Лида еще крепче сжала мою руку. Машинист перестал ругаться и обнял нас обоих. Вода уже доходила нам до плеч.
      Трудно сказать, сколько еще минут оставалось нам жить. Должно быть, очень немного. Но вдруг вдали блеснул огонек... Один, второй... два подвижных огонька. И одновременно, не сговариваясь, мы закричали, насколько хватало сил.
      Я не помню, что мы кричали. Вероятно, каждый по-своему звал на помощь.
      Никто не отвечал нам, но огоньки то поднимались выше, то опускались, как будто подавая сигналы. Мы уже знали наверное, что это не лампочки, которые случайно загорелись. Нет, огоньки находились в руках у людей, неожиданно появившихся перед входом в штольню.
      - Отвязывайтесь, - подтолкнул меня машинист.
      В самом деле, это необходимо было сделать как можно скорее: вода доходила нам до шеи, а мы с Лидой оставались привязанными к лестнице.
      - Гмыря, отвязывайтесь! - крикнул Набокин технику и бросился ему на помощь, так как техник неумел плавать.
      Я проворно стал отвязывать себя и Лиду. Но это было нелегко. Еще немного - и мы вообще не смогли бы отвязаться: и так для этого приходилось с головой погружаться в воду.
      Огоньки приближались, но еще быстрее литостат шел на глубину. Еще минута - и нам пришлось оставить его и броситься вплавь. Девушка немного умела плавать и ее нетрудно было поддерживать. Но машинисту - я слышал это по голосам - нелегко приходилось с техником. Тот, как камень, тянул своего спасителя вниз. Я оставил Лиду и поспешил к машинисту. Невзирая на темноту, я быстро нашел их. Теперь огоньки быстро приближались к нам и помогали ориентироваться.
      Хорошо помню мгновения, когда на странном сооружении из досок и резиновых камер, к нам подплывали два человека. Они кричали нам ободряющие слова и бросали спасательные пояса. Я узнал в этих людях Макаренко и Догадова. Потом я услышал крик утопающей Лиды и увидел, как на помощь ей бросился в воду Макаренко.
      Потом вместе с другими я очутился на этом плавучем сооружении.
      Нас повезли к выходу из штольни. Там на чуть лучше оборудованном плоту ожидали два водолаза. Прошло немало времени, пока нас по одному в водолазных масках проводили под водой в туннеле.
      Все промелькнуло, как сон. Теперь, в воспоминаниях, события тех дней, товарищи, спасшиеся вместе со мной, - все встает, как в тумане...
      Нас на руках внесли в кабину лифта, подняли на поверхность и тоже на руках вынесли из кабины...
      21. СОБРАНИЕ В СТОЛОВОЙ
      Это случилось на следующий день после того, как нас спасли.
      В столовой маленькой гостиницы девятьсот двадцать пятой шахты собралось несколько друзей. Здесь же был и врач. Он шумно протестовал против многолюдного сборища, но мы заявляли, что уже отдохнули. Мы и в самом деле неплохо отдохнули. Об этом свидетельствовал появившийся у нас после крепкого сна волчий аппетит. Потребность утолить голод и была причиной того, что местом встречи с друзьями мы выбрали столовую.
      Здесь было уютно и приятно. В этой маленькой гостинице, где обычно останавливались только инженеры, приезжавшие в шахту из главного управления, все было приспособлено для того, чтобы обеспечить им возможность спокойно работать. Два десятка комфортабельно оборудованных комнат, гостиная, спортивный зал и определенный режим, которому все подчинялись, - все это делало гостиницу похожей на небольшой, хорошо организованный санаторий.
      Хотя мы - Лида, техник Гмыря, машинист Набокин и я - и заверяли, что чувствуем себя совсем хорошо, но в действительности это было не совсем так. Все мы еще чувствовали некоторую слабость и нуждались в отдыхе. Я смотрел на моих товарищей - на каждом из них было заметно долговременное пребывание в затопленной штольне. Особенно это отразилось на Лиде. Она заметно похудела, осунулась, глаза ее то и дело закрывались - ее одолевала дремота. Врач все время озабоченно поглядывал на нее.
      Меньше других изменился машинист. К нему вернулись его жизнерадостность и энергия. Он шутил и привлекал общее внимание своими немногословными, но живыми и остроумными рассказами о приключениях прошлых суток и о том, как он хотел превратить литостат в подводную лодку.
      В столовой поставили мягкие кресла. Это превратило комнату в гостиную. Да и гости интересовались не столько обедом, сколько нашими рассказами. Все столы были сдвинуты, и мы очутились в крепком кольце друзей.
      Макаренко пробыл с нами всего несколько минут. Он спросил, как мы себя чувствуем, распорядился, чтобы мы отдыхали, и, пообещав скоро возвратиться, исчез. Положение в шахте требовало его присутствия.
      Что делается под землей, мы не знали. Но вскоре в столовую ненадолго заглянул Кротов и коротко рассказал о том, что каждого из нас больше всего интересовало.
      В туннеле пока никаких перемен. Работы в Восточной зоне продолжаются ускоренными темпами: необходимо как можно скорее пробить перегородку и выпустить воду из шахты в море.
      Повторная катастрофа, едва не стоившая нам четверым жизни, была такой же неожиданной, как и первая. Сначала всем казалось, что наше дело безнадежно. Туннель затопило почти совсем, и Догадов с плотовщиками уже не могли проникнуть в штольню. Телефонный разговор со мной внушил нашим спасителям неясную надежду. Макаренко вызвал водолазов и предложил организовать подводный поход в штольню. Промеры воды в туннеле и расчеты доказывали, что штольню затопило не совсем. Макаренко сам надел скафандр и стал во главе этой опасной экспедиции. Преодолевая течение, водолазы прошли под водой весь туннель до самого входа в штольню.
      От Кротова узнать больше ничего не удалось: он спешил в шахту, где шли авральные работы. Аркадий Михайлович и Тарас дополнили рассказ инженера.
      - Мы хотели вернуться к вам, - говорил Тарас, - но нас не пустили. Мы очень тревожились и жалели, что не остались в штольне.
      - Разве вам смерти захотелось? - спросил Набокин.
      - Почему же смерти? - удивился мальчик.
      - Шестеро на лесенках не удержались бы. Кто-нибудь из нас непременно погиб бы.
      - Ну, если бы мы остались, то... Мы с Аркадием Михайловичем что-нибудь придумали бы, - так серьезно и уверенно заявил мальчик, что присутствующие не могли не рассмеяться.
      Аркадий Михайлович сказал:
      - Слышали бы вы, какие споры шли о том, можно или нельзя вас спасти. Не менее половины людей с карандашами в руках все время подсчитывали, какой уровень воды должен быть в штольне. Электрики по шею в воде прошли туннель, разыскали место, где порвались электропровода, и починили их.
      Мы вспомнили, как неожиданно двинулся наш литостат, а Набокин объяснил, к чему бы это привело, если бы наши спасители опоздали хотя бы на минуту.
      - А почему порвались провода? - удивленно спросил Гмыря.
      - Неизвестно, - пожал плечами Тарас. - Электрики говорят, что провода не порвались. Их или разрезали ножом, или разрубили топором.
      Услышав слова Тараса, я даже привскочил.
      - Кто же это мог сделать?
      Но Тарас и Аркадий Михайлович только развели руками. Профессор при этом отвел глаза в сторону.
      - Если бы электрики не починили провода, нас вряд ли спасли бы, заметил Гмыря.
      - А может быть, наоборот? - сказал я. - Если бы никто не трогал проводов, мы не натерпелись бы такого страха.
      На мои слова никто не обратил внимания.
      - Сегодня на рассвете, - сообщил всезнающий мальчуган, - уровень воды все еще повышался приблизительно на миллиметр в час.
      В это время в столовую вошел Догадов.
      Трудно сказать, кого бы я мог встретить с большей радостью. Ведь, по сути, это он спас больше двухсот людей из Северной штольни.
      Мы, четверо последних спасенных, поднялись со своих мест, чтобы приветствовать отважного палеонтолога. В комнате стало шумно.
      - Вы не так уж плохо выглядите, - усаживаясь в кресло, шутил Догадов. - Еще немного - и доктор пошлет вас в туннель на аврал.
      - Нет, - сердито объявил доктор, - через минуту я прикажу им разойтись по своим комнатам и в течение двух дней не позволю принимать гостей.
      - Если нам угрожают такими страшными репрессиями, давайте сидеть, не раскрывая рта, - шутливо предложил я.
      Но мы и без того вели себя очень спокойно, так как на проявления бурной радости у нас хватило энергии ненадолго.
      - Я еще не успела поблагодарить вас, - обратилась к палеонтологу Лида. - Простите меня и позвольте пожать вам руку за то, что вы сделали.
      Слова девушки взволновали Догадова. Он начал уверять, что все сделанное им мелочь, на которую не стоит обращать внимания, что он рад каждый день оказывать ей подобную услугу, хотя уверен, что вряд ли Лидия Дмитриевна очень хочет повторения таких ситуаций...
      Одним словом, всем нам было весело и приятно, как бывает людям, которые после долгой разлуки или страшной опасности попадают в общество самых близких друзей и знают, что опасность миновала и больше не повторится.
      И вдруг меня поразило выражение лица Аркадия Михайловича. Профессор насупился, словно был чем-то недоволен. Мне бросилось в глаза и то, что исчез Тарас. Я повернулся было к профессору, чтобы спросить, куда девался его секретарь, но мальчик вернулся в столовую в сопровождении Кротова.
      Инженер был очень взволнован и даже не пытался скрыть это.
      - Товарищи, простите, что я прерываю вашу приятную беседу, обратился он к нам, - но положение в туннеле снова неожиданно усложнилось и требует немедленного вмешательства энергичных людей. Макаренко и я - оба мы просим прийти нам на помощь палеонтолога Догадова.
      Догадов сразу же вскочил.
      - Я к вашим услугам.
      - А что случилось? - спросила Лида.
      В это мгновение Тарас и профессор Довгалюк обменялись непонятными для меня взглядами. Профессор заметил, что я обратил на него внимание, и еще больше нахмурился.
      - В ствольном ходе обвал, - объяснял Кротов. - Нужно спасать оставшихся там лифтовых рабочих.
      - Так не будем терять времени! - воскликнул Догадов и поспешно направился к выходу.
      За палеонтологом пошел инженер, за инженером бросился Тарас. Мы сидели молча, ошеломленные известием о новой катастрофе.
      И опять Аркадий Михайлович удивил меня. На него, по-видимому, страшное сообщение никак не повлияло. Он ухватился руками за ручки кресла, подался вперед, словно готовясь к прыжку, и не моргая пристально следил за теми, кто в это мгновение выходил из комнаты.
      В следующую секунду я понял, что старик знал больше, чем кто-либо из нас.
      Едва Догадов открыл дверь и переступил порог, как на него бросился сзади Кротов, схватил его за локти и рванул вниз, стараясь повалить палеонтолога на пол. Кто-то схватил Догадова спереди. Там же очутился Тарас. В одно мгновение перед нашими глазами завертелся клубок из человеческих тел.
      Все присутствующие вскочили со своих мест, кое-кто хотел приблизиться к живому клубку, но их остановил энергичный окрик Аркадия Михайловича:
      - Товарищи, спокойствие!
      В открытые двери вбежали несколько человек и окружили борющихся. Среди них я вдруг увидел Акопа Томазяна.
      Догадов оказывал бешеное сопротивление. Он был силен и ловок - тем, кто боролся с ним, победа досталась нелегко. Но вырваться ему не удалось. Через несколько секунд он лежал, прижатый к полу, и с яростью смотрел на своих противников.
      Из его карманов вытащили автоматический пистолет, бумаги и какие-то пластинки.
      Томазян негромко объявил:
      - Гражданин Догадов, он же Виноградов, он же Гэл, вы арестованы!
      После этого следователь обратился к нам:
      - Успокойтесь, товарищи! Человек, которого вы до сих пор считали не то журналистом, не то палеонтологом, на самом деле имеет совсем иную профессию. Вам не следует также считать его своим спасителем - он только маскировался. Мы имеем неопровержимые доказательства того, что именно он вызвал взрыв в туннеле.
      Нетрудно представить себе, какое впечатление все это произвело на нас.
      - Позвольте! - закричал вдруг Догадов. - Какое вы имеете право арестовывать меня? У вас нет никаких оснований!
      - Не нужно кричать, гражданин, - спокойно остановил его Томазян. Вот ордер на арест, а через два часа вам официально предъявят обвинение. Вот тогда-то вы и попробуйте высказать свои возражения против моих действий. Если, разумеется, у вас найдутся такие возражения!.. Возьмите арестованного, - приказал он своим помощникам.
      Догадова вывели.
      Поклонившись нам, Томазян тоже вышел.
      Мы смотрели им вслед, ничего не понимая. Вот так палеонтолог!
      К Лиде, очень взволнованной всем случившимся, приблизился Аркадий Михайлович.
      - Этот субъект в свое время сбросил Тараса с поезда, - сказал он.
      22. РАССКАЗ СЛЕДОВАТЕЛЯ
      Я совсем оторопел от такой неожиданности. "Это какая-то трагическая ошибка", - говорил я себе.
      Первым моим движением было выступить в защиту Догадова, обстоятельно рассказать о его героизме в туннеле во время борьбы с наводнением. Разве Томазян не мог ошибиться?
      Но меня обезоружило заявление Аркадия Михайловича. Вспомнив поведение профессора и Тараса в штольне, интерес профессора к Томазяну и вспомнив, наконец, как многозначительно переглядывались Аркадий Михайлович и Тарас перед арестом Догадова, я понял, что они сыграли в этом деле не последнюю роль. Я больше не сомневался, что письмо, полученное Томазяном перед моим отъездом из Иркутска, было от Довгалюка и рассказывало о Догадове. Может быть, именно это письмо явилось причиной того, что Томазян в последнюю минуту отказался лететь со мной.
      Обвинять Догадова в таком преступлении? Это не укладывалось у меня в голове. Я перебрал в памяти все наши встречи, разговоры и не мог вспомнить ничего подозрительного. Единственное, что меня удивляло, это пылкость, с какой Догадов всегда защищал Макаренко. Но ведь и Шелемеха симпатизировал инженеру Макаренко, Саклатвала тоже поддерживал инспектора туннельных работ, Кротов выступал сторонником Макаренко... И этот же Кротов помогал Томазяну задержать Догадова!
      Я сидел в своей комнате, думал о случившемся и курил папиросу за папиросой.
      Аркадий Михайлович объяснил нам, что, когда Тарас впервые увидел Догадова, ему показалось, словно он где-то уже встречал этого человека. В Северной штольне, встретившись с журналистом снова, мальчик узнал в нем пассажира, который два года назад выбросил его из вагона поезда. Профессор известил об этом Томазяна.
      "Но, может быть, Тарас ошибся и тем самым ввел в заблуждение следователя?" - спрашивал я у самого себя.
      И сам себе отвечал, что Томазян мог действовать так быстро и энергично, только имея для этого очень важные основания.
      "Он назвал Догадова Виноградовым и еще каким-то иностранным именем", - снова вспомнил я.
      В это время мне передали от Томазяна записку с просьбой немедленно зайти к нему. Я поспешил выполнить просьбу следователя.
      Томазян занимал комнату в доме, где помещался штаб отдела охраны. Дом этот находился на противоположной стороне поселка, почти в полукилометре от гостиницы. Прогулка немного успокоила меня и, когда я очутился с глазу на глаз со своим Холмсом, я вполне владел собой.
      - Вы, вероятно, удивлены? - жестом приглашая меня сесть, спросил следователь.
      - Сознаюсь - как и полагается Ватсону, ничего не понимаю и не могу себе представить, что Догадов вызвал эту ужасную катастрофу.
      - Мне придется кое-что объяснить вам, - сказал Томазян. - Вы, сами того не зная, помогли мне разоблачить этого субъекта.
      - Я? Помог?
      - Да. Теперь я могу вам рассказать о Догадове значительно больше, чем вы знаете. Разумеется, не для опубликования.
      - Скажите же наконец, что вам известно о нем!
      Следователь прошелся по комнате и не спеша начал:
      - Вы как-то рассказали мне о Догадове три вещи, очень меня заинтересовавшие. Первое - о его встрече с Тарасом Чутем во время вашей поездки на строительство подземных электростанций. Второе - что он спортсмен и парашютист. И, наконец, третье - что он горячо поддерживает Макаренко. Последнее доказывало, что этот журналист или палеонтолог разбирается в проблемах строительства Глубинного пути и очень внимательно следит за всеми событиями. Его позиция горячего защитника Макаренко не могла не привлечь моего внимания, так как защитников у Макаренко, как вы знаете, очень мало. Конечно, все это не могло быть основанием для каких-либо обвинений.
      Томазян помолчал, собираясь с мыслями, потом продолжал:
      - Помните, я рассказал вам о найденном в тайге парашюте? О парашюте, которым воспользовался неизвестный нам Виноградов, чтобы выброситься из самолета вместе с Черепашкиным? Я проследил, насколько мог, историю этого парашюта и установил, что некоторое время им пользовались сотрудники "Звезды", а потом он был сдан центральному аэроклубу.
      Как он оттуда попал в руки Виноградова, неизвестно. Однако я помнил ваши слова о парашютисте - сотруднике "Звезды" Догадове. Невольно у меня возникло сомнение: на самом ли деле парашют номер 002561 сдан в центральный аэроклуб или это только записано на бумаге? И действительно, о сдаче парашюта имелись только документы, самого парашюта в клубе не было. Я связался по телефону с Тарасом Чутем, который уже был здесь, и попросил его внимательно присмотреться к палеонтологу и постараться вспомнить, где же он с ним встречался.
      - Вы получили от профессора Довгалюка письмо перед тем, как собирались лететь сюда вместе со мной? - сказал я.
      - Вам уже известно, от кого было письмо?
      - Я догадался... теперь...
      - Правильно. Тарас сказал, что узнал в палеонтологе пассажира, с которым познакомился в поезде во время поездки из Староднепровска. Я задержался в Иркутске, чтобы получить ордер на арест Догадова. За это время в Иркутск подоспели новые материалы. Удалось выяснить, что Догадов жил в одном доме с Адрианом Маковским, чей паспорт очутился тогда у Тараса Чутя. Кроме того, я установил некоторое сходство между Догадовым и фотографией Виноградова на паспорте, отобранном у Черепашкина. О Виноградове уже было известно, что это агент иностранной разведки, настоящее имя которого Томас Гэл. Трудно сказать, кто этот Томас Гэл, он же Виноградов, он же Догадов, по происхождению. Он был на службе у разных государств. Международный, так сказать, авантюрист... В последнее время этот субъект поддерживал связь с одним агентом, пойманным на том, что он собирал сведения о строительстве Глубинного пути. При аресте у этого агента нашли приказ делать все, чтобы затормозить строительство. Агент признался, что Виноградову этот приказ известен.
      - Но почему вы уверены, что именно Догадов вызвал наводнение в шахте?
      - В этом меня убедила беседа с географом Макухой. Вчера я в течение двух часов слушал подробный рассказ о работе палеонтолога Догадова, а потом просматривал материалы, переданные мне Макухой. Выяснилось, что этот ученый не столько разбирается в костях допотопных животных, которые он безбожно путает, сколько в различных взрывчатых веществах. Он требовал у Макухи эти вещества будто бы для палеонтологической разведки. Он мог получать динамит, аммонал и тому подобное здесь на месте, но отдавал предпочтение самым сильным и дорогим взрывчатым веществам, какие в широких масштабах на строительстве не употребляют. Помните пластинки, отобранные у него во время ареста? Эта склонность к "пиротехнике", о чем, как выяснилось, ничего не знали ни Кротов, ни помощники Догадова, окончательно убедила меня, что катастрофа в шахте - дело рук Догадова.
      - Вот тебе и опытный палеонтолог, любитель древностей! - прошептал я.
      - Опытный!.. - воскликнул Томазян. - Только не в деле изучения костей доисторических животных, а в том, чтобы уничтожать наших людей!
      Я слушал Томазяна, и меня мучил стыд за себя, за свою доверчивость, за отсутствие настоящей бдительности. Я ведь был почти дружен с этим негодяем, тайным врагом, который мог, используя мое хорошее к нему отношение, натворить еще много бед.
      - Какой позор! - сжав голову руками, вслух упрекал я себя.
      - Каяться поздновато, - дружески положив мне на плечо руку, улыбнулся Томазян. - Да и не за что себя казнить. Говоря по совести, знакомство с вами ничего не дало этому шпиону.
      - Что же будет дальше? - после долгой паузы спросил я.
      - Завтра утром Догадова увезут в Иркутск. Я еду с арестованным. Работы с ним еще хватит, кропотливой работы. Он, разумеется, или будет лгать, чтобы оправдаться, или молчать как пень. Между прочим, меня очень интересуют две подробности. Во-первых, почему он оставил в живых Черепашкина. Понятно, что, заметая следы, он должен был, когда прыгал, выбросить этого маньяка с самолета. Допускаю, что на всякий случай, боясь, что встретит на земле людей, он взял его с собой под парашют. Но, очутившись в тайге и не увидев поблизости ни единого человека, зачем он все-таки устроил маскарад? Во-вторых, я имею сведения, что Догадову известно о каких-то давних отношениях между Ярославом Макаренко и Лидией Дмитриевной Шелемехой. Для меня это темное дело. Я хотел бы пролить свет на эту тайну, так как очень возможно, что взаимоотношения между девушкой и молодым инженером в какой-то мере, а возможно и непосредственно, касаются строительства Глубинного пути.
      Мне показалось, что слова Томазяна - прямой вызов мне. Ведь я знал об этих взаимоотношениях больше, чем кто-либо другой. Меня тоже интересовало, о чем мог узнать Догадов, и беспокоило, как он мог использовать полученные сведения. Но и на этот раз у меня не хватило решимости рассказать Томазяну о прошлом двух моих друзей.
      Пристально посмотрев на меня, Томазян после недолгого молчания перевел разговор на другую тему.
      - Итак, благодаря вам я ухватился за одно из звеньев цепи, которое в конце концов помогло выявить тайного врага. За это я вам очень благодарен. Теперь мне хотелось бы, чтобы вы еще раз встретились с Догадовым, пока он здесь, и поговорили с ним. Меня интересует его поведение. Очень важно предвидеть, какой линии он будет придерживаться во время допросов... Побудьте с ним некоторое время, только сохраняйте спокойствие...
      - О чем я должен с ним говорить?
      - Это не имеет значения. Все равно он вам ничего не скажет. Объясните ему, что вы очень удивлены его арестом и просили свидания. Вы хотите, так сказать, услышать его объяснения.
      Я подумал немного и пришел к выводу, что свидание с таким преступником имеет немалый интерес. Жаль только, что о нем нельзя будет сейчас же написать в газету интересную корреспонденцию. Свое сожаление я высказал следователю.
      Он засмеялся.
      - Думаю, через месяц или самое большее через два я не буду возражать против такой корреспонденции.
      ...Моя встреча с Догадовым длилась недолго. Арестованный встретил меня не особенно приветливо.
      - В погоне за очередной сенсацией? - насмешливо спросил он.
      Догадов сидел в небольшой одиночной камере. Около двери камеры, ни на мгновение не отходя от нее и не спуская глаз с арестованного (в двери имелось маленькое решетчатое оконце), стоял часовой. Томазян считал Догадова чрезвычайно ловким и опытным преступником и боялся, как бы он не бежал.
      - Послушайте, Догадов, - обратился я к нему, - я ничего не могу понять. Неужели вы...
      - Оставим этот разговор, - оборвал он меня. - Если вы честный человек, вы обязаны засвидетельствовать, что я рисковал жизнью, спасая людей во время катастрофы. Именно вы можете помочь мне опровергнуть лживые обвинения, которые возводит на меня следователь. Неужели вам непонятно, что он заботится о своей карьере и хочет спекульнуть на несчастье девятьсот двадцать пятой шахты?
      Догадов разгорячился. Он возмущался тем, что его арестовали, просил меня добиваться его освобождения, уверял, что, получив свободу, сумеет доказать свою непричастность к преступлениям, которые ему приписывает следователь.
      Я не знал, что отвечать, но Догадов скоро успокоился и коротко, отрывисто сказал:
      - Если вы не заодно со следователем, подумайте хорошо, и вы поймете, что в его обвинениях нет и на грош правды. Но меня могут погубить. Я не смогу ответить на некоторые вопросы, так как они касаются интимных тайн других людей. Вы журналист, вы хорошо знаете жизнь, людей и должны меня понять.
      Он замолчал, и больше я от него ничего не услышал.
      Коротко передав Томазяну содержание моей беседы с арестованным, я пошел к себе в гостиницу.
      Я шел не торопясь и думал о событиях последних дней. До сих пор я почему-то не чувствовал себя окончательно убежденным доказательствами Томазяна. Не то чтобы я ему не верил. Нет. Но упоминание Догадова о тайнах других людей, мысль о том, что я сам, сохраняя подобную тайну, ничего не рассказал следователю о Ярославе Макаренко и Лиде Шелемехе, - все это мучило меня, вызывало какую-то неуверенность.
      Близился вечер. Цвет неба обещал на следующий день хорошую погоду. Вокруг царила тишина.
      В гостинице я узнал, что из Иркутска прилетел Самборский и занял комнату во втором корпусе.
      Окна его комнаты находились как раз против моих окон.
      23. НЕОЖИДАННЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ
      После разговора со следователем и встречи с Догадовым меня никуда не тянуло из комнаты. Горничная стучала в дверь, напоминая об ужине, но в столовую я не пошел. Наступили сумерки. Не зажигая электричества, я шагал из угла в угол по мягкому ковру.
      Я старательно анализировал поведение Догадова и все свои разговоры с ним в поисках чего-либо подозрительного. Бесспорно он всегда проявлял ко всему преувеличенный интерес, однако такой интерес, по моему мнению, является характерной чертой каждого журналиста. Но был ли Догадов журналистом в настоящем значении этого слова? Короткие информации, иногда появлявшиеся в "Звезде" за его подписью, еще не давали ему права так называть себя. Я вспомнил нашу первую встречу, потом беседы в редакции, его упорные старания ближе познакомиться с профессором Довгалюком, Лидой Шелемехой и их друзьями, вечные расспросы о них и о делах туннеля. Все же это еще не могло свидетельствовать против него. Его отношение к Макаренко? Это заслуживало внимания. Если Догадов - враг, иностранный агент - а я все-таки верил Томазяну, - то как понять ту горячую защиту идеи герметизации туннеля, которую я по каждому поводу слышал от этого человека? Неужели те, кому он служил, были заинтересованы в осуществлении этой идеи? На что же они рассчитывали? На то, что герметизация приведет к задержке строительства, к колоссальным затратам, а может быть, и к краху этого величественного плана?
      Почему же тогда Макаренко так упорно, так горячо отстаивает герметизацию? Он не может не понимать, что его упорство - это то, на что делают ставку враги. И почему Саклатвала поддерживает его, несмотря ни на что? А может быть, я в этих делах просто ничего не смыслю?
      Снова и снова я вспоминал разговоры по этому поводу, перебирал в памяти все, что мне было известно о Макаренко, об отношении к нему других инженеров, и не только тех, которые были на заседании совета строительства в Иркутске. Все признавали, что Макаренко талантливый инженер, и почти все считали его преступником. Самборский безусловно был в прошлом искренним другом Ярослава Макаренко. Теперь Самборский превратился в его ярого противника и, конечно, не из зависти, как на это намекал Догадов...
      Вспомнив о Самборском, я посмотрел на окна его комнаты. Там горел свет. Самборский сидел за столом, склонившись над какими-то бумагами. Мне хорошо был виден его профиль. Инженер целиком погрузился в свою работу. У меня появилась мысль зайти к этому молодому, энергичному человеку и поделиться своими сомнениями.
      Пока я раздумывал, сделать ли это, Самборский вдруг поднял голову. В комнату к нему кто-то вошел. Я подошел ближе к своему окну, вгляделся и оторопел: к Самборскому пришел не кто иной, как Ярослав Макаренко.
      Ярослав протянул руку Самборскому, но тот не взял ее, поклонился и указал гостю на стул. Каждым своим жестом он словно подчеркивал официальность этой встречи. Макаренко тоже показался мне очень сдержанным. Правда, расстояние и два окна, отделявшие меня от них, мешали видеть все, но наблюдательность и воображение журналиста помогли мне дорисовать подробности этой встречи. Я чувствовал себя, как в немом кино, где показывают фильм даже без надписей.
      Придвинув к окну стул и устроившись на нем, я стал следить за этим удивительным свиданием. В моей комнате было темно, и они, конечно, нисколько не подозревали, что за ними наблюдают. А может быть, их это совсем не трогало. Меня же очень интересовал разговор бывших друзей, а теперь врагов. Я решил, что приход Макаренко - официальное посещение по делу, имеющему отношение к ликвидации катастрофического наводнения. Но ведь встреча могла вызвать воспоминания о прошлом, о былых взаимоотношениях, могла привести к более искреннему обмену мнениями, чем в управленческих кабинетах!
      Вот Макаренко что-то спросил у Самборского. Тот небрежно откинулся на спинку стула и коротко ответил, потом склонился над столом, перебрал какие-то бумаги в своей папке, нашел, по-видимому, нужную и подал ее Ярославу. Пока тот читал, Самборский, словно забыв о нем, помечал карандашом другие бумаги. Потом оба склонились над чем-то, вероятно, над рисунками, и начали рассматривать их, время от времени обмениваясь короткими замечаниями.
      "Должно быть, речь идет о Забайкальском секторе туннеля и ликвидации наводнения", - снова попытался я угадать.
      Самборский переставил настольную лампу так, чтобы обоим было удобнее. Это ухудшило мое положение наблюдателя, так как теперь лампа очутилась между мною и ими.
      Прошло минут пять. Они свернули бумаги, которые вдвоем рассматривали, и Самборский передвинул лампу на прежнее место. Он что-то доказывал Макаренко, чем дальше, тем больше увлекаясь, а его собеседник молча слушал и изредка кивал головой в знак согласия.
      Понемногу роль наблюдателя стала меня утомлять. Я вспомнил свое намерение заглянуть к Самборскому и подумал, что лучше всего сделать это именно сейчас, застать их обоих вместе - может быть, удастся вызвать Макаренко на откровенность, заставить его ясно и открыто высказаться...
      И сейчас же я увидел, что сделать это будет не так уж легко. "А что, если в самом деле здесь преступление?" - мелькнула у меня мысль.
      Я снова начал смотреть в окно на двух инженеров. Кажется, разговор окончен. Сейчас Макаренко холодно попрощается и уйдет.