизни, а опекуны были убиты — им самим, если верить приговору суда.
— Вибекке Скарнес жила тоже где-то здесь, поблизости, если я правильно помню, она переехала под Осло сразу после тюрьмы.
— Возможно, но я никогда не слышал, чтобы они общались. А вот между Яном Эгилем и его родной матерью установились действительно теплые отношения, может, в первый раз в их жизни. С Терье не так. Я думаю, Ян Эгиль никак не мог смириться с тем, что они с его матерью поженились, а еще хуже стало, когда ему предоставили пробное освобождение: дома его ждал только Терье. Матери, с которой он стал по-настоящему близок, уже не было.
— Когда она умерла?
— Больше года назад. Она похоронена в Улленсакере. Еще одна безутешная душа, — сказал Ханс и тяжело вздохнул. Он стоял, опершись на край письменного стола.
— И как он реагировал, когда появился у тебя и узнал, что здесь уже живет Хаммерстен?
Ханс понимающе кивнул:
— Я решил, что лучше сразу ему об этом сказать: вдруг он предпочтет найти себе другое жилье. Но он не захотел, поэтому я заставил их пожать друг другу руки и пожелал быть добрыми соседями. Правда, было заметно, что особого удовольствия от встречи они не испытали, но чтобы случилось такое — этого я никак не мог предположить.
— Ты можешь рассказать, что произошло?
— Только без подробностей. Меня в тот момент не было, убийство произошло в выходные. Тело обнаружил наш жилец.
— Как его зовут?
— Норвальд Кристенсен. Он заметил, что Терье не видно с субботы, поэтому решил зайти проверить. Он постучал, а потом приоткрыл дверь, которая была не заперта. И тогда… Мда, Варг, могу тебя уверить: зрелище было не из приятных. Норвальд позвонил мне, я немедленно приехал, но все, что можно было сделать, — только вызвать полицию. Терье Хаммерстену было уже не помочь.
— А ты не можешь описать место преступления?
— Он лежал на спине, лицо измолочено просто в фарш. Если бы я не признал его по телосложению и одежде, опознать тело было бы невозможно. Кровь была по всему полу, а рядом с ним лежала его Библия — открытая, переплетом вверх. — Увидев мой вопросительный взгляд, он прибавил: — На протяжении долгого времени никто не видел Терье без Библии в руке. Я единственный раз зашел к нему — и тогда он тоже сидел, листал ее. Он непременно хотел прочитать мне вслух отрывок, который там выискал. Что-то вроде мантры, что должна была даровать ему утешение и прощение его многочисленных грехов.
— Скажи мне, он не посвящал тебя в какие-нибудь из своих грехов?
— Нет, но он мучился тем, насколько плохим отцом был своему сыну, который жил в Бергене. Не знаю, помнишь ли ты, что его сын был моим подопечным?
— Как я могу забыть? Ведь именно из-за этого ты смог подтвердить алиби Хаммерстена тогда, в восемьдесят четвертом.
— Как раз об этом ты можешь забыть. Ян Эгиль отсидел за двойное убийство, а теперь, черт меня возьми, ему придется отвечать еще за одно…
— Полиция, конечно, подозревает именно его?
Он мрачно взглянул на меня:
— Они нашли окровавленную биту в его комнате, Варг. К тому же парень бесследно исчез. Сначала был неясен мотив преступления, но потом они сделали несколько телефонных звонков, в том числе в Фёрде и в Берген, и тут уж сообразили. Я дал им адрес Силье. Там его тоже не было, и тогда полиция развернула розыск по полной программе, так что, надеюсь, скоро они до него доберутся.
— А можно мне тоже адрес Силье? Ее фамилия по-прежнему Твейтен?
— Да. Я его записал в регистрационной карточке Яна Эгиля, когда он сюда въезжал. Всегда хорошо иметь телефон близких родственников наших жильцов.
Он повернулся, открыл стол и вытащил небольшой пластиковый ящичек с картотекой, перебрал регистрационные карточки, дошел до нужной и протянул ее мне.
— Улица Серена Йобека?
— Да, это к северу отсюда, в районе Иладален, рядом с церковью.
— Найду как-нибудь.
— А что тебе от нее нужно?
— Хочу перекинуться с ней парой слов.
— Я все хотел спросить… Ты-то что собираешься предпринять? Ведь ты ведешь свое расследование?
— Да не расследование, так, что-то вроде профилактики преступления. Так что дальше мы займемся… У тебя ведь есть ключи от комнаты, где произошло убийство?
Он озадаченно посмотрел на меня:
— Да. Но вообще-то доступ в комнату запрещен полицией.
— Что, никак нельзя туда попасть?
— Лентой отгородили. Я не могу тебе предложить ничего лучшего, чем с порога взглянуть на то, что внутри.
— Но было бы неплохо осмотреть место преступления.
— Я все понять не могу… Это дело касается только полиции, Варг. Тут ни ты, ни я ничего поделать не сможем.
— Да. Но не мне тебе рассказывать, сколько душевных сил мы вложили в этого мальчика, когда он был еще Яном-малышом…
— Это верно.
— Ты знаешь, что Йенс Лангеланд по-прежнему его адвокат?
Он пожал плечами.
— Я так и думал.
— А ты по-прежнему общаешься с Лангеландом?
— Нет… Он, знаешь ли, слишком высоко летает над нами, простыми смертными. Ты же следил за ним по прессе, да? Звезда среди адвокатов — все сплошь громкие дела. Особняк в Хольменколлосене, шале в горах, у моря. Да, дела… Но ты можешь испросить его аудиенции, ты же с ним работал.
— Может, я так и поступлю.
— Удачи тебе в таком случае.
— Ну что, взглянем на квартирку?
— О'кей… Где-то здесь у меня были ключи. — Он открыл шкаф, достал ключ и кивком показал мне на дверь. — Но, честно говоря, мне это не нравится.
Мне тоже это не нравилось, но я поднялся вслед за ним на третий этаж, где находилась комната Терье Хаммерстена.
48
На третьем этаже мы остановились перед дверью, которая была огорожена предупреждающей полицейской лентой. Но замок не был опечатан, поэтому Ханс просто перегнулся через ленту, вставил ключ, осталось его только повернуть, нажать на ручку и толкнуть дверь внутрь — и у нас было два стоячих места, откуда можно было поглазеть на сцену недавней драмы.
Дверь, отделявшая маленькую прихожую от комнаты, была открыта, и в проеме мы могли увидеть довольно просторную и скудно обставленную гостиную. В глаза сразу бросился контур человека на полу, очерченный белым мелом, и большое темное пятно в том месте, где была голова. Вокруг пятна был узор из мелких пятнышек, он тянулся до прихожей.
— Видимо, капало с биты, — произнес Ханс. — Так сказал следователь.
— Судя по тому, что я вижу, у полицейских есть все шансы найти следы крови и у Яна Эгиля на одежде.
— Да. Тут бил фонтан крови.
— А убийцу кто-нибудь видел? Как он входил или уходил с места преступления?
— Насколько я знаю, нет.
— А можно мне поговорить с Норвальдом Кристенсеном?
— Ну только если найдешь. Он сразу отправился успокоить нервы и не появлялся тут с понедельника.
— Что, еще один пропавший?
— Норвальд, я думаю, еще появится. Все его вещи на месте.
Мы еще минуту постояли, уставившись на засохшее пятно крови. Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы вообразить мощные удары, Терье Хаммерстена, который упал сразу после первого, и методичные удары с выдохом, когда бита опускалась на неподвижное тело на полу. Человек, изуродовавший Терье до неузнаваемости, должен был испытывать к нему такую ненависть, какую даже мне сложно представить.
— Ненависть… Или страх, — подумал я вслух.
— Что ты говоришь? — не расслышал Ханс.
— Единственное, что может заставить человека совершить такое злодеяние, — это ненависть или страх, — повторил я погромче.
Он кивнул, соглашаясь.
— Ну что, нагляделся?
— Да, достаточно.
Я повернулся, пока он аккуратно, чтобы не сдвинуть ленту, запирал дверь. Мы молча пошли вниз.
Ханс проводил меня, вышел из дома, посмотрел вверх, потом так же внимательно вниз по улице и снова повернулся ко мне:
— Так, значит, ты решил…
— Мне надо проведать Силье, — закончил я, не дав ему договорить. — Мы ведь с ней старые знакомые.
Он участливо посмотрел на меня, пожал мне руку и произнес:
— Что ж… Если тебе нужно будет еще что-нибудь выяснить у старого коллеги — мой номер у тебя есть. Удачи тебе!
— Спасибо, тебе тоже, — пожелал ему я, ответив на рукопожатие, и ушел.
Когда осматриваешь место преступления, охватывает такое чувство, как будто ты стоишь на краю мрачной бездны, на краю пропасти, дна которой не видишь и которая так и притягивает. Наверное, осмотр комнаты в доме на улице Эйрика сыграл со мной дурную шутку: как только я покинул его, у меня появилось явное ощущение, что за мной следят. По дороге от Тёйен до Грюнелёкки я несколько раз оборачивался, но ничего подозрительного ни в толпе пешеходов, ни в потоке машин не заметил. Однако неприятное ощущение меня так и не покинуло, почему окружающий меня город разом превратился из высокомерной и не слишком симпатичной мне столицы в нечто зловещее, чему и названия-то я не мог подобрать…
Улица Серена Йобека находилась в районе Иладален. Дом, который мне был нужен, и в самом деле стоял рядом с горчичного цвета церковью с высоким шпилем. Квартира Силье Твейтен располагалась в подвальном этаже, налево от входа. Я постоял рядом с ее дверью, прислушиваясь. Внутри раздавался детский плач.
Я позвонил и сразу услышал какое-то движение в квартире. Крики стали громче. Она открыла, держа ребенка на руках. Личико малыша было пунцовым, ротик искривился в плаче, но рыдания уже перешли в горькое всхлипывание, как будто он сообразил, что тот, кто пришел, может, и не утешит его, однако наверняка заинтересуется его душевными терзаниями.
Глаза Силье расширились от изумления и негодования, и она уже было захлопнула передо мной дверь, но я успел поставить ногу на порог и помешать ей.
— Чего надо? — неприветливо поинтересовалась она.
— Ты помнишь меня, Силье?
— Как не помнить, черт тебя дери! Чего тебе надо, я спрашиваю?!
— Только поговорить с тобой. О Яне Эгиле.
— Ты и так Яну Эгилю и мне принес немало горя! Слышать о тебе не хочу.
— Да, я уже понял, что он точит на меня зуб.
Ее лицо окаменело.
— А тебя и это не останавливает!
— Да впусти же меня, наконец! Что мы стоим на пороге? Да и ребенку не нравится. — Я кивнул на мальчика. Он тут же затих, как будто понял мои слова.
Она вспыхнула, но ничего не сказала, а только повернулась и исчезла в глубине квартиры, не удостоив меня и взглядом. Я закрыл за собой дверь и двинулся за ней.
Квартирка была небольшая, похожая на жилой фургон: одна комната, кухонька и спальный уголок, наполовину задернутый занавеской. Рядом с занавеской стояла маленькая детская кроватка, в кроватке валялась груда игрушек; видимо, днем она использовалась как манеж. Мебель была потертой: бордовый диван с серыми боками и стертым кантом, старый, весь в трещинах, кожаный стул из недорогого магазина «Экорнес», журнальный столик с узором из кругов, оставленных стаканами и пивными бутылками. Но сейчас на нем стояли белая кружка с орнаментом из красных полосок и следами засохшего кофе и пластиковая бутылочка с соской — для ребенка.
— У вас мальчик? — Силье утвердительно кивнула. — Как его зовут?
— Сёльве.
— Красивое имя, — улыбнулся я.
Она скрючила гримаску:
— Вы же не о нем разговаривать сюда пришли, а?
— Нет. Можно мне присесть? — И я кивнул на кожаный стул.
Она махнула свободной рукой, а сама уселась на диван, прижимая младенца к груди. У того уже начали слипаться глазки, и он издавал тихие звуки, похожие на урчание.
— У него животик болит, — объяснила она, как будто я был инспектором из охраны детства или другой официальной инстанции.
— По его виду не скажешь, что ему тут плохо, — успокоил ее я, правда, это прозвучало не слишком убедительно.
— Да, ему тут хорошо! — Она вызывающе посмотрела на меня, как будто ждала, что я стану с ней спорить.
— Последний раз мы с тобой виделись одиннадцать лет назад, помнишь?
— Забудешь тут вашими заботами!
Я пригляделся к ней. Ей сейчас, должно быть, лет двадцать семь. Взрослая женщина. Однако я узнал в ней ту девчонку, которую видел всего пару раз, и к тому же разглядел в ней теперь и кое-что от ее матери, на которую она прежде была совсем непохожа: немного агрессивную и нервную манеру держаться, которая часто отмечает людей, чью жизнь постоянно сопровождают представители властей. Прическа «конский хвост» исчезла. Волосы были коротко острижены и слегка завиты, отчего ее маленькое лицо сделалось выразительнее. Рот хранил выражение недовольства, а взгляд, устремленный на меня, был грустным и горьким. Судя по угрюмому виду, своей жизнью она была не слишком довольна.
— Расскажи мне про вас — про себя и про Яна Эгиля.
— С какой это стати?
Я наклонился вперед.
— Я приехал, чтобы помочь вам, Силье.
— Да вы и в прошлый раз так говорили! И наврали, как и все остальные.
— Я никогда никому не вру. Я сделал все, что мог. Но этого оказалось недостаточно. Улики были слишком серьезными, так что я ничего не смог поделать.
— Ян Эгиль сказал, что ты его предал. Сказал, что надо было тебя пристрелить прямо там, в Трудалене. Одним мерзавцем в мире стало бы меньше. Это ты виноват в том, что с ним случилось!
У меня между лопатками неприятно зачесалось.
— Как он может меня в этом обвинять?! Вспомни, сколько там было полицейских. Его бы схватили в любом случае. И ведь это он сам сказал полицейским, чтобы меня отыскали в Бергене.
— Да, точно! — Из ее глаз брызнули слезы. — Он хотел, чтобы ты приехал из Бергена, потому что ты был для него как… как отец.
— Да?
— Так что ты его предал больше, чем кто-либо другой.
— Боже мой…
— Да уж, тебе сейчас лучше молиться ему, если ты в него веришь. Не хотела бы я быть на твоем месте, когда Ян Эгиль тебя разыщет! — Все еще продолжая плакать, она с трудом выдавила угрожающую улыбку.
— Сесилия мне сообщила, — наконец выговорил я, — что у него есть что-то вроде списка… Что он сказал тебе, кого хочет прикончить. Это правда?
Она смотрела на меня, сжав губы, и ее взгляд победно сверкал: ей явно нравилось чувствовать собственное превосходство.
— Может, и правда, — прошептала она чуть слышно.
— Что ты сказала?
— Что слышал! Он хотел урыть вас обоих: тебя и этого, второго — Терье Хаммерстена, что спал с его матерью. Да и хозяин хосписа ему не особенно нравится, так что тому тоже не поздоровится.
— Хансу Ховику?
— Да, тому, что смылся со всеми деньгами сразу после того, как получил в наследство Либакк.
— Так он… тоже в этом списке?
— О чем ты?
— О списке тех, кого он хочет убить.
— Да нет никакого списка! Просто есть кое-кто, с кем надо разобраться.
— С Хаммерстеном он уже разобрался, как я понял.
— Ну и что с того? Тот сам был убийцей, насколько мне известно!
— Так ты об этом знаешь?
Силье угрюмо взглянула на меня исподлобья:
— Да, он убил моего родного отца в семьдесят третьем. Ян Эгиль говорил мне об этом.
— Послушай, Силье… расскажи мне, что у вас произошло с Яном Эгилем? Почему он объявил эту войну именно сейчас?
Она посмотрела на меня пустыми глазами:
— Не знаю я ничего ни о какой войне. Все, что знаю, — это то, что, когда мне было двадцать, я переехала с востока поближе к тюрьме, где сидел Ян Эгиль. Я его там навещала. А когда его стали выпускать на свободу — в пробные освобождения, он первым делом пришел ко мне, и мы… У нас всегда было все хорошо в койке-то, у Яна Эгиля и у меня. Мы с ним похожи, сделаны из одного теста — чего уж скрывать. — По ее лицу скользнуло выражение ласковой грусти. — Так вот… А через два года у меня уже был ребеночек. Когда Сёльве родился, у Яна Эгиля появилась причина вести себя примерно, чтобы он поскорей смог выйти и начать нормальную жизнь. Может быть, впервые в его исковерканной несчастной судьбе. Но не вышло…
— Вы хотели жить вместе?
Она покачала головой и тихо сказала:
— Нет. Он точно не хотел.
— Почему?
— У него и спросите.
— Но он же приходил к тебе, навещал?
— Ну да, несколько раз. Не так часто, как я надеялась. Не знаю, но… он как будто боялся чего-то. Боялся жить с ним. Боялся даже находиться с ним в одной комнате.
— Ты о Сёльве?
Она порывисто кивнула:
— Да! Со своим собственным сыном!
— Может быть, потому, что у него самого был не самый лучший опыт общения с отцами.
— Он в это время был такой… встревоженный! Места себе не находил. Как будто он не мог жить в этом городе, ему тут было плохо. По крайней мере тут, у меня. Что мне было делать? Я так долго ждала его, а он, когда вышел, так и не смог привыкнуть к этой жизни. Его все тянуло, тянуло куда-то…
— Так вот почему он стал жить в хосписе на улице Эйрика?
— Да, и встретил там этого Хаммерстена. Ты-то, может, не знаешь, но его мать померла. Год назад померла.
— Да, я слышал. А вы с ней общались?
— Ни разу!
— Но она жила поблизости. Может, ты встречала ее, когда приходила навещать Яна Эгиля?
— Я ее всего раз и видела-то. А когда спросила его, мол, кто это, он ответил, что из Красного Креста. Что тут скажешь? Заключенных из всяких организаций навещали. И только когда она уж померла, он мне рассказал, что это была она.
— Вот как! Но давай вернемся к Хаммерстену. Ян Эгиль с ним встретился. И что было дальше?
— А то ты не знаешь! Сам сказал, что он его пришил. Да уж ко мне сюда и легавые приходили. — Силье смотрела перед собой, словно вспоминая недавние события. — Он пришел сюда поздно вечером в воскресенье.
— В это воскресенье?
Она кивнула:
— Весь такой потерянный, сказал: «Я хотел просто с ним поговорить». Я спросила: «С кем?» — «С Хаммерстеном!» И после этого притих, а я говорю: «Ян Эгиль, что случилось?» Тут он посмотрел на меня с отчаянием: «Это не я! Снова — не я! Но никто же мне не поверит!» — «Поверят, Ян Эгиль» — «Никто! Все будет как в прошлый раз!» А потом он вдруг говорит: «Тогда я их всех убью!» И назвал, кого хочет порешить.
— И меня назвал?
— Да.
— А еще кого?
— Да не помню сейчас!
— Йенс Лангеланд общался с ним?
— Адвокат Лангеланд?
— Да. Он был в списке?
— Нет-нет! Само собой нет! Он же до сих пор его адвокат и всю дорогу ему помогал.
— А что, Лангеланд и в этот раз сказал, что виноват не Ян Эгиль?
Она молча кивнула. Я посмотрел на нее. Малыш заснул у нее на груди. Почему-то у меня в голове зазвучали слова «The Beatles": „Lady Madonna children at your feet — wonder how you manage to make ends meet…“ Да, в наше время и сама мадонна вряд ли всех божьих детей прокормит!
Наши взгляды встретились. Я спросил:
— Ты знаешь, куда он отсюда отправился?
— В воскресенье?
— Да.
Силье опустила глаза и ответила:
— Не знаю. Он мне ничего не сказал.
— Точно?
— Да!
— Силье, если он свяжется с тобой… — Я вытащил визитную карточку, написал на обороте номер мобильного и протянул ей через стол. — Попроси его позвонить мне по этому номеру. Телефон у меня всегда с собой. Скажи, что я должен с ним поговорить. Может быть, я смогу ему помочь.
Она взглянула на карточку безо всякого интереса:
— Может, ты и прав. Лучше всего так сказать, я думаю.
— Попроси его связаться со мной. Скажи, что это важно.
— А чего это вы так всполошились? Горит, что ли?
— Да, — повысил я голос. — Горит! Хватит убийств. Пора положить этому делу конец.
— Какому делу?
Я почувствовал, что меня накрывает волна раздражения.
— Ты что, так ничего и не поняла? Никто из вас так ничего и не понял? Да все эти убийства растут из одного корня — того старого дела о контрабанде спиртного, в котором завязли и твой отец, и оба приемных папаши Яна Эгиля! Ему эта история уже жизнь поломала, подумай об этом… Тебе ведь ребенка растить! А если и его жизнь под откос пойдет?
И снова наши взгляды встретились: ее — печальный, полный слез, мой — гневный и яростный.
— Что ж, Силье… — Я поднялся со стула. — Больше я для тебя ничего не могу сделать.
Она осталась сидеть.
— Вы для меня и так уж много сделали! Убирайтесь! Надеюсь, больше никогда вас не увижу! Никогда!
"Где-то я уже это слышал", — подумал я, застегивая куртку и подходя к двери. Там я еще раз обернулся и посмотрел на нее в последний раз. "Who finds the money, when you pay the rent? Did you think that money was heaven sent?" Вот уж точно: и деньги на арендную плату, бедняжка Силье, на тебя с неба не свалятся…
Она презрительно смерила меня взглядом. Я пожал плечами и вышел.
На улице солнечные лучи косо падали на Иладален. Старая церковь золотилась в их потоке.
И тут у припаркованного рядом темно-серого "вольво" распахнулись дверцы, оттуда стремительно вылетели двое и встали по бокам от меня. Я понял, кто они, еще до того, как они показали мне жетоны. Это были просто классические копы — в кожаных куртках, джинсах, с двухдневной щетиной и волосами почти до плеч.
— Как вас зовут? — спросил один.
— А почему вы спрашиваете?
— Позвольте взглянуть на ваше удостоверение личности, — решительно потребовал второй.
Я демонстративно вздохнул и протянул ему права.
— Веум? Варг Веум?
— Бог мой! Да вы читать умеете!
— Вы не возражаете, если мы предложим вам проехать с нами в отделение? — уже вежливее сказал полицейский.
— А вы не возражаете, если я откажусь?
— Возражаем.
— Ну, тогда чего ж мы ждем? Давайте покончим с этим делом как можно скорее.
49
Старший инспектор Анна-Кристина Бергшё сидела за большим письменным столом, соединив кончики пальцев, и язвительно смотрела сквозь очки без оправы. Ее волосы были немного короче, чем в прошлый раз, зато костюм выдержан в том же духе: простая белая блузка, темно-синяя юбка-брюки и приталенный серый жакет. Классический образец "красотки блондинки".
У нее была своеобразная улыбка — губы растягивались, и в уголках возникали морщинки-запятые, как у героев комиксов.
— Частный детектив Варг Веум, — язвительно произнесла она, — я так надеялась, что мы с вами больше никогда не встретимся.
— А я вот этой надежды не разделял.
Она иронично приподняла одну бровь:
— Неужели?
— По-моему, нам было просто здорово во время последней встречи, разве не так?
— Нет. Я не слишком ошибусь, если скажу, что в тот раз вы, как обычно, принесли с собой ощущение смерти и морального разложения. Надеюсь, хотя бы сегодня вы измените этой привычке.
Я развел руками.
— Я и не думал наносить визит вежливости в полицейское отделение. Это ваши коллеги постарались — они были так настойчивы.
Она вздохнула.
— За вами следили после того, как вы побывали в квартире, которая находится под нашим наблюдением. Не могли бы вы объяснить мне, что вы там делали?
— Только если вы убедите меня в том, что мне стоит это сделать.
Она посмотрела на свой телефон.
— Мы можем, разумеется, отправить вас в подвал, чтобы у вас было время поразмыслить. — Она снова подняла на меня взгляд. — Но было бы гораздо лучше, если бы мы решили этот вопрос по-дружески, не так ли?
