Часть первая

Михаил Иванович Худяков, потомственный учитель русской словесности, тридцати восьми лет от роду, рано женившийся, рано ставший отцом, рано познавший тёщину любовь и семейные передряги, среднего роста, но хорошей комплекции от занятий тяжёлой атлетикой; имеющий на сегодняшний день восемнадцатилетнего сына-студента и пятнадцатилетнюю дочь-школьницу, пришёл первого сентября домой в первом часу ночи, пьяноватый, весёлый и несколько шаткий. Постоял перед дверью своей квартиры, стараясь выдохнуть из себя лишние алкогольные пары, достал ключи и попробовал открыть дверь… Не получилось. Замок был закрыт на предохранитель и снаружи не открывался. Худяков помялся, но делать было нечего, и он позвонил в дверь. В прихожей послышались шаги, после чего глуховатый голос его супруги Ирины довольно холодно спросил:

– А кто там?

Худяков перетоптался с ноги на ногу и глупо ответил:

– А там – я!

– Кто – я? – подозрительно спросила жена.

– Муж, – бодро и властно попробовал сказать Худяков, – семейства отец и глава…

На последнем слове он отчего-то засомневался и произнёс его вяло.

– У нас нет ни мужа, ни отца семейства, – ответили из-за двери.

Это был бунт. Когда-то этот бунт должен был случиться.

– А где ваш муж? – громко спросил он с чувством большого стыда, сознавая, что половина соседей подъезда их пятиэтажного дома уже проснулись и приникли ушами и глазами к дверям и «глазкам».

– Наш муж погиб на производстве! – ответила Ирина. – На рабочем посту в объятиях юной студентки!.. Студентка выжила и через девять месяцев ожидает появления потомства!

Студентки сегодня не было. Сегодня в Институте гуманитарных наук была обычная сентябрьская попойка мужского персонала, обозначившая начало учебного года. Потом, конечно, к попойке подтянулся и женский персонал, но об этом, во-первых, никто заранее не знал, а во-вторых, ничего такого и не было.

– Зря ты так, Ирина, – сказал Худяков, сбросив с себя всю липовую трезвость, что так старательно готовил.

– Фу! – донеслось из квартиры. – Даже через замок перегаром прёт!

Потом Ирина помолчала. У Михаила мелькнул луч надежды, что сейчас раздастся поворот замка, двери откроются и он, хоть и будет облит руганью, окажется дома, в тепле, в уюте и чистоте. Однако вместо этого Худяков услышал:

– Пошёл вон отсюда! С кем пил, с тем иди и спи!

– С мужиками пил! – чуть не крикнул он.

– Вот с ними и спи!

– Я с мужиками не сплю.

– Научишься, – успокоила его жена, – пить же с ними научился.

– Не пустишь, что ли? – недоумённо спросил он.

– Нет!

– Я имею право… это моя жилплощадь!

– Поговорим в суде! Всё!

Худяков опёрся о дверь рукой, постоял так, как обычно стоят не очень трезвые люди, обдумывая своё положение. Положение было – дрянь. Надо было где-то спать, а где?.. Можно, конечно, пойти к друзьям, но пока дойдёшь из его района…. Да ещё неизвестно, в каком виде дойдёшь, да и дойдёшь ли вообще… Подберут «соколы» из вытрезвителя. Вытрезвитель в городе Северске был одним из немногих сохранившихся атавизмов советской власти. Худяков спустился с пятого этажа на один лестничный пролёт, на промежуточную площадку, и присел там на корточки, опершись спиной о стену. Как что-то вспомнив, он достал из кейса кусок рабочего мела и тут же начертил на бетонном крашеном полу очертание фигуры лежащего человека, что-то быстро прикинул и, улыбаясь, добавил к рисунку ещё что-то. Спрятал мел обратно, взял кейс двумя руками и, громко крича, стал бить им о стены.

– Нет, нет! Не надо, нет! А-а-а!!. – орал он и со всей силы бросил кейс на пол. Удар получился ошеломляюще хлёсткий и звучный, словно тело человека рухнуло вниз. Никто из соседей не вышел. Было тихо. Тихо было и за его дверью. Худяков достал сигарету, прикурил и тихонько, неторопливо пошёл вниз по ступенькам.

«Не пролезло, ну и ладно!» – подумал он, смирившись с положением. Ступеньки пяти этажей закончились быстро. Худяков прошёл в тамбур и остановился в дверях. За его спиной горел свет, отбрасывая из открытой двери подъезда на черноту двора жёлтую, короткую полосу. На этой полосе темнело очертание его фигуры. Худяков посмотрел на неё, как в зеркало, тут же сделал пару атлетических поз, что принимают на соревнованиях спортсмены по бодибилдингу и сказал разочарованно:

– Не пускают тебя нынче, учитель… новое время пришло, товарищ!.. – и шагнул в темноту.

Район, где жил Худяков, относился к городским окраинам и стоял почти что в тундре. За домом и начинались безграничные просторы уже буро-жёлтой растительности. Зимой же здесь до самого горизонта сверкал снег. Иногда по нему ездили вездеходы, снегоходы, а то и просто одинокие лыжники. В сентябре тундра ночью чёрная, непроглядная и в безоблачную погоду сливается с горизонтом, теряясь в ночном небе у низко висящих звёзд. Зимой в Заполярье звёзд совсем мало, слишком большое отражение от снега всяких городских огней.

Ночь стояла тёплая и жутковатая. Даже бродячие собаки не брехали нигде. Обычно за оградой строительного управления, мимо которого ходили все жители окраины в город с работы и на работу, постоянно брехали собаки, а сегодня тихо… Худяков поёжился. Может, зря пошёл? Может, следовало в подъезде пересидеть? Куда он ушёл? К кому?.. Человека, к которому можно было прийти в такое время, у него не было. Своего лучшего товарища по работе в институте, Сушнякова, он и то не хотел сейчас беспокоить. Все нормальные люди спят уже. И зачем он поставил новый замок с блокиратором? Как специально. Теперь гуляй по городу из-за своей домашней старательности. Бесцельно бредя по улице своего микрорайона, Худяков вышел на его окраину и остановился. Здесь начиналась пустошь. Худяков спустился с обочины дороги на мох, оглянулся в свете уличных фонарей и осторожно пошёл по целине тундры к громадной катушке из-под кабеля. Катушка была пустая, и, похоже, её просто бросили строители, чтоб не заниматься утилизацией. Она лежала на боку, и за её сердцевиной валялась пара обычных ящиков. Света здесь было немного – лишь тот, что доходил от дороги. Тут же были разбросаны пустые бутылки и консервные банки. Худяков сел на один ящик, облокотился о катушку, а на другой ящик положил ноги. Посидел. Снял туфли. «Если не замёрзну, – подумал он, – вполне могу переждать ночь и здесь». Сигарета догорела, и он закурил другую. В обычной жизни Худяков курил совсем мало, но сегодня день и жизнь были необычные и он разрешил себе необычные поступки. Звёзды горели перед ним далёким холодным светом, мерцали своими крошечными лучиками, как подмигивая с бездонного небосвода. Смотрел Худяков на эти далёкие миры и отчего-то подумал, что его мир домашнего уюта стал таким же далёким и недосягаемым, как и эти космические светлячки. Неважно, где находится тот или иной объект, важно – можно до него дотянуться или нет? Звёздочка вон далеко, квартира рядом, а попасть ни туда ни сюда невозможно. Если бы он ушёл на пару часов раньше с этой пирушки институтской, если бы не поддался на уговоры своего друга Сушнякова «посидеть часок без баб», если бы он отказался пить за здоровье ректора института, если бы… спал бы сейчас хоть и не в объятиях стылой супруги, так хоть в тёплой постели, на мягкой кровати. И Сушняков, скотина, уж лучше бы они где-нибудь с бабами посидели да полежали, сейчас не было бы так обидно здесь сидеть. Интересно, а какую студентку припоминала Ирина?.. Ту, что у него была прошлой весной? Или ту, что прошлой зимой за ним увязалась? Устроила ему представление, коза! За окном сорок градусов мороза, а она заявляется к нему домой… в мини-юбке, тончайших колготках, блузке без рукавов с декольте, как Марианская впадина, в сапожках и в шубке нараспашку… больше ничего. Сын чуть в обморок не упал… Все вначале так и подумали, что это к нему пришла девчонка. Хорошо хоть он в другом институте учится. А Машка эта тоже хороша, змея… только вошла, шубку сразу расстегнула и одну ножку на носок поставила. Жена мимоходом заглянула в прихожую, завыла тихонько и сразу в кухню. От испуга. Пришлось Машке пальцем у виска покрутить, а вслух громко сообщить, какой ей материал искать по литературоведению. Но кто в такое поверит? Никто. Вот и ему никто не поверил. И правильно. Любка-выпускница такая же дура… звонит ему домой в конце мая, в самый разгар заполярной весны, когда у всех одно на уме и супруга Ирина каждый вечер его пиджак обнюхивает на предмет дамских духов, звонит и спрашивает: «Михал Иванович, можно дипломную писать по Некрасову? Очень мне его стихотворение нравится: "Весна! Крестьянин торжествуя, на «тёлках» обновляет путь, его цюцюрник, дамский дух почуя…"» А?.. Ну что это? Сушняков говорил, что украинцы презервативы зовут – нацюцюрник. Тогда получается… А супруга во время чтения этих стихов на другом телефоне подслушивает. На другой день ему сообщает: «Скажи своей сучке, что она безграмотная, лингвистка хренова!» В сущности, все они – шлюшки шкодливые. За хорошую отметку готовы прямо в учебной аудитории на подоконнике отдаться. А он, козёл похотливый да неосмотрительный, и рад этому. Дорадовался.

Полжизни назад, на втором курсе института, он где-то также присмотрелся к своей будущей жене. Он уже отучился один год, а здесь новенькие девочки, только после школы, моло-оденькие такие, необкатанные. Он шефство и взял над Ирусиком. Да Ирусик оказалась девочкой слишком плодовитой – раз, два и «залетела». Потом слёзы, крик, рёв. Потом мамашу, тёщу принесло мигом с другого города. Свадьба студенческая, комната в общежитии, ребёнок, семья и… регулярные путешествия «налево». Изменять своей жене Худяков стал, ещё когда Ирина была совсем не такой безобразно толстой и пухлой, как сегодня. Изменял Михаил грамотно, не в институте. Нет. В соседнем медучилище. Там и не догадывался никто, никто и не интересовался, лишь бы водка, шоколад и цветы с собой были. Пришлось напрягаться. Там что-нибудь с однокурсниками разгрузят, здесь подработают. Половина денег домой, половина «налево». Здоровьем бог не обидел, тяжёлой атлетикой он занимался со школы. Так как-то и проучился все пять лет. Тёща только пару раз засомневалась в его кристальности поведения. Что-то, говорит, дух от него чужой идёт… Правильно. Приедет к ним в общагу и дрыхнет на матрасе неделю, пока с внуком не наиграется. За неделю все нервы у него себе на кулак намотает. И с сыном сюсюкается – Володенька, а Володенька, а что это у папы твоего фамилия такая дурацкая? Ни ростом твой папашка, ни фамилией, ничем, наверное, другим не вышел! Это воспитание такое? Укрепляет семью? А когда после окончания института они уехали к нему в Северск, в его родительскую квартиру, когда родилась дочь Ксюша, так от тёщи совсем никакого житья не стало. Приедет к ним, займёт их комнату на месяц-два, девчонку с колен своих не отпускает и всё талдычит ребёнку – Ксюша, Ксюша, хоть ты из этой дыры вырвись да фамилию себе найди нормальную, а то все через своего папашу на худое ведро похожи.

Теперь дети выросли. Жена тоже выросла… в бока. Не следит за собой совсем. Точнее, никогда за собой не следила. В молодости не так заметно. А теперь неповоротливая совсем стала до полной неуклюжести, ходит – переваливается как утка, в кровати лежит – на студень похожа… А всё сексу ей подавай! Какой здесь секс? Если с неё слетишь случаем, так разобьешься в один момент! Он же вот толстый не стал? И пузо не отпустил. И не потому, что склонности к этому нет, а потому, что держит себя в руках, в тренажёрный зал ходит четыре раза в неделю. «Качается». Занимается собой. Сила воли должна быть у человека. А супруге лень над собой работать. Толстеет во все стороны. Странные эти бабы: думают, женили на себе и всё. На всю оставшуюся жизнь, при любом её виде этот муж рядом будет. Дуры. Рядом он будет раз в месяц с перепою. Впрочем, не все такие уроды, как он. Некоторые и пухлых любят. О вкусах не спорят.

Если бы не дети, давно бы развёлся, создал новую семью. И не пытался бы уложить в кровать любую смазливую, фигуристую студентку, не рассчитывал бы, что супругу можно перевоспитать, искал бы человека такого же целеустремлённого, с такими же взглядами, идеалами, то, что называется – под себя. И нашёл бы. В мире есть очень много женщин, на удивление следящих за собой. Взять хотя бы у них в институте завкафедрой истории России. Ей столько же, сколько и его Ирине, а выглядит, особенно со спины, на двадцать. И кожа матовая, бархатистая, ухоженная.

Но дети держат. Он раньше не верил в это, однако с годами заметил, что уйти от детей и в самом деле невозможно. Вот и приходилось жить на одной площади с их матерью. Говорят, что супруги со временем привыкают друг к другу. Он не привык – хотел, но не смог, не получилось. Как увидит её в коридоре между кухней и комнатами, что разойтись нет возможности, лишь протиснуться, так сразу хочется бежать, бежать, бежать! Куда угодно, лишь бы подальше ото всего этого. Но дети… особенно Ксюша. Володька уже взрослый совсем, даже как-то спросил: «Так до скончания века и будете друг с другом мучиться?» А дочка молчит, старается их воспринимать отдельно – маму саму по себе, её тоже жалко, и папу самого по себе. Так он когда-то воспринимал свою семью с родителями и новую семью с женой и первым ребёнком. Потом новая семья как-то оттеснила родителей, хлопоты с рождением второго ребёнка возросли и родители, уехавшие с Севера в среднюю Россию, довольствовались лишь короткими письмами да редкими приездами в отпуск. Он не удивится, если сын Владимир скоро женится и повторит то же самое. Лишь бы тёща ему не попалась такая же. Лишь бы успел до рождения детей разобраться: та ли это женщина, которая нужна и с которой стоит связать свою жизнь?

Михаил вспомнил сразу свою супругу и поморщился. И чем дальше в ночь, тем раздражение к супруге нарастало. В рассуждениях он обвинил её даже в том, что вместе с ней на официальном торжестве появиться не может. Будут смеяться над её неуклюжестью. Потом он попробовал вспомнить, когда с ней был последний раз в постели. Вспомнить не мог, потому как было это наверняка по большой пьянке, а большая пьянка была… полгода назад где-то. Вот тебе и выполнение супружеских обязанностей. Но он не жалеет. А может, это всё подло?.. Может. Только жить так невозможно. Секса ей подавай!..

Звёзды горели на небосводе до первой светло-синей полоски утренних сумерек. Чернота неба после трёх часов ночи стала таять и растворяться на востоке в едва ощутимых признаках подходящего из-за горизонта солнца. Первыми на земле из темноты показались жёлто-бурые кусты, а за ними в светлеющем воздухе проявились увядающие редкие полевые цветы. В глубине тундры переливисто заверещала какая-то птица и зажурчала вода. По трассе, за спиной, протрещал тяжёлый грузовик. Вместе со свежим тундровым воздухом сюда долетел запах выхлопа дизельного двигателя. Небосвод светлел, звёзды гасли одна за другой. Наступало утро. Михаил обулся, передёрнул от утренней свежести плечами, взглянул на часы – половина четвёртого утра. Можно идти. Куда? По меньшей мере, можно купить пива в круглосуточном ларьке и немного похмелиться. Потом надо всё же как-то попасть домой. Что сказать? Стоп! А что он ещё должен говорить, когда его не пустили вчера домой? Дети вот только… А если его опять не пустят?.. Так. Надо что-то придумать. Придумать, как попасть в свою квартиру! Дожил.

Восток светлел. Заря поднималась. Сумерки таяли в наступающем утре. Они таяли невидимо и неощутимо, как тает маленькая сосулька на крыше – кап-кап-кап, и уже нет её. За светлой полосой на востоке желтело небо, из-под земли появлялась изогнутая оранжевая полоса. Потом полоса растворилась в подходящем ярком свете, и тут же над горизонтом сверкнул первый, резкий, слепящий луч солнца. Он был чист и прозрачен, как может быть чистым любое создание только что народившееся на земле. Наступило утро.

Все эти полчаса или, может, чуть больше Худяков стоял возле своего прибежища и зачарованно смотрел на восход. Он даже про сигареты забыл, настолько его поразило происходящее на его глазах действие. Он стал вспоминать, когда последний раз видел восход солнца, и вспомнить не мог – просто никогда не видел восхода солнца, он никогда не наблюдал это представление неба от начала и до конца. Его жизнь не допускала такого глупого времяпрепровождения. Это же всё естественно. И всё обычно. Это должно быть. Это происходит всегда, и торопиться незачем. Но как это происходит, он не видел и не знал. Как именно ночь сменяется утром. Как чёрное и безжизненное превращается в светлое и жизнеутверждающее. И как, сколько бы ни продолжалась ночь, солнце появляется над землёй и возвещает новый день.

Худяков повернулся и пошёл к высокой насыпи дороги. На душе было хорошо, умиротворённо, но как-то беспокойно от чего-то нового. Он не будет выкручиваться и что-то придумывать, даже для детей. Он просто пойдёт к себе домой. В конце концов это его дом. И в своём доме он разберётся сам… В человеческой жизни всё должно быть как в природе – ночь и сумерки должны сменяться светлым днём.

Худяков брёл по дороге к своему микрорайону, слегка помахивая кейсом. Настроение понемногу улучшалось. «Ничего придумывать не надо, – говорил он сам себе, – я иду домой… Что я сделаю?.. А что в голову придёт, то и сделаю. Как хозяин в своём доме. Сейчас только пива попью по дороге у киоска, сигарету выкурю и вперёд!..»

У киоска с многообещающим названием «Надежда» Худяков остановился, глянул на витрину, выбрал бутылку пива местного розлива и попросил продавца её открыть. Заспанная девчонка из киоска щёлкнула в темноте за окошком открывашкой и подала ему бутылку. Худяков неторопливо приложился к горлышку, и холодная, терпкая влага оживила его изнутри. Он не отошёл от киоска, стоял прямо у прилавка и неторопливо потягивал пиво, что называется в удовольствие. До дома было не более ста метров. Времени у него было более чем достаточно. Попасться кому-либо из знакомых на глаза Худяков не боялся, самое страшное с ним уже случилось вчера. Его не очень прочные отношения с женой не были большим секретом ни для кого. Единственная мысль, что его сейчас занимала, – как попасть домой без особых задержек и лишних унижений? Лучшим вариантом в такой ситуации было войти в квартиру, когда дети отправятся на учёбу. Другими словами, они выходят из дома, он заходит. Вроде как случайно встретились у дверей. Размышляя, Худяков не заметил, что к нему, а точнее, к киоску приблизилась молодая женщина. Один взгляд – и сразу ясно: поведение у дамы просто наилегчайшее. Просто сплошная сексуальная расторможенность. Причём не всегда в спокойной обстановке, судя по давнему подтёку под глазом, старательно припудренному совсем недавно. Значит, девушка из квартиры. В поисках. Худяков отвернулся безо всякого вызова в поведении и даже сделал шаг в сторону от прилавка. Однако женщина спокойно обошла его и появилась с другой стороны с незажжённой сигаретой в руке, приставленной к губам.

– Дядя, – обратилась она со всей женской ласковостью в голосе, – огонька не будет?

Худяков молча достал зажигалку и щёлкнул колесиком. Огонёк вспыхнул. Женщина обняла его двумя ладошками и прикурила. Подняла глаза на Худякова и дунула на огонёк. Зажигалка погасла, Худяков молча спрятал её в карман.

– Может, у тебя и пять рублей есть? – спросила женщина.

Худяков достал на ощупь пятак из кармана брюк и, не смотря на неё, отдал. Женщина мигом вытащила из рук деньги и повернулась к киоску. Через мгновение и у неё в руках была такая же бутылка пива. Женщина пила так же неторопливо из горлышка по небольшому глотку, постоянно посматривая на Худякова, будто ожидая каких-то предложений. Худяков молчал.

– Может, у тебя проблемы какие-то, дядя? – спросила она.

Здесь Худяков не выдержал, повернулся к ней всем корпусом, оглядел нахально её с ног до головы, прицениваясь как козе или лошади.

– У меня нет, – ответил он, – а у тебя?

– У меня есть, – глотнула дама пиво.

– С меня больше не обломится, – объяснил Худяков.

– Вижу. Домой идёшь, к жене, к детям.

Худяков ничего не ответил. Пиво заканчивалось, он думал, стоит покупать вторую бутылку или нет. Других мыслей сейчас не было. Сегодня был обычный рабочий день и напиваться ни в коем случае нельзя. Лёгкий «выхлоп» после вчерашнего – это не страшно. Пили все, даже ректор. Праздник всё же. Но первый рабочий день надо встретить с ясными глазами, как восход солнца.

Дама с пивом прошлась неспешно мимо Худякова вперёд-назад, словно шагами мерила расстояние, а вернувшись на своё место, вновь поинтересовалась:

– Дядя, хочешь совет?

– Говори, – даже не повернулся тот.

– Домой придёшь, жену не угробь.

– С чего ты взяла?

– Глазами сверкаешь.

Подождать, пока дети отправятся на учёбу, Худякову пришлось не два, а целых три часа. Раньше половины восьмого утра никто из дома не выходил. За несколько минут до этого времени, Худяков подошёл к своему подъезду и скромно встал в тамбуре первого этажа. Лишь бы поменьше соседей встретить сейчас. Если что, так он уже заготовил, что сказать – жду дочь, сына, пока спустятся вниз.

А в семь часов утра на пятом этаже, рядом с его квартирой разыгралась одноминутная драма в семействе Худяковых. Супруга Ирина, весьма удовлетворённая, что не пустила ночевать домой супруга и оттого даже почувствовавшая себя моложе, решила открыть входную дверь, посмотреть, не сидит ли там этот козёл на ступеньках?.. Блудный козёл… И не раскаивается ли он в содеянном?.. Было бы очень неплохо тут же оттаскать его за волосья, да и по морде сразу…

Дочь приводила себя в порядок в ванной, сын готовил себе кофе в кухне. Ирина осторожно прошла в прихожую, открыла дверь, воровато выглянула – на площадке никого не было. Ирина приоткрыла дверь пошире и выглянула в лестничный пролёт – между этажами она увидела нарисованный мелом контур человека с разбросанными руками. Держа себя от облепившего её страха за нижнюю челюсть, Ирина спустилась на один пролёт ниже и посмотрела внимательней… Через секунду коридор сотряс короткий вопль, похожий на визг поскользнувшейся женщины. Ни одна живая душа не выглянула из квартир наружу. Ирина быстро поднялась на этаж и в дверях столкнулась с сыном.

– Там, – глотая воздух, проговорила она, показывая рукой за собой, – там ваш папа… вчера… там…

Выскочила дочь из ванной, сын отстранил мать и прошёл на лестничную площадку. Мать повернулась и наблюдала за ним с ужасом в глазах, но и с какой-то ещё неуловимой надеждой. Дочь присоединилась к матери, ничего не поняв, но интуитивно ощутив что-то ужасное, творившееся в уличном коридоре. Сын спустился на пролёт ниже, рассмотрел рисунок и спросил:

– А разве милиция, когда обрисовывает труп… рисует рожи?

Мать и дочь скатились по ступенькам к Володе. Перед ними, как и положено, при расследованиях, что они сотни раз видели в фильмах, был нарисован контур человека с разбросанными руками, но… на голове были нарисованы глаза, нос, три волосины сверху и широко улыбающийся рот.

– А-а, – тихо прошипела мать, – сучонок!.. Ну вернись домой, гадёныш!

И они дружной семьёй чинно пошли наверх.

Володя сказал:

– Как уже надоело всё это.

– И мне надоело, – эхом откликнулась дочь, – надо было с папой здесь остаться, в коридоре.

– Защищайте, защищайте! – недобро сказала мать. – Он и вас при случае за три копейки продаст! Защищайте!.. Палашку своего, недоноска.

– Вы бы уж хоть что-то решили, – как попросил сын, – чтоб как люди жить.

– Что тут можно решить? – вопросила мать. – Решить можно с человеком! Ваш отец к этой категории не относится, как был сволочью, так и…

– Раз он так плох, – сказал Володя, – тогда разведись с ним. Что жить-то со сволочью?

– Больно ты скорый! – толкнула его мать легонько в спину, и они вошли все в квартиру.

Через полчаса, в семь тридцать, как положено, младшие Худяковы вышли из квартиры и прямо на лестничной площадке, у своих дверей столкнулись со своим отцом. По всему видно, отец только поднялся на пятый этаж и, похоже, хотел позвонить в звонок. Дети удивились его приходу. Но отец строго поинтересовался: «Учиться?..» Дети молча кивнули. Отец строго договорил: «Идите!» Дети как-то быстрее положенного пробежали по ступенькам вниз. Отец зашёл в квартиру. Володя посмотрел на Ксюшу:

– Что сейчас будет?

– Давно бы пора чему-нибудь произойти, – сказала она, – лишь бы без жертв.

– Шутишь?

– Шучу. Пойдём. Отец – человек выдержанный, но мама переборщила. Пусть сами разбираются.

Выдержанный человек вошёл к себе в квартиру с воинской доблестью в глазах. Скинул быстро и легко туфли и прошёл в кухню. Здесь он едва не столкнулся с супругой, которая никак не ожидала, что на смену ушедшим детям заявится её незабвенный муженёк. Причём с таким решительным видом, словно он не как побитая собачонка где-то ночевал на улице, а всю ночь до обморока нежно насиловал свою супружницу. Муж прошёл к кухонной раковине, открыл воду, налил себе стакан и залпом выпил.

– Смотри-ка ты, как нас на водичку-то потянуло, – подначила очнувшаяся супруга, – видно, из лужи пить боялся.

– Заткнись, – тихо ответил супруг, как предостерёг.

– Что-о?!. – едва не рехнулась та.

Супруг прошёл в комнату, бросил там свой кейс на кровать. Потом вернулся в прихожую, где опять столкнулся с женой, уже оправившейся от короткого шока и шедшей выяснять отношения. Михаил при ней достал из встроенного шкафа топор и молоток… Ирина вновь схватила себя за нижнюю челюсть и вновь издала лёгкий, короткий вопль. Муж, однако, не зарубил её, подойдя к входной двери, приставил топор к блокиратору замка и быстро, резко ударил молотком по топору. Блокиратор срезало как бритвой.

– Ай! – крикнула жена.

Михаил пренебрежительно бросил инструменты в шкаф. Потом закрылся в ванной, скоро там зажурчала вода. Через пять минут он вышел без рубашки и чисто выбритый.

– Что это ты тут расходился? – Ирина бродила за ним по пятам, как будто пытаясь вернуть себе место хозяйки положения, хозяйки в доме. Михаил без слов прошёл в спальную, где бросил свой кейс. Открыл платяной шкаф и достал свежую сорочку, потом новый галстук. Ирина подошла сзади, вставила руки в свои необъятные бока и разразилась:

– Что это ты тут раскомандовался? Что это ты тут… что, мало ночевал как собака на улице?.. Мало тебе, сучонку паршивому…

– Заткнись, – сказал Михаил тихо, не поворачиваясь к ней и каким-то иным голосом.

– Что это я заткнись?! Что это я должна тут заткнуться? Я вот сейчас…

И здесь произошло уже совсем непонятное. Михаил развернулся и закатил жене оплеуху с плеча да наотмашь, да с размаху, да больно… Стокилограммовая масса супруги мигом, как шарик, улетела к шкафу, ровно вошла в открытые дверцы и села там на какие-то коробки из-под обуви. Потом эта масса спросила у себя:

– Что это?..

Глаза у неё были непомерно выпучены, рот открыт, и весь вид её говорил о совершенно для неё не свойственном положении и месте. Сразу же супруга ещё раз поинтересовалась у кого-то:

– Что это?..

Здесь она догадалась посмотреть на мужа. Он как ждал этого и пояснил ласково и мило:

– Это оплеуха. Будешь рычать – ещё получишь. Быстро на кухню! Чай мне налей!

Ирина более чем поспешно, резво, по-молодецки поднялась из шкафа и улетела в кухню. Там что-то сразу застучало, зазвенело. Ласково так, по-домашнему. Когда Худяков завязал галстук, из кухни донеслось:

– Миша! Иди чай пить!

Миша быстро позавтракал, потом попросил жену принести в кухню напольные бытовые весы с двумя площадками для ног. Ирина принесла весы и осторожно поставила перед мужем.

– Встань, – сказал он ей.

– Зачем? – только спросила она, но Миша поднял на неё глаза, и Ирина послушно встала на весы. Циферки выскочили за сто килограммов.

– Сто два, – сказал муж, как приговор прочитал, – через полгода должно быть шестьдесят, критическая масса – семьдесят. Всё. Начинаешь сегодня. Врач, тренажёр, голодовка, к хирургу пластическому… как хочешь. Больше говорить не буду.

– А домом кто будет заниматься? – только и спросила Ирина, как последний шанс.

– Дети! – вдруг отрезал муж.

– Как ты их заставишь?

– Попрошу помочь матери прийти в нормальный человеческий облик. А ты!.. – Михаил ткнул в неё пальцем и Ирина отшатнулась, – не сбросишь вес… разведусь!.. Думай.

Он поднялся со стула, прошёл в прихожую и, обувшись, договорил:

– И не стой колом, как снежная баба перед Новым годом во дворе. На работу пора!

Дверь хлопнула, и муж ушёл. Ирина постояла немного, всплеснула руками, спохватившись, и побежала к зеркалу.

– Ах, боже мой! – заверещала она, – лицо-то, лицо… надо замазать, красное какое… так. Первый урок в одиннадцать, успею. Тренажёр, голодовка, что это он? С ума спятил? Ой, не стоило его так домой не пускать! Вот же дура!..

По дороге на работу – а Михаил всегда ходил пешком – он встретил свою студентку, что обожала поэзию Некрасова, и получил от неё комплимент за здоровый цвет лица.

– Просто спать надо на свежем воздухе, – раскрыл секрет Михаил.

– Да, конечно, – согласилась та, – спать, Миша, спать и ещё раз спать! И не в одиночку! Ты сегодня как?..

На работе в институте его встретил друг Сушняков, в одну секунду оценил его состояние и тоже похвалил:

– Хорошо выглядишь. Спишь с открытой форточкой?

– На улице сплю, – ответил весело Михаил, – как Репин Илья Ефимович.

– У него что – дома своего не было? – удивился Сушняков.

– Просто привычка такая. Полезная. Восемьдесят шесть лет прожил.

– У тебя даже блеск в глазах другой, – заметил Сушняков.

– Я знаю. Это там до сих пор восход солнце горит.

– Чего восход? – совсем запутался сорокалетний Сушняков.

– Сегодня наблюдал восход солнца. Вынужденно. Но красиво. Никогда не видел.

– А-а, – как понял тот, – бывает. Надо пива выпить с утра. Пройдёт. Обедаешь где?

– Не придумал.

– Идём со мной в «Белые ночи»? Пельмени, пиво.

Худяков обещал подумать. Для себя он решил никуда не ходить, где может быть пиво. По крайней мере, в ближайшие дни.

Первый рабочий день прошёл скромно и целомудренно. К обеду заболела голова, но вместо положенных ста граммов чего-нибудь крепкого Худяков выпил таблетку анальгетика. Со студентками не шутил в перерывах и вёл себя так, словно видел их всех впервые. Пара выпускниц была этим несколько обескуражена. Обе девчонки уже «шли» на красный диплом, и у обеих предмет Худякова был профилирующим. Плюс ко всему Худяков был не простым преподавателем русской словесности, а завкафедрой русского языка с кандидатской степенью. И вдруг такая отстранённость от женского пола, да ещё в самый первый день. Целое лето не виделись! И обе ещё дуры такие – обе в мини-юбках припёрлись на занятия. А если сложить время обеих девушек, что они провели утром у зеркала, так вообще рабочая смена получится. Вот и рисуй себе потом лицо, страдай от недосыпа, когда мужики эти… так-то ничего не соображают, да ещё и носом крутят.

Более часа Ирина мазала кремами свою упитанную мордашку, скрывая следы оплеухи. Наконец грим удался, и она, глянув на часы, стала торопливо одеваться.

Перед самым выходом из дома, когда она уже обувалась, в дверь позвонили. Ирина моментально открыла и увидела за порогом женщину с пачкой телеграмм в руке. Женщина улыбнулась: «Вам заказное письмо». Ирина расписалась, поблагодарила, глянула на обратный адрес и взвизгнула от восторга. Письмо было от её матери. На остановке, ожидая автобус, она прочитала: «Здравствуй дочка! Соскучилась я по вам всем. Это я имею в виду тебя и детей наших. Не спрашиваю у тебя разрешения, знаю что обрадуешься, да и дети тоже рады будут. Я еду. В Северск поезд приходит третьего сентября, думаю, письмо успеет дойти. Встречайте, вагон первый, поезд скорый. Ваша мама и бабушка».

Ирина взвизгнула внутри себя ещё раз. Приедет мама, всё устроится и станет как и раньше. Мама всегда умела обуздать этого хама. У мамы всегда хватало напора и жёсткости поставить любые условия Мишке-поганцу! Он всегда при ней пасовал. Ну теперь погоди! Она спрятала письмо в сумочку и стала себе представлять, с каким наслаждением сообщит ему эту прекрасную новость, с каким удовольствием она посмотрит на его вытянувшееся лицо… нет, морду! С каким восторгом она выслушает его бя-бя-бя, или что он там сразу заблеет? С каким…

Здесь Ирина осеклась. А вдруг он… вдруг он и в самом деле так переменился, что… Вдруг и в самом деле что-то произошло в его жизни, чего она пока не знает? Раньше ведь он не дрался? Раньше он её даже где-то побаивался… её громкого голоса, её истерик… А вдруг он и маму… по морде? Она даже отшатнулась – по лицу! Нет. Смелости не хватит. Мама может ведь и в суд, в прокуратуру. Она и сама может ему по сусалам надавать. Как двинет по роже его самодовольной… Ка-ак даст!.. Ирина представила себе, как Мишка-поганец летит с опухшими сусалами через весь их зал, и падает где-нибудь в угол, и бьётся мордой о порог… нет, не насмерть, конечно, так… побольнее. Потом Мишка встаёт и побитой собачонкой бежит к ним в комнату и там поскуливает, кобелюга поганый! А она входит и говорит – ладно, мол, не скули, заживёт…

К автобусной остановке подошёл рейсовый автобус марки ПАЗ. Автобус ПАЗ имеет довольно высокую посадку, и первая его ступенька расположена довольно далеко от земли, так что приходится ногу просто задирать, а потом уже подтягиваться на поручнях. Ирина такие автобусы терпеть не могла, потому как громко кряхтела при посадке и один раз её кто-то сзади подтолкнул. Она уже в салоне развернулась, хотела двинуть наглеца по мордам, но увидела перед собой лишь юную, хрупкую девушку. Парень же остался на остановке, он, похоже, ехать и не собирался. Просто посмеялся над ней, и всё. Она запомнила его лицо и потом очень долго искала на улицах города, но так больше нигде, никогда не встречала этого нахала. В другой раз кто-то ещё более мерзкий толкнул её в то же место шилом… Она точно сказать не могла, но ощущение, что в тебя тыкают больно большой иголкой, присутствовало. Она тогда пулей влетела в салон с матерной бранью, наглеца опять-таки не нашла. И город вроде у них небольшой, а когда надо, так словно все в мегаполисе живут.

В салоне Ирина села, и рядом уже больше никто не сел… может, и не поместился. Ирина отвернулась к окну и всю дорогу смотрела в сторону. Ростом Ирина пошла не в мать, а в отца. Отец был небольшой – метр шестьдесят. Мать была высокая, статная, крупная женщина. Рядом они всегда смотрелись немного комично, особенно для прошлых лет. Отец умер рано. Ей ещё и восемнадцати не было. Какая-то врождённая неизлечимая болезнь. Дедом и тестем ему так и не удалось побыть. Мама с лихвой возместила детям всё и всех. Иногда Ирине казалось, что там, где живёт её мать, совсем не обязательно иметь участкового милиционера. Прошло восемнадцать лет, и Ирина до сих пор не могла понять: любят её дети свою бабушку или нет? Чего-то не хватало в их отношениях. То ли трогательности, то ли ласковости, семейности… или просто обычного обожания своей бабушки… Всё слишком по-деловому. Сделал – получи. Не сделал – тоже получи. Может, просто мало было в отношениях искренности, чего так хотят и так остро чувствуют все дети?.. Ответить на все эти вопросы она не могла до сих пор.

После уроков по дороге домой Оксану Худякову окликнула её одноклассница Ритка Пузырёва и, когда та обернулась, помахала своим стильным ранцем, что означало – постой, сейчас догоню, есть разговор. С Риткой Оксана не дружила особенно – так, несколько раз бывали в одной компании, на дискотеках толкались, у подружек на днях рождения… Ритка была девка ничего, надёжная. Говорили, что у Ритки был парень – то ли тридцать лет ему, то ли двадцать три. У Ритки во всех вещах, от школьных принадлежностей до чисто дамских, всегда есть в запасе презерватив, причём не просто китайская ерунда, а фирма… английский, например. Что ей говорили родители на это – никто никогда не знал. Все знали, что родители у Ритки с деньгами, этого было достаточно.

Ритка догнала её возле школы и, зашагав рядом, озабоченно заозиралась по сторонам, словно боялась, что их мог кто-то подслушать. Потом интригующим голосом спросила:

– Новость хочешь?

– Какую? – равнодушно глянула на неё Оксана, ожидая что-либо из школьной жизни, там беременный кто-нибудь опять или кого в тюрягу упекли… А может, кто триппер подхватил.

– Мы с тобой почти родственницы!

– Как это? – остановилась Оксана.

– Тише! – подхватила её Ритка под руку и увлекла за собой дальше. – Мы с тобой почти родственницы!.. Сама чуть не рехнулась! Смотри никому не проболтайся. Тебе тоже невыгодно. Поняла?

– Нет.

– Твой папаша… твой отец, – Ритка улыбнулась самодовольно, – трахает мою старшую сестру!

– Что? – как квакнула Оксана, чуть слюной не подавившись.

– Что, что… – вытаращила на ходу глаза Ритка. – Трахает мою Любку, как хочет, и прекрасно себя чувствует. Ты не знала?

– Не-ет.

– И я не знала. А тут, – она вновь оглянулась, – а тут слышу как-то по телефону – ах, Михал Иваныч, ах, ах!..

– Откуда она его знает?

– От верблюда. Она же у него в институте учится!

– Так, может, она по делу звонила?.. По учёбе.

– Ага! – даже остановилась Ритка. – Будет эта старая шлюха по делу звонить!

– Сколько ж ей лет?

– Любке? – Ритка задумалась. – Так сколько же ей лет?.. Первые месячные у меня пошли, ей двадцать стукнуло… ага, представляешь, я мучаюсь там, а она коньяк в своей комнате с подружками и хахалями жрёт! Сестра называется. Значит, сейчас ей двадцать три, шкидла старая! А всё туда же – под кого бы улечься!

– Что делать? – потерялась от такой новости Оксана.

– Молчать, конечно! У тебя папаша хоть куда! Молодец мужик! Вот бы посмотреть, как они в кровати крутятся, как он её там обрабатывает!.. Представляешь?

– Что?

– То! Как скачут друг через друга.

– С чего ты взяла?

– Что, я свою сестру не знаю? Она же… как это?.. Как в публичном доме родилась. Ну… Это природное. Врождённое. Что молчишь?

– Думаю.

– Что тут думать. Отцу не проболтайся.

– Нет, конечно.

– Мы с тобой теперь как две сестры… ага, по несчастью.

– Ладно.

– Пива хочешь?

– Можно.

– Я угощаю. Пошли. В тот вон киоск.

– Там баба вредная. Нам не дадут.

– Дадут. Она меня знает.

– Откуда?

– От верблюда. Этот киоск мой парень держит.

– Он у тебя бизнесмен?

– Стала бы я с другим водиться! Он при деле и с деньгами!

После работы, вечером, Худяков задержался у себя на кафедре, обдумывая создавшуюся ситуацию. Состояние бравады прошло, состояние алкогольного подъёма настроения – тоже. Через полчаса он может быть дома. К этому времени обычно собирались уже все в семье. Дети – это нормально. Сегодня утром он с ними виделся, и они всё поняли. Ксюша, правда, выглядела немного перепуганной – папа дома не ночевал, а пришёл и строго стал интересоваться, в школу ли они идут… С детьми он поговорит, если что – извинится. А с супругой надо вести себя по-прежнему, по-боевому. Настроения, правда, совсем нет, усталость какая-то присутствует. Придётся через силу. Приду, спрошу, как дела с лишним весом. Вот так! А если выкобениваться начнёт? Уже наверняка в себя пришла, придумала что-нибудь. По ряшке ещё раз заехать? А дети?.. Нет. Да… настрой не тот сейчас. Что делать? Выпить? Опасно. Одному тем более. Восхититься жизнью на земле? Захотеть жить прекрасно? Как? Восхода солнца вечером не предвидится. Кстати, надо завтра утром обязательно проснуться пораньше, туч не предвидится, можно ещё раз посмотреть, как солнце встаёт. А то, может, ему сегодня утром всё показалось таким прекрасным по той причине, что он в таких условиях оказался, когда восприятие всего вокруг обостряется? Михаил невольно вспомнил сегодняшнее утро – густые сумерки, растворявшие в себе ночь, прибывающий свет, светло-синюю полосу на востоке, оранжевое ожерелье на небе и первый пронзительный луч солнца… Всё так непривычно, так необычно, как никогда не видел и не знал. Нет ничего вокруг, кроме темноты, и вдруг на тебе!.. Да будет свет! Когда к этому прикасаешься, то слова эти звучат совсем иначе, совсем в другой эмоциональной окраске. Это же из Библии выражение?.. Михаил быстро поднялся. Библию он не читал уже лет двадцать. Читал в юности, чтоб похваляться необычными знаниями. Он достал с полки книгу в чёрном переплёте, открыл в нужном месте и прочёл:«… И увидел Бог свет…», так… дальше… «и назвал…», дальше… вот! «…Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды». Ишь ты! Вот как. Тверди-то у него в жизни и нет. Потому и отделить одно от другого он не может. Всё как в течении стремительном несёт по жизни. Твердь мне и нужна. Начинать надо с дома родного..

На кафедру заглянул Сушняков. Сушняков по образованию был юрист. По социальному положению Сушняков был мент. Даже преподавая в институте, он оставался ментом. Слишком въелась его бывшая работа в уголовном розыске. Потому как юрист и мент он всегда давал Худякову советы: это противоправно, это административно наказуемо, а это уголовно наказуемо.

– «Белые ночи», – сказал он с порога, – два бутерброда, два пива и два «сто грамм». Только чтоб не дёргаться ночью в абстиненции.

«Верно, – согласился Худяков внутри себя, – сто граммов мне сейчас и нужно, для вечернего домашнего самоутверждения. Тогда тормозить не буду в поступках. Раз уж взялся наводить новый порядок, так наводить надо до конца. Только вперёд!»

– «Белые ночи»? – переспросил он, как будто сомневаясь. – Это можно. Сто граммов никогда не вредили после трудового дня настоящему мужчине и главе рода!

Сушняков вытянулся лицом, что-то заподозрил, но смолчал: Худяков как-то видоизменился, но ему нужен был напарник.

В кафе «Белые ночи» они заказали пиво, бутерброды и водку. Всё, как задумали. Не выходя за рамки дозволенного. Ожидая, когда официантка принесёт упоительную влагу, Александр Сушняков ненавязчиво напомнил в дружеских оборотах:

– Миша, а что ты мне сегодня перед занятиями про восход солнца плёл?

Михаил пожал плечом и просто ответил, обыденно:

– Случайно сегодня утром наблюдал восход солнца. Весь. От начала и до конца…. как ночь постепенно превращается в утро через растекающиеся сумерки, через гаснущие звёзды, через неуловимую прозрачность воздуха… Темнота как растворяется в свете. Очень красиво, оказывается. Никогда раньше такого не видел.

– Ну да, – согласился понятливо тот, – дома не ночевал?.. Дома-то как?

Принесли бутерброды и пиво с водкой. Друзья отпили по глотку пива, и Худяков ответил:

– Дома замечательно. Чинно. Благородно. Тепло и ласково. И… как бы это… порядок нынче.

– Плохо верится. Говоришь странно.

– Хочу начать новую жизнь.

– Один?

– Нет. Со всеми. Если получится. Как раньше больше не могу.

– У вас вроде нормально всё было? Как у людей.

– А как у людей? – спросил в упор Михаил. – Ты знаешь, как должно быть у людей?

– Так… А теперь у тебя как?

– Теперь у меня пора становления новых отношений. Думаю, не всё пройдёт гладко. Слушай, Саша, ты же мент, бандитов ловил, кулаками махал, верно? Подскажи мне пару точек на теле человека, куда можно стукнуть, чтоб… человеку лицо не портить, но чтобы он понял.

Сушняков остановился. Поставил кружку с пивом на стол.

– Ты кого лупить начал? Жену или детей?

– Пока никого. Но мало ли? Вдруг слушаться не будут?

– Не подскажу, – твёрдо сказал Александр, – ты ненормальный. С твоей силищей человека уродом сделать можно.

– Я тихонько.

– Нет. Никаких тихонько. Никаких точек. Если надо лупить – отвешивай оплеухи… ладошкой… и ничего больше. За остальное сесть можно.

– А за оплеуху?

– Практически нет.

– Ладно, – сказал Худяков, как к сведению приняв, и взял свой стакан с водкой. – Хочу из дома уйти, да некуда. Жить больше со своей не могу. Не хочу. Так жить нельзя!

– Драться тоже нельзя, – поднял стакан и Сушняков, – давай за мир!

Когда они выпили, Александр пожевал свой бутерброд и иронично сообщил:

– Знаешь, как мужики называются в зоне, которых жёны за мордобой сажают? Кухонный боксёр. Это смешно.

– Она меня провоцирует постоянно. Всё через крик, через вопли, через каждодневное сквернословие.

– А ты не виноват, – твёрдо договорил за него Сушняков.

– Я виноват, поэтому я и хочу уйти.

– Куда? К студенткам своим?

– Не знаю. К студенткам не хочу, – сказал он так, словно его звали, – придумаю. В крайнем случае, разменяю квартиру. Может ещё по сто?..

– Куда тебе? – разумно отказался Сушняков. – Ты же на разборки идёшь? Нужна трезвая голова.

С такой трезвой головой и пришёл Худяков – глава рода, отец и муж, виноватый и не желающий больше мириться со сложившимся положением, – к себе домой в родительскую квартиру. Дверь за ним закрылась, замок щёлкнул и… началась новая жизнь. Торможений в поведении и мышлении не наблюдалось. «Сто грамм» сделали своё дело.

В квартире Худяковах было четыре комнаты, раздельный санузел, кухня, аж девять квадратных метров, и большой, длинный коридор. Коридор начинался в прихожей, тут же были туалет и ванная, дальше уходила кухня, за ней отдельная комната-спальная. Коридор заканчивался залом, из которого выходили ещё две комнаты поменьше и где проживали отдельно сын и дочь. В зале, как в обычной семье со средним достатком, стояла мебель: большой телевизор, диван, кресла и так далее. Дети в своих комнатах имели свои телевизоры, а сын ещё и компьютер, не говоря о прочих «музыкальных» удобствах, потому встречалась семья лишь за ужином, который всегда накрывали в зале. Также в зале обычно во время приезда тёщи жили Михаил с Ириной, теснясь вдвоём на раскладном диване.

Первым Михаилу попался сын, вышедший из кухни с ароматом сигаретного дыма. Курить ему Михаил разрешил сразу после поступления в институт. Это было как признание его взрослым.

Владимир сказал:

– Привет, пап!

И удалился через зал к себе в комнату. Тут же из зала в обратном направлении выскочила дочь и, пробегая мимо отца, выкрикнула то же. Потом остановилась и спросила:

– Пап, ничего не случилось? У тебя лицо какое-то…

– Нет, – задумчиво и оттого длинно произнёс Худяков, – у меня всё в порядке. Даже лучше, чем когда-либо.

Дочь на это ничего не сказала, только как-то симпатично ему улыбнулась, вроде поддержала. Снимая куртку, Худяков услышал, как зазвонил телефон в спальной. Ему вторил аппарат из зала. Трубку сняли и голос жены произнёс:

– … нет, его ещё нет. Должен быть на работе. Нет, мы не сможем, у нас скоро прибавление, мама моя приезжает. Письмо получила. У нас все готовятся к встрече… Ждём не дождёмся. До свидания!

Худяков открыл дверь в спальную и вошёл. Прикрывать дверь за собой не стал. Супруга сказала:

– Ой, ты дома? Я не заметила. Ты стал так тихо ходить…

Михаил глянул на её щёку, ничего особенного не увидел, вспомнил слова Сушнякова «кухонный боксёр», после этого спросил несколько небрежно:

– Как у нас разрешается проблема с лишним весом?

Настроение у него после посещения «Белых ночей» было приподнятым, это его радовало и слегка делало игривым. Он прикинул: если понадобится, сможет ли он сейчас залепить ещё одну оплеуху супруге?.. «Сможешь! – уверенно сказал ему внутренний голос. – Ещё как сможешь!»

– С каким ещё лишним весом? – нервно переспросила та. – Если в этой квартире и есть что-либо лишнее, так это…

На этих словах она замолчала, но понять было можно. Худяков повесил в шкаф костюм, переоделся в домашний спортивный с гордым именем «Адидас», потёр правую руку о левую, заметив, что супруга за ним наблюдает, и дунул на раскрытую ладонь.

– С тем лишним весом, – сказал он размеренно, – о котором разговор был утром. Забыла?

– У меня нет времени для твоих дурацких шуток, – отрезала жена, – мама приезжает. Как бы тебе вес не сбросить часом, – предостерегла она сладким голосом, – надо ей нашу комнату освободить. Завтра утром переселяйся в зал, а я наведу здесь чистоту-порядок.

– Во-первых, я никуда не собираюсь переселяться, – ответил неподобающе жёстко Худяков, – поспит твоя мама и на диване. Во-вторых, вес свой я сбрасываю в тренажёрном зале. И, в-третьих, в своём доме я распоряжаюсь сам. И раз уж она приезжает, со мной это не согласовав, то постарайся ей разъяснить, чтоб она поменьше мне попадалась на глаза и поменьше крутилась под ногами… А то я могу привыкнуть… к утренним разминкам в доме своём!

Ирина постояла, как оплёванная, с минуту, после подняла упавшую до пола и удивлённую саму по себе нижнюю челюсть и попыталась восстановить прежнее статус-кво.

– Ты это с кем… ты это на кого?.. Это что ты здесь сегодня вытворяешь? А?.. – И замахнулась на Михаила какой-то кофтой, что попалась под руку. Худяков выстоял, глядя ей в глаза, и насмешливо спросил:

– Всё? Драться не будем? А то встретишь маму с неподобающим личиком.

– Хам! – бросила супруга.

– Сам удивляюсь, – ответил, не дрогнув, тот.

– Нет, а что произошло? – вдруг запричитала она гневно, не понимая такого неповиновения мужа, – Что за строптивость такая? Сучку себе новую нашёл? Первокурсницы появились?! Поэтично настроенная душа на факультете народилась? Что это ещё за мода такая новая, потаскун поганый?

– Не ори, – сказал Худяков безразлично.

– Ах, не ори?! Ах, мы испугались сразу! Так вот, сиди здесь тихо и не…

– Заткнись, – повернулся к ней Михаил, и супруга замолчала на полуслове.

Худяков посмотрел ей в глаза и уже чуть ли не зловеще проговорил:

– Утренний разговор остаётся в силе. Не станешь за собой следить – разведусь. Квартиру тебе не оставлю. Детям, кстати, насколько я знаю, тоже всё это надоело. Вопросы?.. Замечательно. Тёща твоя… э-э, моя… приедет, пусть располагается в зале. Так и скажи – я распорядился. Там и к внукам ближе. И ты уж лучше сама с ней поговори… скажи, что у меня неприятности. А будет ко мне лезть со своими… Зашибу! Всё.

Развернулся и вышел вон. Жена инстинктивно провела ладошкой по лицу, как будто стирая что-то нехорошее и запоминая это нехорошее на будущее.

Выйдя из зала, Худяков прошёл в кухню и встретился там с дочерью. Оксана наливала себе из пакета какой-то фруктовый сок. Михаил открыл воду, взял в руки мыло и несколько флегматично спросил:

– Что мы едим на ужин?

– Котлеты, отварной картофель, зелёный лук, – стала быстро перечислять Оксана, – хлеб…

– Белый?

– Есть салат, – остановилась она, – папа, что-то случилось?

– А что мы пьём?

– Мы пьём сок, – подняла она свой стакан, – а есть чай.

– А почему тогда, – подошёл к ней отец, вытирая руки о полотенце, – от тебя так пивом пахнет?

– Папа, – потерялась Оксана на мгновение, – а от тебя пахнет водкой.

– Папа взрослый.

– Папа, мы с Риткой выпили всего одну маленькую бутылочку. Что за трагедия?

– С Риткой? – переспросил он. – На двоих?.. Запомни, дочка, всё начинается с маленьких бутылочек. И всё начинается очень девственно безобидно.

– Просто у нас… – дочь искоса бросила взгляд на отца и глаза её блеснули женским коварством, – была новость.

– Хорошая новость? – Михаил повесил ей полотенце на плечо.

– Нормальная. Несколько необычная. Не спрашивай, всё равно не скажу!

– Я и не пытаюсь.

– Бабушка приезжает, слышал? – тут же сказала Оксана.

– Слышал. Надеюсь, обойдётся.

Дочь прыснула со смеха и спросила:

– Вы с мамой в зал переселяетесь?

– Нет, – спокойно ответил отец, – в зале теперь будет жить ваша бабушка.

– Как? – вытаращила глаза Оксана. – Бабушка в зале? А она знает?

– Думаю, ещё нет. Но узнает. Что торопиться?

– Ого! – Ксюша, казалось, восхитилась отцовской смелостью. – Тогда может не обойтись…

– Тогда ей придётся жить в гостинице.

– Ого! – ещё раз воскликнула дочь и, смотря на отца, садившегося за стол ужинать, боком вышла их кухни.

Через несколько минут в кухню пришёл сын, уже во всём осведомлённый, и сразу без лишних слов спросил:

– Пап, а ты скандала не боишься?

– С бабушкой? – не отрываясь от еды, спросил тот.

– Да и с бабушкой, и с мамой.

– Нет, не боюсь. С мамой мы договорились, что теперь в нашем доме скандалю я. Смена обязанностей и привилегий! И ваша бабушка в этом трагедийном действии не участвует!

– Да-а, – сказал сын то ли с восхищением, как его сестра, то ли заранее сочувствуя своему отцу.

А Михаил, не смотря на своё чадо, наворачивал котлеты с картофелем и глубоко внутри себя думал: «Интересную штуковину я заварил, чем всё закончится? Так, похоже, процесс этот необратимый».

После ужина Худяков прилёг в зале на диван и взял в руки один из самых читаемых российских детективов. Сюжет произведения был крайне прост, повествование держалось на сплошной погоне за каким-то особо важным пакетом… Всё действие укладывалось в три слова – пиф-паф, дыц-быц, сюси-сюси… Как-то две коллеги Михаила по институту, с его кафедры, так же преподававшие словесность, назвали в его присутствии такую книгу «проституткой». Михаил попросил раскрыть смысл такого определения.

– Как же, Михал Иваныч, – удивилась одна, – обложка красивая, заглядеться можно, а откроешь – там пусто!

Потому, наверное, Худяков сейчас книгу не читал, книга эта служила ему щитом от внешнего мира, точнее, от супруги и её назойливых вопросов. Как он и ожидал, долго супруга молчать не могла, походила вокруг него, походила, то пыль стирая с мебели, то что-то перекладывая на этой мебели с места на место, и, наконец, спросила:

– Ты и в самом деле не собираешься перебираться в зал?.. Или это ещё один…

– Правда, – бросил нехотя он и ещё глубже ушёл в роман.

– Смотри, как тебе здесь удобно, – донеслось от супруги через книгу, – а разложим диван, так совсем будет…

– Не поместимся, – прервал он её размышления вслух.

– Вот же скотина, – сдерживая голос, выпалила жена и бросила в Худякова тряпкой.

Михаил отложил книгу, снял с себя тряпку и зачитал приказ:

– Я сказал – тёща живёт либо в зале, либо в гостинице! Либо сразу назад домой, времени на это у неё будет ровно четыре часа до вечернего поезда! Что-то не понятно?

– Всё нам понятно, – пошла жена из зала, – всё понятно! Надеюсь, и детям понятно, – гремел её голос уже в коридоре, – как их отец измывается над их бабушкой! В Европе тебя бы засудили за безнравственное отношение к родителям!

– Велика Россия! – крикнул ей Худяков. – Полная свобода личности. Хочу – уважаю тёщу, хочу – нет!

– И не тёщу!!. Не-е тёщу! – вынырнула из дверного проёма супруга. – А маму! Или уж, если вы так субтильно-застенчивы, Раису Семёновну!

– Так вот, – так же громко сказал Худяков, – Раиса Семёновна будет жить в зале!

Взял пульт телевизора, нажал кнопку, и разговор мигом прервал голос ведущего новостей одного из центральных телеканалов страны. Ведущий давал сводку из одной «горячей точки» страны. Потом пошли кадры, в них кровь, стрельба, забинтованные дети, носилки с ранеными… Через минуту точно такие же по виду кадры уже передавали из другой «горячей точки», находящейся в далёкой, раскалённой Азии.

Михаил поднялся с дивана и ушёл в спальную комнату. Шёл он решительно и целеустремлённо. Войдя, он посмотрел на супружеское ложе, представлявшее собой две раздельные кровати, составленные в одно единое целое, как символ любви, верности и неразделимости семейного очага, потом решительно отодвинул свою кровать от кровати жены. Низкие, толстенькие ножки кровати легонько, но высоко пискнули и скрипнули по полу, и ложе семейного очага разъехалось надвое.

Расстояние в полметра вполне устроило Михаила.

– Всё! – очень удовлетворённо произнёс он.

Эта довольно тихая перестановка мебели, наверное, не вызвала бы ничего особенного в обычное, спокойное время в жизни Худяковых, Ирина сама могла сделать точно так же, но не сейчас! Первым на скрип кровати прибежал Володя, приоткрыл дверь и спросил немного сбивчиво:

– Пап, мебель двигаешь? Помочь?

Тут же увидел перестановку, пожал плечами и удалился. В коридоре послышался сдержанный голос Оксаны:

– Что там?..

И тут же в спальную вошла супруга с тарелкой в руках. Вошла и остекленела. Остекленела, остолбенела и плечи опустила ниже обычного.

– Ты что тут делаешь? – тихо, срывающимся голосом спросила она. – Ты что тут задумал? Это что за передвижки такие?

– Прощай, старая жизнь! – пропел Михаил бодро. – Здравствуй, новая жизнь! – Посмотрел на жену орлиным взором и напомнил: – Договор на полгода остаётся в силе. А пока поспим врозь! Вы-ырозь!! Через полгода результат – минус сорок кило веса!.. Всё!

Последнее слово он крикнул, и в квартире воцарилась мигом секундная и явно ощутимая тишина.

– Начинаем бороться за здоровый образ жизни и красивое тело! – Здесь ему на ум пришло изречение из Библии, и он процитировал: – «Всяк мне противен, разрушающий храм мой!» Так сказано в Писании. Тело человека – есть храм Господа нашего. Садись на диету!

Ирина бросила на пол тарелку, и та разлетелась вдребезги. Затем повернулась и вышла из спальной.

– Козёл! Скот! – крикнула уже из кухни преподаватель русского языка и литературы средней школы города Северска, отличник по профессии местного гороно и победитель областного соревнования среди учителей старших классов.

Из спальной комнаты на всю квартиру раздалось несколько мстительное:

– Не-епра-авда!!.

После этого оправдательного вопля, Худяков сел на свою отодвинутую кровать, сам себя спросил: «Что ты делаешь?» В вопросе не прозвучало не то чтобы осуждения, а даже простого изумления. После чего Михаил был вынужден признаться самому себе, что ему всё происходящее нравится. Даже эта странная для него мстительность, которую он никогда в себе раньше не замечал. Неужели всё так надоело, что любое движение, похожее на сопротивление, может доставлять ему наслаждение? Должно быть, это нехорошо. Упёрся рогами в землю и не сдвинешь.

Кстати!.. Про «рога». Михаил отчего-то, совсем, казалось бы, не к месту, вспомнил далёкую юность. Ту юность, когда его дорогая супруга ещё была девушкой «в теле», а не напоминала большое блюдо с холодцом. Володьке шёл шестой год, Ксюше было около трёх, они находились всё лето у тёщи. Он тогда писал кандидатскую и как-то, по возвращении из очередной экспедиции по поискам народных сказок и басен Севера России, заметил в своём доме некоторые следы мужского присутствия – окурки сигарет «Прима». Сама Ирина не курила, потому ему сказали, что курила подруга – Зойка-математичка, заходившая в гости. Но Михаил хорошо знал, что Зойка, с её претензиями к маленьким роскошествам, никогда не станет курить сигареты такого класса. Однако супруга быстро нашлась, сказав, что сигарет не было и они попросили у соседей. Вот. Так сильно курить хотелось Зойке. Тогда это как-то очень быстро забылось. Может, даже и поверилось. А может, и потому, что в экспедиции у него две такие «зойки» были? Теперь вот вспомнилось ещё и то, что после этого случая кто-то несколько раз ошибался номером телефона. Несчастный мужик всё не мог то Машу, то Глашу найти. Глупо. А когда родилась Ксюха, его супруга почему-то ходила на приём к детскому врачу ближе к вечеру постоянно. Часам к шести… Странное время для приёма детей? Но он тогда этого не очень заметил. Сказали, что в это время без очереди, да и ладно, а что там было без очереди, это уже не очень-то и волновало. Не замечалось. Может, потому, что сам иногда в институте задерживался? Та самая Любка на втором курсе отдалась ему где-то между кафедрой и первой партой. И между словами любви нежно спрашивала его: «У меня теперь будут только хорошие отметки, правда?» Одевалась она потом хоть и недолго, но очень смущённо и столь же смущённо предложила продолжить союз до конца учёбы. А когда оделась, подошла к нему и договорила: «У меня должно быть твёрдое "пять" по вашему предмету, твёр-рдое!.. Вот как тут у тебя!» И здесь легонько хлопнула его собранной ладошкой в пах. Гадюка!.. Впрочем, училась Любка и без его помощи очень хорошо, а потому «красный» диплом, на который она так надеется, и в самом деле ей обеспечен. Молодец баба! Некрасова любит… модернизировать умеет классическую поэзию. Правда, немного болтлива. Как иначе расценить, что её подружка Наташка через два дня после их случки нашла предлог остаться с ним в лекционном зале и запросто предложить: «Скажите, Михаил Иванович, вы когда-нибудь видели, как выглядят наши студенческие скамейки с кафедры через женский затылок?» И, не дожидаясь ответа, подходит к кафедре и начинает раздеваться… снизу. Что делать? Надо что-то делать.

Вспоминая эти мелочи жизни, Михаил пришёл к выводу, что теперь ему на всё наплевать. Может, стоит просто подать на развод? Себе голову не морочить, жене, детям? Однако внутренний голос ему сказал: «Когда тёща уедет, только когда тёща уедет». И то правильно. В сорок лет начинать новую жизнь – должно быть, сложно. Надо хоть что-то к этому подготовить. А сейчас и в самом деле надо пережить приезд тёщи. Эта встреча уже необратима. Лишь бы время её присутствия прошло быстрее. Ещё предстоит череда разборок и скандалов. Начнётся с того, что Раису Семёновну не пустили жить в спальную комнату. Она ведь не бедная родственница – спать на диванах! Михаил вспомнил мощный бас своей тёщи и встряхнулся всем телом, как с перепоя. Девятнадцать лет он слышит этот бас и ровно столько же времени его ненавидит. А тёща в свою очередь ненавидит его или просто терпеть не может, что, в сущности, одинаково. Раньше он думал, что ко всему в жизни можно привыкнуть, приучить себя терпеть и соглашаться. Теперь он так не думает. Или так думать надоело? Теперь ему тридцать восемь, двое детей взрослых, жена в центнер, и не пойми чего хочется. Секса вдоволь было, а любви, о которой мечталось в детстве и юности, так и не увиделось. Какой-то запоздалый романтизм в душе. Да и какой любви ему хочется? Вокруг никого. Не то что рядом, а просто… в жизни. Куда ни посмотришь – там у друга жена гуляет, там друг от жены. Там вообще… жёнами и мужьями поменялись, но никто ни о чем ни гугу! Все так живут. А ему, понимаешь, любви подавай! Рассвет встречать с любимой женщиной! Обнявшись, смотреть на горизонт и удивляться величию природы. Где-нибудь сидеть на старом ящике, возле катушки из-под кабеля рядом с любимой, в сумерках тающей на глазах ночи и любоваться первыми всплесками подступающей зари. Первым цветом и светом, пронизывающим восток, растворяющим ночную черноту небосвода. А может, эту любимую можно найти?.. Где? Где обитают нынче любимые? Там, где неиссякаемый источник романтизма отношений между людьми бьёт горячим ключом среди холодных скал партнёров и партнёрш? Пойди-ка поищи этот источник!

На следующий день в обед поезд «Москва – Северск» привёз тёщу Худякова. На вокзале её встречала дочь Ирина без мужа и без детей. Рядом они так и смотрелись, как мать и дочь. Раиса Семёновна была выше Ирины на целую голову. И хоть в обхвате они были одинаковы, но выглядела она не толстой, а статной. Когда мадам Пырькина (фамилия тёщи) надевала туфли с каблуками, она была выше и самого Худякова, потому регулярно и всегда его тёща носила в доме туфли и смотрела на зятя свысока. При этом слегка откидывала голову назад, и видимость превосходства увеличивалась во много раз. Худякова это несколько раздражало, и он, когда бывал в её присутствии под хмельком, позволял себе делать то же самое, с той разницей, что голову ему приходилось чуть ли не запрокидывать себе на спину. Со стороны они выглядели в этот момент как два клоуна. Мадам Пырькина это чувствовала и своим густым баритоном, почти басом, говорила зятю строго: «Не паясничайте, сударь! Не доросли ещё!» Это была, пожалуй, единственная вольность, что позволял себе Михаил с тёщей. Зять он до сих пор был воспитанный, можно даже сказать послушный. Говорила мадам Пырькина веско, с расстановкой, всегда выговаривала каждое слово полностью, не глотая звуки. Густой баритон при этом гремел в квартире властно и торжественно, любые пререкания были исключены. Как сказала – так быстро все и сделали! Выговор у неё был несколько южно-русский. Ходила мадам Пырькина поступью женщины, несущей на себе пудовую корону. Внуков любила по-своему, у них же особенно по этому поводу ничем таким не интересовалась. Нередко, ещё маленьких, бессловесных, спрашивала: «Ну что, дружок? Ты опять мне обоссался? Мерзкий поросёнок!» После чего уже меняла им бельё. Взгляд мадам Пырькиной обладал способностью физического воздействия на человека: глянет – и того как назад отбрасывает. Худяков звал её просто и ласково – гренадёр. Мадам Пырькина тоже не баловала зятя при разговоре с дочерью лестными эпитетами, обычно разговор начинался со слов:

– И как твой накачанный коротышка живёт? Он ещё исполняет свои мужские обязанности? Или стёрся весь на поблядушечек?

Ирина поначалу пыталась протестовать и постоянно восклицала:

– Мама!

– А что мама? – удивлялась басом та. – Вот когда получишь от мужа триппер, тогда крикнешь: «Мама!», да поздно будет. Я бы давно на твоём месте купила авоську презервативов.

– Мама!

– Не забудь мои слова, когда ответ на свои анализы получишь.

Сегодня, на перроне вокзала, Раиса Семёновна была тиха и задумчива. Увидев дочь одну, она интуитивно почувствовала что-то недоброе в её семье и для начала не стала даже вспоминать Михаила. Позволив поцеловать себя в щёку, она поинтересовалась здоровьем детей, услышала в ответ – учатся, тут же отдала дочери чемодан и последовала за Ириной к стоянке такси. Так называемый муниципальный транспорт, в виде автобусов, Раиса Семёновна презирала и никогда им не пользовалась, отдавая предпочтение лёгким таксомоторам и их разговорчивым водителям, которые и багаж могут поднести, и разговором повеселят, а если ни того, ни другого, то которым и похамить в конце поездки можно, и сдачу потребовать, да и скандал закатить на всю улицу. Всё развлечение.

Уже с первых метров, проезжая по железнодорожному микрорайону, Раиса Семёновна оглянулась в машине по сторонам, и сказала то ли шофёру, то ли дочери:

– Что-то медленно у вас идёт городская реконструкция. Деревяшки по сторонам стоят (деревянные дома), там совсем ничего, пустырь поганый, тоже мне – ворота города! Что, воруют начальники?! Сволочи поганые, как не хотели работать, так и не хотят, всё бы урвать, всё бы спереть, скоты, ворюги!!. Тьфу!

Таксист на её звучный баритон повернулся и согласно кивнул, чуть вжав голову в плечи. Раиса Семёновна сидела с ним рядом на переднем сиденье.

– А вообще, где ваш мэр города? Он хоть что-нибудь делает или только штаны просиживает в своём кресле?

Таксист хохотнул, а Ирина сказала:

– Мам, дальше увидишь, в городе очень много нового…

– Что, обиделась за мэра? – повернулась на секунду к ней мама. – Ха! Ну ничего, когда защищают начальство и правительство – это первый признак раболепства и холопства! Лакеи!.. Свободный человек защищает себя, только свободный человек является ячейкой общества и только от свободного человека зависит, каким будет это общество! Остальное всё – быдло, толпа! – Тут же водителю: – Пожалуйста, не дёргайте своей физиономией, смотрите на дорогу! Глянь, Ирина, как сразу отвернулся недовольно, словно грубость услышал. А скажи-ка мне, голубчик, бывают у тебя пассажиры хамы?.. Или только ты себе это позволяешь? Ты хоть понимаешь, что за такую, с позволения сказать, езду и денег брать нельзя, а надо преследовать тебя по судебному иску за причиненный моральный и геморроидальный ущерб?.. – Помолчала и добавила вперёд в дорогу: – Расплодилось нынче шоферюг по стране! Никто работать не хочет, всем бы кататься!.. Кататься да деньги грести… Сволочи!

Водитель только глянул испуганно на неё и промолчал, а Раиса Семёновна как итог сказанному подвела:

– Север!.. Северск!.. И назвали городишко, словно видели, каким будет! Тундра… аборигены примороженные! Первый раз ехала, думала, вместо вокзала чум будет торчать!..

– Мама!!

– … Воду горячую дали? Или вы тут не знаете, что в городах есть горячая вода?..

– Дали, конечно. День шахтёра прошёл же.

– Тоже мне праздник нашли! – возмутилась Раиса Семёновна. – День шахтёра! Понаделали праздников для бездельников, лишь бы не работать! Может, у вас тут и День оленевода есть?

– Есть, – кивнула Ирина.

– Ха! – пробасила Раиса Семёновна. – Вы себе ещё и день кобеля устройте. Твой супруг сразу станет героем дня!

– Мама, – попробовала разъяснить дочь, – День шахтёра и День оленевода – это общероссийские праздники.

– Да? – повернулась к ней мать, словно проверяя, правду ли та говорит, нет ли здесь скрытой шутки. Потом развернулась обратно всем своим большим телом и разочарованно сказала: – Что ж, это лишний раз доказывает, при каком правительстве живём. Праздников скоро будет больше, чем рабочих дней, а всё что-то там удвоить хотим! Когда государство устраивает много праздников, такое государство боится своего народа, хочет его задобрить!.. А значит, это антинародное правительство! Горячая вода чистая идёт?

– Чистая, – ответила дочь.

– Что ж, – мирно проговорила мать, – вижу, клумбы у вас в городе посажены. Даже хорошо посажены, случайно получилось, да? Ксюшенька как?

– Что?

– По мужикам бегает?

– Мама!

– Опять мама, без мамы никуда, а как спросить чего, так сами всё знают! Я же говорю по мужикам, а не по бабам! Всё естественно. Расскажи мне про Володю. У него уже есть дети? На стороне, конечно.

– Мам, ну?..

– Понятно. Нет, – тут же поняла Раиса Семеновна, – а что так? Боится чего или просто дурак?

– Да чего ж ему бояться?

– Дурак, значит?

– Да нет, но…

– А что, СПИД в ваши края ещё не залетал?

– Мам, Володе ещё только восемнадцать лет.

– Я помню то время, когда у меня была маленькая, прелестная дочь и ей тоже было восемнадцать лет. Так ты себе не представляешь, Ирина, она вдруг взяла и забрюхатела в один момент! И ты себе не представляешь от кого! Какой-то… а потом ещё и родила. А потом ещё и замуж вышла за этого бесфамильного идиота с большими потугами на научного работника! И всё это в восемнадцать лет!..

– Поговорим дома, – попросила дочь.

– Мы одни, кто тебе мешает? – удивилась мать.

Водитель обернулся на неё на один миг.

– Глянь туда, – тут же указала она пальцем, – глянь на этих людей. Их же шатает от недоедания! Это местный люмпен-пролетариат?