3. ЧТО ПРОИСХОДИЛО В РАГУЗЕ

Пока на Антекирте совершались описанные выше события, вот что происходило в Рагузе.

Госпожи Батори уже не было в этом городе. После смерти её сына Борику и кое-кому из их друзей удалось увезти её из Рагузы. В первые дни можно было опасаться, что несчастная мать потеряет с горя рассудок. И действительно, эта энергичная женщина стала проявлять признаки умственного расстройства, тревожившие докторов. При таких обстоятельствах госпожу Батори по совету врачей, увезли в деревушку Винтичелло, к другу её семьи. Здесь ей был обеспечен прекрасный уход. Но что могло утешить несчастную женщину, лишившуюся и мужа и сына?

Старый слуга решил не покидать её. Поэтому дом на улице Маринелла был наглухо заколочен, и верный Борик последовал за госпожой Батори.

Имя Савы Торонталь, которую мать Петера Батори прокляла, в их разговорах никогда не упоминалось. Они даже не знали, что её свадьба отложена на неопределённый срок.

Девушка находилась в таком состоянии, что её пришлось уложить в постель. Ужасный и к тому же неожиданный удар сразил её. Любимый ею человек умер… умер несомненно от отчаяния!.. Это его тело везли на кладбище в тот час, когда она выезжала из дому, чтобы заключить ненавистный ей союз!

Целых десять дней, то есть до шестнадцатого июля, Сава находилась в тяжёлом состоянии. Мать не отходила от больной. Но госпоже Торонталь не суждено было долго ухаживать за дочерью, ибо сама она немного спустя смертельно заболела.

О чём же разговаривали мать и дочь в эти долгие, томительные часы? Об этом легко догадаться. Среди рыданий и слез беспрерывно повторялись два имени: Саркани и Петер. Первое вызывало у них проклятия, а второе, ставшее теперь только именем, высеченным на могильной плите, вызывало неиссякаемые слёзы.

Эти беседы, – в которых Силас Торонталь никогда не принимал участия (он даже избегал встречаться с дочерью), – кончились тем, что госпожа Торонталь сделала ещё одну попытку воздействовать на мужа. Она хотела, чтобы он отказался от этого брака, одна мысль о котором вызывала в Саве отвращение и ужас.

Банкир остался непоколебим. Если бы он решал этот вопрос один, без давления со стороны, быть может, он и внял бы увещаниям жены, а то и сам одумался бы. Но сообщник имел на него огромное влияние, поэтому он наотрез отказался выслушать жену. Свадьба Савы и Саркани – дело решённое, и она состоится, как только улучшится здоровье девушки.

Легко представить себе, в какую ярость впал Саркани, когда произошло неожиданное осложнение, нарушившее его планы, как приставал он к Силасу Торонталю, торопя его со свадьбой. Конечно, это только отсрочка, но если болезнь Савы затянется, все его планы могут рухнуть. С другой стороны, он не мог не знать, что Сава питает к нему непреодолимое отвращение.

Но в какую лютую ненависть перешло бы это отвращение, если бы девушка узнала, что Петеру Батори был нанесён смертельный удар тем самым человеком, которого ей навязывают в мужья!

Саркани же был очень доволен, что устранил соперника. Он не испытывал ни малейших угрызений совести; казалось, ему были чужды человеческие чувства.

– Какое счастье, что этому парню пришла в голову мысль покончить с собой! – сказал он однажды Силасу Торонталю. – Чем меньше останется представителей рода Батори – тем лучше для нас! Право, само небо покровительствует нам!

И действительно, что осталось теперь от трёх семейств – Шандор, Затмар и Батори? Лишь одна старая женщина, дни которой сочтены. Да, казалось, бог покровительствует этим негодяям, и покровительство это скажется в полной мере в тот день, когда Саркани станет мужем Савы Торонталь, а следовательно, владельцем всех её богатств.

Между тем бог словно хотел испытать его терпение, ибо свадьба все откладывалась.

Когда девушка поправилась – по крайней мере физически – от страшного потрясения и Саркани стал опять настаивать на свадьбе, неожиданно заболела госпожа Торонталь. Здоровье этой несчастной женщины было окончательно подорвано. Да это и не удивительно, если вспомнить, в какой атмосфере она жила после триестских событий, узнав, что связала свою судьбу с негодяем! Затем последовала если не борьба, то во всяком случае хлопоты за Петера, имевшие целью хотя бы отчасти возместить вред, причинённый семейству Батори; но госпоже Торонталь ничего не удалось добиться, так как Саркани неожиданно вернулся в Рагузу, и банкир подпал под его влияние.

С первых же дней болезни госпожи Торонталь стало ясно, что жизнь её скоро оборвётся. Врачи считали, что больная протянет лишь несколько дней. Она умирала от истощения. Никакие средства уже не могли спасти её, не спасло бы её даже внезапное появление Петера Батори, если бы он встал из могилы, чтобы жениться на Саве!

Сава ухаживала за матерью, ни днём, ни ночью не отходя от её постели.

Как отнёсся к этой новой отсрочке Саркани – легко себе представить. Он осыпал банкира бесконечными упрёками, хотя Торонталь был бессилен что-либо изменить.

Долго так продолжаться не могло.

Двадцать девятого июля госпоже Торонталь стало как будто лучше.

Но это мнимое улучшение было вызвано лихорадкой, которая всё усиливалась, а через двое суток унесла её в могилу.

В предсмертном бреду с уст госпожи Торонталь срывались какие-то непонятные фразы.

Особенно удивляло Саву, что умирающая то и дело повторяет одно имя. Имя это было – Батори; но не Петера Батори вспоминала госпожа Торонталь, а его мать, которую она звала, которую умоляла о чём-то, словно терзаясь жестокими угрызениями совести:

– Простите!.. Госпожа Батори!.. Простите!..

Когда бред у больной на время прекратился, Сава спросила мать, что означают эти слова, но госпожа Торонталь в ужасе закричала:

– Молчи, Сава! Молчи!.. Я этого не говорила!..

Настала ночь с тридцатого на тридцать первое июля. Некоторое время врачам казалось, что миновал кризис и госпожа Торонталь начинает выздоравливать.

День прошёл без бреда, и все удивлялись неожиданному повороту в ходе болезни. Можно было надеяться, что ночь пройдёт столь же спокойно, как и день.

Но дело было в том, что незадолго до смерти больная почувствовала прилив какой-то странной энергии, какой в ней даже нельзя было подозревать. Примирившись с богом, она приняла какое-то решение и теперь только ждала момента, чтобы привести его в исполнение.

В эту ночь она настояла на том, чтобы Сава несколько часов отдохнула. Сколько девушка ни возражала, ей пришлось подчиниться матери, ибо больная твёрдо стояла на своём.

Часов в одиннадцать Сава ушла к себе в комнату. Госпожа Торонталь осталась одна. В доме все спали; кругом царило безмолвие, которое по справедливости можно было бы назвать "безмолвием смерти".

Оставшись одна, госпожа Торонталь встала с постели. И вот больная, которой трудно было шевельнуть рукой, без посторонней помощи оделась и села за письменный стол.

Тут она взяла лист почтовой бумаги, дрожащей рукой написала всего несколько слов и поставила под ними свою подпись. Потом она вложила письмо в конверт, запечатала его и надписала адрес: "Рагуза, улица Маринелла, возле Страдона. Госпоже Батори".

Преодолевая усталость, вызванную таким усилием, госпожа Батори отворила дверь, спустилась по парадной лестнице, прошла по двору, не без труда отперла калитку, выходившую на улицу, и очутилась на Страдоне.

Было уже далеко за полночь; поэтому на улице было темно и безлюдно.

Госпожа Торонталь, пошатываясь, пошла по тротуару; пройдя шагов пятьдесят, она остановилась у почтового ящика, опустила в него письмо и направилась назад.

Но теперь, когда она исполнила свою последнюю волю, силы окончательно её покинули, и она без чувств упала у ворот своего особняка.

Здесь её и обнаружили через час. К воротам прибежали Силас Торонталь и Сава. Умирающую перенесли в её комнату, но она всё не приходила в сознание.

На другой день Силас Торонталь сообщил Саркани о случившемся. Ни тому, ни другому и в голову не пришло, что госпожа Торонталь вышла ночью из дому для того, чтобы опустить в ящик письмо. Но зачем же она уходила? Они не могли придумать никакого объяснения этому странному поступку, и это очень тревожило их.

Больная прожила ещё сутки. Только судороги, изредка пробегавшие по её телу, доказывали, что она ещё жива; то были последние усилия души, готовой отлететь. Сава держала её за руку, словно желая удержать её в мире, где она без матери будет такой одинокой! Но уста умирающей теперь безмолвствовали, и с них уже больше не срывалось имя Батори. Теперь совесть её успокоилась, она выполнила свою последнюю волю, и ей уже не о чём было просить, не надо было молить о прощении.

На следующую ночь, в три часа, когда Сава сидела одна возле матери, умирающая сделала движение и коснулась рукою руки дочери.

Глаза её приоткрылись. Потом взгляд её остановился на Саве. Её глаза так красноречиво молили о чём-то, что Сава невольно спросила:

– Мама… ты хочешь что-то сказать?

Госпожа Торонталь утвердительно кивнула головой.

– Хочешь поговорить со мной?

– Да! – отчётливо произнесла госпожа Торонталь.

Сава склонилась к её изголовью, а умирающая жестом попросила её придвинуться к ней поближе.

Сава приникла к голове матери, а та прошептала:

– Дитя моё, я умираю!

– Мама! Мама!

– Тише! – прошептала госпожа Торонталь. – Тише! Чтобы нас никто не услышал!

Она продолжала с усилием:

– Сава, я должна вымолить у тебя прощение за всё зло, которое я тебе причинила… у меня не хватило сил этому помешать…

– Что ты, мама! Ты никогда не причиняла мне зла. Тебе не за что просить у меня прощения.

– Поцелуй меня ещё раз, Сава… в последний раз… в последний… В знак того, что ты прощаешь меня…

Девушка осторожно коснулась губами бледного лба умирающей.

У госпожи Торонталь хватило сил обвить рукою шею дочери. Приподнявшись и пристально всматриваясь в её черты, она прошептала:

– Сава! Ты не дочь Силаса Торонталя! Ты мне не дочь! Твой отец…

Договорить она не смогла. Судорожным движением она вырвалась из рук Савы и испустила последний вздох.

Девушка склонилась над покойницей. Она попыталась вернуть её к жизни, но тщетно.

Тогда она стала звать на помощь. На её зов сбежались люди. Одним из первых появился Силас Торонталь.

При виде его Сава невольно отшатнулась, охваченная непреодолимым отвращением. Теперь она имела право презирать, ненавидеть его: ведь он ей не отец! Так сказала умирающая, а умирающие не лгут!

Сава вышла из комнаты; её привело в ужас то, что открыла ей несчастная женщина, любившая её, как родную дочь, и вместе с тем она была в отчаянии, что покойная не успела сказать ей всю правду до конца.

Через день состоялись пышные похороны. Банкира окружала толпа друзей, которых всегда много у богача. Рядом с ним за гробом шёл Саркани, подчёркивая тем самым, что не произошло никаких изменений и что он-намерен вскоре стать членом семьи Торонталей. Саркани твёрдо надеялся на это; но он прекрасно знал, что, если этому плану и суждено осуществиться, всё же предстоит преодолеть ещё немало препятствий. Впрочем, Саркани считал, что смерть госпожи Торонталь скорее ему на руку, ведь Сава лишилась теперь своей защитницы.

С другой стороны, в связи с кончиной госпожи Торонталь свадьба опять откладывалась. Пока семья будет в трауре, не может быть и речи о венчании. Приличия требовали, чтобы после смерти госпожи Торонталь прошло по крайней мере полгода.

Разумеется, это вызвало крайнюю досаду Саркани, – ему не терпелось добиться своего. Но делать нечего, приходилось считаться с общепринятыми обычаями. Между ним и Силасом Торонталем то и дело происходили бурные объяснения. И всякий раз банкир говорил:

– Я тут бессилен. Но вам нечего беспокоиться, – ведь месяцев через пять свадьба непременно состоится.

Как видно, негодяи прекрасно понимали друг друга. Саркани приходилось соглашаться с доводами банкира, и тем не менее он выражал своё неудовольствие.

Вдобавок оба они были встревожены странным поступком умирающей. Саркани даже пришло в голову, не собиралась ли умирающая тайком кому-то отправить по почте письмо.

Он поделился своими догадками с банкиром, которому это предположение показалось весьма правдоподобным.

– А если так, – твердил Саркани, – то это письмо грозит нам большими неприятностями. Ваша жена всегда была на стороне Савы и настроена против меня; более того – она поддерживала моего соперника. Что, если у неё накануне смерти хватило сил выдать наши тайны? В таком случае нам с вами, пожалуй, благоразумнее уехать из Рагузы – ведь оставаться здесь рискованно.

– Если бы это письмо было написано, – сказал ему несколько дней спустя Силас Торонталь, – на нас уже обрушились бы неприятности. А ведь до сих пор всё идёт по-прежнему.

Саркани нечего было ему возразить. В самом деле, покамест всё было спокойно, и казалось, им не грозит никакой беды.

Между тем беда надвигалась, но совсем иная, чем они предполагали. Произошло это через две недели после смерти госпожи Торонталь.

После кончины матери Сава стала уединяться и не покидала своей комнаты. Она не выходила даже к обеду. Банкир чувствовал себя в её присутствии неловко и не искал случая остаться с нею с глазу на глаз. Он предоставлял ей полную свободу и жил своей жизнью на другой половине дома.

Саркани резко осуждал поведение Силаса Торонталя. Ведь при таком положении вещей ему уже совсем не удавалось видеть Саву. Поэтому он резко высказывал банкиру своё неудовольствие. Хотя в первые месяцы после похорон не могло быть и речи о свадьбе, Саркани не хотелось, чтобы Сава думала, будто он отказался от мысли об этом союзе.

В конце концов Саркани стал так настойчив, что Силасу Торонталю пришлось сдаться, и шестнадцатого августа он велел передать дочери, что хочет с нею переговорить в тот же вечер. Он предупредил её, что при их разговоре будет присутствовать Саркани, а потому думал, что Сава откажется прийти. Но он ошибся. Девушка ответила, что готова исполнить его желание.

Вечером Силас Торонталь и Саркани, сидя в большой гостиной, с нетерпением ждали прихода Савы. Первый решил прибегнуть к своей отцовской власти и не идти ни на какие уступки. Второй намеревался быть сдержанным, больше слушать, чем говорить, и надеялся, что ему удастся разгадать тайные помыслы девушки. Он по-прежнему опасался, что ей кое-что известно.

В указанное время Сава пришла в гостиную. При её появлении Саркани встал, но на его поклон девушка не ответила, даже не кивнула головой. Она словно не замечала его, или, вернее, не хотела замечать.

По знаку Силаса Торонталя она села и с равнодушным видом стала ждать, когда с нею заговорят. В траурном платье она казалась ещё бледнее.

– Сава, я вполне понимаю, что ты убита горем, и до сих пор не нарушал твоего уединения. Но после этого прискорбного события волей-неволей приходится решать кое-какие материальные вопросы. Хотя ты ещё и не совершеннолетняя, надо поставить тебя в известность, какая часть наследства приходится на твою долю…

– Если речь идёт только о моих материальных интересах, – ответила Сава, – то незачем продолжать этот разговор. Я не притязаю ни на какое наследство!

У Саркани вырвался жест удивления, и в глазах у него блеснула тревога.

– Мне кажется, Сава, ты сама не понимаешь, что говоришь, – продолжал Силас Торонталь. – Хочешь ты этого или нет – ты наследница своей матери, госпожи Торонталь, и по существующим законам в день твоего совершеннолетия я обязан дать тебе отчёт…

– Если только я не откажусь от этого наследства, – спокойно возразила девушка.

– Откажешься? Но почему?

– Да потому, что не имею на него никакого права!

Банкира передёрнуло. Такого ответа он никак не ожидал. Саркани упорно молчал. Он решил, что Сава затеяла какую-то игру, и старался разгадать, в чём дело.

– Не понимаю, Сава, – продолжал Силас Торонталь, раздражённый холодным тоном девушки, – решительно не понимаю, что ты хочешь этим сказать. Я вовсе не собираюсь обсуждать с тобой юридические вопросы. Ты, как несовершеннолетняя, находишься под моей опекой и не имеешь права самостоятельно принимать какие-либо решения. Ты должна мне подчиняться; надеюсь, ты признаешь отцовскую власть?

– Может быть, – ответила Сава.

– Вот как! – вскричал Силас Торонталь, теряя терпение. – Вот как! Но ты слишком торопишься, Сава. Подожди ещё три года. Когда ты достигнешь совершеннолетия, ты сможешь распоряжаться своим состоянием, но в настоящее время я, как твой опекун, обязан защищать твои интересы.

– Хорошо, – ответила Сава, – я подожду.

– Чего ждать? – возразил банкир. – Ты забываешь, что, как только минет срок траура, твоё положение изменится. Ты уже потому не имеешь права пренебрегать богатством, что вскоре уже не одна будешь заинтересована в этом деле…

– В этом деле? – презрительно подчеркнула Сава.

– Поверьте мне, мадемуазель… – почёл нужным вставить Саркани, которого задел пренебрежительный тон Савы, – поверьте, что мною владеют самые возвышенные чувства…

Сава не обратила на него ни малейшего внимания, казалось даже не слышала, что он сказал; она пристально смотрела на банкира, а тот продолжал, еле сдерживая раздражение:

– Да, ты будешь не одна… ведь смерть твоей матери не внесла никаких изменений в наши планы.

– Какие планы?

– Планы насчёт твоего замужества; ты притворяешься, будто забыла, что господин Саркани должен стать моим зятем!

– А вы уверены, что господин Саркани, вступив в этот брак, сделается вашим зятем?

На этот раз намёк был столь прозрачен, что Силас Торонталь вскочил с места и хотел было уйти, чтобы скрыть своё замешательство. Но Саркани жестом остановил его. Саркани упорно добивался своего, он хотел выяснить всё до конца.

– Выслушайте меня, отец, я в последний раз называю вас этим именем, – продолжала девушка. – Господин Саркани домогается моей руки не из любви ко мне, но чтобы завладеть состоянием, от которого я теперь отказываюсь. Как он ни бессовестен, он не посмеет это отрицать. Он говорит, что я дала согласие на этот брак, – мне легко ему на это ответить. Да, я готова была пожертвовать собою, ведь тогда я думала, что от этого зависит честь моего отца. Но мой отец, – вы это прекрасно знаете, – не может быть замешан в такую отвратительную сделку. Итак, если вы желаете обогатить господина Саркани – отдайте ему своё состояние! Он только об этом и мечтает.

Сава встала и направилась к двери.

– Сава! – вскричал Силас Торонталь, преграждая ей дорогу. – Ты что-то путаешь… Я ничего не понимаю… да ты и сама не знаешь, что говоришь… Неужели смерть матери…

– Матери… да, она была мне матерью… она так меня любила… – прошептала девушка.

– Неужели ты от горя лишилась рассудка? – продолжал Силас Торонталь, уже не слушавший Саву. – Да, если только ты не помешалась…

– Помешалась?

– Но будет так, как я хочу: не далее как через полгода ты выйдешь за Саркани!

– Этому не бывать!

– Я заставлю тебя повиноваться!

– А по какому праву? – ответила девушка, уже не в силах сдерживать негодование.

– По праву отца!..

– Вы, сударь… мне не отец, и моё имя не Сава Торонталь. – При этих словах банкир попятился, не находя, что ответить, и девушка, даже не взглянув на него, вышла из гостиной.

Саркани, внимательно наблюдавший за Савой, не был удивлён её выходкой. Такой конец он предвидел. Случилось то, чего он опасался. Сава знала, что ничем не связана с, семейством Торонталей.

Но банкир был глубоко потрясён словами девушки, тем более что, потеряв самообладание, он во время разговора не замечал, к чему клонится дело.

Тут Саркани, наконец, заговорил и, как всегда ясно и чётко, обрисовал создавшееся положение. Силас Торонталь молча слушал его. Да ему только и оставалось, что соглашаться с доводами Саркани, – так логично рассуждал его бывший сообщник.

– Теперь уже нечего и думать, что Сава когда-нибудь согласится выйти за меня, – говорил Саркани. – Но вы сами понимаете, что теперь более чем когда-либо необходимо заключить этот брак. Что знает она о нашем прошлом? Решительно ничего, – иначе она сейчас проговорилась бы. Она знает только, что она не ваша дочь, – вот и всё. Известно ли ей, кто её отец? Это ей неизвестно. Если бы она знала, она непременно бросила бы нам в лицо его имя. Давно ли она узнала, что вы ей чужой человек? Конечно, совсем недавно, – вероятно, только перед смертью госпожа Торонталь сказала ей об этом. Весьма вероятно также, что она открыла Саве далеко не все, а ровно столько, чтобы Сава могла больше не повиноваться человеку, который ей не отец!

Силас Торонталь кивнул головой, – да, он соглашался с рассуждениями Саркани. А мы знаем, что Саркани пришёл к совершенно правильным выводам.

– Теперь подведём итоги, – продолжал Саркани. – Хотя Сава очень мало знает о своём происхождении и ровно ничего не знает о нашем прошлом, мы с вами находимся под ударом. Вам грозит потерять почётное положение, которое вы занимаете в Рагузе, а мне – лишиться огромных выгод, какие сулит мне этот брак, выгод, от которых я вовсе не намерен отказываться… Поэтому надо – и притом как можно скорее – предпринять следующее: нам с вами следует уехать из Рагузы и увезти с собою Саву, причём так, чтобы она не успела ни с кем повидаться и переговорить. Уехать надо немедленно. Вернуться сюда мы можем лишь после того, как будет заключён брак; когда Сава станет моей женой, в её же интересах будет молчать! За границей уже некому будет оказывать на неё влияние, и нам нечего будет опасаться! И уж я сумею добиться у неё согласия на этот брак – поверьте, я не упущу своего, – будь я проклят, если я этого не добьюсь!

Силас Торонталь считал, что Саркани прав: положение было именно таково. Банкир и не думал возражать Саркани. Впрочем, он был бы не в силах бороться со своим сообщником, который сумел подчинить его своей воле. Да и с какой стати стал бы он защищать девушку, которая всегда относилась к нему неприязненно и к которой отнюдь не лежало его сердце?

Они решили как можно скорее привести в исполнение этот план, ещё до того, как Сава попытается выйти из дому. На этом Силас Торонталь и Саркани расстались. И как мы сейчас убедимся, им действительно следовало торопиться.