Бедняга! Мы, младшие служащие, воображали, будто это бог весть какое счастье - занимать одному целую конторку и каждый месяц получать пятьдесят фунтов, но теперь мне сдается, что мы с Хоскинсом, разыгрывая дуэты на флейте у себя в комнатке на третьем этаже на Солсбери-сквер, чувствовали себя куда, непринужденнее нашего старшего конторщика, и согласия и ладу у нас тоже было побольше, хотя музыканты мы были никудышные.
      Однажды мы с Гасом Хоскинсом испросили у Раунд-хэнда разрешение уйти из конторы в три часа пополудни, сославшись на весьма важное дело в Вест-Энде. Он знал, что речь идет о знаменитом бриллианте Хоггарти, и отпустил нас; и вот мы отправились. Когда мы подошли к Сент-Мартинс-лейн, Гас купил сигару, чтобы придать себе, как говорится, благородный вид, и попыхивал ею всю дорогу, пока мы шли по узким улочкам, ведущим на Ковентри-стрит, где, как всем известно, помещается лавка мистера Полониуса.
      Двери стояли настежь, к ним то и дело подъезжали кареты, в которых восседали нарядные дамы. Гас держал руки в карманах - панталоны в те времена носили очень широкие, в глубоких складках, с небольшими прорезами для сапог или башмаков (франты носили башмаки, а мы, служащие в Сити, живущие на восемьдесят фунтов в год, довольствовались старомодными сапогами); держа руки в карманах панталон, Гас оттягивал их как мог шире на бедрах, попыхивал сигарой, постукивал подбитыми железом каблуками, и при том, что бакенбарды у него были не по возрасту густые и пышные, выглядел он весьма внушительно и всякий принимал его за личность незаурядную.
      Однако же в лавку он не зашел, а стоял на улице и разглядывал выставленные в витрине золотые кубки и чайники. Я вошел в лавку; несколько времени я переминался с ноги на ногу, покашливал, - ведь я никогда еще не бывал в таком модном месте, - и наконец отважился спросить одного из приказчиков, нельзя ли мне поговорить с мистером Полониусом.
      - Чем могу служить, сэр? - спросил мистер Полониус, который, как оказалось, стоял тут же и занимался с тремя дамами, одной совсем старой и двумя молодыми, с большим вниманием. рассматривавшими жемчужные ожерелья.
      - Сэр, - начал я, доставая из кармана свое сокровище, - сколько мне известно, этот камень уже побывал в ваших руках, он принадлежал моей тетушке, миссис Хоггарти, владелице замка Хоггарти.
      При этих моих словах старая дама, стоявшая поблизости, оборотилась.
      - В тысяча семьсот девяносто пятом году я продал ей золотую цепь и часы с репетицией, - сказал мистер Полониус, который положил себе за правило все помнить, - а также серебряный черпак для пунша капитану. Скажите, сэр, как нынче поживает майор... или полковник... а может, генерал?
      - Генерал, - ответил я, - мистера Хоггарти, к великому моему сожалению, уже нет среди нас. - Однако же очень гордый, что сей господин так охотно со мной беседует, я продолжал: - Но тетушка подарила мне этот... эту безделушку; в ней, как вы изволите видеть, заключен портрет ее супруга, и я буду весьма признателен вам, сэр, если вы сохраните его для меня в неприкосновенности; и тетушка желает, чтобы вы сделали подобающую для этого бриллианта оправу.
      - А как же, сэр, подобающую и показистее.
      - Подобающую и в нынешнем вкусе; а счет благоволите послать ей. Тут немало золота, вы, конечно, примете это в расчет.
      - До последней крупицы, - с поклоном ответствовал мистер Полониус, разглядывая мое сокровище. - Диковинная вещица, что и говорить, хотя бриллиант, конечно, достоин внимания. Не угодно ли взглянуть, миледи. Вещица сработана ирландскими мастерами, помечена девяносто пятым годом, она, быть может, напомнит вашей светлости времена вашей ранней юности.
      - Стыда у вас нет, мистер Полониус! - сказала старая дама, маленькая, сухонькая, с лицом в тысячах мелких морщинок. - Да как вы осмелились, сэр, болтать эдакий вздор такой старухе? Да в девяносто пятом году мне уж пятьдесят стукнуло, а в девяносто шестом я сделалась бабушкой. - Она протянула высохшие дрожащие ручки, поднесла медальон к глазам, с минуту внимательно его разглядывала, а затем, рассмеявшись, промолвила: - Чтоб мне не сойти с этого места, это ж знаменитый бриллиант Хоггарти!
      Боже милостивый! Да что ж это за талисман попал мне в руки?
      - Посмотрите-ка, девочки, - продолжала старая дама, - это самый знаменитый драгоценный камень во всей
      Ирландии. Вот этот краснолицый господин посредине - несчастный Мнк Хотгарти, мой родич, он был влюблен в меня в восемьдесят четвертом году, когда я только что схоронила вашего дорогого дедушку. А вот эти тринадцать рыжих прядей - это волосы его тринадцати прославленных сестриц - Бидди, Минни, Тедди, Уидди (сокращенное от Уильямина), Фредди, Иззи, Тиззи, Майзи, Гриззи, Полли, Долли, Нелл и Белл - все замужем, все уродины и все рыжие. Так чей же вы сын, молодой человек? Хотя, надо отдать вам справедливость, фамильного сходства в вас не заметно.
      Две хорошенькие молоденькие девицы оборотились, подняли на меня две пары хорошеньких черных глазок и ждали ответа, кажовой бы они непременно получили, да тут старая дама принялась громким головом рассказывать одну историю за другой про вышеназванных дам, про их обожателей, про все их обманутые надежды и про дуэли Мика Хоггарти. Она помнила наперечет все скандальные сплетни за полвека. Наконец поток ее красноречия был прерван отчаянным кашлем; а когда она откашлялась, мистер Полониус почтительно осведомился, куда следует прислать булавку и угодно ли мне сохранить эти волосы.
      - Нет, - отвечал я, - бог с ними с волосами.
      - А куда прикажете доставить булавку, сэр?
      Мне совестно показалось назвать свой адрес. Но тот же час я подумал: "Да пропади оно пропадом, чего мне совеститься?
      Король лакея своего
      Назначит генералом,
      Но он не может никого
      Назначить честным малым.
      Что это я стесняюсь сказать, где живу?"
      - Когда все будет готово, cэp, будьте так добры отошлите пакет мистеру Титмаршу, в дом номер три, на Белл-лейн, Солсбери-сквер, подав церкви святой Бригитты, что на Флит-стрит, - сказал я. - Звонить в звонок третьего этажа, сэр.
      - Как, сэр, как вы изволили сказать? - переспросил мистер Полониус,
      - Кхак! - взвизгнула старая дама. - Мистер Кхак? Mais, ma chere, c'est impayable {Нет, какая прелесть }. Едемте, карета ждет! Дайте мне вашу руку, мистер Кхак, садитесь в карету и расскажите мне об ваших тринадцати тетушках.
      Она ухватила меня за локоть и резво заковыляла к выходу; молодые спутницы, смеясь, последовали за ней.
      - Ну, влезайте, что же вы? - сказала она, высунувши свой острый нос из окошка кареты.
      - Не могу, сударыня, - сказал я. - Меня ожидает друг.
      - Эка выдумал! Плюньте на него и влезайте. - И не успел я слова вымолвить, как огромный малый в пудреном парике и в желтых плюшевых штанах подтолкнул меня по лесенке и захлопнул дверцы.
      Карета тронулась, и я только мельком успел взглянуть на Хоскинса, но его изумленное лицо никогда не изгладится из моей памяти. Прямо как сейчас его вижу - стоит, разинувши рот, глядит во все глаза, держит в руке дымящуюся сигару и никак не возьмет в толк, что это со мной приключилось.
      - Да кто он такой, этот Титмарш? - спрашивает себя Гас. - На карете-то графская корона, вот ей-богу!
      ГЛАВА III
      Повествует о том, как обладателя бриллианта унесла великолепная
      колесница, и об его дальнейших удачах
      Я поместился на переднем сиденье кареты, подле премиленькой молодой особы, примерно тех же лет, что моя дорогая Мэри, а именно семнадцати и три четверти; напротив нас сидела старая графиня и другая ее внучка - тоже очень пригожая, но десятью годами старше. Помнится, в тот день на мне был синий сюртук с медными пуговицами, нанковые панталоны, белый, расшитый веточками жилет и шелковый цилиндр а ля Дандо, какие в двадцать втором году только что вошли в моду и в каких блеску было куда больше, чем в самолучшей касторовой шляпе.
      - А кто это мерзкое чудище с подбитыми железом каблуками и с фальшивой золотой цепью, - спросила миледи, - еще у него рот до ушей, и он так вытаращился на нас, когда мы садились в карету?
      И когда она углядела, что цепочка у Гаса не чистого золота, ума не приложу; но это верно, мы купили ее неделю назад у Мак-Фейла, что в переулке Святого Павла, за двадцать пять шиллингов шесть пенсов. Однако я не желал слушать, как поносят моего друга, и тот же час вступился за него.
      - Сударыня, - сказал я, - этого джентльмена зовут Огастес Хоскинс. Мы с ним вместе квартируем, и я не знаю человека лучше и добросердечнее.
      - Вы совершенно правы, что не даете в обиду своих друзей, сэр, сказала вторая леди, которую звали леди Джейн.
      - Что ж, скажу по чести, он молодец, леди Джейн. Люблю, когда молодые люди не пугливы. Так, стало быть, его зовут Хоскинс, вот оно что? Дорогие мои, я знаю всех Хоскинсов, сколько их есть в Англии. Есть Хоскинсы Линкольнширские и есть Шропширские - говорят, дочка адмирала Хоскинса, Белл, была влюблена в чернокожего лакея, не то в боцмана, не то еще в кого-то такого; но ведь свет так злоязычен. Есть еще старый доктор Хоскинс из Вата, он пользовал моего бедняжку Бума, когда тот приболел ангиной. И еще есть бедняжка Фред Хоскинс, генерал, что мается подагрой; помню, каков он был в восемьдесят четвертом году - худой как щепка и шустрый как паяц, он в те поры был в меня влюблен, уж так влюблен!
      - Как видно, бабушка, в молодости у вас не было отбою от поклонников,сказала леди Джейн.
      - Да, моя милая, их были сотни, сотни тысяч. В Бате все по мне с ума сходили, поглядела бы ты, какая я была красавица. Ну-ка, скажите по совести, мистер как-вас-там-величают, только без лести, можно сейчас в это поверить?
      - По правде сказать, сударыня, никогда бы не поверил, - отвечал я, ибо старая графиня была страшна, как смертный грех; и при этих моих словах обе внучки залились веселым смехом, и на запятках заухмылялись оба лакея в густых бакенбардах.
      - Уж больно вы простодушны, мистер как-вас-там... да, уж больно простодушны; однако же в молодых людях я люблю простодушие. И все-таки я была красавица. Вот спросите у генерала - дядюшки вашего приятеля. Он из линкольнширских Хоскинсов, я сразу признала - уж очень он с лица на них на всех походит. Он что же, старший сын? У них изрядное состояние, правда, и долгов многонько; ведь старик сэр Джордж был отчаянная голова - водил дружбу с Хэнбери Уильямсом и с Литлтоном, со всякими негодяями и греховодниками. Сколько же ему достанется после смерти адмирала, любезный?
      - Да где ж мне знать, сударыня, адмирал-то ведь не отец моему другу.
      - Как так не отец? А я говорю - отец, я никогда не ошибаюсь. А кто тогда его отец?
      - Отец Гаса торгует кожаными изделиями на Скиннер-стрит, Сноу-Хилл, сударыня, весьма почтенная фирма. Но Гас всего лишь третий сын, так что на большую долю в наследстве ему рассчитывать не приходится.
      При этих словах внучки улыбнулись, а старая дама воскликнула: "Кхак?"
      - Мне нравится, сэр, что вы не конфузитесь своих друзей, каково бы ни было их положение в обществе, - сказала леди Джейн. - Доставьте нам удовольствие, мистер Титмарш, скажите, куда вас подвезти?
      - Да, собственно, я никуда не тороплюсь, миледи, - сказал я. - Мы сегодня свободны от занятий в конторе, - во всяком случае, Раундхэнд отпустил нас с Гасом; и если это не чересчур смело с моей стороны, я был бы весьма счастлив прокатиться с вами по Парку.
      - Ну, что вы, мы будем... очень рады, - ответила леди Джейн, однако же лицо у нее стало словно бы озабоченное.
      - Ну конечно, мы будем рады! - подхватила леди Фанни, захлопав в ладоши. - Ведь правда, бабушка? Покатаемся по Парку, а потом, если мистер Титмарш не откажется нас сопровождать, погуляем по Кенсингтонскому саду.
      - Ничего подобного мы не сделаем, Фанни, - промолвила леди Джейн.
      - А вот и сделаем! - пронзительным голосом воскликнула старая леди Бум. - Мне же до смерти хочется порасспросить его про его дядюшку и тринадцать теток. А вы так трещите, ну, сущие сороки, рта раскрыть не даете ни мне, ни моему молодому другу.
      Леди Джейн пожала плечами и больше уже не произнесла ни слова. Леди Фанни, резвая, как котенок (ежели мне будет дозволено эдак выразиться об девице из аристократического семейства), засмеялась, вспыхнула, захихикала, - казалось, дурное настроение сестры очень ее веселит. А графиня принялась перемывать косточки тринадцати девицам Хоггарти, и вот мы уже въехали в Парк, а конца ее рассказам все не было видно.
      Вы не поверите, сколько разных джентльменов верхами подъезжали к нам в Парке и беседовали с дамами. У каждого была припасена шуточка для леди Бум, которая, видно, была в своем роде оригиналка, поклон для леди Джейн и комплимент, особенно у молодых, для леди Фанни.
      И хотя леди Фанни кланялась и краснела, как и подобает молодой девице, она, видно, думала об чем-то своем, ибо поминутно высовывалась из окошка кареты и нетерпеливо оглядывалась, словно в толпе всадников искала кого-то взглядом. Вот оно что, милая леди, уж я-то знаю, отчего это молоденькая хорошенькая барышня вдруг впадает в рассеянность и все будто кого-то ждет и едва отвечает на вопросы. Уж поверьте, Сэму Титмаршу хорошо известно, что обозначает это самое слово кто-то. Поглядевши на все эти ухищрения, я не мог не намекнуть леди Джейн, что понимаю, в чем тут дело.
      - Сдается мне, барышня кого-то дожидается, - сказал я.
      Тут у ней, в свой черед, лицо сделалось какое-то странное и она покраснела как маков цвет, но уже через минуту, добрая душа, поглядела на сестру, и обе уткнулись в платочки и засмеялись... Так засмеялись, будто я отпустил препотешную шутку.
      - Il est charmant, votre monsieur {Да он очарователен, ваш молодой человек (франц.).} - сказала леди Джейн старой графине.
      Услыхав эти слова, я отвесил ей поклон и сказал:
      - Madame, vous me faites beaucoup d'honneur {Весьма польщен, сударыня (франц.).}, - ибо я знал по-французски и обрадовался, что пришелся по душе этим любезным особам. - Я человек простой, сударыня, к лондонскому свету непривычен, но я очень даже чувствую вашу доброту - что вы эдак подобрали меня и прокатили в вашей распрекрасной карете.
      В эту самую минуту к карете подскакал джентльмен на вороном коне, лицом бледный и с бородкой клинышком; по тому, как леди Фанни неприметно вздрогнула и в тот же миг отворотилась от окошка, я понял, что это он и есть, кого она ждала.
      - Приветствую вас, леди Бум, - сказал он. - Я только что катался с неким господином, который едва не застрелился от любви к красавице графине Бум, было это в году... впрочем, неважно, в каком году.
      - Уж не Килблейзес ли это? - спросила старая графиня. - Он очень мил, и я хоть сейчас готова с ним бежать. Или вы это про нашего очаровательного епископа? Когда он был капелланом у моего батюшки, я дала ему свой локон, и, скажу я вам, нелегкая была бы задача, пожелай я сейчас одарить кого-нибудь таким же знаком внимания.
      - Помилуй бог, миледи! - удивился я. - Не может этого быть!
      - А вот и может, милейший, - возразила она. - Между нами говоря, голова у меня лысая как коленка - вот хоть у Фанни спросите. Как же она, бедняжка, перепугалась, когда маленькая была: зашла ко мне в комнату, а я без парика!
      - Надеюсь, леди Фанни оправилась от испуга, - сказал кто-то, взглянув сперва на нее, а потом уж на меня - да такими глазами, будто готов был меня съесть. И, поверите ли, леди Фанни только и сумела вымолвить:
      - Да, милорд, благодарю вас.
      И сказала она это с таким трепетом, вся залившись краской, совсем как мы отвечали в школе Вергилия, когда, бывало, не выучим урока.
      Милорд, все еще испепеляя меня взглядом, пробормотал, что надеялся на место в карете леди Бум, ибо верховая езда его утомила; а леди Фанни в ответ пробормотала что-то насчет "бабушкиного доброго знакомого".
      - Да уж скорее это твой добрый знакомый, - поправила леди Джейн, - мы только потому здесь и очутились, что Фанни непременно хотелось прокатить мистера Титмарша по Парку. Позвольте мне познакомить вас с мистером Титмаршем, граф Типтоф.
      Однако же вместо того, чтобы, как и я, снять шляпу, его сиятельство проворчал, что готов подождать до другого раза, и тотчас ускакал на своем вороном коне. И чем это я его обидел, ума не приложу.
      Но в тот день мне суждено было обижать всех мужчин подряд, ибо как вы думаете, кто подъехал к карете в скором времени? Сам достопочтенный Эдмунд Престон, один из министров его величества (как я знал доподлинно из календаря, висящего у нас в конторе) и супруг леди Джейн. Достопочтенный Эдмунд Престон сидел на приземистом сером жеребце, и был он так тучен и бледен, словно всю жизнь свою провел в четырех стенах.
      - Кого это еще нелегкая принесла? - спросил он жену, хмуро глядя на нее и на меня.
      - Это добрый знакомый бабушки и Джейн, - тотчас отозвалась леди Фанни с видом лукавым и проказливым и хитро поглядела на сестру, а та, в свой черед, казалось, была очень испугана и, не смея вымолвить ни слова, только умоляюще поглядела на нее.
      - Да-да, - продолжала леди Фанни, - мистер Титмарш бабушке родня с материнской стороны, со стороны Хоггарти. Разве вы не встречались с семейством Хоггарти, когда ездили в Ирландию с лордом Бэгуигом, Эдмунд? Позвольте познакомить вас с бабушкиным родичем мистером Титмаршем. Мистер Титмарш, это мой зять, мистер Эдмунд Престон.
      Тем временем леди Джейн изо всех сил нажимала кончиком башмака на ногу сестры, однако же маленькая плутовка будто и не замечала ничего, а я, слыхом не слыхавший про такое родство, не ведал, куда деваться от смущения. Но хитрая баловница знала свою бабку леди Бум куда лучше меня; ибо старая графиня, которая совсем недавно назвала своим родичем беднягу Гаса, видно, воображала, что целый свет состоит с нею в родстве.
      - Да, - отозвалась она, - мы родня, и не такая уж дальняя. Бабушка Мика Хоггарти, Миллисент Брейди, родня моей тетки Таузер, это всякий знает; а как же: Децимус Брейди из Боллибрейди женился на Белл Свифт, кузине матери моей тетки Таузер, - нет-нет, милочка, она не из тех Свифтов, которые в родстве с настоятелем, он-то не бог весть какого рода. Да ведь это же все ясно, как день!
      - Ну разумеется, бабушка, - со смехом отвечала леди Джейн, а достопочтенный джентльмен все ехал подле кареты мрачнее тучи.
      - Да неужто вы не знаете семейство Хоггарти, Эдмунд!.. Тринадцать рыжих девиц... девять граций и четыре лишку, как их называл бедняга Кленбой. Бедняга Клен... он наш с вами родич, мистер Титмарш, он тоже был от меня без ума. Ну, теперь вспомнили, Эдмунд? Вспомнили? Помните - Бидди, Минни, Тидди, Уидди, Майзи, Гриззи, Полли, Долли и все остальные?
      - К черту девиц Хоггарти, сударыня, - сказал достопочтенный джентльмен, да так решительно, что его серый конь взбрыкнул и чуть не сбросил седока.
      Леди Джейн взвизгнула, леди Фанни рассмеялась, а старая леди Бум и ухом не повела.
      - Поделом вам, сквернавец, будете в другой раз знать, как браниться!
      - Может быть, вы сядете в карету, Эдмунд... мистер Престон, - с тревогой воскликнула его супруга.
      - Ну разумеется, я сию минуту выйду, сударыня, - сказал я.
      - Эка выдумал, - возразила леди Бум, - никуда вы не выйдете, это моя карета, а ежели мистеру Престону угодно браниться при даме в моих летах, эдак грубо и: мерзко браниться, да, да, грубо и мерзко, так с какой стати моим добрым знакомым из-за него беспокоиться. Пусть его едет на запятках, ежели хочет, а то пусть залезает сюда и втискивается между нами.
      Я понял, что милейшая леди Бум терпеть не может своего внучатного зятя; и должен сказать, мне случалось замечать подобную ненависть и в других семействах.
      По правде говоря, мистер Престон, один из министров его величества, сильно опасался своей лошади и был бы рад скорей слезть с этого брыкливого, норовистого животного. Когда он спешился и передал поводья лакею, он был еще бледнее прежнего и руки и ноги у него дрожали. Я невзлюбил этого молодчика я имею в виду хозяина, а не лакея - с первой же минуты, как он к нам подъехал и эдак грубо заговорил со своей милой, кроткой женой и счел его трусом, каковым он себя и показал в приключении с лошадью. Боже мой милостливый, да с эдакой лошадкой ребенок справился бы, а у него, стоило ей взбрыкнуть, душа ушла в пятки.
      - Да скорей же, залезайте, Эдмунд, - смеясь, говорила леди Фанни. Спустили подножку, и, поглядевши на меня зверем, он вошел в карету и хотел было потеснить леди Фанни (уж поверьте, я и не думал уступить ему место).
      - Нет-нет, ни за что, мистер Престон, - вскинулась, эта проказница. Закроите дверцу, Томас. Ох, как будет весело прокатиться и чтобы все видели, что министр оказался у нас в карете зажат между дамами!
      Ну и мрачен же был наш министр, можете мне поверить!
      - Садитесь на мое место, Эдмунд, и не сердитесь на Фанни за ее ребячество, - робко сказала леди Джейн.
      - Нет-нет, прошу вас, сударыня, не беспокойтесь. Мне удобно, весьма удобно; надеюсь, и мистеру... этому джентльмену тоже.
      - Чрезвычайно удобно, благодарю вас, - сказал я. - Я хотел предложить вам доставить домой вашу лошадь, мне показалось, она вас напугала, но, по правде сказать, мне здесь так удобно, что я просто не могу двинуться с места.
      Ух, как усмехнулась при этих словах старая графиня! Как заблестели у ней глазки, как хитро сморщились губы! А я не мог спустить ему, - кровь во мне так и кипела.
      - Мы всегда будем рады вам, дорогой Титмарш, - сказала леди Бум, протягивая мне золотую табакерку; я взял понюшку табаку и чихнул с видом заправского лорда.
      - Ежели вы изволили пригласить сего джентльмена в вашу карету, леди Джейн Престон, почему бы уж вам заодно не пригласить его отобедать с вами? сказал мистер Престон, багровый от злости.
      - Это я пригласила его в свою карету, - возразила старая графиня, - а поскольку обедаем мы нынче у вас и вы настаиваете на приглашении, я буду рада сидеть с ним за одним столом.
      - Весьма сожалею, но у меня деловое свидание, - сказал я.
      - Скажите на милость, вот незадача! - произнес достопочтенный Нэд, все еще свирепо глядя на свою супругу. - Какая незадача, что сей джентльмен, не упомню его имени, - что ваш друг, леди Джейн, уже занят. Я уверен, дорогая, вы были бы на седьмом небе от счастья, ежели бы могли принять своего родича у себя на Уайтхолле.
      Конечно, леди Бум слишком поспешила причислить меня к своей родне, однако же достопоченный Нэд преступил все дозволенные границы. "Ну, Сэм, сказал я себе, - будь мужчиной и покажи, на что ты способен".
      И не медля ни минуты я сказал:
      - А впрочем, сударыни, раз достопочтенный джентльмен так настаивает, я отложу свидание и с искренним удовольствием отобедаю с ним. К какому часу прикажете пожаловать, сэр?
      Он не удостоил меня ответом, но мне было все равно, потому что, надобно вам сказать, я вовсе и не собирался обедать у этого господина, а лишь хотел преподать ему урок вежливости. Потому что хоть я и простого звания и слыхал, как люди возмущаются, если кто так дурно воспитан, что ест горошек с ножа, или просит третью порцию сыру, или иными подобными способами нарушает правила хорошего тона, но еще более дурно воспитанным почитаю я того, кто оскорбляет малых сих. Я ненавижу всякого, кто себе это позволяет; равно как презираю того, кто рожден плебеем, а строит из себя светского господина; по всему по этому я и решился его проучить.
      Когда карета подъехала к его дому, я со всей вежливостью помог дамам выйти и прошел в сени; у дверей, - взявши мистера Престона за пуговицу, я сказал - при дамах и при двух дюжих лакеях - да, да, так и сказал:
      - Сэр, эта любезная старая дама пригласила меня к себе в карету, и я согласился в угоду ей, а не ради собственного удовольствия. Когда вы, подъехавши, спросили, кого это принесла нелегкая, я подумал, что вы могли бы выразиться и повежливей, но вы обратились не ко мне и не мое дело было вам отвечать. Когда вы, желая надо мной подшутить, пригласили меня на обед, я решил ответить на шутку шуткой - и вот я у вас в доме. Но не пугайтесь, я не намерен с вами обедать; однако же если вам придет охота сыграть ту же шутку с кем другим - ну, хоть бы с любым из наших конторщиков, - мой вам совет, поостерегитесь, не то вас поймают на слове.
      - Вы кончили, сэр? - вне себя от ярости спросил мистер Престон. - Если это все, не соизволите ли вы покинуть мой дом, или вы предпочтете, чтобы вас выставили за дверь мои слуги? Выставьте этого малого! Слышите! - Тут он оттолкнул меня и в бешенстве удалился.
      - Экий сквернавец твой муженек, экий изверг! - сказала леди Бум, ухватив старшую внучку за локоть. - Терпеть его не могу. Идемте скорее, не то обед простынет.
      И, не прибавив более ни слова, она потащила леди Джейн прочь. Но эта добрая душа сделала шаг в мою сторону и, бледная, вся дрожа, сказала:
      - Не гневайтесь, прошу вас, мистер Титмарш, и прошу вас, забудьте все, что здесь произошло, ибо, поверьте, мне очень-очень...
      Что "очень-очень" - я так никогда и не узнал, ибо тут глаза бедняжки наполнились слезами, и леди Бум, закричавши: "Вот еще! Чтоб я этого не видела", - потащила ее за рукав вверх по лестнице. Но леди Фанни храбро подошла ко мне, своей маленькой ручкой изо всех сил стиснула мою руку и так мило сказала: "До свидания, дорогой мистер Титмарш", - что, вот не сойти мне с этого места, я покраснел до ушей и весь затрепетал.
      Едва она ушла, я живо нахлобучил шляпу и вышел из дверей, чувствуя себя гордым, как павлин, и храбрым, как лев, и одного мне хотелось, чтобы который-нибудь из этих спесивых, ухмыляющихся лакеев позволил бы себе малейшую неучтивость, тогда бы я с наслаждением влепил ему оплеуху да велел бы нижайше кланяться хозяину. Но ни один из них не доставил мне этого удовольствия; и я ушел и мирно пообедал тушеной бараниной с репой у себя дома в обществе Гаса Хоскинса.
      Я не счел приличным рассказывать Гасу (который, между нами говоря, весьма любопытен и большой охотник посплетничать) подробности семейной размолвки, коей я был причиной и свидетелем, и лишь сказал, что старая леди ("Они пэры Бум, - ввернул Гас. - Я сразу пошел и поглядел в книге пэров"), что старая леди оказалась мне родней и пригласила меня прокатиться по Парку. На завтра мы, как обыкновенно, отправились в должность, и уж, можете быть уверены, Хоскинс рассказал там все, что произошло накануне, да еще порядком присочинил; и странное дело, хотя случай этот как будто ничуть не заставил меня возгордиться, скажу по совести, мне все же льстило, что наши джентльмены кое-что прослышали об этом моем приключении.
      Но вообразите, как я был изумлен, воротившись ввечеру домой, когда, едва увидев меня, моя квартирная хозяйка миссис Стоукс, ее дочь мисс Селина и ее сын Боб (юный бездельник, который дни напролет играл в камешки на ступенях церкви св. Бригитты на Солсбери-сквер), все они торопливо кинулись вперед меня по лестнице на третий этаж и прямиком в наши комнаты, где посреди етола, между наших флейт, с одной стороны, и моего альбома, Гасова "Дон-Жуана" и Книги пэров с другой, я увидел вот что:
      1. Корзину с огромными персиками, румяными, как щечки моей милой Мэри Смит.
      2. Таковую же с большущими, отборными, ароматными, тяжелыми на вид гроздьями винограда.
      3. Гигантский кусок сырой баранины, как мне показалось; но миссис Стоукс сказала, что это олений окорок, да преотличный, такого она и не видывала.
      И три визитные карточки:
      Вдовствующая графиня Бум
      Леди Фанни Рейкс
      Мистер Престон
      Леди Джейн Престон
      Граф Типтоф.
      - А карета-то какая! - воскликнула миссис Стоукс, - Карета какая... вся как есть в коронах! А ливреи-то... и два эдаких франта на запятках, бачки у них рыжие, а штаны в обтяжку из желтого плюша; а в карете старая-престарая леди в белом капоре, а с ней молоденькая в большущей шляпке из итальянской соломки и с голубенькими лентами, а еще эдакий рослый, статный джентльмен, сам бледный и бородка клинышком. "Не откажите в любезности, сударыня, сказать, здесь ли живет мистер Титмарш?" - спрашивает молоденькая эдаким звонким голоском. "Как же, как же, миледи, - говорю я, - да только сейчас он в должности. Западно-Дидлсекское страховое общество, на Корихилле. "Чарльз, - эдак важно говорит джентльмен, - выносите провизию". - "Слушаю, милорд", говорит Чарльз и выносит мне эту самую оленью ногу, обернутую в газету, на фарфоровом блюде, вон как она и сейчас лежит, и две корзины с фруктами в придачу. "Будьте добры, сударыня, - говорит милорд, - отнесите все это в комнату мистера Титмарша и скажите ему, что мы... что леди Джейн передает ему поклон и просит его принять это". И протянул мне эти самые карточки, и БОТ это письмо, запечатанное, и на печати корона его светлости.
      И тут миссис Стоукс протянула мне письмо, которое, к слову сказать, моя жена хранит по сей день:
      "Леди Джейн Престон поручила графу Типтофу выразить ее искреннее сожаление и огорчение оттого, что вчера она лишена была удовольствия отобедать в обществе мистера Титмарша. Леди Джейн в самом скором времени покидает Лондон и уже не сможет в этом сезоне принять своих друзей у себя на Уайтхолле. Но лорд Типтоф льстит себя надеждой, что мистер Титмарш соблаговолит принять скромные плоды сада и угодий ее сиятельства и, быть может, угостит ими своих друзей, чье достоинство он умеет столь красноречиво защищать".
      К письму была приложена записочка следующего содержания: "Леди Бум принимает в пятницу вечером, 17 июня". И все это свалилось на меня оттого, что тетушка Хоггарти подарила мне бриллиантовую булавку!
      Я не отослал назад оленину, да и с чего бы я стал ее отсылать? Гас предлагал тут же преподнести ее Браффу, нашему директору, а виноград и груши послать моей тетушке в Сомерсетшир.
      - Нет, нет, - сказал я. - Мы пригласим Боба Свинни и еще с полдюжины наших джентльменов и в субботу вечером повеселимся на славу.
      И субботним вечером мы и в самом деле повеселились на славу; и хотя у нас в буфете не нашлось вина, зато было вдоволь эля, а после и пунша из джина. И Гас сидел в самом конце стола, а я во главе; и мы распевали песни и шуточные и чувствительные - и провозглашали тосты; и я говорил речь, но воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, потому что, сказать по совести, наутро я совершенно позабыл все, что происходило накануне вечером после известного часа.