Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Механический рай

ModernLib.Net / Художественная литература / Трапезников Александр / Механический рай - Чтение (стр. 14)
Автор: Трапезников Александр
Жанр: Художественная литература

 

 


      С другой стороны на Рзоева давил Магомет: земляк требовал найти парнишку во что бы то ни стало, и подполковник нехотя выдал кое-какую информацию, сказав, что квартира пацана сгорела, а сам он подался в бега. Магомет подбросил своих людишек, которые тоже пустились по следу.
      Днем Рзоеву сообщили, что застрелен директор школы, Филипп Матвеевич Холмогоров. Труп обнаружила соседка, заметившая чуть приоткрытую дверь. Сейчас там работала следственная бригада из прокуратуры. Но Рзоев сделал свои выводы: директор любил возиться с трудными подростками, Гера наверняка входил в их число — это подтвердили в школе, куда подполковник не поленился сходить, — и у него был ствол. Вполне можно допустить, что ночью между ними что-то произошло. «Не слишком ли много на одного парнишку?» — задумался Рзоев. Все это попахивало каким-то триллером, который он смотрел накануне…
      А Евстафьев, по кличке Гнилой, вернувшись в больницу, проходил дополнительный курс лечения, связанный на сей раз с ожогом ног. Он, как и Корж, теперь понимал, что их обоих подвела излишняя самоуверенность. Где-то они просчитались. Нельзя относиться даже к малым сим с пренебрежительной легкостью. Мальчишка показал, что он гораздо хитрее и коварнее их, шестерых взрослых мужиков. Но если уж на то пошло, то по-настоящему ошибся именно пацан: ни Коржа, ни его самого нельзя было оставлять в живых. А теперь он покойник вдвойне, никто ему ничего не простит. Гнилой был почти на сто процентов уверен, что Корж выжил и уже ищет Геру. «Но мы найдем раньше», — подумал он, поправив подушку и глядя в окно.
      Евстафьев уже дал указания своим костоломам, и сейчас те уходили по аллее, покачивая плечами, потом оба, не сговариваясь, повернулись к больничной стене и издалека помахали ему. Гнилой ответил, высунувшись в окно. И тут взгляд его упал на укромную скамейку, где сидели двое — мальчики девочка. Евстафьев чуть не вскрикнул от неожиданности, вцепившись пальцами в подоконник. В светловолосом пареньке он узнал Геру. А костоломы уже ушли, они не могли его ни слышать, ни видеть.
      — Б-блин-н! — прошипел Гнилой, скрежеща зубами.
      Больше всего он боялся опоздать и упустить мальчишку. Он и так зароется на самое дно, а то и вовсе уедет из города. Ищи тогда ветра в поле! Гнилой слез с кровати, всунул забинтованные ступни в тапочки, набросил на пижаму халат — не серый, больничный, а домашний, из китайского шелка, с вышитыми на спине золотыми драконами.
      — Сейчас, сейчас! — пробормотал он в радостном возбуждении. — Ты только жди, никуда не дергайся. Мы с тобой ласково побеседуем…
      Порыскав глазами, он прихватил свою палку, которую ему недавно принесли из дома. Увесистая трость удобно легла в ладонь. Опираясь на нее, преодолевая боль в ступнях, Гнилой вышел из палаты, побрел по коридору и начал спускаться по лестнице вниз.
      — Больной, Вы куда? — всполошилась дежурившая в коридоре медсестра.
      — Заткнись, сука! — буркнул Гнилой. Ему было не до этикета.
      Выйдя из подъезда, Евстафьев огляделся. Надо подкрасться незаметно, подумал он, из-за деревьев. Если только спугнет — пиши пропало. Гоняться за парнишкой бессмысленно. Нужно подойти и размозжить голову набалдашником: Вот и весь сказ. И Гнилой, пригибаясь, пошел вдоль забора.
      Прежде всего заехали в автомастерскую, где в «Жигули» вставили новое лобовое стекло. Сумку с механической игрушкой Драгуров сунул в багажник.
      — Не пойму, что ты ее с собой таскаешь? — спросила Снежана, когда они завтракали в кафе.
      — Сам не знаю, — ответил Владислав, пожав плечами.
      Он действительно не смог бы дать сейчас вразумительного ответа на этот вопрос. Просто чувствовал, что все в его жизни начало меняться с появлением этой куклы, которую принес дед Снежаны. А потом дед умер, вернее, его убили. И возможно, именно из-за этой игрушки, если верить слабоумному старику из восьмой палаты. Все как-то очень запутанно и странно. Кто перерыл вещи в квартире Снежаны, и что там искали? Опять же напрашивался простой ответ: эту куклу. Зачем оставили таинственные знаки на зеркале в ванной? Возможно, они убили бы и девушку, окажись она дома. Но ее не было, и гости — мужчина с женщиной поехали в больницу. Очевидно, они знали, что дед Караджанов — там. Следили за ним и раньше? Но почему не забрали металлического мальчика тогда, когда это можно было сделать гораздо проще? Или дед не держал ее дома? Или здесь что-то иное? Сказал ли он им перед смертью, где она находится, или они так и не смогли у него ничего выпытать? Много вопросов, а ответы придумывай, какие хочешь…
      Драгуров усмехнулся и чуть не расплескал кофе: идиот, может быть, в этой кукле спрятана какая-нибудь ценная вещь, редкий бриллиант или нечто подобное? Или древний свиток, письмо, послание, за которым они и охотятся? Игрушка за свою жизнь прошла через многие руки, кто-то мог устроить в ней тайник. Сам Бергер? Но где? Драгуров тщательно разбирал ее, когда ремонтировал, и не обнаружил никакого тайника. Значит, плохо смотрел, решил он. Надо попытаться снова. Прощупать каждый миллиметр, развинтить полностью, до последней пружинки. Но в мастерскую возвращаться больше нельзя. Милиция ему ничего не сделает, а вот Яков… Подлечив плечико, он наверняка заявится вновь, на сей раз с полдюжиной Федоров. Может быть, уже сейчас они начали его искать. Черт с ними! И к Снежане нельзя ехать. Кто даст гарантию, что незваные гости не придут опять? Если бы был жив Белостоков, они бы могли пересидеть некоторое время в его нафталиновой берлоге. И он помог бы разобраться с куклой. Но кукла сама убила его.
      Драгуров вздрогнул, подумав об этом. Почему ему пришла в голову такая дурацкая мысль? Да ведь и сам он чудом избежал смерти, когда металлический мальчик натянул тетиву лука и пустил стрелу. Если бы не котенок… Чепуха, у Александра Юрьевича просто остановилось сердце. Может, он что-то увидел?
      — Что с тобой происходит? — Снежана встревоженно теребила его за рукав. Положил в кофе две ложки соли, а потом вылил его, крошишь по всему столу хлеб… Ты не заболел?
      — Заболел, — сказал Владислав. — Ты поела? Тогда поедем. На сей раз в тихую гавань, где нас никто не потревожит.
      — А куда?
      — У меня все-таки два старших брата. Один женат, и у него куча детей, зато другой холост. К кому бы ты предпочла направиться?
      — У кого много детей, — ответила Снежана, не раздумывая.
      — Но мы отправимся к Леониду, — решил он. — Там гораздо спокойнее, к тому же он неделю как в отпуске. У меня есть ключи.
      — И долго мы там пробудем?
      — Пока не разберемся, — уклончиво сказал он.
      До Ясенева добрались часа за полтора. Еще в машине Владислав несколько раз заводил разговор, пытаясь расспросить девушку поподробнее, откуда у деда появилась эта кукла. Где он ее хранил? Почему так дорожил, и что она вообще для него значила? Но Снежана или не знала, или не хотела говорить на эту тему. Да. Нет. Память о Маньчжурии. Не имею понятия.
      — После смерти отца дед собрал эту куклу по частям, — наконец более-менее ясно сказала она. — Никто не брался ее отремонтировать, пока он не нашел тебя. Вот, собственно, и все.
      — А не лучше ли было выбросить ее на помойку? — спросил Владислав. Все-таки, как ни крути, кукла всегда будет напоминать близким об аварии… Зачем он ее оставил?
      — Не знаю. Но у меня сейчас к ней двойственное отношение. А раньше нравилась, — призналась Снежана.
      — Странно, мы говорим о «ней», хотя это «он», — заметил Драгуров. — Словно заранее привносим женское и мужское начало. Бесполое существо, как ангел или демон. А человек не может стать ни тем, ни другим, потому что он всецело принадлежит одному из этих начал. Он давит в себе другую половину, но и стремится к ней, ищет всю жизнь.
      Владислав еще долго рассуждал, развивая свою мысль, пока не увидел в зеркальце, что Снежана давно спит. Он усмехнулся этой здоровой реакции на его философские изыски. И замолчал, чувствуя, что и сам смертельно устал после бессонной ночи и всех этих передряг.
      — Приехали, — сообщил он, когда машина подкатила к нужному дому.
      Драгуров вытащил из багажника сумку и помог девушке выбраться.
      Они поднялись на второй этаж.
      — Двухкомнатная квартира, все удобства, — сказал Владислав, отпирая дверь. — Хочешь сразу принять душ?
      — Потом, потом, — пробормотала Снежана.
      Драгуров пошел в ванную и включил воду, а когда вернулся, увидел, что девушка уже спит на диване, сняв только плащ и туфли. Он тихо сел рядом и осторожно погладил ее по волосам.
      К двенадцати часам дня на студию приехала Карина — ее уже поджидал Алексей, чтобы кто-нибудь не перехватил и не начал агитировать за Клеточкина. Найдя укромное местечко за декорациями, он коротко объяснил суть происходящего. Не рассказав, правда, о предложении продюсера. Не хотелось торопить события.
      — Значит, либо триллер, либо мелодрама, — подытожила Карина. — В принципе, твой сценарий можно повернуть и так, и этак, было бы желание.
      — По-моему, у Клеточкина вообще иссякло всякое желание снимать картину, отозвался Алексей. — Уперся, как козерог в камень. Кончится тем, что фильм вовсе прикроют. Ты бы с ним поговорила, чтобы не артачился.
      — Он меня не послушает.
      — И то верно. Его сейчас никто не убедит.
      Они помолчали, глядя друг на друга. Потом Алексей притянул ее за шею и поцеловал. Карина жарко прильнула к нему, а спустя некоторое время рядом раздался насмешливый голос:
      — Быстро же вы, черт подери, спелись! Ну, он — понятно, а ты, матушка? Коля Клеточкин раскачивался на пятках, сунув руки в карманы широченных брюк. Я сейчас разговаривал с Ермиловым, — продолжал он хмуро, — и они готовы свернуть весь проект, лишь бы меня выжить. Ну не идиоты? Кто лучше меня может поставить этот фильм? Если только выпишут Спилберга.
      — Я знаю о твоих проблемах, — сказала Карина.
      — Ну и?
      — Попробуй их обмануть, схитри. Согласись на триллер, а делай по-своему. В конце концов, все будет зависеть от внутренней интонации. И монтажа. Сколько примеров, когда задумывалось одно, а получалось совсем другое. Они еще тебе спасибо скажут. Когда получишь «Оскара».
      Режиссер задумался, не прекращая раскачиваться. Он выглядел до того багровым, что, казалось, еще немного — и лопнет, брызнув на них инсультной кровью.
      — Ты, матушка, не глупа, — ответил наконец он. — Только кончайте обниматься. Не мое это дело, но где-нибудь в другом месте. Через полчаса у нас будет маленькое производственное собрание. Юра Любомудров собирает подписи под петицией. В мою защиту. Вы как?
      — Не глядя, — сказал Колычев. — О чем речь.
      — И ты еще спрашиваешь! — подтвердила Карина.
      Клеточкин, довольно фыркнув, пошел сквозь декорации, что-то сбивая и роняя на своем пути.
      — Как кабан в зарослях, — усмехнулся Алексей. — Жаль.
      — Ты о чем? — спросила Карина.
      — Конченый человек, — объяснил он. — Я знаю, что произойдет завтра.
      — Что же? — Карина вдруг испугалась его взгляда, почти ледяного, замораживающего, черного, как беззвездная пустота неба.
      — Его вышвырнут, как надувную куклу. Выпустят воздух, сдуют и положат вместо половика на улице.
      — Что ты такое говоришь?
      — Но пока с ним будут судиться-рядиться, съемки заморозятся. Павильон и аппаратуру передадут другой группе, временно, актеров распустят. Любомудров пойдет подрабатывать в кинохронику, девица-помреж станет с тоски нюхать кокаин и бегать за Клеточкиным, поджидая его возле клозета. И в конце концов своего добьется: вытеснит жену Коли с насиженного места, но это будет уже другая история, которая мне неинтересна. А начать фильм заново, через полгода, даже если мне посулят золотые горы, будет очень сложно. Кто знает, какие у меня тогда будут планы?
      — Почему тебе надо будет начинать заново? — недоумевая, спросила Карина.
      — Ну а кому же еще? — холодно ответил он.
      …Довольно скучно путешествовать в пломбированном ящике, не зная, куда и зачем тебя везут по железной дороге. Но время — фикция, спасательный круг для глупцов, барахтающихся в океане, их жизнь настолько конкретна, что бессмысленно лишать ее последних символик…
      Лишь много позже, по ненавистному колокольному звону, я узнал, что вновь прибыл в Москву, Она стала для меня не конечным пунктом, а всего лишь промежуточной станцией, но пребывание здесь затянулось на несколько лет. И вовсе не по стечению обстоятельств, а исходя из продуманного плана. Те люди, что привезли меня сюда — мужчина и женщина, которые называли себя Дана и Велемир, — будто растворились в толпе, оставив в подарок своим кремлевским друзьям, супружеской паре, занимавшей слишком высокое положение, чтобы это могло оказаться случайным совпадением. Но сами постоянно находились где-то рядом; словно прячась за декорациями. Связь с ними и холодное дыхание их я уже привык ощущать как бы сквозь толщу стен и расстояние. Я понимал, что должен пройти через различные человеческие слои, нанизывая их на выпущенную из лука стрелу. Вся жизненная информация из людского материала впитывалась в меня, словно вода в губку, выдавливалась и поглощалась. Уже одно это стоило того, чтобы воздать мастеру Бергеру по его заслугам… А ведь где-то существовал еще и Герман, мой брат во плоти! Впрочем, черт с ним, не о нем речь.
      К наркомпромовской чете приходило много гостей, один раз даже сам Хозяин, о котором они постоянно шептались и тайно ненавидели; в другой раз на всеобщее обозрение выставили заспиртованную в сосуде голову последнего Удерживающего, как знак хаоса и разрушения, что вызвало презрительные насмешки и ликование. Собственно говоря, баварские мессы Хаусфишера, патронируемые тайными обществами «Вриль» и «Туле», мало чем отличались от тутошних.
      Уроборос, кусающий свой хвост, незримо присутствовал и здесь. Вдохновляемый безумными идеями и алчущий крови.
      Кровь лилась всюду, но вдалеке от стен этого дома. Пока гости не стали собираться все реже и реже, напуганные исчезновениями. Исчезла и наркомпросовская чета, растворившись в пыль, а хоромы перешли следующим по очереди, но далеко не крайним в этом бесконечном ряду рвущихся к вершине… Как-то раз подвыпивший дирижер оркестра унес меня в другой дом — на Набережной, где в богемной среде нищих духом показалось еще гаже и истеричнее. Голые актрисы, слоняющиеся по утрам из комнаты в комнату, придворные певцы и поэты, инженеры человеческих душ с голодным блеском в глазницах, не понимающие ни единого винтика в людских механизмах, воровато-наглая прислуга, вроде самих хозяев. Вся эта подлая мразь, величающая себя элитой, спустя полчаса проявляла свое нутро и превращалась даже не в соль, а в грязный песок, утекающий сквозь пальцы. Странно, но и здесь я ощущал своих наблюдателей — Дану и Велемира, а один раз они даже в открытую зашли к дирижеру на «огонек»…
      Что говорить! Познай причины, загляни в исток — и направишь русло. Дирижер умер с бокалом шампанского в руке, не успев сказать тост, а пляска теней вокруг меня продолжалась, словно все они танцевали на костях предков… Полетели новые хозяева и новые головы — курчавые, лысые, седые, соломенные, стриженные бобриком, в кепках, шляпах, ермолках, тюбетейках и париках. Все они хотели стать богами, а превратились в конечном счете в ничто. Как и этот командарм-прапорщик, хвалившийся дружбой с Хозяином, но забитый на моих глазах, харкающий зубами и кровью, с пробитой молотком головой и засунутой в зад ножкой от табуретки. Кто был ничем — тот станет всем, так кажется, он любил попевать, играя на аккордеоне? Его молодая жена, редкая шлюха, тотчас же выскочила за дипломата в надежде укатить за границу. Она водила дружбу с Даной, а спала со всеми, включая Велемира, один раз использовала и меня, натирая промежность. Не брезговала догом дипломата, рассыльным, приносящим почту, прислугой обоего пола. Настоящая патологическая стерва. В конце концов ее заклинило с догом, их вынесли на носилках, укрыв простыней, а дипломат вечером пустил себе пулю в лоб. Велемир очень долго смеялся, обсуждая эту историю с моим новым хозяином красным попом-обновленцем. Расстрига был готов продать душу кому угодно, лишь бы побольше вина и мальчиков… Глядя на меня, твердил: «Жаль, что он не из костей и мяса!» Так и хотелось пустить ему стрелу в глаз, но поп не знал, как заводится механизм. Никто не знал. Сдох за столом, подавившись куском говядины, и стал протухать прямо на глазах. Потому что стояла невыносимая жара… Рабочий и колхозница, пришедшие ему на смену, выбились из простого народа, но быстренько ожирели и душой, и телом. Капелька бронзы разъедает любую плоть. Так и стоят сейчас где-то на улицах Москвы, закусив удила от страха за содеянное. И если присмотритесь, увидите у одного из них на спине мой знак…

8

      — Света, что с тобой? Тебе плохо? — спрашивал он, поддерживая ее за плечи и пытаясь заглянуть в глаза, но зрачки у нее вращались как на шарнирчиках у куклы, голова тоже свешивалась, точно тряпичная, набитая ватой. Гера беспомощно оглянулся. Только что они сидели и разговаривали — и вдруг! Обморок, что ли? Он положил девочку на скамейку и стал дуть в лицо.
      — Ну очнись же, — повторял он, может быть, впервые испугавшись по-настоящему. Ударил по щекам. Один раз, второй.
      Наконец Света открыла рот, глубоко вздохнула. Взгляд стал осмысленным. Она села и начала растирать ладонями виски. Гера поднял упавшую книгу, положил рядом на скамейку.
      — И часто это с тобой бывает? — спросил он, пытаясь скрыть тревогу.
      — Почти каждый день, — призналась она. — После того как меня стукнули… Врачи говорят — пройдет.
      — А тут еще я со своими рассказами! — нахмурился Герасим. — Ты… это… не верь, что я тут тебе наболтал. Просто врал со скуки. И Филипп Матвеевич здоров-живехонек, и квартира не сгорела, и все прочее. Пойдем, я тебя провожу в палату.
      — Не надо, посидим еще, — слабым голосом возразила Света. — Почему ты пришел именно ко мне?
      — Потому что ты… светлая, — после некоторой паузы ответил Гера. — Вокруг все темное или серое, а у тебя — другой цвет. Я чувствую. Ты, наверное, и в Бога веришь?
      — Верю, — сказала она. — И когда я поправлюсь, мы пойдем в церковь. Обещаешь?
      — Не знаю. Как честный пионер, не имею права.
      — Не дурачься. И все, что ты мне рассказал, повторишь там, священнику.
      — А это еще зачем?
      — Так надо, не спорь. Это называется — исповедь, покаяние. Ты смоешь с себя всю грязь и станешь лучше. Сам почувствуешь такую легкость, будто выросли крылья. И на весь мир вокруг будешь смотреть иначе. С любовью. К тебе придет очищение. Ты даже не представляешь, до какой степени ты изменишься. Все бесы из тебя вылетят, бесы, которые пытаются крутить каждого. Прельщают. И меня тоже, ты не думай! Но надо с ними бороться и гнать от себя, из своих мыслей. Самое слабое у нас — это мысли, в них легче всего влезть. Вот они и стараются. Я тебе не могу помочь, только подсказать, направить, куда надо идти. У тебя сейчас два пути, вот и ступай за мной. Иначе совсем пропадешь. Куда ты смотришь? Ты меня не слушаешь?
      — Слушаю, — усмехнулся он. — Конечно, пойдем в церковь. Только сейчас мне надо уйти. Тут один гад подбирается и думает, что я его не вижу.
      Гера быстро вскочил и отпрыгнул в сторону — из кустов вылетел Евстафьев с занесенной над головой палкой. Палка со свистом опустилась на то место, где только что сидел мальчик.
      — Не попал! — закричал Гера. — Промазал! А ну, попробуй еще!
      Евстафьев размахивал палкой, пытаясь достать Геру, а тот нарочно бегал вокруг него и возле скамейки, смеясь и дурачась. Гнилой бил направо и налево, но достать верткого мальчишку не мог.
      — Прекратите! — закричала Света.
      — Давай, давай! Еще раз! Промахнулся! — подзуживал Гера, ловко ускользая и хохоча во все горло. — Эх ты! — Он успел пнуть Евстафьева в зад и отскочить в сторону.
      — Убью, гадина! Убью! — ревел Гнилой, уже не разбирая вокруг ничего. Пришибу! Забью! Башку снесу!
      — Давай сноси! — заливался Гера. — Что же ты? Да куда тебе!
      Перед глазами Евстафьева стояла кровавая пелена. Прыгавший вокруг него чертенок казался неуловимым, недосягаемым до его палки. Еще немного, и он вообще заскочит ему на шею и начнет рвать волосы.
      — Вот тебе! Вот! — орал Евстафьев. Палка рассекала воздух, но наконец зацепила за что-то. — Ага! — торжествующе завопил он. — Попал!
      Гнилому и в самом деле почудилось, что он задел мальчишку по спине, потому что тот споткнулся. Не дожидаясь, когда он вновь начнет прыгать, Евстафьев с силой ударил его палкой по голове. Лицо окрасилось кровью, руки взметнулись вверх. Тело упало на землю, и мужчина продолжал бить, теперь уже ногами.
      — Стой! — заорал кто-то позади него и толкнул в спину.
      Гнилой обернулся и выронил палку. В двух шагах от него стоял Гера, целый и невредимый. Гнилой попятился назад, не отрывая взгляд от земли. Там лежала Света, похожая на разбитую фарфоровую куклу, из которой течет кровь. Евстафьев дико закричал, воздев кулаки к небу.

Глава тринадцатая

1

      Пока Снежана спала, свернувшись на диване клубочком, Драгуров нашел в кладовке все необходимые инструменты и ушел в соседнюю комнату. Сбросил со стола все лишнее и вновь начал разбирать металлическую куклу, на сей раз проверяя и простукивая каждую клеточку «тела». Работа продвигалась скоро, поскольку ему уже был знаком механизм игрушки. Владислав отделил мальчика от постамента, разомкнул соединяющие пружины и стальные нити, вывинтил отрубленную голову, снял с ноги змейку, положил отдельно колчан со стрелами, лук, лютню… Само туловище также развинчивалось пополам. С внутренним механизмом пришлось повозиться подольше, тут нужна была ювелирная работа, некоторые детали были настолько тонки, что Драгуров опасался повредить их пинцетом или отверткой. К сожалению, инструменты брата не совсем подходили к подобному занятию, а свои он оставил в мастерской. Приходилось медленно, шаг за шагом, порой наугад, продвигаться вперед. На столе горели две лампы — одна сверху, другую он приспособил сбоку, а шторы были плотно задвинуты, и он вдруг подумал, что так, должно быть, бывает, когда одновременно светят и луна, и солнце. А сам он похож на мага-алхимика, творящего колдовское действо над человеческим телом.
      Драгуров отмахнулся от этой неприятной мысли и, поискав в ящике стола сигареты, впервые за многие годы закурил. Ему было приятно затягиваться дымом, возвращаясь к старому пороку. Так бывает всегда, когда ты думаешь, будто что-то похоронил окончательно, а оно подстерегает тебя за дверью. И когда кто-то кашлянул сзади, он вздрогнул.
      — Ты так тихо… подошла, — произнес Владислав и умолк. Он хотел сказать «подкралась».
      — Мне послышалось, кто-то плачет, — ответила Снежана, положив ладони ему на плечи.
      — Это на улице. Или я тут задел струны.
      — Опять все разобрал до винтика?
      — Хочу посмотреть, нет ли здесь еще каких-то секретов.
      — Не спрятано ли что внутри? — напрямую спросила она. — Думаешь найти какой-нибудь алмаз магараджи?
      — Почему бы и нет? — усмехнулся Владислав. — Или я полный идиот, или эта кукла кому-то позарез нужна, раз за ней охотятся.
      Девушка вздохнула, взяв со стола крошечную лютню и тронув струны. Вырвавшиеся звуки действительно напоминали плач ребенка. Потом Снежана нашла нужный ритм, воспользовавшись тонкой заколкой. Но то, что она пыталась сыграть, мало напоминало музыку.
      — Прекрати! — резко сказал Владислав.
      Ему совсем не нравились эти извлекаемые из лютни звуки — они походили на учащенное монотонное дыхание. Неожиданно налились тяжестью глаза, заложило уши, появилась головная боль, но тут же исчезла, словно лишь пробовала свою силу. А Снежана с любопытством смотрела на него, будто врач, изучающий состояние пациента после процедуры. И продолжала перебирать заколкой маленькие струны: два быстрых аккорда, один медленный и непрерывный накапливающийся звук, напоминающий стоячую волну. Драгуров вспомнил, как называется этот ритм, используемый в ритуальных танцах. Особенно часто он звучит у кришнаитов, когда каждое движение и удар отточены веками, каждая звуковая тропинка — стук в потустороннее. Эффект мантры — акустического резонанса. Или же воздействие торсионным полем на человеческий организм. Он знал об этом, читал о ритме прерывающегося анапесбита, которым учитель в буддийских храмах, задавая ученику определенную индивидуальную мантру, подавляет его волю и сознание, и сейчас, попав в ту же ситуацию, ничего не мог поделать, чтобы воспротивиться демонической музыке. Теперь у него все стало расплываться перед глазами. Веки отяжелели, дыхание сбилось, мозг будто сдавило железным обручем. Хотелось взмахнуть рукой, вырвать лютню, но ничего не получилось. Руки его висели, как плети, и он чувствовал, что находится в состоянии плазмы, полного размягчения, словно полностью погрузился в кипящую вулканическую лаву и горит там. Но больно не было. Напротив, приятно и покойно. Невиданное наслаждение, отсутствие каких-либо мыслей, тревог, волнений, памяти… Хотелось только как можно дольше плавать в этой лаве и слушать ритмичные звуки.
      — Тебе нравится? — смеясь, спросила Снежана. Владислав не слышал вопроса, но видел ее огромное белое лицо над ним и улыбался, кивая.
      — Ты такой смешной, — сказала девушка, и он засмеялся, очень довольный и собой, и ею. Лишь бы она не прекращала играть на лютне. Райское блаженство достигло своего пика.
      — Как муравей. — Снежана наклонилась к нему, поцеловала и положила лютню на стол.
      Драгуров ощутил, как пальцы девушки растирают ему виски, и понемногу сознание стало возвращаться к нему.
      Гале казалось, что сейчас ее все бросили: и отец, и мать, уехавшая на студию, так ни о чем и не спросив, и Гера, исчезнувший неизвестно куда, после того как оставил ее на лестничной клетке. Она немного полежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, потом встала. Спать совершенно расхотелось. Пойти в школу? «Да сегодня же воскресенье», — вспомнила она. День седьмой. Столько суток прошло с тех пор, как они спускались все вместе на лифте и в кабинку вошел он — этот мальчик. Так они впервые встретились. «Вы и есть наши новые жильцы?» — спросил он. Словно почувствовал что-то. «Может быть, запах крови?» подумала Галя. В то утро она порезала палец, помогая на кухне, и кровь долго не свертывалась, пока мама не смазала йодом. Ранка давно зажила, а бинт она выбросила на второй день. Что за глупости лезут в голову! При чем тут кровь? Он уже тогда произвел на нее какое-то впечатление. Наверное, и она на него тоже. А если бы этой случайной встречи в лифте не было? Как бы все повернулось в ее жизни? Или если бы они не переехали в этот район? Интересно, что сотворил Господь на седьмой день? Кажется, ничего…
      Галя достала из заветной шкатулки медальон, подаренный Герой, и надела на шею. Маленький стрелец на коне, с натянутым луком, готовый спустить стрелу. Из золота, и стоит, наверное, ужасно дорого. «Откуда у него столько денег?» подумала она, вспомнив о целлофановом пакете. Стрелец, удобно устроившись на груди, отражался в зеркале золотой точкой, капелькой блестящей ртути, жег кожу. Она поправила медальон, но снимать не стала. Вытащила из шкафа самые любимые платья. Примерила одно, другое, наконец остановилась на том, которое недавно подарили родители, — из фирменного магазина «Ле Монти». Узкое, красного цвета, чуть выше колен. Оно очень шло к ее темным волосам. Надела темные колготки и туфли на высоком каблуке. Тоже подарок мамы, почти совсем взрослые. Был у нее и легкий французский свитер, белоснежный, с длинными рукавами, которые она закатала по локоть. Получилось очень недурно.
      Галя понравилась себе так, что долго стояла перед зеркалом. Красивое лицо, стройные ноги, маленькая, но упругая грудь. Все как надо, чтобы при желании свести с ума. Она чувствовала, что сегодня что-то произойдет, очень важное. Она была готова к этому и ждала. Ей хотелось, чтобы ею восхищались и завидовали, чтобы провожали взглядом и шли следом. Чтобы стремились к ней, страдали и горели желанием. Потому что и в ней тоже происходила какая-то борьба, томление, жажда огня и чуда.
      Она немного подкрасила губы и подвела ресницы. Теперь можно было начинать. «Что?» — подумала она, вспыхнув от той мысли, которая не давала ей покоя. Мысль была стыдная, связанная с мужчиной, и она отвернулась от зеркала, испугавшись собственного взгляда с потемневшими и расширившимися зрачками. Словно кто-то сейчас подглядывал за ней, поймав на месте преступления. Но она вновь вернулась к тому, что уже видела: себя и его, слившихся вместе, и даже ощутила жар в своем лоне. Она понимала, что это неизбежно произойдет, потому что созревший плод должен упасть, и если бы сейчас появился Гера… Куда он исчез? Она даже недовольно поморщилась, прикусив губу. Другая озорная мысль мелькнула теперь в голове. «Как это происходит, когда девочки ее возраста впервые выходят на панель? А если попробовать., нет, просто изобразить из себя такую вот… что из этого выйдет? Удастся кого-то обмануть? Надо посоветоваться с Людкой». Сейчас ей будто кто-то подсказывал. «Глупости! — ответила она. — Я и сама знаю, что мне делать!» «Ничего ты не знаешь». — «Да ну тебя!»
      Галя помахала рукой своему отражению, вышла из квартиры и заперла дверь. Вскоре она шла по улице, пытаясь поймать чей-то заинтересованный взгляд, но навстречу попадались одни старики или мальчишки-ровесники. А на эту публику она терять времени не хотела. Свернув за угол, она вспомнила о кафе-мороженом, в котором сидела с Герой несколько дней назад, и пошла туда. Когда она приблизилась к стойке, сердце испуганно заколотилось, потому что она услышала за спиной восхищенное цоканье каких-то молодых людей.
      — Эй, девушка, идите к нам! — крикнул кто-то из них.
      Кавказец-бармен также глядел на нее маслеными глазами, чуть не облизываясь. И она совсем расстроилась от волнения.
      — Э-э… шампанское, — сказала она. — Бокал. И земляничное.
      — Ай момент! — усмехнулся бармен. — Только у нас не бокалами, а бутылками. Но Вам — сделаю.
      — Можно и бутылку, — совсем потеряв от страха голову, пролепетала она.
      — Дэвушка кого-то ждет? — поинтересовался бармен. — Здэс не очэн удобно. Могу проводить в отдельный кабынэт.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20