Более сложную и ироническую разработку того же приема Хармс дает в тексте "Художник и часы" (1938):
      Серов, художник, пошел на Обводной канал. Зачем он туда пошел? Покупать резину. Зачем ему резина? Чтобы сделать резинку. А зачем ему резинка? А чтобы ее растягивать. Вот. Что еще? А еще вот что: художник Серов поломал свои часы. Часы хорошо ходили, а он их взял и поломал. Что еще? А боле ничего. Ничего, и все тут! И свое поганое рыло, куда не надо не суй! Господи помилуй!
      Жила-была старушка. Жила, жила и сгорела в печке. Туда ей и дорога! Серов, художник, по крайней мере, так и рассудил. Эх! Написал бы еще, да чернильница куда-то вдруг исчезла (МНК, 249).
      Это финальное исчезновение чернильницы -- особенно занятная выдумка Хармса. Исчезающий предмет совершенно непосредственно приводит к исчезновению текста как форме его незавершенности. Парадокс последней фразы, конечно, заключается еще и в том, что она написана после исчезновения чернильницы.
      В текст этот включены некоторые ключевые для ситуации исчезновения мотивы. Сначала возникает резина, которая нужна только для растягивания. Весь кусок о резине подчеркнуто растянут и является примером повторов и "накопления". Но само по себе растягивание границ повествовательного фрагмента в повторе -- важный элемент хармсовской дискурсивной стратегии. В этом же контексте приобретает смысл и "Обводной канал", на котором продается резина. Блок о резине сменяется блоком о часах. Растягивание связано, конечно, с остановкой часов. Растягивание ломает часы, потому что подменяет "регулярное" членение скользящим.
      Этот второй блок завершается решительным "отсечением", которое работает как псевдоконец: "...взял и поломал. Что еще? А боле ничего. Ничего, и все тут!" Происходит как бы поломка дискурсивной машины, которая уже по знакомой нам схеме вписывается в ситуацию исчезновения: ничего!
      Но это отсечение оказывается лишь элементом в структуре повтора и накопления. За сломанными часами следует сгоревшая старушка, а затем пропавшая чернильница. Это накопление неожиданно делает понятным, что исчезновение и прерывание -- только форма вступления, начала, но повторное накопление исчерпывает текст, граница которого вновь передвигается к концу, совпадающему с исчезновением чернильницы.
      В такого рода наррациях Хармс выражает парадоксы автономии эстетического объекта. Предельно автономный, почти капсулированный в себя, самодостаточный эстетический дискурс отражает кризис эстетического как такового. Автономизация произведения искусства дается Хармсом в формах его принципиальной незавершенности, исчезновения и нарративного самоисчерпания.
      Глава 7. ШАР
      1
      Во многих произведениях Хармса фигурируют геометрические фигуры, чаще иных -- шар. Один из его псевдонимов был связан с шаром -- Шардам. Шар возникает, в шар превращаются, в шаре исчезают. Шар -- воплощение наиболее совершенной геометрической фигуры, ее труднее всего разделить на составляющие части и связать с другими фигурами. Шар в этом смысле -автономный предмет, "мир". Яблоко, проткнутое иглой, у Липавского -- тоже шар. Шар, круг до такой степени самодостаточны, их смыслы настолько свернуты внутрь их самих, что о них как бы нечего говорить, достаточно просто повторять: шар, шар, шар. В 1933 году Хармс написал стихотворение, в котором он достиг именно такой полузаумной самодостаточности смысла:
      Летят по небу шарики,
      летят они, летят,
      летят по небу шарики,
      блестят и шелестят.
      Летят по небу шарики,
      а люди машут им,
      летят по небу шарики,
      а люди машут им.
      Летят по небу шарики,
      а люди машут шапками,
      летят по небу шарики,
      а люди машут палками...
      (ПВН, 143-144) и т.д.
      Шарики эти не обладают каким-то эксплицируемым смыслом, их смысловая автономия выражается в почти механическом повторении одной и той же простой фразы: "Летят по небу шарики". Повтор, так часто используемый Хармсом, здесь сворачивает смысл внутрь самого себя, закрывает его для всякого развертывания. В 1933 году Хармс пишет "Трактат о красивых женщинах лежащих на пляже под Петропавловской крепостью...", большая часть которого состоит из повторения слова предмет:
      Предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет, предмет (МНК, 89).
      Шар 197
      Шар -- отчасти эквивалентен "предмету". Во всяком случае, и шар, и предмет -- это некие "телесные абстракции", чей смысл неуловим, но чье наличие -- необходимое условие смысла.
      Повтор -- не только процедура сворачивания смысла внутрь. Повтор -- это постоянное возобновление присутствия. Повторяемое как бы отказывается уйти в прошлое. Речь как будто замирает в постоянной презентации одного и того же. Гадамер заметил, что презентация всегда принимает форму повторения, а повторение приводит к "нарастанию бытия"1. Аристотель говорит об особой форме бытия -- "апейроне" (apeiron), никогда не приходящем к концу. Это постоянное возобновление того же самого. В этом смысле шар и повторение оказываются в какой-то внутренней органической связи.
      Повторение слова "шарики" в процитированном стихотворении Хармса подменяет смысл констатацией присутствия. Эта констатация занятна потому, что "шарики" -- нечто эфемерное, летучее, они наименее пригодны для презентации как повтора. Но от того, что "шарики" введены в навязчивый повтор, смысл их не проясняется, он лишь затемняется.
      Николай Олейников, поэт близкий к группе обэриутов, выразил ощущение неуловимости смысла круглой формы в ироническом стихотворении, посвященном бублику, вернее, его форме:
      Ты сделан для еды, но назначение твое высоко!
      Ты с виду прост, но тайное твое строение
      Сложней часов, великолепнее растения.
      А мы глядим на бублик и его простейшую фигуру,
      Его старинную архитектуру
      Мы силимся понять. Мы вспоминаем: что же, что же,
      На что это, в конце концов, похоже,
      Что значат эти искривления, окружность эта, эти пэтки?
      Вотще! Значенье бублика нам непонятно2.
      Любопытны строки Олейникова, где речь идет о попытке вспомнить смысл "бублика": "Мы вспоминаем: что же, что же, на что это, в конце концов, похоже, что значат эти искривления, окружность эта?.." Тема усиленного вспоминания характерна, как уже отмечалось, и для Хармса. Что значит стараться вспомнить значение геометрической формы? Существует классический текст, в котором геометрические знания связаны с темой памяти. Этот "Менон" Платона, в котором излагается теория познания как воспоминания, анамнезиса. Платон изложил свою теорию в виде рассказа о мальчике, который решил геометрическую задачу без всякого предварительного знания геометрии и арифметики. Мальчик как бы припомнил то абсолютное математическое знание, которое известно душе, причастной миру идей, а следовательно, и чистых форм. Постижение смысла геометрической формы -- это одновременно и вспоминание, то есть повторение. А
      ____________
      1 Gadamer Hans-Georg, Truth and Method. New York: Continuum, 1994. P. 122--127.
      2 Олейников Николай. Пучина страстей. М.: Сов. писатель, 1990. С. 105.
      198 Глава 7
      значит, геометрическая фигура -- лишь воспроизведение неизменного, его повторение.
      2
      Связь шара с неизменным бытием -- одна из тем досократиков, особенно Парменида. Парменид утверждал, что бытие неподвижно, неизменно, но имеет границы, а следовательно, и форму. Наиболее подходящей формой бытия он считал шар:
      Но, поскольку есть крайний предел, оно [бытие] завершенно
      Отовсюду, подобно глыбе прекруглого Шара,
      От середины везде равносильное, ибо не больше,
      Но и не меньше вот тут должно его быть, чем вон там вот3.
      Поскольку в бытии Парменида нет ни времени, ни пространства, то оно должно быть совершенно однородно. Бытие Парменида -- это трехмерный, неделимый, гомогенный объект в форме шара, занимающий все возможное пространство. При всем при том это умозрительный объект, который невидим и неосязаем:
      Единое Бытие Парменида не содержит ни огня, ни земли, оно невидимо и неосязаемо. Оно также не содержит ни света, ни тьмы, соответствующих зрению, оно ни твердое, ни мягкое, ни горячее, ни холодное и т. д., что соответствует осязанию. Оно -- объект мысли, а не чувств4.
      Поскольку Бытие -- объект внечувственного восприятия, любые его характеристики, кроме чисто математических, оказываются невозможными. Парменид уточняет, что при переходе к чувственным характеристикам мы переходим из мира истины в мир мнения (доксы). Но именно "неистинный" мир мнения -- это мир языка.
      В такой перспективе истина всегда оказывается в области неназываемого, непостигаемого, невидимого. Она принадлежит невообразимому шару, существующему вне времени и пространства, и пребывает в сфере доязыкового.
      И все же, находит ли это внеязыковое Бытие отражение в языке или нет? Хайдеггер связал фундаментальный смысл бытия со слоем "базисных" значений слов:
      То, что мы называем базисным значением слов у их начала, появляется не в начале, а в конце, но даже тогда не в виде отдельного образования, чего-то представимого как нечто существующее для себя. Так называемое базисное значение в завуалированной форме господствует над всеми способами употребления данного слова5.
      _____________
      3 Парменид, 1, 42--46 // Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1 / Пер. и сост. А. В. Лебедева. М.: Наука, 1989. С. 297.
      4 Comford Francis MacDonald. Plato and Parmenides. Indianapolis; New York: Bobbs; Merill, n. d. P. 45.
      5 Heidegger Martin. Parmenides. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1992. P. 21.
      Шар 199
      По существу, это значит, что само первичное значение слова относится к области Единого, неразделимого и истинного. Оно, хотя и детерминирует словоупотребление, как бы заключено в той самой невообразимой сфере, к которой нет доступа ни у чувств, ни у языковой практики.
      Попытка выразить нечто истинное, например описать обэриутский "предмет", в такой перспективе может пониматься как вспоминание "базисной" формы слова, которой не дано постичь, как вспоминание формы, которая не может быть названа. Может быть, хармсовские попытки вспомнить -- это и попытки вспомнить неназываемое. А потому вспоминание у Хармса редко увенчивается называнием.
      Повторение слова "шар" у Хармса, как и слова "мир", которое возникает как снятие в Едином двоящихся частей, -- относится к той же сфере языковой утопии, к области попыток вернуть язык из сферы мнения в сферу истины, как утверждения бытия, о котором можно сказать лишь одно: "оно есть", или -"шар".
      3
      Другой досократик, писавший о шаре, Эмпедокл. У Эмпедокла, в отличие от Парменида, сфера-единое связана с миром. В представлениях Эмпедокла мир движим двумя противоборствующими силами -- Любовью (Эросом) и Ненавистью (Распрей). Любовь собирает элементы воедино, и возникающее единство принимает форму Шара. Ненависть же разрушает единство и восстанавливает многообразие мира. Но затем любовь вновь собирает мир в целое нерасчленимой сферы. Таким образом, мироздание подчиняется принципу циклического чередования возникновения мира и его исчезновения в сфере:
      ...они [элементы] никогда не прекращают непрерывного чередования:
      То действием Любви все они сходятся в Одно, То под действием лютой Ненависти несутся каждый врозь6.
      Эмпедоклова система могла интересовать Хармса. Во всяком случае, у него также сфера постоянно фигурирует в контексте исчезновения мира: что-то исчезает, и на месте исчезающего возникает шар. Для Хармса также принципиально противопоставление сферы как единого миру как многообразию делимых частей (о делении тела у Хармса речь пойдет в иной главе).
      Вбирая в себя все многообразие мира, Сфера одновременно оказывается выражением бесконечности. Бесконечное содержится в Едином, в единице. Эмпедокл как бы предвосхищает математику Георга Кантора, столько важную для Хармса.
      Философская мифология Парменида и Эмпедокла была, вероятно, актуальна для современника Хармса, оказавшего на него существенное влияние, -Казимира Мелевича7. В его основном философском
      ____________
      6 Эмпедокл, 31, 6--8 // Фрагменты ранних греческих философов. С. 344.
      7 Об отношениях Малевича и Хармса см.: Жаккар, 70--77.
      200 Глава 7
      манифесте "Бог не скинут" он начинает с изложения представлений об едином в духе Парменида:
      ...нет в ней [природе] единицы, которую возможно взять как целое. Все же то, что видим как будто отдельно, единично, ложь есть, все связанно -- и развязано, но ничего отдельного не существует и потому нет и не может быть предметов и вещей, и потому безумна попытка достигать их. Что же возможно обнять, когда не существует ни линии, ни плоскости, ни объема; нет того, что возможно обмерить, и потому геометрия -- условная видимость несуществующих фигур. Нет той точки, от которой возможно было бы провести линию, нельзя установить точку даже в воображении, ибо само воображение знает, что нет пустого места, нельзя также провести линию и другой фигуры, ибо все занято и заполнено...8
      Наследие Эмпедокла ощущается в тех рассуждениях, где Малевич описывает мир как циклическое движение к неразделимому Единому:
      ...вселенная со всеми своими возбуждениями, может быть, стремится к единству, так все его [человека] распыленные "предметы" составляют единство его центра, который в свою очередь движется по путям вселенного увлечения. Так единство за единством, включаясь друг в друга стремится в бесконечный путь беспредметного9.
      Самые любопытные рассуждения Малевича касаются понятия предела. Здесь он следует традиции негативной теологии. Единое, как совокупность всех смыслов, обозначается Малевичем как Бог:
      ...в Боге предел, или вернее перед Богом стоит предел всех смыслов, но за пределом стоит Бог, в котором нет уже смысла. И так в конечном итоге все человеческие замыслы, ведущие к смыслу Богу увенчиваются несмыслием, отсюда Бог не смысл, а несмысл. Его несмыслие и нужно видеть в абсолюте конечном пределе как беспредметное. Достижение конечного -- достижение беспредметного. Достигать же Бога, где-то в пространствах неба действительно не нужно -- ибо он находится в каждом нашем смысле, ибо каждый наш смысл в тоже время и несмысл10.
      Нетрудно заметить, что само по себе представление о бесконечной смысловой потенции как "несмысле", расположенном за "пределом", близко соответствует рассуждениям о языке у Хайдеггера.
      Если перенести эти рассуждения на образы досократиков, то можно сказать, что "несмысл", совпадающий с единым, -- это сфера, шар, он же Бог. Мир стягивается к единому до тех пор, пока он не пересекает этого предела и не растворяется в недифференцируемой фигуре "несмысла". Этот же переход может пониматься как переход из материального в нематериальное. Такая трансформация многократно описывается у Хармса как взлетание, отрицающее материальность как гравитацию. В 1927 году Хармс получил от Малевича в подарок "Бог не скинут" и посвятил художнику стихотворение 1927 года "Искушение". Здесь описано исчезновение "четырех девок
      _____________
      8 Малевич Казимир. Бог не скинут. Витебск: Уновис, 1922. С. 5.
      9 Там же. С. 10.
      10 Там же. С. 19.
      Шар 201
      в перспективе", множества, пребывающего в иллюзионном пространстве. "Девки" одновременно превращаются в геометрическую фигуру и отрываются от земли:
      Наши руки многогранны
      Лишь податься на аршин -
      с незапамятных вершин
      все исчезнет.
      (ПВН, 59)
      Постепенное исчезновение "четырех девок в перспективе" из "Искушения" принимает форму их "закругления" и раздевания -- очищения:
      Ты взойди на холмик рядом,
      плечи круглые раздень...
      (ПВН, 59)
      Холмик исчезновения тоже описывается как круглый. В стихотворении "Пожар", написанном тремя днями позже, сгорание и исчезновение тела в огне прямо ассоциируется с шаром, но еще
      без специального акцента на геометрию:
      Бежит отец. Отец: "Пожар!
      Вон мой мальчик, мальчик Петя,
      как воздушный бьется шар""
      Нянька: "Где я? Что со мной?
      Мир становится короче,
      Петя призраком летит".
      "Няня, я сгораю няня!"
      Няня смотрит в колыбель -
      нет его. Глядит в замочек -
      видит: комната пуста.
      (ПВН, 63)
      Здесь уже явно проступает характерная для более поздних текстов связь геометрии и исчезновения мира. Связь эта проходит через исчезновение перспективного пространства. Согласно Малевичу, геометрическое пространство, хотя и умозрительно, не может быть вместилищем Бытия. Дело в том, что геометрия вся строится на рассечении континуальности, на членениях единого. "Четыре девки в перспективе" поэтому имеют "многогранные" руки11.
      Шар тоже фигура геометрическая, но принципиально иная -- он тело, не знающее членений, поэтому он относится к области "несмысла" и Бытия. Возникновение шара сопровождается разрушением, исчезновением перспективистского объема: "комната пуста".
      ___________
      11 Малевич относил футуризм к стадии рассечения единого: "...художники сидели на распыленных вещах кубизма и их освобожденных единицах". Супрематизм должен сменить эту расщепленность вещей "рожденной в нас готовой формой, новым телом" (Малевич Казимир Начало супрематизма // Малевич Казимир. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. М.: Гилея, 1995. С. 111). "Многогранные руки" должны, образно выражаясь, смениться шаром.
      202 Глава 7
      Шар очень похож на стоячую воду, aqua permanens алхимиков, также уничтожающую всякие различия. Такая вода, как и шар, считались воплощением Единого. Легендарный алхимик Мария Пророчица (Maria Prophetissa) утверждала, что aqua permanens имеет сферическую форму, так как должна быть помещена в Герметический сосуд круглой формы (она даже называлась "сферической водой" -- aqua spherica12). По ее мнению, "сосуд -- это Единое" (Unum est vas) и одновременно вода13. Сосуд, как и вода, таким образом, принимают форму Универсума. Aqua permanens называлась также "чревом" (matrix), из которого происходит очищенная материя. Парацельс писал о первичном чреве как о невидимой воде:
      ...вода была чревом мира и всех творений. Чрево это невидимо, и никто не может видеть первичной субстанции; кто же может видеть, что бьшо до него? Все мы вышли из чрева, но никто никогда его не видел потому, что оно существовало до человека14.
      Стоячая вода Хармса, в которой ничего нельзя увидеть, -- возможно, matrix Парацельса15. Любопытно, что невидимость этой воды, которую швейцарский врач ассоциировал с квинтэссенцией алхимиков, связана с ее особым отношением к темпоральности. Она -- целиком в прошлом, она целиком в мире циклической синхронности, а потому недоступна нашим органам чувств.
      Между стоячей водой Хармса и его шарами нет принципиальной разницы. И то и другое -- выражение Единого, нерасчленимого, невидимого. И в том и в другом расстворяется множественность мира, из того и другого она возникает вновь.
      Вода принципиально не отличается и от дыма, сопровождающего исчезновение, огонь сжигает перспективный объем, дым застилает его глубину, делает многообразие невидимым.
      Хармс в конце двадцатых годов связывает шар с огнем и дымом16. Шар возникает в дыме как единое в гибнущем многообразии вещей.
      ________________
      12 Patai Raphael. The Jewish Alchemists. Princeton: Princeton University Press, 1994. P. 332.
      13 Jung Carl Gustav. Psychology and Alchemy. Princeton: Princeton University Press, 1968. P. 236-238.
      14 Paracelsus. Selected Writings / Ed. by Jolande Jacobi. Princeton: Princeton University Press, 1951. P. 13.
      15 Когда Хармс вглядывается в воду, "нависает" над водой, он почти буквально воспроизводит первоначальный акт творения -- "...и Дух Божий носился над водою" (Бытие, 1, 2).
      16 Первоначально Единое Эмпедокловой сферы неподвижно. Но Распря приводит к разделению в ней первоэлементов. Воздух отделяется от огня. Огонь, как более тяжелый, по мнению Эмпедокла, опускается и нарушает равновесие сферы, которая приходит в движение. (То, что огонь тяжелее воздуха, объясняется тем, что до введения системы пяти первоэлементов воздух ассоциировался с эфиром. Эта тема нарушения равновесия как истока множественности имеет для Хармса существенное значение -- см. его текст "О равновесии":
      "Только нет в мире никакого равновесия. И ошибка-то на какие-нибудь полтора килограмма на всю вселенную..." (Х2, 65). См.: Жаккар, 142--149. У Мейринка сходный мотив: "Две чаши весов -- на каждой половина вселенной -колеблются где-то в царстве первопричины, мерещилось мне, -- на какую я брошу пылинку, та и опустится" (Мейринк Густав. Го-лем. Вальпургиева ночь. М.: Прометей, 1990. С. 99). Хармс основал шуточный орден равновесия с небольшой погрешностью.) Движение ускоряет процесс дифференциации единого в множество и одновременно запускает время, которое все ускоряется и ускоряется. Первоначальный день тянулся десять месяцев, например.
      Огонь обладает совершенно особыми свойствами. Не имея формы, он создает форму вещей. Аристотель так формулирует его связь с формообразованием:
      ...из всех простых тел, возникающих друг из друга, только огонь питает сам себя, как говорят наши предшественники. Ведь только огонь состоит преимущественно из формы, потому что ему от природы свойственно стремиться к границе [Вселенной]. Стремиться к своему месту свойственно по природе любому [элементу], но у всех образ и форма зависят от их границы (Аристотель. О возникновении и уничтожении, 335а, 18-- 24 / Пер. Т. А. Миллер // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1981. С. 432). Поскольку огонь стремится к поверхности шара, он инициирует формообразование на этой, из этой поверхности. Работа огня -- это работа обтекания поверхности, это создание формы не по правилам геометрии, но из "места" и "предела".
      Шар 203
      Эта связь шара и дыма, конечно, стоит по ту сторону геометрии и идеи объема.
      В тексте 1933 года "Архитектор" явлению дома как некой умозрительной геометрической конструкции предшествует выстрел, который Хармс описывает так: "Дым раздвинул воздух сизыми шарами" (ПВН, 142).
      Позже, например в первом тексте "О явлениях и существованиях" (1934), дым вновь возникает как некий эквивалент единого в "теории" Николая Ивановича Ступина, который считал, что "все -- дым".
      4
      Шар имеет несколько важных отличий от других геометрических фигур. Прежде всего -- это бесконечная и нечленимая поверхность (поэтому он, как и круг, символизирует бесконечность, вечность). Кроме того, он порожден центром -- некой умозрительной точкой, которая не принадлежит ему самому и нигде не входит с ним в соприкосновение, будучи одновременно соотнесенной со всеми точками сферической поверхности.
      Поэтому, как заметил средневековый схоласт Пьер Ориоль (Pierre Auriol):
      некоторые пользуются образом центра круга в его отношении со всеми точками окружности; и они утверждают, что в его отношении со всеми частицами времени он похож на Nunc вечности . Вечность, говорят они, актуально сосуществует со всей совокупностью времени17.
      Круг -- это воплощение идеи тела как вечности.
      Но, пожалуй, самая существенная функция шара у Хармса -- быть фигурой, в которую превращаются тела, исчезая.
      Образ шара, поглощающего многообразие мира, восходящий к Эмпедоклу, мог дойти до Хармса в рассказе одного из любимых Хармсом писателей -- Густава Мейринка "Черный шар". Странным образом этот шар в каком-то смысле был подобен черному квадрату Малевича -- образу супрематического единства. Рассказ, напечатанный в России в 1923 году, скорее всего был известен писателю.
      _______________
      17Сit. in: Poulet Georges. Les metamorphoses du cercle. Paris: Flammarion, 1979. P. 28--29.
      204 Глава 7
      Мейринк придумал притчу о браминах, которые приехали в Берлин и выступают перед публикой с особым номером -- воплощением мыслей. Воплощением мыслей некоего прусского обер-лейтенанта становится черный шар -- знак чистой негативности:
      Юраман с изумлением взял колбу в руки. Шар коснулся стенки колбы, которая моментально разорвалась. Ее осколки, притянутые, как бы магнитом, исчезли в шаре и точно поглотились им. Черный шар висел свободно и неподвижно в пространстве. Собственно говоря, он походил не на шар, а производил впечатление какой-то дыры. Это и была дыра.
      Это было абсолютное, математическое "ничто". То, что последовало, было необходимым следствием этого "ничто". Все, граничившее с этим "ничто", устремлялось по естественным причинам в это "ничто", для того чтобы моментально превратиться в "ничто", т. е. бесследно исчезнуть.
      И действительно поднялся сильный свист, т. к. воздух в зале втягивался, всасывался в этот шар.
      Кусочки бумаги, перчатки, дамские вуали -- все это уносилось с воздухом туда, в эту страшную дыру.
      И когда какой-то офицер ткнул саблей в эту дыру, лезвие ее исчезло, как будто расплавившись18.
      Шар действительно оказывается сочетанием беспредметности и "несмысла", по Малевичу.
      Каким же образом происходит это "засасывание" мира? Мейринк пишет о "необходимом следствии "ничто"". Шар в силу своей конфигурации -- странное подобие "окна" -- провала Андрея Белого, черной дыры. При некоторых обстоятельствах взаимоотношения центра и окружности или сферы приобретают парадоксальные свойства, отмеченные прежде всего теологами.
      Бог еще со времен неоплатоников понимался как бесконечная сфера, расширяющаяся из некоего мистического центра. Центр -- умозрительная точка -- характеризуется неделимостью. Но и беспрерывно расширяющаяся сфера также неделима, поскольку ее площадь по определению бесконечна, а бесконечность не может быть поделена.
      Николай Кузанский так сформулировал вытекающее из этих предпосылок утверждение об эквивалентности центра и сферы в бесконечном шаре:
      ...центр максимального шара равен диаметру и окружности, и, значит, центр у него равен этим трем линиям; вернее, центр и есть все эти линии, то есть длина, ширина и глубина19.
      Но это значит, что быть на поверхности сферы и быть в ее центре -- одно и то же. Логически это согласуется с представлениями Парме
      _____________
      18 Мейринк Г. Черный шар / Пер. А. Мишеевой// Мейринк Г. Лиловая смерть. Петроград: Третья стража, 1923. С. 25.
      19 Кузанский Николай. Об ученом незнании, 70 / Пер. В. В. Бибихина // Кузанский Николай. Соч.: В 2т. Т. 1. М.: Мысль, 1979. С. 86.
      Шар 205
      нида, на которого, кстати, ссылается Кузанец. Если шар однороден и никак не дифференцирован, то нельзя провести различия между центром и периферией.
      Эта странная идея имела существенное значение для теологии. Ведь бог одновременно описывался и как центр, из которого эманирует вселенная, и как творец, находящийся вне вселенной, за ее пределами, там, где Малевич помещает "несмысл" -- по ту сторону мироздания, то есть сферы, которую бог же и порождает из центра. В результате мир как бы получает два центра -один в центре сферы, другой прямо на ней, но вне ее20.
      Шар Парменида или Эмпедокла действует как шар Мейринка -- любое тело, оказывающееся на его поверхности, вступающее с ней в соприкосновение, мгновенно переносится в центр. Центр, как несуществующая точка, как "ничто" Мейринка, распространяется до пределов неограниченно растущей сферы21.
      5
      Шар осуществляет связь между внутренним и внешним. Будучи умозрительным воплощением Бытия, он соотнесен со всем многообра
      _______________
      20 О двоецентрии см.: Evans Robin. The Projective Cast: Architecture and its Three Geometries. Cambridge; London: The MIT Press, 1995. P. 23--27. Парадокс двоецентрия описан в двадцать восьмой песне "Рая" Данте, где наряду с Точкой фигурирует божественный свод, о котором Данте замечает:
      Чем выше над срединой взор воздет,
      Тем все божественнее небосводы.
      (Данте Алигьери. Божественная комедия/Пер. М. Лозинского. М.: Худлит, 1950. С. 403) Бог, таким образом, оказывается и в центральной точке и над ней -- на небесном своде. Парадокс двоецентрия преодолевается логикой Николая Кузанского, который делает неразличимыми центр и сферу.
      21 Одним из экзотических вариантов такого парадоксального шара (круга) является "Утопия" Томаса Мора. Эта идеальная страна расположена на острове круглой формы. Вернее, не столько круглой, сколько подобной полумесяцу, роги которого почти смыкаются, образуя круг. Внутри круга находится окруженная клешнями полумесяца круговая бухта:
      Если эти концы [полумесяцев] обвести циркулем, то вышла бы окружность в пятьсот миль; концы эти делают остров похожим на нарождающуюся луну. Разливаясь на большом пустом пространстве, окруженная отовсюду землей, вода защищена от ветров, наподобие огромного озера, скорее стоячего, чем бурного; это делает почти всю середину острова гаванью (Мор Томас. Утопия / Пер. Ю. М. Каган. М.: Наука, 1978. С. 171).
      Остров Утопия -- круг, в центре которого расположен еще один круг, обозначающий пустоту -- большое "пустое пространство". В этот круг можно проникнуть сквозь внешнюю окружность. Луи Марен называет эту пустоту в центре -- alvus -- чрево, желудок. Остров как бы поглощает в себя наружное, превращая его во внутреннее, но внутреннее дается как ничто, как u-topos, "неместо", сходное с "несмыслом" Малевича:
      Центр пуст и полон, внутренний и внешний, место и пространство... (Marin Louis. Utopics: The Semiological Play of Textual Spaces. Atlantic Highlands: Humanities Press International, 1984. P. 104).
      Утопия Мора строится по тому же принципу, что и черный шар Мейринка.
      206 Глава 7
      зием вещей, которые исчезают в нем и из него появляются. Метафорически шар принадлежит и объективности и субъективности22.
      Малевич провел параллель между черепом и вселенной. Бесконечность вмещается в черепе:
      Череп человека представляет собою ту же бесконечность для движения представлений, он равен вселенной, ибо в нем помещается все то, что видит в ней . Не будет ли и вся вселенная тем же странным черепом, в котором несутся метеоры солнц, комет и планет, и что они тоже одни представления космической мысли и что все их движение и пространство и сами они беспредметны, ибо если бы были предметны -- никакой череп их не вместил23.