Юрка сам ненавидел эти осмотры - потому что проводивший их врач на русском языке отпускал оскорбительные замечания о русских свиньях, грязных тварях и прочем. Но терпел. А новенький мальчишка, как только врач взялся за его волосы, вдруг сделал неуловимое движение головой - и… и врач взвыл, а потом тоненько заверещал под одобрительный хохот барака. Мелкий буквально повис на его руке, как бультерьер - вцепившись зубами в запястье. Охрана с трудом оторвала его от верещащего врача (запястье оказалось пожёвано капитально) и утащила в карцер. А тут вот - объявился. Правда, с разбитым в кровь лицом и, кажется, поумневший. Может, и жаль…
      …Очень много это - двенадцать метров. Не перепрыгнуть. Никак.
 

***

 
      В бараке было темно.
      Юрка лежал с открытыми глазами, глядя в тёмный пластик нар второго яруса.
      Он слушал. Он не знал, кто это поёт, но кто-то пел в темноте и стонущей тишине барака - пел без сопровождения, ломким мальчишеским голосом. И строки песни были такими, что никто не кричал, не просил заткнуться - как это почти всегда было даже при тихих ночных разговорах. И это было тем более странно и даже дико, что ещё месяц назад никто - ну, почти никто! - из этих мальчишек, запертых в бараке на оккупированной земле, не стал бы слушать такую песню…
      - где ты, Родина, русых кос венок, материнское молоко, колокольный звон, в борозде зерно, сосны старые над Окой? где ты, Родина? ветер вздохами разговляется в тишине. труп твой высмеян скоморохами, имя продано сатане. тьму могильную не смогла заря солнцем выкрестить на куски. кто убил тебя, ясноглазая, да не дал отпеть по-людски? онемевшие кривы звонницы, нелюдь празднует - пир горой… нету Родины. мертвы вольницы, братья почили в дерн сырой.
      Юрка сжал веки. Сжал так, что заломило глаза. И почувствовал, как по щекам щекотно и горячо текут слёзы…
      …- или с выселок тянет копотью, иль чумные костры горят? да стремниною далеко ладью за моря несет, за моря… (1.)
      - Неужели - всё?! - простонал, сам того не ожидая, Юрка. И услышал слева шёпот - тихий и горячий:
      - Тебя ведь Юрка зовут?
      Юрка узнал голос новенького - ну да, кто ещё мог отсюда спрашивать? Но отвечать не стал. Во-первых - понял, что младший слышал, как он плачет. А во-вторых… во-вторых - пришёл страх. А если… ведь Юрка знал, что в каждом бараке есть провокаторы и доносчики. И не по одному.
      - Ты ведь Юрка? - настойчиво шептал мальчишка. - Я знаю, про что ты думаешь… я не обижаюсь, но я не стукач, правда…
      Смешно.
      Смешно, но Юрка поверил этому настойчивому, немного обиженному, сбивающемуся голосу. И повернулся лицом в его сторону.
      - Что ты хотел?
 

***

 
      До одиннадцати лет Серёжка Ларионов был уверен, что жизнь - штука хорошая.
      Нет, в ней могло быть разное. Могли отлупить в драке. Могли случиться неприятности с уроками, после которых не хочется идти домой. Могло стать страшно ночью в комнате. Наконец, взрослые часто говорили о каких-то проблемах - не очень понятных Серёжке, но, конечно, реальных.
      Но жизнь была штукой хорошей, несомненно. И папка - майор гарнизонной комендатуры, бывший десантник, перевёдшийся в Воронеж, чтобы не мотаться по стране с Серёжкой и только-только родившейся Катькой, младшей сестричкой, так и говорил,
 

***

 
      1. Стихи Ю.Онищенко. поднимая сына к потолку квартиры - когда возвращался со службы: "Хорошая штука жизнь, а, Серёга?!" И Серёжка со смехом кивал из-под потолка, потому что иначе быть не могло. В жизни были интересные книжки, интересные фильмы, друзья по секции бокса, школа (не такое уж плохое место), самые лучшие на свете мама с папой… ну и даже Катька, что уж…
      Он понял, что - могло. Могло быть иначе. Но не тогда, когда отец буквально забросил их в кузов комендатурской ГАЗ-66 и, крикнув маме: "Не смейте искать, сидите в сторожке!" - побежал куда-то тяжёлой ровной побежкой, и мама заплакала, и Катька заревела, и Серёжка… а, что скрывать… Нет, не тогда. И не тогда, когда они в шумной, перепуганной, мечущейся колонне беженцев кое-как ехали - а потом, когда стало невозможно проехать, шли - по дороге на северо-восток. Нет, ещё не тогда.
      Но потом налетели похожие на чёрные кресты машины.
      Серёжка не любил это вспоминать. Они остались живы, потому что мама спрыгнула с дочкой в глубокую канаву, сдёрнула замершего на краю с открытым ртом сына - и притиснула детей к откосу, закрыв собой.
      Вот так для Серёжки началась война, которая шла до этого уже несколько дней, но которой он не понимал и в которую не мог поверить, потому что происходящее в книгах и фильмах не может произойти в жизни.
      Когда они вылезли из канавы - засыпанные землёй, оглушённые - мама тихо охнула и прижала к себе лицо Катьки. А Серёжка увидел. Увидел, что нет больше колонны беженцев. Горели машины - чёрным пламенем. Лежали сотни мёртвых людей - на дороге, по сторонам… А у самых ног Серёжки дымилась оторванная человеческая голова.
      Потом они шли. Шли несколько дней, и все эти дни Серёжка - усталый, голодный, измученный - упрямо верил, что вот сейчас, вот сейчас, вот сейчас… Вот сейчас будут наши. Наши, не может же не быть их - наших, не могли никуда пропасть все те люди, которых показывали в новостях, в кино, которое любил Серёжка - "Тайна "Волчьей пасти", "Грозовые ворота", "Прорыв", "Атаман"… Они придут (и с ними придёт папка, конечно придёт!) и заставят заплатить тех гадов, которые сидели в чёрных машинах, похожих на кресты, зачеркнувших небо - и прошлую жизнь.
      Так должно, должно было случиться! Потому что - ну потому что ведь не могут наши не победить! А враги… врагов себе Серёжка не представлял даже. То ли орки, то ли фашисты… и в любом случае - отец их победит!
      Но наших не было. Была искалеченная, забитая растерянными людьми дорога. А потом - когда до цели уже оставалось недалеко - впереди Серёжка увидел идущие машины.
      Их было много. Пятнистые, они шли по две в ряд, и люди разбегались с дороги. Огромные, бесчисленные, эти машины пожирали мир, как Лангольеры из книги писателя Кинга.
      Тогда колонна прошла мимо. Но Серёжка, стоявший на обочине, видел даже цвет глаз сидящих наверху рослых уверенных солдат в серо-зелёно-коричневой форме, громоздкой, жутковатой броне, видел темные блики, на их оружии, таком же чужом, какими чужими были на светлой, солнечной лесной дороге врезавшиеся в теплый летний русский полдень и эти машины, и эти смеющиеся люди… Во всём увиденном была неправильность, страшная и наглая - в их молотящих жвачку челюстях (Серёжка и сам любил её пожевать), в задранных на каски большие очках, в том туристском выражении, с которым они посматривали по сторонам. Даже не хозяйском, а именно - туристском. Они пришли сюда не отобрать у русских землю, а испакостить её, посмеяться над ней - и покатить дальше на своих угловатых высоких машинах.
      И кто-то из них кинул Серёжке - к тем самым ногам, возле которых за три дня до этого лежала человеческая голова - шоколадку со знакомой надписью "Марс".
      И это было ужасно, хотя Серёжка не взялся бы объяснить - почему. Тогда он просто сжал кулаки и долго смотрел вслед последней машине - без мыслей и без слов.
      В тот вечер они заночевали возле дороги, как и раньше. Серёжка проснулся заполночь, потому что кругом кричали и метались люди, светили прожектора, раздавались выстрелы… Мама затащила их с Катькой поглубже в густые кусты. Кого-то схватили прямо рядом с кустами, опять стреляли. Кричали дети, ревели моторы на шоссе, и всё было, как в страшном сне.
      Потом кто-то, ругаясь на полупонятном языке, стал раздвигать кусты, где прятались Ларионовы. Серёжка ощутил, как сжалась и обмерла мама - и понял, именно в этот момент понял, что она сейчас не защита ни ему, ни Катьке. А… кто защита? Папка?
      И тогда Серёжка шепнул маме: "Сидите тихо, понятно?!" - как будто она была младше его. А сам метнулся в сторону - так, чтобы побольше шуметь.
      Мальчишку схватили сразу. Бросили наземь, и он увидел возле своего лица - не дальше руки - чёрный зрачок автомата. "Калашникова", но не такого, какой не раз видел и из какого даже стрелял Серёжка. На стволе играли блики какого-то близкого пожара. Рослый человек с закопченным лицом что-то полупонятно спросил. Подошли ещё несколько - смеющиеся, с клетчатыми значками на рукавах. И один аккуратно нанизывал на тонкую леску… человеческие уши.
      Кто-то спросил Серёжку:
      - Кто ти ест?
      Ему было страшно. Ему было очень страшно. Но, поднявшись на ноги, мальчишка ответил:
      - Сергей, - почти спокойным голосом. Краем глаза он видел, что в кусты больше никто не суётся - и это было главное… - Ларионов. Сергей.
      - Ти ест мертвяк, - засмеялся тот, с ушами. А тот, что сбил мальчишку наземь, приставил к голове Серёжки свой автомат и крикнул:
      - Айде, моля код жиче!
      - Проси жит, - сказал тот, со страшным ожерельем. - Просит что хочеш жит.
      - Реко се - моля! - озлобленно рыкнул целящийся в Серёжку. И мальчишка увидел, что палец его играет на курке, как заведённый. - Моля, сука правосьлавска!
      - Нет, - сказал Серёжа.
      Он сам не знал, почему так сказал. И хотел только одного - ну лишь бы мама… и Катька… И ещё знал, что папка - папка его поймёт.
      - Моля!!! - взревел целившийся в него. Ударом приклада в спину сбил охнувшего мальчишку наземь, наступил ногой на грудь и приставил ствол ко лбу. - Моля, а?!
      - Стоймо! - повелительно окликнул кто-то. Автомат отодвинулся, но его хозяин ещё дёрнул стволом и выкрикнул, пугая мальчишку:
      - Пуц!
      И засмеялся. Они все засмеялись. А подошедший офицер - у него были звёздочки на погонах - спросил:
      - Ти ест кто, мали? Где ест мамо?
      - Не знаю, - тихо сказал Серёжка, вставая. Спина болела, кожа на лбу была рассечена стволом, по лицу текла кровь. Офицер поморщился:
      - Кто ест ойце?
      И тогда Серёжка сказал - по-прежнему тихо, но упрямо:
      - Мой отец - русский офицер.
      Может быть - и даже наверняка - он зря это сказал (хотя именно эти слова и спасли ему жизнь). Но ему хотелось, чтобы эти существа, похожие на людей и даже говорившие на полузнакомом языке, поняли - на свете есть русские офицеры. И самому ему, Серёжке, нужно было укрепиться в этой мысли, потому что она значила одно - ещё не всё пропало…
 

***

 
      - Моя мама тоже погибла во время бомбёжки, - сказал Юрка. Он уже много лет не называл мать "мамой", а тут - назвал, и прозвучало это совершенно естественно. - Мама и Никитка… мой братишка. Сводный, но как настоящий. Ему столько же было, сколько тебе… Они выбирались из Кирсанова, это город такой в Тамбовской области. Я был в спортлагере… я боксом занимался, ну и поехал…
      - Я тоже! - обрадовался Серёжка, но осекся и вздохнул: - Извини… Я слушаю.
      - Да… В общем, когда всё это началось, руководители нас бросили. Удрали.
      - Вот сволочи! - почти выкрикнул Серёжка.
      - Ну… - Юрка хотел сказать, что они думали о своих семьях, но потом искренне согласился: - Да. Сволочи. Ну, мы добирались, кто как мог. Я сейчас думаю - наверное, надо было вместе держаться. А тогда просто разбежались. Ну вот. И я прямо около дороги нашёл их могилу. Крест, табличка из фанерки, и на ней приписано ниже: "Юрка, если найдёшь это, добирайся в Воронеж, я там!" Это мой отчим написал… понимал, что я так и так буду по этой дороге возвращаться… Он хороший мужик. Ну, я поревел, конечно… - Серёжка сочувственно сопел в темноте, и от этого сопения признаваться было не стыдно. - И пошёл. Но не дошёл, встретил партизан Батяни. Он был раньше офицером, а тут собрал отряд, и мы в воронежских лесах партизанили. Только недолго, - со вздохом признался Юрка. - Нас выследили беспилотниками, потом накрыли десантами, вертушками… выгнали на открытое место, как начали долбать… - Юрка передёрнулся от снова накатившего ужаса. - Только пятеро и уцелели. Батяню ранило, мы его на одном там кордоне спрятали. А сами пошли обратно в лес. Тогда я и попался - за едой ходил, в деревню. Хорошо ещё, решили, что я просто бродяжка…
      - Тебе хорошо, - вдруг сказал Серёжка. Юрка недоумённо приподнялся на локте, пытаясь разглядеть в темноте, не шутит ли мальчишка. но увидел только блеск глаз и услышал, как Серёжка повторил: - Тебе хорошо. Ты воевал. А я только прятался.
      - Я бы, наверное, не смог, как ты, - возразил Юрка. - Думаешь, воевать - это самое сложное? Я был в фильтрационном лагере… оттуда, наверное, можно было бы сбежать, там такая неразбериха была… А я обмер. Сидел и ничего не делал… - и неожиданно для самого себя спросил у младшего - так, словно тот был командиром: - И что ты собираешься делать теперь?
      - Бежать, - твёрдо ответил Серёжка. Так ответил, что у Юрки не осталось сомнений в том, что младший мальчишка говорит искренне. - Бежать и воевать.
      - Воевать? - в голосе Юрки прозвучала ирония (он сам этого не хотел, но прозвучала, уж больно смешно и претенциозно это было - такое заявление в устах одиннадцатилетнего пацана.)
      - Воевать! - Серёжка вспыхнул, это было слышно по голосу. Потом он помолчал и неожиданно рассудительно и жутко сказал: - Понимаешь, Юр… это очень страшно - воевать, я видел… но, если мы их не прогоним, то они не дадут нам жить. Просто не дадут, нас не будет. Совсем. А я так не хочу и не могу так жить. Я лучше умру, но…
      Ясно было, что у мальчишки нет слов, чтобы высказать то, что он думает. Но у Юрки они были, и он тихо сказал:
      - Но сражаясь. Да?
      - Да, - выдохнул Серёжка. - Я решил. Мне бы выбраться и пробраться в Воронеж. Я слышал… - шёпот Серёжки защекотал ухо Юрке, - они говорили… Воронеж держится. Там наш генерал Ромашов их не пускает.
      - Ты… правду говоришь? - сдавленно спросил Юрка. В нём вдруг вспыхнула надежда.
      До этого он сам не очень понимал, почему думает о побеге, что собирается делать, если сбежит-таки. Ему казалось, что вместе с отрядом Батяни кончилось вообще всё организованное сопротивление. И вдруг оказалось… - Правду? - почти умоляюще спросил Юрка снова.
      - Они так говорили, - прошептал Серёжка. - Ругались - одуреть, как ругались… Юрка, а знаешь? - в голосе Серёжки проскользнуло ликование. - Они боятся. Правда боятся. Боятся, что их пошлют в Воронеж. И говорят, что и другие места есть… и партизан много… А если они сами боятся, то почему их должен бояться я?
      В этом заявлении была довольно глупая, но искренняя логика. Если бы Юрка был старше - он бы, наверное, посмеялся… но ему и самому было всего шестнадцать лет. Поэтому он сказал:
      - Есть ещё двое ребят… младше меня, но старше тебя… Завтра я тебя с ними познакомлю. И будем думать. Правда, - признался Юрка, - я не знаю, что тут можно придумать. И как. Уже всю голову себе сломал.
      - Придумаем, - непоколебимо-уверенно ответил Серёжка. - Не можем не придумать.
 

***

 
      Он всё-таки успел уснуть и вздрогнул, когда старшие мальчишки растолкали его. Всё было обговорено заранее. Юрка, Славка и Вовка начали тихо снимать с нар лежаки большие - закреплённые в пазах листы пластика. Серёжка подошёл к двери и притих около неё, прислушиваясь. Делалось это очень тихо - никто в бараке больше не проснулся или, проснувшись, сделал вид, что это его не касается. Когда подошедший Вовка кивнул Серёжке, тот нажал кнопку рядом с косяком и, когда загорелась зелёная кнопка, прохныкал:
      - Дяденька охранник… мне в туалет… очень… мне по-большому…
      В ответ раздалась приглушённая матерная брань разбужденного хорвата. Но Серёжка продолжал ныть и скулить, даже подпрыгивая на одном месте для убедительности, как будто его могли видеть снаружи - и в конце концов в двери щёлкнул фиксатор замка. Скорее всего, охранник собирался просто вздуть надоедливого мальчишку, а не водить его по сортирам, да потом пару раз сунуть головой в ящик биотуалета в дальнем углу барака - как уже делали пару раз со слишком стеснительными. Но привести в исполнение это желание ему не удалось.
      Стоило ему войти, как Юрка рубанул его в горло - в кадык - ребром пластикового листа. Хорват коротко хрипнул и повалился на руки Славки и Вовки.
      - Блин, он без оружия, - прошептал Славка. - Шокер один.
      - Чёрт с ним, - ответил Юрка. - Скорее давайте, бежим, ну!
      Они вышли наружу. Осторожно, крадучись. И почти тут же в бараке кто-то завопил - срывая голос, с визгом:
      - Убегают! Охрана, убегают же!!!
      Серёжка с отнюдь недетским ругательством метнулся обратно, но Вовка пинком (руки были заняты) направил его в сторону соседнего барака, прошипев:
      - Бежим, всё равно теперь, ну?!
      Взревела сирена. Мальчишки мчались со всех ног, волоча настилы. Лучи прожекторов заметались по периметру лагеря, но всё получилось так, как и рассчитывал Вовка - стена барака прикрывала беглецов, им надо было сделать ещё один рывок, только один.
      Откуда черти вынесли солдата - Юрка так и не понял, ни тогда, ни позднее. Вовка врезался в него со всей дури, охранник, выпустив автомат, полетел наземь, и Серёжка на бегу механически подхватил оружие за ремень. Но почти тут же раздались крики, звуки борьбы - оглянувшись, мальчишки увидели, что Вовка барахтается на земле. Солдат схватил его и пытался скрутить. Вовка тщетно вырывался из рук здоровенного, хотя и ошалелого мужика, пинался, кусался и орал:
      - Бегите, бегите, не стойте, бегите же!!!
      - Беги! - Юрка подтолкнул в спину замешкавшегося и вскинувшего автомат Серёжку. -
      Беги, не поможем, только сами пропадём, беги!
      Славка уже был около контрольной полосы и с размаху грохнул на неё настил. Вот это и было самое "узкое" место всего плана. Три настила - шесть метров - одна перекладка. Но один настил валялся там, где всё ещё дрались Вовка и солдат. Сейчас Юрка готов был наорать на Серёжку за то, что тот не подобрал настил, а не автомат… впрочем, Серёжка вряд ли утащил бы неудобный большущий лист. Да и поздно было что-то выяснять, менять - надо было теперь идти до конца, действовать - и надеяться на лучшее.
      Луч прожектора нашарил их, когда все трое стояли на одном настиле в каких-то четырёх метрах от конца полосы. На миг мальчишек словно приварило к месту этим иссушающе-могучим, мертвящим светом, но уже через пару секунд Славка шваркнул перед собой нары, перешёл на них… как вдруг что-то хлюпающе засвистело вокруг, с шипением взрыло землю. Юрка понял, что это - понял сразу и с трудом подавил инстинктивное желание броситься наземь. А Славка охнул, перекосился вбок всем телом, сделал два неуверенных шага вперёд и, оттолкнув руку отчаянно вскрикнувшего Серёжки, попытавшегося подхватить падающего Славку, плашмя рухнул на колючую проволоку и осколки стекла.
      - Бегите… по… мне… - услышал Юрка. Славка дёрнулся и простонал, видя, что ребята медлят: - Скорее… придурки… пропадё… те…
      Он дёрнулся ещё раз и замер.
      Всю жизнь потом Юрка думал, надеялся неистово, что Славка уже всё-таки был мёртв, когда они с Серёжкой пробежали по его телу, чтобы последним прыжком достичь безопасной земли - и кустов за ней.
 

***

 
      Что уйти не удастся, Юрка понял, когда они лежали в кустах вдоль дороги - тяжело дыша и слушая, как в ста метрах от них разгружаются с грузовиков солдаты. Бежать мальчишки не могли - ноги не держали, они бежали до рассвета, покалечили ноги, разодрали в кровь лица и руки и теперь должны были хотя бы пару минут передохнуть. А потом бежать будет уже поздно.
      Серёжка лежал на спине, глотая воздух широко открытым ртом, грудь ходила ходуном. Юрка, распластавшись на животе и держа наготове "калашников", думал.
      И, когда обдумал всё, то заговорил.
      - А сейчас мы сделаем вот что, - Юрка перевернулся на бок и внимательно посмотрел на Серёжку. Младший мальчишка часто дышал, прислушивался к шуму и говору на шоссе, но в глаза его не было страха, и Юрка мысленно ругнулся… и сжался. Никитка вёл бы себя так же, хоть внешне они совершенно не были похожи. - Сейчас мы сделаем вот что, - повторил он, чтобы самому собраться с духом, решиться, сделать шаг, после которого повернуть уже будет нельзя. - Сейчас ты пойдёшь в лес. Я тебя прикрою.
      Глаза Серёжки стали непонимающими, а потом… потом - ух, каким серым искристым гневом из них ударило!
      - Ты… ты что?! - тонким от этого гнева голосом сказал он. - Бросить тебя?! Ты…
      - Помолчи и послушай, - оборвал его Юрка. - Я тебя не убегать посылаю…
      - Так всегда говорят! - почти выкрикнул мальчишка, отодвигаясь, как будто Юрка мог каким-то невероятным способом сейчас закинуть его, Серёжку, за километры от этого места. - Ты просто думаешь, что я маленький, ты меня спасти хочешь, а ты меня спросил?! Я не хочу так спасаться! Не хочу тебя бросать, не хочу быть предателем, не хочу!
      - Я сказал - молчи, - Юрка дотянулся, тряхнул его за плечо. - Ты сейчас уйдёшь. Не убежишь, а уйдёшь. Да, я хочу тебя спасти. Да, потому что ты младше. Но я отсылаю тебя, не чтобы ты прятался, а чтобы ты сражался. Это раз. Ты должен дойти до города и до моего отчима. Просто потому, что я тебя об этом прошу. Это два. А три… - Юрка помедлил. - Три… Ты сейчас можешь сказать, что я вру. Но я сразу понял это, просто не говорил, боялся, что ты от меня сбежишь и пропадёшь один…
      - О чём не говорил? - непримиримо, но любопытно спросил Серёжка.
      - Наш командир… я тебе рассказывал… В общем, Сергей. Это был твой отец. Майор Ларионов. Он жив. Он сейчас на Весёлом кордоне, как я рассказывал. Ты когда свсою фамилию сказал - я подумал: похоже, ты его сын. А потом ты ещё про него рассказывал - один в один его рассказы.
      Юрка сказал это - точнее, выпалил одним духом - и понял: всё. Серёжка поломался. Глаза мальчишки из непримиримых стали жалобными, губы приоткрылись - и, прежде чем с них сорвалось тихое: "Врёшь…" - после которого всё могло начаться сначала, Юрка закрепил успех:
      - У твоего отца тут, ниже левого соска, - Юрка показал на себе, - было наколото: "Любовь до гроба - дураки оба." Так? - Серёжка кивнул:
      - Я тебе… я тебе про это не рассказывал… - прошептал он. - Папка жив?! Правда жив?! Он правда у вас командовал?! Это ты его… его вытащил?!
      - Тяжело ранен, но жив, - сказал Юрка и прислушался (надо скорее, скорее…) - И я тебя отсылаю ещё и поэтому. Ведь твои мама и сестра живы. А твой отец считает, что вы все погибли. А мама с сестрой думают, что ты погиб, что отец погиб… Понимаешь, ты один знаешь, что все живы. Ты один, - Юрка говорил страстно и быстро, - ты один можешь помочь своим… своей семье… ну, вместе собраться, что ли. Ты один, Серёга, один! Ну посмотри, сколько смерти, сколько кругом смерти! Ну пусть вы-то будете счастливы хотя бы чуть-чуть, хотя бы потому, что вы - живы, все живы! Ведь это главное, это главное, а не всё остальное! Уходи! - Юрка вдруг заплакал и кинул в Серёжку горстью хвои. - Уходи, беги, ну?! Мне страшно, я могу передумать! Найди потом отчима, скажи ему… скажи… да уходи же, у меня сердце лопнет!!! - закричал Юрка так страшно, что Серёжка, как будто поднятый и правда невидимой силой, вскочил и бросился в чащу…
      Несколько окриков послышались совсем рядом. Но это было уже не важно.
      Юрка Климов улёгся удобней, кинул ноги в распор, пошевелил ступнями. И прижал к плечу приклад хорватского "калаша".
 

***

 
      …Мальчишка пятнадцати, от силы - шестнадцати лет лежал на спине рядом со своим оружием - трофейным "калашниковым". Грудь и живот парнишки были пробиты в полудюжине мест попаданиями, потрёпанная одежда промокла от крови и почернела, босые ноги - разбиты в кровь. Русский ещё дышал - прерывисто и часто. Командовавший румынскими поисковиками лейтенант "зелёных беретов" невольно вздрогнул: тонкое, красивое лицо мальчишки даже в предсмертной бессознательности сохраняло упрямое, азартное и вдохновенное выражение, и серые глаза смотрели не бессмысленно, а живо, пристально и недобро.
      - Сумасшедшая страна… - запаленным голосом сказал лейтенант "зелёных беретов", разглядывая лежащего парня. - Что за сумасшедшая страна… Президент подписывает капитуляцию, министры выносят хлеб-соль по их кретинскому обычаю… а эти продолжают драться. Сумасшедшая страна! - уже почти выкрикнул он с прорвавшейся растерянной злостью.
      Стоявшие рядом румыны молчали. Но, когда лейтенант достал "беретту" и ловко прицелился в мокрый от пота лоб под светлыми прядями налипших волос, один из них - рыжеусый невысокий плутоньер - вдруг положил свою корявую руку на запястье американца.
      Офицер изумлённо дёрнулся - и ощутил неожиданно тяжёлую, мужицкую силу пальцев плутоньера. Американец вспыхнул. Он мог одним ударом выбить дух из этого идиота, но… но на лицах остальных румын было написано что-то непонятное, и американец раздражённо поинтересовался, переходя на румынский:
      - Что случилось?! Он ещё жив.
      - Вот именно, - спокойно сказал румын. - Не надо в него стрелять, лейтенант. Мы понесём его к машинам и доставим в наш госпиталь.
      - Что?! - лейтенант не поверил своим ушам. - Его?! Отпусти, ублюдок!
      - Не надо, - сказал румын, и пистолет выпал на хвою из мигом онемевших пальцев "зелёного берета", а сам он согнулся на сторону. - А то ведь шлёпнем вас, а потом скажем, что геройски погибли в бою.
      - Он же убил троих ваших! - выкрикнул американец. Распрямился, растирая запястье и не решаясь нагнуться за пистолетом - плутоньер отпустил руку и сказал вдруг с отчётливым презрением:
      - Он свою родину защищал. Если ты это понять можешь, гость залётный… Виктор, Йонел! - окликнул он двоих с готовностью подошедших солдат. - Носилки делайте, русского понесём.
      - Может, ну его? - неуверенно подал голос кто-то из солдат. На него обернулись хмуро остальные.
      - Все мы люди, - сурово сказал плутоньер. - Все в бога веруем. Хватит кровь после боя лить. И так уж… - он не договорил и стал смотреть, как вниз по стволу сосны спускается любопытная белка.
 

***

 
      - Вот так все и вышло, - Сережка вздохнул. - Юрку я и не видел больше… наверное, он погиб. Добрался я до Воронежа, а отчим Юрки уже мёртвый. Я хотел у казаков остаться, а они говорят - маленький… хотели к пионерам сдать, а там мне говорят - такой, как ты, воевать не должен. А что я должен?! - в голосе Серёжки прозвучала обида. - Крупу переводить?! Я и сбежал. Пошел на тот кордон, на Весёлый. А от него одно пепелище…
      - Ты думаешь, - Боже осторожно пошевелился, - что тот парень, Юрка, обманул тебя?
      - Нет! - Серёжка дёрнулся возмущённо, чуть не опрокинул с ящика кружку с чаем. - Нет, он не такой… был. Просто что-то случилось, - печально и уже тихо сказал Серёжка. - Я думал маму с Катькой искать. Дошёл до Грибановки… ну, где сторожка… а там тоже всё сожжено, местные говорят - да, была жена офицера с девочкой, но лесник и свою семью, и мою маму с Катькой увёл в лес. Куда - не знают… Ну, я и вернулся в Воронеж.
      - И стал воевать, - сказал Боже. Серёжка вздохнул, пожал плечами. Отпил чай.
      - Ну и стал…
      - Ты не думай, я не смеюсь, - негромко сказал Боже. - У меня тоже мама погибла. И сестрички. У нас тоже война. Мы с отцом были в горах. Налетели американцы и сожгли наше село напалмом.
      - И… - Серёжка не договорил. Боже зажмурился:
      - Всех… У нас маленькая земля, - черногорец открыл сухие глаза. - Наше ополчение разбили, и мы с отцом бежали к вам. А тут и у вас началось… Мы пошли воевать. Отец тоже был снайпером. Только десять дней назад его убил тот… ну, тот, которого застрелил я. И я теперь один. Даже наши, наверное, думают, что я погиб.
      Кажется, Серёжка хотел что-то спросить. Но в углу раздалось какое-то неясное поскрёбывание, мальчишка быстро встал, достал из кобуры небольшой обтекаемый "глок" и, пройдя в угол (тени почти скрыли его), прошептал:
      - Кто?
      - Смерть телепузикам, - раздался как из-под земли тонкий голос. Серёжка присел, что-то отодвинул. Боже всматривался, но мог различить только его спину с торчащими под майкой лопатками, да какую-то неясную тень в небольшом отверстии у самого пола. Слышался ускользающий шёпот: "Нет… да… пять… а они… я не боюсь… иди…" Тень пропала; Серёжка встал, что-то задвинул и вернулся обратно. Хотел сесть у огня, но передумал, сел рядом с Боже.
      - Так ты не один, что ли? - напрямую спросил черногорец. Серёжка вздохнул, опять пожал плечами, зверски почесал коленку. Снова дёрнул плечами:
      - Ну… вроде того. Это так. Ребята из нашей школы, из секции… кто остался… вообще ну… Боже, - вдруг выпалил он, - ты умеешь делать самодельные мины? Ну, из всякой там разной штуки - ручки, часы?
      - У тебя блокнот есть? - без раздумий спросил черногорец.
 

ЗА МЕСЯЦ ДО ЭТОГО…