В общем, трое. Таких мы уже видели. Бородатые, в меховых плащах (в такую-то жару!), луки – у седла, дротики – за спиной, мечи – у пояса. Тут так все ездят – иначе без головы остаться можно. Веселый край – моя Этолия! Этолийцы – еще покруче дорийцев. Что ни день, скот воруют – и у соседей, и у своих. И людей воруют. И просто режут. Особенно куреты, которые за рекой живут. Эге, да это они и есть!
      Спешились, переглянулись. Который постарше, с бородищей до пояса, лошадей в сторонку отвел. Второй, тоже постарше, у лошадей остался. А вот третий...
      – Он чего, к нам? – Капанид на всякий случай погладил рукоять кинжала. – Глянь, диадема!
      Диадему-то и я заметил. Серебряную, как у дяди Эгиалея. Только дяде сейчас тридцать пять, а этому, что шел к нам, не больше пятнадцати. Мальчишка еще. Правда, волосы короткие. Постригли!
      На щеках – пушок темный, зубы белые, крепкие – хоть мрамор кусай...
      – Радуйтесь, путники!
      Не знаю почему, но я не обрадовался. Хотя и ответил. Мы – люди вежливые.
      – Не могу ли я поговорить с сыном Тидея Энеида наедине?
      Он тоже, оказывается, вежливый. Даже поклонился – слегка.
      – Не ходи! – баском буркнул Капанид, но я только плечом дернул. Не украдет же он меня прямо на главной площади!
      Отошли. Постояли. Парень губой дернул.
      – Радуйся, Диомед Тидид! Я – Фоас сын Андремона. Ты – мой кровник.
      Кто-о?
      Говорил он тихо, брезгливо даже. И на меня не глядел.
      – Твой отец убил моего деда, басилея Афарея. А я убью тебя. Сегодня к восходу луны приходи на мост, что за городом. За мостом – наша земля, там правит мой отец, басилей Куретии Плевронской. Придешь – я убью тебя, как мужчину, в грудь. А нет – зарежем, как овцу. Из Калило на не выпустим.
      Тут он впервые на меня посмотрел – спокойно, равнодушно. Словно перед ним и вправду овца связанная лежала.
      – Твоего друга мы не тронем. Не побоишься прийти, похороню тебя, как сына вождя. Не придешь – выкинем твой труп собакам. Прощай!
      Кивнул. Нет, даже поклонился!
      А вокруг все каким-то ненастоящим стало. Словно не со мной это происходит. Словно кто-то другой стоит столбом по щиколотку в пыли на этой дурацкой площади. Другой – не я! Это кого-то другого резать станут. Меня – нет, меня не могут, не могут...
      – Прощай! – выдохнул я. – Приду.
      И вновь – словно не я сказал. Не мог я такое сказать! Ничего себе – прямо к Танату-Смерти в гости идти!
      А я-то уже решил, что никому здесь не нужен! Выходит, нужен, и даже очень. Когда папа про родичей своих рассказывал, мне казалось, что это все – вроде страшной сказки. И мама предупреждала.
      Мама! Надо позвать маму. Она поможет!
      – И чего он хотел, Тидид?
      – А?
      Очнулся – там, где и стоял столбом. А вокруг – никого. Значит, уже уехали чернобородые. Я даже и не заметил.
      – Ничего, – наконец проговорил я. – Это мой родич Фоас. Поздоровался.
 
      * * *
 
      В этот дом мы уже стучались с опаской. Не любят гостей в Калидоне Этолийском! Если уж дедушка меня на порог не пустил!
      ...А о дяде Геракле всякое говорят. Будто и не безумен он. Просто думает много. Вспоминает. И действительно, есть о чем! Хорошо, если так, ведь он – тоже мой родич. Его можно о помощи попросить. Родичам не отказывают!..
      (Капаниду я так ничего и не сказал. Еще не хватало!)
      – Вы чего, к Гераклу?
      В дверях – здоровенный дядька. Бородатый. В глазах – скука смертная. Стоит, к стене прислонившись. И под ногтями чистит.
      – Мы... – начал было я.
      – Катитесь отсюда! Ходят, ходят...
      И так вздохнул! Будто надоели мы ему хуже репы вяленой. Будто ходим сюда каждый день – по четыре раза.
      – Геракл ни с кем сейчас не разговаривает. Занят он. А вы – катитесь!
      И все ногти в порядок приводит!
      Так я и знал! То есть не знал, конечно. Я-то, честно говоря, совсем на другое рассчитывал.
      Поглядел на Капанида – словно друг мой помочь мог. Да чем тут поможешь?
      – А мы не к нему! – внезапно брякнул Сфенел (баском! баском!). – Мы к тете Деянире. Я ее племянника привел.
      А ведь действительно – помог!
 
      – Кушайте, мальчики, кушайте! Может, вина налить? Немного?
      Я только головой покачал (рот занят был), а Сфенел...
      – Спасибо, тетя Деянира. Мне – немножко!
      (И снова – баском!)
      Наливает тетя!
      Без Капанида я бы точно пропал. Потому как тетя Деянира уж больно грозной оказалась. Рост – повыше Сфенелова, плечи (и кулаки!) – как у того дядьки, что ногти чистил (Лихасом его зовут). И басом говорит. Правда, красивая, ничего не скажешь. Большая!
      (А еще, говорят, она копьем хорошо работает. Вот бы поглядеть!)
      А Сфенел – молодец. Я-то молчал больше, а он и про папу рассказал, и про дядю Капанея, и всех родичей вспомнил. Капанид тете Деянире тоже кем-то приходится. А тетя...
      – Вы, мальчики, Лихаса нашего извините. Сами понимаете, кто ни приедет – сразу к Гераклу. Сейчас еще ничего, а как праздник какой...
      Говорит (басит!) и все на Сфенела смотрит. А Капанид – молодец! Чашу поднял, Дионису-Бромию плеснул, как положено, здравицу хозяевам провозгласил. Я даже пожалел, что не пью.
      – Ну, рассказывайте! Как там в Аргосе?
      Рассказывать, само собой, Сфенелу выпало. И хорошо! Капанид – парень основательный, как и его папа. Ничего не забудет, не упустит. И все – баском, баском. Правда, порой петуха пускает, но – ничего. Сфенел басит, тетя Деянира басит, я косулю жареную кушаю, водой со снегом запиваю.
      Хорошо!
      Потом и тетя кой-чего рассказала. Спокойно тут у них, в Калидоне Этолийском. Раньше куреты из-за реки скот воровали, но с дядей Гераклом сразу притихли (еще бы!). У дяди Геракла стад много, и быки, и козы, и овцы. И кони тоже есть. Может, и не столько, как у покойного Авгия Элидского, но хватает.
      Странное дело – про детей своих моя тетя куда меньше говорила. Да и что говорить? Сыновья – все четверо – при стадах, и дочка, Макария, там же. Не иначе, доить учится.
      (А с дедушкой Живоглотом тетя Деянира даже не видится. А ведь она – его младшая дочь!)
      В общем, про стада тетя долго рассказывала. С чувством. Капанид и тут не подкачал. Он ведь не то что я. Я – изгнанник, чужак. А Сфенел – самого Анаксагора потомок, его темен (владение то есть) – чуть ли не самый большой в Арголиде. Так что и у него всяких стад хватает.
      Тетя Деянира про стада Сфенеловы услыхала – и совсем растаяла, как снег у меня в чаше. Улыбалась, кивала, про быков переспрашивала (ба-а-асом, ба-а-асом). В общем, поняли они друг друга.
      А я косулю доковырял, воды хлебнул. Задумался.
      И в самом деле, делать чего?
      Что маму звать не буду – это я уже решил. И не потому, что она сейчас далеко и может не услышать. Мое это дело. Папа под Фивами тоже мог маму позвать. Ведь его там убивали! Но – не позвал ведь.
      Я – кровник куретам. Не мама!
      А дяде Гераклу, похоже, не до меня. Вспоминает он – так тетя Деянира сказала. В покоях своих сидит, шкуру на плечи накинул (ту самую, от льва Немейского) и вспоминает. Может, про льва, может, про гидру. В общем, не узнает никого.
      А даже если бы и узнавал. Куреты – это не лев и не гидра. Заступится за меня дядя, а они ему стада перережут. Или тетю Деяниру убьют. И не посмотрят, что дядя – сын самого Зевса и первый во всей Элладе герой. Куреты никого не боятся. Геракла они, конечно, уважают и не трогают (потому и через реку переходить перестали). Но если он в кровную вражду вмешается – все!
      А ведь дядя Геракл не тутошний. Изгнанник, как и я. Куда ему потом ехать?
      Думаю, а сам за окно гляжу. Скоро темнеть станет. А там... Ой, страшно! То есть не страшно, я ведь ничего не боюсь!..
      ...как овцу! Кинут на землю, голову вверх задерут – и тупым ножом по горлу!..
      Ну почему я маму не послушал! Ведь говорила же. .
      А если... Меч бы достать! Настоящий! Один на один я бы с этим Фоасом схватился. Он ведь не знает, что я, когда злюсь, реку вижу! Да только где меч достанешь? И не поможет это. Его убью – другой меня убивать станет. Потому что в кровной мести правил нет, это не война...
      ...как овцу! Это если я не приду. А если приду...
      – Лихас, ты... Дай мне меч! Я потом тебе отдам.
      Скривился, на ногти посмотрел. Сейчас сплюнет!
      – Еще чего?
      Ясно... Хорошо хоть не плюнул!
 
      * * *
 
      К Гераклу меня все-таки пустили. На чуть-чуть. Поздороваться. Одного пустили – без Капанида. Потому как я племянник. Да и не любит дядя Геракл, когда к нему больше чем один заходит. Вспылить может.
      Это все мне тетя Деянира рассказала. Шепотом. Рассказала, к двери высокой подтолкнула. Я за ручку медную (под гроздь виноградную сделана) взялся... Страшно?
      Да нет, по сравнению с тем, что ночью будет, не очень. Просто – Геракл!
      ...То есть не «просто». Геракл! Великий! Величайший! Тот, кто небо на плечах держал!
      (Правда, дядя Эвмел говорит, что с небом все иначе было. Но это тоже «тс-с-с!».)
      Одно слово – ГЕРАКЛ!
      Ладно...
      В покоях – темно. Светильник в углу чадит, еще один – у окна. А окно чем-то тяжелым завешено. Посреди же – не поймешь. То ли ложе, то ли кресло. Под креслом (или ложем?) дубина лежит – с меня ростом. Ой!
      И – шум. Словно гидра сюда заглянула. Вдо-о-ох! Вы-ы-ыдох!
      А как глаза к полутьме привыкли, я и увидел, что это не гидра. Это дядя Геракл. На ложе сидит, бородищу кулаком подпер, локтем о шкуру львиную (ту самую!) оперся...
      Вспоминает!
      И дышит громко. Вдо-о-ох! Вы-ы-ыдох!
      Если бы не светильники эти дрянные, я бы его лучше рассмотрел. А так – что увидишь? Большой он очень. И руки волосатые, и грудь. Лицо тоже большое, особенно брови. Хмурое лицо.
      Кашлянул я, да только без толку. Не видит меня дядя Геракл. Не смотрит. На покрывало красное смотрит или на шкуру, не разберешь. И губами шевелит.
      Огляделся я немного. В углу треножник, на нем лежит чего-то, еще дальше – колчан (тоже с меня ростом). Думал лук его знаменитый увидеть, но не увидел. Спрятали, наверное, лук.
      Пора здороваться. А то «чуть-чуть», на которое меня пустили, кончится.
      – Радуйся, Геракл Амфитрионид. Я Диомед из Аргоса, твой племянник.
      Эх, мне бы Капанидов басок! Не сказал – прочирикал.
      ...Или проблеял. Как овца под ножом!
      Вначале – ничего. Дышит только. Но вот дрогнул кулак, на котором бородища лежала. Медленно-медленно приподнялась голова.
      – Ди-о-мед?
      Так и сказал – по слогам. Словно значками на табличке написал.
      – Ди-о-мед... Кони... Кони.. Где Абдер? Брат, ищи Аб-дера! Кони... Кони...
      А дальше – и не понять. Громко – а не понять. Вроде бы тоже что-то про коней. А меня уже – за локоть. Это тетя Деянира подошла. Кончилось мое «чуть-чуть».
 
      * * *
 
      Тихо. Темно. Душно.
      Это ложе, наверное, для дяди Геракла делали. На него можно десять таких, как я, уложить. Но уложили меня одного – в гостевом покое. Капанида тетя Деянира к себе позвала. Должно быть, про быков поговорить.
      Оно и лучше. Не в смысле, что про быков, а то, что я один остался. Тем более уже ночь, часа через два и луна взойдет...
      А до моста – чуть меньше часу ходу. Через ворота (закрыты они, но через стену перемахнуть – нечего делать), по дороге – и к реке. Перед мостом – герма старая. А за мостом – уже Куретия.
      Про герму мне Лихас рассказал – после того, как меч дать отказался. Рассказал – и впервые не на ногти посмотрел, а на меня. Странно так посмотрел!
      Душно тут! Хорошо, хоть ставни открыты! Окошко во двор выходит, на дворе сарай какой-то...
      ...А дверь, что на двор ведет, изнутри закрывается. На щеколду. Это я уже проверил.
      Ну, все! Пора идти. Только бы Сфенел не вернулся, а то объясняться придется!
      Думал я вначале просто убежать. Один. Конечно, куреты тут все тропинки знают (и, поди, стерегут!), да я и без тропинок могу. Учили! Небось как мы с Капанидом в Дельфы пробирались, стражи побольше было. Убежать – и все, ищи Борея в море! А Сфенела они не тронут, он им не сладить ничего.
      Стыдно? Да какое стыдно, я ведь мальчишка еще. Один – против всей Куретии. Тоже мне доблесть – под ножами ихними помирать!
      В общем, думал – но не убежал. А теперь уже поздно. И сам даже не понимаю, почему не убежал? Папа, конечно, так не поступил бы, остался, но ведь он взрослый был!
      Эх, придется нам у кого-то другого задание просить чтобы волосы состричь! То есть не нам – Капаниду. Ничего, разберется!
      Убежать – не убежал, маму звать нельзя, дядя Геракл не поможет...
      ...А я понял, про что он говорил! Он другого Диомеда вспомнил, у которого кони людей ели. Тогда он с братом Ификлом этого Диомеда убил. За то, что тот дядиного мальчика Абдера коням своим кинул. Вот дядя Геракл всех их и вспомнил – разом.
      Да, дядя Геракл не поможет, дядюшка Терсит... Да чтоб он в Тартар провалился, этот дядюшка Терсит! Вместе с дедушкой Живоглотом! Темно. Душно. Надо идти.А интересно, вспомнит ли меня Светлая? Только ошиблась Она – некому искать Ее будет. Жалко, я бы искал. Всю жизнь... Пора!
      – Ой!
      Это не я «ой!» сказал – Сфенел. И не басом – просто так. Это когда мы с ним в коридоре столкнулись. Вышел я из спальни, дверь тихонечко прикрыл – а тут он.
      Странно, «ой!» от него я слышу впервые!
      – Я... Это...Ну...
      Я так удивился (чего это с ним?), что даже на миг забыл, куда иду. И действительно – красный он, Капанид, волосы дыбом (как у Горгоны!), хитон на плечо съехал...
      Побили, что ли?
      – Я это... Это...
      Взгляд такой – словно и взаправду побили. На щеке – пятно красное. И на шее.
      – Я, Тидид, не хотел. Не хотел! Это она, тетя Деянира! Она заставила! И второй раз – тоже...,
      Вот-вот заплачет. Это Капанид-то! Жаль, нет времени расспросить! И чего это тетя его заставляла делать? Всех быков с козами по кличкам перечислять?
      – Пойду, – киваю я. – Ты... Оставайся. Спи!
      Вообще-то попрощаться надо. Полагается. Все-таки мы друзья! Лучшие друзья – с детства самого. Но... Нельзя!
      – А ты куда?
      Ну вот! Спросил!
      Не отвечаю, иду. Быстро иду. А Сфенел....
      – Ты... Ты что, обиделся? Ну да, она тебе, конечно, тетя, но я... Но она...
      Ох, тетя тут при чем? Поссорились они с Капанидом, что ли? Ничего, помирятся!
      Дверь! Щеколду – в сторону. Ох, и скрипит! Не услышал бы кто...
      – Да куда ты?!
      Хорошо на дворе! Воздух холодный, вкусный. Почти как в лесу.
      – Куда?.. Куда-куда? Туда! Гулять! А ты спать иди, понял, да? Иди! Понял? Спать иди!
      Зря я так! Никогда на Сфенела не орал. Мы же друзья! Но... Как еще скажешь?
      Он будто о чем-то догадался. Мигнул, репку свою почесал, затем вроде как за бороду дернул (не выросла еще, это он папе своему подражает).
      – Ты... Я сейчас!
      Куда это он? Ах да, там же пифос с водой! Никак умыться решил? Вот и хорошо! А я в ворота! Заперты? Ничего, перескочу...
      Догнал он меня уже на улице.
 
       АНТИСТРОФА-II
      За воротами – не дядиными, городскими – еще свежее стало. Я даже пожалел, что плащ не надел – в одном хитоне выбежал. А над лесом близким – уже полоска светлая серебрится. Скоро с Селеной встретимся!
      И не только с нею...
      – Значит, без меня идти решил? – обиженно басит Сфенел. – Без меня, значит? Небось, папа твой без моего никуда бы не пошел!
      Рассказал я ему все. Не хотел, но пришлось. Друзья ведь!
      А дорога под ногами так и стелется. Узкая, чуть под уклон. Так бежать и приглашает...
      ...На одной табличке было – из тех, что я у дяди Эвмела читал. Самая, мол, удобная дорога – которая в Гадес ведет. Ровная, гладкая, не заблудишься...
      – Так ты с ним что, драться решил? – не отстает Капанид. – С этим, в шкуре?
      – Решил...
      – Ну и правильно! Ты его враз положишь. А если кто еще полезет, того я скручу!
      А сам ручку кинжала поглаживает. Эх, Капанид! Даже если чудо, если мы вдвоем, как Геракл с Ификлом, все куретское воинство разгоним, все равно ведь уйти не дадут. Достанут!
      Кровник – это навсегда. Врага можно пожалеть, простить. И помириться можно. А со мной мириться они не могут. Боги не простят потому что. И души убитых папой тоже не простят. Из самого Гадеса придут! Капанид просто не знает, у нас... у них в Аргосе давно не мстят. Очистят поросячьей кровью у алтаря – и все. А у нас...
      ...А дорога все под уклон, под уклон. Легко, легко идти!
      Хорошо, что Сфенел так думает! Его, наверное, не тронут. У него волосы длинные, не стриженные еще, таких трогать сам Зевс-Гостеприимец не велит. И меня бы не тронули, если бы, скажем, война.
      Кровника – тронут. Ну и ладно! Главное, чтобы не как овцу!
      ...А вокруг уже лес, дорога вверх пошла, но все равно, идти легко, ноги сами несут, словно на сандалиях крылышки выросли, как у Психопомпа-Килления...
      ...А может, и не вспомнит меня Светлая. Кто я ей? Обидно, если не вспомнит – хотя бы разок.
      ...та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее...
      – А вот и речка. Смотри, Тидид, герма!
      Голос у Сфенела такой, словно он и рад. Ну, еще бы, подраться можно!
      Над лесом острый серп вынырнул. Вынырнул, засветился. Успели!
      – Пойдем, что ли?
      Я вздохнул, на Луну-Селену поглядел (серп серебряный – это, говорят, ее диадема: красивая!). А потом на мост взглянул. Вот он, старый, с краев камни свалились, под ним речка шумит... Шагов двадцать – и мы там. В Куретии.
      Мост, речка, за речкой – лес, перед мостом – герма. Старая, по уши в землю вросла.
      Герма?
 
      – Эти слова на твоем языке, мама? Как и колыбельная?
      – Да, сынок, на моем. Их легко запомнить, правда? Но главное – кровь. Когда не будет выхода, порежь себе руку. Ты ведь не испугаешься, если будет немного больно?
      – Мама!
      – Ладно, ладно, ты уже взрослый, знаю! Крови много не надо, всего несколько капель...
      – А почему он должен помогать? Ведь ты его не любишь? А вдруг не захочет ?
      – МЫ – не люди, сынок. НАС можно заклясть. Это – как отравленная стрела. Много бы дал Психопомп, чтобы мы с тобой забыли эти слова!
      – Мама, а ты... Неужели и тебя так можно...
      – Заклясть? Можно, мальчик. Да вот только никто не знает, как. И не узнает. Никогда!
 
      От каменного лика уцелел только нос. Вместо глаз – источенные ветром и дождями выемки. Рот... Нет его, в землю ушел.
      Ну и пусть себе!
      Я обернулся. Сфенел беззвучно шевелил губами – не иначе Килления о помощи молил. Самое время! Вот и я сейчас его попрошу. И много слов мне не надо, пяти вполне хватит. Пяти слов – и вот этого!
      Кинжал бесшумно покинул ножны. Лезвие острое, сам точил! Даже боли не почувствую. Просто плеснет кровь на старый камень, просто вспыхнут красным огнем тлаза-выемки...
      ...Или по-другому будет. Но – будет!
      Ну что, Фоас, сын Андремона, наследник куретский, не ожидал?
      «Придешь – я убью тебя, как мужчину, в грудь...»
      Бронза дрогнула, едва коснувшись кожи. Мой родич мог ударить ножом в спину. Полное право имел! И дротик бросить. И стрелой отравленной угостить.
      Мог!
      А вместо этого...
      – Эй, Тидид! Ты...
      В голосе Сфенела – тревога. Он не понимает, зачем его друг стоит у старой гермы с кинжалом в руках. Хвала богам, не понимает!
      Мне нечего бояться! Смерть легко вызвать. Кровь да пяток слов, которые так легко запомнить
      – Тидид!
      – Да, – кивнул я. – Пойдем.
      Кинжал – в ножны. Ненадолго. Но это будет мой бой! Мой!
      Я – человек, и мне не нужны даймоны. Я – человек, меня нельзя заклясть, как эту каменную башку. Я – человек!
      Темно за мостом. Словно там уже – Тартар. Словно не речушку безымянную нам переходить, а Коцит с Флегетоном...
      – Эфеб Сфенел Капанид!
      – Здесь!
      – В Куретию Заречную... строевым... репку вверх, под ноги не глядеть, идти бодро-весело-хорошо!.. Походную, про Геракла... запе-е-вай!
 
      * * *
 
Возрадуйся, о царь Геракл!
Тепелла-пелла-пей!
А с ним копейщик Иолай!
Тепелла-пелла-пей!
А с ним Ификл – Железный Меч!
Тепелла-пелла-пей!
И вождь вождей Амфитрион!
Тепелла-пелла-пей!
И пусть подохнут все враги!
Тепелла-пелла-пей!
 
 
      * * *
      Про врагов мы как раз вовремя допели. Уже за мостом – в Куретии. Допели, сандалиями по пыли шлепнули.
      Знай наших!
      А как допели, как глотнули теплой пыли, так даже легче стало. Вот и все, Тидид! И бояться не надо, и убегать не надо, и Психопомпов всяких на помощь из Гадеса кликать – тоже не надо. А что нужно? Песню спели, самое время – поорать.
      Кинжал из ножен, темную бронзу – вверх, к холодному лику Селены. И-и-раз!
      – Кабан! Каба-а-ан! Ка-а-аба-а-н! Уноси тепленько-го-о-о-о-о!
      И – вместе, до хрипоты, до звона в ушах, чтобь всем все ясно стало:
      – Аргос! Аргос! Аргос! Арго-о-ос! Теперь – вздохнуть, плечи расправить, хитон – одернуть...
      – Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р!
      Ответили!
      Сперва негромко, протяжно, с диким чудным распевом, затем все сильнее, в полный голос, до самого черного неба, до сияющего венца Селены...
      – Кур-р-р-р-р! Кур-р-р-р-р!
      Летняя ночь дохнула холодом. Заледенели пальцы, победное «Аргос!» замерзло в горле.
      Куреты!
      Беспощадные, бесстрашные, неодолимые. Так же, в Давние годы, кричали они, охраняя в колыбели на далеком Крите самого Дия-Зевса. Тогда их вожди не побоялись встать против всевластного Крона, Крона-Времени. Встали – и победили!
      – Кур-р-р-р-р!
      Я зажмурился. Вот и кончился твой поход в Заречье, глупый хвастунишка Тидид! Овцу свяжут, бросят на землю...
      Ледяная рука Капанида вцепилась в мои пальцы. Со стороны – смешно, наверное. Двое перепуганных мальчишек...
      Открыть глаза! Кинжал – в ножны. Успею еще вынуть – напоследок.
      А темнота сгустилась, распадаясь черными пятнами, дыша шорохами, звуком негромких шагов. Со всех сторон, со всех боков.
      – Радуйтесь!
      Глубокий низкий голос, словно из самого Тартара. Кто-то черный, широкоплечий, огромного роста...
      – Вас двое. Нам один нужен.
      В его словах не было гнева, и злости не было. Так мог говорить ветер. Так могла говорить буря.
      – Радуйся! – хрип из горла. – Тебе нужен я. Я – Диомед сын Тидея!
      Неверный свет Селены скользнул по меховому плащу. За кожаным поясом – короткий меч, в руке – секира...
      ...Или не секира? Просто жезл, тяжелый, с узорным навершием?..
      И золотая диадема в густых черных волосах. И белый блеск зубов в бороде – такой же черной.
      – Я – Андремон, сын Афарея, басилей Куретии Плевронской. Твой друг может уйти...
      – Прогони-ка меня, басилей!
      На этот раз Сфенелу не хватило баса. Не бас – писк какой-то. Но странное дело! Почудилось отчего-то, что я слышу голос дяди Капанея.
      Белые зубы блеснули, чуть дрогнул тяжелый жезл.
      – Вы сами выбрали. Идемте!
 
      * * *
 
      Кровь хлынула на лицо – теплая, душистая, солена На лицо, на руки, на пропитанный потом хитон...
      – Темная Геката, этой ночи правительница! Селене Серебряной ты сестра, Аиду Глубокому ты падчерица, всесильная, всевидящая, вездесущая, из темных глубин приходящая, от корней подземных, от гробов безгласных...
      Я не двинулся с места. Только глаза закрыл. На веках – тоже кровь. И на губах. И на шее.
      – ...Селена на небе, мертвец в земле, мертвецу тоскливо, мертвецу холодно, он зовет тебя, Темная Геката, мы не зовем, нет нас здесь, и родичей наших нет, и скота нет, и не слышишь ты нас, и не видишь...
      Мертвая овца упала на старые каменные плиты. Кровь еще лилась, еле заметно дергались веки.
      – ...Мертвец позвал тебя, мертвец говорит, мертвец просит. И той просьбе покорна будь, Темная Геката, ибо заклята ты кровью, а та кровь тебя сильнее, и твоих слуг сильнее, и даймонов подземных, и душ неупокоенных...
      Глухо звучали слова – и тишина была ответом. Даже птицы ночные смолкли, словно чуя Ее приход.
      – ...Мертвец к солнцу хочет, к теплу хочет, пальцами землю скребет, корни гложет, гроб трясет...
      Худая старческая рука еле заметно коснулась моего плеча. Я понял и осторожно опустился на колени – на теплый камень, на теплую кровь.
      – ...А мы ему поможем, кровью напоим, мясом накормим, и то мясо вокруг костей белых отрастет, плотью станет. А с той плотью и жизнь вернется, и встанет мертвец, и глаза откроет, и вдохнет, и слово скажет...
      И вновь – тишина, глухая, мертвая. Словно те, кто стоял вокруг старого алтаря, лишились дыхания, сгинули, превратились в прах, в ветхий камень...
      Я открыл глаза. Передо мной – залитые кровью плиты. Передо мной – высокий каменный трон...
      ...И тонкая, почти бесплотная рука. Худые старушечьи пальцы коснулись волос.
      – Жизнь за жизнь, кровь за кровь и семя за семя. Отныне вражда кончена. Афарей сын Портаона! Да упокоится душа твоя вечно, вековечно в Аиде Глубоком и да не вернется она более к нам – ни для мести, ни для смерти. Диомед сын Тидея отныне займет твое место у очага, твое место в доме, и место на ложе, и дом, и поле, и сад. Иссякнет кровь и настанет мир! Во имя Гекаты Темной, во имя предков-пращуров!..
      То ли почудилось, то ли в самом деле, но в тот миг, когда мое лицо коснулось ее ладоней, дрогнули старые камни, и словно стон – еле слышный, протяжный, пронесся на холмом...
      – Встань, Диомед, наш родич!
      На бесцветных старушечьих губах – улыбка. Сестра Афарея, когда-то убитого моим отцом, Тидеем Непрощенным, принимает меня, сына убийцы, в свой осиротевший род..
      ...Жизнь за жизнь, кровь за кровь и семя за семя. Теперь на моих плечах – меховой плащ. Такой же, как на Капаниде. Сфенел отныне – ксен, гость рода, и никто из куретов никогда не поднимет на него руку.
      В деревянной чаше не вино – кислое молоко. Злое – как здесь говорят. Холодное, пьянящее. Чаша идет по кругу, пустея с каждым глотком.
      – Осторожно, ребята! – Басилей Андремон смеется, блестит белыми зубами. – Два глотка – на коня не сядешь, три глотка – меч не поднимешь!
      И вправду – острый серп Селены начинает двоиться, расплываться серебристой радугой. Но я не боюсь. Сегодня бездонная река плещется где-то вдали, не здесь, не у этого холма.
      – А я знал, что ты придешь, – на лице Фоаса, сына Андремона, нет улыбки. – Ты – курет! Ты – мужчина. Когда я пойду на войну, ты возглавишь правое крыло.
      Я вспоминаю герму – и мне стыдно. Хорошо, что я вовремя отдернул кинжал!
      – Ну-ну, вояки! – Рука басилея тяжело опускается на плечо сына. -Мир, мир, мир! Этолийцы друг с другом не должны воевать, с врагом должны воевать, вместе воевать...
      ...Иначе кости Ойнея, моего деда, давно бы растащили вороны. Я уже понял, как ненавидят в Этолии Живоглота. И куреты, и калидонцы.
      Но сейчас – мир.
      – Завтра поговорим, Диомед, – теперь басилей смотрит на меня. – О том поговорим, об этом поговорим. Как думаешь, найдется о чем?
      Его губы улыбаются, но глаза – нет. Я догадываюсь – о чем. Живоглот не вечен, кто-то должен наследовать Калидон. Сейчас у трона толпятся жадные родичи, которых тут любят не больше самого Ойнея.
      Но это – завтра. Сегодня мы пьем кислое молоко, а вокруг горят костры, я жив, и пролитая когда-то кровь наконец остыла.
      Внезапно я ловлю на себе взгляд басилея – недоуменный, полный удивления. Андремон смотрит на меня, затем на Капанида, потом – снова на меня.
      Или я плащ не так надел?
      – Эй, сюда! Все сюда!
      Разговоры стихают, кто-то роняет чашу прямо на землю. Миг – и вокруг нас крепкие чернобородые парни в меховых плащах. Мечи – за поясом, белые зубы сверкают.
      Родичи!
      – Почему обычай нарушаем, мужи куретские? Почему мальчишки злое молоко пьют, у ночного костра стоят, мужские беседы ведут?
      Белозубые переглядываются, смотрят на нас.
      – Обычай! Обычай! Мальчишки! Мальчишки!
      Смеются все – кроме нас с Капанидом. Чего уж тут смешного? Ясное дело – мальчишки. Не успели гидру убить!
      – Что делать будем, мужи куретские, а? Взашей от костров прогоним? Из круга нашего прогоним? К женщинам прогоним?
      Весельчаки в мохнатых плащах переглядываются, чешут затылки.
      – А может, пострижем их, басилей?
      ...И тут я начинаю понимать.
      – Пострижем! Пострижем! Эй, у кого нож острее? Пострижем!
      – Куреты! – Огромная рука взлетает к черному небу – Вы, мои родичи, свидетели того, как эти двое мальчишек пришли сюда сами. Пришли, не зная, что ждет их – жизнь или смерть. Значит, они – не мальчишки!
      Он уже не смеется. И гаснут вокруг белозубые улыбки
      – Только мужчина рискнет жизнью ради чести. Только мужчина может взглянуть в глаза Танату. Они – мужчины! Дайте нож. Каменный, тот, что на алтаре!
      Мы со Сфенелом переглядываемся. А здорово вышло! Только обидно, ведь и не сделали мы ничего такого. Ну пришли. Так как было не прийти?
      Андремон пробует пальцем кремневое острие, поднимает нож...
 
      ...Свист. Легкий ветерок. И стрела – огромная, хищная. В земле – прямо между мной и басилеем.
      Дрожит!
      – Хейя-я-я-я-я-я! Хейя-я-я-я-я-я!
      Уже не ветерок – ураган. Воздух толкает в грудь, отбрасывает в стороны растерянных бородачей. Ураган! А следом – гром!
      – Надеюсь, с моим племянником все в порядке, басилей?
      Гром звенит насмешкой, переливается силой. Кто-то огромный, тяжелый, страшный расшвыривает толпу. Налево! Направо! Налево! Направо!
      Дрожит земля. Неровный свет костра падает на старую потертую шкуру.
      Львиную;
      Вот он!
      – Примешь ли гостя, Андремон Курет?