- Ваше Сиятельство!
      - Мне, который вам чужестранен?...
      - Ваше Сиятельство! Кто нынче ни с того ни с сего заботится о другом? Но ваш частный вопрос решаем. Да, мы Вам поможем, но только в том случае, если первыми пробуждаться станете Вы и тогда-то мы узнаем чего Вы стоите для нас. Вы сами придумаете цель, ради которой будете жить здесь, а мы охотно скорректируем Ваш выбор.
      * * *
      Веди). Расслабьтесь! Отдых и только отдых, Вы устали, надо отвлечься. Отвлечься, говорю. Мы слишком долго эксплуатировали мозг, по капле выцеживали из себя иллюзии, которые называли иногда остроумием, иногда талантом, иногда умом. Прочь, нищие! Прочь! Учитесь думать! А теперь же оставим в покое мозг, а нагрузим жадные и падкие до внешнего мира органы чувств. Сделайте физзарядку!..
      Я ощутил себя находящемся в зоологическом саду.
      Меж ароматных альпийских горок вилась тропинка из колотого белого камня. Пышным стоном тянулись к имитации мерцающих звёзд протянутые руки растений и застывшая музыка билась в их жилах, разрывая серебряные путы неволи. Вот справа тукут, гордый могучий силач в несколько саженных обхватов, как бочонок, раскинувший по всем сторонам света колючие шипы. Вот слева салгея растет стеной. Плетущиеся дышащие лианы то раздуваются, то с придыханием сужаются, и корчатся, и извиваются, якобы в муках танталовых...
      Мраморная тропка впадает в гаревую дорожку, а уж та приводит в зверинец. О, каких только тут нет зверей, и все сущая невидаль. А посмотрели бы вы только на их следы! Чего только стоят их следы! Господи!
      - Гурвиц, - сказал я, - а у нас на Земле...
      - Боже правый, пресвятой Молотило, - немедленно отозвался Гурвиц. Помолчите. Здесь нельзя разговаривать!
      - Да почему все вы меня не хотите послушать! - с горечью воскликнул я, - ведь я привез фотографии, видеофильмы, богатую фонотеку. Цивилизации могли бы подружиться. А так один бог знает зачем я здесь нахожусь.
      - Грех так говорить! - сказал Гурвиц. - Счастье познают именно те, кто ни о чем не ведает. А что касается этого... Королевства Тарантландии, там сразу нечего было делать.
      - Но!..
      Но тут гром и молнии разразились в багровой черноте небес, и прорехи обосновались на небе, превратив мир в марлевую пелену, в дождливую полощущую жижицу. Мы дрогнули и побежали.
      * * *
      Глаголь). Они по-прежнему не желали меня слушать. Они с готовностью раскрывались и делились своим, нажитым, а чужое, например, послушать меня - ни-ни. Поэтому я на время смирился с этим до следующего удобного случая.
      Они, в составе: Князя Да Бо Гурвица, негоцианта Да Ре Доджа и Высокоуполномоченного Квартирмейстера Крошки О'Буреллена, с неожиданным радушием пригласили меня ознакомиться с их современными общественными достижениями, в частности в области политического образования - со Школой Подготовки Представителей Власти, что располагалась в строгом здании с кровоподтёками на выступающем над землей высоком фундаменте. На крутом крыльце Школы нас встретил сам директор - ямочки на щёчках, морщинки-хитринки в уголках глаз - по-моему он был заранее досконально осведомлен о нашем посещении. Улыбаясь, он елейным голосом подкатил сразу ко мне.
      - Дражайший гость, заходите пожалуйста, не проходите мимо нашего милого заведеньица.
      - Да-да, разрешите посмотреть, - сказал я, - премного хвалили.
      - Прошу! - театральным жестом сыграл директор.
      Мы окунулись в казематную прохладу коридоров с навеваниями шелеста секретных документов, запаха просиженных штанов и грохота водопада льющейся грязи на компрометируемых объектов. Стены глухо вибрировали от частой дроби далёких ожесточенных кулачных ударов. Лязг отточенной гильотины вызывал болезненные сжимания вдоль всего спинного мозга до самого копчика. Пахло свежеотпечатанными деньгами. Директор повел нас по рекреации с низким потолком, с решетками на окнах, с раскачивающимися от сквозняка голыми слепящими лампами, со скрипящими от ничтожнейшего прикосновения досками пола и открыл дверь в спортивный зал. От стены к стене катались и бряцали вместо мячей отполированные человеческие черепа. Молчаливые ребята в отвисших на коленках трико обернули к нам угрюмые лица и застыли, вопросительно глядя на директора.
      - Продолжайте, господа, - кивнул им директор, а нас пригласил усесться на бревно вдоль стены с зеркалами.
      - Сейчас, - гипнотически сказал он, плавно жестикулируя, воспитанники учатся ходить по головам, как видите. В Школе мы их обучаем всему, что только может пригодиться для ведения войны в верхах: и для держания затяжной осады, и для стремительной атаки. Власть должна состоять из профессионалов, поэтому в программе обучения есть искусство красноречия - вплоть до манипулирования аудиторией, искусство одеваться так, чтобы на вас смотрели как на главную фигуру на сцене, мы даём ясное мышление, стальные нервы, молниеносную ответную реакцию. Каждый из выпускников сможет командовать армией или разобраться в психологии замкнутейшего из людей. Они пишут стихи, сочиняют музыку, философствуют, разбираются в науках. Они приучены поддерживать собственное достоинство, знают цену деньгам, они способны постоять и за себя и за других. И не последнее в этом списке их умение любить, дружить, прощать...
      Я посмотрел на мальчиков. Они были такие умилительные. Один, веснушчато-рыжий, с замёрзшей злостью на желваках, с жидкими волосами, снял чёрный потный носок и наступил ногой на череп, попав пальцами в глубокие пустые глазницы. Так он довольно продолжительное время балансировал на одной ноге, а когда закончил, я позвал его и спросил, стараясь выдержать равенство:
      - Как тебя зовут?
      - А чего о погоде разговаривать! - громко ответил он. - Сегодня она такая, завтра другая. - и резко отошёл, будто отрезал все пути к отступлению.
      ... - Они приучены чётко ставить условия проблемы и последовательно решать ее, не бояться никакой опасности и ответственности, они навсегда побороли лень...
      Прочитав пылкую речь, директор повёл нас по пустым гулким классам, где занимались будущие президенты и всё также мистически улыбаясь, вывел через чёрный ход на улицу.
      - Уф, - вздохнул Гурвиц.
      - Я слышал, - сказал негоциант, - они собираются выносить на обсуждение Парламента поправку к Закону о Выборах: каждый избиратель имеет право одновременно не только отдать свой голос ЗА своего кандидата, но и проголосовать ПРОТИВ какого-то одного кандидата...
      Тут Крошка О'Буреллен поднял руку и негоциант оборвал на полуслове, не договорив мысль.
      - Судари, - обратился Крошка, - мы видим перед собою двухэтажное здание из красного кирпича.
      Мы его заверили, что да-де, видим, и очень даже ясно.
      - По центру фасада, - продолжил он, - мы можем заметить обитую златом дверь.
      Да, и это мы могли наблюдать, и снова подтвердили положительными кивками.
      - Справа от двери вывеска. О чём она? Я подслеповат и отсюда не вижу.
      - Так... "Комиссия по Изобретениям", - прочитал Гурвиц.
      - Ага! - обрадовался Квартирмейстер. - А разве нам не дано задание познакомить уважаемого Князя Блюмбеля с передним фронтом нашего жития?
      - Даже приказано! - выскочил негоциант и все на него пристально посмотрели. Он смутился.
      - А разве не здесь проходит передний фронт нашего жития? - закончил Крошка.
      - Здесь! - хором воскликнули Гурвиц и негоциант, да так смело, что даже не поверили самим себе.
      - Я не прочь посмотреть, - сказал я, - но... вечер уже.
      - Утро! - крикнули они и мы ринулись на новый бастион.
      В этот раз никто не встречал. В тесном холле затхло пахло и, пуржа, взвивались ураганчики бумажной пыли, нанося по углам барханы. Над пустующей вахтой бормотал громкоговоритель. Запустение задумчиво перебирало струны скоробленного от старости тюля на окнах и шёпотом повторяло возмущенные крики и дикий топот, просачивавшиеся со второго этажа. По спиральной железной лестнице мы тяжко взобрались наверх и нашли кабинет, из которого исходил шум. Гурвиц резко распахнул дверь и, выбросив вперёд руку, сжимающую красное удостоверение, ужасным голосом заклокотал:
      - Продолжать работать!.. Орден Кольца Молотила! Не обращать внимания!!
      Пять человек - а столько их было в комнате - испуганно взглянули на нас и быстро отвернулись, словно ничего-то и не заметили. У четверых из них на макушке лежала красная тряпочка с привязанными к уголкам бубенчиками - при резких телодвижениях эти бубенчики заливисто надрывались звоном. Эти четверо и назывались Комиссией по Изобретениям, а возглавлял её председатель - ссутуловатый, шаркающий подошвами по полу, в синем пиджачке, с картофельным носом мужчина средних лет, назовем его А. Даже встретившись с ним в темноте можно было догадаться, что он и есть председатель своих коллег, хотя, по-видимому, и не самый председательный из всех председателей такого рода.
      - Га-га-га, - хохотнул он, - и эта штука пашет?
      - Я только... объяснял, - начал было пятый в комнате, Изобретатель, и речь его от неуверенности была лакуничной. - Аппарат работает!.. Чертежи... Опытный экземпляр...
      - Так, - сказал Б., второй из Комиссии, маленький ростом, ладно скроенный, чернявый, с просединоватой бородкой. И после этого "затормозил". Девятнадцать минут шестьдесят две секунды молчания.
      - Эо-о-о, - отозвался возмущенно В., показав всем подбородок бычьей морды, - но ещё же н...не должно бы-ыть п...перерыва! - его циклопический рост и телосложение указывали не то на борца, не то на баскетболиста.
      Теперь гости ждали что скажет четвёртый. Слой жира под щеками и в других местах под кожей того передвигался, следуя неизвестным течениям мощная прослойка, которую, не опасаясь безработицы, могли изучать и описывать в кипах до смешного серьёзных научных журналах и академических программных фолиантах два-три молодых института и с десяток шарашкиных контор.
      Г. ошарашенно похлопал глазами.
      - Аппарат?! А давайте посмотрим на него с другой стороны!
      Комиссия переглянулась. Комиссия подняла указательные пальцы вверх и вразнобой нестройно встала. Комиссия с мелодичным звоном построилась в колонну. Колонна, растянувшись в безумно длинного червя во главе с председателем, обогнула объёмистое изобретение Изобретателя, поведшее было усатым пеленгатором, и встала неровной шеренгой с другого его боку.
      - Га-га-га, - вдруг загоготал председатель и даже прослезился: - А вчера помнишь? Анекдот Опять Заливайко рассказывал! Гы-гы-гы! Смешно было.
      - Умоляю! - чуть не рыдал Изобретатель.
      - Ну и ну, - буркнул В.
      - Да, так вот... - это снова Б. и "погружение".
      Теперь снова все ждали мыслей Г.
      - По скромному моему мнению, - начал тот издалека, но из такого, что не просматривался и в подзорную трубу, - величайшим изобретением всех времен и народов была техника безопасности...
      Увы, его заоблачную мысль никто не понял. Непонимать таких людей считалось обычным делом.
      - Го-го-гоо, - ещё повыл председатель, прекратил и вытер слёзы краем платочка с собственной макушки. Потом взмахнул рукой: - Да...ется минута на созерцание издели с другой стороны...
      Я подумал про себя: "Это халявщики! Люди, вместо того, чтобы делать просто, делающие сложно. Люди, относящиеся к работе с халтурой, без искры творчества. Часто другим они кажутся смешными, но до той поры, пока не приходится расплачиваться".
      Вдруг со стороны Комиссии послышались одиночные хлопки, а потом бурные рукоплескания. Не медля, Изобретатель схватил изобретение за антенну и с воплем: "Зарезали!" ринулся прочь, но, кажется, с железной винтовой лестницей ему не удалось справиться и мы ещё долго слышали дребезжащие металлические раскаты грома.
      Глава пятая
      Послушайте же теперь о дне, считаемом мной поворотным во всей этой истории. Ибо именно тогда отверзлись очи и шелк розовый спал наземь, допрежь обволакивавший ровно коконом пушистым тело мое и душу.
      ...Стоим это мы в кухне, помню, и кое-кто из приятелей тоже, беседуем о насущном. Я активно вовлечен в разговор и вдруг получается, что я замечаю исчезновение моего куратора Князя Гурвица. Это сразу несколько смущает, потому что с остальными собеседниками меня познакомили только что, это все хорошие знакомые Гурвица, но не мои. Неторопливый разговор продолжается, но с каждой минутой мои ответные реплики становятся все рассеяннее, я думаю о другом и досадно пропускаю очередную смену темы. Внезапно оказывается, что приятели бурно обсуждают некие неизвестные мне политические аспекты, и так как я не припоминаю их предварительнопричинного развития, то понимаю, что попал в полосу кратковременных выпадений из времени и пространства.
      Они ведут себя так, будто ничего не происходит!
      Но может так оно и есть? Ведь нечасто услышишь случайно оброненные признания в непонимании мира (здесь не в счет частные недоразумения) и наоборот, зачастую раздаются презрительные крики: "Не морочьте голову! Не толките воду в ступе! Хочешь быть счастливым - будь им!" Нет, видно принадлежу я к той бедной группе больных, которые из-за нерешительности и слабости своей не в силах уберечь росток изящества тонкой души, и погибает он в корчах, зажатый хищными тисками небытия прошлого и небытия будущего.
      Именно такие мысли возникают у меня в голове, а затем я фиксирую взрывоподобное расхождение собеседников по своим делам. Каждый жмет мне руку, благодарит за красивое знакомство, а сам бочком, бочком и исчезает. Проходит мгновение и кроме меня остается лишь один-единственный человек.
      - Ну а как у тебя-то жизнь? - спрашивает он.
      - Да так, - отвечаю, - помаленьку.
      И он тоже намеревается исчезнуть, но тут в комнату протискивается немой юродивый в замызганном, заношенном до лохмотьев драпе, становится на колени посреди прохода, нарочно загораживая выход, и умоляюще вглядывается в простодушные наши лица, тщетно силясь что-то произнести. Что ему надо! Чем мы поможем ему? Иди, иди отсюда! Тот, кто стоит ступенькой ниже безумно низок; до тех, кто стоит ступенькой выше - рукой подать. Он ниже. Чем мы ему поможем?!
      Тогда приятель спрашивает:
      - Чего тебе, милый?
      Юродивый расцветает в улыбке, радуясь что его заметили наконец и принимается отчаянно жестикулировать. Но, к сожалению, мы его не понимаем.
      - Да ну чего тебе! - спрашивает приятель. - Не знаешь что делать? - и берет его за рукав, брезгливо подводит к водопроводному крану, до упора затягивает вентильную головку и восклицает: - Что-то вот воду отключили, сам не знаю. Не течет и все тут. Ты, милый, сядь рядышком, и как потечет вода из этой вот трубки, так немедленно сообщи мне или Князю Блюмбелю. Ясно?
      Юродивый тупо вертит башкой, а приятель тем временем живо ретируется. Остаемся мы вдвоем. Я жду Гурвица, а он садится на пол, по-турецки скрещивает голени и ждет появления прозрачной струи. Время от времени он бросает на меня мучительные взгляды и я отвожу глаза, я жду Гурвица. Кто мне этот нищий и чего ради я должен ему помогать?
      Тишина. Он сопит тяжко, а так тишина. Где же Гурвиц - ах я бедолага! И тут вдруг так тоскливо вспоминается родная Земля, где в любой момент купаешься в счастливой общности, где чувствуешь себя своим, и дома, и принимаешь какими есть эти удивительно близкие семейные мелочи. А ты в это время чрезвычайно далек, ты силишься открыть для себя мир новых друзей, освоить второй дом, но это никак не получается. Потому что просто-напросто ты один и в темноте не замечаешь ступеньки, на которой толпятся остальные, и не с кем сравниться, и нет руки помощи, и нет ответа к задаче. Ты не знаешь где та ступенька с остальными: вверху или внизу? Вверх подниматься невероятно трудно, вниз спускаться довольно легко, но если ты станешь спускаться, а они наверху - ты пропал, и если станешь медленно подниматься, а они окажутся внизу - тоже пропал, а твоя преглавная задача - НЕ ПРОПАСТЬ.
      Вдруг я вздрогнул. Это средь тишины звук заработавшего холодильника вывел из оцепенения. Нога одеревенела. Взглянул на юродивого - сидит. Тогда я неловко встал, произведя скрипучий стон металлической ножки стула по бетону, и поразминал ступню. Сидит. Сидит. Гурвица нет. Я обозлился и вышел из комнаты - на улицу.
      А на улице жуть, паника, все с тревогой бегут куда-то, или я снова их не понял. И тут как дунет мокрый ветер и срывает с меня шляпу, она катится по лужистому асфальту и тогда я недовольно бегу вслед за ней, а рядом в том же направлении бегут невзрачные серые плащи, зонты, летят, трепеща крылышками, грязные бумажки, и все кувырком, вперемежку. Кое-как я догоняю унесенца, останавливаюсь и как раз тут меня сшибают.
      Это уже слишком!
      Толпа угрюмо охает и бежит дальше, а я, будто оплеванный, лежу и намокаю. И только одна девушка (подумать только!) протягивает мне белейшую ладонь.
      - Спасибо, - бормочу, встаю и отряхиваюсь.
      - Князь, поспешите укрыться! - и пропадает. Ну и ну!
      Ласково манят огни ресторана обещанием тепла. Тяну за ручку витражной двери и попадаю в открытое море музыки и света.
      - Первая дверь по коридору - уборная, - вежливо роняет швейцар.
      Чищусь и прихожу в себя. Вторая попытка проникнуть в ресторан оборачивается успехом. Мягко иду по ковровой дорожке в длинном проходе. Если, думаю, дойду до пальмы у последнего столика и не растает паршивое настроение, то... то слаб я все-таки оказался и зря поехал сюда, когда мог сидеть на своем окладе советника.
      - Феодосушка!..
      Еще шаг.
      - Блюмбель!
      Окликнули как стеганули бичом. Не может быть!
      - Поль! А ты как здесь очутился! - я подбежал к Дуреману, не веря своим глазам (впрочем, глазам я и раньше не очень-то доверял), растроганно пощупал его костюм.
      - Ты сядь, не елозь, - притянул он меня к себе. - Не надо привлекать внимания, люди пришли отдохнуть, люди оборачиваются. Зачем приучать организмы впрыскивать адреналин в кровь безумными порциями.
      - Я соскучился! - сердце стучало как амортизаторы без масла, ноги подкашивались, я почти упал на стул.
      - Выпьешь?
      - Поль, я один был, один, я умер, я хочу домой...
      - Ничего. Почти всегда это проходит. Выпей. Иллюзии тоже вещь.
      Я прижался к нему и повертел рюмку в пальцах. Человек, я знал, был белой стеной, освещаемой светом тусклых лампад, между которыми и ней бесились фантомы в дикой первобытной пляске. Каждый из фантомов отбрасывал на стену тень. Каждая из теней делала человека немножко черным. И я тоже стена, но я хочу быть небесно белым.
      - Не хочу, - поставил рюмку на стол, - это препятствие на пути к белизне.
      - Ну и зря, - сказал Поль, - жить надо проще.
      Я закрыл глаза и с силой потер лицо. Казалось, будто не спал двое суток. Казалось, будто ускорение 10g рвало и топтало внутренности. Казалось, будто смерч ввинчивал шурупом в неисчислимую бездну тартара...
      - Дос, очнись! - Поль похлопал по щекам.
      Я очнулся. Да, надобно проще. Буду проще.
      - Почему ты здесь?!
      - Ох, мир теснее лампы Алладина. Но ты знаешь, попал я в пренеприятную историю. То, что я сижу здесь, еще не говорит о том, что вот мне просто захотелось посидеть в ресторане где-нибудь на другой планете и сижу; скорее, я бы сказал, мое пространственное местоположение полностью задали действия других, реально существующих лиц, которые, в свою очередь, частично обеспечил я сам, движимый жизненным запалом, а остальное - третьи лица, приводимые к активности еще кем-то. Обобщая, заключаем, что мир является множеством, всякое подмножество которого детально определяется остальными членами данного множества. Следовательно, ничто составлено из всего, все составлено из ничего...
      Это меня доконало, ненавижу, когда любовь к мудрости оборачивается любовью к мудрствованию. Я ему все высказал. И тогда - о, чудо! - все встало на свои места, все заговорило доступным языком. И вот что я услышал.
      Пока Поль готовил речь ко дню вручения Нобелевской премии, комитет успел усомниться в верности своего решения и направил на Дуремонию повторную комиссию для заключительного освидетельствования, сплошь набитую седовласыми академиками. Волей-неволей, он полетел с ними, а та осмотрелась и напыщенно заявила что и не планета это вовсе, а другая сторона Земли. И улетела.
      Дуреман остался.
      Чтобы выяснить.
      Другая сторона Земли! Широко известно, что вероятность появления кирпича без человека равна нулю, с человеком - единице. Вероятность появления когда-либо кирпича равна вероятности появления человека, а вероятность появления последнего стоит в прямой зависимости от вероятности появления Природы. В последнем случае имеется в виду не обязательно Человек в теле человеческом.
      Честно говоря, что было до Природы я не знаю, как не знаю и то, была ли она в действительности Первоисточником. Во всяком случае, ее, с хаосом, богами и фортуной назвали первичным миром. Вселенная породила цивилизации и людей, все что мы называем жизнью. Это был вторичный мир - мир, созданный первичным. Мы не утверждаем, что он появился в единственном числе. Всякое "рождение", о которых идет речь, являло собой долговременный эволюционный процесс, почти случайный, так как "дети" были непреднамеренными продуктами жизнедеятельности "родителей", которые и узнавали-то о их существовании чуть не в последний момент.
      Итак, люди появились и, конечно, стали возникать третичные миры, которых к настоящему моменту известно пока три: техносфера, ноосфера и фантасфера. Техносфера - это мир, созданный мастерством, руками; ноосфера - мышлением, разумом; фантасфера - мечтами и мощью воображения Человека. Первые два стали связующим звеном между Человеком и Природой, а третий пошел вглубь, чтобы стать по-настоящему "третичным" - третьим шагом Эволюции. Каждый из миров умел влиять на любой другой и каждый считал себя единственным, заслуживающим истинное признание. Фантасфера, или как уже известно, Дуремония стремительно развивалась и вскоре достигла высокой стадии разумности, когда дуремонцы всерьез задумались о своем происхождении. Дело казалось прозрачным, но к людям у них возникла своеобразная неприязнь, какая бывает у детей к родителям, когда они в мыслях ставят себя выше взрослых, на деле пасуют перед опытом, а в душе чувствуют себя им обязанными, не имея сил расплатиться. И тут, как назло, их обнаруживают сами люди. Что делать? Прибывает Блюмбель, а дуремонцы еще не решили как к нему относиться и тогда каждый, кому поручают быть гидом при нем, не принимая полноты ответственности, желает поскорее от него отвязаться. Да и сам Король Тарантландский Руслан не ахти в вопросах дипломатии, хоть и Миротворец. И на это накладывается проблема престижа в политическом соревновании меж Тарантландией и Сколопентеррой и посол последней, решаясь на свой страх и риск, в пылу суматохи выкрадывает Блюмбеля и... ошибается, потому что Феодос первопроходец, а первопроходцы в новых местах, независимо от того кто они и где это, всегда чуждые элементы.
      - Феодосушка, - сказал Дуреман, - сейчас я лечу на Землю и милости прошу лететь со мной, это я, дурак, заманил тебя сюда.
      - Ты совсем ни при чем! А я... совершенно еще ничего не сделал. Останусь. Я уже вижу цель и добьюсь своего - мы с Дуремонией расстанемся только друзьями. У меня больше нет мыслей что-либо корректировать, ибо правы все - каждый со своей точки зрения.
      - Бог судья! Но я за тобой вернусь.
      - Поль, прощай. Нет, до встречи.
      Глава шестая
      И вот позади все треволнения. Я уже не грозный боец Ордена Кольца Молотила, а снова свой, миленький Феодос Блюмбель, еще так недавно прилетевший с Земли. И нет, конечно же я совсем не тот Блюмбель, что был раньше, решительный, непосредственный, парящий беркутом над облаками; естественно, отложили отпечаток на характер те события, которые меня коснулись. Ведь, когда любой кто узнает, что мир шире его представлений, становится осторожнее, затаеннее. И все-таки, несмотря на широкие удручающие обстоятельства, сопровождавшие события тех дней, иногда мне хочется вернуться в земли Сколопентерры и досмотреть, поглубже вникнуть в ее жизнь, что я побоялся сделать тогда, потому что пребывал как будто в состоянии оцепенения. Надеюсь, Читатель простит мне упоминание об этой моей слабости, ведь слабости невольно некоторое количество раз в течение жизни всплывают из памяти, раздвигая любые заслоны.
      Но довольно. Лучше для искупления вины приведу одну черту... даже свойство характера моего, которое может показаться любопытным для Читателя, заинтересовавшегося моей судьбой чрез сию продолжающуюся исповедь. Оно заключается в том, что мне неинтересно дважды проходить по одной тропе. Или, другими словами, почти всегда становится скучно, если вдруг приходится вторично бывать хоть даже и в интересном месте. А посему, зная, что от свойства характера никуда не денешься, всеми силами стараюсь по первому приезду осмотреть как можно больше того, что всегда осматривают, чтобы второй приезд был обоснованно бессмыслен.
      Теперь же я достаточно утомил Вас пустяками, что легко перехожу к дальнейшему повествованию.
      Как только я твердо решил покинуть темную для меня столицу Сколопентерры, сразу объявилось немало доброжелателей, а иные назывались и друзьями, которые стали советовать как мне далее быть. Одни предлагали немедля отправляться на поклон к Королю Руслану; другие во весь голос сожалели о том, что я отказался лететь восвояси, считая, что я упустил немыслимую возможность махом разбить гордиев узел противоречий, и сожалели так, что доходило и до стычек даже; но хорошо, что остальные отчетливо понимали, что под жалостью их кроется гордыня, а не сердечное участие. Третьи же, не вникнув в то, о чем идет речь, мгновенно приводили массу примеров, когда путник, оказывавшийся перед выбором, в конце концов ходил "и налево, и направо, и прямо".
      Единственно по-деловому и в своем роде оригинально поступил Гурвиц, живехонько добывший туристическую путевку по странам ближнего зарубежья и вручивший ее мне со словами:
      - Поезжайте, Князь, развейтесь, осмотритесь и совершеннейше не думайте ни о чем, что вас беспокоило - за этим еще станется. Да отдохните, пока дают - что ли мне вас наставлять как ребенка.
      - Вы правы, - ответил я, - это именно то, что мне сейчас нужно. Долг с моей стороны.
      - Езжайте, полноте! Поднимем в честь отъезда бокал с мускатом.
      Ехать предстояло на автобусе. На огромной площади, возвышаясь над другим транспортом, он уже поджидал нас, великолепный сверкающий красавец, подмигивая прохожим отсветами солнца в фарах.
      Перед самым отправлением всю туристическую группу пригласил к себе некто в кепи, каких обыкновенно называют "человек в штатском". Звонким голосом он расставил всех полукругом от себя и начал с того, что, дескать, не собирается читать нам морали, что наша любимая страна настолько могущественна и величава, что как бы ни вел себя ваш брат в ущельях и джунглях прочего мира, он будет неизменно ставится в пример,достойный высочайшего подражания. И хоть мне в ум не лезет как-либо сомневаться в достоинствах сыновей моей матушки родины, все же я не понимаю, почему иногда-таки случаются оглушающе неприятные прецеденты, наводящие на мысль о том, что ваш брат вбирает в голову, будто ему все дозволено, ну там: оставлять дома голову, подставлять грудь под шальные пули, распродавать налево и направо еще не распроданные до конца государственные тайны, раздавать незнакомым, но примелькавшимся в иных видеодокументах, лицам чаевые и подаяния, иной раз в размерах своих превышающих годовой доход некоторых государствишек, или что еще непонятнее, проигрывать такие суммы в казино. Знайте, что родина не беспросветно завязывает глаза на эти извращения.
      Впрочем, что это я. У всех у вас такие милые приятные лица, вы так наряжены и опрятно одеты, что и думать противно о...
      - Знайте, - заорал он, - что и изменники родины не уродские хари, а такие же милые приятные лица! А посему вам строго предписывается несколько НЕ и ДА. НЕ удаляться от экскурсовода до потери его из виду, без особого на то разрешения. НЕ вступать с иностранцами в сношения, порочащие кого бы то ни было, помимо этого иностранца. ДАвать информацию экскурсоводу о всех выходящих из ряда вон происшествиях с собой самим или с кем другим из вашей же группы. ДАкладывать о любых ваших неверных действиях, которые в будущем могут быть обращены супротив вас или вашей родины. А теперь вне зависимости появились ли у кого вопросы, считаю всех проинструктированными.
      - Но никто не уходит! - громко остановил он. - Не толкаясь, все расписываемся в этом журнале.
      Наконец, формальность была окончена и мы направились к автобусу.
      - Внучиньки, - вдруг заскрипел рядышком протяжный голос, - ми... лаймаи...ии
      Я оглянулся и увидел, как за нами телепалась, еле волоча ноги под подолом, ветхая суковатая старуха. Казалось, что она бежит, правда значительно медленнее, чем шли мы, но и это ей давалось невыразимо трудно.
      - Бох видит все... Ни распотничайте, внучиньки...
      Голос становился тише и глуше - старуха отставала.
      - Я ста...ра стала, а вы ма...лодыньки, неопытны и про бока забывайти и перемейтевайтесь, а... вернасть хра...анить Моло...
      "Ик", - что-то визгнуло и старухин голос затих. Вокруг зашептали: "Агент". Мы уж подошли к автобусу и там только мне удачно удалось обернуться, не вызывая подозрений, пока все столпились у дверей - древняя мать стояла на корточках и замысловато молилась за нас, грешных, воздевая к небу попеременно то нос, то руки.
      Тут пришла моя очередь вбежать в автобус и пробираться по узкому проходу между рядами, выставив вперед мой старенький чемодан, а в зад меня пихало нечто чрезвычайно громоздкое и угловатое и я все пытался обернуться посмотреть, но не доставал туда взглядом, а из-за этого чуть не пронесся мимо своего места. Ведь если б мимо, то как мы потом разминались бы с последующими - понятия не имею.
      - Ой же пошевеливайтесь! - бурчали сзади. - Ну растяпа!
      Я забросил чемодан на полку, застегнул сеткой и, переволочась через коленки моего будущего соседа по турне, с которым еще не познакомился, плюхнулся в кресло.
      - Простите, - буркнул я ему извинение, устроился поудобнее и только тут взглянул в его лицо.
      - Ничего, все нормально, - кивнула она. Ее личико было белее белого мрамора. Я смутился, зарделся, еще и еще раз принес извинения, а потом назвался.