Над Воронежским морем дул резкий тёплый ветер. Взбивал воду белыми весёлыми гребнями, посвистывал в зелёных кронах молодых деревьев вдоль берега, раскачивал их из стороны в сторону и рвал чёрно-жёлто-белые полотнища на новом, только-только отстроенном Новом - бывшем Северном - мосту. Даже отсюда - со Спортивной - были видно, как туго натянут - словно фанерный лист - транспарант с яркой надписью:
 

С ДНЁМ ПОБЕДЫ, ГОРОД!!!

 
      Немолодой, грузноватый человек в серо-зелёном костюме стоял на набережной, опираясь руками на чугунные перила. Он смотрел не на празднично разукрашенный мост, а в другую сторону - туда, где между ещё не до конца расчищенными руинами виднелись в юной зелени только-только садиков двухквартирные дома-одноэтажки Славянского района.
      Мимо проскочила девчонка. За ней с угрожающими воплями неслись не меньше полудюжины мальчишек, дружным хором грозивших ей страшными карами. Девчонка, на бегу обернувшись, пронзительно крикнула:
      - Коротконогие! В-в-вээээ! - и, показав длинный, свёрнутый трубочкой язык, наддала ещё быстрей. Мальчишки пронеслись следом плотным, упорно сопящим табунчиком.
      Человек усмехнулся. Посмотрел на большие часы, огляделся с лёгкой озабоченностью и, вздохнув, повернулся, стал смотреть уже на мост.
      - Простите, прикурить не будет? - услышал он обращённый к нему вопрос и нехотя повернулся. Высокий мужчина, одетый в серую "тройку", в сером кепи, с извиняющейся улыбкой держал в пальцах длинную сигарету.
      Кивнув, человек в серо-зелёном достал из кармана небольшую зажигалку-патрон. Щёлкнул колёсиком.
      - Благодарю, - кивнул мужчина в кепи, с наслаждением затягиваясь. - Извините.
      Снова кивок. Было видно, что человеку в серо-зелёном хочется побыть одному. И побеспокоивший его вроде бы понял это - сделал несколько шагов… но вдруг остановился и, резко обернувшись, громко спросил:
      - Подождите, постойте… Вы же Верещагин? Ну да, надсотник Верещагин!
      Человек в серо-зелёном обернулся. Смерил улыбающегося мужчину в кепи немного недовольным взглядом, потом кивнул:
      - Да, я Верещагин. Простите?..
      - Не помните?! - тот рассмеялся. - Ну?! Вы встречали мою бригаду во время зимнего прорыва! Ну?!.
      - Комбриг Ларионов?! - выпрямился Верещагин. - Чёрт побери! Комбриг Ларионов!
      - Генерал-майор в отставке Ларионов, - важно поправил тот, подходя и протягивая руку. Верещагин вытянулся, накрыл одной ладонью седую голову, второй отдал честь. Потом отпихнул ладонь Ларионова - и они обнялись.
      - Вообще-то и я не надсотник, - поправил Верещагин, отстраняясь. - В конце войны я был уже полковником. 8-й егерский. Финал - в Душман-бэээээ.
      - Да шут с ним, - Ларионов достал пачку сигарет - моршанскую "Победу". - Кури.
      - Да не курю я, - покачал головой Верещагин.
      - А зажигалка… - начал Ларионов и хлопнул себя по лбу. - А, да! Ты её всегда с собой таскал…
      Оба рассмеялись.
      - Надо же, мы два года не виделись, - Ларионов покачал головой. - Два года, ёлочки зелёные… Я-то закончил аж за Любляной, на итальянской границе…
      - Да шут с ним, - повторил его слова Верещагин. - Слушай, а это вон там не тебе машут?
      - Вот чёрт! - Ларионов замахал рукой группке людей, стоящих на обочине шоссе неподалёку - женщина, молодой парень, девушка, мальчишка и девчонка. - Сюда, скорее, ну?!
      - Это твои? - Верещагин выпрямился. - Проклятье, Серёжка! Даже отсюда узнаю - Серёжка, повзрослел как, паразит!
      - Да… Ему шестнадцать, дочке, Катьке, четырнадцать… А старшему двадцать, недавно вернулся из армии… Хотя знаешь… было время, когда я думал, что у меня никого не осталось. Никого, понимаешь? - Ларионов посерьёзнел. Верещагин спросил:
      - Погоди, а какой старший, у тебя вроде Серёжка и был старшим?
      - Да понимаешь… - начал Ларионов.
      Но Верещагин не слушал.
      Высокий белокурый атлет, державший под руку стройную девушку, едва доходившую ему до плеча, вдруг сбил шаг и замер. Глаза девушки тоже расширились. Она отчётливо сказала:
      - Не может быть…
      - Что случилось-то, Светлана? - Ларионов-старший непонимающе смотрел вокруг. Но Верещагин вдруг шагнул вперёд и каркнул:
      - Юрка?! Юрка Климов?! - а потом в три шага оказался рядом с парнем и положил руки ему на плечи: - Юрка, ты…
      - Ничего не понимаю, вы, что, знакомы?! - растерянно спросил в спину Ларионов, успокаивающе махнув жене.
      - Олег… Николаевич?! - в два приёма выдохнул парень. - Вы… а это вот… - он неловко мотнулся в сторону девушки, - это моя невеста.
      - Не узнали? - кокетливо спросила та. - Юр, он меня не узнал.
      - Светка?! - снова ахнул Верещагин. - Любшина, Света?! Чёрт, и ты жива?! Вас же в Кирсанове в Книгу Памяти… большими буквами… Живые, оба!!! - он сгрёб смеющихся молодых людей за плечи и прижал к себе.
      - А меня не обнимете? - весело спросил тоже рослый, хотя и худенький парнишка лет 15-16, русый, с дерзкими серыми глазами. - Хотя вы меня и видели-то пару раз…
      - Тебя-то я сразу узнал, разведка! - весело выкрикнул Верещагин, подгребая и его - смеющегося - к себе. - Верста, а тощий… уххх, Серёжка!!!
      - А у тебя? - спросил Ларионов, подождав, пока Верещагин отцепится от его семьи - не раньше, чем тот поцеловал руки улыбающейся женщине и довольно нахально выглядевшей девчонке. - Всё один?
      Верещагин хотел что-то сказать, но явно передумал и, глядя за плечо Ларионова, с улыбкой покачал головой:
      - А вот и не один. Вон они, мои - идут. Я их тут ждал.
      По набережной шла высокая женщина, катившая перед собой двойной велосипед (ещё довоенной "постройки") - но на нём восседала одна единица ребёнка. Вторая - копия первой - величаво плыла на плечах парнишки лет шестнадцати. Все четверо издалека замахали поднявшему руку Верещагину. А тот, не опуская её, пояснил:
      - Мальчишкам по два, близняшки - Владислав и Ярослав. Старшему, Димке, тоже шестнадцать, как вашему среднему… - он подмигнул Серёжке. - И он тоже приёмный. Есть ещё один приёмыш, кстати - и, кстати, тоже Владька, хотя он Владимир - но он сейчас в армии… Эй! Давайте сюда, начинаем дружить семьями!
 

***

 
      Шествие получилось внушительным.
      Впереди, как и положено, шли главы семейств, ведя неспешную беседу о политике и военном деле. Краем уха Верещагин слышал, как идущие следом Серёжка и Димка переговариваются - коротко, скрывая обычное для их возраста смущение первого знакомства - шестнадцатилетние ветераны…: " - Ты тут воевал? - Тут и в лесах… - А я сперва в пионерах был, потом в дружине у Олега… Ты не тот Серёжка, который "Вихрь"? - Ну, я… - Здорово… - Да ладно… - Сестра у тебя симпатичная… - Катька, что ли?! Да ну!… - Нет, правда…"
      Женщины шли следом. Катька охотно везла велосипед с близнецами, задавая им нелепые и оскорбительные вопросы типа: "А в кого у нас такие глазки?.. А кто нам такую курточку купил?.. Ой, какие у нас зубики!.." Владислав и Ярослав гордо молчали - в их двухлетних душах уже давно подспудно вызревало убеждение, что "все бабы - низший сорт!", а мир принадлежит мужчинам, пусть ещё и не взрослым. Елена и Светлана тоже, как и мужья, вели негромкий разговор, но на куда более мирные темы. Юрка и Светка-младшая замыкали процессию, но явно не считали себя обойдёнными вниманием - им вполне хватало своей компании.
      А город вокруг готовился к празднику. Всё больше и больше встречалось людей - нарядно одетых, поодиночке, парами, компаниями. То тут, то там слышалась музыка и обрывки речей и лозунгов из репродукторов. В небе - высоко, от этого медленно - плыл дирижабль, раскрашенный в чёрно-жёлто-белую гамму, оставлявший позади двойной "хвост" тех же цветов. По шоссе прошёл плотно сбитый квадрат дроздовцев - в угрюмой чёрной форме, в ярких беретах, над плечами сверкали штыки, впереди тяжело качалось зачехлённое знамя. Люди останавливались, махали руками, многие отдавали честь. Дроздовцы вдруг грянули - под сухую дробь палочек в белых перчатках трёх мальчишек-барабанщиков, шедших перед знаменем:
      - Черным строем маршируя, Вновь дроздовцы в бой идут - Защитить страну родную От предателей-иуд.
      От Кремля до Магадана, От Камчатки до Днепра - Всем, кто набивал карманы, Отвечать пришла пора.
      Вновь дроздовские отряды Сотрясают маршем твердь. Будет нам одна отрада - Всех врагов России смерть!
      Мы идем - нам Солнце внемлет, Русь святая - Божий дом. Мы очистим наши земли, Разоренные врагом…(1.)
 

 
      Ушла песня - вместе со строем. Мимо стоящих Ларионовых и Верещагиных прошёл молодой мужчина - на глазах слёзы, голова высоко поднята, левая рука - в чёрной перчатке…
      - Да… - вздохнул Верещагин. - А где сейчас Кологривов?
      - Погиб Кологривов, - тихо ответил Ларионов. - Он после челюстно-лицевого вернулся в полк… добился, хотя говорить почти не мог. В Клайпеде его снайперша убила. Вот так…
 

***

 
      На парапете сидел молодой парень с гитарой; вокруг стояли ещё с десяток парней и девчонок - и в гражданском, и в кадетской форме.
      Верещагин и Ларионов шли одни. Остальные рассосались - сперва исчезли Юрка со Светкой, потом - старшие мальчишки, объявившие, что пойдут на стадион и вернутся только на парад и концерт, потом - женщины с младшими, вообще никак не мотивировавшие своё исчезновение. Впрочем, бывшие офицеры и не были особо против.
      - Пашка, спой про графа, - попросила рыжая девчонка в форме пионервожатой. Парень с гитарой, кивнув, перебрал струны, ударил по ним…
      - Все начиналось просто:
      Граф опустил ладони на карту -
      Реками стали вены,
      Впали вены в моря,
      В кузнице пахло небом,
      Искорки бились в кожаный фартук,
      Ехал Пятьсот Веселый
      Поперек сентября…
      Девочка, зря ты плачешь - здесь, в сентябре, без этого сыро,
      Там, куда Граф твой едет, вовсе уж ни к чему.
      Счастье из мыльных опер - жалкий эрзац для третьего мира,
      Только Пятьсот Веселый нынче нужен ему…
      Слушали молча, покачивая головами. А парень пел. Глядя в небо и чему-то улыбаясь:
      - Ветер метет перроны, поезд отходит через минуту,
      Точно по расписанью - х..ли ж им, поездам.
      В грустный мотив разлуки что-то еще вплетается, будто
      Пуля в аккордеоне катится по ладам.
      И вот ты одна под крышей, свечи сгорели, сердце разбито,
      Что-то уж больно долго Граф тебе не звонит.
      Только Пятьсот Веселый, шаткий от контрабандного спирта,
      Знает к нему дорогу - этим и знаменит.
      На рубеже столетий всё в ожидании, чет или нечет,
      И Граф твой не хуже прочих знает, как грань тонка,
      Что-то ему обломно - водка не в кайф, и бабы не лечат -
      Мечется волком в клетке, ждет твоего звонка.
      Верь в то, что всё, как надо, нынче судьба к нему благосклонна,
      Нынче портянки в клетку, устрицы на обед,
      Под акварельным небом, сидя на палубе бателона,
      Пьет золотое пиво, думает о тебе.
      Девочка, ждать готовься - вряд ли разлука кончится скоро,
      Вряд ли отпустит Графа певчий гравий дорог,
      Ты открываешь карту, и вслед за беспечной птичкой курсора
      Шаткий Пятьсот Веселый движется поперек.
      Ты не кляни разлуку - мир без разлуки неинтересен,
      Брось отмечать недели, вытри слезы и жди,
      Верь в то, что ваша встреча - сказка всех сказок, песня всех песен,
      Новый мотив разлуки - все еще впереди.
      Хоп! (1.)
      1. Слова О.Медведева.
      - Бессонов, Пашка! - окликнул Верещагин. Гитарист опустил голову и улыбнулся, соскакивая с парапета:
      - Олег Николаевич, вы тоже приехали, здравствуйте!
      - Здравствуй, Пашка, - кивнул Верещагин. - Здравствуй.
 

***

 
      - А где другой Пашка? - Ларионов снова закурил, опираясь спиной на ограждение.
      - А, вестовой мой… - Верещагин улыбнулся. - А ты хочешь верь, хочешь нет - он занялся политикой. В армии служить не стал, а добился того, что его выбрали городским головой. В девятнадцать лет!
      - Иди ты! - вырвалось у Ларионова по-мальчишески. - У вас в Кирсанове?!
      - Я и говорю. Как метлой город вымел. Чисто. Тихо. Порядок. И на службу пешком ходит, а своё законное авто детскому саду отдал.
      По набережной всё чаще и чаще двигались колонны - пионеры, кадеты, военные, просто люди под флагами, с портретами и лозунгами. Слышался непрерывный шум, почти перекрывавший репродукторы.
      - Вообще-то нам повезло, - задумчиво сказал Верещагин.
      - В чём? - поинтересовался Ларионов, глядя, как к берегу интенсивно гребёт стая уток.
      - В том, что всё так сложилось, - бывший офицер оперся спиной о парапет. - Смотри сам: до сих пор весь мир кипит.
      - Это да, - согласился Ларионов.
      Это было правдой. В расколовшихся на два десятка кусков США шла бесконечная гражданская война между дюжиной негосударственных организаций (судя по всему, через пять-шесть лет победа должна была достаться Гражданской Гвардии и Бьюкенену; в перспективе они могли даже восстановить целостность страны. Но эти люди явно не испытывали желания вмешиваться в дела других стран, заранее объявив, что США станут заниматься внутренним развитием, как завещали предки…) Ещё недавно могучий Китай рассыпался на глазах, потеряв за последний год три четверти населения в основном от забушевавших внезапно эпидемий. Индо-иранский и пакистано-саудовский альянсы, поддержанные расколовшимся от Японии до Алжира мусульманско-восточным миром, нанеся друг по другу около сорока ядерных ударов, сейчас занимались классическим самоистреблением при помощи холодного оружия и старых "калашниковых". Африка южнее Чада, окончательно охваченная дичайшим трайбализмом, вымирала от многочисленных пандемий, людоедства и непрекращающихся племенных войн (исключением была, пожалуй, ЮАР, где буры, деловито и беспощадно перебив практически всё "чёрное и цветное" население, выставили на границах прочные кордоны.) Относительно спокойно дела обстояли в Южной Америке, но правившие там "угоисты" к России относили традиционно дружелюбно, да и были прочно заняты обустройством своего континента (и внутренними разборками - тоже…). Остатки беженцев из Израиля тыкались то туда, то сюда, но, судя по всему, никому нужны не были и в данный момент кочевали чудовищным табором где-то по Мавритании… Ну а хитрая "старушка" Европа, почти не пострадавшая от войны, как в "старые добрые времена", полностью зависела от русских нефти и газа и вообще не считала, что за последние годы произошло что-то страшное. Скорее наоборот - лидеры пришедших в большинстве европейских стран к власти партий и организаций, объединённых под общим условным названием "Национальный Фронт", в немалой степени были России благодарны за избавление от американского прессинга и возможность выселить из своих чистеньких стран-домов сильно, надо сказать, пакостившее там "заезже-натурализованное" население. Благодарность была настолько большой, что Европа ни словом не заикнулась о протесте в связи с восстановлением СССР - Союза Социалистических Славянских Республик, включившего в себя не только территорию СССР-91, но и Югославию с Болгарией и Словакией. Недовольны были разве что успевшие вкусить НАТОвских прелестей "восточные западники", потерявшие в войне огромное количество людей и средств и почти на этом разорившиеся - Польша, Венгрия, Чехия, Румыния… Впрочем, их мнение, как обычно, никого не интересовало в принципе.
      Короче говоря, России очень и очень повезло. Нельзя было не понимать, что даже сейчас - сыщись в мире достаточно мощная сила - и огромная территория СССР, населённая поредевшим населением, со здорово разрушенной инфраструктурой, с трудом восстанавливающаяся - стала бы её добычей.
      Но судьба как всегда пощадила Россию за мужество её народа.
      - За прошлый год - три миллиона чистого прироста населения, - сказал Ларионов. Верещагин хмыкнул:
      - Общая цифра?
      - Цифра прироста русского народа, - ответил Ларионов с улыбкой. - Вообще ещё больше.
      - Ты там, в кругах, вращаешься, - лениво начал Верещагин, - а сколько всего сейчас людей в СССР? Или не знаешь?
      - Да ради бога, - так же лениво сказал Ларионов (в глазах плясали бесенята). - Всего славян - сто пятьдесят два с половиной миллиона. Русских 137 миллионов, из них - 97 миллионов великороссов, 32 миллиона украинцев, 8 миллионов белорусов. Ещё пятнадцать с половиной миллионов югославов - 9 миллионов сербов, 4,5 миллиона хорватов, полмиллиона черногорцев, полтора миллиона македонцев. Плюс 8 миллионов болгар, 5,5 миллионов словаков. И неславянских народностей - 47 миллионов. В СССР живут итого примерно 200 миллионов человек. Второе место в мире после того, что сейчас называется Китаем. Если у них там пойдёт так дальше - скоро будем на первом.
      - Силё-он… - протянул Верещагин. - Наизусть шпаришь! - и добавил уже печально. - Половина. Ополовинили славян…
      - Чернуха, но не так уж страшно, - возразил Ларионов неожиданно жёстко. Две трети погибших - население мегаполисов. А среди северян, казаков и сибиряков уцелело большинство. Генофонд цел. Кстати, и на планете попросторней стало.
      - Насколько? - с непонятной интонацией уточнил Верещагин.
      - На три миллиарда, - с такой же интонацией ответил Ларионов. - За пять лет - вовсе неплохо… Правда, через пару лет ожидаем пандемию чумы на всём юге. Но учёные говорят, что теперь справимся легко. Через границы не пустим.
      - А ты вообще где? - спохватился Верещагин. - В отставке, это понятно. А так?
      - А так - я глава комиссии по реституции, - сказал Ларионов. И, увидев недоумённый взгляд Верещагина, пояснил с улыбкой: - Да нет. это не разные там склянки-картинки делить. Это возвращение нашей главное ценности - русских детей.
      - Ещё не все?.. - Верещагин помрачнел.
      - Не все, - кивнул Ларионов. - Кто просто не может выехать. Кого не выпускают. А кто уже и забыл, что русский… Я ведь всего три дня назад был на пропускнике в Уэлене… Бррр! - он передёрнулся. - Из Аляски толпы ломятся… "бывжиг". Сперва от нас удрали в Штаты, а теперь оттуда бегут сюда. На Аляске-то относительный порядок, вот они туда и ползут. Жуть. С детьми, вопят, деньги тычут… - лицо Ларионова стало недобрым. - Ну, я тишину установил, - он показал, как стреляют в потолок, - и говорю: "Никого из взрослых я не пущу. Вы курвы - так и сказал - курвами и останетесь. Родину бросили, когда было плохо. И Америку так же бросаете. Проходить будут только дети до шестнадцати." Так что ты думаешь? Две трети просто повернулись, детей бросили и обратно ломанулись. Я потом расспрашивал - это в основном и не их дети были, откуда у их б…дей дети? В детдомах, в клиниках русских детишек покупали - там же сейчас жуть что творится, власти никакой - и за своих выдавали - на жалость бить собирались. А как увидели, что их так и так не пустят - дёрнули обратно…
      - И не пустил? - спросил Верещагин.
      - Не пустил, - жёстко ответил Ларионов. - Кто предал раз - предаст и два. Детей собрали и увезли. А эти пусть подыхают в Америке. Тем более, что американцам они тоже не нужны. Мне майор-штатовец с КПП сказал, что даже обратно в Уэллс, в город их не выпустит, пусть в пропускнике хоть дохнут, хоть вешаются. Мол, Америке нужны матери и солдаты, а не шлюхи обоего пола. А какие знаменитые рожи я там видел! - Ларионов подмигнул. - Сатирики-юмористы, певички-актриски, исследователи-последователи… Аж душа запела!
      - Смотри, мы почти до Чернавского моста дошли, - кивнул Верещагин. - А это там что? Памятник?
      - Памятник, - тихо ответил Ларионов. - Пошли. Посмотришь.
 

***

 
      - Здравствуй, Димка, - тихо сказал Верещагин. Так тихо, что не услышали, кажется, даже стоявшие по обе стороны от небольшой кирпичной пирамидки пионеры почётного караула. А ветер с водохранилища, рвавший, словно языки пламени - казалось, что горит всё вокруг - тысячи пионерских галстуков на металлических распорках, похожих на дуги колючей проволоки - и вовсе сделал слова неслышными.
      На фоне изогнувшегося гигантским полукольцом Мемориала, его полированного чёрного камня, белокаменных фигур в вечном карауле памятник Димке Медведеву казался особенно крохотным. Но… но странно. Пирамидка не терялась, не казалась жалкой. Возникало странное ощущение. Как будто гигантские сильные руки - Мемориал - с обеих сторон обнимают младшего товарища, стремясь защитить того, кто вышел вперёд, кто уже шагнул навстречу врагу…
      - Здравствуй, Димка, - повторил Верещагин.
      - Вот так, - сказал, подходя следом Ларионов.
      - Иногда я думаю… - спокойным, но странным голосом сказал Верещагин. - Иногда я думаю - если бы не он - мы бы не победили. Я знаю, что это смешно, но я так думаю иногда. Что с него всё и началось.
      - Кто знает? - задумчиво ответил Ларионов.
      - У меня был друг, - сказал Верещагин. - Офицер моей дружины, Игорь Басаргин… Вот мы с ним как-то - за неделю, что ли, до того, как я с Димкой познакомился - сидели и говорили. Я его спросил - не пробовал ли он молиться. А он помолчал и вдруг говорит зло: "Бог не поможет сволочам, которые продали свою страну!" Как ударил, я даже отшатнулся… А теперь думаю ещё… - Верещагин усмехнулся. - Может быть, бог всё-таки есть. И он нас всех пожалел ради одного мальчишки, у которого было большое и чистое сердце. Понимаешь, не ради наших танков и наших автоматов, не ради лозунгов и дружин РНВ. Просто ради мальчишки, который оставался мужественным до конца.
      - Кто знает? - серьёзно повторил Ларионов. - Знаешь, сколько было споров? Строить или нет… Людям жить негде… А Ромашов тогда сказал: "Без жилья люди выживут. А без памяти они так - стадо…"
 

***

 
      Если честно, парад Верещагин не очень запомнил, хотя близнецы на его плечах выражали свой восторг весьма бурно. Только когда в самом конце пошли БМСы - боевые машины сопровождения, заменившие в новой армии архаичные танки и самоходки - и грянул марш:
      - Не надо нас пугать - бахвалиться спесиво!
      Не стоит нам грозить и вновь с огнём играть!
      А если враг рискнёт
      Проверить нашу силу -
      Его мы навсегда
      Отучим проверять! - Верещагин словно бы очнулся. И увидел, что за "оборотнями" и "рысями" начинают выходить пионерские отряды.
      - Первый пионерские отряд города Воронежа - отряд имени Дмитрия Самойлова! - говорил диктор. - Созданный почти в самом начале блокады, этот отряд…
      - Знаю. Всё знаю, - прошептал Верещагин, ссаживая бурно запротестовавших мальчишек на руки матери и явно к ним привязавшейся Катьке. Ему внезапно очень захотелось остаться одному - и он начал потихоньку выбираться из толпы. Ларионов спросил, оглядываясь:
      - Куда собрался-то?
      - Прогуляюсь, - ответил Верещагин через плечо. - Я сейчас.
 

***

 
      Спустившийся на Воронеж летний вечер был тёплым и тихим - тихим, так сказать, от природы, потому что праздник не утихал, переместившись с центральных улиц на концертные площадки, в Дома Культуры и просто в квартиры. Уложив младших - с ними изъявили готовность остаться Юрка со Светкой - в доме Ларионовых (Ларионов-старший как бы автоматически считал, что Верещагины остановятся у него, начисто забыв, что дом Елены целёхонек), остальные отправились в город, но Серёжка с Димкой опять тихо "слиняли", на этот раз прихватив с собой и Катьку. А двое мужчин и две женщины оказались около всё того же Мемориала, где уже была возведена большая временная эстрада и собрались тысячи людей.
      Эстрада была не освещена. Но потом вдруг откуда-то сверху ударил поток необычайно тёплого, золотистого света, выхватившего из темноты фигуру очень красивой девушки в легком платье, с пышной, небрежно уложенной копной волос искристого, металлического цвета. Шагнув к краю эстрады, девушка подняла руку свободным жестом и звонко, громко отчеканила…
      - Вечная
      Слава
      Героям!
      Вечная слава!
      Вечная слава!