Адель вдохнула, воображая исходивший от мужчины аромат. Он будет резким, мужским, экзотическим — что-то затрепетало внутри у Адели. Она поднесла руку к своим локонам: дождь отнюдь не способствовал сохранности прически. Выходя из дома этим утром, Адель не накрасилась, только освежила помаду на губах и теперь очень сожалела об этом. Во всяком случае, дождевик, сравнительно новый, скрывал ее немного унылое синее платье: Адель не потрудилась переодеться, даже туфли не сменила — поехала в довольно тяжелых, на шнурках, в которых ходила до этого к мяснику. Она с тоской подумала об изумрудно-зеленом свитерке с вырезом «лодочка», висевшем у нее в шкафу, он подчеркивал зелень ее глаз…

Украдкой Адель наклонилась, выудила из сумочки помаду и подкрасила губы, затем открыла флакон с «Английской лавандой» от «Ярдли», который всегда носила с собой. Коснулась пробкой запястий, выпрямилась. Мужчина никуда не делся, он закуривал сигарету со слегка скучающим видом, словно находился здесь из чувства долга, развлекал какую-нибудь престарелую тетушку, сопровождая ее. Однако никого похожего рядом с ним Адель не увидела.

Аукционист быстро представил мебель, потом столовые приборы и фарфор, прежде чем наконец добрался до живописи. Он покопался в третьеразрядных сценах охоты и тусклых пейзажах, затем остановился на том, которого дожидалась Адель. Она почувствовала привычное возбуждение, предшествовавшее вступлению в торги. Если судить по другим лотам, соперников не предвиделось.

— Привлекательный морской пейзаж, подписанный Полом Мейзом и датированный тысяча девятьсот тридцать четвертым годом. Кто первым даст мне цену?

Опытным взглядом он обвел помещение, и Адель подняла каталог. Аукционист указал на нее своим молотком, дав понять, что увидел, затем бегло оглядел присутствующих: не вступит ли кто в торги? Он явно никого не ожидал.

Объект интереса Адели до сих пор не предложил ни одной ставки ни за один лот, поэтому она удивилась, когда он впервые поднял взгляд и кивнул аукционисту, который ответил ему улыбкой в знак подтверждения.

Адель соответственно подняла свою ставку. Она была совсем не против соперника. Приятно было узнать, что кто-то еще заинтересовался ее потенциальной покупкой. Оппонент подтвердил свое повышение, кивнув аукционисту, а затем Адель ощутила, как закипает кровь — включился ее дух соперничества. Повышение ставок быстро превратилось в битву. Все присутствующие были взбудоражены: за все утро это был самый волнующий момент аукциона. Аукционер наслаждался. До сих пор у него не было настоящего азарта. Торги шли вяло. Лоты уходили по смехотворным ценам к тем, у кого имелась возможность увезти эти вещи.

До сего момента ставки перелетали от одного к другой, поднимаясь все выше и выше. Что-то в душе Адели хотело этой картины больше всего на свете. Она твердо решила: пейзаж должен принадлежать ей. Ей почти до смерти хотелось отстоять это полотно. Сердце у нее колотилось, щеки пылали.

Ее противник сидел в другом углу палатки, спокойный, невозмутимый, никакие эмоции не отражались на лице. Интересно, подумалось Адели, уж не известно ли ему что-то, чего не знает она? Какой тайной информацией он владеет? Не принадлежит ли картина кисти какого-нибудь неизвестного гения? Не является ли давно забытым шедевром? Или у него есть личные причины желать этой картины? До какого предела он готов дойти?

Внезапно Адель осознала, что ее очередь делать ставку, а она уже более чем в четыре раза превысила свой изначальный лимит. В сумочке у нее лежали четыре гинеи, так как накануне Уильям выдал ей деньги на домашние расходы, но денег с собой у нее было недостаточно, чтобы расплатиться, если она добьется успеха. Не захватила Адель и чековую книжку — она лежала на ее письменном столе. Она попадет в ужасающе неловкое положение, если признается аукционеру, что денег не хватает. Она не должна, просто не должна заходить дальше.

— Ваша ставка, мадам.

Адель помедлила. Ей потребовалась, кажется, целая вечность, чтобы отказаться. Отчаянно хотелось продолжить, но средств не было. А если оставить в залог свое обручальное кольцо? Все смотрели на нее, кроме, разумеется, соперника. Он спокойно листал каталог, ни на кого не обращая внимания.

С ее стороны было бы безумием продолжать. В конце концов, она лишь собиралась заплатить чрезмерную сумму за совершенно заурядную картину.

Адель покачала головой. Через несколько секунд раздался удар молотка. Ее соперник даже не потрудился отвлечься от каталога. Адель была оскорблена тем, что полотно, которое должно было принадлежать ей, ушло к столь хладнокровному покупателю. Обычно она умела проигрывать, но сейчас чувствовала себя уязвленной. Она взяла свои вещи и стала пробираться вдоль ряда, извиняясь, когда наступала кому-то на ногу.

На улице Адель попала в плотные объятия влажного воздуха. Она разволновалась гораздо сильнее, чем следовало. И дело было не в самой картине. Ей невольно казалось, что в этих торгах было нечто личное. Тот мужчина не хотел, чтобы работа досталась ей. Его поза говорила о многом. Он постарался, чтобы картина никогда не принадлежала Адели.

Она решила поехать и перекусить в соседнем городке, где, помнила Адель, имелась очень милая гостиница. Она залижет свои раны за ленчем, затем не спеша поедет домой и постарается забыть о данном инциденте. В конце концов, это всего лишь картина.

В гостинице Адель сняла промокший насквозь макинтош, повесила его в гардероб и осмотрела себя в зеркале. Она увидела большие зеленые глаза, красивые брови и прическу, которая еще вчера была пышной, но теперь — безнадежно испорченной. Адель расправила платье, подтянула чулки и направилась в обеденный зал.

Она заняла столик у окна, выходившего на Мэйн-стрит. Дождь прекратился, и настойчивое солнце пыталось пробиться сквозь облака. Адель заказала еду и составила список необходимых дел: отправить мальчикам огромный пакет их любимых мятных конфет, затем написать каждому длинное письмо в дополнение к сладостям. У нее были два платья, которые она хотела отдать в переделку местной портнихе: платья эти Адель любила, но их требовалось обновить по моде. И еще она хотела послать приглашение на ужин новым соседям. Они с Уильямом были очень общительными, и Адель записала имена еще двух пар, которые, по ее мнению, могли заинтересовать новичков. Вообще-то она, наверное, устроит вечеринку с коктейлями — таким образом новенькие за один раз смогут познакомиться с максимальным числом людей. Постепенно ее негодование по поводу результата утреннего происшествия улеглось.

Адель подняла взгляд, подумав, что подошла официантка, неся виски с содовой: ей требовалось что-нибудь, чтобы согреться, так как, промокнув, она промерзла до костей. Но это была не официантка.

Это был победитель. Под мышкой он держал трофей. Картина была завернута в коричневую бумагу, но Адель сразу поняла, что это такое. Не спрашивая разрешения, мужчина выдвинул стул напротив Адели и сел. Бесстрастно посмотрел на нее.

— Вы торговались за единственную стоящую картину на аукционе.

Адель положила ручку. Улыбнулась, приподняв бровь. Может, внешне она и являла собой образец холодности, но внутри таяла, пузырилась, шипела, как сковорода с сахаром, когда он превращается в карамель.

— Я знаю, — ответила она.

Она не собиралась ничего ему открывать. Потому в основном, что открывать ей было нечего. Адель понятия не имела, какую игру он ведет, по каким правилам и что сама она сделает в следующий момент.

Мужчина положил картину на стол перед Аделью.

— Я хочу, чтобы она была у вас, — сказал он ей.

Защитная броня Адели дала трещину. Этого она не ожидала. Она ждала неких расспросов на предмет происхождения картины. У Адели вырвался нервный смешок, и ей совсем не понравился собственный голос. Он выдал ее волнение.

— Почему? — только и спросила она, стараясь говорить негромко и ровно.

Мужчина пожал плечами. Затем усмехнулся:

— Вы заслуживаете ее больше, чем я. Мне следовало с самого начала уступить вам. — Неожиданно он подался вперед, и Адель уловила запах его одеколона. Он был в точности таким, как она представляла. — Что вы с ней сделаете? — спросил он с внезапной горячностью.

Адель постаралась сохранять невозмутимость, утихомиривая эту самую карамель, плескавшуюся у нее внутри, сладкую и темную.

— У меня есть место в малой гостиной. Мне хотелось бы смотреть на нее, когда я буду писать письма. Сыновьям. У меня два мальчика. Близнецы…

Казалось важным сказать ему это. Но потом она осознала, что перешла от таинственной односложности к болтовне, и поэтому, вероятно, никакая опасность ей не грозит. Мужчина просто кивнул, а потом снова взглянул на Адель.

— Вы не против, если я пообедаю вместе с вами?

— Похоже, вы уже это делаете.

Наконец-то. Удачный ответ. Адель довольно улыбнулась, когда подошла официантка. Мужчина и глазом не моргнул.

— Я буду то же, что и моя знакомая, и бутылку шампанского. Два бокала.

Адель посмотрела на него.

— Шампанское? Во вторник?

Сердце у нее давало перебои. Она не могла припомнить, когда в последний раз пила шампанское.

Он улыбнулся, а когда улыбнулся, черты его лица показались менее жесткими. В глазах появилась теплота.

— Всегда по вторникам. Иначе вторники просто жутко скучны. — Он постучал пальцем по коричневой бумаге. — Пол Мейз. Его называют потерянным импрессионистом. Это очень хорошая работа, а у вас — великолепный глаз.

Адель несколько мгновений оценивала слова мужчины.

— Вы меня просвещаете? К вашему сведению, я ведущий мировой эксперт по… потерянным импрессионистам. Меня прислал главный дилер, чтобы получить именно эту картину.

Мужчина откинулся на сиденье, закинув руку за спинку стула. Он принадлежал к тому типу людей, которые своим присутствием заполняли помещение, казалось, владели им.

— Нет, — отозвался он. — Иначе вы бились бы, пока не выиграли.

Он был самодовольным, уверенным, бесил ее. Сочетание черт, которое должно было бы отталкивать, тем не менее Адель осознавала, что незнакомец ее заворожил. «Он настолько не походил на Уильяма, насколько это было возможно для человека», — поняла она. Что-то в нем намекало на дурную репутацию: то, как он швырнул рядом свое пальто, провел пальцами по чуточку длинноватым волосам, поставил локти на стол, как залпом выпил шампанское, а затем снова наполнил бокал.

Он разглядывал Адель.

— Что? — спросила она.

— Вам никто не говорил, что вы похожи на Лиз Тейлор?

Она вздохнула.

— Говорили. Только я значительно старше, и глаза у меня зеленые, а не фиалковые.

— Издалека вас можно принять за нее.

Адель постаралась не подать виду, что ей лестно это слышать. Она удивилась, что он сравнил ее с Лиз, поскольку выглядела сегодня не лучшим образом.

— Расскажите мне о себе, — приказал он, когда принесли фрикасе из телятины.

Адель посмотрела на свою тарелку. Она была голодна, когда делала заказ, но теперь не представляла, как станет есть.

— Я замужем, — начала она.

— Ну да. Это очевидно. — Он многозначительно посмотрел на кольца на ее левой руке, затем с удовольствием принялся за еду.

— За врачом. У меня двое сыновей, как я уже сказала.

Вилку он держал в правой руке — на американский манер. Махнул ею в сторону Адели.

— И?

Она помолчала, обдумывая, что сказать дальше.

— Это все.

Никогда она не чувствовала себя такой скучной. Что еще она могла сказать? Она была домохозяйкой и матерью, и даже эти обязанности с нее практически сняли.

— Что ж, — продолжил он. — Вам, несомненно, нужно как-то это исправить.

Адель вдруг поняла, что даже не знает его имени. И разозлилась. Какое право он имеет вот так судить ее?

— У вас хватило наглости помешать моему ленчу и высказывать обо мне суждения. Да кто вы в самом-то деле?

Он ухмыльнулся. Положил вилку.

— Простите. Вы правы. Джек Моллой.

Он протянул руку.

Она пожала ее.

— Адель. Адель Расселл.

Сердце у нее забилось быстрее обычного. Она отняла свои пальцы, потому что при соприкосновении с рукой Джека Моллоя ее словно током ударило, такого с ней никогда раньше не бывало.

Она не испытывала подобных чувств, когда познакомилась с Уильямом. В то время она считала его ухаживания страстными. Она просыпалась в волнении, не в силах дождаться следующей встречи. В день их свадьбы ее переполняло ощущение счастья. Она всегда смотрела на него, когда они занимались любовью, и это казалось ей правильным.

Однако с Уильямом она никогда не испытывала ничего подобного. Адель ощутила опасность, настоящую опасность.

Джек наполнил их бокалы, разливая вино не глядя, как беспечный король на пиру.

— Вы американец, — сказала Адель. — Да?

Она не была уверена, но он говорил с явным акцентом.

— В самую точку, — ответил Джек. — Но я женился на девушке из очень английской семьи. Далвертоны. Вы их знаете? «Фамильное гнездо» находится в Окс-форд-шире.

Он намеренно произнес это с преувеличенным акцентом.

— Не знаю, — ответила Адель.

— Моя жена очень богата. К счастью для меня.

— Это ужасно.

— Почему?

— Ужасно жениться на ком-то из-за денег.

— Я этого не говорил. Я женился на Розамунде, потому что она ослепительно красива. И гораздо умнее меня.

Внезапно Адель почувствовала себя ничтожной. Она была уверена, что поблекнет в сравнении с Розамундой.

— Каков же ваш вклад в брак? — нашлась Адель.

Он засмеялся:

— Мое блестящее остроумие. И обаяние. Я торгую произведениями искусства. Привожу домой на ужин голодающих художников, а полгода спустя они получают за свои картины больше, чем когда-либо могли мечтать. Розамунда находит удовольствие, участвуя в этом.

— Так что же вы делаете здесь?

— Я возвращался из Корнуолла. Нужно было съездить подбодрить одного из моих протеже. А я никогда не могу проехать мимо распродажи, мало ли что. — Он взял бокал и посмотрел на Адель. — Что вы здесь делаете?

Она не знала, как ответить.

— Надо было чем-то занять себя.

Она посмотрела в свою тарелку. Ей хотелось сказать ему о том, какой опустошенной она себя чувствовала, какой бесполезной, но подумала, что он уже все понял.

Когда же Адель подняла взгляд, Моллой критически ее разглядывал.

— Думаю, вам, миссис Расселл, нужно вот что, — заявил он, — работа или любовник. Или то и другое.

Она положила нож и вилку. Джек Моллой был на удивление близок к истине. Адель встала.

— Мне нужно идти.

Он изобразил разочарование:

— О, да ладно, не обижайтесь.

— Вы очень грубы.

Она копалась в сумочке в поисках фунтовой банкноты, чтобы заплатить за ленч. Вытащила дрожащей рукой.

— Почему все считают тебя грубым, когда ты говоришь правду?

Он смотрел на нее. Глаза его смеялись.

Адель положила на стол фунтовую банкноту.

— Прощайте, мистер Моллой.

Он наклонился за картиной, которую прислонил до этого к ножке стола.

— Не забудьте это.

— Я ее не хочу.

— Я купил ее для вас.

— Вы можете ее продать.

— Действительно могу. — Он подтолкнул картину к Адели. — Я могу получить за нее в десять раз больше, чем заплатил.

Адель изобразила безразличие.

— Ну, так и поступите.

— Но я хочу, чтобы она осталась у вас. — Он нахмурился. — Послушайте. Дайте мне вашу последнюю ставку — сумму, до которой вы дошли. Это станет честным обменом. Тогда вы заберете ее с чистой совестью.

Адель колебалась.

— Я не могу.

— Да будет вам. Более справедливой сделки не придумаешь. — Он был озадачен.

Адель покачала головой:

— Я не могу. У меня нет денег.

Джек посмотрел на нее с благоговейным ужасом:

— Вы торговались, не имея денег?

Она пожала плечами:

— Да.

Он расхохотался. Другие посетители ресторана в тревоге стали оглядываться.

— Это фантастика. Я восхищен вашей стойкостью. Прошу вас: возьмите картину. Лучшей хозяйки ей не найти.

Адель мгновение стояла. А, собственно, почему бы и не взять ее, подумала она. Если он так хочет, чтобы картина принадлежала ей? Полотно прекрасное. И она почувствовала, что, взяв его у Джека, она что-то докажет. Что именно, Адель не совсем понимала, но, может, то, что она не скучная, провинциальная домохозяйка, какой он, очевидно, ее посчитал. Поэтому она и взяла картину.

— Спасибо, — сказала Адель. — И прощайте.

Вернувшись домой, она сразу же скинула плащ, бросила сумочку и побежала наверх переодеться. Она выбрала платье с широкой юбкой и узкими рукавами кораллового цвета, который, как знала Адель, ей шел. Добавила нитку жемчуга — подарок Уильяма к ее тридцатилетию. Она любовалась блеском жемчужин, пока подкрашивалась, доводя себя до совершенства. Немного духов «Шалимар» на шею — «Ярдли» из сумочки давно выветрились.

Затем Адель спустилась вниз и накрыла стол к ужину, налила две порции виски с содовой и стала ждать, когда приедет муж и она поведает ему о любопытных событиях дня.

Да только Уильям запаздывал. Шесть, семь, восемь часов… К этому времени Адель выпила обе порции виски и повесила картину на то место, которое она ей предопределила.

А когда Уильям наконец вошел в дом в двадцать минут девятого, лишь между делом извинившись, Адель вообще ничего не рассказала ему о своем дне.

В пятницу она обнаружила письмо на своей тарелке, поставленной к завтраку. Белый конверт из веленевой бумаги, надписанный бирюзовыми чернилами. Почерк Адель не узнала, и обратного адреса не было, только лондонский почтовый штемпель. Она взяла нож для разрезания бумаг и вскрыла конверт. Это было короткое письмо, изобиловавшее тире, подчеркиваниями и восклицательными знаками.

Дорогая, дорогая Адель!

Поверишь ли ты? Слава Богу — после всех этих лет мы в конце концов вернулись в Лондон! Найроби обладает своими преимуществами, но, Боже, как чудесно снова ощутить прохладу! В любом случае мне не терпится услышать все твои новости и рассказать тебе о своих. Прошу, приезжай, вместе пообедаем. Как насчет следующей среды в «Савое»? Милый «Савой»! Как же я скучала по Лондону! И по тебе. Увидимся с тобой там в час дня, если не будет других предложений.

Мне пора бежать. Бренда.

В конце письма стояли четыре крестика, обозначавшие поцелуи.

— Боже, — проговорила Адель. — Ты только посмотри.

Она передала письмо Уильяму, который читал газету.

Он прочел письмо так же, как читал все в эти дни: пробежал страницу глазами сверху вниз за кратчайшее время, выбирая требуемую ему информацию, отбрасывая остальное. Он улыбнулся и отдал письмо жене, держа двумя пальцами, а сам вернулся к новостям.

— Ты развеешься, — сказал он жене. Затем нахмурился. — Бренда… Я ее знаю?

— Мы вместе учились в школе. Она была на нашей свадьбе. В неудачной шляпке, напоминавшей усевшуюся у нее на голове курицу. Кажется, мы посмеивались над ней. Бедняжка. Но она душка.

Уильям покачал головой. Он не помнил.

Что едва ли было удивительно.

У Адели не имелось — и никогда не было — подруги по имени Бренда.

Письмо лежало на ее письменном столе три дня под нетрадиционным способом приобретенной картиной.

Адель вела свою обычную жизнь. Она сказала себе, что Джек Моллой самонадеянный, дерзкий и играет с ней ради развлечения. Разумеется, она не поедет на ленч в «Савой». Сама мысль об этом нелепа.

В воскресенье вечером она смяла письмо и бросила в мусорную корзину.

Однако оно каким-то образом будоражило ее. Содержание письма возвращалось к ней днем и ночью, пробираясь в мозг, как бы старательно она этому ни сопротивлялась. И Адель не могла отрицать, что письмо было изобретательным. Джек Моллой так хорошо ее понял — показал ей, что совершенно точно знает, какая она и какого рода подруг может иметь. Его выдумка, Бренда, была идеальным алиби.

Адель очень ясно представляла себе Бренду, поджидающую за столиком в «Савое» в лучшем пальто и шляпке, в коричневых туфлях и перчатках — все слегка вышедшее из моды после нескольких лет за границей, — но горящую от нетерпения поделиться сплетнями и пустяками…

Короче, отражение самой Адели — провинциальной, скучноватой, обыкновенной. А в таком случае что он в ней нашел? Почему заманивает ее на ленч, если она такое неинтересное, смешное существо? Такое… неискушенное.

Потому что он что-то в ней увидел, подсказывал Адели тоненький голосок. Джек Моллой разглядел ее потенциал. Он мог выявить в ней то, что заставило бы ее раскрыться и расцвести. Мысленно она возвращалась к тому возбуждению, которое испытывала, когда он с ней разговаривал, к чувству, которое она отчаянно пыталась скрыть, настолько, что сбежала из-за стола.

Чувство, которое она хотела пережить снова.

Адель подавляла это. Она видела, что, помимо озорства и каприза, Джек Моллой таил в себе опасность. И все же Адели нужно было как-то менять свою жизнь. Происшедшее ярко показало степень ее опустошенности.

В понедельник вечером она подождала, пока Уильям снял галстук, прочел свою почту, выпил первую порцию виски и принялся за баранью отбивную.

— Я все хотела спросить, — начала Адель, — могу я чем-нибудь заняться в новой клинике? У меня теперь столько свободного времени в связи с отъездом мальчиков. Я подумала, что могла бы как-то тебе помогать.

Он положил нож и вилку и посмотрел на Адель.

— Каким образом?

— Не знаю, но должно же быть что-то мне по силам. Ты, похоже, перегружен работой. Может, я могла бы помочь с документами или организовала бы группу для молодых матерей, или… — Она умолкла, понимая, что вообще-то толком не продумала свое предложение. — Просто теперь здесь царит гробовая тишина.

— Так это не делается, дорогая, — ответил Уильям. — У нас есть весь необходимый персонал, и бюджет у нас очень ограниченный, поэтому так и трудно.

— Ну, мне не обязательно платить…

— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — произнес Уильям тоном, не допускающим возражений, — это поддерживать здесь безукоризненный порядок. Для меня важно прийти домой и иметь возможность расслабиться. Я думаю, что если ты тоже будешь работать в клинике, тут все пойдет вкривь и вкось. А что ты будешь делать, когда мальчики приедут домой? Ты нужна им. — Он улыбнулся. — Я знаю, тебе сложно, потому что они уехали, но ты привыкнешь, дорогая, обещаю.

И он снова взялся за нож и вилку.

Внутри у Адели что-то закипело. Это было не просто возмущение. Она понимала, что Уильям не нарочно держится с ней снисходительно, но все равно пришла в ярость. Он поставил ее на место. Она была женой и матерью — и только.

Проснувшись утром в среду, Адель мысленно пробежалась по списку дел. Сегодня день смены постельного белья. Само собой, не она перестилала простыни, этим занималась миссис Моррис. В Шеллоуфорд приедет рыбный фургон — Уильям любит дуврскую камбалу. Тим написал Адели письмо с просьбой прислать новые носки для занятий спортом и французский словарь.

И пока Адель лежала в постели, черное одеяло уныния окутало ее. Какой смысл вообще вставать? Кто встревожится, да и вообще заметит, если она не встанет? Уильям всегда поднимался в шесть и спускался вниз до ее пробуждения. Каждое утро он ел на завтрак одно и то же. Томатный сок, чашка очень крепкого черного кофе, который он варил на плите в эмалированном кофейнике, и яйцо-пашот на тосте. Он не ждал, что завтрак приготовит ему Адель. Даже для этого она была не нужна. Если бы она не встала, Уильям не забеспокоился бы. В семь тридцать пять он выходил из дома, зная, что она будет на месте, когда он вернется.

Адель села в кровати. Какой вред может быть от ленча? У нее есть алиби. И новое платье из шелковой чесучи, которое она купила для летнего приема в теннисном клубе. Адель посмотрела в зеркало на свои волосы — уложить их толком не получится: не хватит времени, но у нее были бигуди. Она пригладила брови и посмотрела на себя, пытаясь определить выражение собственных глаз. Чего она ждет? На что способна? Чего хочет?

Адель спустилась вниз в халате.

— У меня сегодня ленч с Брендой, ты помнишь? В «Савое», — сказала она Уильяму, который посыпал яйцо белым перцем.

Муж улыбнулся ей.

— Умница, — сказал он. — Видишь? Вот как много дел. Постарайся развлечься. В любом случае я, наверное, вернусь сегодня очень поздно.

Опять? Адель иногда спрашивала себя, почему он и не спит в клинике? Но ничего такого не сказала. Просто улыбнулась и понадеялась, что Уильям не слышит, как колотится у нее сердце.

Она не знала, почему оно так стучит. Это всего лишь ленч, сказала она себе, потому что у нее появилась одна идея и ей нужен совет Джека Моллоя. И ничего больше.