В постели рабыня лежала безвольным мешком, не понимала, что от нее хотят и лишь пялилась в потолок своими огромными глазищами. Не стоит винить купца в том, что вместо даров любви и нежности, он начал ласкать свою наложницу плетеной нагайкой. Сложный, змеящийся узор меж её лопаток был ничем иным, как следами регулярных и изощренных порок. Впрочем, ей было все равно - при каждом ударе кнута она только вздрагивала и сжималась точно так же, как раньше, когда хозяин входил в неё.
      Ей было абсолютно все равно, совсем немного оставалось до Встречи, и каждая клеточка измученного тела ощущала приближение этого события.
      Верно говорят - очень многие из новшеств являются ничем иным, как давно забытыми, либо просто претерпевшими изменения явлениями. "Старая сказка на новый лад", - прокомментировал Сивый рассказ своего соседа Кулака о бытующих в среде караванщиков верованиях. Вечер у костра между вытащенных на берег лодками, когда весело потрескивают поленья, выбрасывая в небо фонтаны светлячков-искр, обжигающим жаром дышат угли, подернутые белым пеплом и мерцающие красно-оранжевыми сполохами - что может быть приятнее и умиротвореннее после продолжительного шумного веселья-торжища. Семь дней пролетели единой чередой встреч, сделок, братания и гуляний. Новые знакомства, необычные события, невероятные рассказы: ярмарка привнесла в скупую на разнообразие обыденность массу впечатлений и поселенцы делились ими друг с другом, восполняя и дополняя полученную информацию. Назад возвращались собравшись несколькими родами, ночуя на суше - летом в лесу было относительно спокойно, и засиживаясь, по сложившейся за неделю привычке, допоздна.
      – Вспомни, как прежде: храмы, золото, обряды… просто сейчас упростили все, предание сделали, - рассуждал Сивый, - а суть такая же.
      – А вдруг и правда - ходит, - возражал Кулак, квадратного вида мужик с лопатообразной бородой.
      – Кто его видел?
      – Понимаешь, торговцы как толкуют: гонимый и отверженный, страдает, скитается и не осознает до поры предначертанного ему.
      – А осознает?
      – Повернет мир к возрождению либо гибели окончательной.
      – В сказку хочешь поверить, придет за тебя и все сделает?
      – Да пойми ты, это не религия это как, ну, пророчество. Многие говорят. Ты в церковь раньше ходил?
      – Ходил и детей водил.
      – Про второе пришествие слышал?
      Со вторым пришествием тесно связывали наступление конца света последователи нескольких древних культов. Смерть и разрушения следовали по стопам вернувшегося бога, страшными муками грешникам грозили в своих процветающих приходах неистовые пастыри.
      – Ну, завернул, второе пришествие, он может еще и мертвых поднимет?
      – Ни во что ты, Сивый, не веришь и верить не хочешь - как ты живешь, о чем перед сном думаешь, на что надеешься?
      – А во что верить? В драконов? Кто Войну развязал? В Бога? Прокляты мы все! Я в себя верю, уберегу, сохраню род - будем выкарабкиваться. А так - никому мы, нафиг, не нужны! Ты говоришь - спаситель ходит, тебе с того что? Ну и пусть себе, драконы, вон, тоже летают, толку, может и придет пора, спалят нас уже до конца или за руку в светлое будущее поведут. Легенды, пророчества… выживать надо, про другое голова болит.
      – Кочевники рассказывают, тот, кто его повстречает, кто ему руку подаст - станет соратником и вместе с ним будет вершить судьбы мира.
      – Тебе, Кулак, видно миром поуправлять никак не терпится, хутора своего мало, - беззлобно ухмыльнулся Сивый и хлопнул собеседника по плечу.
      Кулак наклонился к костру, подобрал вывалившуюся ветку, пошевелил ей в углях и раскурил от занявшегося конца короткую самодельную трубку. Табак. Лишь возвращаясь с богатой ярмарки можно было позволить себе такую роскошь. Глубоко затянулся - по телу пробежала волна тепла и успокоения.
      – Ага, я бы ужо их всех репу садить поучил.
      – Пускай Полк учит, он у нас башковитый.
      – И ему не веришь?
      – Ему… я его понимаю. Он княжить хочет, как встарь. В городе осел, округу подминать начинает, горы золотые обещал, только не выйдет ничего.
      – Почему? Многие к нему пришли.
      – Ну, навел он порядок на ярмарке, город, согласен, от всяких бед оборонить его дружинникам по силам. Только поселки наши по всей Куте разбросаны - сотни верст, а он и дальше, за Устье, вниз по Елене замахнулся. Непосильную ношу на себя берет. Пусть пока под боком разберется, а там посмотрим.
      – Посмотрим, - кивнул Кулак, - тут я с тобой согласен, Напастей еще тех не видели, от которых он беречь рвется.
      – То-то и оно.
      Лес тихо шумит, шелестит листвой. Будто и не было Войны, будто не осталось за спиной почти уже двух десятков лет растерянности, испуганного недоумения и отчаянного желания выжить. Спокойные, мирные звуки природы. Словно не рыщут в глубине странные, невиданные ранее создания - огромных размеров волки с почти человеческими глазами. Едва ощутимое дуновение ветра, шевелящего прибрежный камыш и несущего радостную свежесть приближающегося утра. Запах наступающей весны в месяц, считавшийся до Войны первым месяцем лета. Люди сидят у костра, курят, беседуют - картинка из потерянного прошлого, артель рыбаков на привале. Нет вчера и нет завтра, есть только сейчас - расслабленно текущая действительность, словно вырванная из уже уничтоженной, кажущейся чужой реальности. Люди отдыхают. Люди научились наслаждаться каждым мгновеньем. Они познали вкус родниковой воды и куска черствого хлеба. Теперь они знают цену прожитого дня. Да, они многому научились за этот короткий, в половину поколения, промежуток времени, но и многое забыли. Например, они уже не умеют удивляться - их не беспокоит, тревожит, да, парящий в небе дракон; они остались бы равнодушными, узнав, что солнечные горячие пляжи далеких вожделенных стран теперь скованы льдом; они спокойно принимают даже то, что смертельно израненный человек без квалифицированной помощи через месяц сам становится на ноги.
      – Хорошо как, - вздохнул Кулак, - давно так тихо не было. А? Может и наладится? Кута смотри - чистая, как встарь.
      Свежи были воспоминания - воды реки, несущие свернувшиеся сывороткой грязно-серые хлопья пепельной пены. В первые годы грязь ползла по течению сплошным комковатым ковром, позже, как правило, после таяния снега или дождей, в мутноватой воде вновь появлялась странная взвесь.
      – Очищается помаленьку.
      – А я вот боюсь. Тебе порой не кажется, смотришь на лес - вроде все как прежде, и в то же время немного не так. Как будто меняется незаметно. Ты птиц когда в последний раз видел? И зверьё в лесу порой такое встретишь… Про волколаков и не говорю.
      – Да, сосед, тебя послушать - хоть в петлю, пойдем по палаткам, молодые пусть службу бдят.
      Старики поднимаются, подбирают с чурок, на которых сидели теплые мохнатые шубы и расходятся по стоянкам. Старики… сколько им было, когда началась Война? Двадцать пять-тридцать лет, не больше. А посмотреть сейчас - выглядят на все семьдесят. И то правда, год после Войны один за два разменивается и то лишь тем, кто выжил.
      Назад вверх по течению возвращаться не в пример тяжелее, приходится постоянно работать веслами, часто останавливаться на привалы, однако правду люди говорят - путь домой из гостей в два раза короче кажется. Пять дней плавания - и за поворотом реки вырастают очертания родного хутора - ладный смоленый частокол из разобранных изб старого поселка, смотровая вышка с деревянными щитами, обшитыми дубленой кожей, в прошлом году подправленные сходни-пристань. Из-за ограды колоннами, подпирающими свинцовое небо, поднимаются вверх полосы дыма. Отлегает от сердца - в селении всё в порядке, уберегли боги от непрошенных гостей, живы оставшиеся родичи. А Ванко соскучился ещё и по новому жителю хутора. Ведь разобраться - своими руками выхаживал, как котенка с пальца кормил. Спасенного незнакомца иначе, как Ванковым крестником и не называл никто. Пока сам не узнаешь - не поймешь радости и удовлетворения, когда безнадежно больной, вот уже четыре недели говоривший разве только с духами, вдруг осмысленно смотрит в твое лицо и с трудом, но отчетливо внятно произносит:
      – Ка-а-ак де-ела, п-пацан?
      Язык плохо слушается гостя - насквозь разорванная щека срослась уродливой маской, неестественно растягивая рот и перекашивая челюсть. Ладони отказываются повиноваться хозяину - они лишены плоти и хрупкая пленка молодой кожи плотно обтягивает лишь тонки кости и сухожилия, грозя лопнуть при каждом движении. Не обнаруженные сразу переломанные ребра и ключица срослись, как пришлось, поэтому тело человека несимметрично выгибается вправо. Из живого мертвеца он превратился в беспомощного калеку, но, один раз придя в себя, тот уже не позволяет беспамятству овладеть сознанием.
      – Хорошо, а твои?
      – Нормально, где я?
      Короткие фразы неповоротливым языком превращаются в надрывное растянутое мычание, но понимать собеседника Ванко не составляет большого труда.
      – Хутор Сивого, моего отца - Ручей.
      – Давно?
      – Почти месяц.
      – Скоро торг?
      – Завтра едем.
      – Я с вами.
      – Нельзя, никак нельзя! Не довезем мы тебя, ты ведь очнулся только!
      – Зовут как?
      – Ванко Сивый, а тебя?
      И тут незнакомец задумывается, будто забыл свое имя, и закрывает левый глаз. Он закрыл бы и правый, но безобразное веко лишь нелепо дергается и гость оставляет тщетные попытки. Он замирает на несколько мгновений, потом его передергивает и из горла раздается неприятный клокочущий хрип. Ванко в замешательстве осознает, что слышит надрывный смех.
      В последовавшем непонятном бормотании паренек выхватывает лишь одно слово.
      – Рахан? - переспрашивает он
      – Да, - отвечает спасенный, после чего неожиданно резко и сильно сжимает запястье мальчика своими жуткими, на первый взгляд, лишенными мышц пальцами и быстро, жарко, приблизив вплотную кажущееся безумным лицо, излагает свою просьбу. Потом он откидывается назад и бесконечным заклинанием шепчет:
      – Найди, пацан!
      Ванко сидел на носу лодки, всматривался в приближающиеся родные стены, вспоминал события двухнедельной давности и гадал - в каком состоянии встретит его Рахан. Было немного неловко - не оправдал надежд и не выполнил задания, но при этом сделал все, что мог, совесть мальчика была чиста. Вдали уже можно было различить фигурку караульного на вышке и скапливающихся на берегу муравьев-людей. Очевидно, путешественников уже заметил бдительный смотрящий и у маленькой пристани собрались встречающие.
      Дружественные объятия остававшихся охотников и слезы на глазах бросившихся обнимать женщин - достойная награда вернувшимся путешественникам. В маленькой закрытой общине отсутствие каждого члена ощущается достаточно остро. Полное неведение о судьбе отправившихся в далекую дорогу заставляло домочадцев каждый день с тревогой вглядываться в ту сторону, куда ушли половина боеспособных мужчин рода. Поэтому их возвращение без потерь и в полном здравии стало отличным поводом для праздника.
      Ванко диву давался: в всеобщей суете и приготовлениях создавалось впечатление, что на хуторе живет в два раза больше народа - все высыпали во двор и деловито сновали между постройками, собирая на стол. Паренек осмотрелся - во всеобщем радостном слегка хаотичном движении резко выделялась отстраненная одинокая фигура. Человек сидел на положенном на бок бревне у длинного коровьего хлева, понурив голову, положив на колени руки с опущенными ладонями. Мешковатый поношенный балахон с капюшоном, похоже, был извлечен из кучи старья, хранившегося на чердаке главной избы. Темно-серые потертые брюки с выцветшей алой каймой сбоку, наверное, были найдены там же. Скрывающий лицо капюшон и знакомая перекошенность в плечах, пронизывающая весь облик отрешенность, ошибиться было невозможно - Рахан нашел в себе силы выйти погреться в скупых лучах солнца. Сивый сказал после:
      – Правильно, что он рожу закрывает - бабы и без того дитя выносить не могут.
      И действительно, жительницы хутора, проходя мимо, не отваживались даже глянуть в сторону бедняги и какая-то непреодолимая сила заставляла их огибать ссутулившуюся фигуру на почтительном расстоянии. Ванко не брезговал - настоящим мужчинам не подобает смущаться при виде шрамов, полученных в бою.
      – Рахан, - окликнул он, подойдя почти вплотную.
      – А, привет, пацан, - Ванко встретил усталый взгляд гостя, - как сплавали?
      Рахан во время разговора все еще коверкал речь: растягивал гласные, глотал звуки, трудно давались "р" и "с".
      – Хорошо, торговали удачно, солью запаслись.
      – Не встретил?
      – Я искал, не было, все стоянки осмотрел.
      – Ничего, не переживай, уже скоро, я знаю.
      – А ты как? Ходишь уже?
      – Как видишь. Марионетка ломанная.
      Позднее Ванко убедился - своими резкими переваливающимися движениями Рахан действительно походил на тех неуклюжих кукол, с которыми выступали бродячие артисты на ярмарке, управляя конечностями деревянных рабов при помощи грубых нитей. Нога и та, вроде бы тщательно выправленная Сивым, после выздоровления оказалась короче левой.
      – Интересно было? - спросил Рахан.
      Спросил, скорее всего, просто так - глаза были пустые, словно сознание человека перенеслось в иной далекий мир. Ванко присел рядом.
      – Интересно. Весело. Я там Полка видел и Лекаря, ну, который тебя смотрел. Ох и здоров он драться - четверых бугаев пожил, двоих голыми руками насмерть. Про тебя спрашивал.
      – Про меня? С чего? - оживился, слегка встревожился Рахан
      Видно было, что визит Лекаря не остался в памяти пребывавшего в горячке человека. Ванко в двух словах рассказал о посещении, о том, как рекомендовали резать руки, упомянул, что Рахан будто даже узнал врача.
      – Может быть, - задумался мужчина, - говоришь, без оружия с четырьмя управился? Неужели кто-то ещё в живых остался…
      – Кто?
      – А, не важно. У кого он служит? У Полка? Что за он?
      Пришлось рассказывать и о Полке, вспомнил Ванко об обещании Лекаря заглянуть в гости проведать больного.
      – Ну-ну, посмотрим на твоего эскулапа, - пожал плечами Рахан.
      За разговором время подготовки к застолью пролетело быстро. Позвали Ванко, не забыли и о госте. Стол накрыли в главной избе, достали из кладовок последние запасы - наступает лето, а значит будет новый урожай, и вновь заполнятся порядком опустевшие ледовые схроны. Впрочем, Сивый был хозяином рачительным и даже сейчас, после зимовки, кухаркам было чем попотчевать родичей. Как положено подняли сразу ковш с медом за возвращение. Все разговоры, понятное дело - об ярмарке. Вернувшиеся наперебой делились впечатлениями, пересказывали истории, услышанные у других, либо те, участниками которых стали сами.
      Рахан присел в угол стола так, чтобы здоровая половина лица была обращена к собравшимся. Странно, но видно было, что к своему уродству он относится абсолютно безразлично, просто не хочет смущать трапезничающих малоприятным зрелищем. Он не спеша плотно поел и собрался было попрощаться с хозяевами, застольные разговоры, похоже, его не интересовали, когда напротив, подвинув хуторян, уселся Сивый.
      – Ну как, мил человек, оклемался немного?
      – Жить буду, отец.
      – Что ж тебя так угораздило?
      – Да знаешь, как бывает - ищешь что-то безуспешно, потом вдруг узнаешь, что вот оно, совсем рядом, только руку протяни. Тут тебя и переклинивает. Бросаешься очертя голову. Вот и я кинулся. Сил не рассчитал, не успел за день дойти, ночь в поле встретил. Все просто.
      – И зачем же ты так стремился?
      – Все мы стремимся каждый к своему, - покачал головой Рахан, - Без чего мне не жить, тебе может и даром не надо.
      – Не хочешь говорить - и ладно. А кто ты, откуда будешь - тоже секрет?
      – Кто я? Бродяга. Пришел с запада - там таких много Война оставила. А здесь у вас словно и не было ничего.
      – Войну помнишь?
      – Я в ней участвовал.
      Вот так обыкновенно - участвовал в войне, о которой толком-то и сказать никто ничего не мог.
      – Я знаю о ней не больше твоего, отец, - предупредил дальнейшие расспросы Рахан.
      – Какой я тебе отец - мне тогда тридцати не было, ты, если оружие держал, тоже не пацаном воевал.
      – Да, приложила тебя жизнь, считал, постарше будешь.
      Зато по изувеченному изможденному лицу собеседника возраст определить было достаточно сложно. Длинные русые волосы, схваченные на затылке в хвост, однако, сединой тронуты не были. Определенно, подумал Сивый, полтинника ему все же не дашь.
      – С оружием, выходит, управляться умеешь, - сделал вывод старейшина.
      – Какой из меня теперь вояка, - хмуро усмехнулся бывший солдат и протянул Сивому руки.
      Тонкие белесые пальцы мелко подрагивали и больше походили когти хищных птиц, каких полно было до Войны по лесам. Плоть на ладонях практически отсутствовала, кожа чуть не просвечивалась и больше походила на перепонки гусиных лап.
      – А ещё что делать способный?
      – То, чему раньше учился, теперь вряд ли кому понадобится. Ты не беспокойся, я тебе обузой не стану - недельку ещё подтянусь и дальше пойду. Отплатить, жаль, мне тебе за заботу нечем.
      – Ты это брось, - махнул Сивый, - что мы, не люди. И жить здесь будешь, пока не поправишься.
      – Да ну, кости все равно уже не выправятся, да и руки… Послушай, возьми мой жилет, - Рахан выпрямился, попытался расправить плечи, досадливо сморщился и снова ссутулился-скособочился, - Мне сейчас его уже не одеть. А вещь хорошая - любой удар держит, он и до войны бешенных денег стоил.
      – К чему он, я человек мирный, - прищурился старейшина.
      – Не скажи, времена, сам видишь. А нет - продашь, знающие люди неплохую цену дадут.
      – Ну, отказываться не стану, а ты все-таки не торопись, поживи у нас маленько.
      – Боюсь, боюсь не успеть, извини.
      – Тебе виднее.
      – Не обидишься, оставлю я вас, пока слабый совсем, утомляюсь быстро.
      – Конечно, отдыхай.
      Сивый встал и протянул гостю руку. Рахан на миг замешкался, потом ответил на рукопожатие. Жутковатое ощущение, словно скелет ладонь стискивает, оценил старейшина, но виду не подал, пожал осторожно, однако тонкие пальцы оказались неожиданно сильными. Глава рода едва заметно кивнул, калека оперся рукой о столешницу и натружено приподнялся.
      – Счастливо.
      – Иди с богом.
      Вечер отпраздновали, а утром следующего дня все уже будто позабыли о минувших праздниках. И без того короткое лето не позволяло расслабляться - за оставшиеся четыре месяца относительного тепла необходимо запастись на долгие холода.
      Рахан и тот проникся общим порывом - сидел на своем бревне и мастерил костыль. Ванко несколько раз пробегал мимо, времени, однако у него не было, работой были заняты все. К полудню мальчишку от физического труда освободили и отправили наблюдать на вышку, на поле не хватало мужских рук.
      С самой высокой точки открывался отличный вид - река, лес, открытое пространство окрест хутора с копошащимися людьми и дорога вдоль берега с клубящейся на горизонте пылью. К поселению вновь приближались гости.
      Предупрежденные Ванко, поселенцы организованно стянулись под защиту стен, считанные мгновенья - и пространства между заостренными кольями ощетинились хищными жалами самострелов. Обученные суровой жизнью, хуторяне при возникновении опасности действовали быстро и слаженно. Потянулись минуты ожидания. Напряженные мужчины всматривались в сторону дороги, кто - поглаживая ложе арбалета, кто - массируя переносицу, готовя глаза к прицельной стрельбе.
      – Что там, - опираясь на аккуратную трость-костыль взобрался на насыпь к Сивому Рахан.
      – А черт-те её… от города идут, может, Полк со своими.
      – Так чего прячемся?
      Старейшина недоуменно посмотрел на пришельца - разве первый день живет в смутное время этот человек?
      – Береженого боги сберегут.
      – А не боишься - Полк силой прибрать вас вздумает?
      – Не сейчас - ему пока и города хватит.
      – А город - он большой?
      – Устье-то? Там до войны тыщ шестьдесят жило, так себе по тем меркам. Но узловой - Елену с Трактом и метрополией связывал. Сейчас, говорят, тысяч десять населения, в Осетрово огородились, так раньше порт назывался.
      – По нынешним временам - полис. А центр здесь где был?
      – Иркут - я сам оттуда. Провинция в полмиллиона и точка неподалеку стояла. Вот и шарахнули по нему, еле ноги унес. Ну, гляди - подходят.
      На этот раз кавалькада всадников явно не собиралась сворачивать к воротам поселения. Неспешной рысью мимо настороженных жителей проследовали знакомые наездники - дружина Полка. Свои-то свои, а ухо востро держать надо, жизнь наступила дикая, кругом лес полный волков и человек человеку того и гляди лютым зверем обернуться готов. Уже собрался было Сивый вздохнуть с облегчением, как от удалявшейся группы отделился человек, махнул рукой остальным и чуть не галопом устремился к хутору. Принесла, нелегкая. Отряд, впрочем, движения не прекратил и менять его направления не стал.
      Через мгновенье у частокола гарцевал на невысоком мохнатом коне молчаливый Лекарь.
      – Впусти его, - попросил Рахан.
      – А то, попробуй не приветь, - пробурчал старейшина, - знакомец, все-таки?
      – Похоже.
      – Работы невпроворот, а они шныряют, людей смущают. Открывайте створки, да в поле все, отбой!
      Рахан, в подобных вопросах человек бывалый, сразу приметил - тренировкам по сбору населения для обороны хутора здесь уделяли внимание. Пускай несколько неуклюже, но без лишней суеты мужики отложили оружие и вернулись к прерванным делам. Внутри остались лишь старейшина да бывший солдат.
      – Мир тебе, - приветствовал Лекаря спускающийся вниз Сивый, - я понимаю, не со мной ты повидаться приехал?
      – И тебе мир, хозяин, правильно понимаешь.
      – Ну, мешать не стану, сейчас на стол соберут.
      – Не надо, благодарю, мне ещё своих догонять.
      На нет и суда нет - у главы поселения проблем по горло, да и мешать разговору этих людей желания нет. Оба странные, а значит опасные и тайны их Сивого не интересуют, себе дороже.
      Тем временем Лекарь напряженно всматривался в искалеченного человека. Тот в ответ смотрел спокойно, без эмоций, всем своим видом демонстрируя безразличие. Молчание затянулось.
      – Ключник? - наконец решился гость.
      – То, что от него осталось, Док, здравствуй.
      – Здоров, мог сразу догадаться, потолкуем?
      Со стороны было видно, что встреча принесла обоим некоторое облегчение, однако особой радости это ни у одного из говоривших не вызывает.
      – Пойдем на берег, на солнце кости погреем, там поспокойнее.
      Они вышли за стену и не торопясь направились через поле к берегу Куты.
      – Как тебя сюда занесло? - поинтересовался Лекарь
      – Долгая история, а сам?
      – Да тоже…
      Казалось, собеседникам трудно друг с другом общаться. Нечто связывало их, общее прошлое тяготило и не позволяло расслабиться, тяжелым гнетом подавляло эмоции встретившихся товарищей.
      Они дошли до невысокого обрыва, уселись рядом на прогретую траву и, не разговаривая, стали следить за ровным бегом волн. Стоило видеться ради того, что бы не осмелиться взглянуть в глаза друг другу?
      – Мы не враги? - нарушил долгую паузу тот, кого Док назвал Ключником.
      – Нет, нам нечего делить, - ответил Лекарь.
      – Хорошо. Я знал, что увижу тебя.
      – А я должен был догадаться.
      – Почему?
      Они говорили коротко и односложно, с трудом подбирая и тщательно взвешивая каждое слово.
      – Специфика. Ты со своими железками, я с медикаментами. Нам необходимо сохранять профессиональные навыки, поэтому было заложено чуть меньше агрессии и несколько больше рассудительности.
      – Что они с нами сделали Док? - Рахан вновь рассматривал свои дрожащие ужасные руки.
      Человек, долгое время демонстрирующий окружающим свое отстраненное отношение к обстоятельствам, сейчас пребывал в состоянии, близком к истерике. Прошедшее умеет вернуться окольным путем и нанести предательский удар в самое незащищенное, лишь ему известное место.
      – Не знаю. Поверь, я ведь специалист высокого уровня, как и ты, как каждый из нас, но не могу даже предположить, каким образом Росген добился полученных результатов.
      – Я думал - химия.
      – Нет, - покачал головой Лекарь, - или не только. Слишком продолжительное действие. И чёрт его знает, какие побочные эффекты. У нас ведь с тобой невероятный потенциал живучести.
      – Живучести? - Рахана трясло.
      – Живучести, не выживаемости, психику к таким раскладам не готовили. Вот здесь, - Док постучал себя по темни, - мы самые обычные люди.
      – Обычные? - похоже, в существующей действительности Ключника удерживали лишь обрывки фраз Лекаря.
      На грани срыва, в одном шаге от безумия - это состояние стало бы признаком шизофрении для Дока, если б не было таким знакомым.
      – Обычные, Ключник, - повторил он, успокаивающе положив руку на плечо собеседника, - самые обычные. Слабые и беззащитные, просто в наших жилах теперь черте что, вместо крови.
      Какое-то время они вновь молча смотрят на воду - поникший обессиленный Рахан и спокойный печальный Лекарь. Оцени танец языков очищающего пламени, пожирающего бывшие некогда лесными великанами головешки, или игру перекатов вездесущей воды, ласкающей прибрежный песок, вымытый из несокрушимой породы. Насладись зрелищем, затаив дыхание. Это успокаивает. И этому обучают, чтобы ты смог охладить возбужденный реактор в своем мозгу.
      – Ты не прав, Док, - Ключник постепенно приходит в себя, - мы вообще не люди, мы монстры.
      – Порой мне тоже так кажется, иногда я чувствую, что, одарив одним, нас лишили другого.
      – И чего же?
      – Души.
      – У нас похитили все. Душу? Ты веришь в бога?
      – Нет, ты ведь знаешь.
      – Слышал, местные уже поклоняются драконам?
      Рахан досадливо сплюнул, словно упомянул о чем-то мерзком, жутком и не имеющем права на бытие.
      – Не суди их, - невозмутимость Лекаря нельзя нарушить, - люди не знают ЧТО они такое.
      – А что знаем мы?
      – Тебе нужен ответ?
      – Можешь считать меня сумасшедшим, - Ключник поднял глаза на впервые улыбнувшегося Лекаря и скупо ухмыльнулся сам, - ничего смешного, но я знал человека, способного пролить свет на все вопросы.
      – И где он?
      – Пропал.
      – Как думаешь жить дальше?
      – Верну долги, там посмотрим.
      – Приходи к нам.
      – Вы знаете, чего хотите?
      – Мира, развития, люди хотят поднять голову, люди желают стать такими, как прежде.
      – Люди сами все просрали и мир этот уже не спасти, не тешь себя надеждой, теперь люди - паразиты, вид скоро передохнет и без посторонней помощи.
      – Полк хотя бы пробует все исправить.
      – А почему не сам?
      – Не замечал? Мы с тобой не можем отдавать приказы, я думаю, где-то на задворках сознания прописана роль исполнителя, советчика, но никак не лидера.
      – Гипноз, мать его.
      – Тех спецов, что могли его ломануть, уже сожрали волки… Знаешь, Ключник, возьми вот это, - Лекарь протянул небольшой треугольного очертания предмет, завернутый в темную тряпицу, - забрал у одного мудака, у меня свой есть, а тут еще шесть пчелок осталось, может пригодится.
      – Ну спасибо, я свое добро все растерял.
      Люди встали и попрощались. Попрощались, как равные, как уважающие друг друга два близких человека, как друзья.
      Почему никто не верит в случайности? Откуда слепая уверенность в том, что любое происшествие является закономерным следствием предшествующих явлений? Три старухи тупыми ножницами кромсают нити людских судеб, вяжут в узелки на память отрезки значимых событий. Им дело, в каком месте и какая нить окажется в конкретное время под скрещивающимися лезвиями их инструментов? Да им наплевать, они вообще ни черта не видят. А вот гляди ж ты - звенящая тетива жизни одного человека раз за разом оказывается в досягаемости их костлявых рук. Стечение обстоятельств?
      В том, что Ванко взяли на охоту, впервые в жизни доверили легкий арбалет и определили место в цепи, не было ничего удивительного. В двенадцать лет пора взрослеть - потом, может, и не успеешь. В том, что паренек слегка сбился и вышел к реке несколько западнее точки сбора, тоже тяжело усмотреть вмешательство внешних сил - он ведь не заблудился, просто в его возрасте рано быть безошибочным следопытом. Когда мальчик увидел на дороге двух всадников, то даже не испугался - они-то его не заметили. А в тот момент, когда он узнал в одном из них Полка, настороженность сменилась радостью - этого человека Ванко по праву считал защитником оскорбленных и вообще хорошим знакомым. Он подошел и поздоровался, командир, как и следовало ожидать, высказал приветствие и участие. Его спутник был немногословен, лицо второго наездника плотно скрывал стальной шлем с глухим забралом-щелью. Некоторое время они оставались на месте, разговаривая ни о чем, до тех пор, пока вдали не показались родичи мальчика, обеспокоенные его отсутствием.
      – Ну, беги, малыш, и мы тоже не станем задерживаться, мир тебе, - подмигнул Полк.
      – Доброго урожая, - ответствовал Ванко и совсем уже было собрался бежать к своим, да только совершенно СЛУЧАЙНО бросил взгляд на руки его спутника, сжимающие поводья.
      Он поднял полные ужаса глаза и в узком провале забрала незнакомца прочитал понимание и не меньшую обеспокоенность, после чего во всю прыть бросился к охотникам.
      Ванко, бывало, испытывая неподдельный страх, вслушивался в вечерние сказки старших об оживших покойниках. И пускай ночные кошмары в свете дня всегда кажутся пустыми опасениями, нельзя строго осуждать ребенка, испугавшегося при виде такого зрелища.
      Увидевшего, что узкие кожаные ремни крепко сжимает знакомая кисть. Зловещая трехпалая клешня казненного дружинниками преступника Краба.

ГЛАВА 4