Лев Николаевич, кто из современных русских писателей Вам наиболее близок? Не считаете ли Вы, что русская литература после Вас остановилась в своем развитии навсегда? Как вы относитесь к чеченцам?
      Козел, блядь, мудак!
      Иван Сергеевич, мой брат - глухонемой. Девушки у него нет, друзей - тоже, поэтому он хочет завести собаку. А на хуя ему собака? Собаки много жрут, срут, линяют, воняют и лают по ночам. Но мой брат очень хочет собаку. Он тоскует без собаки. Он без нее уже больше не может. Может быть, ему действительно стоит завести собаку?
      Говно!
      - Игорь Геннадиевич, а Вас снова назвали говном! - с плохо скрываемым злорадством сообщил мне Тургенев.
      - Иван Сергеевич, да отстаньте Вы к ебеней матери от Игоря Геннадиевича! снова не выдержал Достоевский. - Сами Вы даже на самый простой вопрос ответить не можете. Вы как будто не видите, как человек из-за собаки страдает. Дайте ему дельный совет, и Вы хоть на одну каплю сможете уменьшить чашу мирового горя.
      - "Муму" - не лучшее мое произведение, - в голосе Тургенева послышались истерические нотки, - хотя в собаках я, Федор Михайлович, в отличие от Вас, разбираюсь. А Вы сами, Федор Михайлович, своим ебаным антисемитизмом только эту чашу мирового горя и увеличили.
      - У меня, Иван Сергеевич, все друзья - евреи, а не собаки, и, как верующий человек, я не могу быть антисемитом. - Достоевский старался не смотреть в сторону Тургенева, как, впрочем, в мою и Толстого тоже. - И что Вы, Иван Сергеевич, можете знать о душе русского человека? Да Вы покос с кокосом путаете! Вы всю Россию отдадите за один только запах самой невзрачной европейской пизды!
      - Как Вы, Федор Михайлович, еб вашу мать, можете рассуждать о вере! - не выдержал Толстой. - Да Вы никогда толком в Христа не верили! Вы и Вам подобные всегда только притворялись, что верите в Христа, а сами-то в него никогда и не верили!
      - Да, я за цивилизацию и считаю главной бедой России ее до сих пор от цивилизации оторванность, - Тургенев встал, - но это не значит, что я - не русский человек! Я люблю Россию! Люблю даже больше Европы! Значительно больше! Если бы одновременно в реке или там, скажем, в океане, тонули Россия и Европа, то я бы сначала спас Россию, а уже потом бы спас Европу.
      На сайт поступила свежая информация.
      Уважаемые писатели! Я еще не воскресла, как первая блядь, но и не так низко пала, как вторая блядь. Хотя мое положение, как и у Настасьи Филипповны, тоже довольно сложное. Я долго разрывалась в отношениях между двумя мужчинами. Один из них бандит. Бандит по фамилии Кожин, а в криминальном мире у него кличка Кожа. Второй тоже бандит, и у него кличка Жопа. Вы не подумайте про него чего плохого, это он только внешне похож на жопу, а внутренний мир у него действительно богатый. Бандитом он стал совершенно случайно, а вообще-то он считает себя писателем. Он сочиняет своим друзьям-бандитам на дни рождения экспромты в стихах и в прозе и даже собирался написать повесть или поэму, но в этот момент как раз сел. Жопа и привил мне уважение к литературе, а я, в свою очередь, привила это уважение Коже. Я долго хотела познакомиться с каким-нибудь настоящим писателем, потому что Жопа все-таки не настоящий писатель, и Кожа тоже хотел. И наконец так случилось, что одного из Вас я узнала лично, а именно Игоря Геннадиевича, хотя разговор при встрече у нас получился не очень хороший. Мы с Кожей были в ночном клубе и присели за столик, где Игорь Геннадиевич вместе с брюнеткой с красивым лицом пили водку. Возле них как раз были пустые места. Кожа долго смотрел на Игоря Геннадиевича, а потом наконец узнал его. Кожа сказал, что когда-то они с Игорем Геннадиевичем учились в одном классе. Потом Кожа связался с Жопой и другими бандитами, бросил школу и ничего о Вас не знал. А недавно Кожа читал в гостях у Жопы газету, а там была фотография Игоря Геннадиевича и сказано, что он известный писатель, и очень за Игоря Геннадиевича обрадовался. И тем более рад, когда теперь случайно Вас встретил. Я тоже была поражена, так как никогда писателей близко не видела. Красивая брюнетка сказала, что у Игоря Геннадиевича почему-то все знакомые - какие-то полные скоты, хотя ничего еще про Кожу не знала. Кожа стал вспоминать школу, где они с Игорем Геннадиевичем учились, но Игорь Геннадиевич на эти воспоминания не реагировал, а только пил с красивой брюнеткой водку и ругался матом. Иногда до меня долетали разные определения типа "креативное начало", "амбивалентность", "разворошить всю пизду по диагонали" и "культура интерпретаций", смысла которых, за исключением начала и пизды, я не понимала, но послушать необычные слова всегда интересно. Когда красивая брюнетка пошла за новой порцией водки, то я спросила о ней Игоря Геннадиевича. Игорь Геннадиевич ответил, что она театральная актриса, но в каком театре играет, Вы, Игорь Геннадиевич, не знаете, поскольку Вам это до пизды, - Вы в театр все равно никогда не ходите. Вы назвали ее своей гол френд, и я решила, что она не только актриса, но и забивает голы в игровых видах спорта. В этот момент красивая брюнетка принесла порцию водки, а я вслух удивилась, как это писатель может никогда не ходить в театр. Ведь если писатель не будет ходить в театр, то кто же тогда будет ходить в театр? Никто. Вы ответили, что в театре Вас тошнит, потому что там вокруг слишком много интеллигентных, как академик Лихачев, людей, и снова стали пить водку и ругаться матом. Я, Игорь Геннадиевич, заметила, что мужчина Вы умный и симпатичный, но у Вас очень злые глаза. Как у Жопы, когда он занимается бандитизмом. Кожа продолжал вести разговор и вспомнил, что когда Вы с ним в школе забрались под парту и размышляли, кто кем будет в жизни, то Игорь Геннадиевич сказал, что писателем он никогда не станет, и пошли они на хуй все эти писатели и вся эта литература, но потом, значит, изменил свою позицию. Также Кожа вспомнил, как отнял у Вас десять копеек, а Вы за это толкнули его во время большой перемены на унитаз. Еще Кожа спросил, много ли зарабатывают писатели и сколько примерно евреев в русской литературе, на что Вы, Игорь Геннадиевич, не ответили, а стали уже совсем злой и очень эффектно въебали Коже тыльной стороной правой ладони в глаз. Я, чтобы так эффектно въебали в глаз, видела только однажды - в пивной за Курским вокзалом, где мы с Кожей встречали Жопу после тюрьмы. Своему голу френду Вы сказали, что первый раз ударили человека, но я не поверила, потому что слишком уверенно у Вас это получилось. Потом Вы, Игорь Геннадиевич, хотели и мне въебать в глаз тоже, но красивая брюнетка Вас отговорила, и Вы снова стали с ней пить водку и ругаться матом. Когда Кожа очнулся, то вечера не испортил и никаких претензий за глаз не предъявлял, а стал Вам рассказывать о себе, чтобы Вы лучше узнали внутренний мир бандита и использовали это потом в литературе, а я хотела спросить, кого же мне в конце концов предпочесть - Кожу Жопе или Жопу Коже, но немного не успела, так как Вы допили с Вашим голым френдом залпом водку, въебали снова Коже в глаз и мне на этот раз тоже, и быстро ушли, оставив нас с Кожей разбираться с охраной клуба. Коже Вы очень понравились, и он гордо всем говорил, что наконец-то встретил настоящего писателя. Все бандиты ему завидовали, а в первую очередь, естественно, Жопа. Мои сложные отношения с Кожей и Жопой продолжались. Кожу я любила, но любила и Жопу. Как и Настасья Филипповна, довела я до полного исступления и себя, и Кожу, и Жопу. Жопа меня любил страстно, поэтому часто бил меня хуем по лбу с оттяжкой, а еще вставлял мне в анус не только хуй, но и другие вещи. При этом он сочинял экспромты в стихах и прозе и сразу мне их читал. Кожа меня любил более спокойно. Так продолжалось довольно долго, а я все никак не могла выбрать между Кожей и Жопой. Мы даже пытались, как шведы, жить втроем, но Кожа с Жопой сразу быстро напивались и засыпали, а я так много пить не могла и чувствовала себя одиноко. И тогда Кожа решил меня зарезать, чтобы я больше не мучила его и Жопу. Но после того как Вы, Игорь Геннадиевич, въебали Коже в глаз, Кожа стал хуже видеть и вместо меня по ошибке зрения зарезал Жопу. Теперь Кожа очень тоскует о Жопе. Тоскует целыми днями. Даже памятник ему красивый поставил в виде любимого предмета Жопы мобильного телефона, но все равно успокоиться не может. Друзья Жопы хотели отомстить Коже за Жопу, но, увидев, как Кожа сам страдает, решили Кожу не трогать. Со мной Кожа больше не ебется, считая это кощунственным по отношению к памяти о покойном Жопе, и вообще хочет меня зарезать, чтобы сгладить вину перед Жопой. Игорь Геннадиевич! Мы Вас очень просим обессмертить образ покойного Жопы, как вот Федор Михайлович обессмертили образ Рогожина, который по существу ничем от покойного Жопы не отличается. Еще я не поняла, когда Вы в ночном клубе сказали, что Вас тошнит, если вокруг много интеллигентных людей, похожих на академика Лихачева. По-моему, если их вокруг много, тогда не тошнит, а наоборот - приятно для глаз и для слуха. А поскольку Москва - город маленький, то у меня к Вам еще просьба; если Кожа меня все-таки не зарежет и Вы нас опять где-нибудь случайно встретите, то, пожалуйста, не ебите нас в глаз, а, если это, конечно, возможно, спокойно с нами пообщайтесь.
      Достоевского эта история поразила.
      - Вот, Иван Сергеевич, красота спасет мир, - Достоевский вскочил, - чтобы Вы там не гавкали со своей ебаной Муму. Вы и к русской идее относитесь как к собаке; Вам кажется, что ее можно также взять за шкирку, утопить и завести новую. Вы, Иван Сергеевич, никогда в русскую идею не верили. И в Христа не верили.
      - Я слишком Вас уважаю как писателя и поэтому больше не скажу ни слова, окончательно обиделся Тургенев.
      - Потому что Вы, Иван Сергеевич, - блядун. Из-за Вас к нам на сайт и пишут в основном одни бляди, - Достоевский никак не мог успокоиться.
      - Иван Сергеевич даже и не блядун, а сверлун, - неожиданно поддержал Достоевского Толстой, - Иван Сергеевич дыры в женских туалетах сверлит, чтобы понаблюдать, как бабы срут, а все со своей цивилизацией лезет.
      - Вы, Лев Николаевич, не головой лысы, Вы душой лысы. - Тургенев мог стерпеть грубость от Достоевского, но от Толстого уже, вероятно, не мог.
      А читатели уже задавали новые вопросы.
      Хотя вы ни на один вопрос и не ответили, но я все равно к вопросу о том, погибла Россия или нет. Сам я инвалид с детства, когда пьяная мама во время приступа экзистенциальной тоски прищемила мне половой член дверью и не заметила, времени у меня с тех пор свободного много, на работу и на учебу таких потому что все равно не берут, семьи у меня по той же самой причине тоже нет, вот я хожу и наблюдаю, - погибла, мол, Россия или еще, значит, не погибла. Сначала я думал, что погибла, но вот теперь после одного случая увидел, что нет. Жива Россия! Жива страна, где я встречал с мамой, пока она еще не пила и даже когда пила, рассвет и о которой столько всего интересного нам рассказали русские писатели.
      И вот как я об этом узнал. Было это на Октябрьской площади, где забыли снести памятник Ленину. Там в сквере пили водку два бомжа, один из которых по внешнему виду нигде не живет и называет себя Васей, а второй по внешнему виду более приличный и все-таки иногда живет где-то в квартире. Вася был без ноги, а тот, который более приличный, жаловался на жизнь. И тогда Вася, который без ноги, рассказал ему, чтобы вселить оптимизм, случай. Однажды, а нога тогда еще была, он собрался было ночевать на помойке, потому что, известное дело, отовсюду гонят и больше негде. И вдруг видит стоящие в ряд на мусорном баке десять лицензионных видеокассет. Распечатанных, правда, но на вид совсем как новых. На следующий день, опохмелившись, Вася отнес все кассеты на Даниловский рынок мужику в видеосервис. Мужик из видеосервиса сначала доебался - откуда кассеты и что на них за фильмы, но потом взял все десять по пятнадцать рублей за штуку. Сто пятьдесят рублей за все. Все хорошо. Бывает лучше, да лучше уже некуда. И пошли они все на хуй. И ебись они все конем. И еще Вася сказал мужику из видеосервиса, что мужик кассеты все продаст и будет благодарить Васю. Так и вышло. На следующий день Вася снова был на Даниловском рынке и пришел в видеосервис, а мужик из видеосервиса налил сразу Васе стакан водки полный до краев и дал закусить помидором с витрины. А потом налил еще стакан, но уже без закуски. И это далеко не единственный удачный пример в жизни Васи. Вася хотел рассказать и другой пример тоже, но в этот момент его из сквера погнали менты.
      После этого случая я поверил в Россию. Если есть еще у русского народа смелость, удаль, юмор, доброта, находчивость в самое сложное время, то, значит, Россия жива. Я даже ходил некоторое время по помойкам, надеясь найти что-то похожее, но неудачно. А вообще нам, инвалидам с детства, конечно, трудно. Много у нас проблем, и хуй кто помогает их решить. Особенно когда пьешь. А пьем мы, инвалиды с детства, естественно, постоянно.
      А еще я прошу передать это доказательство, что Россия не погибла и все будет хорошо, каким-нибудь поп-звездам вроде Саши и Лолиты из кабаре-дуэт "Академия", чтобы они уже передали дальше всем остальным. Поп-звезды известнее, чем писатели, выглядят лучше, и им больше верят. Только передайте одному Саше, а Лолите не надо; она, конечно, красивее Саши и поет лучше, но с тех пор, как мне мама прищемила в детстве хуй и не заметила, я женщин боюсь не только в плане секса, но во всех других планах тоже. Вдруг Лолита мне сделает что-нибудь нехорошее, как сделала мама. Пусть Саша как человек и как артист хуже Лолиты, но все же он не женщина, поэтому передайте только ему.
      - Жива Россия! - удовлетворенно сказал Тургенев.
      - Какая же Вы все-таки пизда, Иван Сергеевич! - снова вскочил Достоевский. - Да все знают, что Вы - первый, кто в Россию не верит! И никто Вам никогда не поверит, что Вы в нее верите! А если кто и поверит, что Вы в Россию верите, то потому только и поверит, что сам в Россию не верит! - несколько коряво, но искренне обрушился он на Тургенева.
      - Вы, Иван Сергеевич, как осенняя муха, - и в этот раз поддержал Достоевского Толстой. - Она и летать уже не может, а все над говном кружит и кружит. Все ее, как и Вас, Иван Сергеевич, на говно тянет.
      На глазах у Тургенева показались слезы, а на мониторе - другая история.
      Уважаемые русские писатели! У меня вопрос к Вам ко всем, но больше к Ивану Сергеевичу. Дело в том, что я - гомосексуалист. Впервые это произошло в шестом классе на уроке литературы, когда мы читали Ваше "Муму". Тут я ясно понял, что прямо хоть сейчас готов подставить Герасиму жопу, чтобы он только не топил Муму.
      Это же самое чувство гомосексуализма меня посещало неоднократно во время уроков русской литературы. Каждый раз, когда женщины и животные русской литературы попадали в критическую ситуацию, я готов был подставить за них жопу, - чтобы их спасти. Я готов был подставить жопу Раскольникову, чтобы он только никого не убивал. И за Сонечку Мармеладову я тоже был готов. Если ей так неприятно делать это с мужчиной, то пусть лучше это сделаю за нее я! Я готов был подставить жопу и паровозу - пусть он только оставит в покое Анну Каренину! Я готов был подставить ее и проклятым конюхам, чтобы они только не трогали Холстомера! Пусть лучше я, чем Муму, чем Сонечка, чем Анна, чем Холстомер!
      Когда я подрос, то у меня на лице была написана готовность подставить жопу, и меня сразу без раздумий взяли танцором стриптиза в мухской ночной клуб. Там у меня была, конечно, возможность вволю подставить жопу, но не тем, сами понимаете, кому бы хотелось. Все как-то совсем мерзко и нет уже того чувства щемящего восторга, как на уроках русской литературы. Никому мне уже больше не хочется подставлять жопу. А поскольку это, Иван Сергеевич, началось с Вашей "Муму", то у меня к Вам вопрос - как бы мне вернуть это чувство щемящего восторга подставить жопу за любимого персонажа и за весь мир, как когда-то на уроке, где читали Ваше "Муму". Если Вы, Иван Сергеевич, не знаете, как его вернуть, то, может быть, знают, как его вернуть, другие русские писатели.
      - Ну, спасибо Вам, Иван Сергеевич, - Толстой встал и издевательски поклонился Тургеневу, - теперь нам и пидоры пишут. А то в основном все бляди и бляди.
      - Вы, Иван Сергеевич, не только блядун и сверлун, но и скакун, Достоевский, в свою очередь, сразу же поддержал Толстого. - Вы у себя молоденьких мальчиков собираете лет восьми - десяти, потом голыми их укладываете в ряд, а сами по ним скачете. У мальчиков косточки на спинках и на ножках хрустят под Вашим весом, а Вы, Иван Сергеевич, знай себе скачете и этим хрустом наслаждаетесь.
      Тургенев растерянно посмотрел на меня. На глазах у него снова появились слезы.
      - За что Вы меня так ненавидите, жестокие люди? - Тургенев уже даже не пытался спорить с Толстым и Достоевским. - За что?
      - Потому что Россию-то, Иван Сергеевич, душой надо любить, а не жопой, жестко ответил Достоевский, - а Вы Россию так ненавидите, что даже хотя бы жопой ее любить и то не можете. И на Путина Вы надеетесь все потому же: Россию Вы не любите. Вы надеетесь, что Путин Вас научит Россию любить, а Вас никто этому не научит, пока Вы сами не научитесь. И не смотрите на Игоря Геннадиевича растерянно, а на нас с Львом Николаевичем виновато. В Христа надо верить, а не в Путина. А Вы в Христа не верите, поэтому Вам и на Путина надеяться бесполезно, - как всегда, коряво, но горячо закончил Достоевский.
      - Федор Михайлович, - вступил Толстой, - на Путина надеяться невозможно: Путин - откровенно промежуточная фигура.
      - Тем, кто верит в Христа, невозможно, а таким, как Иван Сергеевич, все возможно, - не согласился Достоевский.
      - Для Ивана Сергеевича возможно, - не стал спорить Толстой. - Ведь Иван Сергеевич - плывун. Иван Сергеевич в публичном доме в бассейне поплавать любит. Иван Сергеевич в публичном доме залезает в бассейн и плывет там, изображая собаку вроде его ебаной Муму, и называть себя велит Тузиком. Иван Сергеевич даже гавкает и руками в этот момент в воде дергает как собака. Иван Сергеевич постепенно возбуждается. А все бляди стоят вокруг и кричат; "Ой, Тузик плывет! Как бы не утонул!" Иван Сергеевич начинает испытывать наслаждение. Потом Иван Сергеевич делает вид, что тонет, а бляди бегают вокруг и кричат: "Спасите Тузика! Тузик тонет!" У Ивана Сергеевича наступает оргазм. Бляди ныряют в бассейн, вытаскивают Ивана Сергеевича, делают ему искусственное дыхание хуя и кричат: "Спасли Тузика! Живой Тузик!" У Ивана Сергеевича снова наступает оргазм. Вы, Иван Сергеевич, лучше в бассейне Тузиком плавайте, а о любви к России даже и не мечтайте! И без Вас, Тузик, слава Богу, есть еще кому ее любить!
      Тургенев заплакал.
      - Вы, Лев Николаевич, сами Россию не любите и в Христа не верите, - сквозь слезы почти по слогам сказал Тургенев. - Вас даже и от церкви отлучили!
      - Когда Льва Николаевича от церкви отлучили, Вас, Иван Сергеевич, уже давно на свете не было, - сразу же заступился за Толстого Достоевский. - А Вы, Иван Сергеевич, еще и нюхач. Вы в публичном доме не только Тузиком плаваете, но там же и кокаин нюхаюте. Вы, когда там из бассейна вылезаете, то у бляди на ляжках порцию кокаина раскладываете и нюхаете, - Достоевский презрительно сжал губы. - Это же надо так не любить Россию и так не верить в Христа, чтобы в публичном доме не только Тузиком плавать, но и с блядиных ляжек кокаин нюхать! - горестно закончил Достоевский.
      - Я очень редко, когда нюхаю, - еле слышно прошептал Тургенев. - Я больше так не буду! - плача навзрыд, пообещал он.
      Достоевский безнадежно махнул рукой. Тургенев затих.
      - А Лев Николаевич тоже нюхает, - неожиданно оживился Тургенев.
      - А я не знал, Лев Николаевич, что и Вы нюхач, - удивился Достоевский, - я думал, что это только один Иван Сергеевич у нас нюхач.
      - А я не нюхач, - благодушно возразил Толстой. - я практически никогда не нюхаю. Иван Сергеевич потому нюхает, и часто нюхает, что в Христа не верит и Россию не любит, а мне иногда только нужно немного совсем понюхать, чтобы еще больше любить Россию и еще крепче верить в Христа.
      Больше вопросов и реплик на сайт не приходило. Тем более что все, кто интересуется литературой, уже все написали. Бляди написали. Пидоры написали. Инвалиды детства написали. А больше в России сегодня все равно никто литературой не интересуется. А если интересуется, то общаться с русскими писателями стесняется или боится. Даже через Интернет. Тем более что русские писатели сами всего стесняются или боятся. В том числе и общения через Интернет.
      Первым ушел заплаканный Тургенев.
      - Помните, Иван Сергеевич, - крикнул ему вслед Достоевский, - не жопой надо любить Россию, а душой! Душой!
      Достоевский и Толстой ушли вместе, но расстались, не попрощавшись.
      Мне Достоевский понравился. И Толстой понравился тоже. Что бы про них ни писали и чтобы они сами ни писали, - они довольно симпатичные люди. С ними можно иметь дело. С ними вполне можно некоторое время находиться рядом. У них, конечно, есть заебы, - но допустимые. Конечно, они ни хуя не соображают и тут уже ничего не исправишь, - но это, если привыкнуть, совсем не страшно. Это не главное. А вот Тургенева пригласили зря. Тургенев не подошел даже просто для контраста.
      Русский долг
      Во время алкоголизма страшнее всего то, что начинает расти хвост костистый, настоящий, с пупырышками и шерсткой.
      Я не пил. Со мной можно делать что угодно и ебать за все остальное - но только не за это: ведь я не пил. Из моих ровесников уже откачивали алкоголь как воду - помпой, а я все не пил. Ровесники давно читали правила жизни на страницах наркологических диспансеров, а я как не пил так и не пил.
      Можно ли жить в России и не пить? Можно. Отчего же нельзя? Вполне. Но только это будет не жизнь и не Россия.
      А я все не пил.
      Жизнь, между прочим, дается человеку, тем более в России, только один раз, да и в этот раз напрасно - поскольку осложняется темным, страшным, выходящим за все онтологические пределы алкоголизмом.
      А я все равно не пил. Ты меня режь по живому, ты отними у меня любимую книгу, ты вырви у меня единственный хуй с корнем - но я не пил.
      В человеке тем не менее все должно быть прекрасно. Но ведь все в человеке прекрасно быть не может. А если даже и может, то это будет не человек, а козел какой-то! Да и алкоголизм в человеке прекрасным быть не может при любом раскладе.
      А я продолжал не пить.
      Так дальше оставаться не могло.
      Жаль, что люди не птицы. Тогда бы они меньше пили - птица, даже самая звонкая, много выпить не может по определению. Но слава Богу, что люди не лошади - тогда бы они пили значительно больше, чем если бы они были птицы.
      Но я, мужественный, все не пил.
      Человека губит женщина; человек во многом начинает пить из-за нее! Но я не начинал пить даже из-за женщины.
      Пытались меня споить и коллеги. "Ты русский писатель, - сказали они, - мы - русские писатели. Надежда есть? Нет. Выпьем". Ошарашенный таким крутым аргументом, я покачнулся, но все равно удержался от алкоголизма как такового. Но стал относиться к нему лояльнее и присматриваясь. И присмотрелся!
      Алкоголизм налагает на русского человека целый ряд особенностей. Если западный человек срет, то он всего лишь срет, вытирается, озирается - и все. Больше здесь делать нечего. Если же русский человек срет, то он словно бы готовит закуску к предстоящему алкоголизму. Поэтому русскому человеку достаточно сложно расставаться со своим дерьмом. Когда западный человек ссыт, то он всего лишь ссыт, обмахивает края унитаза от легких капелек мочи и уходит дальше в новую светлую жизнь. Русский же человек ссыт, как будто наливает в стакан невидимому собеседнику.
      Пьют в России по двум причинам: оттого, что все, блядь, давно ясно и потому, что ничего ни хуя до сих пор не понятно.
      В России все пили. Малюта Скуратов - пил. Очень много пил Куприн. У Высоцкого практически не было свободного времени, потому что все время пил. Актриса Самойлова тоже здорово пила. Ну, не так много, конечно, как Высоцкий, столько женщине просто не выпить, но достаточно. Только и делает что пьет Ельцин. Жить в России и не пить - значит взять у России взаймы и не отдавать. А долги лучше платить сразу, чтобы потом не наезжали. Я свой долг России заплатил, когда выпил. Теперь я от всех других долгов свободен оптом - тот долг был самый главный, если не единственный.
      Только окончательно разуверившись в постперестройке, я согласился на алкоголизм. До самого последнего времени мне казалось, что все образуется станет меньше дерьма, в кинотеатрах пойдут потоком русские фильмы, экономика начнет стабилизироваться, не будет зимой так рано темнеть, Мандельштама найдут и как надо, по-человечески, похоронят: с крестом, попом и соплями, а дерьма станет совсем мало. Не стало. Ну как тут можно не пить, когда уже в октябре в шесть вечера темно и Мандельштам до сих пор не найден! Я прямо даже и не знаю, как это можно не пить. Одна беда - хвост; растет, как зараза в фольклоре, не по дням, а по часам.
      Да и вообще после Освенцима не пить просто несерьезно. Как можно теперь жить и не пить, когда уже был Освенцим и написаны "Братья Карамазовы"? Когда Бунин умер и Толстой умер, а Мандельштам даже не умер, а совсем исчез? Все было, все умерли, все исчезли! И что же теперь делать на русской почве? Только пить, а что же еще? Мандельштама, что ли, искать?!
      К этому времени, когда я пошел на алкоголизм, потому что ничего другого не оставалось, Москва очень изменилась. В Москве стало можно купить водки и любого другого алкоголя во всякое время дня и ночи. Неограниченная продажа спиртного - вот долгожданное и единственно законное дитя русской демократии! Так что проблем с алкоголизмом уже не было.
      Для алкоголизма нужны собутыльники; одному пить скучно. Я объявил конкурс, и мне привели на выбор троих. Двух я забраковал сразу, хотя это были вполне достойные и честные ребята.
      Ведь собутыльника надо выбирать со вкусом; он должен быть весел, статен, эстет и не совсем туп. Собутыльнику необходимо отлично знать Россию и быть сильным, чтобы в любой момент выебать шофера такси в его петлистые мохнатые уши. У собутыльника желательна громадная интуиция и умение чувствовать в пол-оборота, когда собутыльникам польстить, а когда сказать правду, - чтобы им, собутыльникам, жизнь не казалась чем-то сладким: медом ли, виноградом или русской литературой. Да, у меня большие запросы, поэтому из всех предназначенных на алкоголизм претендентов я остановился только на Петрове. Но все-таки я выбирал его на серьезное дело - на алкоголизм. "Родные есть?" устроил я ему маленький экзамен. "Теперь нет", - на секунду-другую помрачнел он.
      Собутыльник просто обязан быть красив. В Москве сложная криминогенная обстановка, то и дело зазевавшихся прохожих хватают жестокие педерасты. Оттого и должен быть красив собутыльник - чтобы своей красотой отвлечь жестокого педераста от других собутыльников. Я уже не говорю о том, что у настоящего собутыльника всегда имеются нежность и знание иностранных языков: вдруг собутыльникам захочется нежности и поговорить по-иностранному.
      Потом нашлась Карина - по всем русским законам втроем пить интереснее да и лучше для здоровья. Третий (третья - пол значения не имеет) все-таки оттягивает на себя значительную дозу алкоголя.
      Карину мы нашли на помойке. Если девушку подобрали с помойки - это не позорно для девушки; это честь помойке! К тому же в последнее время помойка стала обычным местонахождением приличной девушки.
      Карина была без ума от Платонова, но даже он не мог отвести ее от алкоголизма. "Ах, "Чевенгур", - вздыхала она, и бутылка водки почти кончалась, - ах, "Котлован", - и бутылка водки кончалась совсем.
      Я к Платонову относился спокойно, но, чтобы лишних неприятностей не было, руки по швам при одном только упоминании его имени вытягивал сразу. Теперь уже все равно: Платонов или не Платонов... а впрочем, Платонов, ладно, так и быть, отличный писатель, хотя, конечно, и придурок, но пить же столько зачем?
      "Достоевский умер", - жаловалась Карина. Перестань ныть, дура! Хуй твой умер, а не Достоевкий! Достоевский-то вполне жив. Ничего он не умер! Может, кто другой и умер, Толстой, например, но только не Достоевский! Это могло со всяким случиться, с Чеховым - запросто, но не с Достоевским. Такие не умирают! После смерти он некоторое время отдохнул, потом стал Богом и теперь управляет авторучками и другими частями тела русских писателей.
      Карина собралась писать роман "Богатые люди", не все же время пить, можно в перерыве и написать что-нибудь! Роман прост, но неоднозначен - русскому писателю негде жить, кому, естественно, нужен на хуй русский писатель? Даже "Братья Карамазовы" на что идиоты получились - но и те уже написаны, да и другое все тоже создано, Союз распался, КГБ переименовали, народ свободен, еврей без проблем едет в Израиль, Кьеркегора издают и в русском писателе нужды больше нет. Мандельштам, правда, до сих пор не найден, но русский писатель плохой следопыт, и в поиски Мандельштама его не берут. Вот и живет русский писатель в пизде, то есть если бы в пизде, а так он живет у своей бабушки на подоконнике в комнате коммунальной квартиры. Старую блядь хотели расстрелять еще лет пятьдесят назад, но вместо этого на двадцать пять лет посадили, и она так закалилась в лагерях, что не умрет теперь никогда. Так и живет русский писатель на подоконнике и слушает, как бабушка во сне не спит. Но однажды он напился и пьяный упал в канаву, где и познакомился с одной девушкой из хорошей семьи. Папа ее - банкир, дитя реформ Гайдара, руки по горло в крови, сердце камень, в душе настолько все темно, что даже могильный червь задохнется в ней от смрада; словом таким людям как раз и возрождать Россию, если там, конечно, еще есть что возрождать. А дочка всю жизнь мечтала о русском писателе. Русский писатель, учили школьные подруги, он - чуткий и страстный; в отличие от других. Другие видят в женщине только пизду, а не саму женщину, а русский писатель любую пизду воспринимает как солнце! Другие к женщине подойдут и не знают, где у нее клитор, а где мочеточник... А русский писатель никогда клитор с мочеточником не перепутает! Ведь ему за это его Бог Достоевский сразу голову оторвет! Поэтому русский писатель за два километра чувствует, где у женщины будет клитор, а где все остальное, и как с тем и другим работать надо. К тому же русский писатель, используя свое знание мифологии и семиотики, пишет роман - сложный интеллектуальный роман. Роман хоть и сложный, но одухотворенный. У русского писателя все должно быть очень одухотворенно, можно даже по шагу в разные стороны, но в итоге чтобы все было одухотворенно, потому что если будет не одухотворенно, тогда русскому писателю его Бог Достоевский не только голову оторвет - и яйца с предстательной железой отрежет, чтобы другим неповадно было в следующий раз неодухотворенное писать.