Обе девчонки уже «шли» на красный диплом, и у обеих предмет Худякова был профилирующим. Плюс ко всему Худяков был не простым преподавателем русской словесности, а завкафедрой русского языка с кандидатской степенью. И вдруг такая отстранённость от женского пола, да ещё в самый первый день. Целое лето не виделись! И обе ещё дуры такие – обе в мини-юбках припёрлись на занятия. А если сложить время обеих девушек, что они провели утром у зеркала, так вообще рабочая смена получится. Вот и рисуй себе потом лицо, страдай от недосыпа, когда мужики эти… так-то ничего не соображают, да ещё и носом крутят.

Более часа Ирина мазала кремами свою упитанную мордашку, скрывая следы оплеухи. Наконец грим удался, и она, глянув на часы, стала торопливо одеваться.

Перед самым выходом из дома, когда она уже обувалась, в дверь позвонили. Ирина моментально открыла и увидела за порогом женщину с пачкой телеграмм в руке. Женщина улыбнулась: «Вам заказное письмо». Ирина расписалась, поблагодарила, глянула на обратный адрес и взвизгнула от восторга. Письмо было от её матери. На остановке, ожидая автобус, она прочитала: «Здравствуй дочка! Соскучилась я по вам всем. Это я имею в виду тебя и детей наших. Не спрашиваю у тебя разрешения, знаю что обрадуешься, да и дети тоже рады будут. Я еду. В Северск поезд приходит третьего сентября, думаю, письмо успеет дойти. Встречайте, вагон первый, поезд скорый. Ваша мама и бабушка».

Ирина взвизгнула внутри себя ещё раз. Приедет мама, всё устроится и станет как и раньше. Мама всегда умела обуздать этого хама. У мамы всегда хватало напора и жёсткости поставить любые условия Мишке-поганцу! Он всегда при ней пасовал. Ну теперь погоди! Она спрятала письмо в сумочку и стала себе представлять, с каким наслаждением сообщит ему эту прекрасную новость, с каким удовольствием она посмотрит на его вытянувшееся лицо… нет, морду! С каким восторгом она выслушает его бя-бя-бя, или что он там сразу заблеет? С каким…

Здесь Ирина осеклась. А вдруг он… вдруг он и в самом деле так переменился, что… Вдруг и в самом деле что-то произошло в его жизни, чего она пока не знает? Раньше ведь он не дрался? Раньше он её даже где-то побаивался… её громкого голоса, её истерик… А вдруг он и маму… по морде? Она даже отшатнулась – по лицу! Нет. Смелости не хватит. Мама может ведь и в суд, в прокуратуру. Она и сама может ему по сусалам надавать. Как двинет по роже его самодовольной… Ка-ак даст!.. Ирина представила себе, как Мишка-поганец летит с опухшими сусалами через весь их зал, и падает где-нибудь в угол, и бьётся мордой о порог… нет, не насмерть, конечно, так… побольнее. Потом Мишка встаёт и побитой собачонкой бежит к ним в комнату и там поскуливает, кобелюга поганый! А она входит и говорит – ладно, мол, не скули, заживёт…

К автобусной остановке подошёл рейсовый автобус марки ПАЗ. Автобус ПАЗ имеет довольно высокую посадку, и первая его ступенька расположена довольно далеко от земли, так что приходится ногу просто задирать, а потом уже подтягиваться на поручнях. Ирина такие автобусы терпеть не могла, потому как громко кряхтела при посадке и один раз её кто-то сзади подтолкнул. Она уже в салоне развернулась, хотела двинуть наглеца по мордам, но увидела перед собой лишь юную, хрупкую девушку. Парень же остался на остановке, он, похоже, ехать и не собирался. Просто посмеялся над ней, и всё. Она запомнила его лицо и потом очень долго искала на улицах города, но так больше нигде, никогда не встречала этого нахала. В другой раз кто-то ещё более мерзкий толкнул её в то же место шилом… Она точно сказать не могла, но ощущение, что в тебя тыкают больно большой иголкой, присутствовало. Она тогда пулей влетела в салон с матерной бранью, наглеца опять-таки не нашла. И город вроде у них небольшой, а когда надо, так словно все в мегаполисе живут.

В салоне Ирина села, и рядом уже больше никто не сел… может, и не поместился. Ирина отвернулась к окну и всю дорогу смотрела в сторону. Ростом Ирина пошла не в мать, а в отца. Отец был небольшой – метр шестьдесят. Мать была высокая, статная, крупная женщина. Рядом они всегда смотрелись немного комично, особенно для прошлых лет. Отец умер рано. Ей ещё и восемнадцати не было. Какая-то врождённая неизлечимая болезнь. Дедом и тестем ему так и не удалось побыть. Мама с лихвой возместила детям всё и всех. Иногда Ирине казалось, что там, где живёт её мать, совсем не обязательно иметь участкового милиционера. Прошло восемнадцать лет, и Ирина до сих пор не могла понять: любят её дети свою бабушку или нет? Чего-то не хватало в их отношениях. То ли трогательности, то ли ласковости, семейности… или просто обычного обожания своей бабушки… Всё слишком по-деловому. Сделал – получи. Не сделал – тоже получи. Может, просто мало было в отношениях искренности, чего так хотят и так остро чувствуют все дети?.. Ответить на все эти вопросы она не могла до сих пор.

После уроков по дороге домой Оксану Худякову окликнула её одноклассница Ритка Пузырёва и, когда та обернулась, помахала своим стильным ранцем, что означало – постой, сейчас догоню, есть разговор. С Риткой Оксана не дружила особенно – так, несколько раз бывали в одной компании, на дискотеках толкались, у подружек на днях рождения… Ритка была девка ничего, надёжная. Говорили, что у Ритки был парень – то ли тридцать лет ему, то ли двадцать три. У Ритки во всех вещах, от школьных принадлежностей до чисто дамских, всегда есть в запасе презерватив, причём не просто китайская ерунда, а фирма… английский, например. Что ей говорили родители на это – никто никогда не знал. Все знали, что родители у Ритки с деньгами, этого было достаточно.

Ритка догнала её возле школы и, зашагав рядом, озабоченно заозиралась по сторонам, словно боялась, что их мог кто-то подслушать. Потом интригующим голосом спросила:

– Новость хочешь?

– Какую? – равнодушно глянула на неё Оксана, ожидая что-либо из школьной жизни, там беременный кто-нибудь опять или кого в тюрягу упекли… А может, кто триппер подхватил.

– Мы с тобой почти родственницы!

– Как это? – остановилась Оксана.

– Тише! – подхватила её Ритка под руку и увлекла за собой дальше. – Мы с тобой почти родственницы!.. Сама чуть не рехнулась! Смотри никому не проболтайся. Тебе тоже невыгодно. Поняла?

– Нет.

– Твой папаша… твой отец, – Ритка улыбнулась самодовольно, – трахает мою старшую сестру!

– Что? – как квакнула Оксана, чуть слюной не подавившись.

– Что, что… – вытаращила на ходу глаза Ритка. – Трахает мою Любку, как хочет, и прекрасно себя чувствует. Ты не знала?

– Не-ет.

– И я не знала. А тут, – она вновь оглянулась, – а тут слышу как-то по телефону – ах, Михал Иваныч, ах, ах!..

– Откуда она его знает?

– От верблюда. Она же у него в институте учится!

– Так, может, она по делу звонила?.. По учёбе.

– Ага! – даже остановилась Ритка. – Будет эта старая шлюха по делу звонить!

– Сколько ж ей лет?

– Любке? – Ритка задумалась. – Так сколько же ей лет?.. Первые месячные у меня пошли, ей двадцать стукнуло… ага, представляешь, я мучаюсь там, а она коньяк в своей комнате с подружками и хахалями жрёт! Сестра называется. Значит, сейчас ей двадцать три, шкидла старая! А всё туда же – под кого бы улечься!

– Что делать? – потерялась от такой новости Оксана.

– Молчать, конечно! У тебя папаша хоть куда! Молодец мужик! Вот бы посмотреть, как они в кровати крутятся, как он её там обрабатывает!.. Представляешь?

– Что?

– То! Как скачут друг через друга.

– С чего ты взяла?

– Что, я свою сестру не знаю? Она же… как это?.. Как в публичном доме родилась. Ну… Это природное. Врождённое. Что молчишь?

– Думаю.

– Что тут думать. Отцу не проболтайся.

– Нет, конечно.

– Мы с тобой теперь как две сестры… ага, по несчастью.

– Ладно.

– Пива хочешь?

– Можно.

– Я угощаю. Пошли. В тот вон киоск.

– Там баба вредная. Нам не дадут.

– Дадут. Она меня знает.

– Откуда?

– От верблюда. Этот киоск мой парень держит.

– Он у тебя бизнесмен?

– Стала бы я с другим водиться! Он при деле и с деньгами!

После работы, вечером, Худяков задержался у себя на кафедре, обдумывая создавшуюся ситуацию. Состояние бравады прошло, состояние алкогольного подъёма настроения – тоже. Через полчаса он может быть дома. К этому времени обычно собирались уже все в семье. Дети – это нормально. Сегодня утром он с ними виделся, и они всё поняли. Ксюша, правда, выглядела немного перепуганной – папа дома не ночевал, а пришёл и строго стал интересоваться, в школу ли они идут… С детьми он поговорит, если что – извинится. А с супругой надо вести себя по-прежнему, по-боевому. Настроения, правда, совсем нет, усталость какая-то присутствует. Придётся через силу. Приду, спрошу, как дела с лишним весом. Вот так! А если выкобениваться начнёт? Уже наверняка в себя пришла, придумала что-нибудь. По ряшке ещё раз заехать? А дети?.. Нет. Да… настрой не тот сейчас. Что делать? Выпить? Опасно. Одному тем более. Восхититься жизнью на земле? Захотеть жить прекрасно? Как? Восхода солнца вечером не предвидится. Кстати, надо завтра утром обязательно проснуться пораньше, туч не предвидится, можно ещё раз посмотреть, как солнце встаёт. А то, может, ему сегодня утром всё показалось таким прекрасным по той причине, что он в таких условиях оказался, когда восприятие всего вокруг обостряется? Михаил невольно вспомнил сегодняшнее утро – густые сумерки, растворявшие в себе ночь, прибывающий свет, светло-синюю полосу на востоке, оранжевое ожерелье на небе и первый пронзительный луч солнца… Всё так непривычно, так необычно, как никогда не видел и не знал. Нет ничего вокруг, кроме темноты, и вдруг на тебе!.. Да будет свет! Когда к этому прикасаешься, то слова эти звучат совсем иначе, совсем в другой эмоциональной окраске. Это же из Библии выражение?.. Михаил быстро поднялся. Библию он не читал уже лет двадцать. Читал в юности, чтоб похваляться необычными знаниями. Он достал с полки книгу в чёрном переплёте, открыл в нужном месте и прочёл:«… И увидел Бог свет…», так… дальше… «и назвал…», дальше… вот! «…Да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды». Ишь ты! Вот как. Тверди-то у него в жизни и нет. Потому и отделить одно от другого он не может. Всё как в течении стремительном несёт по жизни. Твердь мне и нужна. Начинать надо с дома родного..

На кафедру заглянул Сушняков. Сушняков по образованию был юрист. По социальному положению Сушняков был мент. Даже преподавая в институте, он оставался ментом. Слишком въелась его бывшая работа в уголовном розыске. Потому как юрист и мент он всегда давал Худякову советы: это противоправно, это административно наказуемо, а это уголовно наказуемо.

– «Белые ночи», – сказал он с порога, – два бутерброда, два пива и два «сто грамм». Только чтоб не дёргаться ночью в абстиненции.

«Верно, – согласился Худяков внутри себя, – сто граммов мне сейчас и нужно, для вечернего домашнего самоутверждения. Тогда тормозить не буду в поступках. Раз уж взялся наводить новый порядок, так наводить надо до конца. Только вперёд!»

– «Белые ночи»? – переспросил он, как будто сомневаясь. – Это можно. Сто граммов никогда не вредили после трудового дня настоящему мужчине и главе рода!

Сушняков вытянулся лицом, что-то заподозрил, но смолчал: Худяков как-то видоизменился, но ему нужен был напарник.

В кафе «Белые ночи» они заказали пиво, бутерброды и водку. Всё, как задумали. Не выходя за рамки дозволенного. Ожидая, когда официантка принесёт упоительную влагу, Александр Сушняков ненавязчиво напомнил в дружеских оборотах:

– Миша, а что ты мне сегодня перед занятиями про восход солнца плёл?

Михаил пожал плечом и просто ответил, обыденно:

– Случайно сегодня утром наблюдал восход солнца. Весь. От начала и до конца…. как ночь постепенно превращается в утро через растекающиеся сумерки, через гаснущие звёзды, через неуловимую прозрачность воздуха… Темнота как растворяется в свете. Очень красиво, оказывается. Никогда раньше такого не видел.

– Ну да, – согласился понятливо тот, – дома не ночевал?.. Дома-то как?

Принесли бутерброды и пиво с водкой. Друзья отпили по глотку пива, и Худяков ответил:

– Дома замечательно. Чинно. Благородно. Тепло и ласково. И… как бы это… порядок нынче.

– Плохо верится. Говоришь странно.

– Хочу начать новую жизнь.

– Один?

– Нет. Со всеми. Если получится. Как раньше больше не могу.

– У вас вроде нормально всё было? Как у людей.

– А как у людей? – спросил в упор Михаил. – Ты знаешь, как должно быть у людей?

– Так… А теперь у тебя как?

– Теперь у меня пора становления новых отношений. Думаю, не всё пройдёт гладко. Слушай, Саша, ты же мент, бандитов ловил, кулаками махал, верно? Подскажи мне пару точек на теле человека, куда можно стукнуть, чтоб… человеку лицо не портить, но чтобы он понял.

Сушняков остановился. Поставил кружку с пивом на стол.

– Ты кого лупить начал? Жену или детей?

– Пока никого. Но мало ли? Вдруг слушаться не будут?

– Не подскажу, – твёрдо сказал Александр, – ты ненормальный. С твоей силищей человека уродом сделать можно.

– Я тихонько.

– Нет. Никаких тихонько. Никаких точек. Если надо лупить – отвешивай оплеухи… ладошкой… и ничего больше. За остальное сесть можно.

– А за оплеуху?

– Практически нет.

– Ладно, – сказал Худяков, как к сведению приняв, и взял свой стакан с водкой. – Хочу из дома уйти, да некуда. Жить больше со своей не могу. Не хочу. Так жить нельзя!

– Драться тоже нельзя, – поднял стакан и Сушняков, – давай за мир!

Когда они выпили, Александр пожевал свой бутерброд и иронично сообщил:

– Знаешь, как мужики называются в зоне, которых жёны за мордобой сажают? Кухонный боксёр. Это смешно.

– Она меня провоцирует постоянно. Всё через крик, через вопли, через каждодневное сквернословие.

– А ты не виноват, – твёрдо договорил за него Сушняков.

– Я виноват, поэтому я и хочу уйти.

– Куда? К студенткам своим?

– Не знаю. К студенткам не хочу, – сказал он так, словно его звали, – придумаю. В крайнем случае, разменяю квартиру. Может ещё по сто?..

– Куда тебе? – разумно отказался Сушняков. – Ты же на разборки идёшь? Нужна трезвая голова.

С такой трезвой головой и пришёл Худяков – глава рода, отец и муж, виноватый и не желающий больше мириться со сложившимся положением, – к себе домой в родительскую квартиру. Дверь за ним закрылась, замок щёлкнул и… началась новая жизнь. Торможений в поведении и мышлении не наблюдалось. «Сто грамм» сделали своё дело.

В квартире Худяковах было четыре комнаты, раздельный санузел, кухня, аж девять квадратных метров, и большой, длинный коридор. Коридор начинался в прихожей, тут же были туалет и ванная, дальше уходила кухня, за ней отдельная комната-спальная. Коридор заканчивался залом, из которого выходили ещё две комнаты поменьше и где проживали отдельно сын и дочь. В зале, как в обычной семье со средним достатком, стояла мебель: большой телевизор, диван, кресла и так далее. Дети в своих комнатах имели свои телевизоры, а сын ещё и компьютер, не говоря о прочих «музыкальных» удобствах, потому встречалась семья лишь за ужином, который всегда накрывали в зале. Также в зале обычно во время приезда тёщи жили Михаил с Ириной, теснясь вдвоём на раскладном диване.

Первым Михаилу попался сын, вышедший из кухни с ароматом сигаретного дыма. Курить ему Михаил разрешил сразу после поступления в институт. Это было как признание его взрослым.

Владимир сказал:

– Привет, пап!

И удалился через зал к себе в комнату. Тут же из зала в обратном направлении выскочила дочь и, пробегая мимо отца, выкрикнула то же. Потом остановилась и спросила:

– Пап, ничего не случилось? У тебя лицо какое-то…

– Нет, – задумчиво и оттого длинно произнёс Худяков, – у меня всё в порядке. Даже лучше, чем когда-либо.

Дочь на это ничего не сказала, только как-то симпатично ему улыбнулась, вроде поддержала. Снимая куртку, Худяков услышал, как зазвонил телефон в спальной. Ему вторил аппарат из зала. Трубку сняли и голос жены произнёс:

– … нет, его ещё нет. Должен быть на работе. Нет, мы не сможем, у нас скоро прибавление, мама моя приезжает. Письмо получила. У нас все готовятся к встрече… Ждём не дождёмся. До свидания!

Худяков открыл дверь в спальную и вошёл. Прикрывать дверь за собой не стал. Супруга сказала:

– Ой, ты дома? Я не заметила. Ты стал так тихо ходить…

Михаил глянул на её щёку, ничего особенного не увидел, вспомнил слова Сушнякова «кухонный боксёр», после этого спросил несколько небрежно:

– Как у нас разрешается проблема с лишним весом?

Настроение у него после посещения «Белых ночей» было приподнятым, это его радовало и слегка делало игривым. Он прикинул: если понадобится, сможет ли он сейчас залепить ещё одну оплеуху супруге?.. «Сможешь! – уверенно сказал ему внутренний голос. – Ещё как сможешь!»

– С каким ещё лишним весом? – нервно переспросила та. – Если в этой квартире и есть что-либо лишнее, так это…

На этих словах она замолчала, но понять было можно. Худяков повесил в шкаф костюм, переоделся в домашний спортивный с гордым именем «Адидас», потёр правую руку о левую, заметив, что супруга за ним наблюдает, и дунул на раскрытую ладонь.

– С тем лишним весом, – сказал он размеренно, – о котором разговор был утром. Забыла?

– У меня нет времени для твоих дурацких шуток, – отрезала жена, – мама приезжает. Как бы тебе вес не сбросить часом, – предостерегла она сладким голосом, – надо ей нашу комнату освободить. Завтра утром переселяйся в зал, а я наведу здесь чистоту-порядок.

– Во-первых, я никуда не собираюсь переселяться, – ответил неподобающе жёстко Худяков, – поспит твоя мама и на диване. Во-вторых, вес свой я сбрасываю в тренажёрном зале. И, в-третьих, в своём доме я распоряжаюсь сам. И раз уж она приезжает, со мной это не согласовав, то постарайся ей разъяснить, чтоб она поменьше мне попадалась на глаза и поменьше крутилась под ногами… А то я могу привыкнуть… к утренним разминкам в доме своём!

Ирина постояла, как оплёванная, с минуту, после подняла упавшую до пола и удивлённую саму по себе нижнюю челюсть и попыталась восстановить прежнее статус-кво.

– Ты это с кем… ты это на кого?.. Это что ты здесь сегодня вытворяешь? А?.. – И замахнулась на Михаила какой-то кофтой, что попалась под руку. Худяков выстоял, глядя ей в глаза, и насмешливо спросил:

– Всё? Драться не будем? А то встретишь маму с неподобающим личиком.

– Хам! – бросила супруга.

– Сам удивляюсь, – ответил, не дрогнув, тот.

– Нет, а что произошло? – вдруг запричитала она гневно, не понимая такого неповиновения мужа, – Что за строптивость такая? Сучку себе новую нашёл? Первокурсницы появились?! Поэтично настроенная душа на факультете народилась? Что это ещё за мода такая новая, потаскун поганый?

– Не ори, – сказал Худяков безразлично.

– Ах, не ори?! Ах, мы испугались сразу! Так вот, сиди здесь тихо и не…

– Заткнись, – повернулся к ней Михаил, и супруга замолчала на полуслове.

Худяков посмотрел ей в глаза и уже чуть ли не зловеще проговорил:

– Утренний разговор остаётся в силе. Не станешь за собой следить – разведусь. Квартиру тебе не оставлю. Детям, кстати, насколько я знаю, тоже всё это надоело. Вопросы?.. Замечательно. Тёща твоя… э-э, моя… приедет, пусть располагается в зале. Так и скажи – я распорядился. Там и к внукам ближе. И ты уж лучше сама с ней поговори… скажи, что у меня неприятности. А будет ко мне лезть со своими… Зашибу! Всё.

Развернулся и вышел вон. Жена инстинктивно провела ладошкой по лицу, как будто стирая что-то нехорошее и запоминая это нехорошее на будущее.

Выйдя из зала, Худяков прошёл в кухню и встретился там с дочерью. Оксана наливала себе из пакета какой-то фруктовый сок. Михаил открыл воду, взял в руки мыло и несколько флегматично спросил:

– Что мы едим на ужин?

– Котлеты, отварной картофель, зелёный лук, – стала быстро перечислять Оксана, – хлеб…

– Белый?

– Есть салат, – остановилась она, – папа, что-то случилось?

– А что мы пьём?

– Мы пьём сок, – подняла она свой стакан, – а есть чай.

– А почему тогда, – подошёл к ней отец, вытирая руки о полотенце, – от тебя так пивом пахнет?

– Папа, – потерялась Оксана на мгновение, – а от тебя пахнет водкой.

– Папа взрослый.

– Папа, мы с Риткой выпили всего одну маленькую бутылочку. Что за трагедия?

– С Риткой? – переспросил он. – На двоих?.. Запомни, дочка, всё начинается с маленьких бутылочек. И всё начинается очень девственно безобидно.

– Просто у нас… – дочь искоса бросила взгляд на отца и глаза её блеснули женским коварством, – была новость.

– Хорошая новость? – Михаил повесил ей полотенце на плечо.

– Нормальная. Несколько необычная. Не спрашивай, всё равно не скажу!

– Я и не пытаюсь.

– Бабушка приезжает, слышал? – тут же сказала Оксана.

– Слышал. Надеюсь, обойдётся.

Дочь прыснула со смеха и спросила:

– Вы с мамой в зал переселяетесь?

– Нет, – спокойно ответил отец, – в зале теперь будет жить ваша бабушка.

– Как? – вытаращила глаза Оксана. – Бабушка в зале? А она знает?

– Думаю, ещё нет. Но узнает. Что торопиться?

– Ого! – Ксюша, казалось, восхитилась отцовской смелостью. – Тогда может не обойтись…

– Тогда ей придётся жить в гостинице.

– Ого! – ещё раз воскликнула дочь и, смотря на отца, садившегося за стол ужинать, боком вышла их кухни.

Через несколько минут в кухню пришёл сын, уже во всём осведомлённый, и сразу без лишних слов спросил:

– Пап, а ты скандала не боишься?

– С бабушкой? – не отрываясь от еды, спросил тот.

– Да и с бабушкой, и с мамой.

– Нет, не боюсь. С мамой мы договорились, что теперь в нашем доме скандалю я. Смена обязанностей и привилегий! И ваша бабушка в этом трагедийном действии не участвует!

– Да-а, – сказал сын то ли с восхищением, как его сестра, то ли заранее сочувствуя своему отцу.

А Михаил, не смотря на своё чадо, наворачивал котлеты с картофелем и глубоко внутри себя думал: «Интересную штуковину я заварил, чем всё закончится? Так, похоже, процесс этот необратимый».

После ужина Худяков прилёг в зале на диван и взял в руки один из самых читаемых российских детективов. Сюжет произведения был крайне прост, повествование держалось на сплошной погоне за каким-то особо важным пакетом… Всё действие укладывалось в три слова – пиф-паф, дыц-быц, сюси-сюси… Как-то две коллеги Михаила по институту, с его кафедры, так же преподававшие словесность, назвали в его присутствии такую книгу «проституткой». Михаил попросил раскрыть смысл такого определения.

– Как же, Михал Иваныч, – удивилась одна, – обложка красивая, заглядеться можно, а откроешь – там пусто!

Потому, наверное, Худяков сейчас книгу не читал, книга эта служила ему щитом от внешнего мира, точнее, от супруги и её назойливых вопросов. Как он и ожидал, долго супруга молчать не могла, походила вокруг него, походила, то пыль стирая с мебели, то что-то перекладывая на этой мебели с места на место, и, наконец, спросила:

– Ты и в самом деле не собираешься перебираться в зал?.. Или это ещё один…

– Правда, – бросил нехотя он и ещё глубже ушёл в роман.

– Смотри, как тебе здесь удобно, – донеслось от супруги через книгу, – а разложим диван, так совсем будет…

– Не поместимся, – прервал он её размышления вслух.

– Вот же скотина, – сдерживая голос, выпалила жена и бросила в Худякова тряпкой.

Михаил отложил книгу, снял с себя тряпку и зачитал приказ:

– Я сказал – тёща живёт либо в зале, либо в гостинице! Либо сразу назад домой, времени на это у неё будет ровно четыре часа до вечернего поезда! Что-то не понятно?

– Всё нам понятно, – пошла жена из зала, – всё понятно! Надеюсь, и детям понятно, – гремел её голос уже в коридоре, – как их отец измывается над их бабушкой! В Европе тебя бы засудили за безнравственное отношение к родителям!

– Велика Россия! – крикнул ей Худяков. – Полная свобода личности. Хочу – уважаю тёщу, хочу – нет!

– И не тёщу!!. Не-е тёщу! – вынырнула из дверного проёма супруга. – А маму! Или уж, если вы так субтильно-застенчивы, Раису Семёновну!

– Так вот, – так же громко сказал Худяков, – Раиса Семёновна будет жить в зале!

Взял пульт телевизора, нажал кнопку, и разговор мигом прервал голос ведущего новостей одного из центральных телеканалов страны. Ведущий давал сводку из одной «горячей точки» страны. Потом пошли кадры, в них кровь, стрельба, забинтованные дети, носилки с ранеными… Через минуту точно такие же по виду кадры уже передавали из другой «горячей точки», находящейся в далёкой, раскалённой Азии.

Михаил поднялся с дивана и ушёл в спальную комнату. Шёл он решительно и целеустремлённо. Войдя, он посмотрел на супружеское ложе, представлявшее собой две раздельные кровати, составленные в одно единое целое, как символ любви, верности и неразделимости семейного очага, потом решительно отодвинул свою кровать от кровати жены. Низкие, толстенькие ножки кровати легонько, но высоко пискнули и скрипнули по полу, и ложе семейного очага разъехалось надвое.

Расстояние в полметра вполне устроило Михаила.

– Всё! – очень удовлетворённо произнёс он.

Эта довольно тихая перестановка мебели, наверное, не вызвала бы ничего особенного в обычное, спокойное время в жизни Худяковых, Ирина сама могла сделать точно так же, но не сейчас! Первым на скрип кровати прибежал Володя, приоткрыл дверь и спросил немного сбивчиво:

– Пап, мебель двигаешь? Помочь?

Тут же увидел перестановку, пожал плечами и удалился. В коридоре послышался сдержанный голос Оксаны:

– Что там?..

И тут же в спальную вошла супруга с тарелкой в руках. Вошла и остекленела. Остекленела, остолбенела и плечи опустила ниже обычного.

– Ты что тут делаешь? – тихо, срывающимся голосом спросила она. – Ты что тут задумал? Это что за передвижки такие?

– Прощай, старая жизнь! – пропел Михаил бодро. – Здравствуй, новая жизнь! – Посмотрел на жену орлиным взором и напомнил: – Договор на полгода остаётся в силе. А пока поспим врозь! Вы-ырозь!! Через полгода результат – минус сорок кило веса!.. Всё!

Последнее слово он крикнул, и в квартире воцарилась мигом секундная и явно ощутимая тишина.

– Начинаем бороться за здоровый образ жизни и красивое тело! – Здесь ему на ум пришло изречение из Библии, и он процитировал: – «Всяк мне противен, разрушающий храм мой!» Так сказано в Писании. Тело человека – есть храм Господа нашего. Садись на диету!

Ирина бросила на пол тарелку, и та разлетелась вдребезги. Затем повернулась и вышла из спальной.

– Козёл! Скот! – крикнула уже из кухни преподаватель русского языка и литературы средней школы города Северска, отличник по профессии местного гороно и победитель областного соревнования среди учителей старших классов.

Из спальной комнаты на всю квартиру раздалось несколько мстительное:

– Не-епра-авда!!.

После этого оправдательного вопля, Худяков сел на свою отодвинутую кровать, сам себя спросил: «Что ты делаешь?» В вопросе не прозвучало не то чтобы осуждения, а даже простого изумления. После чего Михаил был вынужден признаться самому себе, что ему всё происходящее нравится. Даже эта странная для него мстительность, которую он никогда в себе раньше не замечал. Неужели всё так надоело, что любое движение, похожее на сопротивление, может доставлять ему наслаждение? Должно быть, это нехорошо. Упёрся рогами в землю и не сдвинешь.

Кстати!.. Про «рога». Михаил отчего-то, совсем, казалось бы, не к месту, вспомнил далёкую юность. Ту юность, когда его дорогая супруга ещё была девушкой «в теле», а не напоминала большое блюдо с холодцом. Володьке шёл шестой год, Ксюше было около трёх, они находились всё лето у тёщи. Он тогда писал кандидатскую и как-то, по возвращении из очередной экспедиции по поискам народных сказок и басен Севера России, заметил в своём доме некоторые следы мужского присутствия – окурки сигарет «Прима». Сама Ирина не курила, потому ему сказали, что курила подруга – Зойка-математичка, заходившая в гости. Но Михаил хорошо знал, что Зойка, с её претензиями к маленьким роскошествам, никогда не станет курить сигареты такого класса. Однако супруга быстро нашлась, сказав, что сигарет не было и они попросили у соседей. Вот. Так сильно курить хотелось Зойке. Тогда это как-то очень быстро забылось. Может, даже и поверилось. А может, и потому, что в экспедиции у него две такие «зойки» были? Теперь вот вспомнилось ещё и то, что после этого случая кто-то несколько раз ошибался номером телефона. Несчастный мужик всё не мог то Машу, то Глашу найти. Глупо. А когда родилась Ксюха, его супруга почему-то ходила на приём к детскому врачу ближе к вечеру постоянно. Часам к шести… Странное время для приёма детей? Но он тогда этого не очень заметил. Сказали, что в это время без очереди, да и ладно, а что там было без очереди, это уже не очень-то и волновало. Не замечалось. Может, потому, что сам иногда в институте задерживался? Та самая Любка на втором курсе отдалась ему где-то между кафедрой и первой партой. И между словами любви нежно спрашивала его: «У меня теперь будут только хорошие отметки, правда?» Одевалась она потом хоть и недолго, но очень смущённо и столь же смущённо предложила продолжить союз до конца учёбы. А когда оделась, подошла к нему и договорила: «У меня должно быть твёрдое "пять" по вашему предмету, твёр-рдое!.. Вот как тут у тебя!» И здесь легонько хлопнула его собранной ладошкой в пах. Гадюка!.. Впрочем, училась Любка и без его помощи очень хорошо, а потому «красный» диплом, на который она так надеется, и в самом деле ей обеспечен. Молодец баба! Некрасова любит… модернизировать умеет классическую поэзию. Правда, немного болтлива. Как иначе расценить, что её подружка Наташка через два дня после их случки нашла предлог остаться с ним в лекционном зале и запросто предложить: «Скажите, Михаил Иванович, вы когда-нибудь видели, как выглядят наши студенческие скамейки с кафедры через женский затылок?» И, не дожидаясь ответа, подходит к кафедре и начинает раздеваться… снизу. Что делать? Надо что-то делать.