Глава 23

Андрей Рублев пришел в себя минут за пять до того, как его взяли за четыре конечности и поволокли из зала. К счастью, память к нему вернулась сразу же и в полном объеме, так что открывать глаза и задавать вопросы он не стал, решив не подавать признаков жизни, пока не уяснит обстановку.

Лежа на полу и стараясь выглядеть как можно более мертвым, он с большим вниманием прослушал выступление Горохова и решил, что раз Борис все еще жив, то потеряно далеко не все. Убедившись на горьком опыте, что с помощью кулаков выручить брата ему не удастся, он стал размышлять о том, как выбраться из этой крысиной норы. Настало время звать на помощь, и сделать это мог только он. "Черт меня дернул лезть в эту свалку, – со стыдом вспоминая удивленное лицо охранника, которого он ударил по спине, подумал Андрей. – Если бы вместо этого я сразу рванул к выходу, все эти сволочи давно щеголяли бы в элегантных браслетах установленного образца.

Герой задрипанный…"

К его огромному удивлению, все проблемы решились сами собой. Его вдруг взяли за руки и за ноги и куда-то понесли. Вначале он решил, что его тащат в застенок на предмет пыток или, того смешнее, бесславного и безымянного погребения, и хотел уже было восстать из мертвых и как-нибудь попробовать отбиться, но голос разума очень кстати возобладал над животными инстинктами, и он провис между своими носильщиками, как туша свежеубитого оленя. Это стоило ему немалых усилий – попробуйте-ка сохранять абсолютную расслабленность, когда вас таскают и ворочают, как мешок с картошкой, то и дело задевая при этом сломанные пальцы! Андрея спас недавно пройденный курс массажа. Массажист во время сеансов требовал полного расслабления всех мышц, и Андрей, хоть и не вдруг, но освоил-таки это сложное искусство.

В тот момент, когда охранники небрежно швырнули его на землю и удалились, негромко обсуждая какие-то свои проблемы, он поклялся себе, что по завершении этой безобразной и вредной для здоровья истории непременно разыщет массажиста и в знак благодарности напоит его до полного бесчувствия. Осторожно приоткрыв один глаз, Андрей осмотрелся и, не увидев в пустом дворе никого, кто хотя бы отдаленно напоминал мордоворота в сером пиджаке, вылез из-под куста и поднялся на ноги. Ноги слегка тряслись и все время норовили подогнуться, голова трещала, и давали о себе знать его несчастные растоптанные пальцы, но в целом он был в порядке, по крайней мере настолько, чтобы найти исправный телефон-автомат и не ошибиться номером, набирая 02.

"Кретин, – сказал он себе, – зачем тебе автомат?

У тебя же мобильник в машине. Ты это называешь нормой?"

Машина была припаркована за углом. Слегка пошатываясь и шаря здоровой рукой по карманам в поисках ключей от машины, он ступил на проезжую часть подъездной дороги. С каждым шагом туман в голове редел, но, дойдя до угла, он, видимо, все еще не до конца пришел в себя, потому что появление взявшего поворот на приличной скорости автомобиля застало его врасплох. По глазам резанул нестерпимо яркий свет фар, взвизгнули покрышки, и в следующее мгновение Андрей Рублев обнаружил себя распластанным на теплом капоте. "Ну что за день, – с тоскливой обреченностью подумал он. – Если так пойдет и дальше, то до утра я точно не доживу."

Сзади подъехал еще один автомобиль, захлопали дверцы.

– Ах, мать твою за ногу и об колено, – раздался показавшийся Андрею знакомым голос, – пропади все пропадом! Полный город алкашей! Эй, мужик, ты живой?

– А хрен его знает, – честно ответил Андрей, неохотно сползая с теплого капота, на котором было на удивление уютно, и с трудом принимая вертикальное положение.

– Ну так сейчас будешь мер…

Говоривший вдруг осекся и, схватив Андрея за плечи, развернул его к свету.

– Мама дорогая, – сказал он. – Мужики, мы же комбатова брата чуть не задавили! Тезка, это правда ты или мне мерещится?

Андрей обвел глазами столпившихся вокруг людей и снова повернулся к Подберезскому.

– Так, – сказал он, – звонок в милицию отменяется. У вас оружие есть?

– Круто, – сказал кто-то, – Я же говорил, торопиться надо.

– Оружие есть, – сразу подсохшим голосом ответил на вопрос Андрея Подберезский. – Объясни, что к чему, а то нам твоя жена только адрес успела дать.

– На ходу объясню, – сказал Андрей.

Вход в "Олимпию" оказался запертым. Подберезский вышиб дверь одним ударом ноги и, держа в руке спортивный пистолет, первым бросился вниз по лестнице. Тренажерные залы, сауна и душевые были пусты. Андрей Рублев на ходу вводил Подберезского и его людей в курс дела. К тому моменту как он закончил говорить, они стояли перед тем местом, где раньше была ведущая в подземный коридор лестница. Теперь здесь лежало неподвижное зеркало казавшейся черной воды.

– Вот срань, – выругался Подберезский. – Коридор длинный?

– Метров двадцать, – ответил Андрей. – И гермодверь в конце. Если она закрыта, утонем, как мыши в помойном ведре. Надо в обход, через офис.

– Я там веревку видел, – сказал кто-то.

– Тащи, – сразу сообразив, о чем идет речь, скомандовал Подберезский. – Разделимся, – продолжал он. – Четверо останутся здесь, четверо пойдут со мной. Сколько их там, этих мудаков? – спросил он у Андрея.

– Было человек двадцать, – ответил тот. – Сколько осталось, сказать не могу: я откинул копыта в самом начале.

– Зуб даю, что не много, – сказал Подберезский. – Пошли, мужики. Рома, ты здесь командуй. Вломим этим гнидам с двух концов, чтобы у них дерьмо через уши полезло.

– Будь спок, – ответил горбоносый чернявый Рома, сбрасывая прямо на пол свой дорогой двубортный пиджак.

Подберезский увел свою группу вслед за Андреем Рублевым. Когда принесли моток нейлонового шнура, Рома обвязал конец веревки вокруг пояса и вошел в воду.

– Один рывок – путь свободен, – коротко сказал он. – Два – дверь закрыта, тащите обратно. Частые беспорядочные рывки – запутался в веревке, сражаясь с акулами, утопаю, но не сдаюсь.

– Ты плыви, плыви, сержант, – сказали ему с берега. – Нам твои речи еще на утренних осмотрах надоели.

– Два наряда вне очереди, – ответил Рома, набрал полную грудь воздуха и без всплеска погрузился в воду.

– Поплыл наш Ихтиандр, – сказал один из оставшихся в коридоре, торопливыми затяжками докуривая сигарету.

– Не давись, не давись, – сказал ему другой, отбирая у него окурок, – перед смертью не надышишься.

Он сделал две быстрые затяжки и передал оставшееся третьему члену группы.

– А обслюнявил-то, – недовольно проворчал тот. – Прямо как сенбернар. Ты не жрал сегодня, что ли?

Веревка в его левой руке сильно дернулась один раз. Он торопливо затянулся, отшвырнул окурок и полез в воду.

– Козел Подберезский, – сообщил он. – Вода-то холодная!

Он глубоко вдохнул, по-бабьи зажал двумя пальцами нос и нырнул. Оставшиеся один за другим последовали его примеру.

Горбоносый Рома встречал их на противоположном конце затопленного коридора.

– Все живы? – негромко спросил он, когда последний вынырнул из воды.

– Не все, – ответил тот, отфыркиваясь. – У меня ботинок утоп. Двести баксов пара, между прочим.

– Топи второй, – посоветовали ему. – Как-никак им там вдвоем веселее будет.

– Вот уж дудки, – ответил он, выбираясь на сушу и выливая воду из уцелевшего ботинка. – С чего это я стану сто баксов выкидывать?

– Отставить балаган, – скомандовал Рома. – Время – деньги.

Четверо молодых и очень мокрых преуспевающих бизнесменов, чавкая раскисшей обувью и оставляя за собой пунктирные линии капавшей с одежды воды, миновали кассу, до смерти напугав и без того запуганного кассира, и быстро двинулись по коридору. От их наметанных глаз не укрылись ни вспоротая пулями штукатурка, ни разбитый осветительный плафон, ни кровавые пятна на полу.

– Теперь ясно, как их взяли, – мрачно сказал тот, что потерял ботинок. Второй ботинок он нес в руке, как гранату. – Подстрелили, загнали в это болото, а потом выудили и повязали. Видал, крови сколько? И вода кругом.

– Вижу, Паша, – сказал Роман, вынимая из-за пояса брюк "Макаров". – Нехорошо они поступили, некрасиво. Надо с ними поговорить.

– Поговорим, – веско сказал Паша, покрепче сжимая мокрый ботинок.

В наступившей, как по мановению волшебной палочки, тишине Комбат поднял голову и посмотрел на балкон.

– Мимо, – сказал он Горохову. – Бери выше, козел.

Он говорил тихо и неразборчиво, но Петр Иванович, как и его брат незадолго до этого, очень хорошо расслышал каждое слово. Его губы побелели от ярости, ствол пистолета ходил ходуном. Стручок полностью утратил даже тот минимальный контроль над собой, который мог обеспечивать раньше.

– Ты убил моего брата, животное! – прокричал он, снова нажимая на курок.

Он действительно взял выше, на этот раз чересчур высоко, и пуля девятимиллиметрового калибра с завидной точностью ударила в узел парижского галстука, украшавшего шею заведующего одним из крупнейших ювелирных магазинов Питера. Мертвый заведующий резко вскочил со своего кресла, словно собирался вступить в горячую полемику со Стручком, выпрямился, опустив руки по швам, и столбом рухнул на головы сидевших впереди людей, обильно орошая их свой кровью.

Амфитеатр утонул в истерическом визге, криках, грохоте опрокинутых кресел и паническом топоте множества ног. Обезумевшие от ужаса люди заметались по залу, сбивая друг друга с ног и топча упавших. Стручок, дико хохоча и продолжая выкрикивать что-то о своем брате, раз за разом нажимал на курок, пока обойма "ТТ" не опустела. Трясущимися руками он выбросил ее вон и с третьей попытки загнал в рукоять пистолета новую.

Мечущаяся толпа устремилась во все проходы, включая служебный. Половина охраны была сразу же сбита с ног, остальные отбивались кулаками, дубинками и прикладами. В считанные минуты зал опустел, и теперь вопли раздавались откуда-то из глубины коридора, который теперь, когда тоннель был затоплен, сделался тупиком. Как только толпа ринулась к служебному проходу, капитан Французов свалил с ног ближайшего охранника и попытался броситься на второго, но тот коротко ткнул его в голую грудь электрошокером, и капитан потерял сознание. К счастью, он упал возле самой стены, и его не затоптали.

Когда в зале снова стало относительно тихо, Комбат с удивлением отметил, что все еще жив. Голова работала туго, со скрипом. Она страшно болела, сломанная рука отзывалась горячими взрывами боли на каждый толчок пульса, да и все остальное представляло собой сплошной ком ноющей боли, так что тот факт, что Стручок, стреляя в него, промахнулся восемь раз подряд, оставил Бориса Рублева вполне равнодушным. Сеня все-таки обработал его на славу, и, хотя Комбат понимал, что ему непременно нужно куда-то идти, он никак не мог вспомнить, куда именно и зачем. Тем не менее это таинственное путешествие почему-то представлялось ему крайне важным. Комбат, волоча непослушные ноги, добрел до канатов и тяжело подлез под верхний как раз в тот момент, когда Горохов снова открыл огонь. На этот раз прицел был довольно точным, и, не пригнись Рублев, пуля наверняка угодила бы ему в голову.

– Вот зануда, – пробормотал Комбат, пролезая под канатом.

Он оступился и с негромким криком боли свалился с помоста, совершенно пропав из виду.

– Что вы стоите?! – заорал на охранников Горохов. – Мочите его на хер!

Охранники неохотно двинулись вперед. Происходящее здесь нравилось им все меньше и меньше, тем более что Хряк, вооружившись подобранным с пола автоматом, начал бочком продвигаться к балкону, явно норовя как-нибудь обойти совершенно сбесившегося Стручка и сделать ноги.

Стручок с балкона пересчитал охранников. Он помнил, что вместе с Хряком их должно быть двенадцать, в наличии же имелось ровно на одного меньше. Горохов повел глазами по периметру зала, ища потерявшегося Хряка, и обнаружил его совсем близко, крадущимся вдоль стены метрах в десяти от балкона. В руках у Хряка был автомат. Стручок сделал оргвыводы со скоростью, которая сделала бы честь самому мощному из существующих в природе компьютеров, и вскинул пистолет.

– Убью пидора! – закричал он.

Хряк моментально понял три вещи: во-первых, то, что Стручок окончательно и бесповоротно сошел с нарезки и вот-вот засадит ему промеж глаз пулю из тяжелого и очень мощного пистолета отечественного производства; во-вторых, он понял, что ему наконец предоставлена единственная в своем роде возможность убрать этого бешеного пса на вполне законном основании, а именно в целях самозащиты; и, в-третьих, он с предельной ясностью осознал, что ему просто необходимо как можно скорее выбраться отсюда, сесть в машину и ехать на предельной скорости до тех пор, пока дорога не упрется в край земли.

Поэтому Хряк быстрым и плавным движением вскинул тяжелый АКМ без приклада, держа его в одной руке, и выпустил половину рожка, целясь в балкон.

Он где-то слышал, что АКМ – штурмовой автомат.

Ни подтвердить, ни опровергнуть это заявление он не мог, но сейчас ему показалось, что оно не так уж далеко от истины. Пули – всего пятнадцать пуль! – снесли часть барьера, отделявшего балкон от зала. Те из них, что угодили в Горохова, спиной вперед вышвырнули его с балкона в коридор офиса. Глядя на густые, медленно оплывающие кровавые кляксы на изрешеченной стене возле двери, Хряк решил, что насчет Стручка можно не сомневаться, но тут на фоне дверного проема вдруг, как чертик из табакерки, возникла фигура с пистолетом в руке, и остатки волос на голове Хряка поднялись дыбом, словно у них вдруг случилась эрекция: он решил, что перед ним восставший из мертвых Стручок. Хряк снова вскинул автомат, но человек на балконе не стал дожидаться второй очереди: спортивный мелкокалиберный пистолет в его руке сухо и резко щелкнул, и Хряк мгновенно сделался похожим на покойного Кутузова: стал таким же одноглазым и таким же мертвым.

– Ну, мудачье, – обратился Подберезский к растерявшейся охране, молча наблюдавшей за ходом событий, – куда вы наших ребят подевали?

Ему ответили автоматной очередью. Завязалась перестрелка, пролившаяся ровно столько времени, сколько понадобилось группе горбоносого сержанта Ромы на то, чтобы пробиться через вопящую толпу в коридоре и выйти в тыл охранникам, а именно секунд двадцать-двадцать пять.

Когда Подберезский отыскал наконец Комбата и склонился над ним, тот открыл нехорошие, ярко-алые от внутренних кровоизлияний глаза и некоторое время разглядывал своего бывшего подчиненного, как некое редкое и не вполне объяснимое явление природы. Потом он с трудом разлепил распухшие губы и сказал:

– Привет, Андрюха. Где пацан?

– Как где? – переспросил Подберезский так, словно разговор происходил за столиком в кафе. – Дома у вашего брата.

– Не в Москве?

– Не в Москве. Тут, в Питере, – подтвердил Андрей, уже зная, что последует за этим.

– Голову оторву, – прохрипел Рублев. – А ну, помоги встать, разгильдяй.

Старший оперуполномоченный отдела по расследованию убийств капитан Ярцев устал как собака, которая целый день убегала от привязанной к хвосту консервной банки. Разница заключалась только в том, что капитан, в отличие от собаки, бегал не день, а больше недели, и его "банка" громыхала не сзади, а, наоборот, впереди. Но теперь дело уверенно катилось к концу, громыхая пуще прежнего.

За неделю капитан проделал длинный путь по следам исчезнувшего капитана Французова, который перед тем, как испариться, так упорно и безрезультатно разыскивал его по телефону. Это была кропотливая и неблагодарная работа, но в конце концов она начала давать результаты, и вот тогда-то капитан и принялся метаться как угорелый.

Когда Французов не перезвонил ему в субботу, капитан, дождавшись воскресенья, заявился к нему домой, но, разумеется, никого там не застал. В том, что молодая бездетная семья не сидит в выходной день дома, не было ничего необычного. В понедельник, позвонив в училище, Ярцев узнал, что Французов со сложным переломом голени загорает на больничной койке в недалеком, но и не таком уж близком Приморске. Положив трубку, капитан душевно обматерил Приморск, Французова, а также все виды переломов и иных увечий и вознамерился уже звонить в Приморск, когда его грубо выдернули из кабинета и повезли посмотреть на труп некоего гражданина Погодина, при жизни работавшего менеджером боксерского клуба "Атлет". Полюбовавшись на бренные останки, Ярцев от души понадеялся, что при жизни гражданин Погодин выглядел хоть чуточку лучше, потому что теперь, после смерти, смотреть на него было страшновато.

Беседа с владельцем заведения господином Ставровым и его помятыми сотрудниками дала капитану богатую пищу для размышлений. Больше всего его интересовало, как мог Французов, лежа на больничной койке в Приморске, одновременно с этим выворачивать наизнанку боксерский клуб в самом центре Питера, твердо стоя при этом на своих на двух. Оставалось только надеяться, что горло господину Погодину перепилил не он.

Вернувшись в свой кабинет, капитан обнаружил, что на столе у него чудесным образом сгустилось, материализовалось и увесисто легло на ободранную, некогда полированную поверхность личное дело новопреставленного Погодина, при ближайшем рассмотрении оказавшееся не столько личным, сколько уголовным, и весьма интересным притом. Капитан почитал, схватился за голову и, не удержавшись, позвонил Ставрову. Ставров выслушал капитана очень внимательно, но за голову хвататься не стал, а произнес коротенькую покаянную речь. Общий смысл ее сводился к тому, что господин Ставров обещал впредь с большей тщательностью проверять прошлое людей, принимаемых им на работу, зато по форме это было свежо, очень эмоционально и весьма познавательно.

Ярцев даже записал на бумажке несколько выражений, чтобы ненароком не забыть их в суете трудовых будней.

Отрабатывая связи Погодина, Ярцев в конце концов вышел на Александра Бычкова, которого все, с кем общался по этому поводу капитан, называли Кутузовым.

Питерская квартира Кутузова была пуста. Ярцев встретился с ним у него на даче, но Кутузов ничего ему не сказал: говорить ему мешала засевшая в черепе пуля. Двое молодых людей, которые, судя по их домашней одежде, гостили у него на даче, тоже помалкивали, и по сходным причинам: к тому времени как их обнаружили, они уже порядком остыли и даже начали коченеть. Машина Кутузова – сильно изуродованный и запачканный как снаружи, так и внутри "Хаммер" – была обнаружена пустой и покинутой на окраине Петербурга, недалеко от поста ГАИ. Кровь, которой было перепачкано сиденье, принадлежала Бычкову – Кутузову, да и менее аппетитная масса, обильно расплесканная по салону, совпадала с содержимым его желудка. Картинка получалась любопытнейшая, но вот отпечатков пальцев Французова ни в "Хаммере", ни на даче обнаружить не удалось. Зато после повторного визита на квартиру исчезнувшего капитана и сличения обнаруженных там отпечатков с отпечатками, снятыми в машине и на даче, высветились две вещи: во-первых. Бычков явно побывал у Французова дома, а во-вторых, жена Французова Ирина, тоже бесследно пропавшая и предположительно проводившая дни и ночи у постели своего занемогшего в Приморске супруга, оказывается, все это время гостила на даче у Бычкова.

Сделав это открытие, Ярцев начал заметно искрить и начисто позабыл все литературные слова и выражения. Развив лихорадочную деятельность, к вечеру того же дня он выяснил, что Кутузов числился инструктором по бодибилдингу в ФОК "Олимпия". Сомневаться в природе его деятельности капитану и в голову не пришло: оба мертвых молодых человека, обнаруженных вместе с Кутузовым у него на даче, были спортивными ребятами, вполне по-спортивному одетыми и имели при себе, опять же, чисто спортивные тренажеры всемирно известной и очень популярной системы Калашникова.

Ярцеву тогда в который уже раз захотелось расспросить счастливых обладателей этих чудо-приспособлений, моментально делающих человека сильным и уверенным в себе, где они приобрели такую роскошь, но он промолчал: к чему задавать вопросы, если человек не в состоянии тебе ответить?

Капитан уже нацелился съездить в "Олимпию" с целью поправить свое ослабленное курением и нервной работой здоровье и даже соблазнил составить себе компанию человек пять таких же страдальцев, но тут на Васильевском обнаружили мелко расфасованный в полиэтиленовую тару труп некоего неработающего гражданина, и вся сформированная капитаном группа начинающих бодибилдеров во главе, разумеется, с самим Ярцевым отбыла к месту происшествия. Супругу расфасованного гражданина замели прямо у нее на дому с большим ножом в руке. В отличие от своего покойного супруга, свежеиспеченная вдова работала. На мясокомбинате. Там она получала зарплату, которую ее благоверный исправно находил, куда бы она ее ни запрятала, и не менее исправно пропивал до копейки.

Увидев на пороге кухни людей в погонах, эта дама бросила в раковину окровавленную тряпку, которой до этого отмывала стены и пол, и сказала: "Явились? Ладно, поехали. Теперь можно и отдохнуть". Ярцев почему-то не сомневался, что она говорила совершенно искренне.