Часть первая

Михаил Иванович Худяков, потомственный учитель русской словесности, тридцати восьми лет от роду, рано женившийся, рано ставший отцом, рано познавший тёщину любовь и семейные передряги, среднего роста, но хорошей комплекции от занятий тяжёлой атлетикой; имеющий на сегодняшний день восемнадцатилетнего сына-студента и пятнадцатилетнюю дочь-школьницу, пришёл первого сентября домой в первом часу ночи, пьяноватый, весёлый и несколько шаткий. Постоял перед дверью своей квартиры, стараясь выдохнуть из себя лишние алкогольные пары, достал ключи и попробовал открыть дверь… Не получилось. Замок был закрыт на предохранитель и снаружи не открывался. Худяков помялся, но делать было нечего, и он позвонил в дверь. В прихожей послышались шаги, после чего глуховатый голос его супруги Ирины довольно холодно спросил:

– А кто там?

Худяков перетоптался с ноги на ногу и глупо ответил:

– А там – я!

– Кто – я? – подозрительно спросила жена.

– Муж, – бодро и властно попробовал сказать Худяков, – семейства отец и глава…

На последнем слове он отчего-то засомневался и произнёс его вяло.

– У нас нет ни мужа, ни отца семейства, – ответили из-за двери.

Это был бунт. Когда-то этот бунт должен был случиться.

– А где ваш муж? – громко спросил он с чувством большого стыда, сознавая, что половина соседей подъезда их пятиэтажного дома уже проснулись и приникли ушами и глазами к дверям и «глазкам».

– Наш муж погиб на производстве! – ответила Ирина. – На рабочем посту в объятиях юной студентки!.. Студентка выжила и через девять месяцев ожидает появления потомства!

Студентки сегодня не было. Сегодня в Институте гуманитарных наук была обычная сентябрьская попойка мужского персонала, обозначившая начало учебного года. Потом, конечно, к попойке подтянулся и женский персонал, но об этом, во-первых, никто заранее не знал, а во-вторых, ничего такого и не было.

– Зря ты так, Ирина, – сказал Худяков, сбросив с себя всю липовую трезвость, что так старательно готовил.

– Фу! – донеслось из квартиры. – Даже через замок перегаром прёт!

Потом Ирина помолчала. У Михаила мелькнул луч надежды, что сейчас раздастся поворот замка, двери откроются и он, хоть и будет облит руганью, окажется дома, в тепле, в уюте и чистоте. Однако вместо этого Худяков услышал:

– Пошёл вон отсюда! С кем пил, с тем иди и спи!

– С мужиками пил! – чуть не крикнул он.

– Вот с ними и спи!

– Я с мужиками не сплю.

– Научишься, – успокоила его жена, – пить же с ними научился.

– Не пустишь, что ли? – недоумённо спросил он.

– Нет!

– Я имею право… это моя жилплощадь!

– Поговорим в суде! Всё!

Худяков опёрся о дверь рукой, постоял так, как обычно стоят не очень трезвые люди, обдумывая своё положение. Положение было – дрянь. Надо было где-то спать, а где?.. Можно, конечно, пойти к друзьям, но пока дойдёшь из его района…. Да ещё неизвестно, в каком виде дойдёшь, да и дойдёшь ли вообще… Подберут «соколы» из вытрезвителя. Вытрезвитель в городе Северске был одним из немногих сохранившихся атавизмов советской власти. Худяков спустился с пятого этажа на один лестничный пролёт, на промежуточную площадку, и присел там на корточки, опершись спиной о стену. Как что-то вспомнив, он достал из кейса кусок рабочего мела и тут же начертил на бетонном крашеном полу очертание фигуры лежащего человека, что-то быстро прикинул и, улыбаясь, добавил к рисунку ещё что-то. Спрятал мел обратно, взял кейс двумя руками и, громко крича, стал бить им о стены.

– Нет, нет! Не надо, нет! А-а-а!!. – орал он и со всей силы бросил кейс на пол. Удар получился ошеломляюще хлёсткий и звучный, словно тело человека рухнуло вниз. Никто из соседей не вышел. Было тихо. Тихо было и за его дверью. Худяков достал сигарету, прикурил и тихонько, неторопливо пошёл вниз по ступенькам.

«Не пролезло, ну и ладно!» – подумал он, смирившись с положением. Ступеньки пяти этажей закончились быстро. Худяков прошёл в тамбур и остановился в дверях. За его спиной горел свет, отбрасывая из открытой двери подъезда на черноту двора жёлтую, короткую полосу. На этой полосе темнело очертание его фигуры. Худяков посмотрел на неё, как в зеркало, тут же сделал пару атлетических поз, что принимают на соревнованиях спортсмены по бодибилдингу и сказал разочарованно:

– Не пускают тебя нынче, учитель… новое время пришло, товарищ!.. – и шагнул в темноту.

Район, где жил Худяков, относился к городским окраинам и стоял почти что в тундре. За домом и начинались безграничные просторы уже буро-жёлтой растительности. Зимой же здесь до самого горизонта сверкал снег. Иногда по нему ездили вездеходы, снегоходы, а то и просто одинокие лыжники. В сентябре тундра ночью чёрная, непроглядная и в безоблачную погоду сливается с горизонтом, теряясь в ночном небе у низко висящих звёзд. Зимой в Заполярье звёзд совсем мало, слишком большое отражение от снега всяких городских огней.

Ночь стояла тёплая и жутковатая. Даже бродячие собаки не брехали нигде. Обычно за оградой строительного управления, мимо которого ходили все жители окраины в город с работы и на работу, постоянно брехали собаки, а сегодня тихо… Худяков поёжился. Может, зря пошёл? Может, следовало в подъезде пересидеть? Куда он ушёл? К кому?.. Человека, к которому можно было прийти в такое время, у него не было. Своего лучшего товарища по работе в институте, Сушнякова, он и то не хотел сейчас беспокоить. Все нормальные люди спят уже. И зачем он поставил новый замок с блокиратором? Как специально. Теперь гуляй по городу из-за своей домашней старательности. Бесцельно бредя по улице своего микрорайона, Худяков вышел на его окраину и остановился. Здесь начиналась пустошь. Худяков спустился с обочины дороги на мох, оглянулся в свете уличных фонарей и осторожно пошёл по целине тундры к громадной катушке из-под кабеля. Катушка была пустая, и, похоже, её просто бросили строители, чтоб не заниматься утилизацией. Она лежала на боку, и за её сердцевиной валялась пара обычных ящиков. Света здесь было немного – лишь тот, что доходил от дороги. Тут же были разбросаны пустые бутылки и консервные банки. Худяков сел на один ящик, облокотился о катушку, а на другой ящик положил ноги. Посидел. Снял туфли. «Если не замёрзну, – подумал он, – вполне могу переждать ночь и здесь». Сигарета догорела, и он закурил другую. В обычной жизни Худяков курил совсем мало, но сегодня день и жизнь были необычные и он разрешил себе необычные поступки. Звёзды горели перед ним далёким холодным светом, мерцали своими крошечными лучиками, как подмигивая с бездонного небосвода. Смотрел Худяков на эти далёкие миры и отчего-то подумал, что его мир домашнего уюта стал таким же далёким и недосягаемым, как и эти космические светлячки. Неважно, где находится тот или иной объект, важно – можно до него дотянуться или нет? Звёздочка вон далеко, квартира рядом, а попасть ни туда ни сюда невозможно. Если бы он ушёл на пару часов раньше с этой пирушки институтской, если бы не поддался на уговоры своего друга Сушнякова «посидеть часок без баб», если бы он отказался пить за здоровье ректора института, если бы… спал бы сейчас хоть и не в объятиях стылой супруги, так хоть в тёплой постели, на мягкой кровати. И Сушняков, скотина, уж лучше бы они где-нибудь с бабами посидели да полежали, сейчас не было бы так обидно здесь сидеть. Интересно, а какую студентку припоминала Ирина?.. Ту, что у него была прошлой весной? Или ту, что прошлой зимой за ним увязалась? Устроила ему представление, коза! За окном сорок градусов мороза, а она заявляется к нему домой… в мини-юбке, тончайших колготках, блузке без рукавов с декольте, как Марианская впадина, в сапожках и в шубке нараспашку… больше ничего. Сын чуть в обморок не упал… Все вначале так и подумали, что это к нему пришла девчонка. Хорошо хоть он в другом институте учится. А Машка эта тоже хороша, змея… только вошла, шубку сразу расстегнула и одну ножку на носок поставила. Жена мимоходом заглянула в прихожую, завыла тихонько и сразу в кухню. От испуга. Пришлось Машке пальцем у виска покрутить, а вслух громко сообщить, какой ей материал искать по литературоведению. Но кто в такое поверит? Никто. Вот и ему никто не поверил. И правильно. Любка-выпускница такая же дура… звонит ему домой в конце мая, в самый разгар заполярной весны, когда у всех одно на уме и супруга Ирина каждый вечер его пиджак обнюхивает на предмет дамских духов, звонит и спрашивает: «Михал Иванович, можно дипломную писать по Некрасову? Очень мне его стихотворение нравится: "Весна! Крестьянин торжествуя, на «тёлках» обновляет путь, его цюцюрник, дамский дух почуя…"» А?.. Ну что это? Сушняков говорил, что украинцы презервативы зовут – нацюцюрник. Тогда получается… А супруга во время чтения этих стихов на другом телефоне подслушивает. На другой день ему сообщает: «Скажи своей сучке, что она безграмотная, лингвистка хренова!» В сущности, все они – шлюшки шкодливые. За хорошую отметку готовы прямо в учебной аудитории на подоконнике отдаться. А он, козёл похотливый да неосмотрительный, и рад этому. Дорадовался.

Полжизни назад, на втором курсе института, он где-то также присмотрелся к своей будущей жене. Он уже отучился один год, а здесь новенькие девочки, только после школы, моло-оденькие такие, необкатанные. Он шефство и взял над Ирусиком. Да Ирусик оказалась девочкой слишком плодовитой – раз, два и «залетела». Потом слёзы, крик, рёв. Потом мамашу, тёщу принесло мигом с другого города. Свадьба студенческая, комната в общежитии, ребёнок, семья и… регулярные путешествия «налево». Изменять своей жене Худяков стал, ещё когда Ирина была совсем не такой безобразно толстой и пухлой, как сегодня. Изменял Михаил грамотно, не в институте. Нет. В соседнем медучилище. Там и не догадывался никто, никто и не интересовался, лишь бы водка, шоколад и цветы с собой были. Пришлось напрягаться. Там что-нибудь с однокурсниками разгрузят, здесь подработают. Половина денег домой, половина «налево». Здоровьем бог не обидел, тяжёлой атлетикой он занимался со школы. Так как-то и проучился все пять лет. Тёща только пару раз засомневалась в его кристальности поведения. Что-то, говорит, дух от него чужой идёт… Правильно. Приедет к ним в общагу и дрыхнет на матрасе неделю, пока с внуком не наиграется. За неделю все нервы у него себе на кулак намотает. И с сыном сюсюкается – Володенька, а Володенька, а что это у папы твоего фамилия такая дурацкая? Ни ростом твой папашка, ни фамилией, ничем, наверное, другим не вышел! Это воспитание такое? Укрепляет семью? А когда после окончания института они уехали к нему в Северск, в его родительскую квартиру, когда родилась дочь Ксюша, так от тёщи совсем никакого житья не стало. Приедет к ним, займёт их комнату на месяц-два, девчонку с колен своих не отпускает и всё талдычит ребёнку – Ксюша, Ксюша, хоть ты из этой дыры вырвись да фамилию себе найди нормальную, а то все через своего папашу на худое ведро похожи.

Теперь дети выросли. Жена тоже выросла… в бока. Не следит за собой совсем. Точнее, никогда за собой не следила. В молодости не так заметно. А теперь неповоротливая совсем стала до полной неуклюжести, ходит – переваливается как утка, в кровати лежит – на студень похожа… А всё сексу ей подавай! Какой здесь секс? Если с неё слетишь случаем, так разобьешься в один момент! Он же вот толстый не стал? И пузо не отпустил. И не потому, что склонности к этому нет, а потому, что держит себя в руках, в тренажёрный зал ходит четыре раза в неделю. «Качается». Занимается собой. Сила воли должна быть у человека. А супруге лень над собой работать. Толстеет во все стороны. Странные эти бабы: думают, женили на себе и всё. На всю оставшуюся жизнь, при любом её виде этот муж рядом будет. Дуры. Рядом он будет раз в месяц с перепою. Впрочем, не все такие уроды, как он. Некоторые и пухлых любят. О вкусах не спорят.

Если бы не дети, давно бы развёлся, создал новую семью. И не пытался бы уложить в кровать любую смазливую, фигуристую студентку, не рассчитывал бы, что супругу можно перевоспитать, искал бы человека такого же целеустремлённого, с такими же взглядами, идеалами, то, что называется – под себя. И нашёл бы. В мире есть очень много женщин, на удивление следящих за собой. Взять хотя бы у них в институте завкафедрой истории России. Ей столько же, сколько и его Ирине, а выглядит, особенно со спины, на двадцать. И кожа матовая, бархатистая, ухоженная.

Но дети держат. Он раньше не верил в это, однако с годами заметил, что уйти от детей и в самом деле невозможно. Вот и приходилось жить на одной площади с их матерью. Говорят, что супруги со временем привыкают друг к другу. Он не привык – хотел, но не смог, не получилось. Как увидит её в коридоре между кухней и комнатами, что разойтись нет возможности, лишь протиснуться, так сразу хочется бежать, бежать, бежать! Куда угодно, лишь бы подальше ото всего этого. Но дети… особенно Ксюша. Володька уже взрослый совсем, даже как-то спросил: «Так до скончания века и будете друг с другом мучиться?» А дочка молчит, старается их воспринимать отдельно – маму саму по себе, её тоже жалко, и папу самого по себе. Так он когда-то воспринимал свою семью с родителями и новую семью с женой и первым ребёнком. Потом новая семья как-то оттеснила родителей, хлопоты с рождением второго ребёнка возросли и родители, уехавшие с Севера в среднюю Россию, довольствовались лишь короткими письмами да редкими приездами в отпуск. Он не удивится, если сын Владимир скоро женится и повторит то же самое. Лишь бы тёща ему не попалась такая же. Лишь бы успел до рождения детей разобраться: та ли это женщина, которая нужна и с которой стоит связать свою жизнь?

Михаил вспомнил сразу свою супругу и поморщился. И чем дальше в ночь, тем раздражение к супруге нарастало. В рассуждениях он обвинил её даже в том, что вместе с ней на официальном торжестве появиться не может. Будут смеяться над её неуклюжестью. Потом он попробовал вспомнить, когда с ней был последний раз в постели. Вспомнить не мог, потому как было это наверняка по большой пьянке, а большая пьянка была… полгода назад где-то. Вот тебе и выполнение супружеских обязанностей. Но он не жалеет. А может, это всё подло?.. Может. Только жить так невозможно. Секса ей подавай!..

Звёзды горели на небосводе до первой светло-синей полоски утренних сумерек. Чернота неба после трёх часов ночи стала таять и растворяться на востоке в едва ощутимых признаках подходящего из-за горизонта солнца. Первыми на земле из темноты показались жёлто-бурые кусты, а за ними в светлеющем воздухе проявились увядающие редкие полевые цветы. В глубине тундры переливисто заверещала какая-то птица и зажурчала вода. По трассе, за спиной, протрещал тяжёлый грузовик. Вместе со свежим тундровым воздухом сюда долетел запах выхлопа дизельного двигателя. Небосвод светлел, звёзды гасли одна за другой. Наступало утро. Михаил обулся, передёрнул от утренней свежести плечами, взглянул на часы – половина четвёртого утра. Можно идти. Куда? По меньшей мере, можно купить пива в круглосуточном ларьке и немного похмелиться. Потом надо всё же как-то попасть домой. Что сказать? Стоп! А что он ещё должен говорить, когда его не пустили вчера домой? Дети вот только… А если его опять не пустят?.. Так. Надо что-то придумать. Придумать, как попасть в свою квартиру! Дожил.

Восток светлел. Заря поднималась. Сумерки таяли в наступающем утре. Они таяли невидимо и неощутимо, как тает маленькая сосулька на крыше – кап-кап-кап, и уже нет её. За светлой полосой на востоке желтело небо, из-под земли появлялась изогнутая оранжевая полоса. Потом полоса растворилась в подходящем ярком свете, и тут же над горизонтом сверкнул первый, резкий, слепящий луч солнца. Он был чист и прозрачен, как может быть чистым любое создание только что народившееся на земле. Наступило утро.

Все эти полчаса или, может, чуть больше Худяков стоял возле своего прибежища и зачарованно смотрел на восход. Он даже про сигареты забыл, настолько его поразило происходящее на его глазах действие. Он стал вспоминать, когда последний раз видел восход солнца, и вспомнить не мог – просто никогда не видел восхода солнца, он никогда не наблюдал это представление неба от начала и до конца. Его жизнь не допускала такого глупого времяпрепровождения. Это же всё естественно. И всё обычно. Это должно быть. Это происходит всегда, и торопиться незачем. Но как это происходит, он не видел и не знал. Как именно ночь сменяется утром. Как чёрное и безжизненное превращается в светлое и жизнеутверждающее. И как, сколько бы ни продолжалась ночь, солнце появляется над землёй и возвещает новый день.

Худяков повернулся и пошёл к высокой насыпи дороги. На душе было хорошо, умиротворённо, но как-то беспокойно от чего-то нового. Он не будет выкручиваться и что-то придумывать, даже для детей. Он просто пойдёт к себе домой. В конце концов это его дом. И в своём доме он разберётся сам… В человеческой жизни всё должно быть как в природе – ночь и сумерки должны сменяться светлым днём.

Худяков брёл по дороге к своему микрорайону, слегка помахивая кейсом. Настроение понемногу улучшалось. «Ничего придумывать не надо, – говорил он сам себе, – я иду домой… Что я сделаю?.. А что в голову придёт, то и сделаю. Как хозяин в своём доме. Сейчас только пива попью по дороге у киоска, сигарету выкурю и вперёд!..»

У киоска с многообещающим названием «Надежда» Худяков остановился, глянул на витрину, выбрал бутылку пива местного розлива и попросил продавца её открыть. Заспанная девчонка из киоска щёлкнула в темноте за окошком открывашкой и подала ему бутылку. Худяков неторопливо приложился к горлышку, и холодная, терпкая влага оживила его изнутри. Он не отошёл от киоска, стоял прямо у прилавка и неторопливо потягивал пиво, что называется в удовольствие. До дома было не более ста метров. Времени у него было более чем достаточно. Попасться кому-либо из знакомых на глаза Худяков не боялся, самое страшное с ним уже случилось вчера. Его не очень прочные отношения с женой не были большим секретом ни для кого. Единственная мысль, что его сейчас занимала, – как попасть домой без особых задержек и лишних унижений? Лучшим вариантом в такой ситуации было войти в квартиру, когда дети отправятся на учёбу. Другими словами, они выходят из дома, он заходит. Вроде как случайно встретились у дверей. Размышляя, Худяков не заметил, что к нему, а точнее, к киоску приблизилась молодая женщина. Один взгляд – и сразу ясно: поведение у дамы просто наилегчайшее. Просто сплошная сексуальная расторможенность. Причём не всегда в спокойной обстановке, судя по давнему подтёку под глазом, старательно припудренному совсем недавно. Значит, девушка из квартиры. В поисках. Худяков отвернулся безо всякого вызова в поведении и даже сделал шаг в сторону от прилавка. Однако женщина спокойно обошла его и появилась с другой стороны с незажжённой сигаретой в руке, приставленной к губам.

– Дядя, – обратилась она со всей женской ласковостью в голосе, – огонька не будет?

Худяков молча достал зажигалку и щёлкнул колесиком. Огонёк вспыхнул. Женщина обняла его двумя ладошками и прикурила. Подняла глаза на Худякова и дунула на огонёк. Зажигалка погасла, Худяков молча спрятал её в карман.

– Может, у тебя и пять рублей есть? – спросила женщина.

Худяков достал на ощупь пятак из кармана брюк и, не смотря на неё, отдал. Женщина мигом вытащила из рук деньги и повернулась к киоску. Через мгновение и у неё в руках была такая же бутылка пива. Женщина пила так же неторопливо из горлышка по небольшому глотку, постоянно посматривая на Худякова, будто ожидая каких-то предложений. Худяков молчал.

– Может, у тебя проблемы какие-то, дядя? – спросила она.

Здесь Худяков не выдержал, повернулся к ней всем корпусом, оглядел нахально её с ног до головы, прицениваясь как козе или лошади.

– У меня нет, – ответил он, – а у тебя?

– У меня есть, – глотнула дама пиво.

– С меня больше не обломится, – объяснил Худяков.

– Вижу. Домой идёшь, к жене, к детям.

Худяков ничего не ответил. Пиво заканчивалось, он думал, стоит покупать вторую бутылку или нет. Других мыслей сейчас не было. Сегодня был обычный рабочий день и напиваться ни в коем случае нельзя. Лёгкий «выхлоп» после вчерашнего – это не страшно. Пили все, даже ректор. Праздник всё же. Но первый рабочий день надо встретить с ясными глазами, как восход солнца.

Дама с пивом прошлась неспешно мимо Худякова вперёд-назад, словно шагами мерила расстояние, а вернувшись на своё место, вновь поинтересовалась:

– Дядя, хочешь совет?

– Говори, – даже не повернулся тот.

– Домой придёшь, жену не угробь.

– С чего ты взяла?

– Глазами сверкаешь.

Подождать, пока дети отправятся на учёбу, Худякову пришлось не два, а целых три часа. Раньше половины восьмого утра никто из дома не выходил. За несколько минут до этого времени, Худяков подошёл к своему подъезду и скромно встал в тамбуре первого этажа. Лишь бы поменьше соседей встретить сейчас. Если что, так он уже заготовил, что сказать – жду дочь, сына, пока спустятся вниз.

А в семь часов утра на пятом этаже, рядом с его квартирой разыгралась одноминутная драма в семействе Худяковых. Супруга Ирина, весьма удовлетворённая, что не пустила ночевать домой супруга и оттого даже почувствовавшая себя моложе, решила открыть входную дверь, посмотреть, не сидит ли там этот козёл на ступеньках?.. Блудный козёл… И не раскаивается ли он в содеянном?.. Было бы очень неплохо тут же оттаскать его за волосья, да и по морде сразу…

Дочь приводила себя в порядок в ванной, сын готовил себе кофе в кухне. Ирина осторожно прошла в прихожую, открыла дверь, воровато выглянула – на площадке никого не было. Ирина приоткрыла дверь пошире и выглянула в лестничный пролёт – между этажами она увидела нарисованный мелом контур человека с разбросанными руками. Держа себя от облепившего её страха за нижнюю челюсть, Ирина спустилась на один пролёт ниже и посмотрела внимательней… Через секунду коридор сотряс короткий вопль, похожий на визг поскользнувшейся женщины. Ни одна живая душа не выглянула из квартир наружу. Ирина быстро поднялась на этаж и в дверях столкнулась с сыном.

– Там, – глотая воздух, проговорила она, показывая рукой за собой, – там ваш папа… вчера… там…

Выскочила дочь из ванной, сын отстранил мать и прошёл на лестничную площадку. Мать повернулась и наблюдала за ним с ужасом в глазах, но и с какой-то ещё неуловимой надеждой. Дочь присоединилась к матери, ничего не поняв, но интуитивно ощутив что-то ужасное, творившееся в уличном коридоре. Сын спустился на пролёт ниже, рассмотрел рисунок и спросил:

– А разве милиция, когда обрисовывает труп… рисует рожи?

Мать и дочь скатились по ступенькам к Володе. Перед ними, как и положено, при расследованиях, что они сотни раз видели в фильмах, был нарисован контур человека с разбросанными руками, но… на голове были нарисованы глаза, нос, три волосины сверху и широко улыбающийся рот.

– А-а, – тихо прошипела мать, – сучонок!.. Ну вернись домой, гадёныш!

И они дружной семьёй чинно пошли наверх.

Володя сказал:

– Как уже надоело всё это.

– И мне надоело, – эхом откликнулась дочь, – надо было с папой здесь остаться, в коридоре.

– Защищайте, защищайте! – недобро сказала мать. – Он и вас при случае за три копейки продаст! Защищайте!.. Палашку своего, недоноска.

– Вы бы уж хоть что-то решили, – как попросил сын, – чтоб как люди жить.

– Что тут можно решить? – вопросила мать. – Решить можно с человеком! Ваш отец к этой категории не относится, как был сволочью, так и…

– Раз он так плох, – сказал Володя, – тогда разведись с ним. Что жить-то со сволочью?

– Больно ты скорый! – толкнула его мать легонько в спину, и они вошли все в квартиру.

Через полчаса, в семь тридцать, как положено, младшие Худяковы вышли из квартиры и прямо на лестничной площадке, у своих дверей столкнулись со своим отцом. По всему видно, отец только поднялся на пятый этаж и, похоже, хотел позвонить в звонок. Дети удивились его приходу. Но отец строго поинтересовался: «Учиться?..» Дети молча кивнули. Отец строго договорил: «Идите!» Дети как-то быстрее положенного пробежали по ступенькам вниз. Отец зашёл в квартиру. Володя посмотрел на Ксюшу:

– Что сейчас будет?

– Давно бы пора чему-нибудь произойти, – сказала она, – лишь бы без жертв.

– Шутишь?

– Шучу. Пойдём. Отец – человек выдержанный, но мама переборщила. Пусть сами разбираются.

Выдержанный человек вошёл к себе в квартиру с воинской доблестью в глазах. Скинул быстро и легко туфли и прошёл в кухню. Здесь он едва не столкнулся с супругой, которая никак не ожидала, что на смену ушедшим детям заявится её незабвенный муженёк. Причём с таким решительным видом, словно он не как побитая собачонка где-то ночевал на улице, а всю ночь до обморока нежно насиловал свою супружницу. Муж прошёл к кухонной раковине, открыл воду, налил себе стакан и залпом выпил.

– Смотри-ка ты, как нас на водичку-то потянуло, – подначила очнувшаяся супруга, – видно, из лужи пить боялся.

– Заткнись, – тихо ответил супруг, как предостерёг.

– Что-о?!. – едва не рехнулась та.

Супруг прошёл в комнату, бросил там свой кейс на кровать. Потом вернулся в прихожую, где опять столкнулся с женой, уже оправившейся от короткого шока и шедшей выяснять отношения. Михаил при ней достал из встроенного шкафа топор и молоток… Ирина вновь схватила себя за нижнюю челюсть и вновь издала лёгкий, короткий вопль. Муж, однако, не зарубил её, подойдя к входной двери, приставил топор к блокиратору замка и быстро, резко ударил молотком по топору. Блокиратор срезало как бритвой.

– Ай! – крикнула жена.

Михаил пренебрежительно бросил инструменты в шкаф. Потом закрылся в ванной, скоро там зажурчала вода. Через пять минут он вышел без рубашки и чисто выбритый.

– Что это ты тут расходился? – Ирина бродила за ним по пятам, как будто пытаясь вернуть себе место хозяйки положения, хозяйки в доме. Михаил без слов прошёл в спальную, где бросил свой кейс. Открыл платяной шкаф и достал свежую сорочку, потом новый галстук. Ирина подошла сзади, вставила руки в свои необъятные бока и разразилась:

– Что это ты тут раскомандовался? Что это ты тут… что, мало ночевал как собака на улице?.. Мало тебе, сучонку паршивому…

– Заткнись, – сказал Михаил тихо, не поворачиваясь к ней и каким-то иным голосом.

– Что это я заткнись?! Что это я должна тут заткнуться? Я вот сейчас…

И здесь произошло уже совсем непонятное. Михаил развернулся и закатил жене оплеуху с плеча да наотмашь, да с размаху, да больно… Стокилограммовая масса супруги мигом, как шарик, улетела к шкафу, ровно вошла в открытые дверцы и села там на какие-то коробки из-под обуви. Потом эта масса спросила у себя:

– Что это?..

Глаза у неё были непомерно выпучены, рот открыт, и весь вид её говорил о совершенно для неё не свойственном положении и месте. Сразу же супруга ещё раз поинтересовалась у кого-то:

– Что это?..

Здесь она догадалась посмотреть на мужа. Он как ждал этого и пояснил ласково и мило:

– Это оплеуха. Будешь рычать – ещё получишь. Быстро на кухню! Чай мне налей!

Ирина более чем поспешно, резво, по-молодецки поднялась из шкафа и улетела в кухню. Там что-то сразу застучало, зазвенело. Ласково так, по-домашнему. Когда Худяков завязал галстук, из кухни донеслось:

– Миша! Иди чай пить!

Миша быстро позавтракал, потом попросил жену принести в кухню напольные бытовые весы с двумя площадками для ног. Ирина принесла весы и осторожно поставила перед мужем.

– Встань, – сказал он ей.

– Зачем? – только спросила она, но Миша поднял на неё глаза, и Ирина послушно встала на весы. Циферки выскочили за сто килограммов.

– Сто два, – сказал муж, как приговор прочитал, – через полгода должно быть шестьдесят, критическая масса – семьдесят. Всё. Начинаешь сегодня. Врач, тренажёр, голодовка, к хирургу пластическому… как хочешь. Больше говорить не буду.

– А домом кто будет заниматься? – только и спросила Ирина, как последний шанс.

– Дети! – вдруг отрезал муж.

– Как ты их заставишь?

– Попрошу помочь матери прийти в нормальный человеческий облик. А ты!.. – Михаил ткнул в неё пальцем и Ирина отшатнулась, – не сбросишь вес… разведусь!.. Думай.

Он поднялся со стула, прошёл в прихожую и, обувшись, договорил:

– И не стой колом, как снежная баба перед Новым годом во дворе. На работу пора!

Дверь хлопнула, и муж ушёл. Ирина постояла немного, всплеснула руками, спохватившись, и побежала к зеркалу.

– Ах, боже мой! – заверещала она, – лицо-то, лицо… надо замазать, красное какое… так. Первый урок в одиннадцать, успею. Тренажёр, голодовка, что это он? С ума спятил? Ой, не стоило его так домой не пускать! Вот же дура!..

По дороге на работу – а Михаил всегда ходил пешком – он встретил свою студентку, что обожала поэзию Некрасова, и получил от неё комплимент за здоровый цвет лица.

– Просто спать надо на свежем воздухе, – раскрыл секрет Михаил.

– Да, конечно, – согласилась та, – спать, Миша, спать и ещё раз спать! И не в одиночку! Ты сегодня как?..

На работе в институте его встретил друг Сушняков, в одну секунду оценил его состояние и тоже похвалил:

– Хорошо выглядишь. Спишь с открытой форточкой?

– На улице сплю, – ответил весело Михаил, – как Репин Илья Ефимович.

– У него что – дома своего не было? – удивился Сушняков.

– Просто привычка такая. Полезная. Восемьдесят шесть лет прожил.

– У тебя даже блеск в глазах другой, – заметил Сушняков.

– Я знаю. Это там до сих пор восход солнце горит.

– Чего восход? – совсем запутался сорокалетний Сушняков.

– Сегодня наблюдал восход солнца. Вынужденно. Но красиво. Никогда не видел.

– А-а, – как понял тот, – бывает. Надо пива выпить с утра. Пройдёт. Обедаешь где?

– Не придумал.

– Идём со мной в «Белые ночи»? Пельмени, пиво.

Худяков обещал подумать. Для себя он решил никуда не ходить, где может быть пиво. По крайней мере, в ближайшие дни.

Первый рабочий день прошёл скромно и целомудренно. К обеду заболела голова, но вместо положенных ста граммов чего-нибудь крепкого Худяков выпил таблетку анальгетика. Со студентками не шутил в перерывах и вёл себя так, словно видел их всех впервые. Пара выпускниц была этим несколько обескуражена.