Лев явно был осведомлен о случившемся: в своих письмах он говорит о совершенном его матерью преступлении, «поскольку я так это тогда воспринимал, и я по-прежнему так к этому отношусь». Она, по его словам, «отравила жизнь моего отца, а также, пусть в меньшей степени, мою жизнь». Его ожесточение в отношении собственной матери нередко перекидывается на Сталина: «Он отнял у меня мою родину, мой дом, вообще все». В 1931 году Лев опубликовал одну из первых биографий Сталина, ставшую тогда бестселлером, с подзаголовком «Карьера фанатика».

Если мать семейства принадлежит к подпольной революционной организации, это, конечно, всегда явление из ряда вон выходящее, однако в Российской империи начала XX века – куда менее необычное, нежели в любую другую эпоху и в любом другом месте. В этот период женщины составляли почти треть членов боевой организации социалистов-революционеров, этого террористического крыла наиболее революционной партии в России. Молодые женщины изготавливали бомбы, они планировали и совершали политические убийства, они доказывали свое равноправие с мужчинами фанатизмом, беззаветной смелостью и жестокостью. Образцом для них были такие революционерки, как Вера Засулич, которая еще в 1878 году пришла на прием к главе полицейского управления Санкт-Петербурга, чтобы выразить свой протест по поводу жестокого обращения в полицейском участке с одним из революционно настроенных студентов. Она стояла в очереди среди прочих просителей и, когда полицейский чин подошел к ней, вынула из своей муфты малокалиберный пистолет и выстрелила в него в упор, серьезно его ранив. На суде, невзирая на все доказательства противного, присяжные сочли ее невиновной, поскольку ее покушение на полицейского, как они признали, было вызвано благородным «состраданием»: Засулич стреляла в начальника полиции потому, что он приказал выпороть одного из студентов. Она тут же стала героиней либеральных салонов, которые отныне сочли необходимым нападать на представителей правительства – ради торжества революционных перемен.

Парадокс, однако, состоял в том, что госпожа Засулич сотоварищи встали на путь террора, чтобы бороться с самым либеральным правительством в истории России – более того, ее саму оправдали потому, что судили судом присяжных, который возник в России в результате либеральных реформ судебной системы, инициированной царем Александром II. «Революционная борьба», которая выразилась в появлении большого количества радикальных левых групп, выступавших за свержение автократического режима путем террористических действий, на самом деле привела к поражению либеральных реформ в стране. Единственный царь, которого террористам удалось убить, был именно Александр II, прогрессивный монарх, всем известный как «Царь-освободитель».

3 марта 1861 года, то есть за два года до того, как Авраам Линкольн объявил об освобождении американских рабов, Александр II подписал манифест, давший свободу крепостным крестьянам в России. Хотя аналогию между президентом-республиканцем и самодержцем в России не следует заводить слишком далеко, все же Царь-освободитель собственной волей покончил с печально знаменитой полурабской системой, желая блага своей стране. В России антикрепостническое движение набирало силу на протяжении всех 1850-х годов. Тургеневские «Записки охотника», в которых крепостные представлены как нормальные, полноценные люди, сыграли ту же роль, что и «Хижина дяди Тома» в Америке. Каково было мнение самих крепостных по этому поводу – вопрос совершенно отдельный, однако дворяне, действовавшие из лучших побуждений, его, как правило, вообще не знали. Граф Лев Толстой понял, что думают об этом его крестьяне, когда еще в молодости, в двадцать восемь лет, попытался освободить их, продав им землю, которую они обрабатывали. Его крепостные не только отказались от предложения получить волю, но и были против самой идеи выкупа земли, которую они обрабатывали: они ведь считали ее своей коллективной собственностью, принадлежащей им от рождения. В отличие от рабов, крепостные крестьяне были обязаны платить налоги, их призывали на военную службу, и они имели право владеть землей, хотя к середине XIX века количество крестьянских владений было весьма незначительным. В начале 1790-х годов, когда был казнен король Франции, русская императрица Екатерина II осуществила нововведение с целью не допустить развития революционной ситуации в России: она даровала права исключительно дворянам. До сих пор в России все права принадлежали исключительно монарху, поэтому реформа Екатерины была воспринята как важный шаг на пути прогресса, начало становления просвещенного гражданского общества. Теперь российские дворяне были освобождены от наказания кнутом, от необходимости платить подушный налог и от вероятности быть арестованными по произволу верховного правителя. Отныне никого из них не дозволялось лишать жизни, имущества или дворянского титула без предварительного суда присяжных, в числе которых были одни лишь дворяне. Однако, получив новые права, дворяне по-прежнему обращались с крепостными крестьянами, как с рабами.

В 1830-х годах статус дворянина в России зависел от количества «душ», которые ему принадлежали. При этом русское дворянство все сильнее ощущало себя частью европейской элиты, и его представители все чаще чувствовали личную вину за устаревшую систему, когда крестьяне были прикреплены к принадлежавшей дворянам земле. Противники крепостного права обычно предлагали продавать небольшие участки земли освобожденным от крепостной зависимости крестьянам, но так, чтобы те после своего освобождения отдавали часть урожая владельцу земли, которую они обрабатывали. Крепостные, однако, вовсе не считали, будто у дворян имелось право что бы то ни было им продавать. Ведь в крестьянской среде в России уже существовал своеобразный, органичный социализм: согласно такому, традиционному, укладу земля находилась в собственности у сельской общины, которую называли «мир», и именно мир предоставлял право обрабатывать отдельные участки – в зависимости от размеров крестьянской семьи и ее потребностей. Некоторые реформаторы, такие, как князь Кропоткин, ставший впоследствии известным анархистом, формулировали свои представления о социализме, идеализируя общественные отношения, существовавшие среди принадлежавших его семье крепостных. Крепостные крестьяне верили, что, поскольку свободу даровал им царь, он же обязан был признать и их право владеть землей, иначе кому нужна эта свобода – сама по себе, без земли?!

Александр II взошел на престол в 1856 году, полный решимости модернизировать страну с самых ее основ, и он не только занялся освобождением крепостных крестьян, но и реформировал целый ряд общественных институтов: были приняты законы о печати, ограничившие цензуру; о народном просвещении (в результате чего практически прекратился какой-либо контроль со стороны правительства при присуждении профессорских званий, а также появилась реальная свобода слова); о воинской повинности (был наконец отменен двадцатипятилетний срок службы по призыву); и о судебной реформе (вместо тайных правительственных, сословных судов отныне функционировали публичные суды присяжных). Царь-освободитель также серьезно улучшил положение евреев в России.

В своих «Воспоминаниях бабушки» Полина Венгерова, которая родилась в черте оседлости в 1833 году, описывает то состояние надежды, возникшее у всех членов ее семьи после того, как Александр II освободил от крепостной зависимости шестьдесят миллионов крестьян[26] и ослабил самые тяжкие оковы, от которых страдали евреи. «Царь, – пишет она, – открыл нам двери своих резиденций, и целые толпы еврейских юношей устремились в столицы, чтобы утолить свою жажду западноевропейского образования. В эту блестящую эпоху снова пробудился и обрел новые силы закабаленный дух евреев. Теперь еврей принимал участие в радостном оживлении великого народа, в подъеме искусств и ремесел, в развитии наук, внося свою лепту в духовное богатство страны»[27].

Важно напомнить об уже подзабытом оптимизме той поры (когда, кстати, впервые возникло понятие – «гласность», то есть «открытость»), чтобы лучше понять истинный ужас случившегося дальше.

Правда, нелояльные правительству представители высших классов в годы правления Александра II воспользовались новыми свободами в университетах для того, чтобы стать членами организаций, отвергавших культурные традиции и все больше проповедовавших насилие. Тургенев, тонко улавливавший общественные настроения, в своем романе «Отцы и дети» назвал поколение 1860-х годов популярным новым словечком – «нигилисты». В «безумное лето» 1874 года российские студенты начали массами уходить из своих учебных заведений, чтобы принять участие в движении, получившем название «хождения в народ». Эти студенты одевались в крестьянскую одежду, женщины носили свободные белые блузки, черные юбки и коротко стригли волосы. Они, почти как американские хиппи в 1960-х годах, расходились из больших городов по деревням и селам, намереваясь сеять, пахать, подковывать лошадей. Но студентам пришлось пережить немалое потрясение, когда «народ», у которого подозрение вызывал уже их внешний вид, стал сдавать их местным полицейским. Уязвленные тем, что крестьянская среда не приняла их, наиболее радикально настроенные студенты вернулись в города, горя желанием вызвать общественные потрясения иными способами. Они и основали «Народную волю», организацию, которая объявила своей целью ведение борьбы с правительством средствами террора. «Идеалы Французской революции, задрапированные в варварские одеяния русского нигилизма, – вот что вдохновляло верхние слои санкт-петербургской молодежи», – напишет позже Лев Нусимбаум.

Изменив родословную матери, Лев почти в точности описал происхождение Софьи Перовской, самой знаменитой террористки «Народной воли». «Народная воля» была предшественницей организации социалистов-революционеров, членом которой, как утверждал Лев, являлась и его мать. Правда, если мать Льва происходила из бедной еврейской семьи, а таких, как она, было множество в революционном движении после 1900 года, то Софья Перовская представляла собой классический пример русской революционерки середины XIX века: взбунтовавшаяся наследница богатых родителей, враждебно настроенная по отношению к собственному кругу.

Отец Софьи занимал высокое положение, так же как и отец самого Ленина[28]. Подобно действовавшим сто лет спустя террористам из группы Баадера–Майнхоф или «Красных бригад»[29], Софья ненавидела весь правящий класс, к которому принадлежала по рождению. Она ненавидела отца, ненавидела военных, а еще она терпеть не могла бесконечную болтовню мужчин – своих соратников по террористической организации… Она жаждала стать свидетелем того, как прольется кровь царя и произойдет революция вследствие организованного ею акта насилия. Революционерам не нравились постепенные реформы, проводившиеся царем: ведь их результаты могли удовлетворить жителей империи, примирить их с положением вещей. Революционеров же устраивало лишь насильственное свержение существующего строя.

В 1881 году Софья возглавляла группу из пяти террористов, ведшую наблюдение за маршрутом царского экипажа: царь регулярно выезжал из Зимнего дворца, чтобы посетить другие районы города. Они решили совершить подкоп под одной из улиц, по которым обычно проезжал царь, и в образовавшемся туннеле заложить динамит. При проезде царской кареты они собирались взорвать всю улицу, и хотя от взрыва могли пострадать десятки, а то и сотни случайных прохожих, в глазах народовольцев это был плюс: ведь тогда, по их расчетам, началась бы спонтанная революция. Террористы арендовали подвальное помещение на выбранной улице, чтобы начать рыть туннель, а для прикрытия своей деятельности открыли там сырную лавку. Однако в последний момент царь изменил маршрут, и все усилия по прокладке туннеля оказались тщетными. Но Софья незамедлительно привела в действие вторую часть своего плана. Один из членов «Народной воли» изобрел новый вид ручной гранаты – это была металлическая сфера, заполненная двумя склянками с нитроглицерином. Софья приказала своим сообщникам обогнать царскую карету и забросать ее этими бомбами. Правда, первый из боевиков неожиданно струсил, второй, девятнадцатилетний парень, промахнулся, и взрыв раздался уже после проезда императорской кареты, повредив ее заднюю часть, при этом были ранены два казака из числа государевой охраны, а также убит стоявший в толпе мальчишка – подмастерье пекаря. Этим бы все и обошлось, однако царь, не обращая внимания на просьбы перейти в другую карету и немедленно уехать с места покушения, двинулся назад по окровавленному снегу: он, видимо, намеревался встретиться лицом к лицу с тем, кто осмелился совершить это нападение, а также сказать слова утешения раненым. И тут третий террорист пробился навстречу ему, сквозь толпу, и швырнул бомбу с такого близкого расстояния, что промахнуться было уже невозможно – он и сам был убит взрывом. Царь лишь успел сказать своим охранникам, что не хочет умирать прямо на улице, и его отвезли в Зимний дворец.

Как раз в тот день, когда народовольцы совершили покушение на Александра II, он успел подписать целый ряд уложений, касающихся юридических и законодательных реформ, которые вели Россию по пути ограниченного конституционного правления, в результате чего история страны могла пойти по совершенно иному пути. Убийство царя ожесточило его наследника, Александра III, превратив его в яростного реакционера: всего за несколько дней, одну за другой, он отменил все реформы своего отца. «Народная воля» тут же выпустила открытое письмо, предлагая властям «перемирие», если только правительство согласится незамедлительно провести необходимые преобразования согласно прилагавшемуся длинному списку неотложных требований. Однако Александр III вместо этого устроил охоту на членов «Народной воли», и Софья Перовская была повешена в присутствии восьмидесятитысячной толпы. Сам же государь до конца своих дней занимался подавлением всякого инакомыслия, будь то у террористов или у либералов. Вместо реформ, подписанных его отцом в день собственной гибели, Александр III подписал целый ряд законов, которые давали практически безграничную власть полиции, а также сыскному ведомству[30]. Российская империя отныне превратилась в настоящее полицейское государство.

Убийство царя Александра II похоронило все надежды на проведение настоящих политических реформ в России. Правда, несмотря на репрессии Александра III, террористические и революционные организации все равно процветали, особенно в годы правления его сына, Николая II, последнего царя России. Бомбы Софьи Перовской успешно выполнили обязательство, содержавшееся в уставе «Народной воли»: «совершить общественный переворот», и все оказалось куда серьезнее, чем она могла бы себе представить. В известной степени именно ее целеустремленность да несколько склянок с нитроглицерином, хитроумно упрятанных в бомбу, косвенно способствовали гибели десятков миллионов людей в следующем столетии в России – от голода или в лагерях. Так, по крайней мере, считал Лев Нусимбаум, всю жизнь одержимый мыслью, что все перевернул этот «бунт, настолько же бесовский, насколько и непостижимый». Его биография Николая II, вышедшая в 1935 году и ставшая бестселлером, начинается с того дня, когда погиб дед последнего царя. Лев описывает там, как после совершенного убийства вся царская семья перешла на новый режим существования, так что этот «тихий мальчик… с удивительно красивым разрезом глаз, тонкими, небольшими руками – Его Императорское Высочество, Великий Князь Николай Александрович, наследник престола Всея Руси» рос «совершенно изолированным от окружающего мира, и притом не как царь, а как тюремный узник». Лев утверждает, что задолго до того, как боевики Софьи Перовской убили царя, царская семья чудом избежала нескольких покушений, так что в результате «члены императорской семьи постепенно начали подозревать глашатая смерти в любом незнакомце, любом встречном, в любом госте или в любом слуге». Множество страниц в книге Льва, которая в целом представляет собой вполне трезвое биографическое повествование о жизни Николая II, посвящены тому, как подействовали на юного царевича[31] убийство его деда и годы жизни в условиях постоянной угрозы террористической расправы над членами его семьи: «Долгая серия заговоров с целью покушения на жизнь его деда, пусть даже сам Николай не сознавал этого полностью, не могла не сказаться на нем, оставив в душе и уме ребенка свои, весьма заметные, красноречивые следы».

Ребенок, о котором идет речь в этом месте книги, – это не только юный Николай II, но и юный Лев Нусимбаум. Ведь биография последнего русского царя, которая была издана на девяти языках и имела большой международный резонанс, на самом деле представляла собой слегка завуалированную автобиографию. И пусть впоследствии ее автор из беженца-иудея стал блистательным мусульманином, писателем и искателем приключений, внутренне он все же идентифицировал себя с Николаем. Вот что он писал Пиме в 1940 году: «У меня и у царя – совершенно одинаковые характеры. <…> Я всегда поступал бы точно так же, как он».

Хотя он приобрел известность как тонкий интерпретатор и аналитик политических революций, на каком-то уровне революция для него всегда была связана с фатальным конфликтом его собственных родителей и с его ужасающими последствиями. Лев родился как раз тогда, когда многие годы террористической деятельности и реакционной политики царизма поставили общество на порог полного краха, и этот исторический кризис привел к противоречиям и надлому в его личности. Общественные силы, действовавшие на момент его рождения, вынуждали его одновременно ощущать себя и чрезмерно опекаемым, и брошенным на произвол судьбы. Они заставили его тосковать о прошлом – причем с того самого момента, как он осознал, что это прошлое существует.