БАКУНИН. ЧТО ЭТО такое? Пора приниматься за работу!…
      Натали вскрикивает в легком замешательстве.
      Мадам! Михаил Бакунин! (Хватает ее руку для поцелуя и нависает над ней.) Нет приятнее картины, чем дитя, припавшее к материнской груди. (Хватает руку Огарева и пожимает ее.) Огарев, поздравляю! Мальчики или девочки?
      ОГАРЕВ. КТО ИХ разберет?
      НАТАЛ и. Мальчик и девочка.
      ОГАРЕВ. Невероятно, что ты здесь. Твой побег сделал тебя знаменитостью.
      ГЕРЦЕН. ТЫ растолстел!
      ОГАРЕВ. Рассказывай все! Как тебе удалось?..
      НАТАЛИ. Подождите, подождите, не начинайте без меня! (Берету Огарева второго младенца.) БАКУНИН. Да что тут рассказывать? Американский корабль, Япония, Сан-Франциско, Панама, Нью-Йорк. Спасибо, что прислали деньги, - причалил в Ливерпуле сегодня утром. Здесь можно достать устриц?
      ГЕРЦЕН. Устриц? Конечно. (Обращаясь к Натали, которая уходит с близнецами.) Пошли за четырьмя дюжинами устриц.
      БАКУНИН. Как? А ВЫ ЧТО, разве не будете?
      ГЕРЦЕН. Неужели это действительно ты? БАКУНИН. Кстати, можешь одолжить денег, расплатиться за экипаж? Я истратил все до последнего… ГЕРЦЕН (смеется). Да, это ты. Пойдем. Я все улажу.
      БАКУНИН. ОДИН за всех, и все за одного. [Вместе с "Колоколом" мы совершим великие дела.
      Герцен и Огарев переглядываются.
      Когда следующая революция? Как там славяне? ГЕРЦЕН. Все тихо. БАКУНИН. Италия? ГЕРЦЕН. Тоже тихо. БАКУНИН. Германия? Турция? ГЕРЦЕН. Всюду тихо. БАКУНИН. Господи, хорошо, что я вернулся.
      ГЕРЦЕН И БАКУНИН уходят. Огарев остается. Он замечает красное знамя на диване и расправляет его. На нем по-русски вышито слово "Свобода". Огарев вытряхивает знамя, как одеяло.
      Июнь 1862 г.
      Одновременно разговоры и общее движение. Вокруг стола тесно. БАКУНИН В центре всей этой деятельности. Из мемуаров Герцена: "Груды табаку лежали на столе вроде приготовленного фуража, зола сигар под бумагами и недопитыми стаканами чая… С утра дым столбом ходил по комнате от целого хора курильщиков, куривших точно взапуски, торопясь, задыхаясь, затягиваясь, словом, так, как курят одни русские и славяне. Много раз наслаждался я удивлением, сопровождавшимся некоторым ужасом и замешательством, хозяйской горничной Гресс, когда она глубокой ночью приносила пятую сахарницу сахару и горячую воду в эту готовальню славянского освобождения… Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь… В короткие минуты, остававшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место от золы и принимался писать пять, десять, пятнадцать писем в Белград и Константинополь, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу. Середь письма он бросал перо и приводил в порядок какого-нибудь отсталого далмата… и, не кончивши своей речи, схватывал перо и продолжал писать в постоянном поту ". В нашем варианте жестикулирующие курильщики, похожие на тени, собрались в кругу бакунинского света. В звуковом ряду отдельные слова и звуки почти неразличимы. Слова Бакунина выделены курсивом. Голоса (накладываются друг на друга)… Вы сможете отвезти это в Буду, это практически по пути. Когда приедете в Загреб, Ромик будет жить в гостинице под именем Желлинек… У нас десять тысяч патриотов, которые ждут лишь сигнала. - Я был знаком с ним в Париже. Ему нельзя доверять. - Им необходимо пятьдесят фунтов немедленно. Полгарнизона с нами. Нет, комитет не должен разглашать имена своих членов, пока не придет время. - Благодарю вас, вы просто ангел, и еще одну сахарницу! - А потом что? Нет, вы не правы. В Молдавии тихо, если не считать одного человека, которому я доверяю. А вот это на Кавказ. Создайте там сеть и сообщайте мне тем шифром, о котором мы условились; - подождите, я хочу кое-что добавить. - Ему можно доверять? - Доверьтесь мне. Я не веду себя как диктатор. Кому еще мы можем доверять? Да, я доверяю вам, но и вы должны мне доверять.- Вопрос о границах может быть решен позднее. Национальный вопрос подождет, социальный вопрос есть основа грядущей революции. Да, я тоже терпеть не могу венгров, но Австрия - наш общий враг. Чехи с нами согласны. - Моя статья - вы ее читали? Пять тысяч экземпляров распространены подпольно. - Чепуха! Сначала революция, а уж потом федерация. Тише - тише - что это за звук?
      По мере того как шум затихает, становится слышен плач ребенка.
      БАКУНИН. А, это ничего. Просто близнецы плачут. Который час? Тшш!
      Сцена, возобновляясь, превращается в сбор, где славянские конспираторы продолжают в том же духе, что и прежде. ГЕРЦЕН СИДИТ за столом, дописывая несколько строк в письме, в то время как один из гостей, ВЕТОШНИКОВ, ждет рядом, чтобы забрать письмо. Внимание Бакунина теперь занято русским офицером, Корфом, которого Бакунин подводит к Герцену. КОРФ молод, застенчив, безмолвен и одет в штатское. НАТАЛИ приносит склянку с мутным лекарством ТУРГЕНЕВУ. Тот занят разговором с молодым человеком, СЕМЛОВЫМ. TATA дергает Натали, чтобы привлечь ее внимание. В то же самое время ОГАРЕВ, который заново накрывает знаменем диван, замечает, что за ним наблюдает один из гостей, ПЕ-РОТКИН, у которого в руках бокал вина и сигара.
      ПЕРОТКИН. ЧТО ЭТО? Знамя? ОГАРЕВ. Да.
      ПЕРОТКИН. ЧТО на нем написано? ОГАРЕВ. "Свобода". Моя жена вышивала. ПЕРОТКИН. Звучит довольно отчаянно. (Смеясь, представляется.) Пероткин.
      Огарев кивает Пероткину, но извиняется и находит себе место, где можно писать. Продолжает писать в блокноте. Сначала он пишет несколько страниц, которые затем окажутся в конверте в кармане Ветошникова, - после того как Герцен добавит свой постскриптум. Затем он пишет то, что позже прочтет вслух всем собравшимся.
      Ту р г Е н Е в (Семлову). Это довольно просто. Я назвал его Базаровым, потому что звали его Базаров.
      НАТАЛИ (подходя). А, вот вы где… (Дает Тургеневу лекарство.) TATA (обращаясь к Натали). Ты спросила папу?
      БАКУНИН (Герцену). Лейтенант Корф должен отправиться в Валахию, это очень срочно.
      Герцен пишет постскриптум к письмам, которые ему дал Огарев.
      ГЕРЦЕН (пишет). Одну минуту.
      ТУ р г Е н Е в (глотая лекарство). Уф… благодарю вас.
      TATA (обращаясь к Натали). Если он не позволит, я покончу с собой.
      СЕМЛОВ (рассматривая коробочку из-под лекарства). Постойте, это же свечи…
      Н АТАЛ и (Тате). Я не могу его спросить прямо сейчас. Иди наверх. Я приду к тебе, и тогда поговорим.
      TATA уходит.
      ГЕРЦЕН (Бакунину). Двадцать фунтов лейтенанту?
      БАКУНИН. ДЛЯ дела. Он славный малый. Грех был бы упустить такой шанс.
      Пероткин присоединяется к Тургеневу, в то время как Семлов отходит, смеясь.
      С Е мл о в (другому гостю). Вы слышали? Тургенев только что проглотил…
      ГЕРЦЕН (Бакунину). Нет, оставь его в покое.
      ТУ р г Е н Е в. Кто был этот дурак?
      ПЕРОТКИН. Друг Бакунина. Я ему полностью доверяю… Пероткин, я друг Бакунина. Я читал вашу книгу. Хотел бы я сказать…
      ТУРГЕНЕВ. Не стоит.
      ГЕ Р Ц Е Н (Корфу, пожимая руки). Приходите в воскресенье на обед. Сходите на Всемирную выставку - получите удовольствие.
      Герцен запечатывает письмо и отдает его Ве-тошникову. БАКУНИН уводит КОРФА, подбадривая его.
      БАКУНИН. Положитесь на меня.
      ТУ р г Е н Е в (Пероткину). Некоторым она понравилась… Но в целом меня называют предателем и слева и справа. С одной стороны, за мое злобное издевательство над радикальной молодежью, а с другой - за то, что я к ней подмазываюсь.
      ПЕРОТКИН. А каково ваше отношение на самом деле?
      ТУ р г Е н Е в. Мое отношение?
      ПЕРОТКИН. Да, ваша цель.
      ТУ р г Е н Е в. Моя цель? Моей целью было написать роман.
      ПЕРОТКИН. Так вы ни за отцов, ни за детей?
      Ту р г Е н Е в. Напротив, я и за тех и за других.
      Бакунин тянет Тургенева в сторону.
      Что это за дурак?
      БАКУНИН. Знать его не знаю.
      ТУРГЕНЕВ. НО ТЫ его привел, он же твой Друг.
      Б АКУ н и н. Ах да. Он один из наших. Послушай, я тебя больше никогда ни о чем не попрошу…
      ТУ Р г Е н Е в. Не продолжай. Я уже дал тебе тысячу пятьсот франков. "Ле Монд" заплатила бы двадцать или тридцать тысяч франков за историю твоего побега.
      БАКУНИН. Я не опущусь до того, чтобы писать за деньги.
      Пероткин присоединяется к группе людей, которые уже несколько раз перебивали Герцена, чтобы пожать ему руку. Среди них СЛЕПЦОВ, молодой человек.
      ГЕРЦЕН. Слепцов.
      СЛЕПЦОВ (Герцену). Мне не верится, что я говорю с вами. "Колокол" пробудил нас к жизни - нас тысячи!.. Он дал нашему движению имя. "Две вещи надобны человеку - земля и воля" - это вы написали.
      ГЕРЦЕН (пожимая руки). Это Огарев написал… Благодарю вас…
      СЛЕПЦОВ. Дайте знать всему миру, что "Колокол" с нами!
      СЛЕПЦОВ уходит. Ветошников собирается уходить одним из последних. 1ерцен пожимает ему руку.
      ГЕРЦЕН. Благодарю вас, Ветошников. Вы все надежно спрятали?
      ВЕТОШНИКОВ. Да. (Замечает, что Пероткин вертится рядом.) ПЕРОТКИН (Ветошникову). Ветошников, пойдемте искать экипаж?
      ВЕТОШНИКОВ. Нет, я хочу пройтись.
      ПЕРОТКИН. Разумеется. Спокойной ночи. (Герцену.) Еще раз спасибо. Что бы мы делали без вашего гостеприимства?
      ГЕ Р ц Е н. Приходите обедать в воскресенье.
      ПЕРОТКИН. Приду. (Уходит с последними подвыпившими гостями.) ВЕТОШНИКОВ (ОПероткине). Это кто?
      ГЕРЦЕН. Не знаю. Бакунин его пригласил.
      ВЕТОШНИКОВ. ОН следил…
      ОГАРЕВ (Ветошникову). Если у вас, Ветошников, получится сделать несколько копий по приезде в Петербург…
      ВЕТОШНИКОВ (колеблется). Да… хорошо.
      ГЕРЦЕН (Огареву). Я добавил несколько строк для Чернышевского о том, что если "Современник" закроют, то мы будем печатать его в Лондоне.
      ВЕТОШНИКОВ уходит. На сцене остается лишь привычная группа близких друзей - Герцен, Натали, Огарев, Бакунин и Тургенев.
      Огарев вырывает страницу из своего блокнота и присоединяется к остальным.
      НАТАЛИ (Тургеневу). Я положила грелку вам в постель. ОГАРЕВ. ТЫ надолго приехал? ТУ Р г Е Н Е В. На неделю. Я покупаю собаку. НАТАЛИ. Бульдога?
      ТУРГЕНЕВ. Нет, охотничью.
      ОГАРЕВ. НО ведь она не знает русского языка. БАКУНИН (Огареву). Читай. ОГАРЕВ (читает из своего блокнота). "Земля и Воля! Эти слова звучат так привычно. Земля и Воля были темой каждой нашей статьи. Землей и Волей была пропитана каждая страница наших лондонских изданий. Мы приветствуем вас, братья, на общем пути…" БАКУНИН. Отлично! Мы должны взять на себя руководство всей сетью в России. ГЕ р ц Е н. Ага, теперь, значит, это уже "мы". Теперь "Земля и Воля" - твой новый конек? "Колокол" двигал Россию - или, во всяком случае, помогал двигать ее вперед мучительные шесть лет. А теперь эти мальчишки предлагают нам стать их лондонским представительством? БАКУНИН. ТЫ мне отвратителен, в самом деле. Мы не можем вечно сидеть сложа руки, пока тысячи этих отважных молодых людей… ГЕРЦЕН. В самом деле, ты как наша Лиза! (Огареву.) Ты же так не считаешь, верно? ОГАРЕВ (неловко). Если бы они были сильны, мы бы им были не нужны. Все дело в том, чтобы протянуть руку помощи.
      ГЕРЦЕН. Нет, все дело в том, во что верят они и во что не верим мы - в тайную революционную элиту.
      Ту Р г Е н Е в. Совершенно верно.
      ГЕ р ц Е н. А к тебе-то это какое имеет отношение?
      ТУРГЕНЕВ.ЯС тобой согласен.
      ГЕРЦЕН. ТЫ со всеми согласен понемногу.
      ТУ Р Г Е Н Е В. Ну до какой-то степени.
      ГЕРЦЕН (Огареву). Нам придется подписаться под тем, в чем мы отказались поддерживать Чернышевского, - под призывом к насильственной революции.
      ОГАРЕВ. НО МЫ все на стороне народа, правда?
      ГЕРЦЕН. Народ сам создаст свою собственную Россию. Нужно терпение. Почему мы должны доверить репутацию "Колокола" птенцам, которые погибнут, не вылетев из гнезда?
      ОГАРЕВ. Потому что у нас нет выбора. Пусть "Земля и Воля" - это всего двенадцать человек, - они единственные, кто не отвернулся от мужиков.
      БАКУНИН. ЧТО Ж - двое против одного.
      ГЕРЦЕН (срывается). У тебя нет голоса, а я еще не проголосовал.
      НАТАЛИ (Герцену). Ник прав. Ты не ошибаешься, но Ник прав.
      ТУРГЕНЕВ. Вот видите?.. Дома у нас были английские часы с маленьким латунным рычажком, где было написано (с акцентом) "Strike - Silent"… Нужно было выбирать. Это были первые английские слова, которые я выучил. "Бой - тишина". Уже тогда мне это казалось неразумным… У одного болит голова, а другому никак нельзя опоздать на встречу.
      ГЕРЦЕН. Да отстань ты со своими часами! (Огареву.) Ну… печатай тогда!
      БАКУНИН (радостно). Ты не пожалеешь!
      ГЕРЦЕН (одновременно раздраженно и с любовью). Михаил! Я не должен на тебя сердиться. В тебе сидит бацилла колоссальной энергии, на которую нет спроса. Но когда я вспоминаю тебя в Париже… где все, что у тебя было, это - сундук, раскладная кровать и оловянная миска для умывания…
      БАКУНИН. Прекрасное было время.
      Входит ГОРНИЧНАЯ с чаем.
      ТУРГЕНЕВ (горничной). Tea! Thank you so much!1 БАКУНИН (Герцену). Что ты думаешь о Корфе? Нам повезло, настоящий офицер. 1 Чай! Спасибо большое! (англ.) Я его отправляю в Валахию, а потом разведать обстановку на Кавказе.
      ГЕРЦЕН. В Валахию, а потом разведать обстановку на Кавказе.
      БАКУНИН. Ничего нет смешного.
      ГЕРЦЕН. Тебе попался молодой, застенчивый человек, который хочет доказать свою преданность и ради этого готов сделать все, о чем ты его попросишь. Он приехал в Лондон, чтобы увидеть Всемирную выставку в Кенсингтоне, а ты отправляешь его в Валахию. Зачем? Ты же знаешь, что тебе ничего не нужно в Валахии.
      БАКУНИН. Откуда тебе известно, что мне там ничего не нужно?
      ГЕ р ц Е н. Потому что, если бы тебе там что-то было нужно, ты уже неделю постоянно говорил бы мне об этом. А вся эта чепуха с тайными поездками, секретными шифрами, фальшивыми именами, невидимыми чернилами - это все детские игры. Неудивительно, что Лиза, единственная из всех нас, полностью уверена в тебе. Ты посылаешь шифрованные письма и вкладываешь ключ к шифру в тот же конверт, чтобы адресат мог прочитать письмо.
      БАКУНИН. Признаю, это была ошибка, но события разворачиваются слишком стремительно.
      ГЕ р ц Е н. Где? В Валахии?
      БАКУНИН. Так. Мое уважение к тебе безгранично. Я тебя искренне люблю. Я надеялся, что смогу присоединиться к твоему лагерю, но твое высокомерное снисхождение к твоим… к тем, кто… короче говоря, будет лучше, если мы станем работать независимо и, если получится, останемся друзьями. Мне очень жаль, но ничего не поделаешь. (Уходит.) ОГАРЕВ. Надо его вернуть. Нельзя так.
      ГЕРЦЕН. ОН завтра вернется сам, как ни в чем не бывало.
      ОГАРЕВ, расстроенный, торопится за Бакуниным.
      ТУРГЕНЕВ (Огареву). Спокойной ночи! (Пауза.) Я неважно себя чувствую.
      НАТАЛИ реагирует так же, как Огарев, но резче, и выходит.
      Кстати, я был на Всемирной выставке в Кенсингтоне…
      НАТАЛИ возвращается.
      НАТАЛИ. Тата ждет меня. Ты отпустишь ее в Италию с Ольгой?
      ГЕ р ц Е н. Пока что никто не едет ни в какую Италию.
      НАТАЛ И. ТЫ не можешь запретить Мальви-де жить, где она хочет.
      ГЕРЦЕН. Но я могу не отпустить с ней Ольгу. Эта женщина сначала спрашивала, может ли она взять Ольгу на зиму в Париж, а теперь предлагает переехать с ней жить в Италию, потому что ты…
      Натали резко поворачивается на каблуках.
      А теперь еще и Тата хочет ехать с ними. Так вот, никто никуда не поедет!
      НАТАЛИ уходит.
      ТУРГЕНЕВ. В Кенсингтоне каждая страна мира имеет раздел, где демонстрирует свой уникальный вклад в достижения человечества. Но ни один из русских экспонатов - самовар, лапти, хомут - не является, в сущности, русским изобретением. Все они были завезены откуда-то еще сотни лет назад. И когда я ходил по выставке, мне пришло в голову, что если бы России не существовало, то ничего на этой громадной выставке не изменилось бы, вплоть до гвоздя на сапожной подметке. Помоги нам Господь, даже Сандвичевы острова демонстрируют какой-то особый тип каноэ. Но только не мы. Нашей единственной надеждой всегда была западная цивилизация, усвоенная образованным меньшинством.
      ГЕРЦЕН. НО ПОД цивилизацией ты понимаешь лишь твой образ жизни, твои удобства, твою оперу, твое английское ружье, твои книги, разбросанные на дорогой мебели… Как будто жизнь европейского высшего света - единственная жизнь, связанная с развитием человечества.
      ТУ Р Г Е Н Е В. Так и есть, если ты один из них. Я в этом не виноват. Если бы я был туземцем с Сандвичевых островов, то, скорее всего, высказывался бы за восемнадцать способов применения кокосового ореха, но я не с Сандвичевых островов. Именно поэтому, несмотря ни на что, мы с тобой на одной стороне.
      ГЕРЦЕН. НО Я пробивал свой путь, теряя кровь, потому что мне это было важно, а ты сидишь в моем окопе, надвинув шляпу на глаза, потому что для тебя ничто на самом деле не имеет большого значения. Вот почему, несмотря ни на что, мы никогда не будем на одной стороне.
      TATA босиком и в ночной рубашке выбегает к Герцену.
      TATA. Почему мне нельзя ехать? Мне почти восемнадцать! Я хочу быть художником, от этого зависит вся моя жизнь!
      ГЕРЦЕН. Хорошо - хорошо - поезжай! И Ольга тоже! Париж или Флоренция, какая разница? Тата, Тата, не забывай русский язык… (Обнимает ее.) ТУ р г Е н Е в (уходя). Когда ты не мог еще выехать из России… Впрочем, неважно… разбудите меня к завтраку, если я еще буду жив. (Уходит, проходя мимо Натали и желая ей спокойной ночи.) ГЕРЦЕН (всхлипывает). Ох, Натали!..
      НАТАЛИ ВЫХОДИТ вперед, но колеблется.
      Натали! Вот и выросла твоя Тата!
      ТАТА целует Герцена и убегает, задержавшись на мгновение, чтобы обнять Натали. Натали приближается. Что-то надломилось в ней. НАТАЛИ (издеваясь). "Ох, Натали! Вот и выросла твоя Тата!" Герцен испуган.
      ГЕРЦЕН. Как ты… как ты смеешь…
      НАТАЛИ (смеется и говорит между прочим). Натали была в полном порядке, ей просто так хотелось с кем-нибудь переспать, а Гервег казался посланцем небес…
      ГЕРЦЕН. Замолчи.
      Н AT АЛ и. Она боготворила тебя. А что толку от того, что ты молишься на нее теперь, когда ее уж нет? А старина Ieopr, стоя на коленях, преподал ей несколько уроков, которые, конечно, не в твоих привычках…
      Герцен закрывает уши руками.
      Не я потеряла Ольгу! Не вини меня в этом! Было уже слишком поздно! (Уходит.) Август 1862 г.
      ГЕРЦЕН по-прежнему на сцене, лицо закрыто руками.
      ГЕРЦЕН. Нет! Нет!
      С ним Огарев. У него в руках открытое письмо.
      ОГАРЕВ. ЭТО катастрофа. Полиция ждала Ветошникова на границе. Им все было известно. У них, видно, был агент среди твоих гостей. Надо признать, что Третье отделение хорошо знает, как проделывать такие штуки. Обыски провели у всех, кто упоминался в письмах Ветошникова, и еще нашли новые имена.
      ГЕРЦЕН. Я назвал имя Чернышевского! В постскриптуме!
      ОГАРЕВ. Слепцову удалось уйти. Он в Женеве. Говорит, что было арестовано тридцать два человека… "Земля и Воля" перестала существовать.
      ГЕ Р Ц Е Н (сердито). Я говорил тебе, что "Колокол" не сможет им помочь, открыто встав на их сторону, он только себя погубит. Что и произошло…
      ОГАРЕВ (С вызовом). И что из этого? Мы же не издатели, мы, кажется, революционеры, у которых есть свой журнал, разве не так? Саша, Саша, разве ты не видишь? Эти мальчики, которые теперь под арестом, это же мы с тобой - там, на Воробьевых горах, когда поклялись отомстить за декабристов. (Уходит).
      Сентябрь 1864 г.
      Ночь. НАТАЛИ В ночной рубашке подходит к ГЕРЦЕНУ.
      НАТАЛ и. Я не могу заснуть. (Притворяется, по-детски). Я хочу, хочу!
      ГЕРЦЕН (мягко). Да… да… иди, ложись, я сейчас приду.
      НАТАЛИ. Правда?
      ГЕРЦЕН. Обещаю.
      НАТАЛИ. ЕСЛИ МЫ уедем в Швейцарию, все снова будет хорошо. Я знаю. Там будет по-другому. Почему бы не уехать, почему?
      ГЕРЦЕН. Да! Почему бы нет? Ник не хочет уезжать, но он поедет, если сможет взять с собой Мэри. Чернецкий говорит, что такого пейзажа, как здесь, там наверняка не будет. Но он сможет перевезти типографский станок. Может быть, нам удастся спасти "Колокол", если мы начнем французское издание… И в Женеве теперь сотни русских беженцев.
      НАТАЛИ. ТЫ будешь ближе к Тате и Саше. Мы все снова сможем быть счастливы! А что здесь, в Англии, такого, чего тебе будет не хватать?
      ГЕРЦЕН (думает). Английской горчицы.
      Один из близнецов начинает плакать вдалеке, в комнате наверху.
      НАТАЛИ. ЭТО наша Лола. Пойду ее успокою. Мы сможем отметить третий день рождения близнецов в Париже, по пути! В Париже, Александр!
      Октябрь 1864 г.
      Ночь.
      МЭРИ присоединяется к ОГАРЕВУ, который выпил лишнего. Он поет обрывок песни по-русски.
      МЭРИ. Куда ты дел Генри? Я его отправила за тобой в паб.
      ОГАРЕВ. После того случая меня туда больше не пускают. Они не могут отличить болезнь от невоздержанности. Вот теперь, например, это невоздержанность.
      МЭРИ. Как-как? Я бы просто сказала - наклюкался, и все. Эх, ваше высочество!
      ОГАРЕВ. Да, некогда я владел четырьмя тысячами душ. Мое перевоспитание идет медленно, но верно.
      М э Р и. А теперь он еще придумал, что мы с Генри поедем и будем жить на какой-то альпе.
      ОГАРЕВ. Не на альпе, а на озере, говорят - красивом. Давай сядем и обсудим. (Ложится на землю.) Это грустная русская история. Я получаю жалованье в "Колоколе", из кармана Александра. Но… если хочешь, мы можем остаться в Лондоне.
      МЭРИ. И что мы здесь будем делать? Я к своей работе не вернусь!
      ОГАРЕВ. Тамошние коровы славятся красотой.
      МЭРИ. Как они разговаривают, по-швейцарски?
      ОГАРЕВ. ОНИ никак не разговаривают, они - коровы. Но в Женеве говорят по-французски.
      МЭРИ. Я французским никогда не занималась.
      ОГАРЕВ (не стесняясь). Это-то я помню.
      МЭРИ (рассерженно). Если ты так, можешь отправляться один.
      ОГАРЕВ. Мэри, Мэри… Я без тебя никуда не поеду.
      МЭРИ. Еще бы ты поехал. Ты без меня недели не протянешь. (С трудом поднимает его и ведет, поддерживая.) Ты мой русский аристократ.
      ОГАРЕВ. МЫ были просто дворяне. Я был поэтом.
      МЭРИ. Аристократический русский поэт… Я бы и во сне такое не решилась увидеть… а вот же, это жизнь, просто жизнь, в конце концов.
      Апрель 1866 г.
      Револьверный выстрел… попытка покушения на царя Александра.
      Май 1866 г.
      Женева. Кафе-бар.
      СЛЕПЦОВ, которого мы видели последний раз в доме у Герцена четыре года назад, сидит за столиком, листая "Колокол". Входит ГЕРЦЕН.
      ГЕРЦЕН. Простите, Слепцов, что заставил вас ждать.
      СЛЕПЦОВ (пожимая плечами). Вы уже здесь.
      ГЕРЦЕН. ВЫ читаете "Колокол"?
      СЛЕПЦОВ. Просто кто-то оставил его у стойки. Вы же, наверное, и оставили. "Колокол" теперь никто не читает.
      ГЕРЦЕН (пауза). Вы сказали, что дело срочное.
      СЛЕПЦОВ.Я буду vin rouge1.
      ГЕРЦЕН. У них, должно быть, есть. Спросите.
      СЛЕПЦОВ (смеется). Извините, если мои нигилистские манеры неуместны в обществе революционера-миллионщика.
      ГЕРЦЕН. ЧТО вам нужно? 1 Красное вино.
      СЛЕПЦОВ. Ваша братская поддержка. Четыреста франков.
      ГЕРЦЕН. На что?
      СЛЕПЦОВ. Напечатать тысячу листовок о покушении Каракозова на царя.
      ГЕРЦЕН. Если в вашей листовке написано, что Каракозов - помешанный фанатик, что его револьверный выстрел был бессмысленной дуростью, которая не приблизит падение династии Романовых ни на один день, что, по сути, эта попытка убийства стоила жизни одной вороне, - тогда я вам дам четыреста франков.
      СЛЕПЦОВ (спокойно). Нет, там это не написано.
      ГЕРЦЕН. Так почитайте мою статью. По крайней мере, мои выстрелы в царя попадают в цель.
      Слепцов смеется. Герцен жестом просит счет.
      Русский народ - это единственная великая нация, у которой еще есть в запасе ход. А Каракозов хочет нас его лишить. Убийца подстерегает на углу со своим пистолетом, своей бомбой, своей убийственной простотой… и народ идет не в ту сторону, словно стадо коров к открытой могиле. Ваш герой Чернышевский согласился бы со мной. Он был против террора. У нас с ним было больше общих взглядов, чем разногласий. Мы дополняли друг друга. СЛЕПЦОВ. ЕГО будет не просто спросить, он отбывает четырнадцать лет каторги. Не так ли? Относительно вас и Чернышевского позвольте сказать, что я по этому поводу думаю. Между вами нет ничего общего. В вашей философии жизни, политических взглядах, характере, мельчайших деталях частной жизни вы и Чернышевский так далеки друг от друга, что дальше некуда… Молодое поколение раскусило вас и отвернулось с отвращением. Нас не интересует ваша занудная, избитая, сентиментальная привязанность к воспоминаниям и устаревшим идеям. Уйдите с дороги - вы отстали от времени. Наше будущее не связано с медленным движением слепых и тупых подземных сил. Мы берем будущее в свои руки. Так что забудьте, что вы великий человек. На самом деле вы мертвец. (Слепцов уходит.) ОФИЦИАНТ приносит счет.
      ОФИЦИАНТ. M'sieur - l'addition1. 1 Ваш счет, месье (фр-)Август 1868 г.
      Швейцария.
      ГЕРЦЕНУ 56 лет; ему осталось жить меньше двух лет. Он сидит в саду взятой в аренду виллы рядом с Женевой. Появляется ЛИЗА, которой почти десять лет. Она пятится и тянет за собой длинную веревку. Входит САША, которому уже двадцать девять. Он сопровождает свою хорошенькую жену, итальянку ТЕРЕЗ и НУ, которая толкает детскую коляску.
      ЛИЗА. Ну, давай же!
      САША. Что ты с ней делаешь?
      Л и з А. Я ее буду доить.
      САША. У нее нет молока.
      ЛИЗА. Откуда ты знаешь?
      САША. У нее еще не было детей.
      ЛИЗА (изумлена; она открыла для себя новое явление). Как? Ах… Так вот почему у Терезины есть молоко?..
      Веревка дергается, выскальзывает у нее из рук, и она убегает вдогонку.
      ТЕ Р Е з и НА. Che cosa ha detto di me?1 САША (любовно). Niente…2 1 Что она обо мне сказала? (ит.) 2 Ничего (ит.).
      ТЕ Р Е з и н А. На detto il mio nome1. САША. Vuole mungere il vitello e non ha capi-to per il latte materno2.
      Они тихо смеются вдвоем, Терезина - чуть стесняясь. Голос Натали, ругающей Лизу, становится громче. Входит НАТАЛИ - она расстроена, нервна, слезлива. Заглядывает в коляску.
      Н АТАЛ и. Знаете, я ведь убила двух своих малюток.
      САША. Не надо…
      НАТАЛИ (Терезине). Я убила их тем, что хотела, чтобы все было по-моему.
      САША. Терезина не говорит по-французски, только по-итальянски.
      НАТАЛИ. Ха! Она и по-итальянски-то не говорит. (Громко, чтобы услышал Герцен.) Ты разочаровал отца. Итальянская крестьянка замужем за Герценом!
      ГЕ р ц Е н. Я… Довольно!
      Натали снова начинает всхлипывать.
      НАТАЛИ. Простите. Простите. 1 Она упомянула мое имя (ит.). 2 Она хочет подоить теленка, она не знала, что такое материнское молоко (ит.).

1