Многие из друзей и коллег В.В. Петелина соглашались с ним, обещали поддержать, выступить на дискуссии в Коммунистической аудитории. Но поддержали только через тридцать лет. Почему? Этот вопрос спустя несколько лет возник и перед недавними выпускниками Московского университета М. Хитровым и В. Лакшиным: «Думал после разговора с М. Хитровым, рассказавшим, как живётся ему, в «Известиях»: в нашем мире кажущейся железной необходимости и регламентации, – записал В. Лакшин в начале июня 1963 года, – в жизни, расписанной и предопределённой сверху до мелочей, построенной на ожидании «указаний» и «накачек», огромное значение, как ни парадоксально, приобретает малая, казалось бы, частная инициатива, добрый личный порыв, благое начинание. Думаешь: можно ли пробить эту стену – и немеешь в обречённом бездействии. А оказывается, только попробуй: стена пробивается довольно легко, если твоё движение идет по ходу жизни. Сопротивление не так уж мощно, поскольку среда инертна. А сколько энергии дремлет и пережигается из-за жалких опасений: «ничего сделать невозможно», «что я могу» и т. п.!» (Лакшин В. Новый мир времён Хрущёва. М., 1991. С. 130). Надо проявить частную инициативу, и можно пробить стену официальной идеологии, а не сидеть «в обречённом бездействии» – вот пафос честных писателей, но как поздно пришёл этот здравый смысл в эти думающие головы.

Марк Щеглов одним из первых в «Новом мире» (1954. № 5) опубликовал яркую и обстоятельную статью о романе «Русский лес» (1953), центральный герой которого Иван Вихров верит в идеалы русского народа, верит в незыблемость русского леса, верит в «чистого и гордого человека, которого, как свечечку, пронёс в непогоду»; критик занял правильную позицию в толковании романа, вокруг которого поднялись разные толки. «Величание лесу воспринимаешь у Л. Леонова, – писал М. Щеглов, – как хвалу всему хорошему на земле: благоденствию, мудрости, родине, самой жизни. Именно поэтому в отношении к проблеме леса с особой остротой решаются вопросы «положительности» или «отрицательности» героев. Карьерист и вредитель профессор Грацианский, промышленник-лесоистребитель Кнышев, маклак Золотухин-старший, помещица Сапегина, «петербургская» дворянская Россия, окутанная дымом лесных пожарищ, заморские грабители русского леса – всё это вражьи, чёрные силы в романе. И, наоборот, лесной заступник и мудрец Вихров, добрый леший – старец Калина, комсомолка Поля Вихрова и другие – это друзья леса, и читатель романа должен в свою очередь стать им другом… В произведении Л. Леонова лес вместе есть основа, из которой развивается общефилософская и моральная идея вечной новизны, возобновляемости жизни, идея оптимизма и человеческой чистоты. Она с особенной чёткостью звучит и в философском споре в салоне Грацианских и в ночном разговоре Чередилова с Вихровым» (Щеглов М. Литературно-критические статьи. М., 1965. С. 272). М. Щеглов не только рукоплещет роману Л. Леонова, но и высказывает критические замечания:

«К сожалению, в романе «Русский лес» в историю Поли Вихровой внесено немало напрасного вымысла. Стараясь привести конфликт «отцов и детей» в соответствие с широким морально-философским замыслом романа, Л. Леонов поступается известной долей психологической и художественной правды.

Поля Вихрова ненавидит своего отца. За что?..» (Там же. С. 283). И Марк Щеглов развёртывает подробный анализ эпизодов романа, чтобы показать, как Л. Леонов даёт неточную оценку поступкам и размышлениям своих персонажей, особенно Поли и Серёжи, что, естественно, снижает значение романа, особенно это касается некоторых глав, изображающих войну.

В это время партия и правительство решило создать новый Гимн Советского Союза: Георгий Свиридов – музыку, слова – Исаковский, Твардовский, Грибачев, Смирнов, Бровка. На первых порах получалось разномастно, к словам Исаковского что-то стали добавлять, но возникло столько противоречий и различных вариантов текста, что единого по мыслям Гимна в этом составе не получилось. Гимн Советского Союза попросили написать и С.В. Михалкова.

1 декабря 1956 года была написана «Записка» Отдела культуры ЦК КПСС «О некоторых вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части писателей», подписанная Д. Поликарповым, Б. Рюриковым, И. Черноуцаном. В «Записке» говорилось о больших задачах, которые поставил ХХ съезд КПСС, между тем как ряд таких крупных писателей, как В. Катаев, Ф. Панфёров, С. Щипачёв, В. Кожевников, пишут о событиях сорокалетней давности, в пьесах нет больших проблем, сборники «День поэзии» чаще всего «выражают настроения пессимизма и растерянности». «Одним из наиболее острых в литературной среде является сейчас вопрос об отношении к роману Дудинцева «Не хлебом единым». Среди руководителей Союза писателей высказываются резко противоречивые суждения о романе. Одни считают его значительным произведением, написанным в духе решений ХХ съезда КПСС, другие – явлением вредным, идейно-порочным.

В романе Дудинцева с большой остротой разоблачаются типы дельцов и карьеристов, озабоченных только своим мещанским благополучием и подправляющих творческую инициативу новаторов (Дроздов, Шутиков, Авдиев, Невраев). Эти персонажи нарисованы писателем сильно и выразительно.

Главный недостаток романа Дудинцева состоит в том, что этой сплочённой группе хищников и карьеристов противостоят в качестве положительных героев люди душевно надломленные, занимающие, как правило, оборонительные позиции. Образ Галицкого, воплощающего, по замыслу автора, здоровые партийные силы, ведущие бой против рутинёрства и косности, нарисован художественно слабо. Основной положительный персонаж книги – изобретатель Лопаткин – не отделяется достаточно убедительно от отчаявшихся и разочаровавшихся во всём изобретателей Араховского и Буська. Тяжёлые, подчас трагические перипетии травли новаторов изображены смело, сильными художественными мазками, а победа Лопаткина описана бегло, невыразительно и выглядит случайной.

Всё это дает возможность нездоровым элементам использовать роман для клеветнических измышлений о том, что социалистическая система якобы не способствует творчеству и новаторству, порождает косность и бюрократизм. Эти элементы пытаются доказать, что выведенные в романе отрицательные герои будто бы воплощают в себе типичные черты руководящих кадров всего нашего государственного и партийного аппарата.

Тон такому клеветническому истолкованию задал на обсуждении в Союзе писателей К. Паустовский, заявивший, что роман зовёт в бой против чиновников, которые захватили управление всей нашей жизнью и душат всё честное, смелое и творческое. «У нас в стране безнаказанно существует и даже в некоторой мере процветает совершенно новая прослойка, новая каста обывателей. Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашим строем, ни с социализмом. Это циники и мракобесы… Это маклаки и душители талантов… Таких Дроздовых тысячи, и не надо закрывать глаза».

Выступление Паустовского послужило как бы сигналом для различных нездоровых и озлобленных элементов, которые пытались в таком же духе комментировать книгу Дудинцева в выступлениях на дискуссиях и читательских конференциях. Показательно, что выступление Паустовского было полностью перепечатано в стенгазете филологического факультета МГУ, что способствовало разжиганию нездоровых настроений среди студенческой молодёжи.

Речь Паустовского на обсуждении романа Дудинцева выходит за рамки литературного спора, это выпад против советского и партийного аппарата, направленный на то, чтобы посеять в народе недоверие к государственным органам» (Культура и власть. С. 571—572). В «Записке» авторы критикуют армянского писателя Н. Зарьяна за статью «Правдиво отображать жизнь» (Коммунист (Ереван). 1955. 24 декабря), в которой он критикует Г. Николаеву за слабое изображение районного начальства, Д. Гранина за рассказ «Собственное мнение», который в инструкторе горкома Локтеве видит «только черты бездарного и мстительного чиновника», В. Овечкина за статью «Писатели и читатели» (Литературная газета. 1956. 2 октября) «за крикливость и не оправданную грубость», за стихи в сборниках «День поэзии» и «Ли тературная Москва», в журналах «Новый мир» (№ 8, стихи Ольги Берггольц), «Октябрь» (№ 11, стихи М. Алигер),

«Знамя» (№ 9, стихи Б. Пастернака), Б. Пастернака за роман «Доктор Живаго», сданный в журнал «Новый мир», в Гослитиздат и в итальянское издательство. «Это произведение проникнуто ненавистью к советскому строю» (Там же. С. 573—577).

Эта «Записка» обсуждалась в Союзе писателей как руководящие указания партии. Много лет спустя В. Дудинцев дал интервью газете «Труд»: «Помню, когда я написал «Не хлебом единым», роман вызвал мощную волну народного отклика. В Центральном доме литераторов состоялось обсуждение романа. В зале сидели даже на полу. Но несколько кресел в первом ряду оставались незанятыми. Потом появились солидные люди, которым бравые ребята расчищали дорогу. Они сели в эти кресла, вынули блокноты, ручки с золотыми перьями и приготовились слушать. Для человека, имеющего глаза и уши, этой картины было достаточно для того, чтобы в его душе зазвучал сигнал тревоги, призывавший к максимальной осторожности.

На трибуну один за другим выходили Тендряков, Овечкин, Каверин, Вс. Иванов, Михалков. И все они говорили, что «Не хлебом единым» – партийный роман и критичность его выработана XX съездом. Хотя прекрасно знали, что писался он задолго до съезда. Сидящие впереди одобрительно кивали головой: правильно, мол, хорошо. И вдруг на трибуну вышел горячо любимый мною Константин Георгиевич Паустовский и сказал примерно следующее: роман, безусловно, хорош, но съезд тут ни при чём, да это и не важно, а главное – как верно схвачен тип Дроздова (главный противник Лопаткина. – В. П.), в них-то, дроздовых, всё зло и заключено… Молодёжь, сидящая на галерке и скроенная по той мерке, что вы мне предлагаете, подняла одобрительный шум. Люди из первого ряда лихорадочно заработали перьями.

А в это время в «Роман-газете», уже набранный, лежал «Не хлебом единым», не хватало только подписи для выхода в свет. И тогда два с половиной миллиона читателей смогли бы сопоставить клевету, которая вскоре хлынула с газетных полос, с текстом и спросить: где же тут очернительство? Где ненависть к Родине? Тактически, стратегически было важно, чтобы роман опубликовали. И я, и Симонов это понимали. Поэтому Константин Михайлович, сидевший рядом со мной в президиуме, посоветовал мне выступить и попробовать погасить этот страшный эффект. Что я и сделал, подтвердив версию о благотворном влиянии съезда на моё творчество. Ну, тут уж молодые люди с галёрки засвистели, закричали: «И это ты, Дудинцев?!»

А дальше случилось совсем уж непредвиденное. Вообще, должен отметить, что, когда политические события достигают своей высшей остроты, особенно свирепствует случайность. Непознаваемая закономерность, и от государственных деятелей в такие моменты требуется повышенная бдительность и осторожность (это, если хотите, тактическая рекомендация). В моём же случае произошло вот что: умер директор Гослитиздата Котов и до назначения преемника выход романа приостановили. За это время блокноты были пущены в ход, началась дикая реакция на события в ЦДЛ. Роман запретили. Был наказан и Симонов. Вот к чему привела выходка крыловского медведя, из лучших вроде бы побуждений убившего комара на лбу пустынника при помощи булыжника. Нельзя быть медведем, когда вторгаешься в область политики, тем более во времена острейших общественных катаклизмов» (Дудинцев В. Добро не должно отступать // Труд. 1989. 26 августа).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.