Я наблюдал за ним из окна. "Сам идет", - в ужасе бросались в разные стороны случайные прохожие.
      Жена ворчала, что я ничего у Мишеля не попросил, хотя бы вещей, денег и свободы. А какой смысл? Он же все равно не даст, а может быть, у него самого такого и нет. Успею... Не все сразу... Ведь он еще вернется ко мне, мой белл Мишель...
      Год ребенка
      Во мне проснулся педофил. До этого он спал, и крепко спал, пушками его разбудить было нельзя, спал мой педофил, как дитя, но вот - проснулся!
      ЮНЕСКО объявил наступающий год годом ребенка. Нет, меня филантропия ЮНЕСКО ни к чему не обязывала, я всегда ненавидел русских детей - они злы, плаксивы, постоянно кричат, чего-то активно требуют, скверные политологи, хотя и отдают политике много времени, и очень напоминают своих мам - русских женщин, а одного этого уже достаточно. Ведь русские женщины - сплошное Божье наказание!
      Тут-то я и познакомился с Петей. Петя, где мне взять суффиксы и падежные окончания, чтобы облизать твое имя? Петечка - так говорят слюнтяи, когда хотят приласкать таких же слюнтяев; Петюшка - так обзывают друг друга в зоне козлы; есть еще Петюнчик - но это для выживших из ума наркоманов. Пусть Петя будет для меня только Петей; дело не в имени, дело в годе.
      Стоял сентябрь. Доллар стремительно рос вверх, и было любо-дорого смотреть, как он ебет рубль, засидевшийся в неисправимых девственниках. Казалось, еще немного и от рубля останется только последнее прости, выебет его доллар совсем, выебет и не пожалеет, но у рубля завелись поклонники, и рубль еще пытался, каждый день падая на много позиций, настаивать на своем. Что было, если бы рубль мог говорить? Ведь это был бы не полноценный монолог, а сплошной стон, мучительный и без конца! Прекрасно, что заебанный русский рубль был напрочь лишен дара речи.
      Меня позвали на детский день рождения. Есть такой обычай в московских семьях - пить по детскому случаю. Сначала все как бы поздравляют ребенка, суют ему в зубы шоколадку, затем ребенок посылается к черту спать, а взрослые спокойно напиваются. На все притязания ребенка, что вот сегодня, раз праздник-то, можно и подольше не поспать, взрослые суки смеются! Жалко ребенка! А ЮНЕСКО, как всегда, прав - русские дети отвратительны, но русские взрослые еще хуже. Пора давить русских взрослых во имя взрослых детей.
      Петя не был сыном хозяев, Петя был соседский мальчик.
      Он только что перешел в старшую группу детского сада, поэтому отличался умом, точным глазом и блестящим знанием жизни. Что с тобой, Петя, было до этого, что будет потом - не знаю и знать не хочу, слава Богу, ты мне достался в самый пик своего расцвета.
      Так повелось в России, что слишком тонка грань, отличающая педофила от непедофила. Вроде еще вчера тебя интересуют только женщины и лошади, ну еще кони, а сегодня тебе абсолютно все равно, что женщины, что лошади, что кони сегодня тебе нужен только Петя, и ты уже не спишь по ночам, вспоминая, как он грохнулся на пол и порвал новый японский комбинезончик.
      Петя мне понравился сразу. Одна потрескавшаяся кожа на носу дорогого стоила плюс невыразимая тоска в глазах от сложности бытия. Худенький был Петя, грациозный - не то что некоторые! К тому же он чем-то неумолимо напоминал знаменитого эпилептика царевича Дмитрия, погибшего совсем молодым. Среагировав на Петю, я тут же поправил ему выбившуюся из-под комбинезона рубашку и отнял у хозяйского сына все подаренные шоколадки - тоже ради Пети. Я рассказывал Пете разные смешные истории, например, о том, как падает русский рубль, и из области культуры. В конце вечера я посадил Петю к себе на колени и потрогал ему живот сквозь комбинезон.
      Уже ближайшей ночью мне приснился Петя, и у меня свело яйца любовной судорогой. "Какой член пропадет, - расстроился я, - силен, строен, весел, милым домашним розыгрышам и шуткам также не чужд, - но тут же порадовался за ребенка, - как повезло Пете!"
      Жизнь в России - совершенно жуткое испытание. Тем более для нас, молодых начинающих педофилов.
      Ведь по отношению к нам, молодым, да еще в придачу и начинающим педофилам, Россия всегда вела себя свиньей. Нас не жаловал царь, от нас отворачивались Сенат и Верховный Совет. Особенно нам доставалось весной - когда начинается круговорот пизды в природе. Но и осенью было не лучше - нас за версту объезжали русские тройки, зимой же нас больше других терзали холод и гололед, а летом комары и разбавленный квас. Словом, мы меньше остальных защищены от всех превратностей русской жизни; именно нас сверх меры кусают гадюки и осы бюрократии.
      Но вся эта преамбула не означает, что я не стонал по ночам, когда мне стало казаться, что Петя уже мой! Притом я совершенно не понимал, что такое конкретно "мой" и как держать себя с ребенком. Нам, горячим и неопытным педофилам, все нужно объяснить, все показать...
      На первое свидание с Петей я принарядился, более того - я вырядился. Черная кожаная куртка, любимая униформа московской шпаны, палевый спортивный костюм - как к ним шли мои густые брови и слегка подправленные красным карандашом губы! Ухватки педерастов я всегда презирал, но все-таки положение обязывало.
      Лопнуло первое свидание! Я всего лишь подглядывал за Петечкой - я не удержался и стал называть его так по примеру слюнтяев - в многочисленные отверстия желто-ядовитого забора детского сада, за которым шумели и барахтались его дрянные ровесники, налево и направо завидуя. Я завидовал России, поскольку Петя был ее гражданином и она в любой момент могла с ним сделать все что угодно. Я завидовал Петиным друзьям, всегда имевшим право его безнаказанно тискать и толкать. И еще я завидовал толстокожей девочке, что, мило болтая о разных детских глупостях, писала, и не только писала, в соседний с Петиным унитаз в одно и то же время. Общие туалеты в детских садиках являются причиной неизменных страданий для каждого уважающего себя педофила. Это потом дети подрастут и разбредутся по разным странам и помещениям.
      Где зависть, там и ревность, и она тоже пришла - я немного ревновал Петю к подушке, которая принимала его сопли во время тихого часа. Я сам хочу быть твоей подушкой, Петя, и твоей Россией! Поверь, у меня на это вполне хватит сил.
      Зависть, ревность и легкий вуайеризм оказались приметами первого отрезка нашего совместного с Петей существования - периода тихого счастья. Дальше стало хуже. Потому что для нашего брата педофила встреча с отцами наших любимых детей всегда сплошной кошмар. Мой вариант не явился исключением.
      Возвращаясь домой в октябрьскую серую ночь, я, как всегда, думая о Пете, наткнулся на здорового вонючего мужика, который, икая и шатаясь, поманил меня к себе. Выросший в обстановке наследственного уважения к быдлу, помойкам и прочим грядущим хамам, я беспрекословно подчинился. Мужик ласково погрозил мне пальцем, икнув прямо в лоб: "Ах ты, педофилка упорная!" Так в мою жизнь вошел Петин отец - работяга, забияка, алкоголик, но, в принципе, далеко не самый худший русский образец.
      Он занимал у меня деньги на водку, потому что не для того он, значит, своего Петьку растил, чтобы разные педофилы теперь на него бесплатно глядеть могли. Мне было не жалко денег. Просто мы, педофилы, по ночам кричим и вскакиваем, вспоминая наших детей.
      И потом мне совсем не хотелось, чтобы Петина участь была похожа на судьбу Илюшечки, который родился в одном старом русском романе, потом долго болел и умер. Отец Илюшечки тоже был алкоголик, и я, прекрасно помня эту жуткую историю, терпел, как Петин отец пил у меня в доме и спал на моем диване. "Раз пошел в педофилы, - уговаривал я себя, - так терпи! Такая наша доля". Над диваном я повесил портрет Илюшечки. Портрет отец Пети вскоре пропил, выдав Илюшечку за какого-то знаменитого русского мальчика.
      Отцы - что! Отцы это еще ничего! Помимо отцов есть и другие родственники... Вскоре меня нашла и Петина бабушка. "Ах ты, педофелюга проклятая! - набросилась она на меня, когда я глухим ноябрьским вечером грыз не то ручку, не то деревяшку, воображая, что это мой Петюшка - я еще больше не удержался и стал звать его как в зоне козлов. - Ты зачем, поганец, на внучка моего нацелился? Сталина на вас, педофелюг, нет!"
      Дальше я стал вместо бабушки ходить в магазин за продуктами, пол в квартире мыл теперь тоже я. За это мне позволялось почувствовать маленькие педофильские радости - покормить Петю с рук в присутствии бабушки популярными шоколадками "Марс" и "Сникерс". Петя требовал все новых шоколадок и постепенно из ласкового и покорного олененка превращался в толстое и угрюмое создание; Петин жир был для меня вполне оправдан. Кушай, Петя, кушай!
      Я ждал, что со мной сделает и чего потребует Петина мама, но на мое счастье ее два года назад забрали ангелы. Ведь троих родственников я бы уже не потянул, силы педофила не безграничны.
      Весна не принесла России облегчения. Рубль продолжали ебать, в политике же происходили вещи одна хуже другой. Мне так и не удалось остаться наедине с Петей - бабушка терзала меня по хозяйству, а Петин папа перешел на джин с тоником. Я разрывался как мог, а тут Петя полюбил мороженное "Пингвин", что здорово ударило по моему и без того скромному бюджету. "Я такого симпатичного педофила ребенку нашла", - хвасталась Петина бабушка соседкам.
      Как и полагается в приличной семье, мы в воскресенье с утра пошли гулять. Уик-энд удался на славу - меня затащили на митинг, где русский народ был все еще без ума от Ельцина. Петя вместе со всеми кричал "ура" и бросал в воздух "Сникерс". Когда я попытался незаметно обнять Петю, бабушка ударила меня по рукам. Загнанный и охуевший, я бросился за помощью к русской литературе, хотя, конечно, тоже нашел куда!
      И вот я снова на похоронах Илюшечки. Хороший был мальчик, но до Пети ему далеко. Ничего, Петюнчик, - я уже полностью сдался и называл ребенка, пользуясь сленгом бывалых наркоманов, - прорвемся, сейчас не девятнадцатый век, на дворе должно найтись место консенсусу, надежде и хэппи-энду.
      Год продолжался под знаком Пети. Как хуй с горы, на город скатилось лето. Петя теперь даже близко не напоминал царевича Дмитрия; он стал похож на гибрид юного Кагановича и разбалованного поросенка. От Пети дурно пахло, и он уже два раза прикладывался к водке.
      Я худел на глазах. И Петины родственники сидели на шее, да и судьба Илюшечки не давала покоя все больше. Жалко было мне Илюшечку, так что даже старый роман я засунул далеко на антресоли! Илюшечка, мальчик мой, ангелочек такой чистенький, за что же тебя загнали в гроб черствые дяди русские писатели и злая тетка русская литература? Жил бы ты сейчас, я бы тебя, Илюха, не променял ни на какого Петьку - на хер мне нужен этот толстый Петька с его хозяйственной бабкой и сибаритом папой, слава Богу, что хоть маму ихнюю я не застал. А с тобой, Илюха, мы бы ходили в цирк, а по вечерам я стриг бы тебе ногти и мыл тебя в ванной, а отключат по причине разной хуйни горячую воду тоже не беда, Илька, ведь мы бы пошли с тобой в лучшую в Москве баню, где я достану холодного пива и спасу тебя от похотливых взглядов банщика.
      Бабке исполнилась какая-то круглая дата. Я принимал непосредственное участие в юбилее, готовил стол и читал поздравительный текст от имени педофилов. Потом она и ее разомлевшие подруги вспоминали свою комсомольскую юность, пели песни той поры; меня заставили играть на баяне. По случаю юбилея Петин папа украдкой разрешил мне подержать Петю на коленях и погладить у него за ушами; тяжел стал Петя, тяжел. И совсем не следил за ушами.
      Иной раз мне удавалось остаться с Петей одному. Но лучше бы не удавалось! Петя никак не отвечал на мою ласку, только требовал разнообразить ассортимент сластей и подарков. Мимо коммерческих ларьков Петя ходил барином; я унылой тенью плелся за ним.
      Петя был моей расплатой за тот несчастный снобизм, что не давал мне покоя. Правильно, женщину или власть любить сложно, мужчину или театр - гадко, вот и хочется чего-нибудь светлого и нежного с национально оправданным фундаментом. Да только чудес на свете не бывает, и вместо стройного деревца в конце пути тебя ждет куча навоза. Но я все ждал, что Петя перестанет быть этой кучей и вернется ко мне тем тонким и одухотворенным растением, когда я его впервые заметил.
      Мне уже ничего не хотелось - только бы поскорее кончилось это лето. Что может быть страшнее лета в городе в сочетании с неразделенным педофилизмом?
      Мерзкое место этот ЮНЕСКО! И чего они там бесконечно фантазируют? Объявили бы еще, что ли, год козы!
      Осенью все дети идут в школу. Вот и Петя закончил наконец свой детский сад - и ему пришла пора пойти в первый класс, отведать все прелести русской школы. Разумеется, я искал ему форму и учебники, а по вечерам мы занимались математикой.
      У бабки возникли новые грандиозные планы. Она собралась отремонтировать квартиру, а затем купить машину и огород. "Кажется, я свое отпедофилил", решил я.
      В каждой приличной семье нужно иметь своего педофила. Каждый педофил до определенного предела может заменить няньку, репетитора и баяниста. На нас, педофилах, конечно, каждый рад воду возить! Ведь на какие только жертвы мы, педофилы, не идем ради наших детей! Но нельзя спекулировать на педофиле тогда педофил может перестать им быть. Тем более, что я никогда не мог отличить побелку от капота, а циклевку от покрышки. И потом - что я буду делать на огороде?! Кур сажать? Или цыплят на грядке полоть?
      Первого сентября мы с бабкой повели Петю в школу. Он капризничал и упирался, даже укусил меня за палец. Осторожно поглядывая на Петю, массируя укушенный палец, я недоумевал: как же я, опытный гетеросек, узнавший на своей коже пятерых советских вождей, мог попасться в сети к этому кретину и поросенку? Блеск глаз, скромное обаяние неокрепших молочных желез, розовые детские пятна, сильная историческая аллюзия - все это разом куда-то подевалось. А на их место пришла тупость набирающего себя веса. Я проклинал мой педофильский романтизм - ясно же было с самого начала, что русские дети такие же точно бляди, как и породившая их реальность. Русские дети полностью ей адекватны.
      На школьном дворе собралось много детей, часть из них была ничего тонкие, стройные и тоже кого-то напоминали. Но мне уже было все равно. Дети ладно, они, может, действительно, цветы и чудо, но ведь у каждого чуда есть родственники!
      Я разговорился с учительницей младших классов. Именно ей мы отдавали нашего Петю. У нее также были неприятности - только что ее выгнали из стриптиза за разврат и постоянное недовольство собой; она чувствовала, что способна значительно на большее, чем мог дать ей простой стриптиз.
      Чем дольше я смотрел на нее, чем сильнее в душе просыпалось что-то давно знакомое и забытое. Женщина еще способна, оказывается, вот так сразу, с налета меня возбудить! В конце концов, если никак нельзя без любви, то лучше все-таки любить женщину, чем ребенка.
      "Эй, педофелюга, - привычно окликнула меня Петина бабушка, - ребенка надо будет после уроков забрать и покормить". "Все, старая, - я с удовольствием плюнул ей в лицо, - нет больше вашего педофила. Теперь как-нибудь сами".
      Бабушка заохала, обещала оставить нас с Петей одних на всю долгую московскую ночь. "Что вы делаете сегодня вечером?" - спросил я довольно неуклюже учительницу, лихорадочно вспоминая, как надо приставать и ухаживать. "Что скажете", - легко согласилась она. "Тогда, - обрадовался я, - я вас приглашаю на поминки по одному милому педофилу".
      Ну вот и все, мой педофил! Спи, моя радость! Ты славно поработал, но быт и проклятая страна съели тебя, так что спи спокойно и крепко, больше никто не посмеет тебя разбудить.
      ЮНЕСКО не успокаивался и объявил следующий год годом Андрея Рублева вероятно, я рано радовался.
      И я задумался о многочисленных ловушках и подножках, которыми вечно грозит эта великая дура культура.
      Из котлована
      Из дневника школьника младших классов
      Есть русская шизофрения!
      Вы думали - нет? Есть!
      И это не страшная месть эриний,
      А совесть страны и честь!
      Все мы вышли из Неоплатона.
      Все мы вышли из того болота, где пропал без вести Иван Сусанин с обманутыми им евреями, пришедшими на землю русскую из чужой Палестины.
      Ругаясь и спотыкаясь, папа идет в ванную - вычищать рот и нос от скопившегося в них за ночь. Здравствуй, новое утро!
      Папа мой, известный историк философии, покорил многие умы глубоким анализом трудов неоплатоников. Многие годы он изучал, читал, писал, страдал, сравнивал, думал, верил, разговаривал... И не случайно, что истина открыла дверь именно ему. Ведь что считают многие люди? Мол, неоплатоники - это новые платоники, туда-сюда развивавшие идеи Платона. Папа мой первым догадался, что люди неправы! На самом деле, в основе учения неоплатоников лежит жизнь и деятельность вполне реального философа Неоплатона. Был такой человек, скромный, тихий, всегда ходивший позади Платона, иной раз сбоку; чуть зазевается Платон или не в меру увлечется у гетерообразных, Неоплатон тут же подхватывает обрывки его идей и разрабатывает, где педалируя, а где диссонируя, принципиально новое учение. Папа уже было восстановил гипотетические тексты, да помешал проклятый котлован...
      Неоплатон был беден, как и мы с папой. Семья ушла в гетерный дом, ученики забыли его. Когда умер Платон, то Неоплатон еще держался, еще на что-то надеялся, но в итоге тоже попал в гетерный дом, где служил игрушкой для забав платоников и всяких пифагорейцев. Папа хотел бы восстановить этот дом; я видел чертеж, сильный чертеж, он пахнет правдой истории философии... В этом доме Неоплатон и умер, а под несвежим топчаном остались его тексты, перепачканные духами и прочими выделениями одной благоволившей к философии гетеры. Так бы они и остались там навсегда, но однажды один заблудший монах никак не мог заснуть, ворочался, опрокинул топчан, и - вот она, счастливая минута, жалко, папы не было рядом, но ему это и не нужно, ему и так все ясно, словно он сам был этим топчаном и этим монахом. Потом темно, не все ясно, но тексты пошли по рукам, были переведены на многие иностранные языки, дошли до татаро-монгол, и те на своих крыльях вернули их просвещенным Европам. Далее рукописи попадают в лапы одной могучей научно-просветительской организации, захлестнувшей своими сетями пол-мира, и навсегда теряются в ее архивах. Как все-таки несет из котлована! Так бы эти тексты и пропали навсегда, если бы их суть не попала к папе. Как? А вот и не скажу! Главное, что попала! Попала - не пропала!
      Когда злые дети из соседних квартир, подъездов и домов учат меня гадостным всяким штукам, я им отвечаю именем Неоплатона, и они пугаются, отступают, бегут в свои семейства и жалуются; тогда тень кошмарных московских вечеров повисает над нами. Со мной во дворе уже никто играть не хочет, я совсем об этом не жалею, Неоплатон мне дороже!
      Меня преследуют тени котлована. Когда я вечером или ночью писаю, они меня щекочут. Утром - редко, днем - никогда не щекочут.
      Неоплатона они тоже преследуют. Он же теперь живет вместе с нами, я забыл об этом сказать, у него есть отдельная тарелочка, я ее мою, а если я забываю помыть, Неоплатон сам помоет. Я так люблю эти легкие нитки поперек вытертой тарелки с нашего прозрачного китайского полотенца, обнимающего нашу кухонную вешалку. И Неоплатон тоже любит.
      Ничего нам с папой не надо, ни прелестей, ни радостей от жизни мы не ждем, единственное наше желание - чтобы до котлована было рукой подать. Давно его обещают, вот вырыли котлован у дома, еще бабушка была жива, хоть внуки мои на метро поездят, вышел из дома и сразу в метро, чем плохо. Но эти жестокие планы, эти скомканные в гармошку, как в пятилетку, года - и ничего не построено, и неизвестно когда будет, а мы так хотим метро и больше не можем быть при котловане.
      Мы с папой так решили - если через пару лет на месте проклятого котлована не будет новой станции метро "Неоплатоническая", то котлован зароем, а на строителей и их начальников пустим Неоплатона. Он уже согласился и даже сам первый попросил.
      Папа постоянно чешет член. А все потому, что до метро ехать далеко, автобусы ходят редко, а под боком вонючая яма, терзающая нас и Неоплатона, живущего в нашем сердце и наяву.
      Когда я был маленький и хотел крови, я представлял себе, что я Неоплатон, а мой противник - Платон, и я тогда бил его беспощадно.
      К нам в гости приезжал известный публицист. Папа его водкой поил-поил, меня дважды в магазин посылали, в итоге он согласился, что те тридцать минут, что мы ждем автобуса, - отнимаются у вечности, обещал статью написать, будет статья - все сразу все поймут, и метро у нас будет. А что вечность, спросил папа, знаешь ли ты жуткие московские вечера? Мне ли их, публицист даже пить перестал, не знать, когда всю жизнь утром чего-нибудь ждешь, днем тоже ждешь чего-нибудь, а потом вечер - и ждать уже нечего, хотя мне ничего не надо, просто ждать надоело, как бы так сделать, чтобы ничего не ждать, чтобы утром вставать и уже ни на что не рассчитывать? А я в детстве маленьких обижал, сказал папа. И я обижал, как же без этого, ответил публицист. Ну и ладно, заключили оба, это ведь у нас была одна отдушина - подойти и повалить. Публицист захрапел, мы с папой его спать положили, утром он встал, весь похмельный, поехал в редакцию писать о том, как в городе плохо с водкой.
      Каждое утро мы с папой идем на остановку, автобуса ждать, папе на работу, мне в школу, папе долго ехать, сначала до метро, потом в метро, потом из метро, мне же остановки две на автобусе, недалеко совсем по сравнению с папой - поэтому у меня комплекс вины перед ним. Идут на работу строители котлована, страшные люди, грязные люди, когда в рабочей одежде - грязные, когда в гражданской - тоже.
      Зато у нас с папой есть Неоплатон. Сегодня вечером я лег спать, простыню положил, одеяло, подушку, а как же, я порядочный, кое-как не сплю. Но во сне разволновался, одеяло скинул, думал - замерзну, а Неоплатон тут как тут, подошел, одеяло поправил и дальше пошел. Неоплатон - он такой добрый, не то что суки в котловане, или гады на остановке, или наши собственные Платоны, или вот одноклассник один недавно подошел, спрашивает: "А ты дрочишь уже?" Я отвечаю, что меня это не интересует, не до того. А он, самоуверенный и наглый, не отстает: "А почему?" Я снова отвечаю - по кочану, а он - может, ты и не умеешь, я говорю, чего тут уметь, взял и дрочи, я не хочу просто, а он тогда мне заявляет: "Ты - козел, лишаешь себя большого удовольствия, наши годы в этом плане самые светлые". Я, когда спал, все рассказал Неоплатону, он меня сразу утешил, да пошли они все, козлы такие, не переживай, я сам был объектом гнусных шуток, но меня спасла персонификация идеи, и тебя спасет, ты только держись и не дрочи, я тебя сам всему научу, когда надо будет, они все равно ничего не умеют, откуда им? На следующий день я в школу пришел, меня этот спрашивает: "Ну что, не надумал еще?" Я ему тогда с достоинством ответил, как равному равный, когда надо будет, Неоплатон всему обучит.
      История философии, замечает папа, все-таки прекрасная вещь, всегда что-нибудь найдешь, сердцу не чуждое, вот я нашел моего Неоплатона!
      Спасаясь от кошмара московских вечеров, мы собираемся на кухне, все втроем, я спрашиваю, мне отвечают, чай пьем, что-нибудь кушаем из полуфабрикатов, времени даром не теряем.
      Я: А давно ли появился котлован, а Идея с большой буквы - она есть или нет, а что первично - дух или материя?
      П а п а: Всегда и навсегда, когда есть, а когда нет, от многого зависит, вот и от нас с тобой, все первично, разделять ничего нельзя, и не смей упрекать меня Гермесом Трисмегистом!
      Н е о п л а т о н: Я им такой котлован покажу, они у меня узнают картофельные котлеты по девять копеек пара, хозяйственное мыло и первый поцелуй.
      Снова утро. Папа в последний раз чешет член, на людях будет неудобно, а при мне и Неоплатоне можно, мы все понимаем, хотя я еще начальную школу не кончил, а он наполовину во сне. Идем к автобусу. Снова мимо идут такие же несчастные люди, и снова котлован, такой гадкий с утра; еще бы, что там делают ночью, когда все спят, а милиция сюда не ездит, потому что боится, так вот, здесь собирается шпана, много шпаны, они дерутся, а их девки достаются тому, кто в драке победит, так рассказывает папа. Много пустых бутылок, обрывки самолюбий, черные воздушные шары - вот что такое наш котлован с утра. Когда я был маленький и наша мама еще не сбежала от нас, приговаривая: "С одним придурком еще можно жить, но с двумя - никак", и мы в котловане играли в прятки на вылет, но тогда он не был такой грязный.
      Зато из котлована вышел весь Неоплатон. Папа так вспоминает: иду, мол, пьяный от метро, автобуса ждать не стал, зачем, сам дойду, а возле дома силы изменили, стал падать в котлован, тут и вышел Неоплатон, поддержал, домой привел, спать уложил, так они познакомились и подружились, счастливая встреча, ведь папа годами им занимался и все мечтал лично увидеть!! От папы Неоплатон перешел ко мне.
      Вечером я спать ложусь, иначе нельзя, мне завтра в школу, вставать надо рано, папе тоже рано на работу, но папа сильный, он может вообще не спать, "я американский телевизор", - говорит он Неоплатону, с которым беседует на кухне.
      П а п а: А что, история наша и философия наша - почему такая гадость несусветная? А где лучше - тогда или сейчас, там или здесь?
      Н е о п л а т о н: Жизнь наша такая, почему же история наша и философия наша должны быть лучше жизни нашей; везде плохо!
      Успокоенный, я засыпаю.
      Папа, папочка мой славный, любимый мой папочка, дурачок мой, и ты, Неоплатон, хороший мой, добрый такой, всегда ласковое слово найдет и в трудную минуту поможет, сильный мужик, много повидал, вот теперь ты у нас с папой сделайте так, чтобы было хорошо, чтобы не хотелось каждое утро, проходя мимо котлована, взять самую большую железяку, прийти с ней на аэродром, всех разогнать и улететь на самолете прочь, высоко-высоко, в мир Идей с большой буквы!
      Иной раз папа выпьет крепко, язык у него заплетается, тогда он называет Неоплатона просто Платоном, Неоплатон сердится, кричит, что с этим засранцем он ничего общего иметь не желает, исчезает на пару дней, потом прощает папу и возвращается.
      Вчера нас с папой обидели на остановке. Один, дергается весь, грудь в орденах, обиделся и закричал, что мол, из-за таких, как мы с папой, у нас ничего нет. Папа меня по головке погладил и заявил: "Это у вас ничего нет. А у нас есть Неоплатон!" И тот, с орденами, ошарашенный, замолчал.
      А в школе я про Неоплатона уже никому не говорю, пускай меня дрочить учат, пускай женщина, что химию преподает, кричит, что у больных отцов больное потомство, что она шпану из котлована на меня натравит, она знает, где они собираются, пойдет к ним, попросит и приведет... Пусть! Я молчу, пальцы стисну, во рту ручку зажму, грызу ее, зато молчу, зато у нас есть Неоплатон! Но этот проклятый автобус, всегда переполненный, эти злые люди, они толкают и толкают, и каждый раз они новые, ни одного знакомого лица...
      Папу хотели провести кандидатом в депутаты, папа ответил: "Не хочу, политика такая гадость, вот если бы Неоплатона - было бы дело, а остальные современники, больные и тронутые, чему смогут нас, болеющих и тронувшихся, научить?"
      Мы сидим на кухне, котлеты жарим, Неоплатона нет, скоро должен подойти, знаешь, говорит папа, почему я так к нему привязался? Во-первых, он - это я, во-вторых, он - это ты! Я его часто ночами спрашивал, а можно ли так жить? Автобуса ждать полчаса, потом до метро полчаса, и все это в среде испарений человеческого тела, жить на копейки, под носом эта долбаная яма, и не пить нельзя! Он смотрел на меня, цитировал Плотина, был философ такой известный, они дружили, пока их гетеры не развели, а потом делал такое движение рукой и головой одновременно, что я понимал - нельзя, но в то же время - можно! Можно, но в то же время - еды нормальной - никакой, бабы, которые и дать толком не могут, всю жизнь сходишь с ума, но так и не сойдешь по-настоящему, голова болит постоянно, но сколько можно таблетки жрать! Неоплатон меня приласкает, успокоит, скажет что-нибудь такого рода: "Спасибо тебе, что был такой, потому что в тебе есть идея!" Совсем другой смысл у последнего слова, чем всегда... Эта не та идея, которая русская идея, и не та идея, что пора на работу вставать, или что жизнь проходит и нет ни хуя... Это совсем другая идея! Эта как пустой автобус и садись куда хочешь; эта - как будто вместо котлована вот оно - метро!
      Государство - вот конец всего тихого и светлого, вот начало всего страшного и темного; представь себе гнилое семя - государство еще хуже! Государство есть черный квадрат навсегда, подножка у входа в рай, и как только козел Платон мог тома о государстве писать, не знаю! Я ночью не сплю, ворочаюсь, чешусь, думаю - с Платона все пошло, научил человека - мол, ты дерьмо, а государство - оно хорошее, вот и кушай теперь картофельные котлеты по девять копеек пара, да и те не всегда бывают! Когда я слышу слово "государство", я плачу; когда я его не слышу, я тоже плачу, потому что знаю скоро дождусь любимого слова! А человек - маленький, грязный весь, бедный и больной, душа в потемках. Кто о нем вспомнит? А кто его всяким хорошим вещам научит - читать, писать и грамотно дрочить? Государство - оно вспомнит и научит...
      Мы сидим на кухне и пьем чай. Неоплатон продолжает громить своего извечного врага: мы с папой его понимаем - он исправляет ошибки своего друга и учителя Платона. Неоплатон платонически уничтожает государство. Вот он какой, наш Неоплатон! Мы с папой им гордимся.
      Сердце, мое сердце, бедное мое сердце, чистое мое сердце, красный мой уголок, нет в тебе идеи, а вдруг есть? Идея, идея, где я? А будет она, когда Неоплатон меня дрочить научит? Я ведь спокойный и тихий, я никому не делаю зла, никому я не нужен, кроме папы и Неоплатона, папа меня не бьет и понимает, а Неоплатон меня и не думает бить и прекрасно относится. Вот, я слышал, к учительнице, которая хочет меня шпане отдать, подруга в школу пришла и говорит - черт, везде черт, а учительница, - нет, Бог, везде Бог, а та - нет, черт, а учительница - нет, Бог. Подруга заплакала, страшно, говорит, везде же черт, а учительница - чего зря плакать, совсем не страшно, Бог потому что везде! Не знаю, чем кончилось, неудобно за дверью подслушивать, дома спросил у Неоплатона: "Кто везде? Бог или черт?" Неоплатон посмотрел на котлован и ничего не ответил, вздохнул только.