Фридрих Ницше

(15 октября 1844 года – 24 августа 1900 года)

Одним из ярких примеров жизни-поединка может служить творчество знаменитого немецкого философа Фридриха Ницше. Всю жизнь, как канатоходец, бредущий на ощупь в ауре потрясающего одиночества, он балансировал между божественным светом выдающегося всепоглощающего творчества и незримой пастью призрака безумия, неумолимо зовущего его в свои объятия.

По степени присущей ему остроты восприятия мира он, безусловно, был поэтом, однако производящим на свет суровую и обнажающую худшие человеческие пороки прозу. По степени отрешенности от реального мира он превзошел все возможные грани, известные до него. По уровню оригинальности и самобытности он готов был спорить с самыми изысканными философами, а его синтез мироздания оказался настолько ошеломляющим для неподготовленного мира, что сначала был отвергнут напрочь, затем, въевшись буравчиком в сознание целого поколения, всколыхнул планету, словно землетрясение невиданной силы. И даже более чем через сто лет после смерти Фридрих Ницше остается одним из самых влиятельных образов – он изменил мировоззрение несметного количества людей, породив великих титанов и великих преступников, а также целые течения приверженцев и последователей. Наконец, самое главное – он вселил в слабого человека мысль о силе.

Фридрих Ницше, сознательно в расцвете творческих сил выбрав путь непримиримого одиночки-фаталиста, заставил разглядеть очевидное в скрытом; он просто взорвал мир проникновенными и честными утверждениями о человеческой природе и заставил Человека взглянуть на себя с другой, обратной стороны. Ницше никогда не воспринимался однозначно: его величали и Христом, и Антихристом, но чаще упрекали в том, что он продал душу дьяволу, за что жестоко поплатился, пройдя через одиннадцать лет полного безумия. Чаще его называли несчастным гордецом и злополучным безбожником, вообразившим себя Богом и получившим за это заслуженное наказание. «Чтобы быть справедливым по отношению к этому человеку, необходимо проникнуться энтузиазмом», – писал сам Ницше о выдающемся композиторе Рихарде Вагнере – именно это необходимо, чтобы понять самого Ницше и его путь. Он прошел мимо современников, незамеченный и жалкий, но со смертью возвеличил свое имя, ибо адресовал свои послания будущим поколениям. Был ли он вообще успешным? При жизни он испытал гораздо больше поражений и разочарований, чем восторга побед. Но он чувствовал в себе великую и непреодолимую силу, рожденную в не менее гигантской слабости перед миром. Эта сила была результатом самопреобразования, и осуществлен был этот процесс решением внутренней ВОЛИ.

Будучи первенцем в небогатой религиозной семье пастора в заброшенном деревенском приходе, Фридрих получил свое имя в честь короля Пруссии – они пришли в этот мир в один и тот же октябрьский день. Последнее обстоятельство сыграло немалую роль в становлении характера мальчика – с раннего детства он научился вести себя сообразно носителю имени первого человека государства.

В то же время детские годы Ницше были наполнены отчаянными переживаниями и неземными потрясениями. Мальчик начал говорить лишь в два с половиной года, что само по себе уже вызывает удивление. Когда Фридриху было четыре года, его отец упал с лестницы крыльца и сильно ударился головой о ее каменные ступени. После этого рокового падения малыш пережил ужасающий год безумия и невыносимых страданий отца, завершившийся леденящим стрессом похорон, что глубоким рубцом врезалось в его детскую память. Навсегда остался в его памяти зловещий звон колоколов. Его мозг стал болезненно впечатлительным, и еще долгое время по ночам мальчика посещали сатанинские видения, а маленькая восприимчивая душа трепетала от зловещих сюжетов, возникающих из могильного тумана. Позже Фридрих утверждал, что видел во сне, как отец встал из могилы и забрал маленького ребенка – его младшего брата. Через некоторое время после ночного видения маленький мальчик смертельно заболел неизвестной нервной болезнью и угас за несколько часов на глазах у обезумевшей матери и притихших от страха детей. Семейное горе стало самым большим стимулятором чувства самостоятельности у Фридриха – уже через несколько лет, когда его сверстники только-только начали взрослеть, он сознательно посвящал часы самовоспитанию и преобразованию своей личности. По сути, оно в значительной степени способствовало нахождению Фридрихом Ницше своей идеи, поскольку стимулировало мотивацию поисков: имея душевную проблему, любой человек всегда подсознательно стремится к ее разрешению путем нахождения для себя такой ниши, где бы присутствовали гармония и уют для духа.

Несмотря на то что позже Фридриха считали уравновешенным и даже смелым мальчиком, он навсегда остался боязливо-требовательной и глубоко фрустрированной натурой (испытывающей чувство безысходности, отчаяния), жаждущей неземной силы духа для поддержки – по сути, созданный им в зрелом возрасте образ сверхчеловека был не чем иным, как свехкомпенсацией внутренней слабости и успокоительным зельем для притупления постоянной тревоги. Его психика была безнадежно поражена с самого начала жизни, его детство было мучительным вхождением в мир глубоко фрустрированного ребенка, почти неспособного жить в обществе «нормальных» бюргеров. Даже несмотря на поспешный переезд матери Ницше с обжитого места, принесшего им столько несчастий, в памяти старшего ребенка остался неизгладимый рубец фатализма и пессимистическое восприятие надвигающейся жизни.

В детстве он, подражая отцу, непременно желал стать пастором и каждое свое действие подвергал жесткой самооценке и самоанализу. Услышав от бабушки семейную легенду о своем благородном графском происхождении, Фридрих еще более уверовал в свою исключительность и начал полагать, что его рождение в один день с королем не является простой случайностью. Очевидно, детское самовнушение отпечаталось и на восприятии себя в зрелом возрасте, потому что Фридрих Ницше становился неисправимым самовлюбленным эгоистом, глядят ним на все сверху вниз. Немалая роль в этом принадлежит и женщинам: потерявшая мужа и одного сына мать просто боготворила Фридриха, передавая ему все свои знания о жизни и всю любовь, на которую только может быть способна одинокая, ужаленная жизнью женщина. Точно так же и бабушка, живущая после переезда переполовиненной семьи неподалеку, обходилась с Фридрихом терпеливо и ласково. Все это не могло не способствовать росту самооценки и появлению эгоцентризма и нетерпимости в сознании мальчика.

В то же время весьма интересно, что из-за раннего взросления Фридриха сверстники относились к нему с почтительным уважением, хотя большая их часть сторонилась его. Да и самому Ницше, слишком быстро переросшему их наивные, глуповатые игры, было по большей части неинтересно со сверстниками. Это лишь укрепляло его мысли о собственной исключительности, что много позже стало основой для смелого вызова всему миру.

Превосходство Фридриха над сверстниками в гимназии оказалось настолько ощутимым для учителей, что матери была дана настоятельная рекомендация перевести его в высшее учебное заведение. В результате четырнадцати лет от роду Фридрих, покинув семью для продолжения учебы, перешел к совершенно самостоятельной жизни. Это еще один достаточно важный штрих развития самостоятельности – отныне он сам принимал все свои стратегические решения.

С самого начала жизни Ницше относился к себе как фигуре трагической – по сути, еще в детстве он создал для себя образ, которому потом следовал всю жизнь. К этому его привели одиночество и тщательно скрываемые последствие детских потрясений. Благодаря более острому и, определенно, более пессимистичному восприятию мира он слишком рано повзрослел и, поскольку не имел настоящих друзей, снова и снова обращался к самому себе, теперь уже с помощью бумаги и чернил. Восприимчив так, как может быть лишь глубоко одинокий и даже брошенный человек, Ницше ко всему обыденному относился с пафосом и едва ли не драматическим восторгом. На непонимание внешнего мира Ницше отвечал отвержением его, а его необычайная эгоцентричность уже позволяла думать о себе если не как о великом мессии, то наверняка как об искрометном таланте, не постижимом окружением из-за психической слабости и природной толстокожести обывателей. Если бы такая самооценка не была рождена в юношеском возрасте, Фридрих неминуемо оказался бы в клинике для душевнобольных или погиб. Один из его биографов Даниэль Галеви указывает, что уже тринадцатилетним подростком Ницше, будучи «опьяненным самим собой, взял перо и в двенадцать дней написал историю своего детства». Привыкший к откровениям с самим собой, Фридрих впервые всерьез прислушался к голосу сердца. Но до рождения идеи еще было чудовищно далеко – пока что стоял вопрос: выжить или погибнуть?

С юного возраста Фридрих требовал от себя доказательств своей исключительности – его грудь распирали навязчивые и стремительные желания выделяться. Сублимированная форма самовыражения порой приобретала у Ницше сумасбродные и даже опасные формы: когда однажды, узнав душещипательную историю о древнеримском воине Муции Сцеволе, что сунул руку в костер в доказательство психологического превосходства римлян, ученики подвергли сомнению правдивость этой истории, Фридрих демонстративно вынул из печи раскаленный уголь и положил себе на ладонь. Жуткий шрам остался у него на всю жизнь, напоминая… о собственном превосходстве над обычными людьми.

Восприимчивость мальчика изумляла, как будто он был не от мира сего. Разумеется, книги сыграли в этом не последнюю роль, закрепив перенесенные в детстве нервные потрясения. Фридрих проглатывал книги с безумной необъяснимой страстью, легко поддаваясь накалу сюжета. Но уже очень скоро его начинают волновать прикладные вещи, близкие к науке, отвечающие на многие вопросы, на которые, как он уже выяснил, живущие рядом с ним люди не имеют убедительных ответов. Юный Ницше добирается до Гумбольдта. Дальше идут Шиллер, Байрон, Гельдерлин, Платон и, наконец, Шопенгауэр. Не считая всего попутного. Не считая выполнения собственного плана занятий, куда включен целый список наук, которые Фридрих самостоятельно перепахивает, сознательно поглощая все достигнутое человечеством до него и превращая груды несвязанных, разрозненных познаний в единую цепь четкого собственного представления о мире. Это было начало виртуозного и непостижимого ницшеанского синтеза, свойственного лишь тем людям, которые оказались способными, поглощая стремительные и не имеющие границ источники знаний, все подвергать сомнению и собственному анализу. Его стимулирует музыка и поэзия, придающая еще большую тонкость и изысканность в общении с окружающим миром. Но главным неизменно остаются вопросы и ответы. Словно чутьем, он находил самые лучшие книги, связывал несвязуемое и пропускал через себя, казалось бы, то, что невозможно синтезировать. Но все же не находил ответов на большинство из мучивших его проблем. Может быть, именно это заставило его написать много лет спустя: «Невозможно найти другую книгу, которая учила бы нас так многому, как та, над которой работаем мы».

Неудивительно, что постная посредственность учебного заведения начала тяготить семнадцатилетнего Ницше. Но с этим еще можно бороться, хотя весьма показательным фактом является почти полный провал Фридриха на выпускном экзамене по математике. А вот как быть с религией?! Сначала со страхом, а потом с удивлением юноша констатирует, что больше не нуждается в Боге – смутно он понимает, что эти устоявшиеся символы ему чужды. Ему нужны новые, более ожесточенные, более непредвзятые и бесстрастные символы, не поражающие воображение и чувствительность, а высвобождающие дух своей искренностью и незримой целительной мощью. Несмотря на наличие теплых, дружеских отношений с несколькими юношами, уже в этом горячем возрасте Ницше упивается одиночеством и начинает ощущать оглушительную и беспредельную силу тишины. В дневнике он помечает: «Нас двое – я и одиночество». Странная привычка начала перерастать в не менее странную для обычного человека раннюю самодостаточность. Может быть, для молодого человека, еще не определившегося с выбором жизненного пути, такое забытье является проявлением прогрессирующей болезни? Вполне может быть, если учесть, что он в течение всей своей жизни сознательно шел на разрыв с теми немногими людьми, которые были готовы общаться с ним. Горькое одиночество уязвленного гордеца – такова была плата за лучшее понимание мироздания. Обожженный колкими словами тех, кого он считал друзьями, грубо одернутый за попытки сказать свое слово громко, Фридрих Ницше очень скоро разочаровался в искреннем общении с людьми. Начиная со студенческих лет в Боннском университете и до конца своих сознательных дней он предпринял еще несколько таких попыток, каждая из которых, оканчиваясь травматической драмой, еще больше отвращала мыслителя от людей. В дальнейшем он предпочитал виртуальное общение – переписку, – когда дружба и отношения вроде бы существуют, но в таком дозированном виде, что к ним можно обращаться лишь в необходимые для себя моменты: даже тут Ницше оказался неисправимым эгоистом, с великим трудом пускающим в свой мир кого-то нового.

Несмотря на раннее творческое созревание, в университете Ницше далек от мысли, как себя применить. Не найдя ничего лучшего, он остановил выбор на филологии, к которой был равнодушен, но которая не вызывала негативных эмоций. После решительного разрыва с товарищами-студентами учебная атмосфера начала угнетать Фридриха, и он решительно бежал из Бонна. Подавленный, угнетенный собственным забвением и теряющий свое «Я» в оглушительной тоске, он прибился к новой пристани – Лейпцигскому университету. Самые сложные решения давались Фридриху легко, и он, проникшись неиссякаемой любовью к себе, никогда о них не жалел.

Перемена места принесла свежесть в его блуждающие мысли. Именно в Лейпциге молодой искатель истины ожил, купив однажды неизвестную книгу незнакомого автора – «Мир как воля и как представление» Артура Шопенгауэра. После ее прочтения в душе молодого человека словно произошел взрыв атомной бомбы – он был так потрясен, что в течение двух недель спал лишь по четыре часа в сутки, пребывая в блаженной невесомости размышлений о прочитанном. Приход в мир Ницше Шопенгауэра ознаменовал одновременно и его полный отказ от веры в Бога.

Еще задолго до Шопенгауэра Ницше, вечно уходящий в себя и книги, заметил духовную и физическую слабость своего окружения и тщетность, бессмысленность его существования. Осознавая собственную несовершенность и слабость как представителя рода человеческого, он искал альтернативные способы укрепления духа. Подсознательно веря в существование непреодолимой космической силы внутри самого человека, Ницше начал страстно искать их в себе. Когда же великий пессимист Шопенгауэр безраздельно и навсегда захлестнул будущего мыслителя, последний, кажется, стал ближе к определению своей дороги. Он вдруг прозрел, что миром управляют не какие-то там законы или провидение, а более важный и еще не познанный феномен – ВОЛЯ. Артур Шопенгауэр был первой, отправной точкой на жизненном пути Фридриха Ницше.

С того момента, как Ницше начал осознанно идентифицировать себя во времени и в пространстве, потребность в самовыражении стала его главной потребностью. Он хотел быть лучшим, самым лучшим. Это желание проистекало из бурных потрясений детства и долгих размышлений наедине. Будучи индифферентным к самим знаниям в области филологии, он, тем не менее, достиг такого феноменального уровня, что его не могли не заметить в академическом мире, так же как когда-то в детстве окружающие восхищались его умственным превосходством над сверстниками. Даже при его полуравнодушном подходе к самой науке, при условии, правда, исключительных отношений с ведущим профессором – Ницше поставил целью стать его лучшим учеником и стал им (еще один пример ницшеанского подхода ко всему в жизни – твердое решение, и еще более твердое приведение его в действие) – молодой, не-оперившийся и не имеющий научной степени человек получил удивительное предложение. Взять кафедру Базельского университета! Но опять-таки, обязан Ницше был только себе. В своем желании понравиться наставнику он так глубоко копнул предмет и так хорошо написал несколько прикладных статей, что пройти мимо него просто не могли. Оценка выпускника была уникальной: Фридрих Ницше получил диплом без экзамена, поскольку, согласно Д. Галеви, «лейпцигские профессора не считали удобным экзаменовать своего базельского коллегу».

И все же молодой руководитель кафедры не был окрылен – он еще точно не знал своего направления, а преподавание в Базеле, студенты, наука – это могло быть лишь средством: слишком хорошо он знал истинную цену науке. Еще до приезда в Базель Ницше высказался о своем назначении, что «стало одной пешкой больше». Он прекрасно понимал, что великий человек может быть и профессором, но профессор – далеко не всегда бывает великим… А Фридрих Ницше уже тогда жаждал славы, признания, гигантских побед – все это настойчиво требовала его душа, и ради этого он был готов на любые жертвы… Он твердо решил стать великим.

Размышляя о том, не превратит ли научная и преподавательская деятельность его в простого, загнанного повседневными мелочами обывателя, выпускник университета написал: «Сделаться филистером, стадным человеком, – да хранят меня от этого Зевс и Музы!… Философская серьезность так глубоко вкоренилась в меня, истинные и вечные проблемы жизни и мысли так ясно были мне указаны таким великим толкователем таинств, как Шопенгауэр, что я навсегда защищен от постыдного отступления перед Идеей». То есть, поступая в университет, будущий автор жестоких откровений уже знал, что это не его путь, что это временно и преходяще. Ницше лишь давал себе отсрочку: ему нужны были средства для обеспечения своего существования и ему нужно было время, чтобы окончательно определиться с собственной судьбой. Начав набредать на свою жизненную тропу, он сделал тактический шаг в сторону от цели, но пообещал себе освободиться от этой ноши, как только выпадет такая возможность. А письма и дневники служили своеобразным закреплением решений, сжиганием мостов и превращением своих слабостей в монолитную твердую породу непреклонности и безвозвратности.

Открытие Шопенгауэра стало для Ницше и открытием идеи, ибо после этого уже ничто не овладевало его мозгом так сильно, как философия и поиск ответов на вопросы о сверхъестественной силе внутри человеческого существа. Он словно почувствовал внутренний толчок, чтобы сформулировать для себя высшую цель: «Пусть множество посредственных людей занимаются насущными, практическими целями. Для меня же страшно даже подумать о такой участи!». Но часто Ницше еще опасался полной откровенности с самим собой – пока внутреннее чувство не отвердело до кристалла.

В приобретении недостающей для атаки мира твердости духа молодой Ницше был обязан еще одной встрече, ставшей самым важным открытием. Познание Рихарда Вагнера – только что взошедшей звезды на мировом небосклоне эпохальной музыки и находящегося в зените славы на момент появления Ницше. Для будущего молодого целеустремленного человека эту встречу трудно переоценить. Влияние Вагнера, как и влияние Шопенгауэра, отразилось на всех без исключения работах философа. Однако едва ли не самой удивительной деталью в продолжительных взаимоотношениях двух отважных первопроходцев в творчестве, страстно любящих жизнь и безбоязненно бросивших вызов всему человечеству, был странный факт, что дружба началась и закончилась по инициативе самого Ницше.

Внутренне трепеща перед уже признанным светилом, к тому же более чем в два раза старшим по возрасту, он нашел в себе силы для формирования такой самооценки, которая позволила обращаться с великим музыкантом-отшельником на равных. Но и сам он настолько потряс мастера своей внутренней силой и уникальной мощью интеллекта, что уже после нескольких встреч внезапно был приглашен на празднование его 60-летия. Именно Вагнер был первым, кто поверил в звезду Ницше, и первым, кто посоветовал ему издать книгу, в которой были бы собраны все новые идеи, революционные для разучившейся мыслить Европы, пораженной, словно неизлечимой болезнью, «вульгарным догматизмом». Вагнер неожиданно высоко оценил Ницше, и это дало Фридриху настолько окрыляющую силу, что в один миг он неожиданно преодолел земное притяжение и поднялся над всем миром. Это был тот уровень ободрения, который раз и навсегда меняет самооценку. Однажды великий музыкант написал молодому талантливому философу: «Если б вы стали музыкантом, то из вас вышло бы приблизительно то же самое, как если бы я посвятил себя филологии». Вагнер сознательно постарался поставить знак равенства между собой и начинающим искателем истин, и это было поразительное, почти немыслимое достижение Ницше, с которого реально был дан старт его победного шествия по миру. Однако это восхождение было воображаемым и относилось исключительно к внутренним победам Ницше. Непререкаемый авторитет Вагнера заставил базельского профессора поверить в верность избранного пути, в чем он, конечно, еще сомневался.

Не озарение свыше, не сверхъестественный демонический талант сделали Фридриха Ницше идолом XX столетия; он сделал это сам сознательным и четко сформулированным решением – в силу своего трагического одиночества с самого детства он бессознательно шел к какому-то неопределенному действу, и его приход к жизни мыслителя-отшельника стал осознанием того, что это единственный способ выжить, не идя на сделку с самим собой. Шопенгауэр лишь внес определенность в его сумбурную жизнь, став необходимым для каждого подобного решения толчком, следствием изогнутого понимания мира, свойственной не многим формой стремления завладеть этим миром или хотя бы повлиять на процесс его изменения – этого несовершенного, разлагающего от ложных ценностей кусочка вселенной. Вагнер же развязал ему руки, сделав свободным от всего постороннего, двусмысленного и не связанного с главным жизненным вопросом. Именно поиски своего места в жизни как защитный психологический процесс – ответ на длительную фрустрацию – толкнули Ницше к страстному самообразованию и тщательному изучению книжных полок.

«Три вещи в мире способны успокоить меня: мой Шопенгауэр, Шуман и одинокие прогулки», – писал будущий мыслитель в возрасте двадцати двух лет – лучшее доказательство того, что к стройной оформившейся в сознании стратегии Фридриха Ницше привели долгие и порой отчаянные попытки дать рождение своей собственной личности. Похоже, что смелые ростки чего-то нового, достойные его запальчивой самооценки, начали прорываться наружу из глубины мечущейся души. Он должен сменить систему ценностей современного мира и тем самым уберечь его от падения в бездну – вот его удел. Удел великого мессии. И он способен на это. Он – и никто другой! Теперь впереди лежал изнурительный и бесконечный путь к ее реализации. Став однажды одиноким волком, агрессивно ощетинившимся в желании разрушить устои убогого общества, Фридрих Ницше в то же время вынашивал надежду сотворения новых, более жизненных и естественных для людской природы законов, и прежде всего потому, что его изумительно тонкое, поэтическое восприятие мира помогло увидеть фальшивость предлагаемых канонов – Ницше искренне уверовал в то, что мир готов к его безжалостному скальпелю, уже занесенному для удаления болезненных нарывов.

Гай Юлий Цезарь

(Лето 100 г. до н. э. – 15 марта 44 г. до н. э.)

Один из тех немногих ярких исторических гениев, которые даже не нуждаются в представлении: полководец, солдаты которого готовы были идти на смерть не из принуждения или страха, а из любви и уважения, государственный деятель, сумевший на несколько веков отодвинуть падение Римской империи, писатель, оставивший после себя достойные литературы того времени плоды творчества, преобразователь, внесший в обыденную жизнь такие изменения, которые сохранились через двадцать веков, и, наконец, личность, привлекающая едва ли не наибольшее внимание исследователей в течение последних двух тысячелетий.

Гай Юлий Цезарь родился в одной из самых влиятельных патрицианских семей Рима, которая, однако, была связана с оппозицией римскому сенату – высшему классу империи. Как подчеркивают многие историки, формированию своих самых важных качеств и психологической установке на победу юный патриций был обязан многочисленным опекавшим его женщинам, которые плещущей через край любовью, безмерными ободрением и ласками воспитали в нем невероятное самомнение, самоуверенность, граничащую с безумием, и одновременно пропитали юношу чисто женскими качествами: осторожностью, гибкостью и благоразумием. Детство в кругу женщин и ранняя смерть отца (Юлию было около пятнадцати лет) на всю жизнь оставили вечный отпечаток мягкости и вежливости в его манере общаться и уважительно-страстное отношение к женщинам (не раз сослужившее добрую службу в сплетении хитроумных интриг). Мать и влиятельные родственницы не только дали возможность Цезарю сделать успешный старт в карьере, но и спасли его от неминуемой смерти в начале пути, когда безмерно амбициозный и непокорный юноша воспротивился требованиям диктатора Суллы развестись со своей первой женой.

В детстве Юлию внушили, что он принадлежит к древнему и наиболее почитаемому в Риме роду, корни которого ведут по мужской линии к Асканию-Юлу – сыну легендарного троянского героя Энея. Эту историю позже Цезарь искусно использовал в своей политической карьере и, вполне серьезно причислив себя к божествам, извлек из этого мифа и суеверной необразованности своих современников максимальную пользу, что говорит не только о ранних замыслах молодого Цезаря, но и о его рано обнаружившейся способности моделировать ситуации, чувствовать душу римского общества и использовать любые возможности для улучшения собственного имиджа.

Если даже предположить, что в глубоком детстве Цезарь мечтал о подвигах и приключениях, то это длилось очень непродолжительное время. Развитию мечтательности не способствовало его деятельное окружение, состоящее из решительных и даже отчаянных людей, которые предпочитали смелые рискованные шаги для достижения желаемого даже самым сладострастным размышлениям. Кстати, и мать Цезаря Аврелия отличалась живым умом и характерной для умных женщин практичностью в принятии решений. Овдовев, она решила посвятить свою дальнейшую жизнь сыну и стала для него первым, самым важным и самым верным консультантом, которому Юлий в течение всей жизни доверял свои самые дерзкие планы. Это спасало его от необходимости не только обсуждать планы с кем-нибудь из друзей, но и давало возможность получать психологическую поддержку, не подвергая себя опасности.