Нет. Мы не смогли построить сверхскоростные корабли, не смогли покорить далекие планеты. Нам оставались лишь теории. Измерить массу вселенной. Понять, что известное нам вещество составляет не более десяти процентов Галактики. Придумать неоткрытые частицы и Зеркальную вселенную. Придумать катализатор, способный соединить эти два мира. Научиться сохранять нейтроны памяти. Получить более тяжелое ядро вследствие взаимодействия с протонами зеркального мира. Победить быстрый распад. Создать термокамеру, способную соблюдать заданное снижение температуры. Воссоздать из одного единственного нейтрона памяти точную копию человека. Научиться регулировать процесс модуляции создания, искореняя болезни…

И люди захотели излечиться. Люди думали, что это второй шанс.

'Новая Надежда'.

Я был здесь с самого начала, став невольным свидетелем всего того, о чем не знали извне. Нюансы, о которых предусмотрительно умалчивалось. Я видел, как горели в термокамерах вновь образовавшиеся люди из-за просчетов в снижении синтезирующих температур. Из-за этих же просчетов, видел, как не успевал сформироваться кожный покров, и открывший глаза человек умирал, корчась от боли… Но самым страшным было смотреть в глаза тем, кто надеялся на второй шанс. Они верили, что у них все будет хорошо, а я знал, что для них уже все кончено. Хорошо будет для их копий, но не для них. Ученые пытались сохранить жизнь оригиналам, чей нейтрон был задействован в процессе образования, но это не приносило плодов. Люди умирали. Пять дней, десять и для каждого наступала смерть. Никто не знал точные цифры, даже я, в чьи обязанности входило подготовить человека к предстоящему и находиться с ним до последней его минуты. Люди верили, и я поддерживал в них эту веру, убивая тем самым веру внутри себя. Веру, что настанет день, и 'Новая Надежда' перестанет нуждаться в моих услугах, шагнет дальше по этой огромной лестнице, у начала которой мы стоим.

Олег открывает дверь в комнату отдыха и спрашивает, где Софи.

– Если не в комнате 13.10, то не знаю, – говорю я.

– Ты был с ней последним!

– Я зафиксировал ее смерть и ушел.

– Но ее там нет! – он загибает пальцы, перечисляя штрафные санкции. – Хочешь, чтобы вами занялись комиссары?

– Ты разговариваешь не с тем человеком.

Мы размениваем коридоры, идя к Покровскому.

– Что вы себе позволяете?! – переходит в нападение Олег.

Покровский спрашивает меня: 'Почему?. Я говорю, что выполнил свою работу. Приборы зафиксировали смерть. Я убедился в отсутствии пульса, выждал пять минут и покинул кабинет.

– Вот видите, – говорит Покровский Олегу, – Вы зря обвиняете этого человека в недостаточной квалификации. Здесь нет его вины.

– Мне не нужны объяснения! – кричит Олег. Я продолжаю слушать, но уже почти ничего не понимаю. – Двадцать четыре часа! – заканчивает он. Покровский расширяет мой уровень доступа до третьего. Пытаюсь возражать, что поиски – это не моя задача.

– У вас осталось двадцать три часа пятьдесят три минуты! – заканчивает Олег.

Возвращаюсь с Олегом в комнату 13.10 и говорю, что подобного еще никогда не было. Говорю об отсутствии видеонаблюдения и законе 348 Международной Комиссии по контролю над приватностью жизни.

– Идеально, не правда ли? – говорит Олег и спрашивает, сколько мне заплатили.

Плавучая станция вздрагивает, сбивая нас с ног. Свет гаснет.

– Что происходит? – спрашивает Олег. Отвечаю, что не знаю.

Идем к специалисту по энергоресурсам. Грек поясняет, что у нас полностью иссякла энергия в третьем и четвертом ториевом стержне.

– Падение энергоснабжения было настолько стремительным, что резервный генератор не успел включиться вовремя. – Спрашиваю его об оставшихся шестнадцати стержнях. Тео сокрушенно качает головой и говорит, что через одиннадцать часов откажут стабилизаторы станции и система циркуляции воздуха.

– Значит, на поиски у нас осталось десять часов, – заявляет мне Олег.

В комнату 13.10 всегда входят двое, а выходит только один, но в отделе мониторинга работы электромагнитных замков говорят, что Софи вышла из комнаты вместе со мной.

– Проверьте двери в генераторный отсек, – говорит им Олег.

– Снова хочешь обвинить меня? – спрашиваю я.

– Уже обвинил, – говорит он.

В карцере нижнего уровня темно и сыро. Пахнет металлом и морской водой. Лежу на полу, чувствуя, как содрогается станция. Генератор сдыхает, отключая электропитание. Замки щелкают, выпуская меня на свободу.

– Ты не видел Покровского? – спрашивает Тео. Качаю головой. – Нужно срочно эвакуировать станцию! – говорит он и рассказывает о нарушении цикла катализации органического синтеза системы охлаждения. – Реактор работает по технологии быстрых нейтронов с использованием смеси изотопов урана, так что мы либо взорвемся, либо получим смертельное токсичное отравление! – говорит грек.

Встречаем Олега, и он снова начинает обвинять меня во всех человеческих грехах.

– Покровский сказал, что ты признался! – орет Олег.

– А кто бы ни признался?! – говорю я, сверкая в аварийном освещении разбитым лицом.

– Нужно уходить, – торопит нас грек, но лифты не работают.

– И что теперь? – спрашивает Олег. Тео говорит, что если мы не остановим запасной реактор и не снизим нагрузку на системы охлаждения, то конец.

Стабилизаторы то и дело отключаются, пуская станцию в дрейф. Тряска усиливается, выгоняя людей в коридоры. Все спрашивают друг друга: в чем дело? Но ответов нет. Лишь теории. Олег помогает нам продвигаться вперед, расталкивая паникующих людей.

Тишина. Весь главный персонал уже эвакуирован. Спрашиваю грека, сможет ли он разобраться во всем сам?

– Они забрали все данные, – говорит он. – Нам может не хватить времени.

– Не могу ждать, – признается Олег. Станция снова вздрагивает.

– Как дела? – спрашиваю грека. Он поднимается с пола и говорит, что анализатор работает автономно. Свет снова включается. Уровень перегрева генератора достигает девяноста девяти процентов.

– Это плохо, – говорит грек. – Химический анализ длится слишком долго.

– Долго? – начинать орать Олег. – А о чем ты думал, когда затащил нас сюда?!

– Да кто же знал, что они модули памяти заберут!?

– Да ты…

– Заткнитесь оба! – ору на них я. До взрыва остается пять секунд, четыре, три, две, одна…

Открываю глаза и начинаю дышать. Темно. Где-то рядом шевелится Олег. На мониторе видно, как остывает генератор.

– Этого не может быть, – говорит Тео, смотрит на анализатор химических веществ и говорит, что уран исчез так же, как и торий.

– Такого не бывает, – говорю я. Он показывает на экран.

– Бывает, – говорит. – Урана нет даже в нашем организме.

– Ты уверен, что здесь нет ошибки? – говорю я. – Селезенка, печень, почки… Это же невозможно!

– Выходит, что возможно, – говорит Тео и добавляет, что кроме тория и урана исчез проактиний и плутоний. – Химический анализ не обнаружил ни одного химического элемента семейства актиноидов.

– Нужно связаться с материком, – говорит Олег.

В напряженном молчании мы слушаем голос Тео. Ответа нет. Батареи сдыхают. Часа через три начнется кислородное голодание.

– Нужно выбираться на поверхность, – заявляет Олег, теряя терпение.

Тео ведет нас к турбине вентиляционной шахты. Многие двери закрыты, и нам приходится идти сквозь узкие технические полости. Станция то и дело содрогается, замыкая силовые провода, протянутые вдоль стен, и выбивая снопы искр, оставшегося напряжения.

Иногда нам приходится покидать технические полости, выходя в не менее опасные коридоры, заполненные паникующими людьми. Они устремляются за нами следом. Приносят хаос и смерть. Олег идет позади нас, сдерживая этот неистовый натиск. Его кулаки ломают носы, выбивают зубы. Люди падают, теряя равновесие. Хватаются за высоковольтные провода. Давят упавших, продолжая движение… Есть в этих толпах и те, кто еще сохранил рассудок. Они присоединяются к нам, замыкая шествие. Но мы не запоминаем их лиц. Они меняются слишком часто, погибая от электричества или ног безумной толпы…

Железная лестница обвивает вентиляционную шахту, уходя вверх. Люди бегут по ней к свободе. Железные тросы трещат под их весом.

– Мы не успеем! – кричит Олег.

– Никто не успеет, – говорит Тео. Он ведет нас к турбине. Сквозь острые лопасти в центр шахты. Нас снова окружают провода и трубы. Тео показывает уходящие вверх скобы. – Я пойду первым, – говорит он. Олег смотрит, как грек начинает подниматься. Я вижу, что у него сломаны пальцы.

– Думаешь, сможешь? – спрашиваю я.

– А есть выбор? – он неуклюже карабкается вверх. Шум и крики людей за стенами шахты продолжают усиливаться. Тросы рвутся. Лестница падает, вырывая решетку над шахтой. Она пролетает рядом с нами, разорвав Олегу плечо. Кровь стекает по его спине и падает мне на лицо. Облако пыли поднимается по шахте. Кто-то тихо стонет внизу…

Штиль. Даже ветра не слышно. Океан превратился в неподвижную гладь. Ни белого облака. Ни крика птицы. Мы вглядываемся до боли в глазах в бесконечную даль. Вода, которую нам удалось найти на поверхности, закончилась день назад.

– Эта жара нас доконает! – говорит грек. Я говорю ему, что скоро нас найдут.

– Если уже не нашли, значит, что-то не так, – говорит он.

Мы снова спускаемся вниз. Без Олега. Он все еще слишком слаб. Я думаю о людях, которые остались внизу, об их разлагающейся плоти. Если нам не удастся найти кислородные баллоны, то поиск передатчика станет невозможен.

– Подумать только! – кричит Тео. – Еще вчера мы спешили отсюда выбраться, а сегодня уже добровольно спускаемся обратно. Не знаю, как тебе, а мне кажется, что человеческая природа выше всякого понимания!

Мы стоим внизу шахты, среди искореженного метала, и вокруг нас нет ни одного трупа.

– Что-то не так, – говорит Тео.

– Думаешь, кто-то уцелел? – спрашиваю я.

– Не знаю, – говорит он. Я предлагаю найти кислородные баллоны и осмотреться. Иду по коридору и вспоминаю печи, в которых горели те, кто умирал в комнате 13.10, в то время как их родственники рыдали от счастья. Вспоминаю графин с водой и иду в эту проклятую комнату.

– Кого-то ищешь? – спрашивает меня Софи. Она сидит на кушетке, скрестив худые ноги, и требует отвести ее к Олегу.

– Его здесь нет, – говорю я. Она смотрит, как я жадно пью оставшуюся в графине воду, и спрашивает о Тео.

Мы выходим в коридор. Идем сквозь тишину, мрак и хаос.

– Здесь никого больше нет кроме нас, – говорит Тео, когда мы находим его, и показывает анализатор. – Они просто исчезли. Все.

И снова коридор. И снова тишина, тьма и хаос. Станция вздрагивает, и мы падаем в груду сорванных со стен кабелей.

– Что это? – спрашиваю я грека. Он не отвечает. Анализатор светится бледно зеленым светом.

– Это продолжается, – шепчет грек. – Палубные отсеки, перегородки… Титана больше нет!

Я забираю у него анализатор. В теплоносителях ядерных реакторов нет ни калия, ни натрия.

– Марганца тоже нет, – говорит грек, показывая на проржавевшие стены. Я говорю, что это еще ничего не доказывает. – Это доказывает, что вслед за металлами исчезают оксиды и соли! – кричит Тео.

Станция снова вздрагивает. Я спрашиваю его, почему же тогда не исчезаем мы?

– Человек сложное существо! – кричит он.

– Тогда зачем ты бежишь?

– Не хочу проверять это на себе!

Зависшее в небе солнце кажется неестественно белым. Софи обнимает Олега и что-то говорит о любви. Морская вода за бортом становится прозрачной. Теряет свою монолитность.

– Думаю, мы потеряли хлор и натрий, – говорит Тео. – Молекулы распадаются.

Я вижу, как исчезает пол под нашими ногами. Теряет твердость, и наши ноги утопают в этом отсутствии форм.

– Мне страшно! – шепчет Софи.

Мысли становятся кристально прозрачными. Такими же, как вода, которой уже нет.

Я смотрю на Олега и понимаю все его мысли. Он любит Софи. Он боится за Софи.

– Ты не виноват, – говорит он мне. – Ни в чем не виноват.

Я чувствую страх Тео. Он боится, что Софи заглянет в его мысли и поймет весь ужас происходящего. Я чувствую его любовь. Вижу их детство. Вижу, как она умирает, и он материализует ее на нашей станции. Вижу Олега. И вижу новую смерть. Даже боль. Они хотят повторно воссоздать Софи. Несмотря на все запреты. Нет. Наука и глупость поистине не знают границ!

– Прости меня, – говорит Тео, и я понимаю, что голос его звучит внутри моей головы. Мы все становимся одним целым. Я, Тео, Олег, Софи… Миллионы голосов. Миллиарды судеб…

Исследовательская станция, растворяется в пространстве и падает на дно мира. Мира, которого нет. Падение, которого нет. Моя личность, которой нет… Все теряет значение. Привычных вещей больше не существует. Земли не существует. Наша целостность поглотила ее. Поглотила ближайшие планеты, солнечную систему, галактику. Законы физики утратили свою власть. Наш монолит стал более плотным. Он нагревался, утрачивая свою прозрачность. Ставшие частью нас атомы водорода прекратили существование. Гравитация утратила силу. Ядра изотопов, гелия и дейтерия распались на протоны и нейтроны. Не было больше ни физических сил, ни элементарных частиц в их современной форме. А температура продолжала подниматься. Материя уничтожала антиматерию. Протоны и нейтроны распадались на кварки и глюоны. Наш монолит превратился в плазму и продолжал сжиматься. Мы стали абсолютной плотностью. Абсолютным теплом. Безгранично малой точкой без времени и пространства. Совершенный ноль, за гранью которого нас ожидало нечто новое… Жизнь, у которой нет пределов и граней…

Анна вздрогнула и открыла глаза. За окном лил все тот же унылый дождь. Встряхнув головой, она попыталась прогнать остатки ночного кошмара, но он настырно витал перед глазами, как наваждение.

– Что случилось? – сонно спросил Клив.

– Я видела сон.

– И что?

– Там была кукла, и я была в ее коже.

– Какой ужас.

– И она у меня с самого рождения.

– Кто? Кукла?

– Кожа, которую я никогда не замечала. Кожа, которую надела на меня моя мать. Представляешь, я спрашиваю ее, зачем она это сделала, а она говорит: «Ничего страшного». Мы с тобой спали, а она вошла в комнату…

– И что?

– Да ничего.

– А кожа?

– Я ее сняла и надела обратно на куклу, которая стояла у спинки кровати. Самое интересное, что это моя кукла, но я никогда ее не видела.

– И что потом?

– Потом я просто одеваюсь, и мы вместе с мамой уходим.

– Куда?

– Не знаю. Мы просто идем по дороге, а под ногами бегут ручьи после дождя.

– Вот этого дождя? – Клив мотнул головой в сторону окна.

– Нет, дурачок, того, что был у меня во сне.

– Так ты сняла кожу?

– Да и теперь я даже ощущаю свободу.

– Значит это хороший сон, – Клив пожал плечами и подмял под себя горячее тело любовницы.

В подвале было темно и сыро. Бентли осторожно спускался вниз по скрипучим ступеням. Затхлая вода, наполнявшая чугунную ванну в дальнем конце подвала, вздрогнула. Выбравшееся из нее существо напоминало творение скульптора, решившего вырубить из цельного куска свежего мяса фигуру в человеческий рост с чертами, характерными для человека.

– Ты напугал мою жену, Рауль, – сказал ему Бентли.

– Я всего лишь хотел напомнить, что приближается время.

– Я помню об этом, Рауль.

– Не забывай, кому ты обязан.

– И об этом я тоже помню… Уговор, есть уговор. Осталось совсем немного. Поверь, я хочу этого так же, как и ты.

– Анна…

– Да, Рауль?

– Она сейчас с другим. Я чувствую, как он гладит ее кожу. Чувствую его жар.

– Я исправлю это, Рауль.

– Исправь, пока не стало слишком поздно.

– Я понимаю.

Существо снова скрылось в затхлой воде. Лестница заскрипела под тяжестью тела Бентли.

– Ты поговорил с ним? – спросила его жена, когда он прошел на кухню.

– Да, Клэр.

– Я не хочу, чтобы он разгуливал по дому.

– Не будет.

– Он так и сказал и тебе?

– Это и его дом, Клэр. Без него у нас ничего бы этого не было.

– Слизняк! – она ударила Бентли по лицу. – Думаешь, я не знаю, чего он хочет?! Ему нужна Анна, а не этот дом!

– Я знаю, Клэр.

– Так сходи и скажи ему, чтобы подождал!

– Он беспокоится за нее.

– Беспокоится?! – Клэр громко рассмеялась. – Думаешь, он знает, что такое беспокойство?!

– Он чувствует, что Анна с другим.

– Он так и сказал?

– Да.

– Я поговорю с ней.

Клэр поднялась в комнату дочери.

– Анна! Анна, где ты? – кровать заправлена. Вещи прибраны. – Глупая девчонка! – Клэр вернулась к мужу. – Похоже, она не ночевала дома!

– Значит, Рауль был прав.

– Конечно, прав! – еще одна звонкая пощечина. – Это все из-за тебя! Слабохарактерная тряпка! – взвизгнула Клэр, но тут же попыталась взять себя в руки. – Ничего. Я найду Анну и поговорю с ней.

– Думаешь, она станет тебя слушать?

– Станет, – Клэр смерила мужа презрительным взглядом. – Слава богу, в ней больше от матери, чем от отца.

Припав к окну, Клив пытался отыскать в хороводе гостей Анну. Это был ее праздник – восемнадцатый день рождения. Подарок был куплен. Он лежал в кармане Клива, но его никто не приглашал, чтобы он мог подарить его Анне. Вот уже три недели, как она не отвечала на его звонки, избегала с ним встреч… Наконец-то, Клив увидел сквозь запотевшее стекло свою возлюбленную. Она вошла в свою комнату. Сердце Клива забилось в груди, и он уже готов был постучать в окно.

– Сегодня особенный день, – услышал он голос ее матери.

– Я знаю, мама.

– Сегодня твоя жизнь изменится. Ты понимаешь это?

– Да, мама.

– Так будет лучше, Анна. Рауль сможет позаботиться о тебе. Он много лет заботился о нас с твоим отцом, но теперь мы позволим ему заботиться о нашей дочери. С ним у тебя есть будущее. Он поможет тебе найти достойного мужа, родить здоровых детей, принесет благополучие в твой дом.

– Я понимаю, мама.

– Я рада, что ты моя дочь, и я горжусь тобой.

Когда гости разошлись, и почти во всех окнах погас свет, Клив пробрался в дом. Он хотел отыскать Анну, вручить ей подарок и спросить, почему она избегает встреч с ним, но вместо этого встретил ее мать.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она, узнав его.

Клив промолчал.

– Ты должен уйти.

– Анна?

– Она не хочет тебя видеть.

– Я принес ей подарок.

– Можешь передать через меня.

– Нет.

– Тогда уходи и подари его другой девушке.

Где-то рядом хлопнула дверь.

– Анна!

– Ты ей не нужен, – Клэр подошла так близко, что он чувствовал ее дыхание.

– Анна!

– Уйди из ее жизни и из этого дома! – повысила голос Клэр.

Клив сделал шаг назад и посмотрел на входную дверь.

– Вон! – поторопила его Клэр.

– Мы пришли, Рауль, – сказал Бентли, остановившись, возле чугунной ванны.

Кусок мяса, лишь отдаленно напоминавший человека, поднялся из темной, стухшей воды.

– Я ждал тебя, – сказал он Анне, касаясь своей рукой ее щеки.

Его неуклюжие пальцы забрались ей в рот, растягивая щеки. Анна закрыла глаза. Из уголков ее рта потекла кровь.

– Не бойся, – прошептал ей Рауль. – Тебе не будет больно.

– Мама говорила мне.

– Да. Она тоже через это когда-то прошла.

Его пальцы потянули сильнее, растягивая щеки Анны. Ее кожа начала отделяться от плоти, обнажая мышцы, сухожилия, хрящи. Рауль неторопливо освобождал череп Анны от этого ненужного покрова. Ее кожа не рвалась, она растягивалась, подобно резине. Рауль потянул вниз, обнажая шею Анны, затем плечи, одно за другим, грудь, руки.

Стоя в стороне, Бентли видел, как Анна сама начинает помогать Раулю, освобождать ее от этой ненужной оболочки. Ее кожа упала к ее ногам, залив бурой слизью пол и белое праздничное платье.

– Я подарю тебе новую кожу, – сказал ей Рауль. – А эту… Эту ты наденешь на своих детей, чтобы, когда они вырастут, привести их ко мне. Ты ведь хочешь, чтобы они были так же счастливы, как и ты…

– Да, Рауль.

Анна перешагнула через край чугунной ванны и, обвив шею Рауля руками, прильнула к нему в безгубом поцелуе.

Бентли осторожно поднялся по скрипучей лестнице и закрыл за собой дверь. Рауль не любил, когда за ним наблюдают в подобные моменты.

– Анна? – Клив пораженно смотрел на окровавленные руки ее отца, которыми он незадолго до этого бережно сворачивал снятую с нее кожу, чтобы после передать родившимся у нее детям. – Где Анна? Что вы с ней сделали?

– Я велела тебе убираться! – закричала на него Клэр. И уже мужу. – Не стой, как истукан! Выкини этого мальчишку из дома!

Бентли, молча, смотрел то на Клива, то на свои руки.

– Чертов слюнтяй! – Клэр попыталась сделать это сама.

– Анна! – Клив отмахнулся от рук ее матери. – Где она? – он схватил Бентли за грудки. – Она там, да? В подвале? Черт!

Лестница жалобно заскрипела под его весом. Клэр что-то кричала ему вдогонку, но он уже не слышал ее.

– Анна? – шепотом позвал Клив.

Он стоял возле чугунной ванны, с трудом узнавая в одном из двух вырубленных из свежего мяса существ свою возлюбленную. То, чем они занимались, не укладывалось в его сознании. Это не был секс. Не мог им быть!

– Анна? – снова позвал ее Клив.

Повернув голову, она посмотрела на него.

– Скажи ему, чтобы он ушел, – велел ей Рауль, продолжая свои фрикции.

Она молчала. Ее лишенные век глаза смотрели на своего возлюбленного. Ее рот был открыт и за рядом белых зубов, Клив видел, как извивается ее язык, облизывая сухое нёбо.

– Сделай это! Иначе я оставлю тебя такой, какая ты сейчас, навсегда! – закричал Рауль.

В больших глазах отразился страх.

– Анна?

– Уйди Клив. Пожалуйста, уйди, – она обняла Рауля, прижимая к себе. – Прости меня, – эти слова уже предназначались Раулю.

Клив шел по улице, зная, что никогда не сможет забыть увиденное. Может быть, подобные Раулю существа живут в каждом доме? А, может быть, и нет? Теперь он будет более осторожен в своих чувствах. В мире много вещей, о которых лучше не знать, а если и знать, то хранить молчание.