- Вовсе и не печальная, - возразил Хьюлитт. - Кошка выжила. Наутро она уже расхаживала по дому здоровехонькая как ни в чем не бывало и царапала меня за ноги, выпрашивая еду. Родители глазам своим не поверили, но папа сказал, что кошки живут девять раз - это такая земная поговорка. У этой поговорки есть определенные основания. Кошки очень гибки и обладают превосходным чувством равновесия. Кроме того, они крайне редко падают. Видимо, та кошка использовала все свои способности одновременно. По-моему, потом она просто умерла от старости.
      - Печальная история со счастливым концом, - вынес приговор Бовэб. - Я как раз такие больше всего люблю.
      - Мы будем трепаться про косматых зверушек, - поинтересовалась Морредет, и шерсть ее вздыбилась иглами и заходила волнами, что могло отражать как гнев и нетерпение, так и нечто в корне противоположное, - или в скремман играть?
      Хоррантор тут же начал торговаться. Хьюлитт попытался успокоить кельгианку, которой неизвестно почему не понравился его рассказ о кошке.
      - Я заговорил о своей зверушке, - пояснил он, обращаясь к Морредет, - ив особенности о ее шерсти из-за того, что считаю нечестным такое положение, при котором я не способен читать чужую мимику. Ни Хоррантор, ни Бовэб вообще никакой мимикой не обладают - так мне по крайней мере кажется. Ваша же мимика, Морредет, для меня слишком загадочна. Вероятно, со временем я научусь в ней разбираться. - Хьюлитт повернулся к тралтану и дутанину. - Вы-то уже наверняка научились худо-бедно разбираться в том, что означают движения ее шерсти.
      - Пациент Хьюлитт, - оборвала землянина Морредет, и шерсть ее разбушевалась так, словно в палату ворвался шквал. - Мои чувства вы определять не научитесь, сколько бы мы с вами тут ни пролежали. Это не удалось бы даже другому кельгианину.
      Игра продолжилась в неловком молчании. Хьюлитт понял, что снова сморозил какую-то бестактность.
      Глава 12
      Мысль о том, что же он сказал такого ужасного и как в дальнейшем избежать подобной ошибки, все еще мучила Хьюлитта, когда появилась сестра-худдарианка и велела пациентам разойтись по кроватям, получить вечерние лекарства и, как она надеялась, уснуть. Трое партнеров Хьюлитта по картам прошествовали мимо его кровати. Морредет хранила неприступное молчание. Хьюлитт ни с кем из троих заговаривать не решился, боясь, что может сделать еще большую ошибку. Он никаких лекарств не получал, а это означало, что сестра к нему подойдет в последнюю очередь.
      Она подошла, проверила, надежно ли подсоединены датчики к монитору. Кроме этого, делать ей оставалось положительно нечего - только каждые два часа обходить спящих пациентов. Ей предстояло долгое нудное ночное дежурство. Хьюлитт надеялся, что медсестра с радостью ответит на несколько его вопросов.
      - Постарайтесь сегодня не смотреть видео, - посоветовала худларианка Старшая сестра Летвичи говорит, что для одного дня волнений вам вполне достаточно. За игрой в скремман время летит быстро, и я рада, что вы заводите друзей среди пациентов разных видов. Но теперь вам нужно поспать.
      - Постараюсь, - вздохнул Хьюлитт. - Но меня кое-что тревожит.
      - Вам больно? - Сестра поспешно шагнула к Хьюлитту. - Ваш монитор регистрирует оптимальные показатели всех жизненно важных параметров. Прошу вас, опишите ощущаемые вами симптомы. Будьте как можно точнее.
      - Простите, сестра, я ввел вас в заблуждение, - извинился Хьюлитт. - К моему общему состоянию это не имеет никакого отношения. Дело в том, что днем я обидел кельгианку, пациентку Морредет, но не могу припомнить, что я такого сказал обидного или оскорбительного. Мы играли в скремман, и два других игрока, похоже, пытались меня о чем-то предупредить, подавая разные знаки. Мне бы хотелось понять, в чем я был не прав, дабы в будущем не совершить подобной ошибки. Если моя оплошность была серьезной, я бы хотел извиниться.
      Трудно сказать, как именно Хьюлитт понял, что сестра успокоилась, но как-то понял.
      - Думаю, вам не о чем особо тревожиться, пациент Хьюлитт, - протянула худларианка. - При игре в скремман в течение нескольких часов - а мне сказали, что вы играли долго, - зачастую имеют место взаимные колкости и оскорбления...
      - Это я заметил, - кивнул Хьюлитт.
      - Все эти обиды забываются на следующий же день, - утешила его сестра. Просто забудьте о случившемся, как наверняка уже забыли ваши партнеры, и ложитесь спать.
      - Но все было по-другому, - заспорил Хьюлитт. - В это время мы не играли. Я что-то сказал после игры.
      Некоторое время худларианка молчала и поглядывала на кровати, выстроившиеся двумя рядами вдоль стен. Похоже, сейчас здесь спали все, кроме нее и Хьюлитта. Никто из пациентов не требовал срочного внимания сестры. Хьюлитта это порадовало, хотя он и немного схитрил, чтобы вовлечь чудовищную медичку в разговор.
      - Ну хорошо, пациент Хьюлитт, - вздохнула худларианка, - расскажите мне, о чем вы беседовали. Постарайтесь припомнить, какие именно ваши слова обидели пациентку Морредет.
      - Я уже сказал: не могу припомнить, - ответил Хьюлитт. - Я рассказывал о маленьком пушистом зверьке, домашнем любимце... Кстати, худлариане держат дома зверей? Ну, вот... Я играл с этим зверьком, когда был маленький. Морредет долгое время молчала, но вдруг ни с того ни с сего обвинила меня в том, что я рассказываю всякие гадости и неприличности. С ней согласился Бовэб. Я тогда подумал, что они шутят, но теперь мне так не кажется.
      - Пациентка Морредет, - проговорила сестра, и мембрана ее едва заметно дрогнула - наверное, так худлариане шептали, - сейчас в таком состоянии, что разговоры о шерсти ее ужасно беспокоят. Но вы ведь этого не знали. Передайте мне в точности, слово в слово, что было вами сказано?
      "А может быть, это не я использую медсестру в своих интересах, - вдруг пришло в голову Хьюлитту, - а наоборот?" Может быть, худларианка радовалась любой возможности скоротать время ночного дежурства - хотя бы даже возможности успокоить разволновавшегося больного? А как на это посмотрит Летвичи, если разговор затянется за полночь? Хьюлитт повторил худларианке все, что было сказано до и после описания им кошки и того, как он ее ласкал. Он решил, что вряд ли у такого толстокожего существа, как худларианка, смогут разыграться сексуальные фантазии при рассказе о кошачьей шерсти, но в этом госпитале не стоило питать уверенность насчет чего бы то ни было.
      Когда Хьюлитт покончил с пересказом, сестра заметила:
      - Теперь мне все понятно. Но прежде чем я объясню вам, что произошло на самом деле, вы расскажите мне, много ли вам известно о кельгианах.
      - Только то, что изложено во введении в пособие по системной классификации, найденном мной с помощью библиотечного компьютера, - отвечал Хьюлитт. - Материалы там большей частью исторические. Кельгиане относятся к физиологическому типу ДБЛФ, являются теплокровными многоножками и имеют цилиндрической формы тело, целиком поросшее подвижной серебристой шерстью, пребывающей в непрерывном движении, покуда кельгиане бодрствуют. Во время сна движение шерсти несколько утихает.
      В связи с недостаточной развитостью органов речи, - продолжал как по писаному Хьюлитт, - речи кельгиан недостает оттенков, интонации и других форм эмоциональной выразительности. Однако это компенсируется шерстью, которая для Другого кельгианина служит совершенным, непогрешимым зеркалом, отражающим эмоции собеседника. В результате кельгианам абсолютно чужды такие понятия, как ложь, тактичность, дипломатичность и даже вежливость. Кельгианин говорит именно то, что думает, потому что так или иначе все его чувства выражает шерсть. Поступать иначе - это, по понятиям кельгиан, дурацкая трата времени. Я пока все верно говорю?
      - Верно, - подтвердила худларианка. - Но в создавшемся положении вы могли бы извлечь из сведений, почерпнутых в библиотеке, больше пользы. Морредет говорила с вами о своей болезни?
      - Нет. - Хьюлитт покачал головой. - Я спросил ее, но она заявила, что не желает об этом говорить. Мне было любопытно, но я решил, что, видимо, болезнь ее очень огорчает, да и не мое это дело, поэтому я сменил тему разговора.
      - Порой пациентка Морредет действительно отказывается говорить о своей болезни, - вздохнула сестра, - а порой, наоборот, охотно соглашается. Если вы спросите ее об этом завтра или послезавтра, вероятно, она расскажет вам об аварии и ее отдаленных последствиях, которые очень серьезны, но жизни пациентки не грозят. Я вам об этом говорю потому, что о беде Морредет в палате знают все поголовно, так что я не раскрываю вам врачебной тайны.
      - Понимаю, - кивнул Хьюлитт.
      - Еще не понимаете, - возразила худларианка, шагнув поближе к кровати Хьюлитта и по мере приближения понизив голос. - Но скоро поймете. Если я буду употреблять в рассказе какие-либо незнакомые вам анатомические термины, переспрашивайте, но вряд ли такое случится, учитывая, как долго вы больны и как часто лежали в больницах. Можно начинать?
      Хьюлитт смотрел на сестру, чье массивное тело покоилось на шести изгибающихся щупальцах, и гадал, есть ли в обитаемой Вселенной хоть одно разумное существо, не важно какого размера, формы и с каким числом конечностей, которое не обожало бы посплетничать.
      Но, вспомнив, как несколько необдуманных слов вызвали взрыв негодования у Морредет, Хьюлитт решил вслух этого вопроса не задавать.
      - Анатомически, - начала худларианка точно таким же тоном, каким Старший врач Медалонт наставлял своих практикантов, - главная отличительная черта кельгиан - это то, что, помимо хрупкой черепной коробки, тело их лишено костей. Тело состоит из внешнего мышечного цилиндра, который не только помогает кельгианам передвигаться, но и защищает внутренние органы от повреждений. В понимании таких существ, как мы, чьи тела в значительной мере укреплены костями скелета, такой защиты явно недостаточно. В случае ранения всплывает и еще одна не слишком удачная анатомическая черта: сложность и необычайная хрупкость кровеносной системы кельгиан. Кровеносные сосуды, призванные снабжать питанием большой объем мышц, залегают непосредственно под кожей вместе с нервной сетью, управляющей движениями шерсти. Кое-какую защиту здесь обеспечивает сама шерсть, будучи довольно пышной, однако и она не спасает при глубоких рваных ранах, когда поражается более одной десятой общей площади поверхности тела. Именно так случилось с пациенткой Морредет. Она ударилась о неровный металлический предмет во время космической аварии.
      Сестра объяснила, что травма, которая у большинства существ вызвала бы всего-навсего поверхностные ушибы и ссадины, для кельгианки означала смерть от кровопотери за несколько минут.
      Но Морредет сразу же ввели кровоостанавливающее средство, остановили кровотечение и спасли жизнь. Но за спасение жизни ей пришлось дорого заплатить. На корабле-неотложке по пути в госпиталь и в самом госпитале ее пораженные кровеносные сосуды были сшиты, но даже бригаде микрохирургов Главного Госпиталя Сектора оказалось не под силу восстановить капиллярную и нервную сети, лежавшие под утраченной или пораженной шерстью. В результате на этих участках кожи у Морредет никогда не отрастет чудесная кельгианская шерсть, играющая важнейшую тактильную и эстетическую роль для особей ее вида в прелюдии к ухаживанию и спариванию. Если и отрастет, то будет колкой, желтой, мертвой и визуально отталкивающей для особи противоположного пола.
      Можно было бы произвести покрытие пораженного участка искусственной шерстью, но синтетическому материалу недостает подвижности и блеска живой шерсти. При таком положении кельгиане сразу же разгадали бы "заплатку". Любой кельгианин на месте Морредет ни за что бы на такую операцию не согласился и предпочел бы жить и работать в гордом одиночестве при минимуме контактов с окружающими.
      - Другие кельгиане, сотрудники госпиталя, - продолжала печальную повесть худларианка, - говорили мне, что Морредет является - или являлась - на редкость красивой молодой особью женского пола, но теперь у нее нет никаких надежд на то, чтобы вступить в брак или вести нормальную жизнь. В настоящее время у нее скорее эмоциональные проблемы, нежели медицинские.
      - А я-то дурак, - в сердцах вымолвил Хьюлитт, - еще разглагольствовал при ней про чудесную шерсть моей кошки! Удивительно еще, что Морредет в меня чем-нибудь не запустила. Неужели больше ничего нельзя для нее придумать? А мне как быть? Извиниться? Или я только хуже сделаю?
      - Прошло всего несколько дней, - заметила худларианка, не ответив на вопрос Хьюлитта, - а вы уже вполне подружились с Хоррантором, Бовэбом и Морредет. При поступлении в госпиталь у вас отмечалась ярко выраженная ксенофобия, на сегодняшний день исчезнувшая. Если именно такова ваша реакция на первый контакт сразу с несколькими представителями других видов и это не просто вежливое притворство в ситуации, когда вам нечего поделать, то я в восхищении от вашей способности адаптироваться. Но все же ваше поведение меня, скажем так, удивляет.
      - Никакого притворства не было, - отвечал Хьюлитт, пожав плечами. - Да и не настолько я вежлив. Может быть, все произошло из-за того, что в этой палате я самый здоровый и потому мне стало ужасно скучно. Между прочим, вы первая предложили мне попробовать заговорить с другими пациентами. На вид все они как были, так и остаются для меня ходячими ночными кошмарами. Но почему-то - не знаю почему - мне захотелось с ними познакомиться. Я и сам удивлен.
      Речевая мембрана медсестры чуть заметно дрогнула. Что происходило с худларианкой? Уж не смущена ли она? Так ли выражают худлариане замешательство? Наконец сестра изрекла:
      - Отвечу на ваш первый вопрос. Больше ничего сделать для пациентки Морредет нельзя. Только менять пластырь, благодаря действию которого нижележащие ткани заживут, но нервные волокна не регенерируют. Кроме того, пациентку Морредет навещает падре Лиорен и беседует с ней по просьбе Старшего врача Медалонта. Сегодня он заходил в палату, но оставался на сестринском посту. Там он слушал разговоры, улавливаемые вашим монитором, пока...
      - Он подслушивал наши разговоры? - взорвался Хьюлитт. - Но это.., это же.., нет, так нельзя! Я понятия не имел, что мой монитор на такое способен! Я.., мы могли говорить о чем-нибудь таком, что другим нельзя было слушать!
      - Это точно, - подтвердила худларианка. - Но медсестра Летвичи привыкла к оскорбительным замечаниям в свой адрес. Ваш монитор способен улавливать вашу речь - это нужно на тот случай, если вы почувствуете себя плохо и скажете об этом еще до того, как ухудшение вашего состояния зарегистрируют датчики. Лиорен сказал, что игра в скремман с новичком отвлечет пациентку Морредет от мыслей от болезни и поможет ей больше, чем любые его слова, и что Морредет он навестит завтра.
      Не дав Хьюлитту вставить и слова, медсестра продолжала:
      - Курс лечения Морредет предусматривает назначение ей на ночь снотворного, доза которого постепенно снижается, но до сих пор была очень высокой. Следовательно, теперь у нее будет больше времени на раздумья. Медалонт и Лиорен надеются, что со временем Морредет смирится со своей бедой. Вы, вероятно, заметили, что днем она старательно избегает оставаться одна. Что касается сегодняшней ночи, то я получила инструкции не говорить с ней долго, если только для этого не будет явной необходимости. У вас, землян, есть пословица, которая очень точно описывает создавшееся положение, но у меня такое чувство, что врач никогда не может быть жестоким для того, чтобы творить добро, а особенно - в отношении пациентки, которой может помочь дружеская беседа. Поэтому-то я и не согласна с назначенным курсом лечения.
      Речевая мембрана худларианки снова едва заметно дрогнула. Хьюлитт накрыл монитор ладонью в надежде, что тем самым не даст звуковому датчику уловить его слова. Ему не хотелось, чтобы откровения медсестры стали достоянием ушей кого-нибудь из старших медиков, которым взбредет в голову прослушать их разговор.
      - Вы спросили меня, как вам поступить, чтобы исправить свою ошибку, добавила худларианка, собираясь уходить. - Если поймете, что она не спит, как оно скорее всего и есть, думаю, ничего дурного не будет, если вы перед ней извинитесь и поговорите с ней.
      Хьюлитт проводил взглядом сестру, удалившуюся от его кровати по тускло освещенной палате. Худларианка передвигалась совершенно бесшумно, невзирая на свой огромный вес. Он думал о том, что у этого создания со шкурой не тоньше стальной брони очень доброе сердце. "Мне не нужно быть эмпатом, - решил Хьюлитт, - чтобы понять, чего она от меня хочет".
      Сестре было запрещено разговаривать с Морредет. Причина запрета казалась ей недостаточно веской. Она сочла, что не нарушит указаний старших сотрудников, если за нее с Морредет поговорит кто-то еще.
      Глава 13
      Хьюлитт лежал, положив подбородок на руку, согнутую в локте. Так ему была видна кровать Морредет. Палату оглашали негромкие звуки, издаваемые пациентами во сне. Он гадал, как скоро ему можно будет подойти к кельгианке. Кровать ее была зашторена, на потолке над ней горело пятнышко света, но, судя по его устойчивости, то светила лампа-ночник, а не экран видео. Вероятно, Морредет сейчас читала, а может быть, уже уснула, забыв выключить ночник. Хьюлитту показалось, что он слышит среди прочих звуков кельгианское похрапывание. Если Морредет спит, можно представить, что она скажет балде-землянину, разбудившему ее.
      Желая соблюсти тактичность, Хьюлитт решил дождаться, пока Морредет не сходит, как обычно, перед сном в ванную, и заговорить с ней потом, когда она вернется в кровать. Но что-то нынешней ночью никто не собирался пользоваться ванной, и Хьюлитту ужасно надоело пялиться на ряды тускло освещенных кроватей с инопланетянами и пятнышко света, упорно горевшее на потолке над кроватью кельгианки. "Уж лучше бы я видео посмотрел", - сокрушенно подумал Хьюлитт и решил, что нужно поскорее извиниться, а уж потом и самому поспать.
      Он сел, перебросил ноги через край кровати и пошарил ступнями по полу, пока наконец не нащупал шлепанцы. Оказалось, что днем шлепанцы производят куда меньше шума, чем ночью. Это и понятно - ночью в палате стояла тишина по сравнению с дневным гамом. "Если Морредет не спит, - решил Хьюлитт, - она услышит мои шаги, ну а если спит, извинюсь еще и за то, что я ее разбудил".
      Морредет лежала на здоровом боку, похожая на пушистый вопросительный знак. Она не укрылась одеялом, и единственной, если можно так выразиться, одеждой на ней был кусок серебристого пластыря. "Наверное, ей и так тепло, без одеяла", решил Хьюлитт. Глаза кельгианки были закрыты, лапки поджаты и почти целиком спрятаны под непрерывно движущейся шерстью. Правда, шерсть двигалась тихо, беспорядочно, но это еще не значило, что Морредет спит.
      - Морредет, - тихо-тихо проговорил Хьюлитт. - Вы спите?
      - Да, - буркнула кельгианка, не открывая глаз.
      - Если вам не спится, - продолжал тем не менее Хьюлитт, - не позволите ли мне немного поговорить с вами?
      - Нет, - отрезала Морредет и тут же добавила:
      - Да.
      - А о чем бы вы хотели поговорить?
      - Говорите, о чем вздумается, - пробурчала кельгианка, открыв глаза, кроме меня.
      "Трудновато будет, - подумал Хьюлитт, - разговаривать с существом, не умеющим врать и всегда говорящим только то, что думает, в особенности когда рядом нет никого, кто бы напоминал о правилах хорошего тона". Нужно было соблюдать предельную осторожность и стараться манерами не походить на кельгианина. Хьюлиттом вдруг овладело сильнейшее желание именно так, по-кельгиански честно, и поговорить с Морредет, но почему - этого он и сам понять не мог.
      "Почему я так думаю? - спросил он себя уже не впервые. - Это вовсе не похоже на меня".
      Вслух же он сказал:
      - Прежде всего я подошел к вам, чтобы извиниться. Мне не стоило в вашем присутствии так подробно рассказывать о своем пушистом зверьке. Я вовсе не намеревался огорчить вас. Теперь, когда я знаю о том, чем грозят вам последствия травмы, я понимаю, что поступил необдуманно, бесчувственно и глупо. Пациентка Морредет, я очень виноват перед вами.
      Некоторое время кельгианка молчала, реагируя на излияния Хьюлитта только тем, что взволнованно шевелила шерстью. Даже прямоугольник пластыря откликался на волнение кельгианки - он тоже шевелился.
      Наконец Морредет изрекла:
      - Ты не имел желания огорчать меня, поэтому сделал это не из глупости, а по неведению. Садись ко мне на кровать. Ну а еще почему ты пришел?
      Хьюлитт не нашелся, что ответить, и Морредет проворчала:
      - И почему это некельгиане ищут для ответа так много слов, когда хватило бы и нескольких? Я тебе задала такой простой вопрос.
      "И получишь простой, истинно кельгианский ответ", - решил Хьюлитт.
      - Меня интересуете вы и ваша травма. Но вы запретили мне говорить с вами об этом. Мне уйти?
      - Нет, - ответила Морредет.
      - А еще о чем-нибудь вы хотели бы поговорить?
      - О тебе, - коротко отозвалась Морредет. Хьюлитт растерялся, а Морредет продолжала:
      - У меня хороший слух, и я слышала почти слово в слово все, о чем ты говорил с медиками. Ты здоров, тебе не дают никаких лекарств. Только один раз ты выключился, и к тебе вызывали реаниматоров. Никто не знает толком, что с тобой. Я слыхала, как ты сказал психологу-землянину о том, как пережил отравление и падение, от которого, по идее, должен был разбиться вдребезги. Но в больницы помещают больных и раненых, а не тех, кто уже выздоровел. Ну, так что же с тобой? Или это что-то личное, что-то стыдное, о чем ты не хочешь говорить даже с представительницей другого вида, которой и стыд-то твой непонятен?
      - Нет-нет, ничего такого, - поспешно возразил Хьюлитт. - Просто, если я возьмусь вам про это рассказывать, уйдет много времени, особенно если я примусь объяснять кое-какие земные традиции и особенности поведения землян. Кроме того, если я стану рассказывать про свои несчастья, я начну вспоминать, как мало смогли для меня сделать земные врачи - ведь они не верили, что я чем-то болен. Словом, тогда я разозлюсь и кончу тем, что буду проклинать судьбу и жаловаться.
      Шерсть Морредет загуляла новыми, очень красивыми волнами. "Она что, заинтересовалась?" - гадал Хьюлитт. Наконец кельгианка фыркнула:
      - И ты туда же? Вот я поэтому и не хочу о себе говорить. Тогда бы ты пожаловался на то, что я тебе жалуюсь.
      - Ну, вам-то хоть жаловаться есть на что, - вздохнул Хьюлитт и тут же умолк, поскольку шерсть Морредет ощетинилась, а мышцы так напряглись, словно их свело судорогой. Хьюлитт торопливо добавил:
      - Извините, Морредет. Я говорю о вас вместо того, чтобы говорить о себе. О чем вам рассказать для начала?
      Кельгианка успокоилась, но шерсть ее так и осталась стоять торчком. Она сказала:
      - Расскажи мне про эпизоды твоей болезни, о которых пока не успел или не хочешь рассказывать Медалонту и другим врачам из-за того, что тебе стыдно или неловко. Может, твой рассказ отвлечет меня от грустных мыслей. Можешь рассказать?
      - Могу, - кивнул Хьюлитт. - Только не ждите ничего увлекательного и эротичного. В то время я жил на Земле у бабушки и дедушки, где не было пушистого зверька, с которым я мог бы играть. Тогда в моей жизни многое меня шокировало. У кельгиан бывает половое созревание?
      - Бывает, - буркнула Морредет. - А ты что думал, мы половозрелыми рождаемся?
      - Во время периода полового созревания многое может шокировать, продолжал Хьюлитт, сочтя вопрос кельгианки риторическим, - даже совершенно нормальных, здоровых людей.
      - В таком случае расскажи подробно о том, какой ты испытал шок и как заболел, - сказала Морредет. - Если не можешь рассказать ничего поинтереснее.
      "Ведь мог же выбрать не такую интимную тему", - мысленно выругал себя Хьюлитт, поражаясь полному отсутствию растерянности. Может быть, дело было в том, что его собеседница принадлежала к другому виду, может быть, в понимании Хьюлитта разговор с пациенткой-кельгианкой ничем не отличался от пересказа симптомов мельфианину Медалонту или медсестре-худларианке. Вот только любопытство Морредет было сильнее и не носило врачебного свойства.
      Хьюлитт рассказывал кельгианке о том, как он перестал заниматься дома за компьютером и поступил в колледж, где все занимались в группах и, кроме того, поодиночке и командами выступали в спортивных соревнованиях. В спорте дела у него шли хорошо, а это давало преимущества в завоевании сердец девушек, благоволивших к атлетам. Морредет прервала рассказ Хьюлитта.
      - Что-то я не пойму, - сказала кельгианка, - ты на это жалуешься или этим хвастаешься?
      - Жалуюсь, - ответил Хьюлитт, и голос его прозвучал громче, в нем зазвенела давно забытая злость. - Потому что я утратил все преимущества. Ничего не происходило. Ничего не получалось. Даже тогда, когда меня неудержимо влекло к какой-нибудь девушке, а ее, как мне казалось, ко мне, заканчивалось все крайне неудовлетворительно, горько и больно.
      - Но может быть, тебя сильнее влекло к кому-то или чему-то другому? Может быть, тебя влекло к девушке, которую не влекло к тебе? Или ты воспылал еще более сильными чувствами к одному из этих пушистых зверьков?
      - Нет! - тихо воскликнул Хьюлитт, оглянулся на тех, кто спал в своих кроватях, и шепотом добавил:
      - Да за кого вы меня, черт возьми, принимаете?
      - За очень больного землянина, - без запинки ответила Морредет. - Разве ты не потому здесь?
      - Да не был я настолько болен, и не в этом смысле, - запротестовал Хьюлитт и против воли рассмеялся. - Судя по тому, что говорили врачи в университете, я был совершенно здоров. Они говорили, что я - в физическом плане - просто совершенство. Они прокрутили меня через тысячу разных, в том числе и довольно гадких, тестов и заявили, что не находят у меня ни анатомических, ни гормональных отклонений, которые могли бы препятствовать процессу семяизвержения. И еще врачи говорили, будто бы я каким-то непонятным им бессознательным или волевым способом в самый критический момент производил сдерживание эякуляции. Резкое прерывание извержения спермы вызывало сильную боль и неприятные ощущения в области половых органов, продолжавшиеся до тех пор, покуда сперма не всасывалась. Врачи тогда решили, что это у меня на почве какой-то глубоко запрятанной детской травмы, которая проявлялась в приступах стеснительности такой силы, что это отражалось на физическом уровне.
      - А что такое "стеснительность"? - поинтересовалась Морредет. - Мой транслятор не передает кельгианского значения этого слова.
      Если существо всегда говорило только правду, нечего было и ждать, что оно поймет, что такое стеснительность. Объяснять такому существу, что такое стеснительность, - это все равно что объяснять слепому, что такое цвет, но все же Хьюлитт решил попробовать.
      - Стеснительность, - сказал он, - это психологическая преграда на пути к социальной активности. Это нематериальная стена, мешающая человеку сказать или сделать то, что ему нестерпимо хочется сказать или сделать. Стеснительность обусловливается эмоциональными причинами, как правило, непонятостью, ранимостью или трусостью. Среди землян стеснительность является обычным явлением в течение всего периода полового созревания - во время первых социальных контактов между противоположными полами.
      - Вот странно! - удивленно проговорила Морредет. - На Кельгии чувства, испытываемые особью одного пола к особи другого, скрыть невозможно. Если один испытывает очень сильные чувства, но ему не отвечают взаимностью, первый может либо упорствовать в своих попытках до тех пор, пока чувство не станет взаимным, либо может направить свои усилия на другой предмет. Самые упрямые, как правило, становятся самыми лучшими брачными партнерами. А нельзя ли было тебя вылечить психологическими методами, чтобы твоя стеснительность пропала и не мешала тебе успешно совокупляться?
      - Нет. - Хьюлитт обреченно покачал головой. Вот тут он впервые увидел, как замерла шерсть кельгианки, но только на миг, после чего разволновалась еще сильнее прежнего. Морредет промолвила:
      - Прости. Наверное, это тебя очень огорчает.
      - Да, - честно признался Хьюлитт.
      - Наверное, Старший врач сумеет тебе помочь, - добавила Морредет, пытаясь соединить честность с утешением. - Если Медалонт не сумеет вылечить тебя, для него это будет личное оскорбление. Как бы серьезно ни было заболевание или травма, считается, что в Главном Госпитале Сектора могут вылечить всех. Ну или почти всех.
      Хьюлитт смотрел на шерсть собеседницы, сейчас напоминавшую лужицу ртути. Он сказал:
      - У Старшего врача есть моя история болезни, но до сих пор он ни словом не обмолвился о моем недобровольном безбрачии. Может быть, как и университетские психологи, он полагает, что все дело в моей психике. Пусть я и не вступаю в близкий контакт с женщиной, но со мной все в полном порядке.
      В общем, когда стало ясно, что от психолога никакого толку, - продолжал Хьюлитт, искоса поглядывая на разбушевавшуюся шерсть Морредет, - он решил, что это я упрямлюсь и отказываюсь реагировать на все его старания в области психотерапии. Мне было сказано, что жить без контактов с женщинами, к чему я, вероятно, втайне стремлюсь, трудно, но можно. Так жили в прошлом многие уважаемые люди и при этом внесли богатый вклад в философию и другие науки. Многие писатели и учителя человечества подвергали себя добровольному безбрачию. Некоторые сублимировали сексуальную активность научной деятельностью.
      Хьюлитт замолчал, потому что шерсть Морредет расходилась не на шутку. Мышцы под покровом шерсти сводило судорогами, из-за чего кельгианка металась по кровати.
      - Вам плохо? - тревожно спросил Хьюлитт. - Позвать сестру?
      - Нет! - вскричала кельгианка. - Хватит с меня твоей дурацкой помощи!
      Хьюлитт лихорадочно соображал, что же делать: поднять шторы, чтобы кровать Морредет стала видна с сестринского поста, но потом вспомнил, что, вероятно, ее и так видно через монитор. Еще раз взглянув на корчащееся тело кельгианки, Хьюлитт прошептал:
      - Я же только хотел вам помочь!
      - Зачем ты так жесток? - прошипела Морредет. - Кто тебе велел сделать со мной такое?
      - Я.., я вас.., не понимаю, - ошеломленно протянул Хьюлитт. - Что я такого сказал?
      - Ты - не кельгианин, - проговорила Морредет в промежутке между судорогами.