Глава 13

Когда доктор, представившийся Сергеем Петровичем, ушел, Глеб для верности выждал около десяти минут и только после этого бесшумно встал, стараясь не скрипеть своим топчаном. Было десять утра, и впереди его ждал очередной пустой, не заполненный ничем, кроме ноющей боли в ребрах, абсолютно бесполезный день.

Ночью подморозило, и выпал снег. Глеб выглянул в окно.

На том месте, где ночевал бульдозер, зияла развороченная рыжая яма, усеянная по краям мерзлыми комьями вывороченной из превратившейся под утро в сплошной монолит глиняной жижи. От ямы куда-то за угол уводили две оставленные гусеницами колеи. Глеб очень хорошо представил себе, как мощный бульдозер выдирался из ледяной ловушки, и немного пожалел, что пропустил такое зрелище.

В связи с этим ему подумалось, что в последнее время он начал как-то ненормально крепко спать. Возможно, в этом был виноват организм, активно восстанавливавший силы, а может быть, хитрый бородатый доктор что-то подмешивал в еду или питье. Безымянные таблетки, выдаваемые трижды в сутки, Глеб послушно клал под язык, а потом благополучно сплевывал в унитаз: принимать лекарства из рук здешних медиков было бы по меньшей мере неразумно. Но не есть и не пить было просто невозможно, и если бы Глеб хотел незаметно накормить кого-то снотворным, он подмешивал бы препарат в пищу.

Итог всех этих подозрений и размышлений всегда был один и тот же: отсюда надо уходить, и чем скорее, тем лучше. Беда была только в том, что Глеб не чувствовал себя достаточно здоровым ни для прорыва через красно-синюю охрану, ни для спуска по стене с четвертого этажа, не говоря уже о том, чтобы голыми руками выломать решетку. А уйти было просто необходимо. Каждый прожитый день все больше убеждал в этом агента ФСБ по кличке Слепой.

Здесь было нехорошее место, в котором творились нехорошие дела, а он был нежелательным свидетелем и вообще лишним человеком. Человек с холодными колючими глазами, которого здешние остряки называли Упырем, наверняка до сих пор не убил Глеба только потому, что все еще не утратил надежду разгадать секрет его появления в здешних местах. Этот секрет был единственной гарантией неприкосновенности Глеба, но Слепой чувствовал, что с каждым днем любопытство Упыря ослабевает. В самом деле: шпион, который не нужен даже тем, кто его послал, подавно не может интересовать тех, за кем он шпионит. Сколько можно держать человека в качестве живой приманки? Раз на приманку никто не клюет, значит, приманка невкусная.

Глеб отошел от окна и выскользнул в тамбур. Комната была великолепно изолирована от коридора, здесь можно было прыгать, плясать, проходить торжественным маршем и хором орать строевые песни, не боясь побеспокоить персонал лечебницы, но Слепой по укоренившейся привычке ступал бесшумно.

Он прошел в санузел и встал на край унитаза. Решетка, которой была прикрыта вентиляционная отдушина, снялась легко, словно только того и ждала. Глеб приблизил к отдушине лицо и позвал:

– Володя! Эй, Володя!

Ему пришлось повторить свой призыв еще трижды, прежде чем в соседней ванной раздались шаркающие шаги. Решетка на противоположной отдушине тихо скрежетнула и исчезла, а вместо нее появилось нечто, по форме напоминающее осиное гнездо, сбоку которого имелся один печальный карий глаз и испачканное едой и никотином отверстие для рта.

– А, это ты, земляк, – тоном старого знакомого сказал Глебу этот странный предмет. – Что, не спится?

– Да сколько же можно спать? – тихо возмутился Глеб. – Так ведь и помереть недолго. Просто забудешь, что надо проснуться, и все.

– Эт-точно, – охотно подтвердил марлевый кокон на той стороне отдушины. – Ну чего, покурим, что ли, от нехрен делать?

Он завозился, на мгновение исчез и появился снова.

Вернее, появился не он, а его рука с забинтованной кистью. Из марлевой культи торчали только большой и указательный пальцы, все остальные были плотно обмотаны бинтом. Эти два здоровых пальца бережно сжимали дымящуюся половинку сигареты без фильтра. Забинтованная рука с трудом протиснулась в отдушину. Глеб тоже по локоть запустил руку в глубь стены и аккуратно принял подношение. Он затянулся, бережно держа огрызок сигареты кончиками пальцев, и выпустил дым в потолок. Это было хорошо.

Некоторое время они молча курили, наслаждаясь тем, что находятся в компании. Потом Купченя, которого так и распирало от обиды и огорчения, снова принялся жаловаться Глебу на жизнь. Его историю Глеб слышал уже в четвертый раз и не надеялся узнать ничего нового.

– А крутая у тебя была тачка, Федя, – прерывая свой рассказ, сказал Купченя.

– У меня? – переспросил Глеб.

– Ага. “Форд-мустанг”, года этак девяносто второго или девяносто третьего… Не машина – зверь.

– Надо же, – сказал Слепой. Его “мустанг” сошел с конвейера в ноябре девяносто шестого года. – Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах, – добавил он.

– Чего? – не понял Купченя.

– Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах. Ее обугленная тушка внушала птицам жуткий страх. – целиком процитировал Глеб стишок, запавший в память еще в пятом или шестом классе средней школы.

Общаться с Купченей ему было трудно: иногда казалось, что они разговаривают на разных языках. Глеб изо всех сил старался наладить взаимопонимание, поскольку другого собеседника у него не было, если не считать доктора Маслова, который, судя по тому, как уклончиво поблескивали его очки, не мог дождаться, когда его избавят от странного пациента.

– Ну, Федя, ты даешь! – не то с восхищением, не то, наоборот, – с осуждением воскликнул Купченя. – Тебе вроде и не жалко. Новенькая же тачка! Да еще какая… А ее тремя смертями казнили: сначала разбили, потом сожгли, а потом еще и утопили. Не жалко?

– А чего жалеть? – философски заметил Глеб. – Последняя тачка, которую я помню, это БТР.

– Во дает, – повторил Купченя. Голос его звучал глухо и невнятно из-за закрывавшей все лицо повязки. – Вообще-то, это, наверное, интересно. Вроде как одним махом через двадцать лет перескочил. Заснул, проснулся – а ты уже в будущем! Круто, блин. Главное, дерьма этого всего, которое за двадцать лет произошло, как будто и не видел. Не было его, и все тут!

– Да уж, – неопределенно сказал Глеб.

– Нет, я понимаю, – спохватился Купченя. – Это кому как. Тебе, к примеру, такое счастье наверняка не в жилу. Бабки у тебя, ясное дело, были, раз такая тачка. Может, семья где-то есть – ждут, убиваются…

– Это точно, – сказал Глеб, ничуть не кривя душой. В последнее время он все чаще думал об Ирине.

– А как их теперь найдешь, – продолжал Купченя, – когда не помнишь ни хрена? Как в кино про Будулая.

– Про кого? – спросил Глеб.

– Ну да, ты же не в курсе… Кино такое есть. Рассказать?

– Не надо, – поспешно сказал Глеб. – Расскажи лучше вот что: твоя палата изнутри открывается?

– Размечтался, – проворчал Купченя. – Это ж одиночки для буйных.., ну, у которых ломка или просто так кулаки чешутся. Отсюда просто так не выйдешь… А тебе зачем?

– Что-то мне наш доктор не нравится, – признался Глеб.

– А! И тебе тоже? Нет, Федя, я сразу просек, что ты парень умный, хоть память тебе и отшибло. Крутит чего-то наш Айболит. Он ведь по психическим болезням, а у меня, между прочим, ожоги. Мне, может, пересадка кожи требуется, а он, козел, “скорую” не вызывает и сам не мычит и не телится. Только главный тут не он, а Упырь. Черт меня дернул к машине твоей пойти. Да еще этот пистолет… Теперь Упырь с меня живого не слезет. Думают, брат, что я засланный. И ничего я им, козлам, доказать не могу. Про тебя, кстати, они то же самое думают.

– Что – то же самое?

– Ну, что засланный ты. Чтобы, значит, доказательства собрать, что здесь вместо турок наш брат вкалывает – хохлы да белорусы.

– Да откуда я теперь знаю, – сказал Глеб, – засланный я или нет? Говорю же: не помню ничего. Какие турки, почему турки?

Купченя принялся долго и путано объяснять, почему на стройках Москвы работают турки, кто такие нелегалы и чем они выгодно отличаются от тех же турок. Глеб, знавший все тонкости этой кухни не хуже своего собеседника, в который раз подумал, до чего же живуч институт рабства. Одного работорговца он прихлопнул несколько дней назад, но это капля в море. Если хочешь искоренить рабство как явление, этому нужно посвятить всю жизнь без остатка. Тогда тебе поставят памятник, назовут твоим именем улицу, а то и город.., а рабство будет преспокойно процветать дальше, приняв для маскировки новые, гораздо более изощренные формы.

Внезапно сбивчивый монолог Купчени прервался.

– Атас! – страшным шепотом сказал он и ловко поставил на место решетку.

Глеб тоже поставил решетку на место и на всякий случай спустился с унитаза на пол, целиком обратившись в слух. Тлеющий окурок он раздавил пальцами и засунул в заранее присмотренную щель.

У соседа негромко стукнула дверь, зашаркали по полу тяжелые шаги, потом раздались голоса.

– Здорово, симулянт! – произнес смутно знакомый Глебу бас.

– Оба-на! – радостно воскликнул Купченя. – Колян! Ты как сюда попал? Неужто Айболит нам свиданку дал? Или ты.., того, втихаря?

– Никаких тихарей, – басил Колян, – никаких свиданок. Все, брат, по закону. Я теперь у нашего доктора за медбрата. Он, понимаешь, забастовку объявил. Чего это, говорит, я один за всех отдуваюсь? Может, говорит, вы меня заставите еще и задницы этим симулянтам вытирать? Ну, я и напросился. Так что теперь будем каждый день видеться. Курить хочешь?

– А то! Давай скорей, уши пухнут. Уж я экономлю, экономлю… Когда, думаю, Колян еще раз придет? А ты – вот он. Ну, молоток!

В соседней ванной чиркнула зажигалка, и через отдушину снова потянуло дымком. Глеб с некоторым удивлением пожал плечами: на его взгляд, доктор Сергей Петрович вовсе не был перегружен настолько, чтобы вербовать медицинский персонал из числа строителей. И потом, почему он сделал это именно сейчас, когда оба его пациента начали поправляться?

– Кури скорей, – сказал тем временем Колян. – Я ведь не просто так пришел, а для процедуры.

– Для какой еще процедуры?

– А вот для какой!

– Э, э! – обеспокоенно воскликнул Купченя. – Ты чего? Убери эту заразу! Это что, прикол?

– Не прикол, а укол, – наставительно сказал Колян. – Доктор прописал, так что перестань орать. Давай свою ж.., гм.., афедрон свой давай.

– Кого?

– Задницу! Не в глаз же тебя колоть…

– Даже не мечтай. Вылей это дерьмо в унитаз, и весь базар. Нет, ну ты что, в натуре, – совсем оборзел? Задницу ему подавай. В лесу раздавался топор дровосека…

– Дровосек отгонял топором гомосека, – подхватил Колян. – Давай, снимай штаны, что ты ломаешься, как целка… Не бойся, не трахну.

– Кто тебя знает? И вообще, я же сказал: отвали. Пусть доктор колет, если ему приспичило. Тоже мне, медик нашелся. Шприц ему доверили… Уйди, говорю, от меня! Дай человеку спокойно покурить! Иди сначала на чучеле потренируйся.

– Сам ты чучело. То, на чем тренируются, называется муляж. Давай свои полушария, не выкобенивайся.

– Ты откуда такой грамотный? Муляжи какие-то знает, афедроны… Когда успел институт закончить?

– Мне доктор все объяснил. Иди, говорит, кольни Купченю в афедрон. И на муляже дал попробовать.

– Вот иди и еще попробуй. Когда диплом получишь, приходи. Нет, Колян, правда, кончай гнилой базар. Вон оно, очко, туда и вылей. На хрена мне какие-то уколы? Мне пересадка кожи нужна, а этот козел уколы мне прописывает. Так ему и скажи: Вовка, мол, послал тебя, козла бородастого, куда подальше вместе с твоими уколами. Не хочешь в нормальную больницу отправлять, так и не приставай. Шрамы у меня и без уколов появятся, как миленькие. Нет, ну скажи: что я, не прав? Ты лучше вот чего, ты мне бухалова принеси – хоть в шприце, хоть за щекой… Грелку, что ли, найди. Тоска же смертная, прямо выть охота, особенно по вечерам. Принесешь?

– Посмотрим. Штаны снимай. Сидевший на краешке унитаза Глеб насторожился. В последних словах новоиспеченного медбрата ему почудилась смутно знакомая недобрая интонация. Так говорят люди, привыкшие навязывать другим свою волю при помощи огнестрельного оружия.

– Да отвали ты… – начал было Купченя, но фраза осталась незаконченной. За стеной послышался какой-то беспорядочный шум, возня, придушенный вскрик – видимо, Колян зацепил своего приятеля по больному месту, кто-то коротко, одышливо выматерился, потом наступила пауза, а после паузы ушей Глеба достиг тяжелый шум падения. Что-то с отчетливым треском ударилось о каменные плиты пола, и Слепой мог поклясться, что это была чья-то голова. Чья именно, догадаться было нетрудно. Видимо, лекарство, которое бородатый доктор прописал своему пациенту, оказалось сильнодействующим.

– Коз-зел, – слегка задыхаясь, произнес Колян. Спохватившись, Глеб бесшумно поднялся с унитаза, без единого звука плотно прикрыл за собой дверь ванной, скользнул в палату и нырнул под одеяло, благо снимать ему было нечего – из одежды у него имелись только трусы и майка. Он лежал, повернувшись лицом к стене, ровно и глубоко дышал и с досадой думал о том, что такое происходит с ним впервые: решительный момент настал, а у него ничего не готово. Вот-вот дверь распахнется, и на пороге появится убийца, а встретить его нечем, разве что тапочком швырнуть. И бежать некуда, и совершенно непонятно, кто все-таки твой враг… Черт знает что, подумал Глеб. Приблизится – убью. Надо постараться сделать это одним ударом, потому что на второй меня уже может не хватить. Здоровый, гад… Такого, пожалуй, не свалишь одним ударом…

Он услышал, как открылась дверь. Тяжелые шаги протопали через тамбур и остановились, судя по звуку, на пороге палаты. Глеб не шевелился. Шаги ничего не значили. Возможно, протопав по тамбуру, убийца теперь легко и бесшумно скользил к его кровати. Слепой ждал прикосновения к коже, ждал малейшего дуновения, которое выдало бы находившегося рядом человека, но вместо этого от двери раздался осторожный оклик:

– Эй, Федя! Федор, слышь! Да ты спишь, что ли?

Глеб продолжал размеренно дышать носом. Колян еще немного постоял в дверях и тихонько ушел. Щелкнул замок, и стало тихо.

Сиверов изображал спящего еще минут двадцать. Конечно, мордатый Колян вряд ли пошел бы на такую изощренную хитрость, но полная внезапность была единственным оружием Глеба, и он решил на всякий случай перестраховаться. Если красно-синий умник все еще здесь, притаился в углу со шприцем и ждет, то его ожидает сюрприз: ждать умеет не только он.

«Кстати, – подумал Глеб, – а что было в шприце? Надо же, как тонко! Не нож, не удавка, не обыкновенная подушка, в конце концов, а шприц! Либо наш Колян большой эстет, что на него совершенно не похоже, либо кто-то пытался придать делу видимость несчастного случая: какой-нибудь сердечный спазм, стало человеку плохо в туалете, упал, ударился башкой об унитаз или просто об пол, вот и откинул ненароком копыта. Чем же они его? Это же нужно что-то такое, что нельзя обнаружить при вскрытии!»

Поняв, что ждать больше нечего, он “проснулся”. Палата была пуста, в окно светило ни с того ни с сего решившее объявиться солнце. Глеб сел на постели, завернувшись в одеяло, и честно попытался припомнить, чем можно отравить человека, не оставив при этом никаких следов. В результате он вынужден был признать, что фармацевт из него никудышный, сполз с топчана и смотрел в окно до тех пор, пока ноги у него совершенно не заледенели.

В холле было пусто.

Напротив, у большого, от пола до потолка, полукруглого окна стояло кресло, в котором должен был сидеть, но почему-то не сидел охранник. “Все ясно, – подумала Ирина. – Алешенька, муженек ненаглядный, хотел то ли поговорить, то ли просто набить мне физиономию, и не желал, чтобы при этой процедуре присутствовали посторонние. Посторонние, потусторонние… Конечно, звукоизоляция здесь так себе”.

Она задвинула засов, стараясь делать это совершенно бесшумно. Стальной язык легко скользнул в паз, и у Ирины вдруг закружилась голова, словно она заглянула в глубокое ущелье. Ноги на мгновение сделались ватными, и ей пришлось напомнить себе, что время работает против нее, чтобы заставить себя сдвинуться с места.

Путь налево, конечно же, был зауазан. Там была парадная лестница, и именно там наверняка обретались оба охранника. Воевать с ними Ирине не хотелось, да и надобности в этом не было, поскольку прямо за углом, скрытая выступом стены, проходила еще одна лестница – не такая красивая, без мраморной отделки и вообще лишенная каких бы то ни было изысков, но зато ведущая прямиком в гараж. Это было именно то, что нужно, и Ирина двинулась направо.

Этой лестницей пользовались редко. Она была серая, бетонная и довольно пыльная. Стены здесь попросту, по рабоче-крестьянски, обшили сосновой вагонкой. На лестнице было темно, как в угольном подвале, и Ирина продвигалась на ощупь, придерживаясь рукой с зажатым в ней пистолетом за шероховатую стену. Свет она по вполне понятным причинам зажигать не стала.

Впереди показалось размытое пятно электрического света, сочившегося из-за декоративного выступа стены – такого же, как на втором этаже. Ирина пошла еще осторожнее, поскольку какой-нибудь не в меру ретивый охранник мог обнаружиться где угодно.

Благополучно миновав первый этаж, она наконец добралась до дверей гаража. Эта дверь никогда не запиралась, не была она заперта и теперь, и Ирина тихо порадовалась такому постоянству.

В обширном пятиместном гараже было сумрачно и тихо. В свете дежурных ламп тускло поблескивали любовно отполированные крыши и капоты автомобилей. Здесь стояла “ауди” Губанова, два джипа охраны, а также “мерседес” и “вольво”, принадлежавшие лично губернатору. Ирина подумала, что было бы недурно вывести все, чем она не может воспользоваться, из строя, но это была одна из тех идей, которые легко претворяются в жизнь только на киноэкране.